Стивенсон Роберт Льюис - Новые арабские ночи

sp; - Я вижу, что вы очень самоуверенный сердцеед,- сказала она,- потому что заставляете себя ждать. Но я решила, что непременно встречусь с вами. Когда женщина настолько забывает свое достоинство, что делает сама первый шаг, то ей приходится делать и второй - и прятать свое самолюбие в карман.

   Сайлес был поражен ростом и формами своей корреспондентки, а главным образом внезапностью ее появления. Но она скоро успокоила его. Держала она себя с ним просто и мило, вызывала его на шутки и смеялась его остротам. Разогревшись от ее любезностей и от теплого пунша, он очень скоро влюбился в нее по уши и в самых сильных выражениях высказал ей свою страсть.

   - Увы! - сказала она.- Я боюсь, не пришлось бы мне потом жалеть об этой минуте, хотя ваши слова доставили мне огромное удовольствие. До сих пор я страдала одна, а теперь, милейший мальчик, нам придется страдать вдвоем. Я не сама себе госпожа. Я не решаюсь пригласить вас к себе в дом, потому что за мной следят ревнивые глаза. Дайте мне подумать,- прибавила она.- Я вас старше, хотя и слабее. Положившись на ваше мужество и на вашу решимость, я со своей стороны должна для нашей обоюдной пользы пустить в ход свое знание света. Вы где живете?

   Он объяснил ей, что живет в меблированном доме, и назвал улицу и номер.

   Несколько минут она сидела в задумчивости, как будто ломая голову над каким-то вопросом.

   - Я вижу, что вы способны быть верным и послушным,- сказала она наконец.- Будете? Да?

   Сайлес рассыпался в самых пламенных заверениях.

   - В таком случае - завтра ночью,- сказала она с самой ободряющей улыбкой.- Будьте дома весь вечер. Если к вам придет кто-нибудь из ваших знакомых, сплавьте его под каким-нибудь предлогом. Ваш подъезд запирается, вероятно, в десять часов? - спросила она.

   - В одиннадцать,- отвечал Сайлес.

   - В четверть двенадцатого выходите из дома,- продолжала дама.- Прикажите только отворить себе дверь, но ни в коем случае не вступайте в разговор со швейцаром: этим можно все расстроить. Идите прямо к тому месту, где Люксембургский сад пересекается с бульваром. Там я буду вас ждать. Рекомендую вам в точности последовать всем моим указаниям. Помните, что если вы сделаете от них хоть одно малейшее отступление, вы причините тяжкий вред женщине, которая только тем и виновата, что увидела вас и полюбила.

   - Все ваши инструкции исполню в точности,- сказал Сайлес.

   - Я вижу, вы уже начинаете смотреть на меня, как на свою возлюбленную,- вскричала она, ударяя его по руке веером.- Но погодите. Всему свое время. Женщины только на первых порах любят, чтобы их слушались, а потом находят удовлетворение в том, чтобы повиноваться самим. Сделайте так, как я вас прошу, иначе я ни за что не ручаюсь. Ах, вот я еще что придумала,- прибавила она вдруг.- Я придумала гораздо лучший способ избавиться вам от посетителей. Скажите швейцару, чтобы он к вам никого не пускал, кроме одного человека, который придет к вам в тот вечер за долгом. При этом держите себя так, как будто вам неприятно предстоящее свидание; это заставит швейцара отнестись к вашей просьбе серьезно.

   - Я полагаю, что я и сам сумею оградить себя от лишних посетителей,- сказал он с легким неудовольствием,- вам об этом можно не беспокоиться.

   - Я вам указала только лучший, на мой взгляд, способ для этого,- холодно возразила она.- Я знаю вас, мужчин. Вы нисколько не заботитесь о репутации женщины.

   Сайлес покраснел и слегка потупился. У него был свой план, который как раз должен был польстить его тщеславию перед знакомыми.

   - Главное же - не разговаривайте со швейцаром, когда будете уходить,- прибавила она.

   - Но почему же? - спросил он.- Из всех ваших наставлений мне этот параграф кажется самым малозначущим. Заговорю я со швейцаром или нет - какое это может иметь значение в данном случае?

   - Вы сперва сомневались в разумности некоторых других моих указаний, а потом сами признали, что так и следует,- отвечала она.- Поверьте, что и этот пункт очень важен. Вы потом сами убедитесь. И какое же мнение я могу составить о вашей любви ко мне, если вы на первом же свидании отказываете мне в таких пустяках?

   Сайлес пустился в объяснения и оправдания; слушая их, она вдруг взглянула на часы, всплеснула руками и сдержанно вскрикнула:

   - Ах, Боже мой, неужели так поздно? - сказала она.- Я больше ни минуты не могу терять. Бедные мы женщины! Какие мы рабыни!.. Чем я только не рискую теперь из-за вас?

   Она повторила свои указания, перемежая их с ласковыми словами и завлекающими взглядами, простилась с ним и исчезла в толпе.

   Весь следующий день душа Сайлеса была преисполнена чувства какой-то необыкновенной важности. Теперь он был уверен, что это графиня. И когда настал вечер, он свято исполнил все приказания и ровно в назначенный час был у Люксембургского сада. Там не было никого. Он прождал с полчаса, заглядывая в лицо каждому прохожему и каждому, кто останавливался поблизости. Заглянул он и на угол бульвара, прошел вдоль всей решетки сада - нет, прекрасная графиня не приходила броситься в его объятия. Наконец он вынужден был прийти к заключению, что он так никого и не дождется, и с большой неохотой пошел домой. Дорогой ему припомнился подслушанный им разговор мадам Зефирин с белокурым молодым человеком, и от этого ему сделалось как-то еще больше не по себе.

