Заяицкий Сергей Сергеевич - Красавица с острова Люлю

   Сергей Сергеевич Заяицкий

  

  

  

  

  

   "Посвящая свой роман железнодорожным путешественникам",- пишет Пьер Дюмьель [ПьерДюмьель. - Красавица с острова Люлю - литературная мистификация С. С. Заяицкого] в предисловии к французскому изданию, - я вовсе не хотел унизить свой роман или обидеть самих путешественников. Нет. Напротив! Я считаю, что железные дороги - это единственное место, где современный человек имеет время на чтение беллетристических произведений, и только железнодорожные путешественники сохранили еще редкую способность плакать и смеяться над вымыслом".

   Пьер Дюмьель - непримиримый враг буржуазной культуры, и роман его является сатирой на быт и идеологию отжившего класса. Правда, весь роман Дюмьеля немного наивен, и он слишком легко разрешает в нем сложнейшие социальные проблемы, но не нужно забывать, что Пьер Дюмьель прежде всего француз, истинный сын "прекрасной Франции", о которой он так часто вспоминает в своем романе.

   Пьeр Дюмвель в своем романе никому не подражает.

   Он - враг стилизации. В анкете, предпринятой французским обществoм "Защиты писателей от жестокого обращения", нa вoпрос "Ваша любимая книга" Пьер Дюмьель отвечает: "Oна еще не написана".

   Заметим, что критики, нападавшие на Дюмьеля, в своем ожесточении доходили до того, что отрицали самый факт его существования.

   Пьер Дюмьель - явление вполне современное.

  

  

  

   Морис Фуко, вернувшись от нескольких родственников, у которых он тщетно старался занять деньги, нашел у себя на столе запечатанный конверт из такой прекрасной толстой бумаги, что его жалко было разрывать, и вынул маленькую карточку всех цветов радуги. На ней напечатано было:

  

   Морис Фуко, прочитав объявление, расхохотался.

   - Ах, старая дыня! - вскричал он.

   25 июня был день рождения Терезы Ламуль, супруги Пьера Ламуля, богатейшего во Франции банкира, женившегося всего год тому назад на Терезе Прекрасной - "королевской кокотке", как ее называли после того, как приехавший в Париж сиамский король подарил ей серебряного слона величиною с крупного сенбернара. Не доверяя своей наружности и не без основания полагая, что ни Парис, ни Феб, ни другие знаменитые красавцы не имели во внешности ничего напоминающего дыню, Пьер Ламуль старался удержать любовь Терезы Прекрасной разными эксцентрическими выходками: нанял негра, который, стоя в углу гостиной, ритмически отсчитывал секунды и минуты, а в полдень и в полночь бил в гонг и плясал воинственные пляски своей родины; поставил в ее будуаре автомат, из которого при нажатии кнопки выскакивали серьги, браслеты, кольца и другие драгоценные безделушки, ежедневно возобновляемые крупнейшими французскими ювелирами; наконец, дабы удовлетворить природные ее склонности, он иногда превращал свой дом в один из тех баров, которые некогда озарялись улыбками Терезы.

   Морис Фуко вспомнил, что проект этого вечера пришел в голову банкиру в то время, когда Морис сидел в его золотом блещущей гостиной, вспомнил, как Тереза кинулась, обнимать своего супруга и как, обнимая и тиская его, она протянула Морису свою ножку, из туфельки ко - торой торчала записка. Записка эта и теперь еще лежала перед ним. В ней было всего одно слово, напечатанное на пишущей машинке: "ЛЮБЛЮ".

   Он поглядел на себя в зеркало и в то же время припомнил лицо банкира. Сравнение было в его пользу.

   Ни одна женщина (кроме близоруких и увлеченных политикой) не проходила мимо Мориса, не смерив его долгим взглядом, а Антуан, его старый лакей, ежемесячно продавал на бумажную фабрику солидный мешок голубеньких и розовеньких бумажек, содержащих объяснения в любви и приглашения на свидания, а иногда даже намек на тысячу, другую франков. Последние письма обычно откладывались отдельно. Но Морис был не только красив, он был еще скромен и к тому же влюблен, как говорится, со всем пылом юной страсти в Прекрасную Терезу. И теперь, целуя это "люблю", нащелканное сотни раз целованными пальчиками, он почувствовал на глазах слезы умиления.

