Главная » Книги

Лондон Джек - Тайна женской души

Лондон Джек - Тайна женской души


1 2 3


Джек Лондон

Тайна женской души

Из сборника "Смок и Малыш"

Wonder of Woman (1911)

Перевод В. Оречкиной

   Лондон Д. Собрание повестей и рассказов (1911-1916): М., "Престиж Бук", 2011.
  

I

   - Как хочешь, а мне сдается, что ты не торопишься жениться, - заметил Малыш, возобновляя прерванную несколько минут назад беседу.
   Смок сидел на краю спального мешка и внимательно рассматривал лапы собаки, которая, рыча, валялась перед ним в снегу. Он ничего не ответил. Малыш повернул над огнем дымящийся мокасин, насаженный на палку, и взглянул на товарища.
   - Посмотри-ка на это северное сияние, - продолжал он, - легкомысленная штучка, правда? Точь-в-точь этакая приплясывающая бабенка. Самая лучшая из них легкомысленна, если только она не дура. И все они - кошки, все до одной, самые маленькие и самые большие, самые смазливые и наоборот. А когда они преследуют приглянувшегося им мужчину, то становятся настоящими рыкающими львицами и воющими гиенами.
   Монолог иссяк. Смок ударил собаку, сделавшую попытку укусить его за руку, и продолжал исследовать ее истерзанные, окровавленные лапы.
   - Да, - вновь продолжил Малыш. - Может, я бы и женился, если бы захотел. А может, был бы теперь женат и без всякого хотения, если бы не умел быстро бегать. Хочешь знать, Смок, что меня спасло? Сейчас я тебе скажу. Легкие! Ну и бежал же я! Хотел бы я видеть бабу, которая могла бы меня догнать!
   Смок отпустил собаку и тоже стал сушить над огнем мокасины, от которых валил пар.
   - Завтра будем отдыхать и шить собакам мокасины, - соблаговолил он заметить. - Этот наст калечит им лапы.
   - А не двинуться ли дальше? - возразил Малыш. - На обратный путь у нас не хватит продовольствия, и если мы в самом ближайшем времени не встретим стадо карибу или белых индейцев, то нам придется есть собак. Ну а кто видел этих белых индейцев? Слухи - и ничего больше. Да и как индеец может быть белым? Это все равно что белый чернокожий. Завтра надо непременно двинуться в путь, Смок. Вся местность кругом как вымерла. Вот уже неделю, мы даже зайца не видали. Мы должны перебраться из этой мертвой полосы в такое место, где водится дичь.
   - Они гораздо лучше побегут, если мы дадим им денек отдохнуть и наденем на них мокасины, - сказал Смок. - Попробуй завтра взобраться на какой-нибудь холм и как следует осмотреться. Мы, по-видимому, скоро выберемся на открытое место. Об этом-то и говорил Ла Пирл.
   - Гм! Ла Пирл, по его собственным словам, проходил здесь лет десять назад; притом он так обалдел от голода, что едва ли соображал, что кругом него делается. Вспомни, что он рассказывал об огромных флагах, развевающихся на вершинах гор. Понимаешь, до чего он обалдел? Да он и сам признавался, что ни разу не видел белых индейцев. Белых индейцев придумал Энтон. А Энтон протянул ноги за два года до того, как мы с тобой попали в Аляску. Ну что ж, все равно завтра погляжу. Может, и лося удастся подстрелить. Как ты насчет того, чтобы поспать?
  

