Желиховская Вера Петровна - Подруги

ругой и любовалась, восхищаясь этой необыкновенной картиной, как вдруг что-то отрывисто зашлепало по траве и широкому лопушнику. Савина огляделась: это были крупные капли дождя. Свинцовая туча подкралась к ним сзади и висела над их головами...

   - Ах, ты Господи! - вскричала она. - Вот и дождались!.. Что теперь делать?!.

   - A что такое? - равнодушно спросила Молохова.

   - То, что сейчас будет страшный ливень! Ты промокнешь и простудишься... Пойдем поскорее!..

   Они побежали. Дождь, точно приноравливаясь к их поспешности, тоже зачастил. Савина чувствовала, что Надя с трудом переводит дыхание, все сильнее опираясь ей на руку, и все замедляет шаг, приставая, будто на ногах y неё привязаны свинцовые гири. Она боялась остановиться, боялась взглянуть на нее, чтобы не убедиться, что она не может идти. Все её помышление стремились только к сторожке, где можно было приютиться и послать за извозчиком.

   "Если дождь будет сильным, заедем к нам, - думала она, - к нам здесь близко. Возьмем зонтик, платки... Ведь, вот, напасть! Я уверена, что она заболеет... И как это я не приметила, как подошла эта туча?!."

   Дождь усиливался. Становилось очень скользко, a сторожка была еще довольно далеко. Вдруг Савина увидела впереди какую-то фигуру под большим дождевым зонтиком, которая быстро шла им навстречу. Человек с зонтиком часто останавливался, осматриваясь. Вдруг, завидев их, он добежал к ним. Маша Савина узнала своего брата.

   - Паша, - закричала она, - сюда! Скорее!.. Вот, спасибо!.. Как ты узнал? Кто послал тебя?..

   - Никто меня не послал. Я давеча из дому видел, как вы шли, и думал, что, верно, сюда. Ну, a как дошел дождь, я и подумал: как же теперь Надежда Николаевна, - вымокнет, пожалуй!.. Вот, схватил - и побежал.

   Павел едва переводил дух, но улыбался, пока не взглянул на спутницу своей сестры. Взглянув, он вдруг перестал улыбаться и, передавая ей зонтик, вопросительно посмотрел на сестру.

   На горевшем лице Надежды Николаевны, в её сдвинутых над отяжелевшими веками бровях, в губах, полуоткрытых, но болезненно прижатых к зубам, как это бывает y людей, с величавшим трудом справляющихся со своим дыханием, - все в ней ясно выказывало ненормальное состояние, болезненное страдание. Савина тоже взглянула на подругу и отчаянно пожала плечами.

   - Ты устала, Наденька? - спросила она. - Опирайся на меня крепче... Теперь нам можно идти потише, под зонтиком...

   - Да, - как-то безучастно отвечала Надя, - Потише... Пойдем... Хорошо...

   Павел молча взял ее под руку с другой стороны, бережно закрывая ее одну зонтиком, и так они вдвоем довели ее, с величайшим трудом, до избушки кладбищенского сторожа и там усадили на лавке. Тогда Павел побежал за извозчиком, и только чрез добрый час привезли они ее, под сильным ливнем, домой.

  

  

   Едва Маня сняла с неё бурнус, как она упала на диван, в обмороке. Савина, вместе с горничной и няней, раздела ее и уложила в постель. Она вся горела, a когда приехал доктор, за которым, никого не спросясь, побежал Павлуша, то застал ее уже без памяти. Лицо её и веки ужасно распухли и покраснели и по всему телу её были красно-багровые, бугристые пятна. Доктор так и всплеснул руками, увидав, в чем дело.

   - Этого ещё недоставало! - вскричал он. - Что теперь делать?.. Одна в целом доме; отец еще когда вернется... Надо телеграфировать... Вот напасть!

   - Да что y неё такое? - со страхом спросила Савина.

   - Что такое?.. Оспа, чистейшая оспа-с!.. Если боитесь заразы, извольте немедленно уходить.

   - Я-то уйду ?! - воскликнула Савина. - Напротив, теперь я здесь Поселюсь.