   - По-видимому,- подумал он,- нас обоих заставили лгать перед швейцаром.

   Он позвонил. Швейцар отворил полураздетый и предложил ему свечу.

   - Он ушел от вас? - осведомился швейцар.

   - Кто? Про кого вы говорите? - довольно сердито спросил Сайлес, злясь на неудачу.

   - Я не видал, как он уходил, но я надеюсь, что вы ему заплатили,- продолжал швецар.- Нам вовсе нелестно держать у себя в доме жильцов, которые не могут оправдывать своих платежей.

   - Да про кого такое вы говорите, черт вас возьми? - грубо спросил Сайлес.- Я ничего не понимаю.

   - Я говорю про невысокого молодого человека, который приходил к вам за долгом,- отвечал швейцар.- Вот про кого я говорю. Вы сами же распорядились, чтобы я кроме него никого к вам не впускал.

   - Да, но только он ко мне не приходил,- возразил Сайлес.

   - Что я знаю, то знаю,- проворчал швейцар и сердито умолк.

   - Вы негодяй и нахал! - крикнул рассерженный Сайлес, чувствуя, что ставит себя в глупое положение своей раздражительностью, и в то же время испытывая в душе, по крайней мере, дюжину тревог.

   Он повернулся и побежал вверх по лестнице.

   - Разве вам не нужен свет? - крикнул ему вдогонку швейцар.

   Но Сайлес только прибавил прыти и остановился не раньше, как на седьмой площадке перед своей дверью. Здесь он постоял некоторое время тяжело дыша и почти опасаясь войти в свою комнату.

   Когда же он наконец вошел, то очутился в полной темноте. Комната была не освещена, и, по-видимому, в ней никого не было. Он глубоко вздохнул. Наконец-то он дома и в безопасности. Спички стояли на маленьком столике у кровати. Сайлес направился впотьмах в ту сторону, снова начиная чувствовать необъяснимый страх. Вот он дотронулся до оконных занавесок. Окно было чуть-чуть видно, но Сайлес знал, что до кровати от него не больше фута, и более уверенным шагом направился к столику со спичками.

   Он протянул руку, но нащупал не просто ватное одеяло, а одеяло, под которым что-то лежало - как будто человеческая нога. Сайлес отдернул руку и на минуту окаменел.

   - Что это значит? - думал он.

   Он прислушался, но человеческого дыхания не было слышно. Сделав над собой усилие, он снова протянул руку к тому месту, до которого только что дотронулся, но сейчас же отскочил назад на целый ярд и остановился, вытаращив глаза и дрожа от ужаса. На кровати что-то лежало. Что это было такое, он не знал, но что-то было. В течение нескольких минут он не в силах был пошевелиться. Потом, руководясь инстинктом, он разом схватил спички и, повернувшись задом к кровати, зажег свечу. Когда свеча разгорелась, он медленно повернулся кругом и увидел наконец то, на что боялся взглянуть. Оправдались самые худшие из его опасений. Одеяло было старательно натянуто на всю кровать до подушки включительно, и под ним видны были контуры неподвижно лежавшего человеческого тела. Сайлес откинул одеяло и увидел того самого блондинчика, которого уже видел накануне в Баль-Бюлье. Лицо покойника распухло и почернело, из носа текла кровь.

   Сайлес испустил протяжный, дрожащий вопль, выронил свечку и сам упал на колени у кровати.

   Из оцепенения его вывел продолжительный, но осторожный стук в дверь. Этот стук заставил его все сообразить и припомнить, и когда он собрался крикнуть, чтобы не входили, было уже поздно. Вошел доктор Ноэль в большом спальном колпаке и с лампой в руках, освещавшей его длинную белую фигуру. Он вошел боком, как-то по-птичьи поводя во все стороны головой и озираясь, сейчас же затворил за собой дверь и дошел до середины комнаты.

   - Мне показалось, что вы кричите,- заговорил доктор,- и, испугавшись, не больны ли вы, решился к вам войти.

   Сайлес, весь красный, с сильно бьющимся сердцем, встал между доктором и кроватью, но сказать ничего не мог: голос не слушался.

   - У вас темно,- продолжал доктор,- но я вижу, что вы еще не ложились спать. Напрасно вы будете стараться разубедить меня: я ведь вижу все. И по вашему лицу видно, что вам нужен или доктор, или друг, а я и то, и другое. Дайте мне сюда ваш пульс. Это лучший показатель деятельности сердца.

   Он подходил к Сайлесу, а тот все от него пятился. Наконец доктору удалось взять его за пульс. Но тут нервы молодого американца окончательно не выдержали, он лихорадочным движением уклонился от доктора, бросился на пол и зарыдал. Как только доктор Ноэль увидал мертвеца на кровати, его лицо потемнело. Он побежал к двери и торопливо запер ее на два поворота.

   - Вставайте! - крикнул он резким тоном.- Реветь некогда. Что вы такое сделали? Откуда у вас это мертвое тело? Говорите откровенно, потому что я могу вам помочь. Неужели вы думаете, что я захочу вас губить? Неужели вы полагаете, что этот кусок падали на вашей постели способен повлиять в какой бы то ни было степени на ту искреннюю симпатию, которую вы мне успели к себе внушить? Ах, легковерный юноша! Когда человека любишь, тогда на тот или иной его поступок не можешь глядеть теми же глазами, какими смотрит слепой и несправедливый закон. Если бы я своего друга увидал среди целого моря крови, я бы к нему нисколько не переменился. Иначе что же бы это была за дружба? Вставайте,- прибавил он.- Добро и зло - это только одно воображение. В жизни ничего нет, кроме судьбы, и в каком бы вы ни были положении, я готов вам помогать до последней минуты.