  

  

   Перед дачею банкира уже толпились десятки автомобилей, от прожекторов которых было светло, как днем.

   Из автомобилей выскакивали мужчины во фраках и дамы в платьях, столь же пестрых, сколь и легкомысленных, при виде коих внезапно в вечерней синеве покраснел над дверью огромный фонарь с надписью "Ш А Т О Т Е Р Е 3" Негритенок помогал гостям вылезать из автомобилей, китайчонок распахивал перед ними двери, а огромный патагонец предлагал им тут же в передней большой бокал крюшона, который черпал из огромного льдом обложенного серебряного чана. Уже на лестнице начинала слегка кружиться голова от улыбок, бриллиантов, голых рук и спин, колючего крюшона и грустно-веселой музыки. А за окнами томилась синяя мудрая звездная ночь, и вдали над Парижем трепетало бело-розовое зарево.

   Над лестницей висел огромный плакат с надписью: "ВСЕ ДОЗВОЛЕНО" А под этим: "О даме, отказавшейся поцеловать кавалера по первому требованию и в указанное им самим место, прошу немедленно доносить директору бара Пьеру Ламулю". Под этими плакатами иные пары уже соединяли свои губы. Всем, даже самым добродетельным женщинам захотелось вдруг обратиться в тех, на которых с таким негодованием смотрели они из своих автомобилей, возвращаясь ночью из оперы, и, хватая за рукава незнакомых мужчин, они шептали им признания, при воспоминании о которых, вероятно, предстояло краснеть им до следующего подобного праздника.

   Морис Фуко доехал до заставы с поездом метрополитена и пошел пешком, отчасти потому, что у него не было денег на более современный способ передвижения, но главным образом потому, что. хотел получше впитать в себя поэзию этой ночи. Он шел, и мечты о предстоящих поцелуях Терезы волновали его до того, что повстречавшиеся ему два жандарма долго совещались, глядя ему вслед. Поминутно его обгоняли автомобили, но он предпочитал в таких случаях прятаться за деревьями, дабы кто-либо из знакомых не вздумал подвозить его. Он вошел уже в парк, принадлежащий банкиру, и, сорвав розу, погрузил в ее влагу свои уста, воображая себе... в этот миг кто-то тронул его за локоть... В темноте рядом с ним стояла одинокая женская фигура. Она робко сунула ему в руку какую-то бумажку и вдруг побежала прочь, пряча голову в черный платочек. Первою мыслью его было, что Прекрасная Тереза подослала свою горничную с запиской, но она не могла знать, что он придет пешком. При свете зажигалки он развернул бумажку: грубым, словно детским почерком написано было:

   "Если вы не презираете любви девушки простого происхождения, то приходите под утро в лебединую беседку. Господь вознаградит вас, ибо вы спасете гибнущее сердце".

   Этого не доставало! Он с презрением сунул бумажку в карман. Какая-то судомойка вздумала конкурировать со своей госпожой... Во рту его стало вдруг горько. Он раскусил розан. Выплюнув цветок и еще раз пожав плечами, он вышел на главную аллею и, пройдя между рядами автомобилей, вошел в дом. Какая-то дама схватила его за плечо, другая прижалась к нему полною обнаженною спиною, но он видел там, в конце зала, ярко-красное с белым пятно - Терезу, красное было ее платье, белое ее руки, шея, грудь. Красного было меньше, чем белого. Через секунду он уже обнимал гибкий стан и, глядя в страстные, большие глаза, вел красавицу среди живого потока под звуки таинственного фокстрота. На ораторской кафедре, взятой напрокат у одного из членов бывшего русского Временного правительства и обклеенной карикатурными плакатами, стоял сам Пьер Ламуль и кричал, неистово звеня колокольчиком:

   "Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге... У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!".

   - С тебя я не буду брать расписок,- говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан.

   - А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги.

   И они снова слились с пестрою толпою.

   Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа - славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен - племянник Гамбетты- и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица.

