Станюкович Константин Михайлович - История одной жизни

="justify">   - Как же ты, дворник, говорил мне, что не знаешь, что дети собирают милостыню? - строго заметил Евгений Аркадьевич.

   - Почем же я могу знать, что делают жильцы! - отвечал дворник.

   Позвонили. Двери отворила супруга Ивана Захаровича. Его самого не было дома.

   При виде посетителей и старшего дворника молодая женщина, видимо, струсила и не знала, как ей быть: пускать ли непрошеных гостей, или нет. Но старший дворник, мигнув ей глазом, проговорил:

   - Ее сиятельство желают узнать насчет детей, что живут у вас. Дозвольте осмотреть квартиру...

   Княгиня вошла, сопровождаемая Евгением Аркадьевичем и дворником. Анютка шмыгнула вслед за ними.

   По приказанию княгини была отперта маленькая комнатка, где помещались племянники и племянницы Ивана Захаровича, и княгиня просто ахнула - до того ее поразила грязь этого помещения. Никого из обитателей не было дома. Все были на работе.

   - Сколько тут помещается детей? - спросила княгиня.

   - Семь человек...

   - Чьи это дети?

   - Сродственники мужа.

   - Не лгите... Я все знаю... Мне рассказал один мальчик, убежавший от вас... Как вам с мужем не стыдно заниматься таким постыдным делом и истязать детей?

   Дворник делал какие-то таинственные знаки "рыжей ведьме".

   Та бросилась в ноги.

   - Ваше сиятельство... по бедности... Самим кормиться нечем...

   - Где эта девочка... Анютка, которую я встретила?..

   Дворник привел Анютку. Худенькая девочка с большими черными глазами дрожала всем телом.

   - Я беру ее с собой... Ее бумаги сегодня же доставить ко мне! - обратилась она к дворнику.

   Евгений Аркадьевич поспешил сообщить адрес.

   Никто не возражал. Подобное самоуправство нисколько не удивило дворника.

   Княгиня на минуту задумалась и продолжала тем же решительным и властным тоном, обращаясь к дворнику:

   - Завтра к часу дня приведите ко мне всех детей, принесите их документы и сообщите: кто их родители и где они живут.

   - Слушаю-с, ваше сиятельство!

   - Ну, едем со мной, девочка! - сказала княгиня, обращаясь к Анютке.

   Дворник повел девочку. Ее, недоумевающую и испуганную, посадили в карету.

   - А вам, извините, места нет, Евгений Аркадьевич! - промолвила княгиня.

   - Не беспокойтесь, княгиня, я поеду на извозчике.

   И, прощаясь с ней, прибавил:

   - Какой для вас счастливый день, княгиня! И как будут благословлять вас все эти спасенные дети!

   - Это ужасно... ужасно! - возбужденно проговорила княгиня, и красивое лицо ее сияло от внутреннего довольства. - Мы, право, сделали сегодня воистину доброе дело, Евгений Аркадьевич, - прибавила она с чувством. - Завтра к часу, прошу вас, будьте у меня! - прибавила княгиня, протягивая ему руку. - Прикажите кучеру ехать домой!

   Княгиня ехала вполне удовлетворенная сегодняшним днем и предстоящими хлопотами по устройству всех этих детей. Ее деятельной натуре было дела на несколько дней, и это ее радовало. Завтра же она увидится с градоначальником и расскажет все, что видела.

   - Ужасно... ужасно! - повторяла княгиня.

   Завтра же она поговорит и о несчастном мальчике. Она попросит вытребовать Антошку от Опольева и водворить в приюте.

   Поглощенная этими мыслями, полная разных добрых намерений, княгиня словно и забыла об Анютке, которая испуганно прижалась в своих лохмотьях в угол кареты и тихо, совсем тихо всхлипывала.

   Ей было страшно. Зачем ее взяли? Куда везет эта красивая, важная дама в богатой шубе?

   Княгиня между тем вспомнила о своей спутнице и взглянула на нее.

   - Ты что же плачешь, девочка? Не бойся! Тебя больше обижать не будут... Никто не обидит... Тебе хорошо будет! - ласково говорила княгиня, любуясь миловидным личиком девочки и особенно ее большими черными испуганными глазами, осененными густыми ресницами.

   Ласковый голос княгини несколько успокоил Анютку.

   - Теперь не боишься? - продолжала княгиня.

   - Не бо-юсь! - протянула Анютка, вытирая грязным кулачком слезы.

   И вслед за тем пугливо спросила:

   - А куда вы везете меня?

   - К себе пока. Тебя накормят, напоят чаем... Тебя вымоют, причешут и оденут в хорошенькое платье. Хочешь?

