Желиховская Вера Петровна - Подруги

то же нам ее отказом обижать?..

   - Так как мы с вами рассуждаем, маменька, - заговорила, словно вдруг проснувшись, Маша, - думают не все. Только те люди так понимают вещи, которые чувствуют и твердо уверены, что для них самих величайшее было бы счастье другим делать добро и свое отдавать, если бы они имели что-нибудь, если б только было из чего давать, - со вздохом прибавила она.

   - A разумеется, так! Дал бы мне Господь достаток, разве пожалела бы я уделить бедному?.. С радостью!..

   - Не надо никаких тайн делать, по-моему, a просто дать отцу и Паше прочесть её милое письмо. - сказала Маша. - Я уверена, что сами они поймут дело, как оно есть, поймут, что отказываться и неуместно, и грубо.

   Так они и сделали, и все обошлось хорошо. Не только обрадованный прекрасным подарком мальчик, но и сам Савин был глубоко тронут вниманием и письмом Надежды Николаевны, и за обедом, кушая пирог, удавшийся на славу, несколько раз повторял: "Да, это человек, каких на белом свете мало!.."

   A когда в сумерки, приехала жданная гостья, весело вошла, как ни в чем не бывало в комнату, с тортом в руках, и, как будто это был её единственный подарок, с поклоном поставила его перед Павлушей, все приветствовали eё с такой горячей благодарностью, что она должна была понять, что хитрый проект её не удался...

   - Ну-с, прежде всего мы торт отведаем, - сказала она, - это моя повинная: сама ваш пирог прозевала, так уж, нечего делать, привезла другой, чтоб не остаться совсем без пирога!.. Покушаем, - он, кажется, вкусный, - a потом я вам прочту один рассказ - премилый, пресмешной!.. Я уверена, что Павлуше понравится.

   - Еще бы, не понравился!.. Всем, наверное, понравится! - отозвалось единодушно все общество.

   - Он так уверен, что твое чтение всегда заслуживает похвалы и восторга, что заранее тебе и букет приготовил, - сказала Маша, придвигая брату цветы.

   - Совсем не потому! - сконфуженно отозвался Павел. - Что ты это, Маша... Я просто... Мне товарищ принес, ну a я... На что он мне?

   - Неправда, неправда! - вмешался Степа. - Разве мы не слышали, как ты его просил нарочно для Надежды Николаевны принести? Ишь, какой - отпирается!..

   Все засмеялись над сконфуженным мальчиком, кроме Нади, которая взглянула на него ласково и сказала, любуясь букетом:

   - Нарочно, или нет, но я очень благодарна вам Паша, за память... Да и за эти прекрасные цветы. Я так люблю их... Павлуша знает, как доставить мне удовольствие!

  

  

   В один из зимних дней в просторной детской комнате Молоховых, залитой янтарными лучами уже садившегося солнца, довольно мирно беседовали. Клавдия, стоя y окна и рассматривая на стеклах чудесные узоры, которыми разрисовал их дедушка-мороз, затеяла разговор о том, зачем зимой такой короткий день. С этим вопросом она обратилась к Тане, сидевшей на ковре с маленьким Витей. Таня была большая девочка, гораздо старше барышни Клавдии Николаевны, и очень смышленая. Обязанность её состояла в том, чтобы быть на посылках y нянюшки; но нянюшка очень любила подолгу распивать кофе и разговаривать в кухне, a потому дети, Фимочка и Витя, очень часто оставались на попечении одной Тани. Иногда она прекрасно забавляла Витю, играла с ним и старшей девочкой, рассказывала им сказки и пела песни. Но зато, когда онa бывала не в духе, обоим детям приходилось плохо и скучно, да и от щипков Таниных небезопасно. Жалоб их она не боялась. Витя был еще мал, a Серафима была кроткая и боязливая девочка; старших же Таня умела ловко остерегаться.

   Вот и теперь, едва заслышав шаги в смежной комнате, Таня сейчас же запрятала в карман семечки, которые грызла, не обращая на детей никакого внимания, и, схватив мячик, уселась на ковер против Виктора, будто забавляла его, катая по полу мяч. Шестилетняя Фимочка и до этого, и после этого, как взошла её няня, сидела смирно на скамеечке y низенького столика и, подпершись локотками на книгу с картинками, смотрела на опушенные снегом верхушки деревьев, росших под окном.

   Закончив беседу о том, что зимой солнце по вечерам не нужно, старшие девочки, барышня и горничная, продолжали весело переговариваться о разных разностях, но Серафима их не слушала. Она задумалась глубоко. У неё часто бывали свои, совсем особые думы, чрезвычайно занимавшие болезненную девочку, которая удивительно пытливо вглядывалась во весь Божий мир, понемногу открывавшийся её воображению. Фимочка была почти всегда серьезна и сосредоточена: она мало говорила и не любила никого, кроме старшей сестры, Нади, немножко отца, да иногда братишки Вити, когда он не шумел и не дразнил ее. О своих думах она никогда никому, кроме опять-таки Нади, не говорила. С Надей она любила беседовать в одиночку, забравшись к ней на колени и тихо-тихо расспрашивая ее обо всем, что занимало её детскую, болезненно развитую головку. Как часто вопросы ребенка изумляли Надежду Николаевну и как ей трудно было порой отвечать па них!