   Ободренный Сайлес собрался с мыслями и прерывающимся голосом, больше отвечая на наводящие вопросы доктора, сумел, наконец, с грехом пополам передать ему все факты. Но про разговор принца с Джеральдином он не упомянул, не придавая ему значения и даже не предполагая, что этот разговор имеет известную связь с его делом.

   - Увы! - сказал доктор Ноэль.- Или я сильно ошибаюсь, или вы попали в самые опасные руки в Европе. Бедный мальчик, какую вам яму выкопали, пользуясь вашей простотой! В какую опасную ловушку вы угодили, сами того не зная! Не можете ли вы описать мне подробно этого англичанина, которого вы видели два раза? Я подозреваю, что он-то и есть душа всей этой махинации. Скажите - он старый или молодой? Высокий или низенький?

   Но Сайлес был только очень любопытен, а совсем не наблюдателен; он не запомнил ничего характерного из наружности англичанина. Он мог сообщить только самые общие приметы, по которым невозможно было узнать человека.

   - Этому следовало бы обучать во всех школах! - с досадой воскликнул доктор.- К чему зрение, к чему язык, раз человек не может разглядеть, и запомнить черты лица своего врага? Я знаю все шайки в Европе и мог бы его разыскать и обличить, мог бы дать вам в руки новое оружие для вашей защиты. На будущее вы старайтесь развивать в себе это уменье, бедный мой юноша. Оно вам может пригодиться в нужную минуту.

   - На будущее! Какое же у меня может быть теперь будущее, кроме виселицы? - сказал Сайлес.

   - Юность труслива,- возразил доктор,- и свои личные затруднения вообще всегда кажутся серьезнее, чем они есть. Я старик - и не отчаиваюсь.

   - Должен ли я обо всем этом сообщить полиции? - спросил Сайлес.

   - Конечно, нет,- отвечал доктор.- Вы являетесь жертвой очень хитрой интриги, и ваше дело следует признать безнадежным, потому что с узкосудебной или узкополицейской точки зрения вы представляетесь несомненным убийцей. Вспомните, что нам известна только небольшая часть заговора, и что эти же самые негодяи, без сомнения, успели подстроить и все прочие подробности так, что все улики окажутся против вас, сами же негодяи останутся в стороне и чисты.

   - Да, вы правы. Я погиб,- сказал Сайлес.

   - Я этого не говорю,- отвечал доктор Ноэль,- я человек осмотрительный.

   - Да вы поглядите на это! - указал ему Сайлес на мертвое тело.- Я не могу ничего понять, не могу объяснить, не могу на это смотреть без ужаса!

   - Почему без ужаса? - возразил доктор.- Никакого ужаса нет. Всякий ужас и всякая привлекательность вышли из этого тела вместе с душой, и остался просто отживший организм, интересный только для анатомии. Приучите себя смотреть на это тело совершенно спокойно и равнодушно, потому что, если мой план осуществим, то вы должны будете провести несколько дней в постоянной близости с тем, что вас так ужасает.

   - Какой ваш план? - воскликнул Сайлес.- Что такое? Доктор, говорите скорее, потому что у меня скоро не хватит мужества жить.

   Не отвечая, доктор Ноэль повернулся к кровати и стал исследовать тело.

   - Готов! - пробормотал он.- И карманы пусты, как я и предполагал. Так, так. Даже буквы у сорочки вырезаны. Дело сделано чисто, аккуратно. Хорошо, что он небольшого роста.

   Сайлес с тревогой слушал эти слова. Кончив свой осмотр, доктор сел на стул и с улыбкой обратился к молодому американцу.

   - Я заметил у вас в комнате в углу одну вещь, которая будет мне очень полезна в вашем деле,- сказал он.- Я говорю про один из тех чудовищных дорожных сундуков, которые ваши земляки неизменно таскают с собой по всем частям земного шара, одним словом, про ваш саратогский сундук. До этой минуты я никак не понимал, на что могут быть нужны такие громадины, но теперь у меня явилось просветление. Теперь я понял, что подобный сундук как раз устроен для того, чтобы класть в него покойников.

   - Ах, право, теперь не до шуток! - воскликнул Сайлес.

   - Я только выражаюсь в шутливом тоне,- отвечал доктор Ноэль,- а по существу говорю совершенно серьезно. Первым делом, мой юный друг, мы должны поскорее вынуть из вашего сундука все содержимое.

   Сайлес послушно предоставил себя в распоряжение доктора Ноэля. Из саратогского сундука были вынуты все вещи, которые составили на полу порядочную груду. Затем Сайлес и доктор взяли тело убитого человека, один за ноги, а другой за плечи, и не без труда втиснули его в пустой сундук, согнув пополам. Крышка также не без труда закрылась над этой не совсем обыкновенной поклажей, и доктор собственноручно запер сундук и обвязал веревкой, а Сайлес убрал вынутые из него вещи в комод и в шкаф.

   - Первый шаг к вашему избавлению сделан,- сказал доктор.- Завтра или, точнее, сегодня вам нужно будет усыпить подозрительность швейцара, заплатив ему что с вас следует, я же займусь дальнейшей подготовкой благополучного конца. А пока сходим ко мне в комнату, я вам дам принять наркотического лекарства, так как вам, безусловно, необходимо выспаться хорошенько.