II

   Все следующее утро Смок провел в лагере, занимаясь шитьем мокасин для собак и починкой обуви. В полдень он приготовил обед на двоих, съел свою порцию и стал поджидать Малыша. Через час он надел лыжи и отправился по следам товарища. Дорога вела вверх по руслу ручья, через узкую котловину, которая вдруг расширялась в лосиное пастбище. Впрочем, лоси сюда не заглядывали с первого снегопада прошлой осени. Следы Малыша пересекали пастбище и поднимались по пологому склону невысокого холма. Смок поднялся на его вершину и остановился. Следы спускались по другому склону. Первые сосны, росшие на берегу ручья, находились на расстоянии мили. По всей видимости, Малыш миновал их и пошел дальше.
   Смок взглянул на часы, вспомнил о надвигающихся сумерках, о собаках в лагере и решил воздержаться от дальнейшего путешествия. Но прежде чем двинуться обратно, он еще раз внимательно осмотрел местность. На востоке небосклон был загроможден зубчатыми обледенелыми вершинами Скалистых гор. Вся горная гряда как бы наступала, цепь за цепью, на северо-запад, отрезая путь на равнину, о которой говорил Ла Пирл. Казалось, эти горы сговорились отбросить путника обратно на запад, на Юкон.
   До полуночи Смок поддерживал большой костер, чтобы помочь Малышу найти дорогу. А поутру свернул стоянку, запряг собак и, дождавшись полного рассвета, пустился на поиски. В узком коридоре ущелья вожак, бежавший впереди, насторожил уши и заскулил, а вскоре Смок наткнулся на шестерых индейцев, шедших ему навстречу. Они шли налегке, без собак, неся на спине по маленькому тюку с самым необходимым снаряжением. Они окружили Смока и сильно удивили его своим поведением: было очевидно, что индейцы искали именно его. Говорили они на каком-то совершенно непонятном Смоку индейском наречии. Они не были белыми индейцами, но превосходили ростом и весом представителей любого племени, населяющего Юконский бассейн. Пятеро из них были вооружены старинными длинноствольными мушкетами, а в руках у шестого Смок увидел винчестер, в котором тотчас же признал собственность Малыша.
   Индейцы, без дальних проволочек, взяли его в плен. Он был безоружен, и ему оставалось только подчиниться. Содержимое его саней было тут же размещено по их тюкам, а ему самому дали тюк, состоявший из спальных мешков его и Малыша. Собак распрягли, а когда Смок запротестовал, один из индейцев знаками пояснил ему, что по этому пути саням не проехать. Смок подчинился неизбежному, спрятал сани в снег на берегу ручья и поплелся вслед за своими победителями. Они шли через гребень водораздела на север, по направлению к соснам, которые Смок видел накануне вечером.
   Первую ночь они провели в покинутом лагере, в котором индейцы стояли, по-видимому, несколько дней назад. Здесь было спрятано немного сушеной лососины и вяленого мяса вроде пеммикана. Все это они уложили в свои мешки. От лагеря тянулись бесчисленные следы лыж; вероятно, их оставили индейцы, захватившие Малыша, решил Смок.
   Еще до наступления темноты ему удалось отыскать следы, оставленные более узкими лыжами самого Малыша. Он стал знаками расспрашивать индейцев, и те, утвердительно кивнув, указали на север.
   На север показывали они и все последующие дни; на север лежал их путь, извивавшийся среди лабиринта зубчатых горных вершин. Снежный покров был тут гораздо толще, чем в долине; его приходилось на каждом шагу утаптывать лыжами. Индейцы - сплошь молодые люди - шли легко и быстро; и Смок не мог подавить щекочущее чувство гордости, заметив, что он без труда поспевает за ними.
   Через шесть дней они достигли центрального перевала и миновали его. По сравнению с обступившими его скалами он был невысок, но тем не менее переход через него представлял огромные трудности, а для нагруженных саней был и вовсе немыслим. После пяти дней бесконечных блужданий по лабиринту, опускавшемуся террасами все ниже и ниже, они вышли на открытую холмистую равнину, которую десять лет тому назад нашел Ла Пирл. Смок понял это с первого взгляда. Стоял холодный ветреный день - не меньше сорока градусов ниже нуля, и воздух был так прозрачен, что Смок мог видеть вдаль на сотню миль. Куда бы он ни обращал взгляд, повсюду перед ним расстилалась волнистая равнина. Далеко на востоке Скалистые горы все еще вздымали к небу свои снежные шапки. На юг и на запад тянулись зубчатые гряды только что пройденных ими отрогов. А в громадной впадине лежала открытая Ла Пирлом страна - занесенная снегом, но все же изобилующая в определенное время года дичью и пышно расцветающая летом.
   К полудню путники спустились по руслу широкого горного потока, миновали погребенные в снегах голые осины и, пройдя сосновую рощу, наткнулись на остатки большого, недавно покинутого лагеря. Бросив на него беглый взгляд, Смок решил, что костров в лагере было не менее четырех-пяти сотен и что, стало быть, здесь стояло племя, насчитывающее несколько тысяч человек. Дорога была так хорошо утоптана недавно прошедшими по ней толпами, что Смок и его стража сняли лыжи и, оставшись в одних мокасинах, ускорили шаг.
   Все чаще и чаще сказывалось присутствие дичи. Об этом можно было судить по множеству следов, оставленных волками и рысями, которые не могли бы здесь жить без охоты.
   Как-то раз один из индейцев издал возглас удовлетворения и указал на открытое снежное поле, сплошь усеянное начисто обглоданными костями карибу; снег был истоптан и взрыт так, словно тут сражалось целое войско. Смок понял, что охотники устроили здесь жестокое избиение дичи совсем недавно: снег еще не успел засыпать следов пиршества.
   Наступили долгие сумерки, но индейцы не проявляли ни малейшего желания сделать привал. Они упорно шли вперед, в сгущающуюся тьму; небосвод был ярко освещен огромными мерцающими звездами, плававшими в зеленоватой пелене трепетного северного сияния. Первыми почуяли близость жилья собаки Смока. Охваченные смутным волнением, они насторожили уши и заскулили. Вслед за ними и люди услышали дальний рокот, приглушенный расстоянием. Но в рокоте этом не звучала та тихая, мягкая грусть, которая обычно свойственна звукам, доносящимся издалека. Нет, то был какой-то дикий шум, прерывистая смена все более и более резких звуков, протяжный вой волкодавов, вопль тревоги и муки, в котором слышались отчаяние и мятеж. Смок вынул из своих часов стекло и, нащупав пальцами стрелки, установил время: было одиннадцать часов. Его спутники ускорили шаг. После томительного двенадцатичасового пути они нашли в себе силы идти еще быстрее, чуть ли не бежать. Пройдя темную сосновую рощу, они внезапно вступили в резко очерченную полосу света, лившегося от множества костров. Теперь шум стал еще сильнее. Перед ними раскинулся огромный лагерь.
   Путники шли по извилистым тропам охотничьего стана, и волна оглушительного шума вставала им навстречу и смыкалась за их спиной: крики, приветствия, вопросы и ответы, шутки, встреченные шутками же, рычание и щелкание клыков волкодавов, которые ринулись косматыми, яростными шерстяными комками на незнакомых собак Смока, женская брань, смех, детский плач, писк грудных младенцев, стоны больных, разбуженных для новых мук, - весь лагерный ад первобытного, не имеющего представления о нервах народа.
   Палками и прикладами ружей спутники Смока отогнали нападавших псов, в то время как его собственные собаки, испуганные таким количеством врагов, рыча и щелкая зубами, прижались к ногам своих покровителей.
   Они остановились подле большого костра, на утоптанном снегу. Малыш и двое юношей-индейцев сидели перед огнем на корточках и жарили куски мяса карибу. Трое других таких же юных индейцев вскочили с подстилок из сосновых веток, на которых они лежали, закутавшись в меха. Малыш поглядел через костер на своего товарища, но лицо его при этом не дрогнуло и осталось таким же бесстрастным, как у его сотрапезников-индейцев. Он не проронил ни звука и продолжал жарить мясо.
   - В чем дело? - несколько раздраженно спросил Смок. - Говорить разучился, что ли?
   Старая знакомая усмешка скользнула по лицу Малыша.
   - Нисколько, - ответил он. - Я индеец. Учусь ничему не удивляться. Когда они поймали тебя?
   - На другой день после того, как ты ушел.
   - Гм! - сказал Малыш, и насмешливый огонек вспыхнул в его глазах. - А вот я себя чувствую прекрасно и бесконечно благодарен тебе. Ты видишь перед собою лагерь холостяков.
   Он широким жестом обратил внимание Смока на великолепие обстановки, состоявшей из костра, сосновых циновок, положенных прямо на снег, палаток, сшитых из шкур карибу, и щитов от ветра, сплетенных из сосновых и ивовых ветвей.
   - А вот и сами холостяки. - Он указал на юношей и издал несколько гортанных звуков на их наречии; индейцы одобрительно сверкнули зубами и глазами. - Они рады познакомиться с тобой, садись и суши мокасины, а я тем временем приготовлю чего-нибудь поесть. А здорово я научился болтать по-ихнему, правда? Тебе тоже придется научиться, потому что, как видно, мы проживем здесь довольно долго. Кроме нас, тут есть еще один белый. Ирландец. Они поймали его лет шесть назад на Большом Невольничьем озере. Зовут его Дэнни Мак-Кэн. Устроился здесь и взял себе жену. У него уже есть двое ребят, но тем не менее он хочет улизнуть, как только представится удобный случай. Видишь вон тот небольшой костер, направо? Это его стоянка.
   По-видимому, костер Малыша был назначен Смоку как постоянное место жительства, так как конвой покинул его и собак и удалился в глубь лагеря.
   Пока Смок приводил в порядок свою обувь и жевал куски горячего мяса, Малыш не переставал стряпать и болтать.
   - Мы здорово влопались, Смок, уж ты мне поверь! И нам надо как следует поднатужиться, чтобы выбраться отсюда. Эти парни - самые что ни на есть подлинные дикие индейцы. Сами-то они не белые, зато вождь у них белый. Он говорит так, словно рот у него набит горячей кашей, и если он не чистокровный шотландец, то на свете вообще не существует штуки, именуемой шотландцем. Он хию-шукум, верховный вождь всей оравы. Слово его - закон. Это ты должен запомнить с самого начала. Дэнни Мак-Кэн вот уж шесть лет пытается удрать от него. Дэнни - парень не промах и все-таки никак не может обмануть его. Дэнни знает лазейку - нашел ее как-то на охоте - к западу от той дороги, по которой пришли мы с тобой. Но у него не хватает храбрости удрать в одиночку. Втроем мы, пожалуй, могли бы рискнуть. Бородач сколочен из крепкого дерева, но у него голова не совсем в порядке.
   - Кто такой Бородач? - осведомился Смок, на минуту переставая есть.
   - Бородач? Главный заправила. Это тот самый шотландец. Он становится стар и сейчас, наверное, уже спит. Но завтра он непременно придет посмотреть на тебя и доказать тебе, как по писаному, какой ты есть жалкий, ползучий червь по сравнению с ним. Вся эта земля принадлежит ему. Это ты должен как следует зарубить себе на носу. Ее никто никогда не исследовал, никто о ней понятия не имеет, словом - она его. И уж он не даст тебе забыть об этом. Около двадцати тысяч квадратных миль принадлежат ему. Они-то и есть белые индейцы - он и девчонка. Фу! Не гляди ты на меня такими глазами. Подожди, сам увидишь ее. Красотка, и притом совершенно белая, как и ее отец, то есть Бородач. А карибу тут, я тебе доложу! Собственными глазами видел их. Стадо идет на восток, и теперь мы день за днем будем преследовать его. Чего Бородач не знает о лососях и карибу, того не знает никто на свете, - это ты запомни!
  