   Серафима и теперь поджидала сестру. Она звала что Надя ее никогда не обманывала, a потому была спокойна. "Я приеду к обеду непременно, - сказала она, прощаясь с девочкой, - a вечером мы сегодня с тобой посидим y меня в комнате". Посидеть в Надиной комнате считалось большим удовольствием, и Фимочка нетерпеливо ожидала, когда позовут всех к обеду и приблизится вечер. Но нетерпение y неё не выражалось капризами, как y других детей. Она вообще была довольно скрытна и очень тиха и молчалива. Её задумчивость была вдруг прервана громким спором сестры её с Таней. Фима невольно стала слушать.

   Дело в том, что Клава высматривала в окошко, скороли вернутся домой все её сестры, гулявшие с гувернанткой, мать, поехавшая кататься в санках со старшим сыном, и, наконец, Надя. Она тоже ждала обеда с нетерпением, но по другой причине, чем Серафима: она уже несколько раз заявляла, что ей хочется есть и, наконец, сердито воскликнула:

   - Что это, право! Хорошо маме с Елькой! Они, может, десять раз в кондитерскую заезжали и по десять пирожков съели сладких, так им ничего ждать не стоит, a я с двенадцати часов должна голодать!

   - Чего же, барышня, не покушаете? - сказала ей Таня. - Я бы, на вашем месте, приказала подать, чего сама хотела, - и дело с концом.

   - Да противная m-lle Наке маме насплетничала, что я жадная, a мама и не велела никогда мне ничего давать до обеда... Теперь ключница, как ни проси, ни за что ничего не даст... Я нарочно гулять не пошла, сказала, что голова болит; думала: пойдет Анфиса в кладовую - и я с ней, a она не взяла... Только одну черносливку да кусочек пастилы вынесла...

   - Какая же вы барышня! - поддразнила ее Таня. - Барышни, что хотят, то и делают...

   И Таня громко засмеялась, обратясь к Вите, который забавлялся игрушками.

   - Вот мой барин! - вскричала она, схватив и со смехом подбрасывая ребенка на руках. - Мой барин славный! Он будет умный-разумный, все мне расскажет, всему научит!.. Правда, Витенька?.. Правда?

   И она тормошила мальчика, который заливался веселым смехом в то время, как немного сконфуженная Клавдия, заслышав внизу голоса, побежала навстречу сестрам, a маленькая Фима глубоко задумалась над новыми, не приходившими ей еще в голову вопросами.

   Фима очень любила вслушиваться во все, что старшим сестрам и брату рассказывали учителя и даже гувернантка. Она и теперь гораздо больше знала, чем ленивая Клава, a читать, с помощью Нади, выучилась с пяти лет. Теперь она уже разбирала маленькие рассказы и по-французски. Она понимала почти все, что говорили между собой Поля и Риада, но не любила их гувернантки и часто мечтала, что сама потихоньку выучится со старшей сестрой читать и писать и по-французски, и по-немецки и обойдется без уроков, m-lle Наке. В своих детских книжечках, которые отец, по просьбе и указанию Нади, часто приносил ей, Фимочка много читала о природе, но все-таки она не могла, например, понять, каким же образом, когда земля поворачивалась вниз, все люди и все, что на ней не крепко держится, не падало и не летело, как слетали оловянные солдатики Вити с его большого мячика, когда она его нарочно поворачивала?.. И потом: как же люди не чувствовали, что они висят вниз головами?.. Это очень смущало девочку. Кого она ни спрашивала, ей говорили, что она теперь не поймет объяснения, что она об этом узнает, когда вырастет... Да когда же она, наконец, вырастет?.. Времени проходило, как ей казалось, много, a она все такая же слабая и бессильная...

   "Спрошу сегодня Надю, - раздумывала Фима по уходе сестры, - отчего солнце такое горячее, все в огне? Откуда такой огонь? И зачем, как так делается, что зимой оно меньше блестит и не такое горячее?.. Отчего?.."

   Она подошла задумчиво к окну, приложилась подбородком к подоконнику и стала пристально смотреть на багровую полосу заката и уже темневшее небо, с которого сыпался мелкий снежок. Тихо крутясь и летая по воздуху, снежинка за снежинкой облепляли стены домов, садились на ветви деревьев, на стекла окон.

   "Да, хотелось бы все это знать, всему научиться... Да куда мне? Разве если когда-нибудь буду совсем большая, старая, как папа?.. Папа умный, он все знает!.. Только некогда ему и... Он всегда смеется надо мной. Я боюсь его спрашивать!.. Лучше Надю... Много, много мне надо узнать. Все это, и кроме этого..."

   - Что ты тут одна? О чем призадумалась? - услышала она вдруг ласковый голос.

   Серафима и не заметила, что Таня давно унесла Витю в другую комнату, откуда уже слышались веселые голоса её сестер, a она стояла одна y окошка, в быстро темневшей комнате. Она обернулась, протянула руки и горячо обняла наклонившуюся к ней Надежду Николаевну.

   - Пойдем к тебе в комнату? - прошептала она ей на ухо.

   - Пойдем, непременно пойдем. Я же обещала тебе! Только прежде надо пообедать и непременно покушать супу. Слышишь, Фимочка?.. Не забудь, что это - главное условие: не съешь супу, так я с тобой и говорить не стану.

   - Я поем, право, поем! - с гримасой и тяжким вздохом обещалась Серафима (она, как многие больные дети, очень мало и неохотно ела здоровую пищу и в особенности терпеть не могла всякие супы). - A ты сейчас после обеда за мной придешь, Надечка?

   - Сейчас. Как только встанем из-за стола, я и приду. Но перед обедом я еще посижу с тобой и Витей здесь и посмотрю, как вы кушаете. Вам сейчас няня накроет...

