Жихарев Степан Петрович - Воспоминания старого театрала

ственского, игравшего роль его дворника. Например, председатель учит этого дворника, как принимать просителей и о чем говорить с ними:

  

   Пр. - Ну понял ли?

   Дв. -

  

  

  

  Смекнул: ведь я тебе не ворог.

   Пр. - Примолвить не забудь, что нынче сахар дорог...

  

   или в сцене с секретарем, где последний просит дозволения жениться на его дочери и объясняет, что чувства любви дают ему на это право:

  

   Пр. - Любовь и чувство, брат...

  

  

   Прочь, прочь с механикой!

  

   или в другой сцене, где дочь, поверяя служанке, что отец хочет выдать ее за какого-то старого богатого скрягу, описывает его так:

  

  

  

  

  

   Лицом такой фатальный,

   И стар, и крив, и пьян, и отставной квартальный.

  

   Наконец дворник, поссорившись с служанкой, величает ее:

  

   Эх ты, нагайская кобыла! ²³

  

   Вся комедия в таком тоне; но дело не в комедии, а в том, что этот чудак Судовщиков был отменно умный человек, страстный любитель театра и чрезвычайно верно судил об актерах. Он особенно восхищался Семеновой, когда она еще была в низшем классе, то есть проходила роли с князем Шаховским и не попала в высший, то есть на руки Гнедичу. Однажды Судовщиков приходит ко мне утром, как будто чем-то встревоженный. "Что такое произошло у вас?". - "А что?". - "Как что? разве ты не знаешь? ведь Аменаида-то наша вчера на репетиции волком завыла". - "Как завыла и отчего?". - "Ну, полно притворяться, будто и в самом деле не знаешь?". - "Право, не знаю", - "Да на репетицию был приглашен и Гнедич и явился с нотами в руках". - "Что ты говоришь, любезный! Будь это не поутру, а после обеда, так я подумал бы...". - "Что тут думать? Честью уверяю, услышишь сам сегодня; не узнаешь Семеновой: воет, братец ты мой, что твоя кликуша". - Я посмотрел ему в глаза, полагая, что он, имея привычку придерживаться подчас рюмочки, в самом деле не хватил ли через край. "Да что ты на меня смотришь? Поверь, что говорю правду. Вон, поди к князю, не через улицу переходить, сам тебе скажет; он в отчаянии". Я побежал к Шаховскому, прося Судовщикова обождать меня. "Скажите, что такое говорил мне Судовщиков? Семенова воет кликушей, Гнедич с нотами в руках... Я, право, ничего не понимаю". - "А то, братец, что нашей Катерине Семеновне и ее штату не понравились мои советы: вот уж с неделю, как она учится у Гнедича, и вчера на репетиции я ее не узнал. Хотят, чтоб в неделю она была Жорж: заставили петь и растягивать стихи... Грустно и жаль, а делать нечего; бог с ними!". Я возвратился к себе и просил Судовщикова объяснить все в подробности. Он рассказал мне, что на репетиции встретил его Гнедич с тетрадкою в руках и пригласил послушать новую дикцию Семеновой. "Я обомлел от удивления", продолжал Судовщиков. - "Чему ж удивляетесь вы? - сказал мне с самодовольством Гнедич. - Вот, батюшка, как учить должно", - и тут, развернув тетрадь, показал мне роль, в которой все слова были то подчеркнуты, то надчеркнуты, смотря по тому, где должно было возвышать или понижать голос, а между слов в скобках сделаны были замечания и примечания, например: _с_ _в_о_с_т_о_р_г_о_м, _с_ _п_р_е_з_р_е_н_и_е_м, _н_е_ж_н_о, _с_ _и_с_с_т_у_п_л_е_н_и_е_м, _у_д_а_р_и_в_ _с_е_б_я_ _в_ _г_р_у_д_ь, _п_о_д_н_я_в_ _р_у_к_у, _о_п_у_с_т_и_в_ _г_л_а_з_а_ и _п_р_о_ч. {Я сам видел у Гнедича такие тетрадки, приготовленные для Семеновой.} Я, братец, и не нашелся, что отвечать, а признаюсь, засмеяться хотелось. Зато наш Танкред разодолжил его. Гнедич, заметив, что он сидит один очень задумчив и еще натощак, подсел к нему и начал говорить ему комплименты: "Славно же вы прошедший раз играли Танкреда; я был очень доволен вами и особенно в сцене вызова. Что, если б всегда так было! Я уверен, что вам самим любо, когда вы чувствуете себя _з_д_о_р_о_в_ы_м. В самом деле, стоит ли искажать свой талант, дар божий, неумеренностью и невоздержанием? Ну, признайтесь, не правда ли?". - "Правда, - вздохнув отвечал Танкред, - совершенная правда. Гадко, скверно, непростительно и отвратительно!". И с последним словом встав с места, подошел к буфету: "Ну-ка, братец, налей полный, да знаешь ты, двойной", - и, залпом осушив стакан травнику, зарепетировал сцену вызова:

  

   Пусть растворяют круг для соисканья славы,

   Пусть выйдут судии пред круг сей боевой,

  

   и, обратись к Гнедичу:

  

   О, гордый Орбассан, тебя зову на бой!

  

   Мы так и померли со смеху. Кажется, что Гнедич с этих пор будет следить за игрою Семеновой дома, а в театр на репетицию больше не приедет".