III

   - Вон он, Бородач. Притворяется, будто идет куда-то по делу, - шепнул Малыш.
   Было раннее утро. Холостяки завтракали, сидя на корточках; они жарили мясо карибу на костре и тут же поедали его. Смок поднял глаза и увидел невысокого худощавого человека, закутанного в шкуры наподобие индейца, но, несомненно, белого. Следом за ним тянулась упряжка, сопровождаемая дюжиной индейцев. Смок разгрыз горячую кость и, высасывая дымящийся мозг, посмотрел на вновь прибывшего. Пушистая желтовато-седая, прокопченная дымом костров борода скрывала большую часть его лица. Все же под ней ясно обрисовывались худые, впалые щеки. Но это здоровая худоба - решил Смок, заметив раздувающиеся ноздри и широкую грудь старика.
   - Как поживаете? - спросил последний, сняв рукавицу и протягивая руку. - Меня зовут Снасс, - прибавил он, пожав Смоку руку.
   - А меня Беллью, - ответил Смок, чувствуя себя как-то неловко под пристальным взором острых черных глаз.
   - Еды у вас достаточно, я вижу.
   Смок кивнул и вновь принялся за свою кость. Мурлыкающее шотландское произношение Снасса странно ласкало его слух.
   - Грубоватая пища. Зато мы почти не знаем голода. Да она и гораздо естественней, чем городская еда.
   - Вы, я вижу, не любите город, - улыбаясь, заметил Смок, чтобы сказать хоть что-нибудь; и тотчас же был глубоко поражен переменой, произошедшей в Снассе.
   Все тело старика содрогнулось и скорчилось, подобно чувствительному растению. А затем все его переживания сосредоточились в глазах, в которых вспыхнула ненависть, кричащая о безмерной муке. Он порывисто отвернулся и, взяв себя в руки, заметил как бы случайно:
   - Я еще зайду к вам, мистер Беллью. Карибу идут на восток, я должен пойти вперед распределить стоянку. Завтра двинутся все.
   - Каков Бородач, а? - буркнул Малыш, когда Снасс во главе своего отряда двинулся дальше.
  