   - Хочу! - ответила девочка.

   И ее личико просветлело.

   Несколько минут княгиня смотрела на это крошечное создание в каком-то раздумье, точно о чем-то вспоминая. И черты ее строгого, холодного лица смягчились...

   Обыкновенно дети, которых спасала и призревала княгиня Марья Николаевна по долгу благотворительницы, не возбуждали в ней особенно теплых чувств. Она никогда их не ласкала, не согревала нежным словом.

   Но в эту минуту эта маленькая Анютка почему-то возбудила в ней не одну только жалость, а что-то другое, более нежное и сильное, неожиданно для нее самой охватившее ее сердце.

   И эта уравновешенная, сдержанная женщина, от которой веяло всегда холодом, вдруг наклонилась к грязной девочке и стала целовать ее с страстной порывистостью внезапно пробудившегося материнского инстинкта.

   Анютка широко раскрыла глаза, более пораженная, чем тронутая этою неожиданною ласкою.

   А в глазах княгини блестели слезы. Ее красивое, свежее лицо было задумчиво и грустно. Голос ее прозвучал необычною нежностью, когда она спросила Анютку:

   - Тебе холодно, девочка?

   И, не дожидаясь ответа, она закрыла Анютку полой своей роскошной ротонды, подбитой черно-бурыми лисицами.

   Прошло несколько минут, и этот порыв чувства как будто неприятно удивил княгиню своею неожиданностью.

   "Нервы", - подумала она, недовольно пожимая плечами.

   И княгиня, с тонким чутьем эгоистической натуры оберегавшая себя от каких бы то ни было волнений, могущих нарушить спокойствие ее великолепной особы, решила и теперь, что давать поблажки нервам не следует.

   Когда карета подъехала к подъезду ее особняка на Сергиевской, княгиня уже справилась с собою, больше Анютку не целовала и вышла из кареты тою же холодною, строгою и безукоризненною княгиней, какою ее все привыкли видеть.

   Прежнее решение насчет Анютки было отменено. Нечего держать ее несколько дней в доме, как княгиня прежде хотела.

   И она, поднявшись к себе, велела горничной накормить Анютку и немедленно отвезти ее в приют для девочек общества "Помогай ближнему!".

   После этого она приняла валерьяновых капель и пошла переодеваться, чтоб ехать с визитами.

  

  

   Иван Захарович вернулся домой только к вечеру и был порядочно пьян. Дети, увидевшие "дяденьку", предчувствовали, что сдача выручек не обойдется сегодня без ремня, и испуганно притаились в своей комнате.

   Весь хмель сразу выскочил у Ивана Захаровича из головы, когда достойная его супруга сообщила ему о посещении княгини и об увозе Анютки, и он совсем упал духом, когда старший дворник отобрал от него все детские документы и объявил, что на следующий день отведет всех его питомцев к княгине.

   Надо было спасать собственную шкуру, и Иван Захарович после беседы с дворником на следующее же утро имел конфиденциальное совещание с письмоводителем участка в трактире.

   Результатом всех этих конференций было то, что Иван Захарович к вечеру того же дня съехал с квартиры и был отмечен выбывшим за город.

   Таким образом, когда дня через три после посещения княгини заведения Ивана Захаровича в участке было получено строжайшее предписание о производстве немедленного дознания, - Ивана Захаровича не оказалось, и розыски его в городе не увенчались успехом.

   Он уже был в Москве и намеревался там заняться другой профессией - открыть питейное заведение.

   Супруга его осталась в Петербурге, чтобы распродать вещи, а затем приехать к мужу...

   Но Иван Захарович напрасно писал своей Машеньке умоляющие письма. Она не ехала к нему.

  

  

  

   В этот вечер "граф", несмотря на дьявольский холод, не очень-то располагающий людей к благотворительности, "работал" довольно недурно.

   Какой-то студент, к которому "граф" обратился с просьбой "ссудить его гривенником", взглянув при свете фонаря на страшно изможденное лицо "графа" с лихорадочно блестевшими глазами, как-то торопливо опустил руку в карман своего теплого пальто и, кладя в руку "графа" несколько серебряных монеток, участливо проговорил:

   - Вы в больницу бы пошли...

   - Вы полагаете, молодой человек? Очень благодарен за помощь и за совет. Очень!..

   И, приложившись к цилиндру, "граф" побрел далее.

   "В самом деле, этот студент, пожалуй, и прав!" - горько усмехнулся он, чувствуя, как холод прохватывает его всего, как ноет грудь и ломит все тело.

   "Неужто машина окончательно испорчена?!" - с тоскою думал он и, пересиливая боль, продолжал свой путь, озирая зорким взглядом проходящих.