   Доктор нервным движением поправил очки, посмотрел на Савину и сказал:

   - Что ж, это, пожалуй, будет хорошо... Только предупреждаю вас: это серьезная болезнь... Заразиться - не шутка!

   - Это - как Богу угодно, a если болезнь серьезна, тем более причины мне её не оставлять: другие, может быть, побоятся.

   - Да, может быть, - согласился Антон Петрович, садясь за стол - прописать рецепт и составить телеграмму Софье Никандровне.

   Как глубоко возмутило Софью Никандровну известие о болезни Надежды Николаевны! Что за несчастье легло на семейство Молоховых?.. Опять болезнь, - серьезная, прилипчивая! Только что было успокоились, ожидали ее с Клавой сюда - и вот опять новое беспокойство, новая опасность, новое горе!.. Как же быть? Ехать самой к ней? Очевидно, телеграмма на это и рассчитана... Но зачем ей ехать? Чем она может оказать помощь, со своими несчастными нервами? Только еще сама заболеет и больше ничего. Какая польза Наде в том, что она себя подвергает опасности?..

   Госпожа Молохова еще раз прочла телеграмму: "Надежда Николаевна больна серьезно. Нужен уход. Меньшую дочь возьмите в деревню немедленно".

   Да, ясно, что болезнь прилипчивая, иначе доктор не требовал бы немедленного удаления Клавдии, которую он думал продержать с неделю в городе. Необходимо за ней съездить... Неужели самой? Но если она не может?.. Если она... Больна?.. Да, конечно, она нездорова! Совершенно разбита и больна сама так, что не в состоянии ехать, решительно не в состоянии. Она пошлет гувернантку за дочерью, a потом, быть может, съездит и сама... M-lle Наке узнает, чем именно больна Надя... Тогда - "Посмотрим!" - заключила свои размышления Софья Никандровна и отправила ответную телеграмму: "Не жалейте расходов. Возьмите лучших сиделок. Приехать не могу. Больна. За Клавдией посылаю гувернантку".

   В мелкие кусочки изорвал Антон Петрович на другой день эту телеграмму.

   - Мать, - ворчал он. - Хотя бы из благодарности... Да ну ее!.. Все равно только бы мешала. Еще Савина, пожалуй, сбежала бы от неё, a она понужнее будет для больной.

   Доктор всегда любил сердечно Надежду Николаевну, зная ее с самого детства, но теперь относился к ней с совершенно отеческой нежностью.

   Тяжелое время пережили они вдвоем с Машей Савиной, да и вся семья её вместе с ними, пока они оба неотходно ухаживали за одинокой девушкой, зараженной злым недугом. К несчастью, Надежде Николаевне привита была оспа только раз, в раннем детстве, a потому она была тяжко больна настоящей, a не ветряной оспой. Девять дней она была на краю могилы. Девять дней молодость и все лучшие врачи в городе оспаривали ее y смерти. Девять дней и ночей Маша Савина не отходила от изголовья своей подруги, сестры своей по душе... Антон Петрович оставил почти всю свою практику и мало чем более Савиной отсутствовал из опустелого дома Молоховых. На его денное дежурство только и полагалась Савина, чтобы прилечь отдохнуть часа на два, и снова являлась ему на смену, уверяя, что отдохнула, освежилась и вполне готова служить больной. Доктор любовался неусыпной энергией в таком, с виду слабом, создании. Не раз он бывал в продолжение многолетней его практики свидетелем высоких подвигов любви к человечеству, но сознавал, что ему не приходилось еще видеть такой изумительной силы любви, какая подвигала эту девушку ухаживать за больной подругой без отдыха и сна и находить в себе во всякую данную минуту готовность на всякие подвиги и самопожертвование, лишь бы могла она послужить в пользу Надежды Николаевны. Мысль о личной безопасности, которой мучилась за нее мать её, ей самой и в голову не приходила. Своих домашних она берегла: почти не виделась с ними все четыре недели, которые продежурила над больной; во когда раз маленький брат проговорился, беседуя с ней издали, из саду, тогда как она стояла на балконе, что мать очень горюет, что она заразится оспой, Маша пристыдила их:

   - Как не горевать! - сказала она. - Большая потеря, что такая красавица рябой станет!.. Небось, и с рябинами проживу на свете, благодаря милости той же Надежды Николаевны! Она, дорогая моя, ничего не боялась: никаких огорчений, никаких неприятностей, когда за меня работала на вас, или когда дни целые просиживала над больным Пашей... A мне теперь её болезни бояться?!. Да я бы на свет после этого стыдилась смотреть!..

