Стивенсон Роберт Льюис - Новые арабские ночи

дил с изумлением свои глаза то на меня, то на Клару.

   - Мистеру Кассилису известно все, что мне самой известно,- сказала Клара.

   - А мне неизвестно,- выпалил он,- откуда этот дьявол Кассилис сюда явился и что этот дьявол Кассилис здесь делает! Вы говорите, что женаты. Этому я совершенно не верю. Если бы вы были действительно женаты, то быстро получили бы развод - здесь, в Граденской топи. Всего четыре с половиной минуты требуется, Кассилис! Я содержу это маленькое кладбище специально для друзей.

   - Ну а для итальянца потребовалось больше, чем указанные вами четыре с половиной минуты, Норсмаур.

   Он опять посмотрел на меня, точно ошеломленный моими словами, и затем попросил меня, почти совершенно вежливо, объяснить ему, в чем дело.

   - Сейчас у вас слишком много шансов в сравнении со мной,- добавил он в заключение.

   Я конечно, согласился сообщить все, что знаю, и он внимательно слушал, не удерживаясь, впрочем, от разных восклицаний и проклятий, пока я рассказывал, как случайно попал в его поместье, как он, Норсмаур, меня чуть не заколол кинжалом, как я выследил итальянцев.

   - Так! - произнес он, когда я закончил.- Тут нет никаких сомнений. А что вы советуете делать?

   - Я предлагаю остаться с вами и протянуть друг другу руку, - был мой ответ.

   - Вы славный человек! - сказал он с какой-то особенной интонацией в голосе.

   - Я не боюсь,- сказал я.

   - Итак,- продолжал он,- предо мной муж и жена? И вы решитесь мне сказать это в глаза, мисс Хедльстон?

   - Собственно, мы еще не женаты, но дали друг другу слово,- ответила Клара,- и сдержим его, мы обвенчаемся при первой же возможности.

   - Браво! - воскликнул Норсмаур.- А мой уговор с вашим батюшкой? Будь я проклят, вы ведь не сумасшедшая женщина, вы понимаете, от чего зависит жизнь вашего отца, стоит мне лишь заложить руки в карманы и удалиться отсюда, и вашему отцу сегодня же перережут горло!

   Но Клара не растерялась.

   - Все это я знаю,- ответила она с удивительной находчивостью,- но знаю только, что вы этого не сделаете. Вы заключили с моим отцом сделку, недостойную джентльмена, но вы все же настоящий джентльмен, свое слово сдержите и никогда не покинете того, кому дали слово защитить.

   - Ага! - воскликнул Норсмаур.- Вы думаете, что я отдал яхту даром? Вы думаете, что это из любви к старому джентльмену я рискую свободой и жизнью? И еще затем, чтобы присутствовать на вашей свадьбе? Что ж,- добавил он со странной улыбкой,- быть может вы до некоторой степени правы... Но, вот Кассилис. Он-то знает меня хорошо. Такой ли я человек, чтобы можно мне довериться? Можно ли меня считать человеком надежным, щепетильным, добрым к кому бы то ни было? Вы это знаете?

   - Я знаю, что вы наговорили много лишнего,- возразила Клара,- но я уверена, что вы настоящий джентльмен, и, поверьте, мне не страшно.

   Норсмаур смотрел на нее восхищенными глазами, точно с особенным одобрением относясь к ее словам.

   - Но вы, Франк,- обратился он в мою сторону,- неужто вы думаете, что я уступлю ее вам без борьбы? Говорю вполне откровенно,- берегитесь, Франк! Скоро я схвачусь с вами не на жизнь, а на смерть!

   - Это будет в третий раз,- перебил я его, улыбаясь.

   - Ах да! Забыл. Действительно, в третий раз. Что же, третий раз, говорят, самый счастливый...

   - Вы подразумеваете, что в третий раз у вас к услугам будет уже экипаж "Красного Графа"? - спросил я, чувствуя, что начинаю злиться и желаю обозлить Норсмаура.

   Но он уже решил успокоиться и обратился только к Кларе:

   - Вы слышите, что он говорит?

   - Я слышу, что двое мужчин болтают пустое,- заявила она.- Я презирала бы себя за подобные мысли и речи. Да вы сами не верите ни единому слову из того, что сейчас говорили, охота вам выставлять себя не то злодеями, не то глупцами!

   - Браво! - воскликнул Норсмаур.- Это называется приговор, труба в день судный. Но она еще не миссис Кассилис, а потом что будет - посмотрим. Больше ничего не скажу, шансы сейчас не на моей стороне!

   Тут Клара очень меня удивила.

   - Я вас оставлю обоих,- сказала она быстро.- Отец слишком долго один в павильоне. Но помните, вы должны быть друзьями, потому что каждый из вас мне друг.

   Жена мне потом объяснила мотивы своего поступка. Она чувствовала, что, если она останется, то мы не перестанем пикироваться в ее присутствии и, быть может, серьезно даже поссоримся. Я думаю, что она была права, потому что, как только она ушла, мы оба совершенно успокоились и стали говорить с доверием друг к другу.

   Норсмаур все время смотрел Кларе вслед, пока она не скрылась за холмом.

   - Право, это замечательнейшая девушка на всем свете! - произнес он, добавив к тому весьма выразительную клятву.- Смотрите, какая деятельная, какая решительная!