   - Madame! Quelques sous, s'll vous plait?* - произнес он, нагоняя какую-то даму.

   ______________

   * Сударыня! Будьте милостивы, несколько грошей? (франц.)

  

   И та, взглянув на "графа", торопливо вынула из портмоне двугривенный и подала ему.

   "Положительно, вид мой внушает сегодня сочувствие... Должно быть, я похож на умирающего... Если б умирающие могли ходить по улицам - они собирали бы себе на приличные похороны!" - размышлял "граф" в каком-то угрюмом озлоблении.

   Через два часа прогулки на морозе в костюме, который согревал очень мало, "граф" имел полтора рубля и поспешил домой.

   Продрогший и посиневший от холода, чувствуя себя очень скверно, он вошел в свою комнатку и, кивнув Антошке, снял с себя пальто, разделся и лег на постель.

   - Вы нездоровы, граф? - тревожно спрашивал Антошка.

   - Нет, ничего... Прозяб немного... За ночь все пройдет... Накрой-ка меня, Антошка, моим пальто... Вот так, хорошо...

   - Сейчас я самовар подам... Чаем согреетесь...

   Ни чай, ни несколько стаканов горячей малины, предложенной Анисьей Ивановной, ни полушубок, которым Антошка заботливо накрыл "графа", не согревали иззябшего тела. "Графа" жестоко трясло в ознобе.

   Озабоченный Антошка выбежал к Анисье Ивановне и сказал:

   - Страх как трясет графа, Анисья Ивановна... Нет ли у вас, чем бы накрыть его.

   Анисья Ивановна предложила свою шубейку и промолвила:

   - Простудился наш Александр Иваныч... Теперь его лихорадка и бьет...

   - А она пройдет, эта самая лихорадка? - испуганно спрашивал Антошка.

   - Как бог даст... Больной он... Ишь ведь вышел в какую погоду.

   - А я, Анисья Ивановна, еще печку стоплю... Можно?

   - Топи, Антошка.

   - А ежели завтра графу не станет лучше, надо бы за доктором... как вы думаете?

   - То-то, лучше бы за доктором...

   - Дорого поди стоит?

   - Ничего не стоит... Тут недалеко барышня-докторша квартирует... казенная, значит... от города... Завтра сбегаешь за ней, Антошка... Она раз лечила меня... Славная такая, даром что из жидовок, - прибавила она.

   Антошка вернулся в комнату "графа" несколько успокоенный. Он еще накрыл "графа" и не пожалел дров, накладывая печку.

   К ночи озноб прошел, и все тело "графа" пылало.

   - Согрелись, граф? - обрадовался Антошка, заметивший, что "граф" сбрасывает с себя все, чем был накрыт.

   - Согрелся, Антошка... Слишком даже согрелся! - промолвил, тяжело дыша, "граф" и улыбнулся. - А ты чего не спишь?.. Ложись спать, Антошка... Только принеси холодной воды... Пить хочется...

   Антошка сбегал за водой и присел на табуретке около "графа".

   "Граф" с трудом приподнялся и жадно отпил воды.

   Только теперь, при слабом свете свечки, Антошка разглядел осунувшееся лицо "графа" и его страдальческое выражение.

   - Граф! Где же у вас болит? - спросил он испуганным голосом. - Верно, очень болит?

   - Порядочно... Грудь болит, и спина болит... А ты спи, Антошка. Завтра мне лучше будет... Меня, брат, не скоро проберешь... Мы, Опольевы, живучие... Спи, добрый мой мальчик... И я засну...

   Антошка лег на свою кровать, но заснуть не мог, прислушиваясь к прерывистому дыханию "графа". Сухой резкий кашель заставлял его вскакивать с постели и подходить к больному.

   "Граф", казалось, не узнавал Антошки, хотя и глядел на него блестящими глазами. Он по временам стонал, схватываясь за грудь, и просил пить.

   Антошка подавал "графу" пить и испуганно глядел на него. Он никогда не видал близко больных, и ему казалось, что "граф" непременно помрет... И слезы текли по его щекам...

   - Ты что ж не спишь, Антошка? И чего плачешь, мой голубчик?.. Не беспокойся... Спи... спи... Еще как мы с тобой заживем... Отлично заживем... Уж я больше не буду ходить на работу! - возбужденно, в полубреду говорил "граф". - Не буду. Совершенно достаточно... Quelques sous, s'il vous plait... И так всю жизнь... И умирать не желаю с тех пор, как ты... со мной... А ты не плачь... Я тебя в приют не отдам... Княгиня останется с носом... Ох, как болит грудь... Ах, как жарко... Пить, пить...

