Чехов Антон Павлович - Рассказы и юморески 18841885 гг. Драма на охоте, Страница 18 - Книги

о-видимому, еврейка. Писарь выбросил еще одну радужную.

- Жарь на все! Жги! Позвольте мне эту вазу разбить! От чувств!

M-me Дуду начала рассказывать, что теперь всякая честная девушка может составить себе приличную партию и что девушкам пить неприлично, а если она и позволяет своим девочкам пить, то только потому, что надеется, что мужчины порядочные, а будь мужчины другие, она и сидеть бы им здесь не позволила.

От вина и соседства Бланш у поручика стала кружиться голова, и он забыл о писаре.

- Музыку! - кричал отчаянным голосом писарь. - Подавай музыку! На основании приказа за номером сто двадцатым предлагаю вам танцевать! Ти-ише! - продолжал орать во все горло писарь, думая, что это не он сам кричит, а кто-то другой. - Ти-ише! Я желаю, чтоб танцевали! Вы должны мой характер уважить! Качучу! Качучу!

Барб и Бланш посоветовались с m-me Дуду, старик Вронди сел за пианино. Танец начался. Филенков, топая в такт ногами, следил за движениями четырех женских ног и ржал от удовольствия.

- Рви! Верно! Чувствуй! Отдирай, примерзло!

Немного погодя вся компания поехала в колясках в "Аркадию". Филенков ехал с Барб, поручик с Бланш, Вронди с m-me Дуду. В "Аркадии" заняли стол и потребовали ужин. Тут Филенков до того допился, что охрип и потерял способность махать руками. Он сидел мрачный и говорил, моргая глазами, как бы собираясь заплакать:

- Кто я? Нешто я человек? Я ворона! Потомственный почетный гражданин... - передразнил он себя. - Ворона ты, а не гра...гражданин.

Поручик, отуманенный вином, почти не замечал его. Раз только, увидев в тумане его пьяную физиономию, он нахмурил брови и сказал:

- Ты, я вижу, позволяешь себе очень...

Но тотчас же потерял способность соображать и чокнулся с ним.

Из "Аркадии" поехали в Крестовский сад. Тут m-me Дуду простилась с молодежью, сказав, что она вполне надеется на порядочность мужчин, и уехала с Вронди. Потом потребовали для освежения кофе с коньяком и ликеров. Потом квасу, и водки, и зернистой икры. Писарь вымазал себе лицо икрой и сказал:

- Я теперь араб или вроде как бы нечистый дух.

На другой день утром поручик, чувствуя в голове свинец, а во рту жар и сухость, отправился к себе в канцелярию. Филенков сидел на своем месте в писарской форме и дрожащими руками сшивал какие-то бумаги. Лицо его было сумрачно, не гладко, точно булыжник, щетинистые волосы глядели в разные стороны, глаза слипались... Увидев поручика, он тяжело поднялся, вздохнул и вытянулся во фронт. Поручик, злой и не опохмелившийся, отвернулся и занялся своим делом. Минут десять длилось молчание, но вот глаза его встретились с мутными глазами писаря, и в этих глазах прочел он все: красные занавесочки, раздирательный танец, "Аркадию", профиль Бланш...

- При всеобщей повинной военности... - забормотал Филенков, - когда даже... профессоров в солдаты берут... когда всех уравняли... и даже свобода гласности...

Поручик хотел распечь его, послать к Демьянову, но махнул рукой и сказал тихо:

- А ну тебя к черту!

И вышел из канцелярии.

Примечания

КУЛАЧЬЕ ГНЕЗДО

Вокруг заброшенной барской усадьбы средней руки группируется десятка два деревянных, на живую нитку состроенных дач. На самой высокой и видной из них синеет вывеска "Трактир" и золотится на солнце нарисованный самовар. Вперемежку с красными крышами дач там и сям уныло выглядывают похилившиеся и поросшие ржавым мохом крыши барских конюшен, оранжерей и амбаров.

Майский полдень. В воздухе пахнет постными щами и самоварною гарью. Управляющий Кузьма Федоров, высокий пожилой мужик в рубахе навыпуск и в сапогах гармоникой, ходит около дач и показывает их дачникам-нанимателям. На лице его написаны тупая лень и равнодушие: будут ли наниматели или нет, для него решительно все равно. За ним шагают трое: рыжий господин в форме инженера-путейца, тощая дама в интересном положении и девочка-гимназистка.

- Какие, однако, у вас дорогие дачи, - морщится инженер. - Все в четыреста да в триста рублей... ужасно! Вы покажите нам что-нибудь подешевле.

- Есть и подешевле... Из дешевых только две остались... Пожалуйте!

Федоров ведет нанимателей через барский сад. Тут торчат пни да редеет жиденький ельник; уцелело одно только высокое дерево - это стройный старик тополь, пощаженный топором словно для того только, чтобы оплакивать несчастную судьбу своих сверстников. От каменной ограды, беседок и гротов остались одни только следы в виде разбросанных кирпичей, известки и гниющих бревен.

- Как все запущено! - говорит инженер, с грустью поглядывая на следы минувшей роскоши. - А где теперь ваш барин живет?

- Они не барин, а из купцов. В городе меблированные комнаты содержат... Пожалте-с!

Наниматели нагибаются и входят в маленькое каменное строение с тремя решетчатыми, словно острожными, окошечками. Их обдает сыростью и запахом гнили. В домике одна квадратная комнатка, переделенная новой тесовой перегородкой на две. Инженер щурит глаза на темные стены и читает на одной из них карандашную надпись: "В сей обители мертвых заполучил меланхолию и покушался на самоубийство поручик Фильдекосов".

- Здесь, ваше благородие, нельзя в шапке стоять, - обращается Федоров к инженеру.

- Почему?

- Нельзя-с. Здесь был склеп, господ хоронили. Ежели которую приподнять доску и под пол поглядеть, то гробы видать.

- Какие новости! - ужасается тощая дама. - Не говоря уж о сырости, тут от одной мнительности умрешь! Не желаю жить с мертвецами!