   Я старался улучить минуту, чтобы скорее узнать общее положение дел, и потому, не поддерживая разговора о милой Кларе, спросил:

   - Как думаете, Норсмаур,- мы все попали в скверные обстоятельства?

   - О да! - ответил он с большим воодушевлением, глядя мне прямо в глаза.- Тут целый ад с чертями над нашей головой. Верите мне или нет, но я совершенно серьезно опасаюсь за свою жизнь.

   - Скажите мне одну вещь,- спросил я снова.- Причем итальянцы во всей этой истории? Что им нужно от мистера Хедльстона?

   - Разве не знаете?! - вскрикнул он.- Старый мошенник принял на хранение, и притом на тайное хранение, громадный капитал от итальянских карбонариев {Так назывались члены тайного политического союза, сначала направленного против владычества французов в Италии, а затем, в 20-х годах прошлого столетия, поставившего себе целью объединение Италии, под властью демократической республики. Сначала карбонарии переодевались угольщиками, откуда и произошло их название (carbonaro, по-итальянски,- угольщик).}: - целых двести восемьдесят тысяч фунтов, ну и, конечно, растратил его, не знаю только весь ли, неудачными спекуляциями. Из-за этой растраты не удалось восстание в Триденте или Парме, которое должно было послужить сигналом к революции во всей Италии, и теперь карбонарии гонятся за Хедльстоном, чтобы ему отомстить. Счастье будет, если наша шкура останется цела.

   - Карбонарии! - воскликнул я.- Ну, плохо дело! Не сдобровать старику.

   - То же и я думаю,- сказал Норсмаур.- Вообще, все мы тут попали в изрядную ловушку, и, откровенно говоря, я рад, что вы здесь и поможете нам. Если не удастся охранить старика, постараюсь, по крайней мере, спасти дочь... Идите в павильон и оставайтесь с нами. И вот вам мое слово, моя рука, я вам друг, пока старик не спасется или не будет убит. Но,- добавил он,- как только дело решится, мы снова соперники, и предупреждаю, берегитесь!

   - Идет! - ответил я.

   И мы пожали друг другу руки.

   - Теперь скорее в нашу цитадель! - сказал Норсмаур и быстро пошел против дождя.

  

   В павильон впустила нас Клара. Я почти не узнал комнат первого этажа,- они действительно были укреплены, как цитадель. Входная дверь, кроме прежних болтов, защищалась еще очень крепкой баррикадой, которую, однако, изнутри легко было разобрать настолько, чтобы быстро приотворить дверь. Из сеней мы прошли в столовую, слабо освещавшуюся лампой. Окна ее были защищены еще надежнее, чем наружный вход. Створки ставней были укреплены продольными и поперечными железными полосами, которые, в свою очередь, соединялись с другими металлическими подставками и брусками, упиравшимися частью в пол, частью в потолок, частью даже в противоположную стену. Вся эта защита выглядела прочной и удобной. Я не мог скрыть своего удивления.

   - Я здесь инженерствовал! - воскликнул Норсмаур.- Помните скамейки в саду? Вот они, видите, как пригодились!

   - Я не знал за вами столько талантов,- ответил я.- Настоящий крепостной инженер.

   - Нужно вам оружие? - спросил Норсмаур, указывая на большую коллекцию ружей и пистолетов, размещенную в удивительном порядке вдоль стены, несколько ружей наготове были прислонены к буфету.

   - Благодарю вас,- ответил я.- Со времени нашей ночной встречи, я не выхожу без револьвера. Но, сказать вам по правде, я нуждаюсь в подкреплении пищей, со вчерашнего вечера ничего не было у меня во рту.

   Норсмаур тотчас достал блюдо холодного мяса, к которому я присел с великим аппетитом, и бутылку хорошего бургундского, хотя, как я уже говорил выше, я всегда из принципа, избегал вина, и если в редких случаях его пил, то в самом ничтожном количестве; тут же, помнится, я с громадным удовольствием выпил почти всю бутылку,- не менее трех четвертей, но надо принять во внимание, что я в павильон пришел весь измокший и сильно озябший от дождя, и вино благотворно меня согрело.

   Во время еды я продолжал рассматривать и хвалить "укрепления".

   - Положительно, можно выдержать осаду! - решил я в заключении.

   - Да, но лишь очень коротенькую,- медленно промолвил Норсмаур, растягивая слова.- Впрочем, это вопрос второстепенный. Меня гораздо более смущают последствия такой осады. Перед нами двойная опасность! Если начнем отстреливаться, то, как ни безлюдны ближайшие окрестности, все же кто-нибудь скоро услышит, и сбежится народ. Тогда одно из двух, или карбонарии успеют нас раньше убить, или сами разбегутся, но тогда же откроют Хедльстона, арестуют его и, конечно, нас, как его сообщников или укрывателей. Не правда ли, приятная дилемма, или смерть от карбонария, или тюрьма по закону? Плохо на этом свете иметь против себя закон! Я это уже высказал старому Хедльстону, и он, кажется, начал теперь разделять мое мнение...

   - Кстати. Раз вы заговорили о Хедльстоне,- заметил я,- что это за человек?

   - Он? - воскликнул Норсмаур.- О, это зловредная штука! Я, собственно, ничего не имел бы против того, чтобы схватили его все черти, какие только есть в Италии, и мгновенно свернули бы ему шею. Я ему совершенно не сочувствую, вы меня понимаете? Я просто с ним заключил сделку,- за руку его дочери обещал спасти его от закона и итальянской мести, и должен ее довести до конца.