   - Дамы,-говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского,- превосходят самих себя!

   - В - них проснулись инстинкты, - сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов...

   - Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов?- спросил Эбьен.

   - О, католики, разумеется, дамы... Они нападают...

   - Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.

   - Ха-ха-ха!- расхохотался Ящиков.- Это мне нравится... А? Так и сказала?

   - Ну и что, - спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, - защемило это вас или не защемило?

   - Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!

   - С красным или с черным? - воскликнул Ящиков.

   - Эти русские не могут без политики!

   - Vive le roi Henry Quatre!

   - Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!

   Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.

   - О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!

   Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.

   Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.

   - Передышка, - крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.

   - Идем сюда,- шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.

   - Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял...

   - Я могу выдать тебе расписку.

   На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.

   - Уговори его куда-нибудь уехать!

   - Как же! Он жить без меня не может!

   - Пошли его к черту!

   - А черт разве даст мне в год 200 000 франков?

   - О эти франки!

   - Да! "О", когда они есть, и "ах", когда их нет!

   - Неужели ты продажна, Тереза?

   - Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мар - товских кошек!

   - Почему только 10 000?

   - Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?

   Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.

   Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица... такая красавица... Но все исчезло, и явилась надпись: "Инженер Симе он пробует новый трактор".

   - Снова, снова,- раздались голоса,- повторите картину.

   Вспыхнули слова: "Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца".

   Явился неведомый лес и красавица... такая красавица и вновь...

   "Инженер Симеон пробует н ов ый т р а к т о р".

   - Снова, снова,- кричали мужчины,- к черту инженера!

   - Так как же ты любишь меня?-спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул.- Ну же!.. Как ты меня любишь?

   - Я... я... очень люблю,- пробормотал он, глядя на экран.

   - Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?

   - Люблю... как...

   - Ну, как что?

   - Как лошадь!

   - Осел!

   Среди дам слышался ропот.

   - Дальше, дальше,- кричали они, а мужчины орали:- снова, снова!

   Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:

   - Какой красавец... сразу видно, что... изобрел трактор.

   И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.

  

  

  

  

   Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.

   Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.

   - Ну-с,- сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то онень приятное,- мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?

   И она еще сильней сжала щипок.

   - Люсси!-прошептал истязуемый.

   - Поедем домой!

   - Но!..

   - Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!

   Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.

   - Вот женщина,- говорил первый,- клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!

   - Да,- багровея, бормотал полковник,- мда!.. Много женщин видал в родной стороне...но одна лишь из них в память - врезалась мне... Эй, дубинушка, ухнем!

   Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.

   Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.

   - У Терезы мигрень,- говорил он.

   - Ящиков сокрушенно вздохнул.

   - Передайте мой душевный поклон! У меня в мирное время бывали мигрени! И знаете, чем вылечился? Лакрицей!

   - Но какова женщина!

   - Мда.

   - Черт знает, что за женщина... и что за остров такой - Люлю!

   Последний автомобиль, шурша по гравию, исчез во мраке.

   Одна за другою погрузились во мрак комнаты огромной дачи. Банкир прошел к себе в кабинет и по внутреннему телефону вызвал горничную Прекрасной Терезы.

   - Как себя чувствует барыня?

   - Им все хуже!

   - Гм! А не хочет ли она что-нибудь передать мне?

   - Сейчас узнаю! Банкир ждал с некоторою дрожью.

   - Барыня просили передать... простите, сударь... Я, право, передаю только слова барыни... что вы...

   - Ну... ну...

   - Что вы... простите ради бога... гнусная скотина...

   - ... и урод! - крикнул голос Терезы.

   - Да... да... сударь,- простите... и урод!.

   Банкир с некоторым облегчением повесил трубку. Он еще дешево отделался. С волнением он стал ходить по своему кабинету, словно прислушиваясь к чему-то. Он снял со шкафа глобус и, сдунув пыль с Великого океана, провел пальцем по тропикам.

   Потом он разулся, долго прислушивался и, наконец, стал пробираться по коридору, ведущему в темный зал.