- Мертвецы, барыня, не тронут-с. Не бродяги какие-нибудь похоронены, а ваш же брат - господа. Прошлым летом здесь, в этом самом склепе, господин военный Фильдекосов жили и остались вполне довольны. Обещались и в этом году приехать, да вот что-то не едут.

- Он на самоубийство покушался? - спросил инженер, вспомнив о надписи на стене.

- А вы откуда знаете? Действительно, это было, сударь. И из-за чего-то вся канитель вышла! Не знал он, что тут под полом, царствие им небесное, покойники лежат, ну и вздумал, значит, раз ночью под половицу четверть водки спрятать. Поднял эту доску, да как увидал, что там гробы стоят, очумел. Выбежал наружу и давай выть. Всех дачников в сумление ввел. Потом чахнуть начал. Выехать не на что, а жить страшно. Под конец, сударь, не вытерпел, руку на себя наложил. Мое то счастье, что я с него вперед за дачу сто рублей взял, а то так бы и уехал, пожалуй, от перепугу. Пока лежал да лечился, попривык... ничего... Опять обещался приехать: "Я, говорит, такие приключения смерть как люблю!" Чудак!

- Нет, уж вы нам другую дачу покажите.

- Извольте-с. Еще одна есть, только похуже-с.

Кузьма ведет дачников в сторону от усадьбы, к месту, где высится оборванная клуня... За клуней блестит поросший травою пруд и темнеют господские сараи.

- Здесь можно рыбу ловить? - спрашивает инженер.

- Сколько угодно-с... Пять рублей за сезон заплатите и ловите себе на здоровье. То есть удочкой в реке можно, а ежели пожелаете в пруду карасей ловить, то тут особая плата.

- Рыба пустяки, - замечает дама, - и без нее можно обойтись. А вот насчет провизии. Крестьяне носят сюда молоко?

- Крестьянам сюда не велено ходить, сударыня. Дачники провизию обязаны у нас на ферме забирать. Такое уж условие делаем. Мы не дорого берем-с. Молоко четвертак за пару, яйца, как обыкновенно, три гривенника за десяток, масло полтинник... Зелень и овощь разную тоже у нас должны забирать.

- Гм... А грибы у вас есть где собирать?

- Ежели лето дождливое, то и гриб бывает. Собирать можно. Взнесете за сезон шесть рублей с человека и собирайте не только грибы, но даже и ягоды. Это можно-с. К нашему лесу дорога идет через речку. Желаете - в брод пойдете, не желаете - идите через лавы. Всего пятачок стоит через лавы перейтить. Туда пятачок и оттеда пятачок. А ежели которые господа желают охотиться, ружьем побаловаться, то наш хозяин не прекословит. Стреляй сколько хочешь, только фитанцию при себе имей, что ты десять рублей заплатил. И купанье у нас чудесное. Берег чистенький, на дне песок, глубина всякая: и по колено, и по шею. Мы не стесняем. За раз пятачок, а ежели за сезон, то четыре с полтиной. Хоть целый день в воде сиди!

- А соловьи у вас поют? - спрашивает девочка.

- Намеднись за рекой пел один, да сынишка мой поймал, трактирщику продал. Пожалте-с!

Кузьма вводит нанимателей в ветхий сарайчик с новыми окнами. Внутри сарайчик разделен перегородками на три каморки. В двух каморках стоят пустые закрома.

- Нет, куда же тут жить! - заявляет тощая дама, брезгливо оглядывая мрачные стены и закрома. - Это сарай, а не дача. И смотреть нечего, Жорж... Тут, наверное, и течет и дует. Невозможно жить!

- Живут люди! - вздыхает Кузьма. - На бесптичье, как говорится, и кастрюля соловей, а когда нет дач, так и эта в добрую душу сойдет. Не вы наймете, так другие наймут, а уж кто-нибудь да будет в ней жить. По-моему, эта дача для вас самая подходящая, напрасно вы, это самое... супругу свою слушаете. Лучше нигде не найтить. А я бы с вас и взял бы подешевле. Ходит она за полтораста, а я бы сто двадцать взял.

- Нет, милый, не идет. Прощайте, извините, что обеспокоили.

- Ничего-с. Будьте здоровы-с.

И, провожая глазами уходящих дачников, Кузьма кашляет и добавляет:

- На чаек бы следовало с вашей милости. Часа два небось водил. Полтинничка-то уже не пожалейте!

Примечания

КОЕ-ЧТО ОБ А. С. ДАРГОМЫЖСКОМ

Вот две маленькие были об А. С. Даргомыжском, слышанные мною о нем от одного из его почитателей и хороших знакомых, Вл. П. Б-ва.

* * *

Случилось, что Александр Сергеевич и автор "Тарантаса" граф В. А. Соллогуб по приезде в Москву остановились в одно и то же время на квартире г. Б.

Однажды в сумерках граф лежал на диване и что-то читал, а композитор стоял посреди комнаты и думал думу.

- Послушай, Александр Сергеич, - обратился литератор к композитору, - будь другом, поставь поближе ко мне свечу, а то ничего не видно...

- В данную минуту мне приходится оригинальничать, - сказал Даргомыжский, принимая с комода свечу и ставя ее на столик перед В. А. Соллогубом. - Обыкновенно я ставлю свечи перед образами, теперь же приходится ставить свечу перед образиной...

* * *

В одно время мнительному А. С. казалось, что московское отделение Русского музыкального общества с Н. Г. Рубинштейном во главе питает к нему неприязненные чувства, и он стал избегать встреч с директором Общества, а при встречах на мнимую неприязнь отвечал холодом и сухостью. Заметив в приятеле такую перемену, Н. Г. Рубинштейн совершенно потерялся в догадках и в конце концов отнес ее на долю сплетен.

- Что мне делать! - недоумевал он однажды, беседуя с г. Б-ым. - Даргомыжский совсем от рук отбился. Холоден, сентябрем глядит, избегает меня... Что я ему сделал? За что он на меня сердится?

- А ты объяснись с ним, - посоветовал г. Б.

- Где же я могу с ним объясниться? И как? Он бегает меня!