   Няня, действительно, входила с посудой для детского стола; но она только поставила ее, зажгла свечи и вышла опять, чтоб взять Витю на руки, a Тане - приказать накрывать на стол. Вслед за ней и мальчиком вошли разом все три сестры, и детская наполнилась говором, смехом и шумом. Полина и Риада рассказывали Клавдии, как они хорошо гуляли, кого видели; как их знакомые звали к себе в гости, на шоколад, но они не пошли, потому что надо было зайти в лавки, a к обеду мама не велела опаздывать, оттого что сегодня ожидали прабабушку: она приедет после вечерни, к раннему чаю, и всем надо с ней вместе пить, за большим столом. Она не любит, когда ей отдельно подают.

   - Уж это такой каприз с её стороны заставлять нас всех в пять часов, сейчас после обеда, чай пить! - вскричала недовольно Полина.

   - Это очень понятно, - возразила ей Надежда Николаевна, все время сидевшая молча и с улыбкой прислушивавшаяся к шепоту Фимы, которая взобралась к ней на колена и все что-то шептала ей на ухо. - Что ж удивительного в том, что прабабушка, так редко бывая y мамы, хочет видеть вокруг себя всю семью в сборе?

   - Так приезжала бы к обеду, если уж не может долго сидеть! - возразила Поля. - А то из-за неё все должны стесняться.

   - Не велико стеснение... - начала было старшая Молохова, но голос её был заглушен звонкими возгласами меньших сестер, заговоривших вместе, перебивая одна другую.

   - Мне очень нравится, когда бабушка приезжает! Что ж такое, что она чай пьет? Мы тогда в девять часов опять другой раз пьем - вот и все! A она зато привозит нам всегда такие вкусные пряники, чудо! - заявила Клавдия, и начала подробно распространяться о качестве прабабушкиных тульских и вяземских коврижек.

   A Риада в то же время объясняла Аполлинарии:

   - Где ей обедать по-человечески? Она встает с курами, обедает в полдень и ложится спать с петухами.

   - Ну да! - со смехом поддержала ее Полина. - Помнишь, когда мы летом к ней зашли, и она нас ужинать оставляла? A мы сказали, что еще и чаю не пили, что мама еще со званого обеда не возвращалась; помнишь, как она удивлялась?.. Говорила, что люди от этакой жизни должны заболеть, что это не здорово... Помнишь?

   - Еще бы! У неё все или не здорово или грешно! В субботу вечером, говорит, нельзя в гости ездить, - грешно! Ko всенощной надо лучше идти... Такая смешная старуха!

   - Мама говорит, что она совсем из ума выжила, - сказала Риада.

   - Не думаю, чтоб мама когда-нибудь так выражалась, - строго остановила ее Надя. - Во всяком случае вам, детям, не хорошо это говорить о старухе, о прабабушке...

   - У тебя семь пятниц на неделе! - заносчиво вскричала Поля. - Не ты ли сама всегда уверяешь, что правду надо говорить всегда и обо всех?

   - Да вы не можете утверждать, чтоб это было правда; вы не можете еще правильно судить о людях!

   - Это почему? Всякий имеет право свое мнение иметь!

   - Только мнения бывают разные: справедливые и вздорные, умные и глупые...

   - Ну, да, - буркнула Риада, - только y тебя с козой Машкой все умные мления!

   Надежду Николаевну передернуло. Девочки громко засмеялись.

   - Что это значит? Какая это коза Машка?

   - Твоя подруга Савина, кто же другой? - дерзко отвечала Поля. - Она очень на козу похожа... Это и мама говорит...

   - Мне решительно все равно, кто и что говорит про меня или о моих друзьях, - сказала Надя, едва сдерживая гнев, - мне только жаль, что я всегда забываю свое разумное намерение с вами не говорить. От вас когда же дождешься чего-нибудь, кроме дерзости или неприятности...

   - Не сердись, Надечка, не уходи... - шептала Серафима, прижимаясь к пей крепче. К ней присоединилась и Клава. Она часто переходила на её сторону, против сестер.

   - Охота тебе сердиться, Надя!.. Они так себе, глупости городят!

   - Какая же тут дерзость? - оправдывалась Риада. - Кто же носит такие глупые имена: - Маша, Машка?.. Известно: коза - Машка, кошка - Машка, корова - Машка!.. Чем же мы в этом виноваты?

   - Это вы напрасно, барышни! - вмешалась нянюшка. - Как можно! Марья - самое хорошее, православное имя. Пресвятая Богородица Марией называлась.

   - A вы чего вмешиваетесь? То Дева Мария, a то просто Марья, Маша... Самое мужицкое имя, - возразила ей Полина.

   - Мужицких имен на свете не бывает, - заметила Надежда Николаевна.

   - Начинаются наставления! - фыркнула Ариадна.

   - Для вас не стоит тратить времени... Садись, Фима, кушай! Вот, няня суп налила, - обратилась молодая девушка к меньшей сестре и усадила ее к столу, прибавив: - не бери примера со старших сестриц: будь добрая и умная девочка!

   - Пожалуйте кушать, барышни - сказала, входя, горничная Софьи Никандровны. - Барыня приехала и приказали скорее подавать.

   Три девочки, Клава впереди всех, побежали в столовую.

   - Иди и ты, Надя, - степенно обратилась к ней маленькая Серафима, - иди, милочка! Не бойся: я, право, съем всю тарелку суну, и котлетку, и все, что надо!.. Иди! Не бойся!