   Антошка не отходил весь остаток ночи от графа, и когда в окно заглянул серенький свет петербургского утра, "граф" увидал Антошку, спавшего на полу у его кровати.

   Вошедшая вскоре Анисья Ивановна разбудила Антошку.

   - Ночью ухаживал за мной! - проговорил растроганный "граф".

   - Ему что - отоспится днем! - промолвила Анисья Ивановна. - Ну, а ваше здоровье как, Александр Иваныч?..

   - Отлежусь, Анисья Ивановна!..

   - Малинки не дать ли?

   - Ничего не хочется... Вот деньги, - проговорил "граф", указывая на стол, - мальчика накормите...

   - И так накормлю... Бог с вами, Александр Иваныч... Теперь вам самим понадобится, а после сочтемся...

   - Ну, спасибо... Добрая вы...

   "Граф" снова погрузился в дремоту. От него так и пышало жаром.

   Анисья Ивановна вызвала Антошку и приказала ему идти к докторше.

   Через четверть часа Антошка уже вбегал в третий этаж и вошел в отворенную дверь квартиры думского врача. В прихожей дожидалось несколько человек бедного люда. Это был час приема больных...

   Прошло несколько минут. Из кабинета вышла какая-то баба, а вслед за нею на пороге показалась небольшого роста брюнетка с умным и выразительным, несколько возбужденным лицом еврейского типа и живыми блестящими черными глазами. Вся ее маленькая фигурка в белом балахоне, одетом поверх черного платья, дышала какою-то вызывающею энергией.

   - Смотрите же... Не забудьте, что я вам сказала, - говорила она быстро и точно, решительным, несколько авторитетным голосом. - Три раза в день по чайной ложке и мазь... Чья очередь?.. Пожалуйте...

   В эту минуту Антошка подбежал к ней и проговорил взволнованным голосом:

   - Госпожа докторша, будьте добреньки, зайдите поскорей к графу... Он опасно заболел...

   - К какому графу? - изумилась докторша, взглядывая на взволнованного Антошку. - Граф может позвать другого врача...

   Антошка поспешил объяснить, что заболевший не граф, а только так прозывается. Он Александр Иванович Опольев, и бедный, совсем бедный... Вчера выходил в одном пальтеце и вернулся весь заколевши... А всю ночь горел... И сейчас горит... Грудь болит, и ломит спину.

   - Помогите, госпожа докторша, а то неравно помрет! - прибавил Антошка упавшим голосом.

   Докторша записала адрес и обещала прийти тотчас же, как окончит прием больных.

   - В десять часов буду! - прибавила она.

   - Спаси вас бог! - воскликнул полный благодарности Антошка и побежал домой.

   В десять часов явилась докторша. Ее встретила Анисья Ивановна и сочла почему-то нужным сообщить ей, кто такой ее жилец, как он оставлен богатыми своими родственниками и принужден побираться. Не преминула Анисья Ивановна рассказать и о том, как Александр Иванович пригрел такого же нищенку-сиротку Антошку...

   Только после этого предисловия Анисья Ивановна ввела докторшу в комнату жильца и, подойдя к его кровати, сказала:

   - А я вам, Александр Иванович... докторшу привела...

   "Граф" недовольно повел глазами на вошедшую. Его несколько смущало появление женщины-врача, и он надвинул на себя одеяло.

   - Напрасно вы беспокоили, Анисья Ивановна, госпожу докторшу... У меня, собственно говоря, ничего серьезного...

   "Граф" храбрился нарочно, несколько стесняясь осмотром женщины, а сам хорошо сознавал серьезность болезни и жаждал помощи.

   - Я и не сомневаюсь в этом. А все-таки не позволите ли вас выслушать?

   Докторша сказала это так просто, так участливо, и живые, умные ее глаза глядели с такою ласковою серьезностью, что "граф" проговорил:

   - Что ж... Если вы находите нужным...

   И он расстегнул ворот сорочки.

   Докторша долго и внимательно выслушивала и выстукивала все еще богатырскую грудь "графа" и, предложив ему поставить термометр, проговорила:

   - Болезнь ваша серьезнее, чем вы думаете... Конечно, опасности нет, но вам придется несколько времени пролежать в постели.

   "Граф" пристально посмотрел на докторшу.

   Его ввалившиеся большие черные глаза, горевшие лихорадочным блеском, глядели с выражением какой-то грустной насмешливости.

   - Вы полагаете... опасности нет? - прошептал он и, заметив, что Антошка жадно и испуганно прислушивается, прибавил: - Вы говорите по-немецки?

   - Говорю! - ответила докторша, несколько смущенная этим взглядом и ироническим тоном его слов.