- Погоди, я это устрою. Позову его к себе, а ты придешь и объяснишься с ним... Ты подойди к нему и, знаешь, этак дружески возьми его за руку и скажи: "Дорогой мой, откуда эта холодность? Ведь вы знаете, я вас всегда так любил, так уважал ваш талант..." и все в таком же роде, потом обоими его и поцелуй... по-дружески... Раскиснет!

Н. Г. Рубинштейн принял этот план целиком... Надо сказать, что покойный А. С. терпеть не мог целоваться с мужчинами.

- С женщиной еще так и сяк, - говаривал он, - с мужчиной же - ну тебя к черту!

Чтобы рассердить А. С. и вывести его из себя, достаточно было кому-либо из представителей непрекрасного пола подкрасться к нему и чмокнуть его в щеку...

- Дурак! - бранился он, вытирая рукавом место поцелуя. - Дурак! Болван!

Свидание было устроено.

- Дорогой мой! - начал Н. Г. Рубинштейн, беря за руку композитора. - Скажите, ради бога, за что вы на меня сердитесь? Что я вам сделал худого? Напротив, я всегда любил вас, уважал ваш талант...

И Н. Г. обнял А. С. и быстро поцеловал его в губы. Каково же было его удивление, когда А. С. вместо того, чтобы раскиснуть, вырвался из объятий Н. Г. и, выбегая из комнаты, пустил по адресу директора Общества и г. Б-ва внушительного "дурака".

Впоследствии, когда мир был водворен, это свидание, устроенное г. Б. на потеху, долго смешило как Н. Г., так и самого А. С.

Примечания

БУМАЖНИК

Три странствующих актера - Смирнов, Попов и Балабайкин шли в одно прекрасное утро по железнодорожным шпалам и нашли бумажник. Раскрыв его, они, к великому своему удивлению и удовольствию, увидели в нем двадцать банковых билетов, шесть выигрышных билетов 2-го займа и чек на три тысячи. Первым делом они крикнули "ура", потом же сели на насыпи и стали предаваться восторгам.

- Сколько же это на каждого приходится? - говорил Смирнов, считая деньги. - Батеньки! По пяти тысяч четыреста сорока пяти рублей! Голубчики, да ведь это умрешь от таких денег!

- Не так я за себя рад, - сказал Балабайкин, - как за вас, голубчики мои милые. Не будете вы теперь голодать да босиком ходить. Я за искусство рад... Прежде всего, братцы, поеду в Москву и прямо к Айе: шей ты мне, братец, гардероб... Не хочу пейзанов играть, перейду на амплуа фатов да хлыщей. Куплю цилиндр и шапокляк. Для фатов серый цилиндр.

- Теперь бы на радостях выпить и закусить, - заметил jeune premier {первый любовник (лат.).} Попов. - Ведь мы почти три дня питались всухомятку, надо бы теперь чего-нибудь этакого... А?..

- Да, недурно бы, голубчики мои милые... - согласился Смирнов. - Денег много, а есть нечего, драгоценные мои. Вот что, миляга Попов, ты из нас самый молодой и легкий, возьми-ка из бумажника рублевку и маршируй за провизией, ангел мой хороший... Воооон деревня! Видишь, за курганом белеет церковь? Верст пять будет, не больше... Видишь? Деревня большая, и ты все там найдешь... Купи водки бутылку, фунт колбасы, два хлеба и сельдь, а мы тебя подождем здесь, голубчик, любимый мой...

Попов взял рубль и собрался уходить. Смирнов со слезами на глазах обнял его, поцеловал три раза, перекрестил и назвал его голубчиком, ангелом, душой... Балабайкин тоже обнял и поклялся в вечной дружбе - и только после целого ряда излияний, самых чувствительных, трогательных, Попов спустился с насыпи и направил стопы свои к темневшей вдали деревеньке.

"Ведь этакое счастье! - размышлял он дорогой. - Не было ни гроша, да вдруг алтын. Махну теперь в родную Кострому, соберу труппу и выстрою там свой театр. Впрочем... за пять тысяч нынче и сарая путного не выстроишь. Вот если бы весь бумажник был мой, ну, тогда другое дело... Такой бы театрище закатил, такой, что мое почтение. Собственно говоря, Смирнов и Балабайкин - какие это актеры? Это бездарности, свиньи в ермолке, тупицы... Они деньги на пустяки изведут, а я бы пользу отечеству принес и себя бы обессмертил... Вот что я сделаю... Возьму и положу в водку яду. Они умрут, но зато в Костроме будет театр, какого не знала еще Россия" Кто-то, кажется, Мак-Магон, сказал, что цель оправдывает средства, а Мак-Магон был великий человек.

Пока он шел и рассуждал так, спутники его Смирнов и Балабайкин сидели и вели такую речь:

- Наш друг Попов славный малый, - говорил Смирнов со слезами на глазах, - люблю я его, глубоко ценю за талант, влюблен в него, но... знаешь ли? - эти деньги сгубят его... Он или пропьет их, или же пустится в аферу и свернет себе шею. Он так молод, что ему рано еще иметь свои деньги, голубчик ты мой хороший, родной мой...

- Да, - согласился Балабайкин и поцеловался со Смирновым. - К чему этому мальчишке деньги? Другое дело мы с тобой... Мы люди семейные, положительные... Для нас с тобой лишний рубль многое уж значит... (Пауза.) Знаешь что, брат? Не станем долго разговаривать и сентиментальничать: возьмем да и убьем его!.. Тогда тебе и мне придется по восьми тысяч. Убьем его, а в Москве скажем, что он под поезд попал... Я тоже люблю его, обожаю, но ведь интересы искусства, полагаю, прежде всего. К тому же он бездарен и глуп, как эта шпала.

- Что ты, что?! - испугался Смирнов. - Это такой славный, честный... Хотя с другой стороны, откровенно говоря, голубчик ты мой, свинья он порядочная, дурррак, интриган, сплетник, пройдоха... Если мы в самом деле убьем его, то он сам же будет благодарить нас, милый ты мой, дорогой... А чтобы ему не так обидно было, мы в Москве напечатаем в газетах трогательный некролог. Это будет по-товарищески.