   - О, это я, конечно, понимаю,- сказал я.- А как мистер Хедльстон примет мое появление?

   - О, предоставьте это Кларе! - ответил Норсмаур.

   При других обстоятельствах я ударил бы Норсмаура по лицу за такую грубую фамильярность по отношению к имени моей невесты, но мы заключили перемирие, и я счел необходимым его соблюдать. Нужно заметить, что и Норсмаур держался того же взгляда все время, пока Хедльстону и, главное, его дочери грозила опасность. Могу засвидетельствовать самым торжественным образом, но не без гордости, что вправе то же самое утверждать относительно моего поведения. И для нас обоих это было дело очень не легкое; действительно, вряд ли когда двое мужчин попадали в такое исключительно странное и раздражающее положение.

   После того как я закончил есть, мы принялись за последовательный осмотр нижнего этажа. Мы перепробовали укрепления каждого окна и кое-где старались их усилить, по всему павильону разносились звонкие удары наших молотков. Я предложил проделать несколько маленьких отверстий в ставнях, чтобы иметь возможность наблюдать места, ближайшие к павильону, но оказалось, что есть уже достаточно таких отверстий в верхнем этаже.

   Хотя все укрепления казались вполне надежными, все же этот осмотр не принес мне успокоения. Удручала мысль, что предстоит защищать семь мест - две двери и пять окон на нижнем этаже, а всех защитников, включая даже Клару и больного старика, было четверо против неизвестного числа нападающих. Я высказал Норсмауру свои опасения, и он с полной искренностью ответил, что разделяет мою тревогу.

   - Да что много говорить! - прибавил он.- Не пройдет суток, как нас всех зарежут, и вместо погребения, бросят в Граденскую топь. Для себя я уже это считаю на роду у меня написанным.

   Я невольно вздрогнул при упоминании о Граденских песках, но, стараясь успокоить Норсмаура, напомнил, что враги пощадили меня в лесу.

   - Не обольщайтесь! - ответил он.- Тогда ваша связь с павильоном не была еще установлена, а теперь вы в одной компании со старым банкиром. Всех нас, без исключения, бросят в топь,- попомните мои слова!

   Я почувствовал гнетущий страх за Клару, и тут же послышался ее милый голос, призывавший нас наверх. Норсмаур пошел впереди, показывая мне дорогу, и постучался в дверь комнаты, над которой и девять лет тому назад, и теперь была надпись: "Спальная моего дяди",- такова была предсмертная воля строителя павильона.

   - Войдите, Норсмаур! Войдите, пожалуйста, дорогой сэр Кассилис! - послышался голос изнутри.

   Дверь приотворил Норсмаур и пропустил меня вперед. В то же мгновение Клара уходила от отца через боковую дверь в комнату, которая прежде служила студией, а теперь была обращена в ее спальню. В кровати, отодвинутой к задней стене,- а когда я осматривал павильон перед приездом Норсмаура, она стояла у самого окна,- сидел Бернард Хедльстон.

   Хотя в ночь высадки я только мельком, при свете слабого фонаря, видел его черты, но я тотчас узнал того, который теперь носил звание злостного банкрота. Его бледное, изможденное лицо обрамляла большая рыжая борода и длинные бакенбарды того же цвета; высокие скулы и кривой нос придавали ему вид монгола, голова была покрыта черным шелковым колпаком, который вместе с зеленым пологом кровати еще сильнее оттенил лихорадочный блеск светлых его глаз и мертвенную бледность лица. Рядом с ним, на кровати, раскрыта была массивная Библия, и тут же лежали большие золотые очки, я заметил также пачку других книг на стойке у изголовья кровати.

   Старик сидел, окруженный подушками и сильно нагнувшись вперед, его голова склонилась почти до колен, пока он не приподнял ее, чтобы меня приветствовать. Я думаю, что, если бы не суждено было ему умереть другой смертью, он через несколько недель все равно скончался бы от истощения сил.

   Хедльстон протянул мне руку - длинную, тонкую и до неприятности волосатую.

   - Пожалуйте, пожалуйте, мистер Кассилис! - произнес он торопливо.- Еще покровитель,- он откашлялся,- второй покровитель. Мой лучший привет вам, мистер Кассилис, как доброму другу моей дочери. Вот они собрались около меня, друзья моей дочери, хотят меня спасти... Благослови их, Господи!

   Я готовился к этой встрече, старался внушить себе доброе расположение к отцу моей Клары, но, увидев старика, услышав его вкрадчивый голос, явно преувеличенную, притворную любезность, сразу почувствовал, что исчезли все мои доброжелательные намерения. Я убедился, что не в состоянии ему симпатизировать, и свою руку протянул, протестуя в мыслях против этой вынужденной церемонии.

   - Кассилис хороший человек,- сказал Норсмаур,- он один стоит десяти!

   - Я слышал,- горячо воскликнул старик,- то же самое мне говорила дочь! Ах, мистер Кассилис, вы видите, покарал меня мой грех! Я очень, очень низко пал, но меня немного поддерживает раскаяние. Мы все должны предстать перед лицом Всевышнего, мистер Кассилис! Я являюсь слишком поздно, но с искренним, клянусь, смирением на Его суд.

   - Ну, затянул песенку! - грубо заметил Норсмаур.