   И "граф" продолжал по-немецки:

   - Не скрывайте от меня правды. Я знаю, что я опасен... Я бывал в руках докторов... Воспаление легких в мои годы и при такой обстановке... Finita la comedia?* Не правда ли?.. Если так, то не лучше ли меня свезти в больницу, чтоб не стеснять эту добрую хозяйку... И кроме того, мне надо распорядиться насчет этого мальчика... Это - единственное существо на свете, ради которого я хотел бы еще жить...

   ______________

   * Представление окончено? (итал.)

  

   Докторша заметила, что в настоящее время было бы опасно перевозить его в больницу, и снова повторила, что не отчаивается в его выздоровлении...

   - Ну, спасибо вам... спасибо! - проронил по-русски усталым голосом "граф". - Я жить все-таки хочу! - прибавил он...

   Докторша прописала рецепт, велела поставить мушки и оставила термометр, чтобы три раза в день измерять температуру.

   - А вы будете записывать ее! Сумеете? - обратилась она к Антошке.

   - Он сумеет! - не без горделивого чувства вставил "граф".

   - Ну, до свидания... Вечером я опять зайду.

   - Благодарю вас...

   Она протянула ему руку и, ласково кивнув головой, вышла из комнаты больного и, сделав Анисье Ивановне соответствующие наставления, проговорила, вынимая из портмоне деньги:

   - Вот возьмите десять рублей... Понадобятся... Купите больному вина... мадеры... давайте понемногу...

   Но Анисья Ивановна горячо протестовала... У нее есть деньги... Она сама купит, что нужно... И, наконец, можно дать знать родственникам графа... Они помогут...

   Взволнованная, вышла докторша из этой квартиры. Этот нищий больной, заботившийся о таком же нищем приемыше... Эта добрая женщина, отказывающаяся от денег... все это произвело на чуткую, отзывчивую докторшу сильное впечатление...

   Она спускалась по лестнице, когда ее нагнал Антошка и спросил:

   - Госпожа докторша... Как граф?.. Не помрет?..

   - С чего вы взяли?.. Надеюсь, что он поправится...

   - О, вылечите его... вылечите его, добренькая барыня!.. Если б вы знали только, какой он добрый... Мне вот справил полушубок, а сам...

   И с этими словами Антошка бегом побежал в аптеку за лекарствами и в лавку за вином.

  

  

  

   Сила живучести оказалась действительно большой у "графа". Несмотря на его расшатанный организм и долгие годы пьянства, он выдержал воспаление легких. Через несколько дней острый период болезни миновал, и докторша, навещавшая его ежедневно по два раза и привозившая ему сама лекарства, радостная и веселая, объявила ему, что теперь он вне опасности.

   Растроганный "граф" благодарил Елизавету Марковну и называл ее своей спасительницей. Антошка, все эти дни ухаживавший за "графом", чуть не прыгал от радости и глядел на докторшу с каким-то особенным почтением.

   Когда она ушла, "граф" в первый раз с аппетитом поел бульона и, присаживаясь на кровати, сказал:

   - Ну, теперь, Антошка, надо и о делах подумать... Небось много мы задолжали Анисье Ивановне?.. Дайка мне сюда перо и бумаги... Напишу-ка племяннице... Она добрая, не откажет... А ты снесешь ей письмо... Только смотри, по черному ходу неси... А то на парадной швейцар - большая бестия и не пустит тебя. Постарайся самой барышне в руки отдать письмо...

   - Будьте спокойны, граф! Все как следует обделаю! - не без гордости отвечал Антошка.

   "Граф" принялся за письмо, как в комнату вошла Анисья Ивановна и смущенно проговорила:

   - Александр Иванович... Околоточный зачем-то хочет вас видеть... Уж он два раза приходил... Тогда я упросила его подождать... Говорю: совсем вы больны... Ну а теперь... настоятельно требует...

   - Околоточный?!. Что ему нужно?.. Попросите его сюда, Анисья Ивановна.

   При имени "околоточного" Антошка струхнул.

   Через минуту в комнату вошел молодой, довольно представительный и чистенький околоточный и, бросая взгляд на Антошку, вежливо поклонился "графу" и проговорил:

   - Насчет вас бумага из участка... Не угодно ли прочесть...

   - Удивляюсь, что нужно от меня полиции? - промолвил "граф", растягивая для важности слова и щуря глаза. - Дайте, пожалуйста, эту бумагу.

   Околоточный вынул ее из портфеля и подал "графу".

   Тот пробежал ее и изменился в лице.