IV

   Несколько позже Смок пошел прогуляться по лагерю, погрузившемуся в свои примитивные заботы. Только что с охоты вернулся большой отряд, и мужчины расходились по своим кострам. Женщины и дети уводили запряженных собак и вместе с ними тащили тяжелые сани, нагруженные только что освежеванными и уже замерзшими тушами. Стоял холодный весенний день, все эти сцены первобытной жизни происходили при температуре в тридцать градусов ниже нуля. Матерчатой одежды ни на ком не было видно, только меха и мягкая дубленая кожа. В руках у проходивших мальчиков были луки и колчаны, полные стрел с костяными наконечниками; за поясами и в чехлах, висевших у них на шее, Смок увидел костяные и каменные ножи. У костров копошились женщины, коптившие мясо. На спинах у них сидели грудные дети, таращили круглые глазенки и сосали кусочки сала. Собаки - близкие родичи волков - кидались на Смока и, несмотря на занесенную над ними дубинку, обнюхивали незнакомца, с присутствием которого им приходилось мириться из-за этой самой дубинки.
   В самом центре лагеря Смок набрел на стоянку, принадлежавшую, по-видимому, Снассу. Стоянка, хотя и временная, выглядела солидно и занимала большую площадь. На высоком помосте, недоступном для собак, были навалены груды шкур и всевозможное снаряжение. Широкий холщовый занавес, почти шатер, скрывал спальню и жилое помещение. В стороне стояла шелковая палатка, столь излюбленная путешественниками-исследователями и охотниками за крупной дичью. Смок никогда еще не видел такой палатки; он подошел ближе. И когда он стоял, погруженный в созерцание, полотнища палатки раздвинулись, и из нее вышла молодая женщина. Ее движения были так быстры, и появилась она так внезапно, что Смоку показалось, будто он видит призрак. Такое же точно впечатление произвел, по-видимому, и он на нее, ибо они несколько секунд смотрели друг на друга.
   Она была вся закутана в меха, - такие великолепные, какие и не снились Смоку. Ее парка с откинутым назад капюшоном была из какого-то странного меха, цвета бледного серебра. Мокасины, с подошвами из моржовой кожи, были сшиты из серебристых рысьих лапок. Длинные рукавицы, кисточки на мокасинах и различные меха, из которых состоял ее костюм, были того же бледно-серебристого цвета, мерцавшего на зимнем солнце; и из этого серебряного мерцания поднималась гибкая, нежная шейка, увенчанная изящной головкой с розовым лицом, синими глазами, маленькими ушками, подобными двум розоватым раковинам, и пышными светло-каштановыми волосами, запорошенными инеем и усеянными кристаллами снега.
   Все это Смок увидел как во сне; лишь через некоторое время он пришел в себя, и рука его потянулась к шапке. В тот же миг изумление, написанное на лице девушки, сменилось улыбкой: быстрым, уверенным движением она сняла рукавицу и протянула ему руку.
   - Здравствуйте, - важно промолвила она со странным, очаровательным акцентом. Ее голос, серебристый, как облекавшие ее меха, поразил слух Смока, приученный к хриплым голосам индианок.
   Смок пролепетал несколько фраз, оставшихся в его памяти от далеких времен светской жизни.
   - Рада познакомиться с вами, - продолжала она, медленно подбирая слова и сияя улыбкой. - Прошу снисхождения к моему английскому языку. Я говорю плохо. Я такая же англичанка, как вы, - заверила она серьезным тоном. - Мой отец шотландец. Мать моя умерла. Она была наполовину француженкой, наполовину англичанкой, а также и немного индианкой. Ее отец был большим человеком в Компании Гудзонова залива. Бррр! Холодно! - Она натянула рукавицу и потерла уши, которые из розовых стали белыми. - Пойдем к костру, поболтаем. Меня зовут Лабискви. А вас?
   Так Смок познакомился с Лабискви, дочерью Снасса, которую Снасс называл Маргерит.
   - Имя моего отца вовсе не Снасс, - сообщила она Смоку. - Снасс - это только его индейское прозвище.
   Смок много узнал в тот день и в последующие дни, когда все население лагеря двинулось по следам карибу. Его спутники были настоящими дикими индейцами - теми самыми индейцами, к которым много лет назад попал Энтон и от которых ему удалось ускользнуть. Зимой они кочевали по восточной окраине своих владений; на лето же обычно уходили на север, в тундры на берегу Ледовитого океана, и на восток до Лусквы. Какая река называлась у них Лусквой - Смоку так и не удалось выяснить; не могли объяснить ему это ни Лабискви, ни Мак-Кэн. Иногда Снасс ходил с отрядом опытных охотников на восток, через Скалистые Горы, за озера, за Маккензи, в глубь Баррен-Граундз. В одном из этих походов и была найдена шелковая пататка, в которой теперь жила Лабискви.
   - Она принадлежала экспедиции Миллисента и Эбдьюри, - сообщил Снасс Смоку.
   - А! Припоминаю. Они охотились на мускусных быков. Спасательная экспедиция так и не нашла их.
   - Зато я нашел их, - сказал Снасс. - Но оба уже были мертвы.
   - А у нас еще никто об этом не знает. Не было никаких известий от них.
   - Известий отсюда не бывает никогда, - любезно заверил его Снасс.
   - Вы хотите сказать, что если бы даже они были живыми, когда вы наткнулись на них...
   Снасс кивнул.
   - Они остались бы со мной и с моим народом.
   - Однако Энтони удалось выбраться, - подзадорил его Смок.
   - Не припомню такого имени. Как давно это было?
   - Лет четырнадцать-пятнадцать назад, - сказал Смок.
   - А, знаю! Значит, в конце концов он все-таки пробился! Вы знаете, я за него боялся. Мы прозвали его Длинные Зубы. Сильный был человек!
   - Был тут и Ла Пирл, лет десять назад.
   Снасс покачал головой.
   - Он нашел следы ваших стоянок. Дело было летом.
   - Ну да, тогда все ясно! Летом мы уходим на сто миль к северу.
   Но как ни старался Смок, ему так и не удалось найти ключ к биографии Снасса до того момента, когда этот шотландец поселился в далекой северной пустыне. Он был человеком образованным, но за последние годы не прочел ни одной книги, ни одной газеты. Он понятия не имел о том, что творится на белом свете, и не проявлял ни малейшего желания знать это. Он слышал о юконских золотоискателях и о клондайкской горячке. Но на его территории золотоискатели не показывались, чему он был очень рад. Внешний мир не существовал для него. Он не выносил даже упоминания о нем.
   Лабискви тоже ничем не могла помочь Смоку в его изысканиях. Она родилась в охотничьем лагере. Ее мать умерла, когда ей было шесть лет. Мать была очень красивая, единственная белая женщина, которую Лабискви когда-либо видела. Все это она рассказала ему задумчивым тоном; тем же задумчивым и мечтательным тоном она всячески давала ему понять, что ей известно о существовании огромного внешнего мира, ворота которого были замкнуты ее отцом. Но она скрывала от него, что знает об этом мире. Она давно поняла, что одно упоминание о нем приводит отца в бешенство.
   Энтони как-то сказал одной женщине-индианке, что мать Лабискви была дочерью видного служащего Компании Гудзонова залива. Впоследствии это было передано Лабискви. Но имени своей матери она так и не узнала.
   Мак-Кэн также никуда не годился в качестве справочника... Он не любил авантюр. Дикая жизнь была для него ужасом, а между тем ему пришлось прожить этой жизнью девять лет. Он поступил в Сан-Франциско на китобойное судно, но, доплыв на нем до мыса Барроу, дезертировал вместе с тремя товарищами... Двое из них умерли, а третий бросил его во время жуткого перехода на юг. Два года прожил он у эскимосов, прежде чем набрался храбрости отправиться на юг, - и вот в нескольких днях пути от поста Гудзоновой Компании попал в руки Снассовых индейцев... Дэнни Мак-Кэн был маленький, тупой человек с больными глазами. Он мечтал только об одном и только об одном мог говорить - о возвращении в дорогой его сердцу Сан-Франциско, к благословенному ремеслу каменщика.
  