   Прислуга, утомленная суетой, спала. Сквозь открытые окна зала доносился глухой гром ночного экспресса и далекий несмолкаемый гул столицы. Воздух был прян, и от садовых цветов и от аромата духов, оставшегося, как воспоминание о плечах и локонах недавно здесь танцевавших красавиц.

   Пьер Ламуль, дойдя до середины зала, тихо свистнул. В ответ тоже раздался свист.

   - Господин Бисанже? - спросил шепотом Ламуль.

   - Я... это вы, господин Ламуль?

   - Я... кажется, все спят.

   Он прислушался. Ему показалось, что под диваном в куче серпантина прошуршала мышь, но потом снова все смолкло.

   - Ну, действуйте... и да хранит нас парижская богоматерь!

   Слышно было, как завозился во мраке господин Бисанже.

   - Внимание! - сказал он тихо.

   Что-то зажужжало, и вдруг на стене явилась "она", та самая, которая торопилась уйти из леса.

   - Не вертите, не вертите, - прошептал Пьер Ламуль,-а то опять выскочит это лысое страшилище!

   Красавица замерла, словно прислушивалась к чему-то.

   Пьер Ламуль подошел к ней совсем близко. Вблизи она была огромна, и, когда он тронул ее, под его рукой закачалось полотно, причем лес и красавица затрепыхались, как простыня на венецианском балконе. Пьер Ламуль отошел. Мыши опять завозились под диваном. Он кинул в них пробкой, попавшейся под ногу, и, пятясь задом, стал отступать от экрана, и чем больше он удалялся, тем прекраснее становилась она.

   - Бум!!!

   Пьер Ламуль опрокинул в темноте один из столиков.

   С громом покатились пустые бутылки. Господин Бисанже в ужасе потушил аппарат, а Ламуль замер в той позе, в какой отступал, и сердце его застучало, как пулемет. Но никто не шевелился во всем доме.

   - Не слыхали, - пробормотал Ламуль, - давайте снова!

   Г. Бисанже опять завозился, но от волнения он что-то перепутал, ибо внезапно заковылял на тракторе инженер Симеон. Опять воцарилась мгла, и опять появилась красавица.

   Да, несомненно! Это была настоящая красавица. Рядом с нею Прекрасная Тереза казалась маленьким, жалким заморышем...

   - Нельзя ли сделать так, чтоб она разделась? - прошептал Ламуль.

   Господин Бисанже сокрушенно вздохнул.

   - Искусство кино, увы, еще не достаточно подвинулось!.. Что вы хотите, сударь? Эдисон стар, как мышь, и ему не нужно этого... Но братья Патэ... Скоро возьмут патент... Таких братьев,- сударь, не было еще со времен Гракхов... Это настоящие французы, сударь!

   Поворот рукоятки, и она еще прекраснее, опять и еще, опять еще...

   Зал внезапно озарился. Прекрасная Тереза стояла на пороге, держа в руках свои туфельки. Пьер Ламуль от страха грузно сел на пол, и в этот миг ему показалось, что под диваном, где скреблись мыши, явилась человеческая рука. Но он ничего не мог разглядеть определенно, ибо одна из туфелек с силою бомбы и с удивительной ловкостью полетела ему в переносицу, а другая уже летела вслед господину Бисанже, который бежал, унося с собой все еще зажженный аппарат, так что призрак красавицы мчался впереди него по всем стенам, проваливаясь в окна, появляясь то совсем близко, то далеко, то маленьким, как куколка, то величиной с жирафу. Следом за ним змеился длинный провод.

   В зале вновь воцарился мрак. Никто не знает, как провели супруги Ламуль остатки этой обильной приключениями ночи. Все тот же негритенок, любивший спать в саду на скамейке рассказывал на другой день, как по кустам во мраке неслась огромная белая женщина, как следом за нею мчался сам черт с чемоданом, извергающим пламя, и с хвостом через весь сад.

   Хвост этот вдруг оторвался, и тогда все исчезло, а когда он, негритенок, опомнившись от страху, решился поднять тревогу, то из входной двери внезапно появился господин Морис Фуко, весь в пыли и в клочьях серпантина, и сунул ему такую крупную монету, что у него отнялся язык.