   - Нет, нет, дорогой Норсмаур! - крикнул банкир.- Не говорите этого, не искушайте меня! Вы забываете, дорогой мой, что в эту же ночь может призвать меня Господь.

   Нельзя было без жалости смотреть на угнетенное состояние старика. Я сам разделял мнение Норсмаура и от души смеялся про себя, слыша увещания, которые он расточал старому грешнику.

   - Бросьте, Хедльстон! - продолжал Норсмаур.- Вы к себе несправедливы. Вы человек, в полном смысле, мира сего, прошли, что называется, сквозь огонь и медные трубы раньше еще, чем я родился. Ваша совесть... выдублена как самая лучшая южно-американская кожа, и вы только забыли продубить печень, отсюда все беспокойства!

   - Ах, шутник, шутник! - сказал Хедльстон, грозя пальцем.- Правда, я никогда не был ригористом, я всегда ненавидел ригоризм, но всегда оставались у меня добрые чувства. Я был нехороший человек, мистер Кассилис, я не думаю этого отрицать, но я испортился только после смерти жены. Тяжело вдовому жить... За мной очень много грехов, я не отказываюсь от этого, но есть же и в них мера, я надеюсь. И, если уже говорить... Ай! - крикнул он внезапно.

   Его голова приподнялась, пальцы растопырились, лицо исказилось от страха, вытаращенные глаза смотрели на окно...

   - Нет. Ничего нет, слава тебе Господи! Это был шум от дождя,- прибавил он после паузы с невыразимым облегчением.

   Он откинул спину на подушки и несколько секунд казался очень близким к обмороку, но пересилил недомогание и волнующимся, дрожащим голосом начал снова меня благодарить за готовность стать на его защиту.

   - Позвольте мне задать вам один вопрос, мистер. Хедльстон,- сказал я, дав ему договорить и успокоиться.- Правда, что при вас есть еще деньги?

   Этот вопрос заметно ему не понравился, и он с неохотой ответил, что, действительно, при нем остались деньги, но весьма немного.

   - Хорошо,- продолжал я.- Ведь именно за этими деньгами гонятся итальянцы. Отчего же вы им не отдаете?

   - Ах, мистер Кассилис,- возразил он, покачав головой,- я хотел отдать; я предлагал, но они не денег, а крови моей требуют!

   - Хедльстон, если уж говорить, то говорить всю правду! - вмешался Норсмаур.- Вы должны сказать, сколько вы им предлагали, а предложили очень мало, сравнительно с той суммой, которая у них пропала, и из-за этого, Франк, они и требуют другой расплаты. И эти итальянцы просто рассудили. Они и остатки денег возьмут, и кровью отомстят за пропажу остальных.

   - Деньги здесь, в павильоне? - спросил я.

   - Здесь,- ответил Норсмаур.- Пусть бы они лучше лежали на дне морском...

   Вдруг он крикнул Хедльстону:

   - Что это вы мне делаете какие-то гримасы? Или вы думаете, что Кассилис нас продаст?

   Хедльстон, разумеется, ответил, что ничего подобного не могло быть у него в мыслях.

   - К чему вы о деньгах спросили, Франк? - обратился ко мне Норсмаур.

   - Я хотел предложить небольшое занятие до обеда,- ответил я.- Предлагаю пересчитать все эти деньги и положить их перед дверью павильона. Если придут карбонарии, пусть они деньги и возьмут. Это ведь их собственность.

   - О, нет, нет! - воскликнул Хедльстон.- Эти деньги им не принадлежат. Если уж отдавать, так в пользу всех кредиторов, пропорционально их вкладам...

   - Что говорить пустое, Хедльстон! - прервал его Норсмаур.- Вы этого, все равно, не сделаете.

   - А моя дочь? С чем она останется? - простонал презренный старик.

   - Ваша дочь в этих деньгах не нуждается. У нее два поклонника, Кассилис и я,- и оба мы не нищие, и кого бы из нас она ни выбрала, без средств не останется. Ну а что касается вас, то, чтобы покончить с вопросом, скажу, во-первых, что вы не имеете права ни на один фарсинг из этой суммы, а во-вторых, вам смерть с часу на час угрожает. Зачем же вам деньги?

   Разумеется, это было жестоко сказано, но Хедльстон не внушал никакой симпатии, и хотя я заметил, как он от слов Норсмаура скорчился, все же и я решил прибавить свой удар.

   - Норсмаур и я, мы готовы оказать всю свою помощь, чтобы спасти вам жизнь, но неужели вы думаете, что мы способны укрывать краденые деньги?

   Старик снова содрогнулся, на лице показалось гневное выражение, но он благоразумно удержался.

   - Дорогие мои друзья,- сказал он, наконец,- делайте с моими деньгами все, что хотите. Я все передаю в ваши руки. Дайте мне только успокоиться.

   Мы с радостью отошли от него. Бросив около двери последний взгляд, я видел, как он положил большую Библию на колени и дрожащими руками надевал очки, чтобы приступить к чтению.