V

   - Вы первый интеллигентный человек, попадающий к нам, - сказал Снасс Смоку, беседуя с ним как-то вечером у костра, - кроме старика Четырехглазого. Так его прозвали индейцы за его очки. Он был профессором зоологии; умер год назад. Мои ребята подобрали его в верховьях Паркюпайны - он отбился от экспедиции. Четырехглазый был интеллигентным человеком - да, но и сумасшедшим тоже. Он был чертовски рассеян, но хорошо знал географию и обработку металлов. На Лускве - там есть уголь - устроил несколько очень приличных кузниц, а также чинил нам ружья и обучил этому искусству нашу молодежь. Умер он в прошлом году, и мы очень жалели о нем. Заблудился, конечно, по своему обыкновению, и замерз на расстоянии мили от лагеря.
   В тот же вечер Снасс сказал Смоку еще и следующее:
   - Вам бы следовало найти себе жену и устроиться самостоятельно. Это гораздо удобнее, чем жить с молодежью. Девичьи костры - нечто вроде праздника девственницы - будут зажжены только в середине лета, когда пойдет лосось. Но если вы хотите, я могу устроить их и раньше.
   Смок рассмеялся и покачал головой.
   - Прошу помнить, - спокойно закончил Снасс, - что уйти удалось одному Энтони. Ему повезло - повезло совершенно необычайно.
   - У моего отца железная воля, - говорила Лабискви Смоку. - Четырехглазый обыкновенно называл его Ледяным Пиратом - не знаю, что это значит, - или Владыкою Мороза, Пещерным Медведем, Первобытным Зверем, Царем Карибу, Бородатым Леопардом и еще по-разному. Четырехглазый любил такие слова. Он-то, главным образом, и научил меня говорить по-английски. Он вечно шутил. С ним невозможно было говорить. А когда я сердилась - называл меня своим охотничьим гепардом. Что это такое?
   Она щебетала с увлечением и детской наивностью, которую Смок никак не мог согласовать со зрелой женственностью ее фигуры и лица.
   Да, ее отец был строг. Все боялись его. В гневе он был страшен. Вот, например, племя Дикобразов. Через них и через племя Лусква Снасс продавал свои шкуры компанейским факториям и пополнял свои запасы снаряжения и табака. Он всегда был честен, а вождь Дикобразов начал обманывать его. И Снасс, после двух предостережений, сжег его поселок; затем в бою было убито около двадцати человек из его племени. Зато обмана больше не было. Однажды, когда Лабискви была еще совсем маленькой, был убит один белый, пытавшийся бежать. Нет, отец сам не убивал его, он отдал приказание молодежи. Ни один индеец не смел ослушаться ее отца.
   И чем больше Смок слушал ее, тем загадочнее становилась для него фигура Снасса.
   - А вот скажите мне еще, - спрашивала его девушка. - Правда ли, что существовали мужчина и женщина по имени Паоло и Франческа и что они очень любили друг друга?
   Смок кивнул.
   - Мне говорил об этом Четырехглазый, - просияла она. - Но он не рассказывал подробностей, и я не была уверена, что это правда. Я спросила отца - о, как он рассердился! Индейцы говорили мне, что он потом ужасно изругал Четырехглазого. И еще Тристан и Изольда - две Изольды. Очень грустная история! И все-таки я хотела бы так любить. Неужели все молодые мужчины и женщины так любят? У нас - нет. У нас просто женятся. У наших как будто не хватает на это времени. Я - англичанка, и я никогда не выйду замуж за индейца. А вы? Поэтому-то я и не зажигаю своего девичьего костра. Многие из наших юношей просят отца, чтобы он приказал мне зажечь костер. Либаш, например. Он великий охотник. А Махкук все бродит кругом и поет песни. Он смешной. Подойдите сегодня вечером к моей палатке - услышите, как он поет, стоя на морозе. Но отец говорит, что я вольна поступать, как я хочу, вот я и не зажигаю костра. Понимаете, когда девушка хочет выйти замуж, она таким образом оповещает о своем намерении всех молодых людей. Четырехглазый всегда говорил, что это прекрасный обычай. Но я заметила, что сам он никого не взял себе в жены. Может, он был слишком стар. У него было очень мало волос, но я все-таки думаю, что он был не так уж стар. А как вы узнаете, что вы влюблены? Как Паоло и Франческа? Да?
   Смок смутился под ясным взглядом ее синих глаз.
   - Они говорят друг другу, - пролепетал он, - те, кто влюблены, говорят... что любовь дороже жизни. Когда замечаешь, что дорожишь кем-нибудь больше всех на свете. Ну, вот тогда, значит, ты влюблен. Вот так и бывает. Только объяснить это ужасно трудно. Просто знаешь - вот и все.
   Она посмотрела вдаль, за лагерный дым, вздохнула и снова углубилась в шитье меховой рукавицы.
   - Так вот, - заявила она решительно, - я никогда не выйду замуж.
  