   Все это я рассказываю для удостоверения, что Семенова изменила свою дикцию только с 1810 г., что она первая _з_а_п_е_л_а_ в русской трагедии и что до нее, хотя и читали стихи на сцене не так, как прозу, но с некоторым соблюдением метра, однако ж вовсе не _п_е_л_и; что нововведение Семеновой растягивать стихи и делать на словах продолжительные ударения, привилось от неправильно понятой дикции актрисы Жорж и вовсе не было одобряемо нашими старыми и опытными актерами, которые остались непричастны этому недостатку, несмотря на весь успех, который приобрела Семенова певучею своею декламациею.

   Однако ж, несмотря на ложное направление, данное таланту Семеновой, этот талант был превосходный, хотя исключительно подражательный. Если б предоставить Семенову самой себе, отняв у ней руководство, чье бы то ни было, Шаховского или Гнедича, она не в состоянии была бы ни обдумать своей роли, ни оттенить ее как бы следовало. Бог ее наградил, как и актрису Жорж, необыкновенными средствами: хорошим ростом, правильным телосложением, красотою необыкновенною, физиономиею выразительною, сильным, довольно приятным и гибким органом - словом, она имела все, что может только иметь женщина, посвящающая себя театру, кроме того, чего не имела и сама Жорж, то есть достаточного образования, способности понимания {Говорю: _п_о_н_и_м_а_н_и_я, а не _п_е_р_е_н_и_м_а_н_и_я, ибо последнею способностью она обладала в высокой степени.} и дара слез. В первой своей молодости, играя некоторые легкие роли, как то: Антигоны, Моины и Ксении, выученные ею под руководством князя Шаховского в присутствии Дмитревского, она была прелестна, и эта прелесть простой и естественной игры ее была неразлучна с нею до самого прибытия сюда знаменитой французской актрисы, которая вскружила голову ей в вместе многим почитателям ее таланта, в главе которых находился Гнедич, человек умный, благонамеренный, талантливый, постоянно верный в своих привязанностях, но фанатик своих собственных мнений и - самолюбивый. Кто ж не имеет недостатков? Гнедич не путешествовал, не видал никого из тогдашних сценических знаменитостей, не имел случаев сравнивать одну с другою, что необходимо для постижения истины во всяком искусстве, а тем более в театральном; и вот первая попавшаяся ему на глаза актриса с бесспорным талантом, но также подражательным, ученица славной Рокур, сделалась для него типом, по которому он захотел образовать Семенову. Гнедич всегда пел стихи, потому что, переводя Гомера, он приучил слух свой к стопосложению греческого гекзаметра, чрезвычайно певучему, а сверх того это пение как нельзя более согласовалось с свойствами его голоса и произношения, и потому, услыхав актрису Жорж, он вообразил, что разгадал тайну настоящей декламации театральной и признал ее необходимым условием успеха на сцене. Вот Семенова и запела... К несчастью, эта неслыханная на русском театре дикция нашла своих приверженцев, понравилась публике и Семенову провозгласили первою актрисою в свете.²⁴

   Но если Жорж _п_е_л_а, то не надобно думать, чтоб она пела, как Семенова: у этой актрисы, сводившей с ума весь Париж красотою, прославившейся некоторыми приключениями в сношениях с Наполеоном {Вот одно из них, которое Жорж не скрывала. Однажды, желая доказать привязанность свою к великому человеку, она вздумала попросить его портрета. Qu'a cela ne tienne {Это очень просто (франц.).}, - отвечал Наполеон и, схватив горсть бриллиантов и двадцатифранковую монету с своим изображением, подал их актрисе: "Le voici, - сказал он, - et que ceci vous contente {Вот он и будьте довольны этим (франц.).}". Я видал Жорж почти ежедневно и, как ни был молод, однако ж заметил, что она была глупа.} и приехавшей сюда двадцати четырех лет отроду во всем блеске своей красоты и силе таланта, были минуты истинного вдохновения в некоторых ролях, как то: Федры, Меропы, Клитемнестры, Семирамиды и проч., минуты, которые старик Флоранс, преподаватель декламации в Консерватории, приехавший вместе с Жорж, ловил, так сказать, на лету и потом обращал их в неизменные для нее правила. На другой год по приезде сюда Жорж прибыла и другая красавица с французского театра - девица Бургоен, на так называемые роли принцесс (grandes princesses, fortes jeunes premieres), как то: Андромахи, Монимы, Заиры, Арисии, Аталиды и проч., актриса талантливая и очень уважавшаяся в своем трудном и часто неблагодарном амплуа; но она оставалась не более года...

   Семенова уже пользовалась известностью отличной актрисы ж успела заслужить полную благосклонность публики, когда Валберхова поступила на сцену. Эта образованная и пригожая собою актриса, которой истинное и сообразное с ее природными способностями назначение должно было состоять в исполнении ролей, в трагедиях - "принцесс", а в высоких комедиях - Эльвир и Селимен, по какому-то непостижимому недоразумению должна была принять на себя роли цариц и матерей, то есть что называется первые трагические роли, несоразмерные с ее силами. Нет сомнения, что она выполняла их довольно успешно и могла бы даже снискать в них заслуженную славу, если б мы не имели уже Семеновой, которой сценические качества были свойственнее сильным ролям, чем качества вновь появившейся актрисы. Признаюсь, я не мог постигнуть заблуждения князя Шаховского относительно настоящего ее призвания: вместо того, чтоб обратить Семенову на сильные роли, как то: Дидоны, Софонизбы, Гофолии, Деборы, Кассандры, а Валберховой предоставить легкие роли Семеновой, например Моины, Антигоны, Ксении, Поликсены и т. д., князь Шаховской с какою-то беспечностью смотрел на такое распределение ролей в предосуждение пользе обеих актрис и собственному своему спокойствию. Правда, он мог иметь в виду и то обстоятельство, что Семенова не выпустит из рук тех ролей, которые приобрели ей благосклонность публики в начале ее поприща, и что в таком случае если ей будут отданы роли Валберховой, эта последняя останется совсем почти без ролей, а потому и не действовал; но как бы то ни было, отсюда проистекли все неудовольствия на князя Шаховского и то, что сделано им по неведению или по невозможности, отнесено к умыслу. Впоследствии собственно для каждой из обеих актрис сочиняемы и переводимы были их приверженцами разные трагедии, но это уже не могло поправить дела.