   В этом предписании частному приставу предлагалось объявить отставному гвардии штабс-ротмистру Александру Опольеву о том, чтобы он немедленно отправил проживающего у него незаконного крестьянского сына Антона Щигрова, четырнадцати лет, в приют общества "Помогай ближнему!". В случае же оказания названным Опольевым какого-либо препятствия отобрать от него Антона Щигрова, объявив Опольеву, что за уклонение от распоряжений начальства он будет подвергнут строжайшему взысканию.

   - Но по какому же это праву?! - воскликнул "граф", бросая тоскливый взгляд на Антошку. - Если он не желает в приют...

   Антошка понял, что околоточный пришел из-за него, и стал белее рубашки...

   - Извините-с... Я ничего не знаю... Я подчиненный чин... Потрудитесь расписаться...

   Но вместо того "граф" снова воскликнул:

   - Эта дура княгиня... моя двоюродная сестра хочет насильно тащить в приют мальчика, о котором я просил... Это она затеяла всю эту подлую... историю... Но я... я не позволю... Слышишь, Антошка?.. Мы не позволим... Ты не будешь в приюте!.. Экие мерзавцы эти благотворители! - кипятился возмущенный "граф".

   И, обращаясь к околоточному, проговорил:

   - Послушайте... Прошу вас повременить день-другой... Даю вам слово, что мальчик не убежит, а я сейчас же напишу этой княгине и еще одной родственнице... попрошу их, чтобы они немедленно просили об отмене этого нелепого распоряжения... Если на то пошло, я усыновлю этого мальчика, и, надеюсь, тогда никто не посмеет взять его у меня... О, какие же они мерзавцы!.. Отвернулись все от меня и теперь хотят отнять единственное близкое мне создание... Послушайте, господин околоточный, вы молоды, у вас, вероятно, еще не заглохли чувства... Умоляю вас, повремените день-другой...

   - Повремените! - просила и Анисья Ивановна.

   - Что ж... я... пожалуй... доложу, что вы еще больны и находитесь в бессознательном состоянии.

   - Благодарю вас... Вы - человек! - промолвил "граф", протягивая околоточному руку.

   Через несколько минут Антошка бежал в дом Опольева с письмом к Нине, передав другое письмо к княгине Моравской посыльному.

   Ах, какие красноречивые были эти письма горемычного "графа"!

  

  

  

   Появившись в большой кухне Опольевых, Антошка на этот раз не интересовался наблюдениями. Он не обратил своего внимания ни на обстановку, ни на количество медной посуды, ни на низенькую, приземистую фигуру повара, стоявшего у плиты и мешавшего что-то в кастрюле большой ложкой, а поглощенный одною мыслью - передать как можно скорее письмо по назначению - обратился к молодому кухонному мужику, который недалеко от дверей перемывал в жестяной лохани тарелки.

   Голос Антошки дрожал тревожным нетерпением, когда он спросил молодого парня:

   - Скажите, пожалуйста, барышня дома?

   - Барышня? А тебе зачем барышня?

   - Письмо им есть... Передать бы.

   - Обожди. Кто-нибудь из комнат придет и возьмет... И дома ли, нет ли барышня - скажет...

   - Должно быть, дома: еще не завтракали, - заметил, отворачиваясь от плиты, повар, довольно благообразный старик с седыми кудреватыми волосами, выбивавшимися из-под белого колпака.

   И, оглядевши Антошку своими добродушными и в то же время любопытными небольшими глазками, спросил:

   - А ты от кого с письмом, мальчик?

   - От одного бедного их сродственника... Оне знают...

   - На бедность, значит, просит?

   - Очень даже нуждаются...

   Повар подумал и сказал:

   - Верно, это тот самый сродственник, которого генерал приказал не пускать и писем от него не принимать...

   - То-то от него письмо к барышне.

   - А он как же доводится генералу... Ты не знаешь? - любопытно допрашивал старик.

   - Родной брат...

   - Родной брат? - воскликнул старик повар, необыкновенно изумленный. - Ты это верно знаешь?

   - Очень даже верно...

   - А мы полагали, что так, какой-нибудь дальний... Однако! Родной брат такого важного генерала, а швейцар говорил, что ходит вроде нищего в самом последнем костюме...

   - И вовсе даже нищие... Из-за своей легкой одежи чуть не умерли! - пояснил Антошка, заметив, что повар, видимо, не сочувствует такому бессовестному отрицанию кровных уз.

   - Нищий... брат генерала Опольева!.. Нечего сказать... прокламация!.. Видно, на братца не надеется, что к племяннице пишет?

   - Уж какая надежда, - с сердцем проговорил Антошка, - ежели ваш генерал вовсе отказался от родного брата... Пропадай, мол, как собака, а мне наплевать... И сколько горя принял Александр Иваныч, генеральский-то брат... Такого, можно сказать, важного звания господин, офицером в уланах служил и по улицам милостыню собирал... И все сродственники от него отреклись за родным братом... Допустили, чтобы человек терпел... А еще все графы да князья! - возмущенно закончил Антошка.