   На десятый только день Молохова стала немного спокойнее, пришла в себя и тихо позвала:

   - Кто здесь?... Отчего темно?.. Что со мной?..

   Савина чуть не закричала от радости. Сдерживая свой голос и слезы, она наклонилась к подруге и прошептала:

   - Лежи смирно, милая... Ты была очень больна. Теперь лучше, слава Богу... Только будь спокойна, ради Бога. Не трогай лица.

   - Лицо?.. Зачем меня закрыли?.. Откройте мне лицо, глаза...

   - Глаз ты не можешь еще открыть: они опухли y тебя. Но теперь скоро откроешь. Тебе еще нужна темнота, чтобы после глаза не болели...

   - Ах, зачем это мне?.. Зачем темно?.. Мне душно... Откройте окно! Кто здесь?.. - заволновалась больная, к крайнему ужасу Савиной.

   Она боялась, чтобы Надя не сорвала бинтов, не повредила себе лица, еще не очистившегося от язв. Теперь, когда самая тяжкая опасность миновала, когда надежда на восстановление здоровья подруги утвердилась, Савина захотела во что бы то ни стало спасти не только жизнь её, но и красоту. До сих пор, пока она была в беспамятстве, не трудно было уберечь её лицо, бинтуя ее почти как ребенка, но теперь, когда наступило время полусознания, становилось гораздо труднее уберечь ее от самой себя...

   К успокоению Савиной, её подруга скоро утихла и забылась продолжительным спокойным сном, какого давно y неё не бывало. После этого отдыха она проснулась уже в полной памяти, и хотя силы её возвращались очень медленно, но опасность миновала. Антон Петрович и его неусыпная помощница могли, наконец, вздохнуть спокойно.

   "Не могу быть дома ранее нескольких дней. Как здоровье Нади? Отвечайте правду". Такова была телеграмма, полученная доктором в конце второй недели июля от генерала Молохова, но сколько душевной муки скрывалось под этим простым вопросом - никто не мог догадаться.

   Дело в том, что Молохову доктор не дал знать о болезни дочери, не зная точно его адреса; a жена не писала, чтоб не тревожить Николая Николаевича. Вынужденная ответить прямо на его настойчивые телеграммы, Софья Никандровна только что известила его о том, что "Наденька была больна, но теперь, слава Богу, поправилась". Генерал поспешил покончить все свои дела и выехал в тот же день, но на пути он был задержан все тем же делом, по которому послан был в командировку, и поневоле замешкался.

   С каким удовольствием доктор успокоительно отвечал на его телеграмму - можно себе представить. В тот же день он поехал к Надежде Николаевне с известием о скором приезде отца. Он застал девушек, занятых чтением, то есть Молохова по-прежнему лежала в темной комнате, но Савина, подсев к самому окну, оставила маленькую щелочку в ставне и при свете её читала ей что-то.

   - Ну-с, за ваше хорошее поведение, я принес вам приятное известие, - начал доктор, обращаясь к больной.

   - Что такое?.. От папы, да? - встрепенулась Надя. - Вот, мне сейчас прислали из деревни три письма от него. Он думал, что я уже там; не знал, видно, что я больна!.. Что же, что ж он пишет?

   - Он телеграфирует, что через несколько дней будет дома. Вот телеграмма; нарочно для вас захватил.

   - Слава Богу!.. Теперь только бы мне скорее поправиться, чтоб не задержать его. Я так боюсь, что ему нельзя будет меня ждать... Как вы думаете, Антон Петрович, долго мне еще нельзя будет ехать?

   - Теперь летняя пора, недельки через две - и поезжайте с Богом.