   Следующий день тянулся для Сайлеса бесконечно медленно. Он никому не показывался и просидел все время в углу, сосредоточенно и хмуро глядя на сундук. Ему вспомнилась собственная нескромная страсть к подглядыванию; он сообразил, что из комнаты мадам Зефирин за ним можно все время шпионить. Как ни грустно это ему было, но все-таки он решился заткнуть "глазок" со стороны собственной комнаты. Обезопасив себя от подглядывания, он значительную часть остального времени провел в сокрушенных вздохах, слезах и молитвах.

   Поздно вечером к нему пришел доктор Ноэль с двумя запечатанными, но без адресов, конвертами в руках. Один конверт был пухлый, толстый, а другой совсем тоненький, так что можно было подумать, что в нем ничего не лежит.

   - Пришло время, Сайлес, объяснить мне вам сеой план,- сказал доктор, присаживаясь к столу.- Завтра утром, с ранним поездом, уезжает обратно в Лондон принц Флоризель Богемский, приезжавший сюда на несколько дней повеселиться на парижском карнавале. Его шталмейстеру полковнику Джеральдину мне посчастливилось несколько лет тому назад оказать одну очень ценную врачебную услугу. Такие услуги обыкновенно никогда не забываются, но в чем она состояла, этого я не нахожу нужным вам объяснять. Достаточно вам знать, что он готов отплатить мне за нее, чем только можно. Вам необходимо проехать в Лондон так, чтобы ваш сундук не открывался. По таможенным правилам этого нельзя, но я узнал, что багаж высоких особ пропускается таможенными чиновниками, из вежливости, без осмотра. Я попросил полковника Джеральдина, и он согласился. Завтра в шесть часов утра поезжайте в гостиницу, где остановился принц, и ваш сундук причислят к его багажу, а сами вы проведете один день среди его свиты.

   - Мне кажется, как я уже вам говорил, что я видел принца и полковника Джеральдина в тот вечер в Баль-Бюлье. Я даже слышал часть их разговора.

   - Это очень возможно. Принц любит бывать во всевозможных кружках и обществах,- отвечал доктор.- По приезде в Лондон ваша задача будет почти окончена,- продолжал он.- В этом толстом пакете я даю вам письмо, на котором не решаюсь написать адреса. Но в другом конверте находится адрес дома, куда вы можете отвезти свой сундук. Там его у вас примут - и больше ничего. Все ваши треволнения на этом кончатся.

   - Увы! - сказал Сайлес.- Я бы очень желал вам поверить, но разве это возможно? Вы рисуете мне широкие перспективы, но, скажите пожалуйста, разве я могу допустить такой невероятный исход? Будьте великодушны до конца и объясните мне подробнее вашу махинацию.

   Доктор, по-видимому, очень огорчился.

   - Юноша, вы и сами не знаете, какое тягостное требование предъявляете вы мне. Но пусть будет так. Я давно привык к унижениям, и будет очень странно, если я откажу вам в этой просьбе, когда уже так много сделал для вас. Знайте же, юноша, что это я только теперь кажусь таким тихим и смирным на вид человеком, таким скромным отшельником, предавшимся одной науке, а прежде, в молодости, я объединял вокруг себя самых коварных и опасных людей во всем Лондоне. Внешне я пользовался общим уважением и почетом, но моя настоящая сила основывалась на секретнейших, ужаснейших, преступнейших сношениях. Письмо, которое я вам передал, адресовано к одному из лиц, состоявших у меня в то время в подчинении. Я просто прошу его освободить вас от вашего груза. Эти лица принадлежали к самым разнообразным классам общества и ко всевозможным национальностям. Их связывала между собой ужасная клятва и общая преступная деятельность. Товарищество наше промышляло убийством. И я, с виду такой перед вами безобидный, невинный, был атаманом этой опаснейшей и преступнейшей разбойничьей шайки.

   - Что вы говорите? - вскричал Сайлес.- Вы убийца? Вы промышляли убийством вместе с другими вашими товарищами? После этого разве я могу пожать вашу руку? Разве я могу принять от вас помощь? Темная вы личность, преступный вы старик! Вы хотите воспользоваться моей молодостью и неопытностью и моим бедственным положением, чтобы сделать из меня своего сообщника!

   Доктор Ноэль горько рассмеялся.

   - На вас очень трудно угодить, мистер Скеддамор,- сказал он.- Во всяком случае я предлагаю вам сделать выбор между убитым и убийцей. Если вы, по своей чувствительной совести, не можете принять от меня помощь, то вы так и скажите, и я сейчас же вас оставлю в покое. Только вы уж и разбирайтесь тогда с вашим сундуком и с тем, что в нем лежит, как сами знаете, и как вам подскажет ваша чистая совесть.

   - Признаю свою неправоту,- отвечал Сайлес.- Мне бы не следовало забывать, как благородно вы предложили мне свое покровительство, даже еще не убедившись в моей невинности... С благодарностью приму ваши советы и буду им следовать.

   - Так-то лучше,- сказал доктор.- Я замечаю, что вы начинаете извлекать из опыта полезные уроки.

   - Вместе с тем я никак не пойму,- заметил американец,- почему бы вам, раз вы так опытны во всевозможных трагических делах и имеете столько преданных помощников и сотрудников,- почему бы вам самим не отвезти этот ящик и не избавить меня от его ненавистного присутствия?

   - Честное слово,- отвечал доктор Ноэль,- я в восторге от вашей наивности. Неужели вы не находите, что я и так уже достаточно впутался в ваши неприятности? Я иначе смотрю на это и нахожу, что вполне довольно. Можете мои услуги принять или отклонить, но только, пожалуйста, не смущайте меня больше словами благодарности, потому что мне не уважение ваше нужно, а чтобы вы меня хорошенько поняли. Придет время - если вам посчастливится прожить несколько лет в здравом уме,- придет время, когда вы будете совсем иначе смотреть на подобные вещи и покраснеете за то, как вы держали себя нынешней ночью.

   С этими словами доктор встал со стула, коротко и ясно повторил свои указания и вышел из комнаты, не дав Сайлесу времени на ответ.

   На следующее утро Сайлес явился лично в гостиницу к принцу и был вежливо принят полковником Джеральдином. С этой минуты он избавился от всякой непосредственной тревоги за свой сундук и за его ужасное содержимое. День прошел без всякого инцидента, только молодой человек с ужасом слышал несколько раз, как матросы и железнодорожные носильщики жаловались друг другу на необыкновенную тяжесть принцева багажа. Сайлес ехал в вагоне для прислуги, потому что принц желал быть наедине со своим шталмейстером. Но на пароходе Сайлес обратил на себя внимание его высочества своим меланхолическим видом, когда стоял и смотрел на груду багажа в тревоге за будущее.

   - У этого молодого человека непременно какое-нибудь горе,- заметил принц.

   - Это тот самый американец,- пояснил Джеральдин,- для которого я выхлопотал у вас разрешение ехать с вашей свитой.

   - Кстати, вы мне напомнили о вежливости,- сказал принц и, подойдя к Сайлесу, с самой изысканной благосклонностью обратился к нему, говоря:

   - Я очень рад, молодой джентльмен, что мог исполнить ваше желание, выраженное через полковника Джеральдина. Прошу вас помнить, что я буду рад случаю еще раз быть вам полезным даже в чем-нибудь более серьезном.

   После того он задал несколько вопросов об американских политических делах. Сайлес ответил толково и впопад.

   - Вы еще совсем молодой человек,- сказал принц,- но я замечаю, что вы что-то серьезны не по годам. Может быть, вы слишком много занимались науками? Впрочем, виноват, я, быть может, нескромно коснулся какой-нибудь неприятной для вас темы...

   - Я действительно имею причину считать себя самым несчастным человеком на свете,- отвечал Сайлес,- потому что ни с кем еще, кажется, не поступали так ужасно без всякой вины.

   - Я не хочу напрашиваться на ваше доверие,- сказал принц Флоризель,- но вы не забывайте, что рекомендация полковника Джеральдина для меня самый лучший паспорт, и что я не только хочу, но и больше других могу быть вам полезен.

   Сайлес пришел в восторг от любезности высокой особы, но скоро опять вспомнил о своих печальных обстоятельствах. Его горя не могла рассеять даже милостивая благосклонность принца.

   Поезд прибыл в Чэринг-Кросс, где таможенные чиновники, по обыкновению, не стали осматривать багаж принца. У вокзала дожидались элегантные экипажи. Сайлеса вместе с другими привезли во дворец. Там к нему подошел полковник Джеральдин и выразил ему свое удовольствие по поводу того, что счастливый случай помог ему оказать небольшую услугу другу доктора, к которому он питает особенное уважение.

   - Я надеюсь,- прибавил он,- что весь ваш фарфор окажется в целости. По всей линии был разослан специальный приказ - обращаться с вещами принца особенно бережно.

   Распорядившись, чтобы молодому человеку подали один из экипажей принца, и чтобы на задок поставили саратогский сундук, полковник пожал американцу руку и ушел, сославшись на множество дел по управлению двором.

   Сайлес вскрыл конверт с адресом и велел представительному выездному лакею везти себя в Бокс-Корт со стороны набережной. Ему показалось, что названное место было небезызвестно выездному, потому что тот посмотрел с удивлением и попросил повторить. С тревогой в сердце сел Сайлес в роскошную карету и поехал по адресу.

   Въезд в Бокс-Корт был слишком узок для кареты. Там был только проход между решетками со столбом на каждом его конце. На одном из столбов сидел человек, который сейчас же соскочил с него и дружески кивнул кучеру, а лакей отворил дверцу и спросил Сайлеса, нужно ли вынимать из кареты сундук и в какой номер его нести.

   - Пожалуйста, в номер третий,- сказал Сайлес.

   Выездной лакей и сидевший на столбе человек с помощью самого Сайлеса с трудом потащили сундук. Прежде чем они донесли его до дверей нужного дома, молодой человек с ужасом увидал, что собралась толпа зевак на него смотреть. Но он и вида не подал, что смущен, а когда какой-то человек отпер ему дверь, он вручил ему конверт с письмом.

   - Его нет дома,- сказал человек,- но вы оставьте письмо и зайдите завтра утром. Я тогда вам уже буду в состоянии сказать, примет ли он вас и когда. Свой ящик вы оставите у нас? - прибавил он.

   - Разумеется! - воскликнул Сайлес, но сейчас же раскаялся в своей торопливости и объяснил с неменьшей горячностью, что предпочитает увезти сундук с собой в гостиницу.

   Толпа загоготала по поводу этой нерешительности. В адрес Сайлеса посыпались оскорбительные замечания. Смущенный, сконфуженный и напуганный американец обратился к слугам с просьбой отвезти его в какую-нибудь хорошую гостиницу по соседству.