Сказано - сделано... Когда Попов вернулся из деревни с провизией, товарищи обняли его со слезами на глазах, поцеловали, долго уверяли его, что он великий артист, потом вдруг напали на него и убили. Чтобы скрыть следы преступления, они положили покойника на рельсы... Разделив находку, Смирнов и Балабайкин, растроганные, говоря друг другу ласковые слова, стали закусывать, в полной уверенности, что преступление останется безнаказанным... Но добродетель всегда торжествует, а порок наказывается. Яд, брошенный Поповым в бутылку с водкой, принадлежал к сильно действующим: не успели друзья выпить по другой, как уже бездыханные лежали на шпалах... Через час над ними с карканьем носились вороны.

Мораль: когда актеры со слезами на глазах говорят о своих дорогих товарищах, о дружбе и взаимной "солидарности", когда они обнимают и целуют вас, то не очень увлекайтесь.

Примечания

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Архивохранилища

ГБЛ - Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина (Москва).

ГЛМ - Государственный литературный музей (Москва).

ГМТ - Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва).

ГЦТМ - Государственный центральный театральный музей имени А. А. Бахрушина (Москва).

ИРЛИ - Институт русской литературы Академии наук СССР (Ленинград).

ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).

ЦГАМ - Центральный государственный архив г. Москвы.

ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив в Ленинграде.

Печатные источники

В ссылках на настоящее издание указываются серия (Сочинения или Письма) и том (соответственно - римскими или арабскими цифрами).

Антон Чехов и его сюжеты - М. П. Чехов. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923.

Вокруг Чехова - М. П. Чехов. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. Изд. 4-е. М., 1964.

ЛН - Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М., изд-во АН СССР, 1960.

Письма Ал. Чехова - Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. Подготовка текста писем к печати, вступительная статья и комментарии И. С. Ежова. Всес. б-ка им. В. И. Ленина. М., 1939.

ПР_1-14 - А. Чехонте (Ан. П. Чехов). Пестрые рассказы. Издание журнала "Осколки". СПб., 1886; Антон Чехов. Пестрые рассказы. Изд. 2-е, исправленное. Изд. и тип. А. Суворина. СПб., 1891; изд. 3-е, 1892; изд. 4-е, 1893; изд. 5-е, 1894; изд. 6-е, 1895; изд. 7-е, 1895; изд. 8-е, 1896; изд. 9-е, 1897; изд. 10-е, 1897; изд. 11-е, 1898; изд. 12-е, 1898; изд. 13-е, 1899; изд. 14-е, 1899,

ПСС - А. П. Чехов. Полное собрание сочинений под ред. А. В. Луначарского и С. Д. Балухатого. Тт. 1-12. М.-Л., Госиздат, 1930-1933.

ПССП - А. П. Чехов. Полное собрание сочинений и писем. Тт. I-XX. М., Гослитиздат, 1944-1951.

Чехов - Антон Чехов. Рассказы. Изд. А. Ф. Маркса. СПб., 1899 (Сочинения, том I); Повести и рассказы. СПб., 1900 (Сочи нения, том II); Рассказы. СПб., 1901 (Сочинения, том III).

Чехов в воспоминаниях современников - Чехов в воспоминаниях современников. Изд. 4-е. М., Гослитиздат, 1960.

Чехов, Лит. архив - А. П. Чехов. Сборник документов и материалов. Подготовили к печати П. С. Попов и И. В. Федоров. Под общей ред. А. Б. Дермана. М., Гослитиздат, 1947 (Литературный архив, т. 1).

В третий том Полного собрания сочинений А. П. Чехова вошли произведения, написанные с мая 1884 по май 1885 г., - рассказы, юморески и повесть "Драма на охоте". В особом разделе собраны подписи к рисункам, относящиеся к 1881-1885 годам.

[По техническим причинам строго хронологическое распределение подписей к рисункам по первым томам Сочинений было изменено и отдано предпочтение жанровому принципу.]

В собрание сочинений (издание А. Ф. Маркса) Чехов включил 25 рассказов из 86 произведений основного состава тома. Число рассказов, просмотренных автором при этом, было больше. В архиве Чехова сохранились писарские копии с первопечатных публикаций и журнальные, газетные вырезки рассказов "Идеальный экзамен", "Водевиль", "Кавардак в Риме", "В приюте для неизлечимо больных и престарелых", "О драме", "Задача", "Разговор человека с собакой", "Дипломат", "Кулачье гнездо". На них авторская помета: "В полное собрание не войдет". Известны также перечни рассказов, составленные Чеховым при подготовке издания А. Ф. Маркса (ГБЛ и ЦГАЛИ). В этих списках, сверх перечисленных рассказов, упомянуты: "Дачница", "Либеральный душка", "Оба лучше", "Безнадежный". Рассказы "На гулянье в Сокольниках" и "Бумажник" были в 1899 г. отредактированы Чеховым для собрания сочинений, а затем исключены из его состава.

Семь юморесок этой поры - "Самообольщение", "Письмо к репортеру", "Затмение Луны", "Новейший письмовник", "Предписание", "Донесение", "Жизнь прекрасна" - вошли в переработанном виде в подборку "Из записной книжки Ивана Иваныча (Мысли и заметки)" (т. 9 Сочинений).

В разделе "Варианты" даны своды вариантов к 28 рассказам. Есть образцы сплошной правки Чеховым текста ранних рассказов - см., например, варианты к рассказу "Маска", который был опубликован в журнале "Развлечение" в 1884 г., а через пятнадцать лет переписан Чеховым для собрания сочинений. С другой стороны, Чехов почти не вносил поправок в тексты рассказов "Хамелеон", "Винт", "Устрицы", которые перепечатывались после появления в юмористической прессе во всех четырнадцати изданиях "Пестрых рассказов" и затем вошли в собрание сочинений. Очевидно, для объяснения в одних случаях обилия вариантов, а в других случаях - их малочисленности нужен подробный сопоставительный анализ поэтики раннего и позднего Чехова.

Рукописи рассказов 1884 - начала 1885 г., за исключением рассказа "В бане", не сохранились.