   Все эти обстоятельства, вся эта кутерьма из каких-нибудь ролей могут теперь показаться очень мелочными, очень ничтожными и даже достойными смеха; но надобно вспомнить, что все это происходило сорок пять лет назад, когда театральные дела как на самой сцене, так и за кулисами трактовались с некоторою важностью. Тогда существовали еще записные театралы из людей всех сословий и высшего общества; тогда первое представление какой-нибудь трагедии, комедии или даже такой оперы, как "Илья Богатырь" Крылова, возбуждало общий интерес, производило повсюду толки, суждения и рассуждения; тогда всякая порядочная актриса и даже порядочный актер имели свой круг приверженцев и своих недоброжелателей; между ними происходили столкновения в мнениях, порождавшие множество случаев и сцен, иногда занимательных, иногда и нет, но всегда поддерживавших общественное любопытство. Составлялись разные закулисные анекдоты, переходившие от одного к другому, конечно, большею частью в превратном виде... Да какое до того дело? Анекдоты не история; достаточно и того, что они были забавны... Словом, для театра и театралов было золотое время. Но другие времена - другие нравы!

  

   Однажды, как-то в конце июля 1811г., вечером сидело у князя Шаховского несколько обыкновенных его посетителей: И. А. Крылов, старик С. С. Филатьев, А. Я. Княжнин, С. И. Висковатов, П. И. Кобяков и проч. Беседа была оживленная: толковали о том о сем, разумеется, наиболее о литературе, о театре и актерах, и, между прочим, горевали о том, что Крылов потерял первое действие начатой им комедии "Ленивый". В первой сцене этого действия слуга, сочиняющий за барина письмо к его родителям, двумя стихами чрезвычайно резко обрисовал характер Ленивца:

  

  

   "Ну, что ж еще писать?..

   Всё езжу по делам!". - Да, ездит уж неделю

   С постели на диван, с дивана на постелю;²⁵

  

   читали некоторые сцены из комедии Пикара "La Petite ville", переведенной Княжниным и доставленной князю Шаховскому при стихотворном посвящении, которое начиналось так _п_о_э_т_и_ч_е_с_к_и:

  

   Любезнейший мой князь, прими сего дитятю,

   Который отыскал в тебе драгого тятю,

   Хотя Пикар ему был истинный отец;

   Но я свернул его на русский образец, и проч.

  

   уговаривали Филатьева отказаться от бесплодного труда над переводом Лукановой "Фарсалии" в прозе и предпринять что-нибудь полезнейшее, хотя бы, например, диссертацию о Китае, который почитал он земным раем, а китайцев - образованнейшим народом в целом свете; задевали за живое Висковатова, который в своих переводах трагедий вовсе не держался подлинника и для рифм изменял не только смысл стихов, но и даже характеры персонажей; словом, досталось всем сестрам по серьгам, не исключая и самого хозяина, которому напомнили сцену в четвертой части его "Русалки" когда Тарабар с Кифаром вылезают из котлов, в которых кипятил их волшебник Злорад, чихают и начинают разговор тем, что один говорит _з_д_р_а_в_с_т_в_у_й, а другой отвечает _б_л_а_г_о_д_а_р_с_т_в_у_й! Время проходило незаметно, как вдруг вошел _и_с_т_о_р_и_ч_е_с_к_и_й_ Макар {С. Н. Марин, известный своим остроумием, многими сатирическими сочинениями в эпоху с 1797 по 1800 год, переводом "Меропы" и, наконец, многими шуточными посланиями, как то: к Геракову, к уличному стихотворцу Патрикеевичу и проч., обессмертил слугу бывшего своего сослуживца стихотворным наставлением, кого именно впускать и не впускать в кабинет князя Шаховского:

  

   Старинный, верный раб фамилии старинной,

   Немыслящий мудрец, о ты, Макар предлинный,

   Наперсник и лакей, дворецкий и швейцар,

   К тебе склоняю речь, единственный Макар! и проч.²⁶

  

   Макар и Семен, слуга Яковлева, которого наш Тальма называл С_е_м_е_н_и_у_с_о_м, в то время часто служили предметами шуток молодых весельчаков; последнему с кем-то удалось побывать на кавказских водах, и он не мог наговориться о них и забыть ни виденной будто бы им за 700 _в_е_р_с_т_ известной горы Шат (Эльборус), ни кизлярского вина, которое, по его сказанию, распивали там ушатами. По этому случаю Яковлев написал ему следующую кенотафию:

  

   Под камнем сим лежит Семениус великой,

   Кто невозможному служил живой уликой:

   Из-за семисот верст он видел гору Шат

   И залпом выпивал кизлярского ушат.}

  