VI

   - Если только мы выберемся отсюда, нам придется здорово бежать, - угрюмо сказал Малыш.
   - Вся эта местность - огромная ловушка, - откликнулся Смок.
   Стоя на вершине голого холма, они обозревали снежные владения Снасса. На востоке, западе и юге владения эти были замкнуты высокими пиками и извилистыми горными цепями. На север тянулась равнина, казавшаяся бесконечной; но они знали, что даже и в этом направлении она была перерезана несколькими горными цепями.
   - В это время года можно выиграть у погони только три дня, - сказал Снасс Смоку в тот вечер. - Вы все равно не скроете ваших следов. В этом все дело. Энтони удрал уже после того, как стаял снег. Моя молодежь может потягаться с лучшим из белых бегунов; кроме того, вы проложите для нее дорогу. А когда стает снег, я позабочусь о том, чтобы вам не представился случай, как Энтони. У нас здесь чудесная жизнь. А тот мир, где мы жили, скоро забывается. Я всегда удивлялся, как легко можно обойтись без мира.
   - Что меня смущает, так это Дэнни Мак-Кэн, - поведал Малыш Смоку. - Он плохой ходок. Но он клянется, что знает на западе лазейку. Так что нам придется отправиться вместе с ним, Смок, а то уж больно крепко влопаемся.
   - Мы все одной веревкой связаны, - ответил Смок.
   - Ну, нет! До тебя добираются самым определенным образом.
   - Что это значит?
   - Разве ты не слышал новости?
   Смок покачал головой.
   - Мне говорили холостяки. Они уже кое-что прослышали. Сегодня вечером начинается - за много месяцев до срока.
   Смок пожал плечами.
   - Тебе не интересно? - подзадорил его Малыш.
   - Я слушаю.
   - Так вот, жена Дэнни сказала холостякам... - Малыш сделал многозначительную паузу. - А холостяки, в свою очередь, сказали мне, что сегодня вечером будут зажжены девичьи костры. Вот и все. Как тебе это нравится?
   - Не понимаю, что ты этим хочешь сказать, Малыш.
   - Не понимаешь, вот как? Да ведь это же ясно как день! На тебя охотится баба, и баба эта собирается зажечь костер, и зовут эту бабу Лабискви. О, я видел, как она смотрит на тебя, когда ты этого не замечаешь. Она еще ни разу не зажигала костра. Говорит, что не хочет выходить замуж за индейца. Так что если она зажжет его, то, очевидно, только ради моего бедного старого друга Смока.
   - Это логично, - сказал Смок. Сердце у него упало, и он стал мысленно вспоминать все поступки Лабискви за последние несколько дней.
   - Скажи лучше - это так и есть, - возразил Малыш. - Ведь вот всегда так: только мы приготовимся удрать, как является этакая штучка и путает все наши карты. Не везет нам... Ого! Послушай-ка!
   Три старухи остановились между лагерем холостяков и стоянкой Мак-Кэна, и самая старшая из них начала декламировать что-то пронзительным фальцетом.
   Смок кое-как разобрал имена, но большинство слов остались для него непонятными. Малыш начал переводить самым меланхолическим тоном:
   - Лабискви, дочь Снасса, Заклинателя Дождя, Великого Вождя, зажигает свой первый девичий костер сегодня вечером. Мака, дочь Свиста, Победителя Волков...
   Затем последовало около дюжины девичьих имен, и три глашатая поплелись к следующему костру возвещать ту же новость.
   Юные холостяки, давшие обет никогда не разговаривать с девушками, были мало заинтересованы предстоящей церемонией и, чтобы выказать свое презрение, немедленно начали собираться в поход, хотя, по приказу Снасса, должны были отправиться только на следующее утро. Вопреки мнению старых охотников, Снасс решил, что стадо карибу разбилось на две части. Холостякам было поручено произвести разведку в северном и западном направлениях и найти след второй половины огромного стада.
   Смок, смущенный намерением Лабискви зажечь костер, заявил, что хочет сопровождать холостяков. Но сначала он потолковал с Малышом и Мак-Кэном.
   - Ты будешь там на третий день, Смок, - сказал Малыш. - Мы приготовим упряжку и собак.
   - Но помни, - предостерег Смок, - если тебе почему-либо не удастся встретиться со мной, то иди дальше прямо на Юкон. Это совершенно необходимо. Если тебе удастся выбраться, ты можешь явиться за мной летом. Если же мне представится удобный случай, я удеру и вернусь за тобой.
   Мак-Кэн, стоя у своего костра, указал глазами на огромную скалу, вздымавшуюся на западе, где высокая горная цепь сползала на открытую равнину.
   - Эта самая, - сказал он. - С южной стороны - небольшой ручей. Мы поднимемся по его руслу. На третий день вы встретите нас. В каком бы месте вы ни вышли на этот ручей, вы найдете либо нас, либо наши следы.
  