  

  

  

  

   Остановившись перед дверью с надписью: "Доктор Жан Сигаль", Морис Фуко почувствовал некоторый трепет.

   - Доктор принимает?-спросил он горничную.

   - Простите, сударь,-отвечала та,-доктор Жан Сигаль-доктор географии...Если вам нужно ухо, горло и нос, то это этажом выше.

   - Мне нужен именно доктор географии, вот моя визитная карточка...

   - Пожалуйте,-сказала горничная, вернувшись через минуту.

   В кабинете, увешанном картами, уставленном глобусами и чучелами, заваленном книгами и рукописями, за большим столом сидел Жан Сигаль, автор нашумевшей в свое время книги: "О способах приготовления человеческого мяса у бушменов", которую ловкие книгопродавцы обычно сплавляли рассеянным дамам под видом "подарка небогатым хозяйкам".

   Морис Фуко поклонился профессору, а профессор поклонился ему в свою очередь.

   - К делу! К делу! Дурак!

   Услыхав этот гортанный крик, Морис Фуко вспылил:

   - Сударь! - вскричал он гневно.

   - Молчи, негодяй! - крикнул профессор и тут же прибавил с любезной улыбкой:- не сердитесь. Это мой попугай. Я к вашим услугам.

   Ошеломленный таким началом разговора, Морис Фуко несколько смутился.

   - Простите, профессор, что я решаюсь отнять у вас ваши драгоценные часы,-сказал он и еще больше смутился, увидев, как профессор с испугом пощупал свой жилетный карман.

   - То есть, я хотел сказать, деньги... то есть, время... ведь время деньги.

   - Дурак! - крикнул попугай, и, чувствуя справедливость этих слов, Морис все же подумал: "Ты сама во всем виновата, проклятая птица".

   - Видите, в чем дело,-сказал он наконец.- Я боюсь, что вопрос мой покажется вам несколько странным...

   - Имейте в виду,-проговорил профессор,- что если дело идет о сборе на устройство бала в пользу пострадавших от революции...

   - Никаких балов, уверяю вас... Дело вполне касается вашей науки. Скажите, существует ли в мире, вернее, на земном шаре, остров... простите, если я что-нибудь перепутал...остров Люлю?

   Профессор задумчиво встал и подошел к большому глобусу, усыпанному таким количеством больших и маленьких точек, что его хотелось вымыть зеленым мылом.

   - Что значит, существует или не существует, - произнес он, покачав головой, - иные острова, вследствие вулканических изменений морского дна, периодически то существуют, то не существуют. Недавно группа островов Си-мо-а исчезла внезапно под поверхностью воды в то время, как жители справляли праздник царя. Ту-ту-ту, повторяющийся один раз в 170 лет! 170 число глаз возлюбленной Ту-ту-ту стоносой Иш-ты. Около 5.000 человек исчезло под водой.

   - Какой ужас! - вскричал Морис.

   - Да, ужасно, - согласился профессор, - к счастью,- продолжал он, острова через минуту вновь появились в пятидесяти верстах от прежнего места, так что большинство отделалось легкой ванной... - ...но одежда была попорчена и дома тоже!

   - Там не носят одежды, а живут в огромных раковинах.

   - Ну, так это даже забавно.

   - Не совсем, ибо акулы успели-таки съесть кое-кого... Главного жреца, например.

   - Ах, какая досада! Но может быть, вы все-таки ответите мне на мой вопрос, существует ли, ну хоть иногда, такой остров: Люлю?

   - Люлю? Гм!

   Профессор снова задумался, пристально глядя в лицо Морису и грызя пальцы. Лицо его постепенно расплылось в добродушную улыбку, а рука протянулась к странному предмету, лежавшему на столе.

   - Слушайте внимательно, что я вам скажу, - произнес он, продолжая улыбаться, стараясь не делать лишних движений, сползайте с кресла. Не проявляйте испуга, не кричите и, по возможности, не качайте кресла... скорее...

   Морис Фуко, охваченный внезапным ужасом, съехал на пол. В то же мгновение профессор схватил со стола предмет - палку с проволочной петлей и через мгновение поднес к лицу Мориса плоскую шипящую морду огромной кобры.