Расположение по дате написания рассказов привело к изменениям в традиционном размещении их (по дате публикации). Так, из числа произведений конца 1884 г. выведен рассказ "Речь и ремешок", написанный за два года до этого (см. т. 1 Сочинений). С другой стороны, состав тома пополнился рассказами "Сон" и "Ночь перед судом", которые до этого относили, по дате публикации, к декабрю 1885 г. и к 1886 г. Изучение переписки Чехова позволило уточнить даты написания в некоторых случаях с точностью почти до одного дня.

С мая 1884 г. по май 1885 г. Чехов публиковал рассказы под прежними псевдонимами: А. Чехонте, Человек без селезенки, Брат моего брата, Ан. Ч., А. Ч. Кроме того, известен псевдоним Дяденька, которым Чехов собирался подписать в "Стрекозе" рассказ "Ночь перед судом" (в "Осколках" появился под псевдонимом: А. Чехонте). Подпись А. Ч., которая совпадала у Чехова с братом, дала впоследствии повод без достаточных оснований приписывать Чехову не принадлежащие ему рассказы - так, например, Ю. Соболев приписал Чехову рассказ "Непонятные речи", опубликованный в журнале "Развлечение" 29 ноября 1884 г. (Ю. Соболев. Антон Чехов. Неизданные страницы. М., 1916, стр. 21).

Летом 1884 года Чехов окончил университет и начал врачебную практику. Врачебная деятельность летом в небольшом городке Воскресенске, зимой - в Москве, присутствие на процессе Скопинского банка в качестве судебного хроникера, работа над исследованием "Врачебное дело в России" отнимали у Чехова почти все время. Но все это служило источником новых впечатлений, нашедших отражение в творчестве 1884 и последующих годов. И. А. Бунин в своей книге о Чехове писал: "Конечно, кроме лавки, помогло еще узнать людей и то, что он с шестнадцати лет жил среди чужих, зарабатывая себе на хлеб, а затем в Москве еще студентом много толкался в "мелкой прессе", где человеческие недостатки и даже пороки не очень скрываются <...> Помогла и профессия врача. Он чуть ли не с первых курсов стал летом работать в земских больницах в Новом Иерусалиме, в Воскресенске <...> При его восприимчивости и наблюдательности, семь лет в этих местах дали ему как писателю очень много" (ЛН, т. 68, стр. 641).

С мая 1884 по май 1885 г. Чехов продолжая сотрудничать в петербургском журнале "Осколки". Большую часть написанного в это время - 62 из 86 рассказов - Чехов опубликовал на его страницах. Из переписки с Н. А. Лейкиным видно, сколько стараний приложил редактор журнала, чтобы все выходящее из-под пера Чехова появлялось только в "Осколках". Из номера в номер на страницах журнала печатались его рассказы и фельетоны, обозрения московской жизни и мелкие заметки, юморески и подписи к рисункам, "филологические заметки" и художественно-публицистические очерки. Степень участия Чехова в "Осколках" определяла для Лейкина успех журнала. 29 сентября 1884 г. он писал Л. Н. Трефолеву: "Третьего дня вернулся из Москвы, виделся с столпами моих "Осколков" Чехонте и Пальминым, пображничал с ними, дал им родительское наставление о том, что именно нужно для журнала, и вообще поговорил по душе" (ЦГАЛИ, ф. 507, оп. 1, ед. хр. 201).

Письма Лейкина этого периода Чехову полны просьб присылать побольше материала в самых разных жанрах. Он настойчиво требовал, чтобы у него всегда был хотя бы один рассказ Чехова в запасе, не считая мелочей. "В "Осколках" непременно должен лежать один из Ваших рассказов..." - писал он 19 мая 1885 г. (ГБЛ). Лейкин, как и в предыдущие годы, ревниво относился к появлению чеховских рассказов в других юмористических журналах. 28 апреля 1885 г. Чехов в очередной раз оправдывался перед редактором "Осколков" за публикацию в московском журнале "Будильник": "Ведь я не дам туда того, что годится для "Осколков"... Божие - богови, кесарево - кесареви..."

Чехов продолжал в это время работать в качестве постоянного сотрудника в "Будильнике", с которым был связан еще до того, как журнал перешел в собственность В. Д. Левинского, превратившего его из сатирического журнала в орган "семейного смеха", по его собственному определению. Ал. Амфитеатров, также сотрудник "Будильника", вспоминал о редакторе журнала А. Д. Курешине и его отношении к Чехову: "Он выдвинул Чехова из сотрудников на почетное место, дал ему полную свободу в выборе тем, - значит, возможность развиваться и зреть естественным порядком, - печатал решительно все, что выходило из-под чеховского пера" (Ал. Амфитеатров. Мои перворедакторы. - "Иллюстрированная жизнь" (Париж), 1934, N 13 от 7 июня).

Чехов не прекращал работу в "Будильнике", хотя это и не давало ему большого заработка, как писал он В. В. Бнлибину 28 февраля 1886 г. "Работал А. П. не из-за гонорара только, не как обычный рядовой сотрудник, но жил жизнью журнала", - рассказывал впоследствии редактор журнала В. Д. Левинский (А. Измайлов. Чехов. М., 1916, стр. 150). В юбилейном, двенадцатом номере "Будильника" за 1885 г., посвященном двадцатилетию журнала, Чехов фигурировал в качестве одного из основных сотрудников.

Чехов дорожил возможностью публиковать в "Будильнике" рассказы, которые по своему характеру не отвечали требованиям редактора "Осколков". 29 октября 1886 г. Чехов писал М. В. Киселевой об одном из ее рассказов: "В "Осколки" пихнуть его нельзя, ибо он не юмористический. Остается одно только - сдать его в "Будильник", где в фельетонах печатают "серьезные" этюды (например, мои "Устрицы") <...>". Однако с мая 1884 по май 1885 г. Чехов помещал здесь в основном не большие рассказы, а мелкие заметки (всего 13 художественных произведений). На все значительные рассказы претендовал Лейкин (см. примечания к рассказу "Безнадежный"). Да и сама редакция "Будильника" с большой охотой помещала "мелочи", а не крупные рассказы. 23 ноября 1885 г. Чехов писал Лейкину: "Печатает меня "Буд<ильник>", правда, редко, ибо я для него дорог...". 6 июня 1885 г. издатель журнала Левинский просил Чехова: "Дайте мелочишки для "Буд<ильника> на даче" и вообще мелочи, ибо Ваши крупности по необходимости должны лежать" (ГБЛ). Из переписки Чехова видно, что большое количество мелочей он помещал в "Будильнике" анонимно. Амфитеатров, говоря о необходимости найти и опубликовать все написанное в 1882-1886 гг. и не вошедшее в издание А. Ф. Маркса, замечал: "Об анонимном материале, заключенном по преимуществу в "Будильнике" указанных годов, я уже не говорю" (Ал. Амфитеатров. Собр. соч. СПб., 1912, т. XIV, стр. 162). Изучение переписки Чехова с издателями "Будильника" дало возможность установить, что в эти годы Чехов был постоянным автором фельетонных статей в обозрении "Среди милых москвичей".