   И, словно желая вознаградить любимую сестру за все, что другие заставляли ее, терпеть, девочка посмотрела на нее с ласковой улыбкой.

   - Я знаю, что ты никогда не обманываешь, и ничего не боюсь, - улыбнулась, в ответ ей, Надежда Николаевна и, поцеловав детей, тоже направилась в столовую, но на полпути остановилась в коридоре, и спросила:

   - Пришла Марфуша?

   - Нет еще, барышня, - отвечали ей.

   - Когда она вернется, пожалуйста, пришлите ее ко мне в комнату, - сказала она и прошла в столовую, где уже собралась вся семья.

   Отец Нади, не старый еще человек, почти всегда молчаливый и серьезный, с умным лицом и рассеянной улыбкой, какие часто бывают y людей очень занятых, когда они находятся в своем домашнем кругу, был на этот раз необыкновенно весел и разговорчив. Он шутил с детьми, подсмеивался над Клавой, предлагая ей, долго не думая, начать прямо с десерта, стоявшего на столе, так как всем было известно, что лакомая девочка очень охотно насыщалась бы одними сладостями, если б это ей позволили; расспрашивал Полину и Риаду, как идут французские и немецкие глаголы, a старшего сына, учившегося в гимназии, - о том, как здоровье Цицерона и Корнелия Непота. Елладий был не особенно прилежный ученик; зная это, отец над ним и шутил, совсем не замечая, что самолюбивый мальчик очень нетерпеливо принимал его шутки.

   Вообще генерал Молохов, искренно любивший всех своих детей, очень плохо знал их характеры и многого не замечал, что творилось в семье его. Однако, молчаливость и невеселое выражение лица старшей дочери привлекли его внимание, и в средине обеда он спросил: что с ней, здорова ли она?

   - О, совершенно! Не беспокойся, папа! - поспешила она его успокоить.

   - Уж не говори! Что-нибудь да есть опять, что ты такая... Скучная и натянутая?..

   Софью Никандровну рассердило это слово опять и она резко отвечала за падчерицу:

   - Уж не знаю, что опять могло потревожить Надежду Николаевну?.. Уж, кажется, никто ей, ни в чем не перечит! A что она не в духе, так к этому, кажется, можно привыкнуть; она триста пятьдесят пять дней в году не в духе...

   - В четыре года, значит, один високосный денек изволят быть в духе, - насмешливо заметил Елладий.

   Девочки рассмеялись, но тотчас же сдержали смех, когда отец нахмурил брови и строго сказал, обращаясь к сыну:

   - Не твое дело старшей сестре замечания делать! Смотри за собой, да считай, много ли ты в году дней уроки исправно готовишь.

   - Уверяю тебя, пана, что я ничего! - обратилась Надя к отцу, стараясь улыбаться и не обращая, по-видимому, никакого внимания на брата и сестер. - Завтра y меня пробный урок - вот я и озабочена.

   Молохов кивнул головой, словно хотел сказать: "Знаю я, знаю! Уж не морочь, пожалуйста!"

   Он наклонился к своей тарелке и замолчал. Веселого его расположения духа как не бывало, и все за ним притихли. Софья Никандровна пробовала несколько раз обращаться к нему с вопросами, но Николай Николаевич, видимо озабоченный, отвечал неохотно и отрывисто. Тогда она попробовала заговорить с сыном, но и тут дело не склеилось: Елладий дулся и так злобно отвечал матери, что она, испугавшись за него, со страхом взглянула на мужа. Хорошо, что, занятый своими мыслями, он не слышал его дерзкого ответа. Так остальной обед и прошел натянуто и почти в молчании.

   Когда все встали и хозяин дома перешел в свой кабинет, где и имел привычку пить кофе, читая газеты, Софья Никандровна сердито взглянула на падчерицу, проходя в гостиную мимо неё.

   - Покорно благодарю вас, Надежда Николаевна! - сказала она раздраженно. - Изволили добиться своего, и весь вечер нам теперь испортили...

   - Я не имею никакого права на вашу благодарности, - твердо возразила молодая девушка. - Я и то постоянно обманываю отца, ради его спокойствия. Но что же делать, когда я никак не могу научиться постоянно лицемерить?.. Поблагодарите лучше ваших детей за то, что они никогда не дают ни мне, ни вам покоя...

   - Дети, - гневно вскричала Молохова, - идите в гостиную! Сейчас приедет бабушка, a вы тут, пожалуй, еще чем-нибудь прогневаете сестрицу... Я совсем не желаю, чтоб бабушка приехала на семейную сцену!

   И она вышла вслед за пересмеивавшимися и пожимавшими плечами детьми, снова метнув грозный взгляд на Надю.

   Девушка повернулась и тихо пошла в свою комнату, затаив вздох под гордой усмешкой.

   "Вот так и живи день за днем! - печально думалось ей. - Это называется семьей, тесным домашним кругом!.. И чтоб было матери или бабушке, умирая, и меня с собой прихватить?!.. Зачем я замешалась в его семью? Ему на горе, и себе не на радость... Да, не весело жить на свете, чувствуя себя всем чужой и помехой тем, кого любишь!.."

  

  

   Она, в печальном раздумье, вошла в комнату, смежную с детской. Оттуда выглядывало худенькое личико с задумчивыми глазками. Как бы в опровержение её отчаянных мыслей, прежде чем она успела сделать два шага, Серафима бросилась к ней с протянутыми ручонками и крепко повисла на её шее, повторяя:

   - Вот за это я люблю тебя, что ты никогда не обманываешь!.. Душечка!.. Милочка... Как я тебя люблю!..