   - Ддда... времена!.. Родного брата и... в шею! Очень даже просто! - протянул, ни к кому не обращаясь, старик и вздохнул, покачав головой.

   Он снова стал мешать в кастрюле, черпнул ложкой и, попробовав соус, спросил:

   - А ты как же знаешь генеральского брата?

   Антошка в коротких словах рассказал свою историю.

   Повар, видимо удивленный и тронутый, промолвил раздумчиво:

   - Ишь ведь какие бывают на свете дела!.. Нищий, а призрел сироту... Богатый - и родного брата в шею... Ловко!

   - Жалостливый! - вставил и кухонный мужик, необыкновенно сосредоточенно и словно бы сердито слушавший рассказ Антошки.

   - А ты вот что, Афанасий, - обратился к мужику повар, - возьми-ка от мальчика письмо да снеси Дуняше, пусть, мол, самой барышне передаст, да у ней в комнате... Чтобы, значит, генерал не проведал... Да оботри прежде руки-то... Письмо замараешь... Вот так... неси теперь Дуняше... И лакеям не показывай...

   Когда Афанасий ушел, повар ласково сказал Антошке:

   - Пока присядь, мальчик. Бог даст, барышня не откажет помочь горемычному дяденьке... Она у нас добрая... не похожа на отца... Тот вовсе как будто каменный! - прибавил, понижая голос, повар.

   - Беспременно поможет! - уверенно подтвердил Антошка.

   - Ты почему же полагаешь?

   - Она раз прислала двадцать пять рублей, быдто от отца... И велела в письме, ежели что, к ней писать, а не к отцу...

   - Ишь ты! Папеньку своего не захотела оконфузить! - промолвил повар.

   В скором времени вслед за кухонным мужиком в кухню вошла молодая горничная Дуняша и велела Антошке идти за собой.

   - Барышня хочет тебя видеть! - приветливо сказала она.

   Нина дожидалась в маленькой комнате Дуняши, находившейся в коридоре, собираясь принять Антошку почти тайком.

   Необыкновенно участливо и внимательно, несколько смущенная и точно чувствуя себя в чем-то виноватою, слушала эта худощавая молодая девушка с большими глазами возбужденный рассказ Антошки, в дополнение к письму, о "графе", об его болезни, об его доброте, и когда Антошка окончил рассказ мольбой о том, чтоб его не отдавали в приют и не разлучали с "графом", который всеми брошен, молодая девушка, потрясенная и возмущенная, обещала непременно сегодня же поехать к княгине и просить ее отменить свое распоряжение.

   Она торопливо отдала Антошке конверт с двадцатью пятью рублями и проговорила:

   - Кланяйся от меня дяде. Извинись, что мало посылаю... Скоро еще пришлю... Успокой его... Скажи, что я буду просить княгиню... Она не возьмет тебя в приют... я уверена... ты останешься при дяде... Ты ведь так его любишь...

   - Еще бы не любить!.. - воскликнул Антошка.

   - И дядя и ты - оба вы хорошие! - возбужденно произнесла девушка, - и я сделаю для вас все, что могу...

   - Спаси вас бог, добрая барышня... Как граф-то обрадуется, что вы жалеете его... А то... ведь он чуть было не умер...

   - Зачем же он не написал мне?

   - Шибко болен был... Без памяти лежал, барышня...

   - Бедный!.. Ну, иди же к нему, Антоша... Кланяйся... Вот и тебе... возьми, возьми! - говорила она, доставая из портмоне последний рубль, бывший там, и отдавая его Антошке. - Что-нибудь себе купишь...

   Антошка вышел благодарный и обрадованный.

   "Теперь граф не пропадет. Племянница его не чета всем этим княгиням и графиням. Сейчас видно, какая она простая да жалостливая!" - думал Антошка, торопливо возвращаясь домой...

   Рубль, полученный им, заставил его задуматься о том, что бы такое купить "графу" на эти деньги, что доставило бы ему удовольствие. Долго он ломал над этим вопросом голову и, наконец, решил, что вино очень полезно "графу", тем более что и докторша во время болезни приказывала давать вина и сама его привозила, и Антошка, войдя в погреб, потребовал самой лучшей мадеры в рубль.

  

  

  

   Рассказ Антошки произвел на молодую девушку сильное впечатление.