[См. публикацию М. А. Соколовой "Фельетоны А. П. Чехова в "Будильнике"" ("Литературная Россия", 1965, N 33, 13 августа, стр. 12-13).]

Самое большое по объему произведение этого периода - "Драма на охоте" - Чехов опубликовал в московской газете "Новости дня", куда он был приглашен летом 1883 г.

С сентября 1884 г. по январь 1885 г. Чехов сотрудничал в московском юмористическом журнале "Развлечение" и поместил в нем за этот период семь рассказов. Публикацией в первом номере 1885 г. рассказа "Праздничная повинность" кончилась работа Чехова в этом журнале. "В "Развлечении" я не работал с Нового года", - писал он Лейкину 28 апреля 1885 г.

В 1884 году прекратилось сотрудничество Чехова и в журнале "Стрекоза". Опубликовав в "Альманахе "Стрекозы" на 1884 год" "Шведскую спичку", Чехов только в ноябре 1884 г. послал в "Стрекозу" рассказ "Ночь перед судом" (см. примечания, стр. 562). 7 января 1885 г. редактор журнала И. Ф. Василевский возвратил Чехову рассказ, мотивируя это чрезмерным его объемом, и выразил сожаление, что не "сумел сблизить" Чехова с журналом (ГБЛ). 15 января 1885 г. издатель "Стрекозы" Г. Корнфельд писал Чехову: "Очень рады будем Вашему участию в "Стрекозе" по возможности мелкими статейками" (ГБЛ). Чехов более в этом журнале не печатался.

Вместе с тем в 1884 г. возникли новые возможности. А. С. Лазарев (Грузинский), делясь с Н. М. Ежовым тем, "как стал знаменит между юмористами Чехонте", прибавлял: "К нему ведь посылают пригласительные письма! Только пишите!" (письмо от 25 сентября 1884 г. - ЦГАЛИ, ф. 189, оп. 1, ед. хр. 7).

7 октября 1884 г. Чехов сообщил Лейкину, что "получил приглашение" от редакции литературного вестника "Новь". Однако сотрудничество Чехова в "Нови" не состоялось. Есть основания предполагать, что Чехову повредила в данном случае его работа фельетониста. В "Осколках московской жизни" Чехов касался не только событий, но и лиц, и это не проходило незамеченным. Псевдоним Чехова - Рувер - скоро был раскрыт и потому заменен другим. 10 декабря 1884 г. Чехов предупреждал Лейкина: "Храните маску Улисса...

[Второй псевдоним Чехова - автора "Осколков московской жизни".]

Пальмин, кажется, разболтал в "России"...". Л. И. Пальмин, не признавая за собой вины в раскрытии псевдонима Чехова, также поставил конфликт Чехова с редакциями журналов "Россия" и "Новь" в связь с очерками из "Осколков московской жизни" в октябре - декабре 1884 г.

14 декабря 1884 г. он писал Лейкину: "Заметка Антоши Чехова в прошедшем номере "Осколков" в москов<ском> обозрении насчет Скрипицына

[Очерк из цикла "Осколки московской жизни" ("Осколки", 1884, N 49, 8 декабря).]

произвела целую бурю негодования против него между сотрудниками "России", тем более, что Чехов сам сотрудник "России" <...> незадолго перед этим Чехов отдал в редакцию "России", где Скрипицын редактором, статью свою, даже с посвящением мне, которая и была принята <...>) И за что он напал <на> Скрипицына, да притом еще чисто на его внешность? Это же, должно быть, повлекло за собою то, что в "Нови" не хотят печатать его две статьи, в которых будто бы не нашли литературного достоинства. Передавал мне об этом Линев, недавно бывший в Петербурге и состоящий в "Нови" сотрудником" (ЦГАЛИ, ф. 289 (Н. А. Лейкин), оп. 2, ед. хр. 12). О каких рассказах или фельетонах идет речь, неизвестно. Но письмо Пальмина говорит о том, что потенциальные возможности сотрудничества Чехова в периодических изданиях 1884-1885 гг. были шире, чем это представлялось до сих пор.

Публикацией рассказа "Последняя могиканша" 6 мая 1885 г. началось сотрудничество Чехова в "Петербургской газете". Приглашение редактора "Петербургской газеты" С. Н. Худекова Чехову передал Лейкин. 26 апреля 1885 г. он писал: "Есть у меня к Вам предложение Худекова. Не желаете ли Вы писать в "Петербургской газете" рассказы каждый понедельник, то есть в тот день, когда я не пишу? Теперь пишет Леонидов, но он ужасно надоел публике своими бессодержательными еврейскими сценками, и его хотят сплавить. Но согласившись писать каждый понедельник, надо уж стараться не подводить редакцию газеты, а доставлять рассказы аккуратно к субботе. Гонорар 7 коп. за строчку" (ГБЛ). Чехов отвечал 28 апреля 1885 г.: "Насчет "Петербургской газеты" отвечаю согласием и благодарственным молебном по Вашему адресу. Буду доставлять туда рассказы аккуратнее аккуратного". По воспоминаниям А. А. Плещеева, Лейкин так аттестовал Чехова в редакции "Петербургской газеты": "Господа, я Щедрина нового открыл" ("Петербургский дневник театрала", 1904, N 28, 11 июля).

Редактор "Осколков", впрочем, почти сразу же пожалел о своей рекомендации. Увидев у Худекова рукопись рассказа "Дипломат", он едва не расстроил то сотрудничество, которому сам же способствовал: "Майя 13-го дня, - писал Ал. П. Чехов, - зашел я за получением гонорария к гг. Лейкиным и услышал речь такую (приблизительно дословно): "А ваш брат (т. е. ты, грешный иерей) в "Петербургскую газету" второй рассказ прислал, а для "Осколков" - ничего. Я, как хозяин "Осколков", постарался остановить вторую статью, и она в "Петербургской газете" не пойдет... Не могу же я!.." (Письма Ал. Чехова, стр. 120; о том же - в примечаниях к рассказу "Дипломат", стр. 595).

Рассказы мая 1884 - мая 1885 г., опубликованные впервые на страницах юмористических журналов, частично вошли затем в авторские сборники. 20 рассказов этой поры составили более четвертой части сборника "Пестрые рассказы" (СПб., 1886). Во втором издании "Пестрых рассказов" (СПб., 1891) Чехов оставил только 9 из них; они перепечатывались в последующих изданиях сборника (о нем см. в т. 2 Сочинений).

Два рассказа 1884 г. - "Ночь перед судом" и "Страшная ночь" - были опубликованы в сборнике "Невинные речи А. Чехонте (А. П. Чехова)". Издание журнала "Сверчок". М., тип. бр. Вернер, 1887. Предложение издать сборник Чехов получил в первой половине сентября 1887 г.: 2 сентября он только что вернулся из Бабкина, а 13-го уже сообщал М. В. Киселевой о согласии, данном издателям Вернерам. Вначале Чехов отобрал для сборника 15 рассказов (см. письмо Н. А. Лейкину от 7 октября 1887 г.). Затем их число было увеличено до 21: "Скорая помощь", "Битая знаменитость", "Ночь перед судом", "Дорогая собака", "Житейские невзгоды", "Страшная ночь", "Счастливчик", "Беззаконие", "Драма", "Произведение искусства", "То была она!", "Тссс!..", "Месть", "На чужбине", "Один из многих", "Нервы", "Злоумышленники", "Зиночка", "В потемках", "Лишние люди", "Нахлебники". Все они были опубликованы до этого, с декабря 1884 г. по август 1887 г., главным образом в "Осколках" и "Петербургской газете".

К концу октября 1887 г. сборник был отпечатан (см. письмо Чехова брату Александру Павловичу от 29 октября 1887 г.). Чехов внес в тексты для сборника отдельные поправки. Шесть рассказов - "Беззаконие", "Драма", "Произведение искусства", "На чужбине", "Зиночка", "Нахлебники" - были включены во второе издание сборника "Пестрые рассказы", с примечанием к оглавлению: "Сюда вошли и некоторые рассказы из сборника "Невинные речи", издание которых повторено не будет" (СПб., 1891). Затем все рассказы сборника, кроме двух - "Один из многих" и "Злоумышленники", - были включены Чеховым в собрание сочинений.

Рассказы 1884 г. и начала 1885 г. были оценены критикой при их появлении в основном как юмористика, преследующая чисто развлекательные цели. Так, К. К. Арсеньев в статье "Беллетристы последнего времени" отнес большую часть "Пестрых рассказов" к числу "легковесных анекдотов", комизм которых основан на несообразности сюжета. Неправдоподобно, по мнению Арсеньева, "чтобы чиновники какого-то присутственного места условились называть карточных королей, тузов и дам именами высших должностных лиц города и их супруг, чтобы игроков застиг врасплох их главный начальник и чтобы, увлекшись остроумной выдумкой, он тут же сел играть с изобретателями и провел с ними за картами целую ночь; но je toller, desto lieber {чем бессмысленнее, тем лучше (нем.).} - и г. Чехов пишет рассказ: "Новинка"

[Первоначальное название рассказа "Винт".]

<...> На одном уровне с анекдотами, напоминающими поговорку: "Не любо, не слушай... ", стоят другие, в содержании которых нет ничего неправдоподобного, но слишком много заурядного. Санитарная комиссия, конфискующая гнилые яблоки и потом закусывающая ими ("Надлежащие меры"); <...> фельдшер, безуспешно старающийся вырвать зуб у дьячка ("Хирургия" <...> - все это, пожалуй, забавно, но забавно на манер послеобеденных россказней, потешающих мало взыскательную и смешливо настроенную публику" ("Вестник Европы", 1887, N 12, стр. 769). Арсеньев отрицательно отнесся к приемам "чисто внешнего комизма" - курьезным фамилиям и названиям: "...на помощь ослабевающему остроумию призываются "смешные словечки", смешные сопоставления слов... От времени до времени автор старается уже не позабавить, а тронуть или потрясти читателей, но это ему редко удается, потому что склад рассказа все-таки остается, большею частью, анекдотический".

Эта оценка Арсеньевым юмора ранних рассказов Чехова оставила свой след в критике. Шестнадцать лет спустя, разбирая первые тома собрания сочинений Чехова, Е. А. Ляцкий сослался на "превосходную статью К. К. Арсенъева", характеризуя вслед ему чеховский комизм как "чисто внешний" и приводя в пример такие рассказы, как "Брак по расчету", "Канитель" и др. (Евг. Ляцкий. А. П. Чехов и его рассказы. - "Вестник Европы", 1904, N 1, стр. 121).

Следует сказать, впрочем, что Арсеньев отметил в рассказах 1884 - начала 1885 г. и такие особенности, которые воспринимались позднее как типичные для чеховской манеры в целом. Так, например, "поэзия контрастов", о которой писал Н. К. Михайловский в 1900 г., была оценена Арсеньевым как достоинство в той же статье 1887 г. "Беллетристы последнего времени": "Есть, однако, и в первой книге г. Чехова

[Критик имеет в виду "Пестрые рассказы", хотя в действительности первой изданной книгой были "Сказки Мельпомены" (1884).]

страницы совершенно другого рода. Над обычным уровнем стоят уже те рассказы, в которых анекдот переплетается с картинкой нравов и действующие лица перестают быть только марионетками, гримасничающими и кривляющимися на потеху нетребовательных зрителей". Из общего числа Арсеньев выделил несколько рассказов, где источник юмора - не казус, а психологическая ситуация. Отметив, что в рассказе "Певчие" "истинно комическое впечатление" производит "противоположность между предшествующей суетой и последующим разочарованием", Арсеньев прибавил: "Очень недурны также рассказы: "У предводительши", "Оба лучше", "Пересолил", "Комик"; и здесь источник комизма заключается в контрасте, не притянутом за волосы, но вполне естественном и жизненном".

О восприятии чеховских рассказов читающей публикой И. А. Бунин писал впоследствии: "Его заглушали долго. До "Мужиков", далеко не лучшей его вещи, большая публика охотно читала его; но для нее он был только занятный рассказчик, автор "Винта", "Жалобной книги". Люди "идейные" интересовались им, в общем, мало; признавали его талантливость, но серьезно на него не смотрели, - помню, как некоторые из них искренне хохотали надо мной, юнцом, когда я осмелился сравнивать его с Гаршиным, Короленко..." (Чехов в воспоминаниях современников, стр. 519).

В рассказе "Винт" особенно часто видели выражение чисто внешнего комизма, якобы характерного для раннего Чехова. "Тогда, действительно, - вспоминал впоследствии А. М. Скабичевский, - я считал Чехова - не беспринципным (такое слово совсем не подходит в настоящем случае), а безыдейным, легкомысленно равнодушным к серьезным вопросам жизни, заботящимся о том только, чтобы посмешить читателей юмористических листков, - словом, автором таких ефемерных шаржей, как "Роман с контрабасом", "Винт", "Шведская спичка" и т. п." ("Антон Павлович Чехов" - "Русская мысль", 1905, N 6, стр. 30-31). Некоторые критики и в более поздние годы продолжали видеть в таких рассказах, как "Винт", "Не в духе", лишь "безделушки художника, талант в мелочах, ходкий материал для книжки журнала от писателя с именем, и только..." (Ф. Е. Пактовский. Современное общество в произведениях А. П. Чехова. - "Чтения в О-ве любителей русской словесности в память А. С. Пушкина при имп. Казанском ун-те", III, 1900. Казань, 1901, стр. 8).

С появлением сборников "В сумерках" (СПб., 1887) и "Хмурые люди" (СПб., 1890), с выходом в свет первых томов собрания сочинений Чехова был открыт "второй план" в его ранних рассказах. В них увидели теперь глубокое раскрытие сущности жизни, спрятанное под маской комического. Самая "анекдотичность" их была истолкована как отражение несообразностей существующей действительности. По-новому воспринимался теперь, например, рассказ "Винт". П. Н. Краснов писал в статье "Осенние беллетристы": "Это общее хмурое, словно сумеречное, настроение рассказов г. Чехова обусловливается царящею в нашем обществе пошлостью и скукой. Отсутствие общественных интересов, подавленное, мрачное настроение, обусловленное застоем и выжидательным настроением в нашей внутренней политике, отразились и на отдельных лицах. Такое настроение бывает у пассажиров поезда, неизвестно по каким причинам остановившегося среди поля. Тут при полной внешней незанятости проявляется истинная сущность человека, которая всегда есть пошлость. Куда ни обратишься, всюду наткнешься на нее. Порою она проявляется в смешных формах <...> как у чиновников, сделавших собственные игральные карты для игры в винт из фотографий чиновников разных ведомств ("Винт")" ("Труд", 1895, N 1, стр. 207).

Столь же ощутима ретроспективность оценки чеховского творчества и в статье Я. Абрамова "Наша жизнь в произведениях Чехова" ("Книжки Недели", 1898, июнь, стр. 130-168). И в ранних рассказах писателя, "проникнутых самым веселым, самым беззаботным юмором", - таких, как "Мыслитель", "Произведение искусства", "Канитель", "Хирургия", "Винт", "Восклицательный знак", "Шведская спичка", по мнению Абрамова, "уже замечается кое-что большее, нежели невинное вышучивание курьезных явлений жизни". Тот же рассказ "Винт", воспринятый в контексте чеховского творчества 1890-х годов, оценивался иначе: "Как ни забавен этот рассказ, но уже и в нем есть нечто и кроме забавного, и, читая его, вы непременно задумаетесь над тою пустотою жизни, которая заставляет людей тратить время и силы на изобретение винта с надворными и действительными статскими советниками и увлекаться этою ерундою до забвения всего. Как ни смешна вся рассказанная Чеховым история, - не только не хочется по прочтении ее смеяться, а невольно становится на душе грустно. Этот-то своеобразный юмор, будящий в душе грустные настроения, и является весьма характерною чертою таланта Чехова" (стр. 165-166).

О "глубокой гуманности, которою проникнуты" уже ранние рассказы Чехова, писал В. А. Гольцев, приведя в пример рассказ "Устрицы" (А. П. Чехов. Опыт литературной характеристики. - "Русская мысль", 1894, N 5, стр. 39-52). Находя в раннем творчестве Чехова "некоторую случайность в выборе им тем и бесполезную иногда трату большого дарования на воспроизведение ничтожных явлений", Гольцев вместе с тем отмечал, что рассказы Чехова "иной раз только смешили, не возбуждая серьезной мысли, но никогда и нигде, ни прямо, ни косвенно, не послужил он общественной неправде" (стр. 42).

Только в 1890-х и 1900-х годах было оценено мастерство Чехова - автора рассказов 1884-1885 гг. О "филигранной работе" в таких рассказах, как "Канитель", писал П. Перцов ("Изъяны творчества". - "Русское богатство", 1893, N 1, стр. 41-71). В чисто юмористических рассказах теперь отмечали острую наблюдательность Чехова, его меткую изобразительность, "которая самую мелкую подробность жизни, самый обыденный и неважный в сущности случай умеет воспроизвести в такой полноте жизненности, с такими искорками бьющего прямо в цель юмора..." ("Волгарь", 1900, N 290, 23 октября). Анонимный автор приводил в качестве примера "выхваченных прямо из жизни фигур" фельдшера из рассказа "Хирургия".

Известно, что Л. Толстой