   с докладом о приходе какого-то Якова Григорьевича _Г_р_и_г_о_р_ь_е_в_а. - "Ах, боже мой! - вскричал Шаховской, - я было и забыл. Как я рад, как я рад! Посмотрите, господа, какое нам бог посылает сокровище! Зови, зови скорее!". Надобно знать, что наш комик чрезвычайно легко пристращался ко всем людям, особенно же к таким, которых почитал способными для сцены и которых мог учить декламации. Вот входит Григорьев: молодой человек лет 20, пристойно одетый, прекрасной наружности и с открытою физиономиею. "Ну, что, братец, решился?". - "Давно решился, ваше сиятельство". - "А увольнение от службы получил?". - "Нет еще, но обещают скоро уволить". - "Да, похлопочи, любезный, пожалуйста, похлопочи; август на дворе, в школе начнутся спектакли, а тебе надобно сначала поиграть в школе, чтобы попривыкнуть к лампам; да дочитай-ко что-нибудь из тех ролей, какие ты знаешь. Роль Тверского я слышал: нет ли другой?". - "Разве прикажете из роли Полиника, сцену с отцом?". - "Прекрасно, валяй! а вот Семен Семеныч и Эдипом будет, чтоб тебе знать к кому обращаться".- И вот переводчика Лукановой "Фарсалии" поставили противу Григорьева чучелою Эдипа. Молодой кандидат на звание актера, ни мало не конфузясь, вышел на середину комнаты и хотел было начинать роль свою, как вдруг князь Шаховской, остановив его, закричал: "Подайте чистую простыню!". - "А на что тебе простыня?", - отозвался глубокий контральт из ближней комнаты. - "Нужно, нужно; подайте скорее!". Простыня была принесена, и князь нарядил Григорьева греком не хуже тогдашнего костюмера Бабини. - "Это для того, любезный, чтоб видеть, как будешь ты действовать в костюме. Ну, теперь начинам". Григорьев начал:

  

   И так, я осужден на вечные мученья,

   И так не должно мне надеяться прощенья! и проч.

  

   и продекламировал всю эту тираду ясно, вразумительно, голосом твердым, без излишней горячности и соблюдая нужную постепенность; а при стихе:

  

   Твой кающийся сын падет к твоим ногам,

  

   бросился к ногам Филатьева очень ловко, не путаясь в простыне, которою был окутан, и последующую тираду:

  

   Чтоб, чувствия свои ко мне переменя, и проч.,

  

   проговорил, усилив голос и еще с большим одушевлением, чем прежнюю, словом, декламировал так, как иногда не удается иному и опытному актеру.

   "Хорошо!", - вскрикнул восхищенный князь Шаховской; "Хорошо", - повторили хором все присутствующие, кроме Крылова, который никогда не увлекался и, вместо всяких возгласов, только спросил Григорьева: "А что, _у_м_н_и_ц_а, ты учишься у кого-нибудь?".- "Никак нет-с", - отвечал молодой человек. "Ну, так и подлинно бы, князь, поскорее им заняться, а то, пожалуй, еще и с толку бьют". Князь Шаховской просил Григорьева настоятельнее хлопотать о скорейшем увольнении от должности, а между тем поручил ему выучить некоторые роли для школьных спектаклей, как то: Лаперуза, Влюбленного Шекспира, Солимана в "Трех султаншах" и несколько других в комедиях, в том убеждении, что ничто так не развязывает молодого актера и не приучает его к естественности, как игра в комедиях. Крылов заметил, что после школьных спектаклей всего бы лучше на Большой театр выпустить его в какой-нибудь ничтожной роли, но в таком костюме, который бы пристал к нему, хоть бы, например, в роли Видостана в двух первых частях "Русалки". Князь согласился с замечанием и, отпуская Григорьева, пригласил его ходить к нему, ежедневно по утрам, с тем что он будет проходить с ним все роли. "Да пожалуйста, братец, - примолвил он, - не очень слушайся дурных советников, а пуще всего заруби себе на нос, что если наградил тебя талантом бог, то развить его ты должен сам постоянным трудом и прилежанием. Читай и учись".