   Карета принца привезла Сайлеса в Крэвенскую гостиницу на Крэвен-Стрит и сейчас же уехала домой, сдав его на руки гостиничной прислуге. Для него нашелся единственный свободный номерок на четвертом этаже с окном во двор. Два дюжих носильщика, с возней и воркотней, внесли в эту келью саратогский сундук. Нечего и говорить, что сам Сайлес усердно поддерживал его, когда его несли, и на каждом повороте замирал от страха, что при малейшем неверном шаге сундук упадет через перила на помост вестибюля, разобьется, раскроется - и все увидят его роковое содержимое.

   Войдя в номер, он присел на край кровати, чтобы хоть немного отдохнуть после перенесенной муки, но сейчас же испугался опять, увидав, что носильщик услужливо хлопочет около сундука, стараясь развязать веревку, которой он был обвязан.

   - Оставьте, не нужно развязывать! - закричал на него Сайлес.- Мне из этого сундука ничего не понадобится, пока я здесь.

   - Тогда зачем же вы велели его сюда вносить? - заворчал носильщик.- Оставили бы его внизу в передней. Этакая тяжелая махина! Целая церковь. Ума не приложу, что тут может лежать. Если это все деньги, то вы богаче меня.

   - Какие деньги? - внезапно смутившись, возразил Сайлес.- Нет тут никаких денег, вы все глупости говорите.

   - Ладно, капитан, будь по вашему,- отвечал носильщик, кивая и подмигивая.- Дотрагиваться до денег в вашем сундуке никто здесь не собирается. Они будут в нем сохранны, как в банке. Но только сундук-то уж больно тяжел, так что я бы не прочь выпить за здоровье вашего сиятельства.

   Сайлес дал два наполеондора, извиняясь за иностранную монету, так как он только что приехал из-за границы. Носильщик заворчал еще больше и, держа наполеондоры на ладони, презрительно посмотрел несколько раз то на них, то на саратогский сундук, и только после этого наконец ушел.

   Уже около двух суток мертвое тело пролежало в сундуке Сайлеса. Несчастный американец несколько раз с тревогой приставлял нос ко всем щелям и промежуткам чемодана, но никакого запаха не было. Погода стояла холодная, и сундук до сих пор не выдавал своей ужасной тайны.

   Он сел на стул около сундука и в глубокой задумчивости закрыл лицо руками. Если он вскоре же не отделается от своего багажа, то все немедленно обнаружится. Один в незнакомом городе, без друзей, без знакомых, с одним письмом доктора Ноэля, он пропадет окончательно, если не сдаст сундука. А ведь у него недурные виды на будущее. В своем родном городе Бангоре, в штате Мэн, он мог бы скоро сделаться выдающимся человеком, переходить, повышаясь, с должности на должность, от почета к почету. Как знать, может быть, со временем он мог бы даже попасть в президенты Соединенных Штатов, и впоследствии ему поставили бы безвкусную статую в вашингтонском Капитолии. А теперь он прикован к мертвому англичанину, сложенному вдвое и засунутому в саратогский сундук, и если Сайлес не сумеет от него отделаться,- прощайте все честолюбивые мечты о высоких должностях!

   Мне страшно даже представить то, что говорил сам себе молодой человек про доктора, про убитого человека, про мадам Зефирин, про носильщика, про лакеев принца, вообще про всех, с кем только ему пришлось столкнуться во время своих бедственных похождений.

   В седьмом часу вечера он сошел вниз пообедать, но желтая столовая навела на него страх. Ему казалось, что все обедающие подозрительно на него смотрят, и его мысли постоянно устремлялись наверх, на четвертый этаж, к сундуку. До такой степени были у него расстроены нервы, что когда официант принес сыр, он отскочил прочь, встал со стула, и пролил на скатерть остаток пива.

   Ему предложили пройти в курительную комнату. Хотя в душе он предпочитал уйти к себе наверх, но тут не имел мужества отказаться и спустился вниз в курильню, освещенную газом. Там на бильярде играли два каких-то довольно потертых господина: им прислуживал худой, чахоточный маркер. Сначала Сайлесу показалось, что в комнате больше нет никого, но потом, присмотревшись, он увидал, что в дальнем углу сидит и курит господин с опущенными глазами, с виду скромный и приличный. Он сразу вспомнил, что уже видел где-то это лицо и, несмотря на полную перемену в костюме, узнал в курильщике того самого человека, который сидел на столбе у входа в Бокс-Корт и помогал Сайлесу выносить сундук из кареты и вносить его туда опять. Тогда американец, не говоря худого слова, просто-напросто показал пятки и остановился только тогда, когда вбежал к себе в номер и заперся на все задвижки.

   Всю ночь он был добычей всевозможных воображаемых ужасов и не ложился, а так и сидел все время возле сундука. Предположение гостиничного слуги о том, что чемодан наполнен золотом, давало ему повод для новых опасений, так что он не решался глаз сомкнуть хотя бы на одну минуту. Присутствие в курильне переодетого в другой костюм праздного зеваки из Бокс-Корта убедило его окончательно в том, что он является центром какой-то темной махинации.

   Пробило полночь. Терзаясь своими мучительными подозрениями, Сайлес отворил дверь своего номера и выглянул в коридор, тускло освещенный одиноким газовым рожком. Неподалеку спал на полу человек в одежде черного слуги при гостинице. Сайлес подкрался к нему на цыпочках. Человек лежал отчасти на спине, отчасти на боку, и лицо его было прикрыто передней частью руки. Вдруг, как раз в ту минуту, когда Сайлес нагнулся над ним, спящий откинул руку и открыл глаза. Американец опять оказался лицом к лицу с лодырем из Бокс-Корта.

   - Покойной ночи, сэр,- сказал тот вежливо.

   Но Сайлес был до того взволнован, что не мог ничего ответить и молча ушел к себе в комнату.

   Под утро, весь измученный, он заснул на стуле, привалившись головой к сундуку. Несмотря на такую неудобную постель, он спал крепко и долго и проснулся поздно от сильного стука в дверь.

   Он торопливо отпер и увидал перед собой слугу.

   - Это вы вчера приезжали в Бокс-Корт? - спросил слуга.

   Дрожащим голосом Сайлес ответил утвердительно.

   - Тогда это вам,- сказал служитель и подал закрытое письмо.

   Сайлес распечатал и прочитал:

   - В двенадцать часов.

   Он явился аккуратно. Несколько человек носильщиков из гостиницы несли за ним саратогский сундук. В комнате, куда он вошел, спиной ко входу сидел и грелся у камина какой-то человек. Человек этот не мог не слышать, как входили и выходили носильщики, как они со стуком поставили на пол тяжелый сундук, но Сайлесу пришлось довольно долго стоять и ждать, пока сидевший у камина не соблаговолил обернуться.

   Да. Довольно долго. Не меньше пяти минут. А когда он наконец обернулся, то Сайлес увидал перед собой принца Флоризеля Богемского.

   - Так-то вы, сэр, злоупотребляете моей вежливостью! - сурово напустился на молодого человека принц.- Вы нарочно стараетесь втереться к высокопоставленным лицам, чтобы уклониться от ответственности за свои преступления! Теперь я вполне объясняю себе ваше смущение, когда я вчера заговорил с вами.

   - Уверяю вас, я ровно ни в чем не виноват! - воскликнул со слезами в голосе Сайлес. - Это только мое несчастье.

   И он рассказал принцу подробно про свои бедствия. Рассказал торопливым голосом и до крайности наивно.

   - Я вижу, что я ошибся,- сказал его высочество, дослушав рассказ до конца.- Вы здесь сами оказываетесь жертвой. Теперь я не наказывать вас должен, а должен помочь вам по мере сил. Хорошо. За дело, сэр. Открывайте сундук, показывайте, что там у вас лежит.

   Сайлес переменился в лице.

   - Я боюсь на это смотреть! - воскликнул он.

   - Ну, вот еще! Ведь вы уже это видели! - возразил принц.- С подобным чувством необходимо энергично бороться, подавлять его в себе. По-моему, гораздо тяжелее видеть больного, еще нуждающегося в помощи, чем мертвеца, который уже избавился навсегда от всяких тревог, от любви и от ненависти. Ободритесь, мистер Скеддамор, возьмите себя в руки...

   Видя, что американец все еще стоит и не решается, принц прибавил:

   - Я вас прошу. Мне бы не хотелось приказывать.

   Молодой американец проснулся, как от сна, и с дрожью отвращения сам распаковал, отпер и открыл саратогский сундук. Принц стоял около, заложив руки за спину, и совершенно спокойно смотрел, как он все это делает. Тело совершенно закоченело, и Сайлесу стоило больших моральных и физических усилий его расправить и повернуть лицом.

   Принц Флоризель взглянул и вскрикнул от горестного изумления.

   - Ах! - сказал он.- Вы и не знаете, мистер Скеддамор, какой жестокий подарок вы нам привезли! Это молодой человек из моей свиты, брат моего верного друга. На службе мне он и погиб от рук убийц-предателей. Бедный Джеральдин! Как я ему скажу о смерти его брата? Как я оправдаюсь перед ним и перед Богом за то, что послал юношу на такое дело, где он нашел себе кровавую безвременную смерть? Ах, Флоризель, Флоризель! Когда же ты научишься быть скромнее и перестанешь ослеплять себя собственным могуществом? И какое же это могущество? Да я бессильнее всех! Я вот смотрю на этого мертвого юношу, мистер Скеддамор, на юношу, которого сам же принес в жертву, и чувствую, как в сущности мало значит - быть принцем.

   Сайлеса тронуло горе принца. Он попробовал сказать ему несколько слов в утешение, что-то пробормотал невнятное, но сам расплакался и замолчал. Принц, в свою очередь, был растроган добрым намерением американца; он подошел и взял его за руку.

   - Соберитесь с духом,- сказал он.- Для нас для обоих это урок, мы оба сделались лучше после сегодняшней встречи.

   Сайлес молча поблагодарил его ласковым взглядом.

   - Напишите мне на этой бумаге адрес доктора Ноэля,- продолжал принц, ведя его к столу,- а вам я советую, когда вы вернетесь в Париж, всячески избегать этого опасного человека. Правда, в этом деле он действовал только по великодушному вдохновению. Я думаю, что это так. Если бы он сам был причастен к смерти молодого Джеральдина, он ни в коем случае не отослал бы тело убитого юноши к действительному преступнику.

   - К действительному преступнику! - с удивлением воскликнул Сайлес.

   - Вот именно,- отвечал принц.- Это письмо по воле Провидения попавшее таким странным путем ко мне в руки, адресовано не к кому иному, как к самому убийце, к гнусному председателю клуба самоубийц. Не старайтесь проникнуть глубже в это опасное дело, а поздравьте сами себя с чудесным избавлением от опасности и поскорее уходите из этого дома. Я очень тороплюсь, мне ведь нужно хорошенько все устроить с этим бедным прахом, который еще так недавно был свежим, изящным, красивым юношей.