   Надя подняла ребенка и прижала его к себе, чуть не со слезами на глазах, - так её тронула горячая ласка девочки в эту минуту.

   - Теперь к тебе в комнату, да? - восторженно шептала Фимочка.

   - Ko мне, ко мне, если тебе так хочется! - улыбаясь, отвечала ей сестра и тотчас же пошла с ней из детской. - Только, что же мы там будем делать?.. Кажется, ты рассмотрела все мои редкости?.. Чем мы сегодня с тобой займемся?

   - Как чем? - искренно изумилась Фимочка. - Я столько, столько должна спросить y тебя!.. Столько, что не знаю даже, успею ли... Нам y тебя никто не помешает?

   - Никто!.. Кто же посмеет?.. Хочешь, мы запремся?

   - Да, пожалуйста! - озабоченно попросила Серафима и, остановясь y дверей Надиной комнаты, начала, нахмурив брови, хлопотать над ключом.

   - Погоди, - остановила ее сестра, - здесь задвижка!.. Вот так!

   И она, забыв недавнюю печаль, не переставая улыбаться, глядя на серьезное, чуть не торжественное выражение лица Серафимы, засунула задвижку, зажгла свечи на своем письменном столе и на камине, покрыла лампу, горевшую на круглом мраморном столике, y дивана, розовым абажуром и спросила, не хочет ли Фима, чтоб она засветила и китайский фонарик, висевший среди комнаты, чтоб уж y них было полное освещение.

   - Зажги!.. А то - как хочешь... Сядем скорее: я буду тебя спрашивать.

   - Неужели y тебя такие важные вопросы? - засмеялась Надежда Николаевна, зажигая пестрый фонарь.

   Нарядная комнатка приняла еще более праздничный вид. Цветы, в соломенной жардиньерке, ярко оттенялись на спущенных белых занавесках; безделушки на этажерках, на камине блестели и искрились; хорошенькие картины на стенах словно выступали из рамок; лампа разливала веселый розовый свет на блестящий кретон с розовыми полосками и гирляндами розовых же бутонов, покрывавший мебель и перегородку, за которой виднелось белое покрывало кровати Нади и её мраморный умывальник.

   Они сели на диван. Хозяйка придвинула своей гостье большую красную книгу с золотым обрезом - любимый предмет Фимочки во всей комнате. Но на этот раз Фимочке было не до картинок. Она чинно села возле сестры, сложила ручки ладонями внутрь на колени и задумалась. Этот жест её был знаком Надежде Николаевне: он означал, что Фимочка собирается с мыслями и сейчас разразится вопросом, который ей надо будет так или иначе разрешить. Она смотрела на нее, улыбаясь, в ожидании.

   - Скажи ты мне, пожалуйста, - деловым тоном начала Серафима, не поднимая глаз, устремленных на ковер, - скажи ты мне: снег - это дождь? - И Фимочка забросала сестру бесконечными вопросами, a Надежда Николаевна сосредоточенно и вдумчиво старалась растолковать ей многое, что еще далеко не было попятно её детской головке.

   - Отчего трава и деревья растут на земле, на глазах y всех людей, разве ты можешь объяснить как они растут? Из чего они в земле сотворились сами собой? И не только они: всякий камешек, всякий металл, - железо, золото, серебро. Откуда берутся они в земле, ты знаешь? Я думала, большие все это знают и могут сказать.

   Надя пожала плечами.

   - Нет, этого никто не знает. Мы пользуемся готовым, что природа дает нам, и можем только радоваться и благодарить за все это Бога. Но я удивляюсь, Фимочка, откуда тебе все это приходит в голову?

   - Ах, Надечка, - со вздохом продолжала Фимочка, - я никогда, кажется, не буду умной!.. Чтобы быть умной, надо так много учиться, столько знать!

   - Для того, чтобы легче было всему учиться, надо только крепко желать как можно больше узнавать, как можно большему научиться!.. Тогда и учение легко покажется. Ты и теперь такая любопытная и столько знаешь, для своих лет, что, верно, будешь отлично учиться.

   - Дай Бог!.. Только, когда-то это будет... Знаешь, Надя, я не умею думать о том, как я буду большая!.. Мне кажется, я никогда не вырасту...

   - Ну, вот выдумала! И оглянуться не успеешь, как уж будешь большой девочкой. Я вот уж скоро буду старенькая, a как вспомню свое детство, так мне кажется, что это было вчера.

   - Ты счастливая была маленькой, Надя. Как вы хорошо жили с вашей бабушкой, какая она была добрая!.. Няня твоя - какие хорошие сказки умела рассказывать!..

   - Да, я тогда была очень счастливая, - со вздохом согласилась Надежда Николаевна. - Детство, вообще, счастливое время; но когда в детстве нас окружают и любят хорошие и умные люди - оно вдвойне счастливо!..

   - Если я когда-нибудь буду большой, так я одну тебя буду вспоминать так, как ты вспоминаешь свою бабушку и свою няню и Верочку... Ты ведь говоришь, что и она с тобой также любила разговаривать обо всем, как и ты со мной теперь?

   - Да. Сестра Вера всегда была моим другом.

   - Как ты y меня... Видишь, ты счастливее меня! У тебя трое таких было добрых, как ты y меня одна.

   - Какие пустяки, Фимочка! У меня не было матери, a y тебя мама, сестры твои, папа; все тебя любят...