   Этот Григорьев впоследствии был - актер _Б_р_я_н_с_к_и_й.²⁷

   По выходе Григорьева стали толковать о новом приобретении для русской сцены, и князь Шаховской, по обыкновению, не в состоянии был удержаться от своих фанатических восторгов: "Да, это сущий клад, сокровище! Вот увидите, что из него выйдет". - "А выйдет то, что бог даст, - сказал хладнокровный Крылов, - только с этим талантом надобно поступать осторожно; мне кажется, первые два три года не должно бы давать ему ролей слишком страстных: не мудрено привить фальшивую дикцию и приучить к неумеренным и неуместным возгласам _п_о_ _о_б_я_з_а_н_н_о_с_т_и. Этот поддельный огонь спалил не одного молодца на сцене. Малой читает мастерски, слова нижет как жемчуг, да надобно подождать, чтоб он их прочувствовал. Заставь-ка его выучить роль Тита или Тезея и пусть его себе разглагольствует, пока не созреет для ролей страстных; Полиника сыграет он и теперь лучше Щеникова, но рано и опасно вверять ему такие роли". К слову о Полинике А. Я. Княжнин сделал очень смешное замечание: "Знаете ли, господа, отчего трагедия "Эдип" имела такой неслыханный успех на театре?". - "Разумеется, оттого, - подхватили все собеседники, - что она прекрасно написана и что Шушерин был в ней превосходен". - "Не угадали, - сказал Княжнин, - оттого, что на сцене видели первую трагедию, в которой был наперсник один, а по штату необходимо иметь двух, не говоря о наперсницах". - Все засмеялись. "Что ж вы смеетесь? - продолжал Княжнин, - я, право, полагаю, что если б можно было составить трагедию совсем без наперсников, то она бы еще больше успеха имела". - "Как будто бы таких трагедий и нет? - возразил Шаховской, - а "Гофолия"? а "Магомет"? а "Поликсена"? а все трагедии Альфиери? да и в моей "Деборе" наперсников нет. Можно, пожалуй, и не выводить на сцену официальных персонажей, называемых наперсниками, confidents; но тогда и заставь, как Альфиери, главных своих персонажей говорить самих с собою. Как ни велик талант Альфиери, а трагедии его все-таки сухи. Но пусть наперсников и не будет: так все же надобна обставить трагедию другими персонажами, например жрец Матфан и военачальник Омар разве не такие же наперсники Гофолии и Магомета? Дело не в наперсниках, а в ходе пьесы, в занимательности ее содержания, в верном изображении характеров, нравов и в таком расположении действия, чтоб ни один персонаж не входил на сцену и не сходил с нее без причины, как то делается в "Русалке" или в "Артабане", трагедии одного из друзей моих (я поклонился). Какой хочешь имей талант, а из одних сцен a tiroirs {Без связи (франц.).} трагедии не составишь: все-таки придется склеить их посредством каких-либо лишних персонажей: наперсников, п_р_о_с_т_о, или наперсников-жрецов и военачальников, да и в самом "Эдипе" Антигона, в сущности, не та же ли наперсница? В сюжетах из древней истории и таких, которые взяты из Эсхила, Софокла и Эврипида, наперсники не мешают: они заменяют _х_о_р_ древних; но, конечно, странно видеть в трагедиях, взятых из русской истории, наперсников и наперсниц, как у Сумарокова, у твоего батюшки и даже как у нашего Владислава Александровича, который в "Дмитрии Донском" дал _н_а_п_е_р_с_н_и_ц_у_ Ксении; а, кажется, не трудно было бы, заменить ее кормилицей, няней - чем хочешь, пожалуй, хоть барской барыней, если не нравилась _б_о_я_р_ы_н_я".

   Князь Шаховской и в серьезных разговорах не мог обойтись без колкости и насмешек.

   В конце августа Григорьев, получив увольнение от службы, поступил на театр и, приняв фамилию Б_р_я_н_с_к_о_г_о, дебютировал в сентябре (на театре, бывшем в доме Кушелева, где теперь Главный Штаб) в роли Лаперуза. Эта драматическая роль дана была ему с намерением, чтоб удержать его от излишней горячности, которая всегда почти увлекает молодых артистов и заставляет их невольно выходить из пределов благоразумия. Брянский выполнил роль хорошо и имел успех. После того он играл во многих пьесах, большею частью комедиях, и разумеется, как прежде предположено было, Видостана в "Русалке" и Солимана в "Трех султаншах", которых богатые костюмы так приличествовали его красивому стану и пригожему лицу. Он начинал привыкать к сцене, ознакомился с ее условиями, стал развязнее, почти овладел интонациею своего голоса, узнал публику и через четыре месяца, то есть 6 января 1812 г., явился в роли Шекспира в комедии "Влюбленный Шекспир" {Комедия "Влюбленный Шекспир" переведена Д. И. Языковым и замечательна тем, что напечатана без _е_р_о_в. Это было первое нововведение в нашу азбуку. За букву _е_р_ вступились многие литераторы, и по этому случаю появилось много забавных стихотворений, которых, впрочем, цитировать не стоит}, в которой Яковлев был превосходен. Эта роль, хотя и комическая, но написана Дювалем для актеров трагических и собственно для Тальмы. Брянский, несмотря на сравнение с великим нашим актером, которое его ожидало, имел отличный успех. Я помню, что он прекрасно играл ту сцену с Кларансою, в которой, проходя с нею роль, он делается недоволен ее бесстрастным выражением любви и ревности и начинает вразумлять ее, что значат страсти любовь и ревность и как должно изображать их: "Ревность - адское чувство, гнетущее _з_д_е_с_ь, то есть сердце...". Игра в этой сцене Брянского нравилась и самому Яковлеву, который был чужд зависти, принимал радушное участие в успехах молодых талантов и готов был уступать им роли, если они находили их по своим силам. Исполнив роль Шекспира, Брянский занял решительно почетнейшее место на русской сцене после Яковлева. Предсказания князя Шаховского начинали сбываться; однако ж он на этот раз последовал совету Крылова и заставлял Брянского большею частью играть в драмах, комедиях, а иногда и в водевилях. Для Брянского собственно возобновлена была комедия в стихах Ефимьева: "Преступник от игры, или Братом проданная сестра" {Это несчастное _и_л_и_ было и в старину в большом употреблении. Известный Милонов, который

  

  

  

  

  

  столько раз...

   Так пил, так пил, что чуть не пропил глаз,

  

   в один из этих разов написал следующий шуточный экспромт Н. Ф. Грамматику, по случаю попытки его отдать на театр какую-то комедию, переведенную из Гольдони:

  

   Твоя комедия без _и_л_и,

   И на театре ей не быть:

   Она сгниет в архивной пыли;

   Да почему ж ей и не сгнить,

   Когда и с прибавленьем _и_л_и

   Давным-давно две Лизы сгнили?