   Первый раз в жизни она непосредственно услыхала об ужасах нищеты и горя несчастных, обездоленных людей. До этого она, случалось, читала об этом в книгах или слыхала мимоходом в разговорах, что люди впадают в нищету по своей вине, но никогда не задумывалась над этим вопросом. Богатая, избалованная, жившая в замкнутом кружке таких же богатых и чиновных людей, она не могла себе представить, что за этим миром довольства, блеска и роскоши существуют на свете люди, не имеющие ни пищи, ни платья, ни крова, нуждающиеся в куске хлеба в то время, когда ей шьют бальное платье, стоящее больших денег, или дарят дорогие безделки.

   А теперь эти мысли бродили в ее голове, находили отклик в добром сердце девушки, и ей непременно хотелось помочь и этому несчастному дяде и этому мальчику.

   Как ни было ей тяжело осуждать отца, но она осудила его в душе за то, что он так жестоко отнесся к родному брату, и она припомнила те ужасные слова отца, которые он говорил по поводу письма, полученного месяц назад от дяди, в котором он молил о помощи для мальчика. И тогда она почувствовала правдивость этого письма. И тогда она подумала, что отец не прав, считая своего брата лжецом... И тогда она находила жестоким поведение отца и, полная стыда за него, послала свои двадцать пять рублей. А теперь, после того как услыхала эту трогательную историю двух бездомных, горемычных существ, молодая девушка невольно еще строже судила отца, и слова его казались ей теперь бессердечными.

   О, как бы хотелось ей помирить отца с дядей... Откуда такое озлобление? Ужели отец недоступен жалости и не может отнестись к нему тепло и сердечно, ободрить его, помочь ему?..

   Но при мысли об этом ей становилось жутко, и невольные сомнения закрадывались в ее голову. Отец непреклонен и, что раз решил, не меняет. И смеет ли она учить отца? И станет ли он ее слушать?

   Но если отец не исполняет то, что велят и долг и любовь, - она должна исполнить. Она не допустит, чтобы родной брат отца нищенствовал, собирая милостыню на улицах, и чтобы от него отняли этого мальчика, которого он так любит. Это безжалостно, возмутительно!

   Возбужденная и радостная, что и у нее, скучающей и неудовлетворенной тою жизнью, которую заставляли eе вести, нашлось вдруг дело, что и она может быть полезной двум существам, молодая девушка вышла из своей комнаты и прошла в кабинет к матери.

   Нина рассказала ей то, что слышала от Антошки, и проговорила:

   - Мама! Ведь необходимо помочь дяде и этому мальчику!

   Госпожа Опольева, женщина добродушная, но благоговевшая перед мужем, хотя и согласилась с дочерью, что этот "несчастный дядя" заслуживает помощи и что он всегда возбуждал в ней жалость, но прибавила:

   - А что скажет отец, Нина?

   - Но разве, мама, мы-то сами не можем помочь помимо папы его родному брату?.. И наконец, ведь он вовсе не такой дурной... Напротив, эта история с мальчиком... эти заботы о нем...

   - Но почему дядя обратился к тебе, Нина?.. Он тебя совсем не знает... Видел маленькой девочкой...

   Нина призналась матери, что раньше послала дяде от имени отца деньги и теперь послала.

   - Видишь, ты какая! - растроганно произнесла мать и нежно потрепала дочь по щеке своей белой, пухлой рукой в кольцах. - А если папа узнает об этом? Ведь он будет недоволен... Ты ведь знаешь его мнение о дяде?

   - И пусть узнает... Я тогда сама расскажу папе, что он ошибается... И папа, быть может, убедится и... помирится с дядей.

   Опольева сделала отрицательный жест.

   - Этого никогда не будет! - произнесла она грустным тоном.

   - Но если ты, мама, его попросишь...

   - Я уж пробовала...

   - Но за что же такая ненависть?.. Что же, наконец, сделал такое дядя, что от него все отшатнулись и довели его до нищенства? - воскликнула Нина. - Расскажи мне, мама...

   Мать рассказала известную читателю историю "графа".

   - Что ж тут такого ужасного, мама?.. Разве дядя не мог исправиться? И разве многие молодые люди не то же делают?.. И, однако, их не изгоняют из общества... Помнишь, еще недавно какую историю рассказывали о графе Бежецком... Он сделал вещи похуже, чем бедный дядя, и тем не менее его везде принимают... И папа и ты с ним любезны. Он остался в полку...

   - Положим, с дядей сурово обошлись... не спорю, - заметила мать, - но все-таки так опуститься, сделаться пьяницей, нищим...

   - Но кто же в этом виноват? Разве родные поддержали его тогда? Напротив, все, как ты говоришь, его оставили и сами же обвиняют его. Ах, мама, мама, как это несправедливо и безжалостно! - воскликнула молодая девушка. - Нет, мама, голубчик, милая, добра