   Девочка снова покачала головкой.

   - Нет, - сказала она с убеждением, - ты одна меня любишь. Папа меня... жалеет, a мама совсем не любит: она меня стыдится!

   - Стыдится?! - не совсем искренно рассмеялась Надя. - Что ты, Господь с тобой!.. С чего тебе пришла в голову такая глупость?

   - Не глупость это, я знаю!.. Сколько раз я видела, как она ласкает и целует всех, кроме меня... А ко мне если и придет, так только тронет за щеку, пожмет плечами, да скажет: "Не понимаю, в кого она такая? Совсем будто не моя дочь!" Сколько раз я сама слышала!..

   - Ну, что ж! Мама это говорит только потому, что ты такая маленькая перед другими её дочерьми, вот и все.

   - Нет, нет, не говори этого, Наденька, ты не знаешь... Уж мама-то меня совсем не любит... Да Бог с ней... Я и сама...

   - Перестань, Фима! - поспешно остановила ее Надя. - Не хорошо дурно думать о маме. Тебе так показалось: она тебя любит, и ты должна любить ее...

   Кто-то постучался в дверь и тем прервал речь Надежды Николаевны. Она встала, по правде сказать не без чувства облегчения и отворила двери.

   Вошла её горничная и, увидав, что она не одна в комнате, стала ей что-то тихо и поспешно говорить.

   - Ты самой Вере Алексеевне говорила? - спросила Надя. - Отчего ты так долго?.. Я уж думала, ты к самой Иванихе снесла?..

   Марфуша отвечала, что Ельниковой не было дома и что она ее дожидалась, a когда она вернулась, так сама сейчас же "повезла" и обещалась сегодня же дать знать...

   - Они сказали, что если Иваниха возьмется, так они сами сегодня же к вам заедут, - сказала Марфуша.

   - Сегодня?... Сама?.. Ельникова? - с большим интересом переспрашивала её Надежда Николаевна. - Ну, хорошо, Марфуша, спасибо тебе. Смотри же, карауль Веру Алексеевну; ты знаешь, она не любит y подъезда звонить.

   - Знаю-с, барышня, будьте покойны!

   Марфуша ушла, но сейчас же вернулась.

   - Барышня, прислали вас обеих к чаю просить. Там бабушка приехали... Все собрались...

   Надя оправила девочку, зачесала ей волосы назад со лба, на который они постоянно падали, и, взяв ее за руку, пошла в чайную.

  

  

   Эго была большая угловая комната; средину её занимал круглый стол, на котором кипел серебряный самовар; чайный прибор был богато сервирован со всякими затеями: с булочками, сухариками, вареньями и печеньями. По стенам шел низенький турецкий диван, и на нем разместилась вся семья, кроме генерала, еще не вышедшего из кабинета, да Аполлинарии, которая распоряжалась y чайного стола. В средине сидела маленькая сгорбленная старушка, повязанная по-купечески шелковым темным платочком; черная же кашемировая шаль покрывала всю её тощую фигурку с резкими, но еще довольно красивыми чертами лица и удивительно светлыми, проницательными черными глазами, смотревшими прямо в лицо каждому человеку и пытливо и, вместе, ласково.

   Это и была госпожа Соломщикова, Аполлинария Фоминична, бабушка-миллионерша, в честь которой на звана была старшая правнучка её; да и первородный правнук также получил свое редкое имя по её настоянию. По мнению старухи, православные люди непременно должны были называть своих детей именами святых того дня, в который родились. Елладий родился двадцать восьмого мая, в день святых Никиты, Игнатия, Елладия и Евтихия. Из всех четверых, Софья Никандровна, в угоду бабушке, выбрала самое, как ей казалось, благозвучное и поэтическое имя. Она, впрочем, и сама терпеть не могла "простых", то есть обыкновенных имен, что и объясняло вычурные имена всех её детей. Итак, прабабушка сидела, окруженная своей семьей. Возле неё внучка старалась занимать ce приятным разговором; но она ее плохо слушала, внимательно осматривая всех детей и в особенности Полину, которая хотя старательно, но очень неловко распоряжалась с чайником и чашками.

   - A не привычна она y тебя, Софьюшка, к этому делу! - вдруг заявила она. - Поля-то!.. И видно, что как в лесу... Непривычна!

   - Где же ей, бабушка? Она - ребенок! Да и все больше с уроками, с гувернанткой... Ей еще по хозяйству рано...

   - У нас, в наше время, не так бывало: хозяйство y девушки самое первое дело было!.. Какой же она ребенок?.. Тринадцатый годок... Я четырнадцати лет замуж шла, a с двенадцати, как скончалась покойница матушка, все хозяйство на мне лежало. Я всем уже правила сама, и даже батюшке, покойному, зачастую помогала по фабричной артели счеты сводить. Он меня, - спасибо ему и царствие небесное, - ко всему с измальства приучал. Хозяйство, работы женские, всякие рукоделия я хорошо знала, замуж выходя, a вот что из наук, так только грамоту гражданскую и церковную, да цифирь. Остальному в мое время не учивали... И даже цифири это, - как по-вашему, - арифметике, что ли? - мало кто женщин учил. Ho y покойника отца свои на этот счет понятия были... Четыре правила я хорошо знала. A после и еще того лучше счету научилась, как овдовела по двадцать пятому году и все дело фабричное на меня одну легло... Да, да, жаль, что они y тебя, дочки-то, к хозяйству женскому не приучены... A старшая-то что же? - вдруг, осведомилась Аполлинария Фоминична и обернулась, зорко глядя на внучку. - Я говорю Николая Николаевича старшая дочка что же? Она ведь уже никак с науками покончила? Отчего же она y тебя этим не занимается?

   - О, помилуйте, где же!.. - с явным неудовольствием и насмешкой в голосе отвечала Молохова, - Она y нас такая недотрога... Да и ученая барышня: до сих пор разным премудростям учится, в гимназию ходит.

   - Ой ли?.. A мне помнилось, она кончила, еще золотую же медаль, говорили, она взяла?

   - Взяла-то взяла, да, видно, ей этого мало...

   - Бриллиантовую хочет! - перебил Елладий свою мать, но она остановила его строгим взглядом и продолжала:

   - Она кончила свой курс, но посещает восьмой класс, чтобы получить права, видите ли, диплом.

   - Я что-то в толк не возьму... Какие такие права?

   Дети втихомолку переглянулись скрывая насмешливые улыбки. Ариадна наклонилась к брату, шепнув ему несколько слов, из которых мать с ужасом расслышала слово "бестолковая". Она метнула на нее грозный взгляд и очень усердно начала объяснять бабушке, какие именно права должен был дать её падчерице диплом домашней наставницы, в то время как Елладий очень красноречивым пинком под бок заставил Риаду не только умолкнут, но и отскочить от него на аршин. В другое время Ариадна непременно вступила бы с ним в жестокий бой. Она была большого роста, очень сильная девочка и легко забывала в минуты возбуждения и гнева все прекрасные манеры, все тонкое обращение, которому выучила ее гувернантка. Но теперь она, разумеется, сделать этого не могла, a только, злобно взглянув на брата, внутренне обещала себе "это ему вспомнить" и отошла к сестре.

   В это время внесли Виктора, одетого, по случаю посещения бабушки, в шелковую русскую рубашку и поддевку, a Софья Никандровна приказала позвать Надю и Фимочку.

   Аполлинария Фоминична стала целовать и крестить меньшего правнука, расспрашивать нянюшку, почему он - такой толстый, здоровый на вид трехлетний мальчик - все на руках, советовала делать ему ванны из соли и каких-то трав, чтоб укрепить слабые ноги ребенка.

   - Чай готов, мама! - объявила Полина, и все поднялись, чтоб перейти к столу.

   - A кресло бабушкино? Где же бабушкино кресло? - беспокойно спохватилась Софья Никандровна, - Елладий, подай бабушке кресло!

   - Мне все равно, я и на стуле посижу, - говорила добродушно старушка; но правнук на сей раз беспрекословно принес и поставил ей на почетное место кресло.

   Тут вошла Надежда Николаевна с Серафимой на руках. Девочка, непривычная к свету и шуму, обхватила её шею ручонками и крепко прижималась худенькой щечкой к свежей, горевшей румянцем щеке сестры.

   Контраст между бледным, болезненным лицом ребенка и цветущей здоровьем молодой девушкой бросался в глаза. Соломщиковой такая близость между единородными сестрами очень понравилась, a хозяйке дома, напротив, почему-то была чрезвычайно неприятна. В то время, как бабушка ласково взяла за руку Надю, поцеловала ее и Фиму и, усадив их возле себя, разговаривала с ними, она, пожав плечами, вполголоса заметила своим дочерям:

   - Очень эффектное появление... Как ваша сестрица любит рисоваться... Удивительно... Клавдия, - громко обратилась она к дочери, - пойди и скажи папе, что чай готов и что мы его ждем.

   - Зачем же беспокоить Николая Николаевича, - сказала Аполлинария Фоминична. - ведь он позже привык чай пит?.. Да, к тому же, может быть и занят?..

   - О, нет, бабушка! Он сказал, что выйдет, когда чай будет подан... Он с удовольствием посидит с вами.

   - Ну, как знаешь. Я и сама рада с ним повидаться... Я давно вашего батюшку знаю, - обратилась старушка к Наде в то время, как Клава, неохотно оторвавшись от подноса, на котором она уже наметила себе самые вкусные сладкие пирожки, шла за отцом в кабинет. - Очень давно! Я и вашу бабушку и маменьку знала.

   - Какую бабушку? Екатерину Всеволодовну? - живо спросила Надя.

   - Да, Екатерину Всеволодовну, генеральшу Ельникову. Вас и на свете-то было, как мы с ними зачастую встречались, бывало.

   - Где же вы встречали бабушку?.. Когда?.. Она здесь почти не бывала...

   - Да я и сама не здешняя, душа моя. Я и сама в старости, вот пятнадцать лет всего, как сюда на жительство переехала. A ведь я жила прежде в Н-ской губернии; под самым городом, под Н-ском-то, наша ситцевая фабрика. A дедушка ваш, Андрей Аркадьевич Ельников, y нас десять лет губернатором был, так как же было мне их не знать?.. Много раз мы, бывало, встречались с бабушкой вашей, милушка моя: - и в приюте сиротском, и в богадельне, и в больницах, a то и в церквах, на Божьих службах. Бывало, выстоят они обедню, от креста идут приложившись, да, завидевши меня, поклонятся так ласково, подойдут...

   - Бабушка, что прикажете: лимону или сливок? - резко перебила хозяйка дома, весьма нетерпеливо слушавшая беседу её со своей падчерицей.

   - Благодарю, душа! Нынче скоромный день: можно и со сливками выпить... Ну, так вот они, бывало, подойдут и еще издали улыбаются: "Не вместе ли нам, Аполлинария Фоминична, по дороге?" - говорят. A улыбка y них такая приятная была... Бабушка ваша ведь славилась красотой... И добрая же была душа. Вся губернии о них обоих плакала, как перевели вашего деда от нас. Справедливый был человек и мудрый правитель... Давай Бог поболе таких правителей.

   - Сейчас бабушка объявит, что Надежда Николаевна самого премудрого царя Соломона внучка, - по воздержавшись, шепнул Елладий сестрам.

   Обе девочки тихонько фыркнули одобрительно, даже Софья Никандровна улыбнулась, не находя на сей раз нужным остановить остроумие любимого сынка, с которым сама внутренне соглашалась: уж очень был ей неприятен "подобострастный" тон, в котором Соломщикова говорила о родне первой жены её мужа. Ей казалось, что она, возвеличивая их, унижает себя и дает только этой "девчонке" повод еще больше важничать и гордиться.

   A старушка между тем продолжала чрезвычайно интересовать своими бесхитростными, умными речами двоих присутствовавших: Надю, почувствовавшую к ней неожиданно живую симпатию, и Фимочку, все еще сидевшую на коленях сестры и не проронившую ни единого прабабушкиного словца. В то время, как Софья Никандровна старалась скрыть свою злость, то и дело с намерением перебивая разговор, a дети, - кроме, впрочем, Клавдии, исключительно занятой вареньем, булочками и пирожками, - переглядывались и пересмеивались за спиной бабушки, - Фима не спускала глаз с выразительного лица старухи, a головка её деятельно работала. Она слушала и думала и про себя повторяла незнакомые слова: "Фабрика, губернатор, приют, богадельня... Что это такое?.. Надо помнить! Надо спросить!.. Надя мне все расскажет".

   - Они и сами y меня на фабрике не раз бывали, - продолжала рассказывать Соломщикова. - Все осматривали, всем интересовались... A в самое первое свое посещение насмешили они меня... Походили мы с ними всюду, все осмотрели, позавтракали y меня, a потом переглянулись этак с дамой, которая с ними была, да и говорят: "Аполлинария Фоминична, я к вам с повинной!.. " - "Что такое, - говорю, - ваше превосходительство?.." A они смеются и смотрят на меня, будто виноватые. Я уж тут догадалась и сама смеюсь, да и говорю: "Скажите, - говорю, - ваше превосходительство, что вам угодно, я для вас все рада сделать". - "Я, - говорит, - в том виновата, что вас обманула, будто приехала посмотреть только вашу фабрику, a ведь, по правде, я к вам с просьбой приехала: хочу вас просить участие принять в нашей женской больнице: не пожертвуете ли вы на нее хоть постельное белье, перемены на две?.. Большое вам спасибо скажем..." - "А я, - говорю, - ваше превосходительство, большое вам спасибо скажу, если вы мне позволите на всю вашу больницу на шесть перемен всего - и постельного, и всякого другого белья, сколько нужно, пожертвовать; да уж, кстати, и не откажитесь и ситчику двенадцать штучек взять. Я там приказала в вашу коляску снести. На платья, - говорю, - вашим сироткам в детский приют пригодится..." Ну, Екатерина Всеволодовна моя как вскочит, да ко мне на шею! "Вот спасибо!" - говорит. И ну меня целовать!.. После сколько раз мы с ними смеялись, что вот, мол, вы приезжали со мной хитрить, a я и вас перехитрила...

   Старушка и Надя дружески, искренне смеялись; смеялись и прочие, только другим тоном...

   Этой разницы, разумеется, не мог заметить сразу Молохов. Его приятно поразила картина общего оживления его семьи, так дружески-весело собравшейся вокруг чайного стола. Он приветливо поздоровался с бабушкой, спросил, о чем она так оживленно рассказывает, и удивился, что Надя в первый раз слышит, как она хорошо знала её родных.

   - Так, значит, вы и других знали? - спросила Надежда Николаевна, когда отец её сел также к столу и попросил и себе стакан чаю. Ей так приятно было беседовать "о своих", что она ничего не замечала и не догадывалась о неудовольствии мачехи. Такая мелочность не могла быть понятна ей. - Вы, может быть, знали и маму, и дядю Алексея?

   - Как же! Знала детьми, особливо маменьку вашу. Хорошо знала... Раненько и она замуж вышла! Очень молоденькой, и как, вышедши замуж, уехала, я с тех пор уж и не видела её. A вот, как дяденька ваш, военный, в гости к отцу и матери с женой и дочкой приезжал в наши места - очень хорошо помню. Знавать я их близко - не знавала, a видывала много раз... Такая хорошенькая, белокуренькая с ними дочка была, лет трех-четырех...

   - Да это, должно быть, Верочка?

   - A не знаю, как их звали, не знаю... Годков тому с двадцать уж будет... Если б и знала - позабыла бы... Память-то y меня плоха.

   - Конечно, это Верочка, - подтвердил Николай Николаевич. - Другой и не было y твоего дяди дочери.

   - Как? Вот эта подслеповатая классная дама или кто такая она; - вмешался Елладий. - Вот что в гимназии...

   - Вера Алексеевна Ельникова дает уроки в гимназии, - не глядя на него, подтвердила Надежда Николаевна и тотчас же обратилась к старушке: - Если вам угодно ее видеть, Аполлинария Фоминична, я сегодня же это могу сделать: она сейчас y меня будет. Я жду ее с минуты на минуту.