  

   Воспоминание о том, что произошло после полудня, навсегда запечатлелось в моем мозгу. Норсмаур и я были убеждены в неминуемости атаки, и, будь в нашей власти повлиять на ход обстоятельств, мы сами ускорили бы развязку критического положения. Самое худшее, что могло бы случиться, это то, что нас захватили бы врасплох, и, однако, трудно было себе представить более невыносимое состояние, чем отсрочка этой развязки. Я пробовал было читать. Хотя я никогда, что называется, не глотал книг, все же очень много читал. Однако в этот день все книги, за которые я только брался, казались мне неодолимо скучными. Даже разговор не клеился, а часы все шли да шли. То и дело Норсмаур или я подходили к окнам и долго озирали дюны или с трепетом прислушивались к шуму извне. Однако ничто не обнаруживало присутствия наших врагов.

   Мы несколько раз возвращались к обсуждению моего предложения отдать итальянцам деньги. Разумеется, при большем хладнокровии мы признали бы этот план совсем не умным, но в нашем волнении это показалось последним средством к спасению, и план был окончательно принят.

   Деньги состояли частью из звонкой монеты, частью из ассигнаций, были и аккредитивы на имя некоего Джемса Грегори. Мы их собрали, пересчитали, заключили в денежную сумку, принадлежавшую Норсмауру, и составили на итальянском языке письмо с нужными объяснениями. Письмо было подписано нами обоими и содержало клятвенное уверение, что у Хедльстона после банкротства не осталось никаких денег, кроме тех, которые мы добровольно передаем. Это был самый сумасшедший поступок двух человек, думавших, что они обладают здравым умом. В самом деле, сумка могла попасть не в те руки, для которых была предназначена, и тогда не только пропали бы деньги, но мы документально были бы изобличены в преступлении, совершенном не нами. Но, как я уже сказал, никто из нас не в состоянии был хладнокровно разобраться в этой ужасной путанице, и, хорошо ли или худо, мы жаждали только скорее покончить с делом. К тому же мы были убеждены, что все холмы на дюнах наполнены шпионами, следившими за всеми нашими движениями, и потому наше появление вместе с сумкой могло привести к переговорам, быть может, даже к компромиссу.

   Было около трех, когда мы вышли из павильона. Дождь перестал, и солнце светило уже приветливо. Никогда чайки так близко не подлетали к дому и не выказывали так мало боязни человеческих существ. У самого порога одна из них чуть не задела наших голов, дикий ее крик раздался прямо в моем ухе.

   - Это для нас плохая примета,- сказал Норсмаур, который, подобно почти всем свободомыслящим, далеко не свободен был от суеверий,- чайки предчувстуют, что мы оба будем убиты.

   Я сделал ему легкое возражение, но лишь наполовину искреннее, так как это обстоятельство и на меня повлияло удручающим образом.

   Перед домом, саженях в двух, была полоска газона, на нее я положил сумку с деньгами, а Норсмаур махал белым платком над головой, чтобы обратить внимание врага. Никто, однако, не показался. Мы тогда стали кричать по-итальянски, что являемся посредниками, но, кроме шума морского прибоя и крика чаек, тишина ничем не нарушалась. Это молчание угнетало душу. Я посмотрел на Норсмаура, он был необыкновенно бледен и нервно поворачивался во все стороны, точно боялся, что враг успеет проскользнуть в дверь павильона.

   - Боже мой,- шепнул он мне,- это уж слишком!

   Я отвечал тем же шепотом:

   - А вдруг они все ушли?

   - Посмотрите туда,- возразил он, указывая поворотом головы на подозрительное место.

   Я взглянул в том направлении. В северной части леса, над деревьями, вздымался легкий дымок, совершенно отчетливо видный.

   - Норсмаур,- мы продолжали переговариваться шепотом,- невозможно, чтобы это продолжалось. Если уж погибать, то пусть это произойдет скорее. Оставайтесь тут караулить павильон, а я пойду вперед и, будьте уверены, доберусь до их лагеря.

   Прищурив глаза и еще раз посмотрев кругом, он кивком головы выразил свое согласие.

   Сердце мое билось как молоток, когда я быстро шел к лесу. Поначалу я чувствовал озноб и холод, теперь тело мое точно горело. Дорога была страшно неровная, на каждом шагу могли бы оказаться сотни людей, скрытых за кустами и холмами. Мне пригодилось прежнее знание местности, я мог выбрать дорогу по наиболее высоким холмам, откуда еще издали легко усмотреть врага. Скоро я был вознагражден за свою предусмотрительность. Взойдя на холм, несколько возвышавшийся над остальной местностью, я увидел саженях в двадцати пяти, человека, который, низко согнувшись, старался быстро пробежать по дну оврага. Очевидно, я открыл одного из шпионов в его засаде. Тотчас я окликнул его по-английски и по-итальянски, он же, заметив, что скрываться дальше бесполезно, выскочил из оврага и стрелой побежал по направлению к лесу.

   Разумеется, я в погоню не пустился. Я узнал то, что нам было нужно, а именно, что за нами следят, и павильон в осаде, поэтому я поспешил обратно кратчайшим путем к месту, где ожидал меня Норсмаур с денежной сумкой. Он был еще бледнее прежнего, голос его дрожал.

   - Могли вы рассмотреть на кого он похож?

   - Я видел только его спину.

   - Знаете, Франк, войдем в дом. Я совсем не трус, но мне невмоготу здесь оставаться! - проговорил он страстным шепотом.

   Вокруг павильона все было тихо, и солнце мягко сияло перед закатом. Даже чайки описывали свои круги на большем расстоянии и опускались на песчаные холмы берега около бухты. Эта тишина, однако, производила более устрашающее впечатление, чем целый полк солдат с заряженным оружием, и только когда мы плотно забаррикадировали дверь, я почувствовал некоторое облегчение, и у меня прояснилось сознание. Мы с Норсмауром обменялись быстрым взглядом, и я думаю, что каждый из нас был поражен бледностью и расстроенным видом другого.

   - Вы были правы,- сказал я,- все погибло! Дайте руку, старый товарищ, на прощание.

   - О да,- воскликнул он,- пожмем друг другу руки, но помните,- я не хочу хитрить. Если, благодаря какому-нибудь невозможному случаю мы избавимся от этой опасности, я опять ваш враг и... тогда берегитесь!

   - Ну, это уже старо,- ответил я,- и, пожалуй, надоело.

   Норсмаур был точно поражен моим ответом, он молча подошел к лестнице и остановился.

   - Вы меня не понимаете,- сказал он,- я не обманщик и сам оберегаю себя, вот и все. Это, может быть, и старо, и надоело вам, мистер Кассилис, но это мне совершенно все равно. Я говорю то, что мне нравится, а не то, что вам может казаться приятно или неприятно для вас. Подите лучше наверх и поухаживайте за девицей, пока еще есть время. Что же меня касается, я здесь останусь.

   - И я останусь с вами,- заявил я,- неужто вы думаете, что я позволю себе воспользоваться каким-либо запретным плодом, хотя бы и с вашего разрешения?

   - Франк,- ответил он с улыбкой,- это просто несчастье, что вы такой осел... Казалось бы, у вас есть все, чтобы быть человеком. Я только потом буду вашим врагом, а теперь вы совершенно напрасно стараетесь меня раздразнить и вывести из себя. А знаете ли вы,- продолжал он уже мягким голосом,- ведь мы с вами два самых несчастных человека в Англии. Мы дожили до тридцатипятилетнего возраста, нет у нас жены, нет ребенка, нет никого, о ком бы заботиться, для кого, для чего жить. Бедные, жалкие мы черти! И вот теперь оба сцепились из-за девушки! Как будто их мало в Соединенном Королевстве - несколько миллионов! Ах, Франк, Франк, от всей души жалею того из нас, кто - я или вы - потеряет в этой игре. Как это говорится в писании - лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов и потопили его в глубине морской... Давайте лучше выпьем,- заключил он внезапно, но без всякого выражения легкомыслия.

   Я был тронут его словами; я чувствовал, что для него они много значат, и потому согласился. Он сел за стол, налил стакан хереса и поднес его к своим глазам.

   - Если вы победите меня, Франк,- сказал он,- я запью, а вы что сделаете, если победителем выйду я?

   - Право, не знаю,- был мой ответ.

   - Так,- сказал он,- ну что же, выпьем, а вот и тост, подходящий к случаю: "Italia irredenta" {За непримиримую Италию!}.

   Остаток дня прошел в той же вынужденной бездеятельности и утомительной тоске. Пришло время обеда. Я стал накрывать стол, а Норсмаур с Кларой готовили к столу хранившиеся в кухне кушанья. Проходя раза два-три мимо них, я был очень удивлен, что речь все шла обо мне. Норсмаур шутил и предлагал разные способы, чтобы Клара вернее разобралась в своих женихах, но при этом он ни слова не произнес в мое осуждение и больше смеялся над самим собой. Зная Норсмаура, я чувствовал, какую борьбу он переживает в душе,- и это, в связи с окружавшей нас трагической опасностью, взволновало меня до слез; помню мелькнула мысль,- между прочим, совершенно бесплодная,- что вот три благородных человека через несколько часов должны погибнуть из-за вора-банкира.

   Перед тем как садиться за стол, я через ставни верхнего этажа осмотрел еще раз окружавшую нас местность. Наступал уже вечер. Дюны казались совершенно безлюдными и денежная сумка оставалась не тронутой.

   Хедльстон, в широком желтом халате, сел за один конец стола, Клара - за другой. Норсмаур и я очутились визави. Лампы ярко горели, вино было хорошее, кушанья, хотя и холодные, оказались отлично приготовленными. Точно по молчаливому соглашению никто из нас не заговаривал об ожидавшей нас катастрофе, и, если принять во внимание нашу трагическую обстановку, мы провели обеденное время с удивительной беспечностью, даже с весельем. Правда, то Норсмаур, то я вставали из-за стола и обходили все окна, и каждый раз Хедльстон вначале сильно смущался и с тревогой осматривался кругом, но он почти тотчас наполнял свой стакан и, вытерев лоб платком, снова заводил общий разговор.

   Я был удивлен его умом и обширностью знаний. Разумеется, это был недюжинный человек. Он много наблюдал в жизни, многое читал, обладал, очевидно, выдающимися способностями, и хотя он нисколько не сделался для меня более симпатичным, но я мог понять его успех в жизни и тот огромный почет, которым он пользовался до банкротства. Это был вполне светский человек, владевший в совершенстве талантом занимать общество. Я его раз только в жизни и слышал, и притом в обстановке самой неблагоприятной, но все же я считаю его одним из наиболее блестящих собеседников, каких я только встречал. Он начал рассказывать с большим юмором,- и, по-видимому, не чувствуя никакой неловкости,- о проделках какой-то торговой компании, с которой он столкнулся в юности,- а быть может, он сам в ней участвовал,- и положительно увлек нас своим рассказом, хотя все время к чувству веселости присоединялось какое-то ощущение неловкости за оратора. Вдруг беседа оборвалась самым внезапным образом.

   Послышался звук, точно кто-то провел мокрым пальцем по стеклу. Мы сразу все побелели как полотно, и сидели точно парализованные, даже язык у всех отнялся.

   - Кажется, это улитка? - произнес я наконец.- Я слыхал, что эти животные издают довольно громкий звук, когда ползают по стеклу.

   - Какая там улитка, будь она проклята! - вскрикнул Норсмаур.- Слушайте!

   Тот же звук послышался еще два раза, через правильные промежутки, а затем сквозь запертые ставни раздалось необыкновенно громким голосом итальянское слово "traditore" {Предатель!}.

   У Хедльстона откинулась назад голова, задрожали ресницы, он без сознания упал под стол. Норсмаур и я бросились к ружьям у шкафа, Клара вскочила на ноги и обеими руками схватила себя за горло, очевидно, чтобы задержать крик ужаса.

   Мы стояли, готовые к атаке, но прошла секунда, другая, третья: шла минута за минутой, а вокруг павильона была полная тишина, нарушаемая лишь однообразным гулом морского прибоя.

   - Живей! - воскликнул Норсмаур.- Надо скорей перетащить старика наверх, пока они не пришли!

  

   Все трое мы с большим трудом перенесли старого банкира наверх, в "дядину комнату"; он все время оставался в глубоком обмороке. Клара стала мочить ему голову и грудь, я же и Норсмаур поспешили к верхним окнам, в которых, как я уже говорил, проделаны были широкие щели, позволявшие осматривать местность вокруг павильона на большое расстояние. Небо очистилось от туч; взошел полный месяц и далеко на дюны разливал свой ясный свет. Ничего подозрительного нельзя было заметить и, если бы не неровности почвы и черневшие кусты, за которыми легко могли спрятаться итальянцы, казалось бы, что окрестности совершенно безлюдны.

   - Слава Богу, Агги сегодня не должна придти,- подумал вслух Норсмаур.

   Агти было имя старой няни. Очевидно, он только сейчас ее вспомнил, взглянув, вероятно, на обычную ее ночную дорогу, но и эта забота, хотя поздняя, и задушевный тон, которым она была высказана, явились для меня совершенно новой чертой в таком черством эгоисте, каким я прежде знал Норсмаура.

   Мы снова находились в вынужденном, пассивном ожидании. Норсмаур подошел к камину и протянул руки к раскаленной золе, точно ему стало холодно. Я машинально следил за его движениями, выступил немного вперед и стал спиной к окну. Почти в тот же момент послышался какой-то шум: то треснуло оконное стекло над самой моей головой, и дюймах в двух от меня пролетела пуля, застрявшая в противоположной стене. Я инстинктивно подался назад, в угол за окно; одновременно бросилась туда и Клара с криком отчаяния. Она думала, что я ранен. Я старался ее успокоить,- говорил, что ее заботливость обо мне так велика, так трогательна, так приятна, что я готов каждый день и в течение всего дня подвергаться выстрелам, лишь бы в награду видеть такие проявления ее чувств,- но она долго не могла прийти в себя; к ласковым словам прибавились нежные ласки, точно мы совершенно забыли окружавшую обстановку, как вдруг раздался резкий голос Норсмаура.

   - Из духового ружья стреляли! - сказал он.- Изволите видеть: избегают шума...

   Усадив Клару на стул, я обернулся в сторону Норсмаура. Он стоял спиной к камину, заложив назад руки с судорожно сжатыми пальцами. Дикий взгляд, знакомое, свирепое выражение лица ясно говорило о клокотавшей в его груди буре. Это был тот же взгляд, который я у него заметил, когда в мартовскую ночь он на меня бросился как дикий зверь и хотел задушить. Он смотрел прямо вперед, но все же мог нас видеть, и ярость его способна была внезапно разразиться подобно шторму. Признаюсь, я дрожал за ближайшую минуту: перед той битвой, которая нас ожидала извне, могла еще разыграться борьба на смерть внутри стен. Так мы простояли несколько секунд; я зорко следил за ним, готовясь к его нападению. Внезапно на лице его мелькнула перемена, точно облегчение. Он взял стоявшую за ним лампу и обернулся к нам.

   - Необходимо выяснить одну вещь,- сказал он сравнительно спокойно,- кого намеревались они убить? Кого-нибудь из нас или только Хедльстона? Как думаете? Они приняли вас за него или выстрелили в первого, кто приблизился к окну?

   - Я убежден, что они меня приняли за Хедльстона,- ответил я,- я почти такой же высокий.

   - Вот я сейчас в этом удостоверюсь,- произнес Норсмаур с особенной твердостью.

   И он медленно подошел к окну, поднял над своей головой лампу и простоял не менее полминуты, спокойно ожидая покушения на свою жизнь.

   Клара было бросилась вперед, чтобы оттащить его от опасного места, но с эгоизмом, который я счел вполне извинительным, я силой ее удержал около себя.

   - Да,- сказал Норсмаур, хладнокровно отходя от окна,- действительно, они ищут одного лишь Хедльстона.

   - О, мистер Норсмаур! - воскликнула Клара, она не нашлась что сказать, но Норсмаур мог видеть, что его смелость была оценена по достоинству.