   - A если ему нельзя будет ждать? - волновалась Надя. - Ведь вы знаете, он едет по казенному поручению, не для своего удовольствия - и вдруг ему скажут, что ждать нельзя, что надо сейчас же ехать?..

   - Не беспокойтесь, никто этого не скажет. Николай Николаевич волен выехать, когда ему удобнее, a свою дочку балованную он подождет не то что две недели, a хоть два месяца, если бы пришлось.

   - Да ведь он сам же тебе пишет, что ему надо только поспеть вернуться к ноябрю, - сказала Савина, - что ж беспокоиться? Во всяком случае, два-три месяца перед вами; успеешь покататься.

   - Еще захочет ли папа катать по Европе такую рябую кукушку.

   - Рябую?!. - воскликнула Маша. - Что за вздор! Да y тебя и следа ряби на лице не останется.

   - На то мы вашим рукам воли не давали, пока вы были без сознания, - засмеялся доктор. - Еще я церемонился: ну, как же так барышню обижать? Ручки ей связывать, словно грабительнице, думаю, a вот эта ваша подруга - прекрепко полотенцем вас связывала, право!

   - A кто меня надоумил? Кто первый это велел? - отшучивалась Савина. - Я до того перепугалась, голову потеряла, что и сообразить-то ничего не могла, только и думала об одном: чтоб ты жива была, a вот Антон Петрович не забыл ничего... Если ты не обезображена, можешь его благодарить...

   - A если вы теперь с нами беседуете, a через месяц будете нам с ней письма из Парижа писать, так не меня, a вот эту барышню должны благодарить, - прервал доктор. - Мы, доктора, ничего без неё не поделали бы! Вас не лекарства, a неусыпный уход спас, Наденька. Так-то! Надо правду сказать: y неё, Бог милостив, не будет ничего, но она сознательно, ни минуты не колеблясь, готова была за вас всю жизнь положить.

   - Бог с вами, Антон Петрович! Что тут такого? У вас в больницах сестры милосердия всякий день то же самое для совершенно посторонних делают. Уж будто всем надо заражаться!

   - Не надобно, но можно заразиться, и очень легко, - сказала Надежда Николаевна, глубоко растроганная. - И вот видишь, какая я гадкая эгоистка! - прибавила она, сжимая руку своей приятельнице. - Теперь я сознаю, что делаю; мне бы надо гнать тебя, a я вот держу тебя при себе...

   - Да если б ты и не держала, я бы сама не ушла, - прервала Савина. - я дала себе слово, что сдам тебя Николаю Николаевичу, и больше никому; так и сделаю. Я ведь тоже держу свои обещания и нарушать их никому не позволю...

   - A разве кто-нибудь повинен в таком посягательстве? - с удовольствием покуривая, спросил доктор.

   - Нет... Это раз Надя меня упрекала. Я запомнила её фразу навсегда. Помнишь?.. "Кто посягает на исполнение чужого слова, тот сам своих обещаний в грош не ставит!" - напомнила она её слова.

   - О, я никогда этого не делала, ты не можешь в этом упрекнуть меня, Маня!.. A вот, я теперь тебе докажу, что и y меня память хорошая! Кто говорил мне когда-то: "Долг платежом красен, a с меня какой платеж?".. Помнишь?.. И не права ли я была, когда отвечала тебе: "Почем ты знаешь, что я от тебя потребую? Может быть, тебе придется во сто раз больше воздать мне". A что?.. Не по-моему вышло?.. Я тебе никогда не жертвовала жизнью или здоровьем, как ты теперь готова была пожертвовать мне... Видишь!

   - Видим, барышня, видим! - произнес доктор с особым выражением, которое он старался сделать насмешливым. - И слышим также, что уж вы чересчур много и храбро разговорились: не мешало бы поберечь себя, ради папашиного приезда, - да-с!.. A не то к вечеру еще жар усилится, ночь будет беспокойная, и как раз приедет Николай Николаевич, чтобы мне выговор сделать за то, что я его обманул, похвастался вашим выздоровлением раньше времени.

   - Я молчу, молчу, - улыбаясь, прошептала Надя.

   - То-то же!.. Помощница моя, извольте отложить личные счеты до более удобного времени и принять построже бразды правления над нашей пациенткой. Еще с недельку ухода - и тогда Бог с ней: пусть на свою волю идет на все четыре стороны и нас не поминает лихом за то, что мы плохо ее выходили.

   И доктор уехал в отличном расположении духа, a девушки, хотя Савина в начале и принялась было снова за чтение, но скоро закрыла книгу, увлекшись беседой, в которой главную роль играли не столько мечты и предположения о будущем, сколько общие их гимназические воспоминания. Известно, что в первые годы по окончании курса ничего не бывает приятней для молодежи, как такие воспоминания. Издали, когда весь искус окончен, преоборены все трудности, разрешены недоумения, отравлявшие ученические годы, - даже беды и неудачи того времени представляют привлекательный интерес, утрачивая все, что было в них горького. Все же, сколько-нибудь приятное - удачи, веселье, смешные или забавные происшествия - представляется неиссякаемым источником приятнейших воспоминаний.

   Такими-то воспоминаниями Савина умела с удивительной находчивостью постоянно забавлять больную, поддерживать её хорошее расположение духа во время продолжительного её затворничества в темноте и невольной неподвижности. Эта неподвижность особенно тяготила деятельную, всегда живую молодую девушку, когда её болезненная слабость прошла, и она почувствовала возвращение сил и прежней энергии. Это случилось почти одновременно с возвращением отца её, через четыре недели после первого дня её болезни. Описывать радость свидания отца и дочери, глубокое чувство признательности, с каким генерал отнесся к доктору и в особенности к подруге своей дочери, которой она, по свидетельству Антона Петровича, была обязана жизнью больше, чем ему самому, - мы не станем.

   Теперь мы расстанемся с Надей и отцом её. Пусть себе благополучно путешествуют, сил и знании набираются, на пользу себе и другим, их окружающим. Они выехали в начале августа. Перед отъездом генерал съездил на два дня в деревню проститься с семьей, но Наденька с ним не поехала: Антов Петрович решил, что это лишнее, что лучше ей еще поберечься несколько деньков перед путешествием. Зато отец привез ей оттуда множество поцелуев, поклонов в три письма: от мачехи и гувернантки, в которых, хотя выражалось много пожеланий, благодарностей от Софьи Никандровны и восторженных похвал её "героизму" от m-lle Naquet, но все же было еще больше поручений в парижские магазины от той и другой; a также пребольшое, премилое и пребезграмотное письмо от Клавдии, которая просила её не забывать, писать ей почаще и купить для неё в Париже и Лондоне что-нибудь особенное, - какое-нибудь такое лакомство, какого в России нет, "на пробу", для того, чтоб ей только "знать, чем маленькие англичане и французы лакомятся?" Это письмо насмешило Надежду Николаевну.

   - По крайней мере, верна себе, - сказала она Савиной. - Цельная натура и искренняя; совсем бы хороший человечек, если б не такая ужасная лакомка!..

   - Это пройдет с летами, - заметила Савина. - Особенно, если ты ею займешься, a она этого, право, стоит: добрая девочка, такая благодарная и правдивая!.. Если б ты слышала, как она упрашивала не отправлять ее в деревню, позволить ей за тобой смотреть... Хорошая девочка!

   - Да, - вздохнув, отвечала Надя, - я была бы очень рада, если б то же можно было сказать о двух старших.

   Через два дня после этого разговора Надежда Николаевна и Николай Николаевич Молоховы благополучно отбыли на три месяца за границу.

   Наши подруги расстались временно, но, конечно, и в последующей жизни они всегда останутся верны друг другу как в горестях, так и в радостях, несмотря на всю разность их среды и обстановки.

  

  

   Желиховская, Вера Петровна (1835-1896) :

   Подруги : : Повесть для юношества В.П. Желиховской / С 6 рис. Е.П. Самокиш-Судковской. - 3-е изд.

  Санкт-Петербург : А.Ф. Девриен , [1912] - [2], 264 с., 6 л. ил.;19