   Сайлес почтительно откланялся принцу Флоризелю, но не сразу ушел из Бокс-Корта, а сначала посмотрел, как принц сел в роскошную карету и поехал к начальнику полиции полковнику Гендерсону. При всем своем республиканстве молодой американец почтительнейше стоял без шляпы, провожая уезжавшую карету. В ту же ночь он укатил по железной дороге обратно в Париж.

   Здесь (говорит мой арабский писатель) оканчивается рассказ про доктора и про дорожный сундук. Опуская разные рассуждения о всемогущем промысле, высокосодержательные в оригинале, но мало соответствующие нашему западному вкусу, я только прибавляю, что мистер Скеддамор уже начал взбираться все выше и выше по лестнице политической славы и по последним известиям был уже шерифом своего родного города.

  

   Поручик Брэкенбюри Рич сильно отличился в одну из последних индийских горных войн. Он собственноручно захватил в плен главного вождя. Его храбрость прогремела на весь свет. Когда он возвращался домой с безобразным шрамом от сабельного удара и весь трясясь от болотной лихорадки, благоприобретенной в джунглях, общество готовилось устроить ему торжественную встречу, какая полагается знаменитости небольшого чина. Но поручик Брэкенбюри был очень скромный мужчина. Он любил приключения и опасности, но терпеть не мог никакой лести и никаких торжеств. Поэтому он переждал в Алжире и на разных курортах, пока шум о нем не улегся и о его подвигах не начали забывать. Только тогда, наконец, решился он приехать в Лондон. Приезд его был почти никем не замечен, чего именно ему и хотелось. А так как он был одинок и имел лишь дальних родственников, живших где-то в провинции, то в столице страны, за которую он только что пролил свою кровь, он оказался в положении приезжего иностранца.

   На следующий день по приезде он пообедал один в военном клубе. Там он встретился кое с кем из старых товарищей, пожал им руки, поговорил, но так как каждый из них был куда-нибудь приглашен на вечер, то Брэкенбюри оказался опять в одиночестве. На нем был вечерний костюм, потому что он предполагал отправиться в какой-нибудь театр. Но он Лондона совсем не знал. Из провинциальной школы он попал сначала в военное училище, а оттуда был выпущен прямо в ост-индскую армию. Теперь он рассчитывал познакомиться с Лондоном, который был для него почти совершенно незнакомой землей. Помахивая тросточкой, он пошел на запад.

   Был тихий темный вечер. Временами накрапывал дождь. Смена незнакомых лиц при свете фонарей действовала на воображение поручика. Он размечтался. Ему представлялось, что он так и будет все идти и идти без конца в этой возбуждающей атмосфере громадного города, окруженный таинственным, невидимым влиянием четырех миллионов человеческих жизней. Он смотрел на дома, думая о том, что делается за их ярко освещенными окнами; вглядывался в лица встречных и видел на всех на них печать озабоченности чем-то неизвестным ему, не то дурным и преступным, не то благородным и добрым.

   - Вот все говорят - война, война,- думал он,- а здесь разве не та же война? Разве это не поле битвы для человечества - большое, широкое?

   Тут он стал удивляться тому, что вот он идет один по такой обширной и сложной арене, и для него нет ни малейшего шанса испытать хотя бы что-нибудь похожее на приключение.

   - Всему свое время,- размышлял он дальше.- Я здесь чужой; быть может, и вид у меня странный. Но этот водоворот втянет со временем и меня.

   Стемнело еще больше, и вдруг с шумом хлынул холодный дождь. Брэкенбюри спрятался под деревья. Тут он заметил, что стоявший неподалеку извозчик знаком дает ему понять, что он свободен.

   Поручик обрадовался благоприятному случаю и махнул извозчику в ответ тросточкой. Тот подал свой кэб, и поручик уселся в лондонскую гондолу.

   - Куда прикажете? - спросил извозчик.

   - Куда хотите, туда и везите,- ответил Брэкенбюри.

   Кэб с изумительной быстротой помчался по дождю среди путаницы отдельных дач, до того похожих одна на другую - с садиком перед каждой, с плохо освещенными улицами,- что Брэкенбюри, сидя в быстро мчавшемся кэбе, скоро совсем перестал понимать, куда его везут. Одно время ему казалось, что извозчик просто забавляется и катает его себе вокруг одного небольшого квартала, но этому противоречила быстрота езды: извозчик, очевидно, спешил куда-нибудь, имея вполне определенную цель. Поручику вспомнились рассказы о том, как в Лондоне завозят приезжих в разные дурные притоны. Вдруг этот извозчик принадлежит к какому-нибудь разбойничьему товариществу? Вдруг его этак же завезут куда-нибудь и убьют? Такая мысль должна была явиться сама собой, когда кэб вдруг быстро завернул за угол и подкатил к садовым воротам дачи, от которых шла к дому длинная и широкая аллея. Дом был великолепно освещен. В это время от ворот отъезжал другой извозчичий кэб, и Брэкенбюри мог видеть, как какого-то господина впускали в главный подъезд и как его встречали ливрейные лакеи. Поручик очень удивился, что его кэб остановился возле самого дома, но приписал это простой случайности и преспокойно остался сидеть в экипаже, продолжая курить. Но вот открылась форточка вверху кэба, и извозчик сказал:

   - Приехали, сэр!

   - Приехали? - переспросил Брэкенбюри.- Куда приехали?

   - Вы сами же изволили сказать: "Ку