   Он же со своей стороны смотрел на меня, гордо подняв голову и с выражением торжества. Я сразу понял, что он рискнул жизнью единственно с целью сместить меня с положения героя дня. Он хрустнул пальцами.

   - Дело только завязывается,- сказал он,- потом, когда начнется схватка, они не будут так разборчивы.

   Извне послышался громкий призыв к нам. Через щель ставни при лунном свете мы увидели человека, стоявшего с чем-то белым в протянутой руке.

   Это был тот же человек, который произнес слово "предатель". Своим необыкновенно громким голосом, который через ставни проникал во все уголки павильона и мог бы быть даже услышан из леса, он объявил, что если предатель "Одльстон" будет им выдан, то остальные получат полную свободу. Если же нет, то все погибнут вместе с предателем.

   - Ну, Хедльстон, что вы на это скажете? - спросил Норсмаур, обернувшись в сторону постели.

   До этого момента банкир не выказывал никаких признаков жизни, и я думал, что он продолжает лежать в обмороке. Но тут он как бы сразу очнулся и в бессвязных фразах, точно больной в бреду, только умолял нас не выдать его, не покинуть... Это была самая отвратительная сцена, какую я только мог вообразить.

   - Довольно! - крикнул Норсмаур.

   Отворив настежь окно, он высунул голову и возбужденным голосом, забывая не только об опасности, но и о присутствии молодой леди, начал ругать посланника в самых отборных выражениях, как на английском, так и на итальянском языке, и кончил пожеланием ему уйти подобру-поздорову туда, откуда он пришел. Я убежден, что эта возможность выругаться вовсю в ту минуту, которая угрожала немедленной смертью, доставила Норсмауру высочайшее наслаждение.

   В это время итальянец положил свой парламентерский флаг в карман и исчез за песчаным холмом.

   - Они благородно начали войну,- сказал Норсмаур,- очевидно, все джентльмены и военные. По правде сказать, я очень хотел бы, чтобы мы могли поменяться местами, и для вас, Франк, и особенно для вас, дорогая мисс Клара. Оставили бы эту злосчастную тварь на его постели, будь с ним что будет. Что? Не глядите так возмущенно, мы все сейчас перейдем в то состояние, которое называется вечностью. И отчего нам искренно не высказаться? Что касается меня, то если я мог бы сначала задушить Хедльстона, а затем взять Клару в мои объятия, я умер бы с удовольствием, даже с гордостью. Клянусь Богом, я расцелую ее хотя бы насильно!

   Прежде чем я мог заступиться, Норсмаур грубо обнял и стал целовать отбивавшуюся от него Клару. Но тут я набросился на него с такой силой, что он сразу должен был выпустить несчастную девушку, и грузно упал, ударившись о стену. К моему удивлению, он даже не встал, чтобы на меня напасть, а только захохотал. Он хохотал так громко и так долго, что мы подумали, что он лишился рассудка.

   - Ну, Франк,- сказал он, когда несколько успокоился,- теперь ваша очередь. Вот вам моя рука. Прощайте, до свидания!

   И, видя, что я стою неподвижно и смотрю на него с негодованием, он воскликнул:

   - Эх вы, человек! Вы находите время сердиться? Неужто вы думаете, что мы и умирать будем со всеми приличными манерами, принятыми в обществе? Ну я поцеловал девицу и очень тому рад. Теперь поцелуйте вы ее, и будем квиты!

  

   Я отвернулся с чувством презрения, которого не мог скрыть.

   - Как вам угодно,- сказал он,- вы были глупым фатом в жизни, фатом вы и умрете.

   Он уселся в кресло, положив ружье на колени, забавляясь взведением и опусканием курка, но я видел, что его покинуло оживленное, почти веселое, настроение, и на смену надвинулись тучи в его душу.

   Во все время этой сцены нападавшие могли подойти к самому дому и начать атаку, потому что мы трое совершенно забыли об угрожавшей нам опасности. Но тут Хедльстон вдруг вскрикнул и прыгнул с кровати.

   Я спросил его, в чем дело.

   - Пожар! - крикнул он.- Они подожгли дом!

   Норсмаур тотчас вскочил на ноги, и мы выбежали в соседнюю комнату. Она была ярко освещена зловещим красным светом. Пламя поднялось до окна, и подгоревшая ставня рухнула на ковер с бряцающим шумом. Итальянцы подожгли боковую пристройку, где Норсмаур проявлял свои фотографические негативы.

   - Дело жаркое! - воскликнул Норсмаур.- Скорее назад.

   Мы бросились к нашим наблюдательным постам и увидели, что вдоль всей задней стены павильона были устроены костры и притом, вероятно, политые каким-нибудь минеральным маслом, потому что, несмотря на начавшийся дождь, они не переставали разгораться. Огонь, как уже сказано, занялся с пристройки, и с каждым мгновением пламя поднималось все выше; с минуты на минуту должна была загореться задняя дверь павильона, около которой был разложен особый большой костер, уже вполне разгоревшийся; даже углы крыши начинали тлеть,- мы могли их видеть, потому что края крыши, построенной на крепких деревянных балках, далеко выступали из-за стен. При ярком отблеске огня мы посмотрели и направо, и налево,- и не заметили ни единого человеческого существа на открытом месте вокруг павильона. В эту минуту в комнату ворвались клубы горячего и едкого дыма.

   - Ну, конец! - вскрикнул