   - Благодарите бога, что она вас не ужалила! От ее укуса огромный боров издох в две секунды... И его нельзя было даже съесть, ибо мясо было отравлено.

   Профессор кинул змею в ящик и захлопнул его.

   - Интересно,- прибавил он, - что она редко делает попытки ужалить живущих в этой квартире и никогда не бросается на моих коллег по университету.

   Морис Фуко чувствовал, как дрожат его колени. Он вытер пот со лба и ощущая ползанье по всему телу, снова сел в кресло.

   - Так как же остров, - пробормотал он и, чтоб успокоиться, закурил сигару. Что-то страшно чихнуло в углу.

   Морис с испугом оглянулся.

   - Огюст не любит дыма, - заметил профессор.

   - А кто этот Огюст? - спросил Морис, выдавливая из губ улыбку.

   Но прежде чем он ответил, из-за шкафа в углу выглянула длинная морда и, щелкнув чудовищными челюстями, исчезла.

   - Ну, иди, подай лапку гостю, - сказал профессор и, подождав, прибавил: он обиделся, что вы курите! Трудно даже представить себе, до чего самолюбивы крокодилы озера Танганьики! Они самолюбивы и мстительны. Я уверен, что он сейчас мечтает не более не менее как о том, чтоб откусить вам нижнюю часть туловища или верхнюю... ему, разумеется, безразлично.

   - И он может это сделать? - вскричал Морис.

   - Может, но не станет! Эта порода еще более ленива, чем свирепа. Им нужно часа два, чтобы раскачаться! Итак, остров Люлю! Гм! По-моему... Гм! Может быть, вы интересуетесь особенностями климата южной части Тасмании?

   - Нет!

   - Жаль! Я как раз сейчас над этим работаю.

   Подумав с минуту, профессор подошел к полкам, уставленным одинаковыми книгами, числом около сотни, из которых каждая напоминала те огромные библии или лексиконы, которые украшают витрины солидных букинистов и, никем не покупаемые, передаются из поколений в поколения. Раскрыв одну из книг и вставив в глаз лупу цилиндрической формы, наподобие часовщика, профессор самодовольно ударил рукой по странице.

   - Все, что есть в мире, есть и здесь. Незаменимая вещь в путешествии, хотя немного громоздко. На одну букву "Л" три тома... Лондон, Лозанна, С. -Луи, Люберцы, Люблино, вот; "Люлю". "Остров вулканического происхождения...(ага! что я вам говорил). Расположенный под таким-то градусом восточной долготы. Открыт в 1762 году испанским мореплавателем Педро де Пудра. Из диких животных встречаются пантера и гну. Климат теплый И приятный. Население ничем не занимается".

   Воцарилось молчание. Слышно было, как за окном шумел Париж, да где-то в квартире, должно быть, барышня играла Шопена.

   - А что, профессор,- спросил нерешительно Морис,- здесь не сказано ничего о женщинах? Есть на острове Люлю женщины?

   Профессор задумался.

   - Едва ли,- сказал он наконец,- можно себе представить колонию одних индивидуумов мужского пола! Такая колония перебралась бы на другой остров, а здесь сказано "население".

   - Так, а вы не знаете, что, женщины на этих островах очень хорошенькие... то есть красивые?

   Профессор раскрыл какую-то страницу и показал Морису рисунок.

   - Вот, самый классический тип,- сказал он.

   На картинке изображено было толстое черное существо, разрисованное спиралями, в гигантских мочках ушей которого торчали трубки и пузырьки из-под лекарств и разрезательный ножик.

   - Нет, нет,- вскричал Морис и в волнении заходил по комнате, - на острове Люлю женщины необычайно красивы! Такие красавицы снились нам во сне, когда мы были безусыми юнцами! В них вся гармония: они изящны, как пантеры, скромны, как гну... Глаза их подобны... Одним словом, таких женщин, профессор, поискать и поискать. Это только ваши ученые способны, вместо небесного видения, изобразить какое-то темное чучело.

   - Осторожнее около того угла! Гм! Я никогда не слыхал о подобных женщинах.

   - Ну и хладнокровный же вы человек! Да я теперь не могу ни спать, ни есть, ни ходить к парикмахеру. Все из-за этого дьявольского острова.

   Профессор Сигаль вдруг побагровел:

   - Я люблю полненьких,- пробормотал он.

   - Хороши всякие...по настроению... Я недавно познакомился с одной девчонкой, которая была очаровательна именно своей костлявостью.

   - Брюнетка!

   - Так, что-то среднее!.. А какие ножки у той женщины!

   - Речь идет об одной женщине?

   - Об одной!

   - Ну, так она могла случайно попасть на остров! Тогда понятно!

   - Вы мне поверьте! Одно время содержал половину парижских красавиц! В настоящее время другая половина содержит меня... но такой красавицы!

   - Гм! Вы меня заинтересовали!

   - До свидания, доктор. Сколько я должен вам за совет... Простите, ради бога! Глупая привычка! До свиданья!

   Морис, поклонившись профессору, вышел и, к своему удивлению, увидал в гостиной банкира Пьера Ламуля.

   Оба отвернулись друг от друга, словно встретились у врача по дурным хворям.

   Он быстро выскочил на улицу и кинулся к траму. При этом он едва не попал под таксомотор, остановившийся у тех же дверей. Из него вылезли Роберт Валуа, славный потомок свергнутой династии, и полковник Ящиков.

   Садясь в трам, он увидал на углу улицы адвоката Эбьена, племянника Тамбетты, который внимательно разглядывал номера домов.

  

  

  

  

   Доехав до предместья, Морис пошел по широкой аллее, обсаженной тополями.

   - Скажите, пожалуйста,- спросил он у одной девушки, - далеко ли до мастерской братьев Патэ?

   - Идите все прямо,- ответила девушка, покраснев и смутившись. Она быстро пошла, наклонив голову, и что-то необыкновенно знакомое было во всей ее фигуре.

   - Черт возьми, - вскричал он, - да ведь это вчерашняя судомоечка... Правда, она мало похожа на судомойку и довольно мила....Жаль, что я не обратил внимания на ее лицо... А впрочем...

   Морис настолько привык пренебрегать всякими любовными записками, что это уже никак не могло волновать его. Он дошел до большого парка и, внезапно повернув на дорогу, ведущую к большому дому со стеклянной крышей, увидал перед собою две столь странных фигуры, что замер от удивления. Это были два человека в блестящих латах, надетых на ночные рубашки, с голыми икрами и в огромных оперенных шлемах. Оба странных человека курили трубки, а один читал "Humanite'".

   - Синдикат рабочих постановил не отступать перед трудностями борьбы.

   - Гм! - сказал второй, разрубая мечом улитку.

   - На кой черт вы уничтожили этого моллюска? - спросил читавший газету.

   - А так... от нечего делать...

   - Свинство!

   - Срастется!

   - Простите,- сказал Морис смущенно,- господина Бисанже я могу видеть?

   - Он сейчас придет сюда,- сказал тот, который убил улитку, и прибавил со злобой, - шли бы они все скорей, или позволили бы хоть штаны надеть! Продувает!

   - Все из-за этой Клеопатры.

   - Надоели они мне хуже горькой редьки.

   - А где же твоя диктаторская тога?

   - А вон она сохнет... промочил во время перехода через Рубикон... - и он кивнул на простыню, висящую на ветке. Морис побледнел. Он вспомнил, что где-то тут же должен был быть сумасшедший дом. Не в его ли парк он забрел по ошибке? Он робко оглядел странных собеседников.

   - Если они не придут через минуту, - сказал тот, у которого сушилась тога, - честное слово, я надеваю штаны и требую прибавки!

   - В самом деле, платят же Помпею и Марку Антонию по 500 франков.

   - Они - русские...

   - А я француз, черт меня побери!

   - Идут, идут, - крикнул другой.

   Они внезапно приняли гордые позы.

   Морис спрятался за простыню, увидав толпу подобных же странных воинов и господина Бисанже, который быстро устанавливал свой аппарат в стороне на полянке. Какой-то маленький и толстый человечек, утирая пот со лба, кричал охрипшим голосом:

   - Больше суровости в лицах, господа, больше суровости... Чтоб в вас можно было узнать победителей э... э... Гаструбала. Кричите все хором!

   - Вы нам мало платите,- загудела толпа, размахивая мечами,- мы ведь не святые, чтоб жить воздухом.

   - Больше экспрессии! Больше экспрессии!

   - Хотя бы двадцать пять процентов накинули,- орали квириты все громче и громче.

   - Цезарь одним жестом успокаивает воинов, - крикнул человек.

   Тот, который сушил свою тогу, вдруг поднял руки, и толпа смолкла.

   - Я тоже заявляю,- сказал он торжественно,- что больше не стану стараться за эти гроши! Мне американцы предлагают более сносные условия!

   - Воины разражаются криками одобрения! - крикнул человечек.

   - Да, да, - заорала толпа, - и мы поступим к американцам.

   - Цезарь вспоминает походы и победы.

   - Помните, товарищи, когда нас нанимали, нам обещали не только жалование, но и обед из двух блюд с бутылкой простого вина и даровые билеты на метрополитен.

   - Помним, помним, - гаркнули квириты.

   - Русским эмигрантам из буржуазных слоев населения платят по 500 франков, а я - французский пролетарий...

   - Цезарь показывает воинам грамоту о даровании им всяческих привилегий... где грамота?

   - Здесь написано, - крикнул Цезарь, вынув из-под лат "Humanite" и взмахнув им:- что синдикат рабочих...

   - Цезарь показывает свою тогу, побывавшую в десятках боев.

   - Клянусь,- крикнул Цезарь,- что, если мне не обещают прибавки, я во время объяснения с Клеопатрой покажу язык публике!

   Он величественно сорвал с ветки простыню. Морис Фуко вне себя от ужаса заметался по полянке.

   - Гоните его,- кричал яростно толстяк,- бейте его...Он испортил нам всю сцену...перестаньте вертеть... .

   Стрекот аппарата умолк.

   - Что это значит, милостивый государь, - орал толстяк,- вы испортили нам по крайней мере три или четыре метра. Как вы осмелились сделать это.

   Морис в страхе побежал к Бисанже, который, узнав его, быстро шепнул: "Ждите меня у ворот", а сам крикнул: "Это сумасшедший из соседней больницы...пустяки! Он никого не тронет!" И, воспользовавшись тем, что все бросились врассыпную, Морис пустился бегом по аллее. У ворот он упал на скамейку и подумал о том, что недаром он всегда ненавидел древнюю историю. Его в детстве не раз били палкой из-за Юлия Цезаря, а теперь опять чуть не побили.

   Скоро зашуршал песок аллеи, и господин Бисанже показался у ворот, раскуривая сигару.

   - Ха-ха-ха! Ваше канотье очень хорошо на Итальянском бульваре, но у стен Капитолия немного режет глаз... Не так ли!.. Но это пустяки, пока на свете существуют ножницы... Чик - и хронология удовлетворена! Или кто там еще?..

   - Великая вещь кино, сударь! Одним взмахом ножниц уничтожается целая армия, целое столетие... Недавно у нас Наполеону вместо треуголки подсунули по ошибке цилиндр... Актеру, разумеется, все равно, он напялил его так, словно великий корсиканец никогда не снимал с головы цилиндра! Но я. заметил вовремя, и неприятность оказалась всего в какие-нибудь полметра... Что значит полметра для братьев Патэ, сударь, когда они владеют капиталом в миллионы метров... О... это удивительные братья, сударь!.. Но сейчас у нас передышка, и я к вашим услугам... Клеопатра не едет... ее вызвали по телефону... Чем могу служить, сударь?

   - Видите ли, я хотел вас расспросить об острове Люлю... Скажите, вы производили съемку на этом острове?..

   - Все лучшие съемки за последние десять лет, сударь, произведены вот этою самою рукою... Сам Габриэль д'Аннунцио удивился однажды, почему я не отвертел себе руку... Привычка.

   - Значит, вы объездили весь мир?..

   - А как же! Для че