   Я разумею: Лизу, _и_л_и_

   Признательности торжество; {*}

   И ту, какой и естество

   Не создавало: Лизу, _и_л_и

   Распрепечальный _р_е_з_у_л_ь_т_а_т

   И _г_о_р_д_о_с_т_и_ _и_ _о_б_о_л_ь_щ_е_н_ь_я {**}

   Ну, так бери свои творенья

   Да и скорей их в печку, брат!

  

   ({*} "Лиза, или Торжество благодарности", драма Н. И. Ильина.

   {**} "Лиза, или Следствие гордости и обольщения", драма Б. М. Федорова.)}

  

   в которой он отлично выполнил роль Безрассудова.

   Я следил за игрою Брянского до конца августа 1816 г., то есть до того времени, когда я оставил Петербург; следовательно могу только говорить о _т_о_м_ Брянском, которого я видел и слышал в первой его молодости, и к тому ж в немногих ролях классических трагедий, ролях, принадлежащих, по мнению моему, к настоящему его амплуа, потому что он показался мне в них превосходнее, нежели в ролях прочих пьес. Говорят, что впоследствии он с огромным успехом играл в драмах и особенно роли злодеев, как то: Вальтера в "Женевской сироте", Франца Моора в "Разбойниках" и проч. Может быть. Следуя правилу не судить об актерах по рассказам других, я не стану говорить о том, чего не видал, но едва ли талант и физические свойства, созданные для классической декламации и превосходные в ролях, требующих сценического благородства, могли подчиниться условиям, необходимым для верного изображения таких злодейских характеров, какие он, судя по обширному своему репертуару, принимал на себя. Впрочем, это покамест в сторону. Я видел Брянского в следующих ролях: Марцелла в "Маккавеях", Ираклия и "Ираклидах", князя Курбского в "Покоренной Казани", Ореста в "Ифигении в Тавриде", Ахилла в "Ифигении в Авлиде", Трувора в "Синаве и Труворе", Фарана в "Абуфаре"; Парида в "Гекторе", Амана в "Эсфири" и, наконец, Танкреда в "Танкреде". Все эти роли, кроме Танкреда, были им созданы, и никто не мог служить ему в них образцом, а молодой двадцатипятилетний актер, который только четыре года действует на сцене, создающий роли Ахилла, Ореста и Фарана на сцене обширной, пред многочисленною публикой - такое явление, которому не только в России, но и в самой Франции - отечестве первостепенных сценических талантов - примера не было; однако ж мы были свидетелями этого события, и, к удивлению, все вышесчисленные роли Брянский исполнил прекрасно; а в тех местах, которые не требовали большого увлечения и пылу, мог даже назваться превосходным. Брянский был чтец по преимуществу, чтец, каких я мало встречал в жизни, и в этом отношении он чрезвычайно был полезен сочинителям и переводчикам трагедий, которые поверили ему свои произведения: ни одно слово, ни одно выражение не пропадали даром; по замечанию Крылова, он низал их бисером и умел выказать все красоты и достоинства стихов. Много трагедий, благодаря Брянскому, удержалось на сцене, и без него "Ифигения в Авлиде", несмотря на игру Семеновой в роли Клитемнестры, не произвела бы такого впечатления, потому что тогда роль Ахилла должен был бы играть Яковлев, а важная роль Агамемнона, за увольнением Шушерина, досталась бы Сахарову или Каменогорскому - и какие были бы это Агамемноны? Впрочем, я всегда думал, что Яковлев в роли _к_и_п_у_ч_е_г_о_ Ахилла (le bouillant Achille), а Брянский в роли Агамемнона, если б не его молодость, были бы более на своих местах. Как бы то ни было, Брянский выполнил роль Ахилла к общему удовольствию знатоков, и если он, по природе своей, не мог быть в такой же степени _к_и_п_у_ч, как Лафон, то играл с таким же благородством и достоинством, как и знаменитый Ахилл Французского театра.

   В роли Танкреда Брянский подражал Яковлеву. Не знаю, почему Яковлев передал эту роль, одну из своих любимейших, молодому актеру, но помню, что дня за два до моего отъезда из Петербурга, {Это было накануне представления "Танкреда" 23 августа 1816 г., а я оставил Петербург 25 числа.} приехав с ним проститься, я сказал ему, что завтра увижу его в последний раз в роли Танкреда. - "Увидишь Танкреда, да не меня, - отвечал мне Яковлев, - я передал роль Брянскому". - Я удивился. "И Пожарского передал, - продолжал он, - да скоро и все передам". - "А сам-то?.. Кажется пора перестать дурить". - "Дурить? Эх вы!". Он отвернулся и больше ни слова. Я не имел времени долго толковать с ним, будучи занят сборами к отъезду по службе, но на другой день приехал в театр видеть нового Танкреда. Публика собралась многочисленная; с нетерпением выслушал я два первые действия в ожидании третьего, и вот, наконец, любопытство мое удовлетворено: подымается занавес, и на сцену входит новый Танкред, без робости, медленным, но твердым шагом, обводит глазами сцену, кладет левую руку на плечо следовавшего за ним Альдамона, смотрите какою-то грустно приятною улыбкою на стены сиракузские и, наконец, тяжело вздохнув, произносит:

  

   Для благородных душ сколь родина священна!

   О, как душа моя в стенах сих восхищенна!

  

   Театр поколебался от рукоплесканий. После этого выхода Брянский безнаказанно мог играть как хотел: публика заранее ему все простила, и сравнение с Яковлевым было позабыто. Разумеется, в сцене вызова он далеко отстал от Яковлева, потому что игра последнего в этой сцене превосходила все, что только вообразить себе можно, и Лафон, у которого роль Танкреда была торжеством, по _б_л_а_г_о_р_о_д_н_о_м_у_ выражению Кондратьева, не годился ему в подметки. Однако ж Брянский исполнил ее прекрасно, и страстный пыл великодушного рыцаря заменил благородством и достоинством. Больше нельзя было и требовать от молодого актёра.

   Говоря о таланте Брянского, нельзя не сказать несколько слов и о сценической его деятельности вообще. Эта деятельность с 1811 г. по день его кончины превосходит всякое понятие, какое можно себе представить о средствах артиста. Мне попался случайно репертуар его ролей, и я не знал, чему изумляться: числу ли этих ролей, или их разнообразию? Нельзя поверить, чтоб один человек мог вынести весь этот репертуар на плечах своих, какую бы обширную память ни имел он. Еще при жизни Яковлева часть его ролей перешла к Брянскому, а по смерти его он занял весь репертуар его амплуа и, сверх того, должен был создавать роли в новых пьесах трагических, драматических и комических; но этого мало: по вступлении в 1820 г. Каратыгина на сцену, он уступает ему несколько ролей, что, казалось бы, должно было облегчить его - нет! Он занимает амплуа Шушерина и начинает тем, что для дебюта Каратыгина в "Фингале" обращается в Старна; в "Танкреде" играет Орбассана, в "Радамисте" Фарасмана и вслед затем является опять в своей роли Ярба и Арзаса в "Семирамиде"; то играет Отелло и Оросмана, то Пронского или Изборского; то предстает пред публикою наперсником Тераменом в "Федре", то Ломоносовым в водевиле, то старцем Леаром или Клердоном и опять Мольером или Езопом, читая на сцене лучшие басни Хемницера и Крылова... да это сущий Протей! И все это выполняет он, не имея более 32 лет отроду (род. в 1790 году)! Как же требовать совершенства от такого актера? Репертуары всех сценических знаменитостей мне известны: двадцать, много тридцать ролей {Рашель имеет их не более 25, а постоянный репертуар Тальмы составлен был с чем-то из 30.} на целую жизнь и, к тому ж, таких ролей, которые обдумать за вас потрудились другие. Однако ж я помню, что в то время, когда я видел Брянского, он, если не во всех ролях был одинаково хорош, то и не одной из них не портил.

   Брянский был одним из числа тех _о_ч_е_н_ь_ _н_е_м_н_о_г_и_х_ людей, которые сохранили к князю Шаховскому должное уважение после увольнения его от театра и не забывали его попечений. Зато и автор "Полубарских затей", сколько мне известно, не переставал любить и всегда уважать Брянского. В бытность свою в Москве, в 1842 г., он часто бывал у меня {В последний раз виделся я с старым сожителем моим у себя за обедом. На пригласительную записку мою он отвечал следующими стихами, с которых снимок приложен к драматическому альбому г. Арапова:

  

   Прежде - бывший твой сосед,

   Только брюхом нынче дюжий,

   На приятельский обед

   Норовит свой рот досужий,

   Чтоб без совести пожрать

   И без панцыря поврать;

   И хоть прежде рот зубастый

   Нынче вовсе без зубов,

   А работать все готов,

   И к беседе умной зов

   В матушке Москве не частый

   Не забыл: душевно твой

   Обветшалый Шаховской.

  

   В это время жил он у общего нашего приятеля Л. К. Н., внука старого своего начальника, в подмосковном селе его.²⁸ Л. К. старался успокоить старого беспечного комика и помогал ему в делах его словом и делом, советами и деньгами. На советы друзей не оберешься, но на деньги - и дело другое, и в этом отношении Л. К. составляет исключение из общего правила.} и всегда с удовольствием вспоминал о Брянском. "Это человек, - говорил он, - для которого труды мои не погибли!", - и правду сказать, по обыкновенному своему увлечению и страсти к преподаванию уроков декламации, много трудов его погибло даром, потому что он иногда настойчиво хотел сделать таких людей актерами, которые рождены были быть полотерами; и вот тому пример: в один прекрасный день... нет, этот галлицизм здесь не у места, напротив, случай, о котором я рассказать хочу, происходил в один прескверный день февральской погоды в Петербурге: страшная метель бушевала по улицам, сырой снег валил хлопьями, и вьюга беспощадно свистела в щели неплотно вставленных окон нашей квартиры; в такую погоду я не решился идти в Коллегию. Напившись чаю, мы сидели с подругою князя у затопленной печки (каминов у нас не было) и болтали всякий вздор между тем как наш метроман углубился в какое-то сочинение. Вдруг докладывают, что некто г. Толстиков пришел с письмом от одного из братьев князя, живущего в Ярославской губернии; входит человек лет под пятьдесят, среднего роста, очень смуглый, очень неопрятный, небритый, посинелый от холода, в сером сюртучишке и, держа в одной руке дырявую шляпенку, другою подает князю письмо. Князь распечатывает и читает письмо, которым рекомендовался Толстиков, как отличнейший актер с огромным трагическим талантом, что он играл все первые роли в трагедиях и драмах с величайшим успехом на всех театрах губернских, преимущественно на ярославском, и что он во всех отношениях достоин быть принят в число придворных актеров, почему и отправляется к князю прежде для испытания, а потом, разумеется, для определения на петербургский театр. Когда дело шло о приобретении сюжета для театра, князь Шаховской размышлял недолго и, не обратив внимания на невзрачную наружность пришельца, вступил с ним в разговор. "Какие роли вы знаете?". - "Да всякие, ваше сиятельство; играем все, что под руку попадется, -отвечал актер настоящим ярославским наречием, - Димитрий Самозванца, Синава и Беверлея". - "Прочитайте же нам что-нибудь, если можете".- "Теперь не могу, ваше сиятельство: иззяб до смерти; пришел без шубы". - "Ну, так согрейтесь прежде". Толстиков поклонился. "Вот изволите видеть, ваше сиятельство, кабы водочки, так я бы может быть и скорее поотогрелся". - "Кажется, водки-то у нас нет (и никогда не бывало ни водки, ни вина), а не хотите ли чаю?". - "Чаем не занимаемся, ваше сиятельство". - "Ну, так придите завтра или послезавтра утром: я пройду с вами какую-нибудь роль, а там увидим". Едва Толстиков вышел, мы захохотали. "А чему обрадовались? смешон-то смешон: но кто знает, может быть, что-нибудь и путное выйдет: наружность обманчива". - "Да выговор-то не обманывает, князь". -"Выговор и перемениться может; впрочем, без испытания не узнаешь, на что этот человек способен. Не для трагедии, так, может быть, для комедии пригодится: Рожественский не лучше был".

   Каждое утро в продолжение недели возился князь Шаховской с ярославским Гарриком и, наконец, потерял терпение: "Нет, тут уж ничего не сделаешь! - вопил он пискливым своим голоском, - решительно ничего! Охота же моему братцу навязывать на меня таких пострелов!". Несмотря, однако ж, на этот гневный отзыв, Толстиков дебютировал в роли Беверлея и, разумеется, возбудил общий хохот.

   Впоследствии, роясь в записках своих, я нашел, что этот Толстиков, купеческий сын, был некогда выкуплен ярославским дворянством из какой-то беды. Благодарственное письмо его, довольно безграмотное, напечатано в 22 No "Московских ведомостей" 1806 г.

   Мочалов-отец играл прежде в драмах и комедиях, а иногда и в операх. Я видал его на московской сцене в 1804, 1805 и 1806 гг., большею частью в ролях серьезных молодых людей и в опере "Иван Царевич". Он был очень статен и красив собою, старателен, память имел хорошую; но в то время ничто не предвещало в нем будущего трагедианта; однако ж он сделался им, и еще при жизни Плавильщикова имел репутацию хорошего трагического актера. Н. И. Кондратьев, отчаянный его партизан, приехав сюда в конце 1812 г., несколько прежде своего любимца и прочих московских актеров, рассказывал чудеса о его таланте, и многие поверили ему на слово, но скоро разочаровались, увидев Мочалова на сцене. В Петербурге он играл роли Кассио в "Отелло", князя Тверского в "Дмитрии Донском", Орбассана в "Танкреде" и несколько других второстепенных ролей, в которых не произвел на публику никакого впечатления, хотя надобно отдать ему справедливость, он был лучший Кассио, лучший Тверской и лучший Орбассан, какие когда-либо появлялись у нас до Брянского. Я заметил, что он чрезвычайно старался обратить на себя внимание публики, не оставаясь ни на секунду без движения; а в сценах ссоры Тверского с Дмитрием и вызова в "Танкреде" забегал на авансцену и посматривал иногда на партер, как бы желая сказать: "Вот, дескать, мы каковы, и вашего Яковлева не струсили!". Дикция его была прерывиста и, мне кажется, он не мог произнести стиха без того, чтоб не перевести дыхания. Что было с ним и как играл он по возвращении своем в Москву, мне совершенно неизвестно, но, знаю, что репутация сына его, Павла, поглотила собственную его репутацию, и если имя Мочалова останется в памяти будущих поколений, так это благодаря таланту сына, таланту в высокой степени драматическому и самостоятельному, одному из тех талантов, какие появляются, и то не последовательно, в одни только полувековые периоды времени. Но, чудное дело! кто поверит, что я, старый театрал, живя в Москве 22 года и после того 11 лет в Петербурге, видел Каратыгина в одной только роли классической трагедии, и то в начале его поприща, а Павла Мочалова не видал ни в одной! Что ж касается до игры их в немногих виденных мною драмах и новейших трагедиях, что сказать могу, чего бы уж не знали и о чем бы не судили современники? И если в продолжении моих рассказов, которое, вероятно, когда-нибудь появится в свет, я случайно и касался этих знаменитостей нашей сцены, то, конечно, не с намерением возбудить полемику: я не стою за свои мнения, потому что не считаю их непогрешительными, и единственно забочусь о том, чтоб представить все события моего времени, с самого почти начала текущего столетия, в настоящем виде, описывая их, по выражению известного З. А. Горюшкина {Бывший преподаватель юриспруденции в Московском университете в первых годах текущего столетия.}, в_д_о_л_б_и_т_е_л_ь_н_о_ _и_ _в_р_а_з_у_м_и_т_е_л_ь_н_о, без всяких прикрас, для которых, к сожалению, я устарел и, волею-неволею, принужден повторить слова поэта, почтившего меня стихотворным своим посланием:

  

   Нет восторгов прежних боле;

   Бог тебе сей жребий дал,

   Чтоб в твоей смиренной доле

   Ты прозаик пошлый стал.

   Умерли в тебе желанья

   И надежд веселых нет:

   Ты ослеп для созерцанья

   Призраков грядущих лет;

   Нынче все твои мечтанья

   Лишь одни воспоминанья,

   Лишь минувшему привет:

   Ты рассказчик - не поэт!