VII

   Случая на третий день, однако, не представилось.
   Холостяки изменили направление разведки, и в то время как Малыш и Мак-Кэн пробирались вместе с собаками вверх по ручью, Смок с холостяками выслеживал в шестидесяти милях к северо-востоку второе стадо карибу. Несколько дней спустя они вернулись в главный лагерь. Снег падал тяжелой пеленой. Какая-то женщина, причитавшая, сидя у костра, сорвалась с места и бросилась к Смоку. В глазах ее горела смертельная ненависть, и голос ее срывался. Она осыпала Смока хриплыми проклятиями, тыча пальцем в какой-то неподвижный, завернутый в меха предмет, лежавший в санях, которые только что прибыли в лагерь.
   Смок мог только догадываться о том, что случилось, и, подходя к костру Мак-Кэна, готовился встретить второй поток проклятий. Вместо этого он увидел самого Мак-Кэна, усиленно жевавшего мясо карибу.
   - Я не гожусь в бой, - плаксиво пояснил Мак-Кэн. - Но Малыш удрал, хотя они все еще гонятся за ним. Он, наверное, будет драться с ними. Все равно они его поймают. У него нет никаких шансов уйти далеко. Он уложил двух молодых индейцев - скоро об этом узнает весь лагерь. А одного ранил в грудь.
   - Знаю. - ответил Смок. - Я только что встретил вдову.
   - Старик Снасс хочет видеть вас, - добавил Мак-Кэн. - Он приказал, чтобы вы явились к нему, как только вернетесь. Я не проболтался. Вы ничего не знаете. Помните это. Малыш удрал со мной по собственному почину.
   У костра Снасса Смок нашел Лабискви. Она встретила его таким нежным и любящим взглядом, что он испугался.
   - Я рада, что вы не пытались бежать, - сказала она. - Видите ли, я... - Она заколебалась, но не опустила глаз; их сияние не оставляло места сомнениям. - Я зажгла костер и сделала это ради вас. Свершилось! Я люблю вас больше всего на свете... больше отца... больше, чем тысячу Либашей и Махкуков. Я люблю - это очень странно - я люблю, как любила Франческа, как любила Изольда. Старик Четырехглазый сказал правду. Индейцы так не любят. Но у меня синие глаза, и я белая. Мы оба белые - вы и я.
   Смоку никогда в жизни не делали предложения, он совершенно не представлял себе, как следует поступать в таких случаях. А что еще хуже - это даже не было предложением. Его согласие было предрешено. Лабискви была так уверена в успехе своего предприятия, глаза ее сияли таким теплым светом, что ему оставалось только удивляться, почему она не обнимает его и не припадает головой к его плечу. Потом он сообразил, что, несмотря на всю чистоту ее чувства, ей неведомы телесные проявления любви. Такие вещи не в ходу у первобытных дикарей. Ей не у кого было научиться им.
   Она щебетала, воспевая счастливое время любви, а он боролся с собою, принуждая себя каким-нибудь образом сказать ей убийственную правду. Ведь это был на редкость удобный случай.
   - Но послушайте, Лабискви, - начал он. - Вы уверены, что Четырехглазый рассказал вам всю историю любви Паоло и Франчески?
   Она всплеснула руками и, непоколебимо уверенная в своем счастье, залилась радостным смехом:
   - О! А разве есть продолжение? Я так и думала, что там будет еще больше любви. Я очень много думала с тех пор, как зажгла костер. Я...
   Тут сквозь пелену падающего снега у костра показался Снасс, и Смок упустил случай.
   - Добрый вечер, - угрюмо буркнул Снасс. - Ваш товарищ заварил кашу. Я рад, что у вас оказалось больше здравого смысла.
   - Может быть, вы скажете мне, что случилось? - обратился к нему Смок.
   Белые зубы старика сверкнули из-под седых усов в усмешке, которую вряд ли можно было назвать любезной.
   - Пожалуйста! Ваш товарищ убил одного из моих людей. Этот слюнявый карапуз Мак-Кэн удрал при первом выстреле. Он-то уж больше не сбежит. Но мои охотники гонятся в горах за вашим товарищем и в конце концов поймают его. Он никогда не доберется до Юконского бассейна. Что же касается вас, то отныне вы будете спать у моего костра. И конец разведкам с молодежью! Я буду присматривать за вами сам.
  

