Панаев Иван Иванович - Актеон

же вы едете? - спросила она.

   - В Италию.

   - Поезжайте, поезжайте! вам будет лучше там... Я рада за вас. - Она опять задумалась. - И я когда-то думала быть в Италии... только это очень давно.

   Она улыбнулась.

   - И я вижу вас в последний раз? - произнес он голосом, вырвавшимся из глубины болящей души.

   - В последний!

   На глазах ее показались слезы...

   - Да... я теперь начинаю вспоминать... вы когда-то желали услышать от меня еще раз - Шуберта... Теперь я могу исполнить ваше желание. - Она села к роялю и с минуту как будто припоминала что-то... Легкий, едва заметный трепет пробежал по ее телу... руки прикоснулись к клавишам, и раздались печально-медленные аккорды "Странника" {"Der Wanderer".}.

   Она пела:

   ..."Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно спрашивают: где же, где?

   "Здесь солнце светит на меня так холодно... цвет жизни моей вянет, речи их - для меня звуки пустые...

   "О, где же ты, где ты, моя возлюбленная страна, так мной любимая, предчувствуемая и никогда мной не знаемая? Страна, столь полная надежды, - страна, где цветут мои розы, где живут друзья мои, где восстают мои мертвые, - страна, где говорят моим языком, - о, где же ты, где ты?

   "Тихо и грустно странствую я по жизненному пути, и вздохи беспрестанно спрашивают - где она, где она?

   "Мне слышится, словно в дуновении ветра прозвучал таинственный голос: там, где нет тебя, - там твое счастие..."

   Она смолкла, голова ее болезненно склонилась к груди... Это была ее лебединая песнь. Он смотрел на нее, и по бледному лицу его ручьями лились слезы....

   Отдохнув, она долго еще разговаривала с ним о своей жизни в Москве, о чужих краях... Наконец он встал со стула и взялся за шляпу.

   - Вы уж идете? - сказала она, сжимая его руку. - Прощайте; да благословит вас бог!.. Благодарю вас... за все... Вам я обязана лучшими минутами моей жизни... - Она едва могла договорить последнее слово; силы оставили ее, и голова ее упала к нему на грудь.

   Минуты две она была в каком-то забытьи; вдруг приподняла голову, отвела от глаз свои волосы и смотрела на него долго и пристально, будто стараясь еще более напечатлеть в своей памяти черты его.

   - Прощайте! - повторила она, - если когда-нибудь случится вам быть в этих местах, зайдите на мою могилу...

   Она улыбнулась.

   Он ничего не мог говорить: слезы задушали его, он только жадно прильнул к ее рукам в упоении отчаяния...

   Она проводила его до другой комнаты... потому что силы не позволяли ей идти далее, и села у окна, которое выходило на улицу.

   Он давно скрылся, но она все еще сидела у окна...

   У Полицейского моста, часу в 3-м утра, офицер с серебряными эполетами и с черным султаном остановил офицера с золотыми эполетами и с белым султаном.

   - Бон-жур, мон-шер, - кричал офицер с черным султаном, хватая почти насильно за руку офицера с белым султаном, - куда идешь? что ты сегодня делаешь? отчего так бледен? - Слышал новости, мон-шер?

   - Какие?

   - Сюда две француженки приехали, прехорошенькие, прямо из Парижа; я за одной из них волочусь... она подарила мне колечко с изумрудом... я тебе после покажу... Как она мило говорит: "Je vous adore!", ты не поверишь... А кстати, ты ведь знал Петра Александрыча Разнатовского?.. Пьер, такой славный малый? Я у него шафером на свадьбе был. Мы еще вместе с ним кутили... я у него сто тысяч выиграл последний раз, как ездил к себе в деревню, знаешь?

   - Да как, братец, не знать?.. Ну, что же?

   - И помнишь его жену, мон-шер? Она к Горбачевым ездила, шармант персонь была!.. Она всегда такие длинные черные локоны носила и славно вальсировала...

   - Да, знаю, братец, что же дальше?

   - Умерла с год назад тому... я только недавно узнал об этом, мон-шер.

   - Так, по-твоему, это тоже новость?

   - Еще бы! ведь ты не знал этого! А Петр Александрыч, говорят, недавно женился, и знаешь, на ком? - трудно поверить... На своей горничной Агашке... Мне пишут об этом из тех мест, мон-шер, где его деревня, - ей-богу!

   - Неужели?..

   - У него, говорят, всего осталось пятьдесят душ. Дмитрий Васильич Бобынин чудно обработал его! А мы сегодня, мон-шер, кутим напропалую с Костей и с Петрушей. У Дюме особый обед заказали по пятнадцать рублей с персоны, без вина... У него новый чудесный повар... О-плезир, мон-шер.