VIII

   Переселение на стоянку Снасса было для Смока очень тягостно. Он встречался с Лабискви чаще, чем раньше. Что-то жуткое было для него в ее чувстве - откровенном, невинном и нежном. В ее глазах сияла любовь, и каждый взгляд ее был лаской. Десятки раз он собирался рассказать ей про Джой Гастелл и десятки раз убеждался в том, что он трус. Самое неприятное было то, что Лабискви была прелестна. Она положительно радовала его взоры. Несмотря на то что каждая секунда, проведенная в ее обществе, заставляла его презирать самого себя, он чувствовал в то же время, что каждая такая секунда доставляет ему наслаждение. В первый раз в жизни он по-настоящему узнал женщину, а душа Лабискви была так чиста, так привлекательна в своей искренности, в своем неведении, что он не мог ошибиться ни в одном движении ее. В Лабискви была сосредоточена вся первородная чистота ее пола, не исковерканная условностями культуры и ханжеством самозащиты. Он вспомнил Шопенгауэра и решил, что мрачный философ ошибался. Узнать женщину так, как Смок узнал Лабискви, значило понять, что все женоненавистники - больные люди. Лабискви была очаровательна. И все же рядом с нею в его душе не меркла память о Джой Гастелл. Джой была сдержанна и умела контролировать себя, над ней тяготели все запреты, накладываемые на женщину цивилизацией, и все же его угодливое воображение наделяло ее теми же качествами, какие были у Лабискви. Одна давала ему возможность оценить другую, и все женщины мира получали надлежащую оценку благодаря тому, что Смоку в снежной стране, у костра Снасса, открылась душа Лабискви.
   Смоку многое открылось и в его собственной душе. Он оглянулся назад, вспомнил все, что знал о Джой Гастелл, и понял, что любит ее. Но и Лабискви доставляла ему много радости. А чем было это чувство радости, как не любовью? Каким другим именем мог он назвать его? Да, то была любовь. То должна была быть любовь. И он был потрясен до глубины души, обнаружив в себе эту склонность к полигамии. В салонах Сан-Франциско ему приходилось слышать утверждения, будто мужчина может одновременно любить двух или даже трех женщин. Но он не верил этому. Да и как мог он поверить, не убедившись на собственном опыте? Теперь было не то. Теперь Смок действительно любил двух женщин сразу, и хотя он чаще был убежден, что любит Джой Гастелл сильнее, у него все же бывали минуты, когда он с равной уверенностью мог сказать, что сильнее любит Лабискви.
   - В мире, наверное, очень много женщин, - сказала она как-то. - И женщины любят мужчин. Должно быть, вас любило много женщин. Правда?
   Он не ответил.
   - Ну, скажите же, - настаивала она. - Разве это не так?
   - Я никогда не был женат, - уклонился он от прямого ответа.
   - И другой у вас нет?.. Другой Изольды - там, за горами.
   И вот тогда-то Смок понял, что он трус. Он солгал. Он это сделал против воли - и все же солгал. С мягкой, снисходительной улыбкой он покачал головой, и, когда увидел, что Лабискви мгновенно преобразилась от радости, его лицо отразило такую любовь, какой он даже и не подозревал в себе.
   Он пытался оправдаться перед самим собой. Все его доводы отличались совершенно очевидным иезуитством, и все же он не был настолько спартанцем, чтобы нанести этой женщине-ребенку роковой удар в самое сердце.
   Снасс тоже усложнял возникшую перед Смоком проблему.
   - Никому неприятно видеть свою дочь замужем, - говорил он Смоку. - Особенно человеку впечатлительному. Это причиняет боль. Одна мысль об этом ранит. И все-таки Маргерит должна выйти замуж - таков закон жизни.
   - Я - суровый, жестокий человек, - продолжал он. - Но закон есть закон, и я справедлив. Более того: здесь, среди этого первобытного народа, я сам - закон и судья.
   К чему клонился этот монолог, Смок так и не узнал, ибо он был прерван взрывом серебристого смеха, донесшимся из палатки Лабискви. Лицо Снасса исказилось от боли.
   - Я перенесу это, - мрачно прошептал он. - Маргерит должна выйти замуж. И это большое счастье для меня и для нее, что вы здесь.
   Тут Лабискви вышла из своей палатки

Другие авторы
  • Дмитриев Дмитрий Савватиевич
  • Дункан Айседора
  • Ганзен Анна Васильевна
  • Лемке Михаил Константинович
  • Плавт
  • Дойль Артур Конан
  • Черский Леонид Федорович
  • Рубрук Гийом
  • Мстиславский Сергей Дмитриевич
  • Алмазов Борис Николаевич
  • Другие произведения
  • Сумароков Александр Петрович - Вздорщица
  • Тынянов Юрий Николаевич - Воспоминания о Тынянове
  • Толбин Василий Васильевич - Обыкновенный случай
  • Плещеев Алексей Николаевич - Плещеев А. Н.: Биобиблиографическая справка
  • Данилевский Григорий Петрович - Потемкин на Дунае
  • Толстой Лев Николаевич - С.Гаранина. Л.Н.Толстой на цветном фото
  • Бунин Иван Алексеевич - Метеор
  • Голдсмит Оливер - Стихотворения
  • Радин Леонид Петрович - Смелей, друзья, идем вперед...
  • Никитенко Александр Васильевич - Похвальное слово Петру Великому, императору и самодержцу Всероссийскому, Отцу Отечества
  • Категория: Книги | Добавил: Ash (12.11.2012)
    Просмотров: 1132 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа