Масальский Константин Петрович - Регентство Бирона

т он имел полное доверие, и унесла его одеяло, халат, бронзовые пряжки, медный кофейник и парадные штаны.

   - Побери его нелегкая со всеми его штанами! - воскликнул Мурашев.- Не знаю, что и делать! Куда это, господи, девалась моя Ольга?

   Теряясь в догадках, побежал он в дом старика Аргамакова в намерении посоветоваться с Валерианом и Ханыковым.

   - А! дорогой сосед опять ко мне пожаловал! Мы только что за ужин сесть хотели,- сказал старик Аргамаков.- Да скажи ради бога, что за письмо ты ко мне прислал?

   - Мы трое его разбирали, но не все поняли,- прибавил Ханыков.

   - Как не поняли? Я написал к Илье Прохоровичу благодарное писание за доброе угощение. Это уж так водится между всеми хорошими людьми.

   - Благодарствую, Федор Власьич! Только отчего же ты пишешь, что дорога в город тебе трудна была? Ведь и я живу не за городом, по сю сторону Фонтанной речки, да и далеко ли от моего дома до твоего!

   Мурашев, у которого вместе с парами наливок вылетело из головы содержание писанного им из книги письма, ничего не отвечал на вопрос.

   - Еще ты пишешь, что мы опорожнили множество рюмок за здравие прекрасных. В наши ли лета, Федор Власьич, пить за их здравие? Я подумал, что ты надо мной смеешься. Ты ведь один давеча от меня домой пошел?

   - Один-одинехонек. С кем же мне было идти?

   - А как же ты пишешь, что какой-то господин с тобой вместе возвращался, впал в какое-то погрешение и какая-то девица на него пеню наложила, а именно: вечеринку с конфектами, на которую и я приглашен. Пожалуй, я бы пошел, да не знаю, к кому и куда.

   - Неужто это у меня в письме написано? - сказал Мурашев, смутясь.

   - Вот письмо твое: посмотри сам. Скажи-ка, что за девицу ты провожал? - продолжал Аргамаков, грозя пальцем Мурашеву.

   - Экой ты, Илья Прохорыч! Да ведь все это так только пишется; это называется комплимент; а ты подумал, что уж все так и вправду было, как написано. Впрочем, не до письма мне теперь: у меня дома неблагополучно.

   - Что такое? - спросили все в один голос.

   - Сестра и дочь пропали.

   - Как пропали! - воскликнул Валериан, бледнея.

   - Дворник мой говорит, что какой-то генерал увез их в карете. Не знаю, что и подумать.

   По общем совете решили: если Дарья Власьевна и Ольга не возвратятся к ночи домой, на другой день на рассвете разведывать об них по всему городу.

  

  

   Несколько дней прошло в напрасных поисках и расспросах. Валериан был в отчаянии.

   В день рождения супруги герцога Бирона, курляндской дворянки Трейден (которая, по свидетельству современников, отличалась ограниченным умом и неограниченной гордостью), назначена была, по ее требованию, несмотря на ноябрь месяц, иллюминация в Летнем саду и на Царицыном лугу, на котором в то время были насажены в разных местах деревья. Прелестной решетки Летнего сада тогда еще не было. На ее месте, близ дворца Петра Великого, по берегу Невы, не обделанному еще гранитом, тянулся длинный деревянный дворец, построенный в 1732 году императрицею Анной Иоанновною; в стороне от дворца стояла каменная гауптвахта; далее, на берегу Фонтанки, возвышалась беседка в виде грота, украшенная морскими раковинами. Сад отделялся от Царицына луга каналом; по другую сторону луга, от того места, где ныне Мраморный дворец и где тогда, после сломанного Почтового двора, устроили площадь, проведен был другой канал из Невы в Мойку. Ряд зданий, на берегу последнего канала находившийся, назывался Красною улицей. Примечательнейшее из этих зданий было собственный дворец императрицы Елисаветы Петровны, в котором она жила до вступления на престол.

   Наступил вечер, по счастию сухой и не слишком холодный, и безлиственные аллеи Летнего сада осветились шкаликами. На Царицыном лугу, между дерев, зажглись изредка плошки; только в одном месте на лугу ярко освещены были шкаликами березы, обсаженные кругом площадки, где стояли огромная качель и карусель. Первая состояла из деревянного льва, повешенного на веревках за высокую перекладину; на львиный хребет с одной стороны садились дамы, с другой - мужчины, и послушный царь зверей качал свою ношу из стороны в сторону. Карусель была устроена из большого деревянного круга, по краям которого стояли четыре деревянные оседланные лошади, а между ними столько же саней на высоких подставках. Круг поворачивали около толстого деревянного столба, а сидящие на лошадях и в санях старались тонкими копьями снимать развешанные над ними железные кольца. Кто больше снимал колец, того провозглашали победителем. Валериан, Ханыков и Мурашев печально ходили в толпе народа: им было не до гулянья. Они внимательно смотрели на каждого попадавшегося им навстречу генерала, если вместе с ним шли женщины.

   - Авось сегодня загадка разгадается! - говорил Мурашев со вздохом.- Теперь весь город собрался в сад. Может быть, мы где-нибудь увидим Ольгу или по крайней мере глупую мою сестру.

   - Я все думаю,- заметил Ханыков,- не попались ли они в руки Гейера? Если так, то их, верно, не будет на гулянье.

   - Да от чего ж бы моя сестра нарядилась по-праздничному и надела свои фижмы? Кого Гейер потащит к себе, тому не до нарядов.

   Долго бродили они по саду и наконец, выйдя на Царицын луг, приблизились к окруженной деревьями площадке, где стояла карусель. На лошадях сидели трое мужчин и одна женщина с копьями в руках; сани также были заняты игравшими. Деревянный круг быстро обращался около столба и производил такой скрип,

  

   Как будто тронулся обоз,

   В котором тысяча немазанных колес.

  

   При каждом снятом кольце раздавалось общее восклицание: "Браво!"

   - Что за дьявольщина! - проворчал Мурашев, всматриваясь в кружившуюся на деревянной лошади женщину.- Это, кажется, моя сестрица изволит отличаться?

   - Быть не может! - возразил Ханыков.

   - Это именно она! - воскликнул Валериан.

   - Что за диковина! - продолжал Мурашев.- Подойдем поближе.

   Сквозь толпу зрителей они протеснились и стали подле карусели. В самом деле, в черной бархатной шапочке с красным страусовым пером, в генеральских фижмах, в длинной мантилье ярко-оранжевого цвета, которая величественно развевалась как адмиральский флаг во время сильного ветра, носилась Дарья Власьевна на деревянном коне около столба и ловко поддевала длинным копьем развешанные кольца. На лице ее сияло удовольствие или, лучше сказать, восторг. Подхватив на копье кольцо, она торжественно и гордо посматривала на зрителей, и восклицание "браво!" сильнее потрясало ее сердце, нежели клик "ура!" потрясает сердце полководца во время решительной битвы. В одних из саней сидела Ольга рядом с каким-то генералом, который с нею разговаривал и смеялся, вероятно, стараясь ее развеселить. Судя по ее потупленным глазам и бледному лицу, можно было легко заметить, что бедной девушке было вовсе не до веселья.

   Валериан задрожал от гнева, увидев Ольгу. Рука его невольно упала на рукоять шпаги, он верно бы бросился к генералу, если б Ханыков не остановил его, крепко схватив за руку своего друга.

   - Ради бога, успокойся! Разве ты не видишь, что это брат герцога?

   - Пусти меня! - кричал Валериан, вырываясь.- Пусти меня к этому бездельнику!

   - Вспомни, что и где ты говоришь. Ты себя погубишь!

   По счастию, сильный скрип деревянного круга заглушил голос Валериана, так что никто из близстоявших зрителей не мог расслышать слов его.

   Между тем Мурашев с беспокойством смотрел на дочь свою, не зная, что подумать, и изредка поглядывал на Дарью Власьевну с такою досадой, что у него в горле дух перехватывало.

   Случайно увидела она его в толпе. Мурашев, выйдя из себя, погрозил ей кулаком, а Дарья Власьевна, в вихре удовольствия не заметив этого движения, жеманно кивнула головою, прищурила один глаз, улыбнувшись, в знак того, как ей было весело, и, приложив концы своих пяти пальцев к губам, послала по воздуху поцелуй брату.

   - Недаром сказано в "Советах премудрости",- ворчал сквозь зубы Мурашев, желая чем-нибудь себя успокоить.- "Приключилась в нашей натуре порча, коя производит беспутные дела по большей части в женщинах. Сила дымов и паров, слабость душевных органов и мысли и, наконец, слепота ума причиняют многие слезы тем, кои их любят. В них виды предметов огненные, легкомысленные, заблуждательные. Мечтание нежное и слабое последует их заносчивости. Что от нас называется своенравием, упрямством, неистовством, то многократно бывает бесом, который входит в их голову и заставляет их делать то, что мы видим".

   Между тем все кольца были сняты играющими, деревянный круг остановился, и стоявший посреди круга у столба секретарь герцога Гейер, пересчитав все снятые кольца, провозгласил:

   - Девица фон Мурашева осталась победительницею!

   - Браво! - закричали все участвовавшие в игре и захлопали в ладоши. Гейер подбежал к Дарье Власьевне и помог ей слезть с деревянного коня. Она начала раскланиваться и приседать, повертываясь во все стороны. Генерал, подав Ольге руку, вышел с нею из саней, адъютант его взял под руку Дарью Власьевну, и все общество пошло к деревянному льву, на котором качалось другое общество.

   Генерал, шедший с Ольгою, был старший брат Бирона, Карл. Сначала служил он в России, попался в плен к шведам, бежал в Польшу, дослужился там до чина подполковника, опять перешел в русскую службу и по милости брата в короткое время попал в генералы. Он мог бы гордиться множеством ран, если б они были получены им на сражениях, а не на поединках или во время ссор, до которых почти всегда доходило дело там, где Бирон намеревался повеселиться.

   На каждой пирушке, где лилось шампанское, входившее тогда в моду, он всех храбрее рубил головы бутылкам и истреблял этих неприятелей. Все боялись его; одно слово, сказанное ему не по нраву, могло иметь следствием или поединок или непримиримую вражду герцога, который уважал все его жалобы. Даже Гейер его страшился, старался всеми мерами ему угождать и был ревностный исполнитель его поручений по части любовных интриг. Заметив необыкновенную красоту Ольги, Гейер немедленно навел генерала на добычу. В то время как Дарья Власьевна и Ольга сидели под караулом в доме Мурашева, Карл Бирон приехал к ним, притворился страстно влюбленным в Ольгу, объявил решительно, будто он на ней хочет жениться, и убедил Дарью Власьевну тотчас же переехать к нему на несколько дней с его невестой в загородный дом. Дарья Власьевна совершенно одурела от такого неожиданного случая. Ей казалось, что Ольга должна считать себя счастливейшею из смертных, выйдя замуж за брата регента; что отец Ольги будет тех же мыслей; что не исполнить требования брата герцога - значит погубить и Ольгу и всех родных ее. Все это она представила племяннице со всевозможным красноречием, опровергла все ее опасения, почти насильно ее одела в лучшее ее платье и вынудила ее согласие отправиться в карете с генералом.

   - Чего ты, дурочка, боишься? - говорила она, одевая Ольгу.- Ведь и я с тобой еду. Теперь непременно должно исполнить просьбу генерала; не то попадем все в большую беду. Будет еще время, после подумаем и с отцом посоветуемся. Вообрази - ты будешь родня его высочеству герцогу! Шутка ли это!

   Карл Бирон, со своей стороны, старался успокоить Ольгу, говоря, что если он ей не нравится, то принуждать ее не станет выйти за него замуж. "Впрочем,- прибавил он,- мудрено не полюбить меня, узнав покороче".

   Дарья Власьевна, одев Ольгу, вывела ее к генералу и с трепетом сердца сказала:

   - Так как и я удостоена счастия быть приглашенною к вашему превосходительству, то не позволите ли мне одеться поприличнее, чтобы простой наряд мой не показался странным в блистательном доме вашем?

   - Да, да! - отвечал Карл Бирон, удерживаясь от смеха.- Это необходимо; я этого требую.

   Дарья Власьевна тотчас облеклась в генеральские фижмы, в платье с длинным шлейфом, завязала еще несколько своих и Ольгиных нарядов в скатерть, и Бирон с глупой теткой и бедной племянницей поехал в свой загородный дом. Там всеми мерами старался он веселить Ольгу, у которой сердце беспрестанно ныло от беспокойства, между тем как Дарья Власьевна, не подозревая истинных намерений генерала, блаженствовала в его доме, обходилась с ним как родственница, величалась своими широкими фижмами и любовалась перед зеркалами своим длинным шлейфом. На все учтивости и ласки генерала Ольга отвечала слезами и просила возвратить ее в дом отца. Бирон говорил, что он жить без нее не может, и упрашивал Ольгу пробыть несколько дней в его доме, пока он совершенно не удостоверится в невозможности когда-нибудь ей понравиться. Между тем он обдумывал втайне средства к достижению преступной цели своей, медлил и в этом медлении находил наслаждение. Так сытая кошка, поймавшая молодую птичку, которая еще не может летать, любуется своей жертвой, играет с нею и не вдруг ее съедает.

   Утром того самого дня, когда праздновали рожденье герцогини, Карл Бирон неожиданно вошел в комнату, которую он отвел в своем загородном доме для Ольги и ее тетки. Ольга была уже одета, а Дарья Власьевна стояла еще перед зеркалом и оканчивала свой туалет. Волосы ее еще не были причесаны; она только что приладила на один бок фижму, когда послышались шаги Бирона в соседней комнате. От испуга Дарья Власьевна уронила из рук другую фижму на пол, схватила платье со шлейфом и надела его на себя почти так же быстро, как переменяют платье на актерах, когда они превращаются в волшебных операх и балетах. Ольга помогла ей кое-как застегнуть крючки лифа.

   - Извините! - сказал, войдя, Бирон.- Я, кажется, перепугал вас. У меня просьба до вас, Дарья Власьевна: сходите поскорее в гостиный двор и купите две мантильи для себя и для племянницы вашей. Сегодня вечером назначено в Летнем саду гулянье. Вот вам деньги.

   - Мне, право, так совестно! - сказала жеманно Дарья Власьевна, поправляя волосы и прикрывая рукою бок, на котором не было еще фижмы.- Я еще не кончила своего туалета; я никак не ожидала так рано вашего посещения...

   - Ничего, не беспокойтесь! Между родственниками что за церемонии. Сходите же скорее в гостиный двор.

   - С величайшим удовольствием. Позвольте только кончить туалет. Осмелюсь вас попросить на минуту выйти из комнаты.

   - Помилуйте, да вы совсем одеты. Я боюсь, чтобы не заперли лавок по случаю сегодняшнего праздника. Сделайте милость, подите скорее. Вот вам мантилья ваша.

   Делать было нечего, Дарья Власьевна надела мантилью, закрыла голову капюшоном и отправилась в путь с одною фижмою. "Подумают, что я или кривобока, или с ума сошла, - размышляла она дорогой, браня вполголоса Карла Бирона.- Ай батюшки, срам! Я со стыда сгорю! Этак целый гостиный двор насмешишь".

   - Мы остались одни, Ольга! - сказал Бирон, взяв ее за руку.- Давно хотел я поговорить наедине с тобою. Реши судьбу мою, скажи: любишь ли ты меня?

   - Оставьте меня, генерал, ради бога! - сказала умоляющим голосом Ольга, вырывая руку свою из руки Бирона.

   - Ты боишься меня? - продолжал он.- Ты не веришь любви моей? Ах, Ольга! я без тебя жить не могу. Сядь сюда, сядь на эту софу, моя милая. Успокойся. Поговори со мною. Неужели ты захочешь погубить меня? Если ты не согласишься быть моей женою, я застрелюсь, я в воду брошусь, я...

   Он с силой посадил трепещущую Ольгу на софу и обнял стан ее одною рукой.

   - Помогите! Помогите! - закричала девушка.

   - Ты напрасно будешь кричать: во всем доме никого нет, я разослал всех людей моих; мы только двое в этом доме. Ольга, обними меня, назови женихом своим. Ты будешь счастлива; все будут тебе завидовать. Не забудь, что я родной брат герцога.

   - Вы забыли это, генерал,- отвечала Ольга, рыдая и вырываясь из объятий Бирона,- вы поступаете как разбойник!

   - Разбойник! - вскричал Бирон.- О! за эту дерзость надобно наказать тебя. Перестань же упрямиться, обними, поцелуй меня! Ты видишь, как я снисходителен, как я люблю тебя: кто бы, кроме тебя, назвал меня безнаказанно разбойником? Невесте моей я все прощаю. Перестань же дичиться, я жених твой, да! Я или никто!

   С отчаянным усилием Ольга вырвалась из объятий Бирона, подбежала к столику, на котором стояли два прибора, приготовленные для завтрака, и, схватив ножик, приставила его к своему сердцу.

   - Ольга! Ольга! Что ты делаешь! - закричал Бирон, вскочив с софы.

   - Не подходи, не подходи, элодей! Один шаг - и на твоей душе будет смерть моя!

   - Брось, брось ножик! Я не подойду, не трону тебя, я выпущу тебя сейчас же из моего дома.

   - Поклянись в том твоею честью, если она в тебе есть. Но как поверить тебе? Ты обманешь меня. Нет, смерть, одна смерть спасет меня. Отошли меня теперь же к батюшке, чтобы он похоронил меня. Не хочу и мертвая быть в твоей власти. Боже мой!

   Она занесла руку, метя острием ножа в сердце.

   - Остановись! - вскричал в ужасе Бирон, бросаясь на колени.- Клянусь честью, что отпущу тебя в дом отца твоего, клянусь честью! Я никогда не изменял своему честному слову.

   - И ты правду говоришь?

   - Никто меня до сих пор не смел об этом спрашивать,- сказал гордо Бирон, вставая. - Успокойся, Ольга, я тебя уважаю. Брось ножик и дай мне руку. Мир, мир! Забудь нашу ссору и мое безумство. Я потерял рассудок от любви к тебе.

   Ольга положила ножик на стол.

   - Я верю твоему честному слову.

   В самом деле Бирон оставил ее в покое и повторил обещание отпустить ее тотчас же в дом отца, как скоро возвратится Дарья Власьевна. Между тем эта однофижменная особа, ни жива ни мертва, ходила по гостиному двору. Ей мерещилось, что все на нее указывают пальцами, хохочут и спрашивают: где ее другая фижма? Уперши одну руку в бок, она оттопыривала локтем свою мантилью, чтобы скрыть ужасный дефицит своего наряда, и оттого принуждена была вынимать деньги из кошелька, получать сдачу и брать покупку все одною рукою: другая была на бессменной страже при бесфижменном боке во всю дорогу до гостиного двора и обратно, до загородного дома Карла Бирона.

   С помощью тетки Бирон успел упросить Ольгу остаться у него до завтрашнего дня и вечером поехал вместе с ними в Летний сад на гулянье, нимало не опасаясь встретиться с отцом Ольги, в уверенности, что он легко одурачит рыбного поставщика так же, как и сестру его; а в случае нужды прикажет Гейеру унять его, если б этот купец из нижних и подлых людей (так в те времена говорили и писали не только о черни, но и о среднем классе народа) осмелился что-нибудь пикнуть против человека из знатных. Он не терял еще тайной надежды заслужить любовь Ольги и придумывал к тому средства.

   - Здравствуй, сестра! - сказал робко Мурашев, подойдя к Дарье Власьевне, которая внимательно смотрела на качавшегося льва.

   - А, братец! Давно уж мы не видались.

   - Ты уж ныне пропадаешь по целым неделям и на деревянных конях всенародно разъезжаешь! - продолжал Мурашев вполголоса, опасаясь, чтоб его не услышал генеральс-адъютант, который стоял подле Дарьи Власьевны в звании ее кавалера.

   - Не всякому удастся на таких конях поездить, братец! - возразила Мурашева.- Карусель сделана только для знатных.

   - Вот что, изволишь видеть! - сказал с досадой брат, которого забирала непреодолимая охота вцепиться в волосы умной сестрице.- А с какой стати Ольга, осмелюсь спросить, ходит под руку с этим генералом?

   - Она его невеста. Я тебе все после растолкую, братец!

   - Невеста! Не спросясь отца, она замуж выходит! Да я ее прокляну и тебя с нею вместе.

   Адъютант взглянул в это время на Мурашева, и он, понизив голос, продолжал:

   - Не ты ли дочь мою сосватала?

   - Его превосходительство сам изволил к ней присвататься.

   Мурашев знал поведение Карла Бирона и не мог не понять истинных его намерений. Негодование, гнев, отчаяние овладели его душою. Перед его глазами была гибель дочери; но где, в ком искать правосудия и защиты против брата регента? В это время Ольга, увидев его, вырвала руку из-под руки Бирона и бросилась со слезами отцу на шею. Безмолвно прижал он несчастную дочь к груди своей.

   - Это не отец ли моей невесты? - спросил Дарью Власьевну Бирон, торопливо приблизясь к ней.

   - Точно так, ваше превосходительство.

   - Рекомендуй меня ему, пожалуйста, мы еще с ним незнакомы. Господа! извольте отойти подальше отсюда! - закричал он толпившемуся народу.- Для гулянья довольно здесь места и кроме этого.

   Все поспешили исполнить приказание, но никто из многочисленной толпы не смел и слова сказать другому о случившемся происшествии, опасаясь, чтобы третий, подслушав какую-нибудь догадку или суждение о брате герцога, не закричал: "Слово и дело!"

   - Я давно, любезный, собирался к тебе приехать,- сказал Бирон ласково Мурашеву.- Ты, вероятно, знаешь уже мое намерение и, без сомнения, если дочь твоя будет согласна, не откажешься от чести быть тестем моим? Возьми вот этот небольшой подарок.

   Он вынул из кармана кошелек с золотом и подал Мурашеву.

   - Благодарю от всего сердца за честь, ваше превосходительство! - отвечал Мурашев, едва держась на ногах. Кровь кипела в нем, в глазах у него темнело; он задыхался.- От подарка позвольте отказаться!.. Если смею сказать, мне кажется, что дочь рыбного поставщика не годится в невесты вашему превосходительству.

   - И! какой вздор! Почему ж не годится? Мое дело выбирать себе жену. Да что ты так бледен? Верно, нездоров? Мы с тобой еще поговорим об этом, я к тебе приеду. Гейер! Возьми под руку этого почтенного человека и отвези домой в моей карете. Я советую тебе, любезный, тотчас же лечь в постель, ты очень нездоров.

   Гейер взял под руку Мурашева и повел к карете. Ольга хотела броситься вслед за отцом, но Бирон, взяв ее за руку, сказал ей:

   - Я тебя сам домой отвезу, а теперь еще не лишай меня удовольствия погулять с тобою. Я приказываю! - прибавил он повелительно, и Ольга, оробев, почти в беспамятстве, подала ему руку.

   Между тем Валериан, вырвавшись из рук Ханыкова, с чрезвычайным усилием увлекшего его в толпу, побежал прямо к Бирону.

   - Генерал! - сказал он прерывающимся голосом.- По какому праву отнимаете вы у меня невесту?

   Бирон, приметив, что Ольга лишается чувств, посадил ее на качель и оборотился к Валериану, поддерживая Ольгу одною рукою.

   - Это что значит? - воскликнул он гордо.- Вы, сударь, забыли субординацию - мне и чести не отдаете! Я вас велю арестовать.

   - Не говорите о чести, у вас нет ее. Вы недостойны произносить это слово! Пусть отрубят мне голову, но я говорю и до казни буду повторять, что вы низкий и подлый человек! Велите же схватить меня; я ведь знаю, что вместо вас палач разделается со мною.

   - Дерзкий мальчишка! - вскричал в бешенстве Бирон, отскочив от Ольги, которую поддерживала с другой стороны Дарья Власьевна.- Я тебе обрублю уши в доказательство, что я никогда не отказываюсь от дуэли и понимаю законы чести; потом уже тебя расстреляют за дерзость.

   - Скажите лучше, расстреляют прежде, а потом уши обрубят. Вам стоит, по законам чести, принять мой вызов и потом попросить только к вам в секунданты вашего брата.

   - Замолчи, безумец, или разрублю тебе голову!

   - Тогда и поединка опасаться нечего. Что ж вы медлите? Рубите, вот моя голова!

   Валериан снял шляпу. Лицо его пылало, как у больного горячкою. Бирон скрежетал зубами.

   - Выбирай оружие! - сказал он, задыхаясь от бешенства.

   - На саблях!

   - Хорошо! Драться будем без секундантов!

   - На все согласен!

   - Завтра явись в пять часов утра в Екатерингоф. Я не заставлю ждать себя.

   - Итак, до свидания! - сказал Валериан и медленно пошел от качели, ничего не видя перед собою.

   - Возьмите этого молодца! - раздался голос.- Он, видно, забыл, что регенту должно честь отдавать. Я тебя проучу, негодный!

   Валериан опомнился и увидел близ себя герцога Бирона, который с женою своей и многочисленною блестящею свитой шел к карусели.

   Два человека в плащах, гулявшие вместе с другими, выскочили вдруг из толпы и схватили Валериана.

   - Ведите его, куда должно! - продолжал герцог.- Странно для меня, фельдмаршал, что ваши подчиненные отваживаются при ваших глазах на такие беспорядки.

   Граф Миних, к которому были обращены эти слова, в самых почтительных выражениях извинился перед герцогом.

   Приблизясь к карусели, герцог остановился перед одною из деревянных лошадей и начал внимательно ее рассматривать.

   - Скажите мне, принц! - сказал герцог принцу Брауншвейгскому,- какие недостатки находите вы в этой лошади?

   - Главный недостаток тот, что на ней далеко не уедешь. Все надобно кружиться около столба.

   - Гм! А вы не пробовали на ней ездить?

   - Нет, я вообще не большой охотник до лошадей. Страсть к ним не слишком прилична для принцев!

   - Это сказано на мой счет, принц! Но я не стыжусь своей страсти к этому благородному животному. Я не сержусь: однако ж за насмешку попрошу поездить на деревянной лошади.

   - Охотно согласен! Не слишком будет странно видеть живого человека на деревянной лошади; гораздо страннее видеть на живой лошади деревянного всадника. Мне случалось это видеть... когда диких лошадей объезжают.

   - Но всадник, на которого вы намекаете, умеет управлять не только всякою бешеною лошадью, но и людьми, не исключая даже принцев. Не угодно ли сесть на коня. Советую вам быть осторожнее: иногда и с деревянной лошади можно упасть неожиданно и гораздо скорее деревянного всадника.

   - Они опять поссорятся! - шепнула Миниху супруга принца Анна Леопольдовна.- Постарайся, фельдмаршал, предупредить ссору.

   - Попробую я этого буцефала! - сказал Миних, вскочив на лошадь и взяв копье для снимания колец.- Не угодно ли будет вашему высочеству последовать моему примеру? Пусть этот круг покружит принца и фельдмаршала точно так, как колесо счастия кружит на свете всеми смертными.

   - Иногда с колеса счастия можно попасть на другое колесо, - сказал сквозь зубы герцог, видя, что Миних берет сторону принца.

   - Подождите, фельдмаршал,- вскричала супруга Бирона,- я сяду в сани, и начнем игру. Посмотрим, не удастся ли мне пристыдить фельдмаршала и остаться победительницей.

   - Пред всеми дамами я без сражения кладу оружие; но если вашему высочеству угодно, я готов сражаться с вами. Это от вашей воли зависит.

   Начали вертеть круг, и вскоре Миних снял почти все кольца на копье; принц нехотя снял три кольца; герцогиня ни одного.

   - Какой грубиян! - сказала она вполголоса.- Мой муж должен заступиться за честь мою. Я прошу тебя, мое сердце.

   Герцог, нахмурив брови, сел на лошадь и взял копье. Не терпя чужого торжества над собою даже в игре, он начал со всевозможным старанием снимать кольца, но Миних опять остался победителем.

   - Довольно! - сказал с досадой герцог.- Теперь пусть фельдмаршал покажет свое искусство на качели. Это будет едва ли не первый в свете случай, что фельдмаршал покачается на веревке. Впрочем, чего не может случиться в свете!

   - Чтоб сделать угодное вашему высочеству, я сяду верхом на этого льва и размашу его на славу. Пусть все скажут, что я умею взнуздать даже неукротимого повелителя зверей и ездить на нем верхом, как на самой смирной кляче.

   Между тем как Миних при общем смехе качался на деревянном льве, по наружности предаваясь веселости, а в глубине сердца скрывая негодование на самовластного Бирона, несчастного Валериана вели два лазутчика к берегу Невы. Его убивала мысль, что брат Бирона, явясь на другой день на место поединка, не найдет его там и что Ольга лишится в нем последней защиты. Неожиданно увидел он высокого и широкоплечего солдата, находившегося у него под командой, который с женою своей, присев под дерево, наслаждался также гуляньем и щелкал с нею взапуски каленые орехи.

   - Служивый! - закричал Валериан.

   - Что прикажете, ваше благородие? - отвечал солдат, мигом пересыпав орехи из полы своей шинели в передник жены и подбежал к своему офицеру.

   - Освободи меня из рук этих бездельников.

   - Сунься-ка, смей нас тронуть! - проворчал один из лазутчиков.- Мы ведем его по приказанию его высочества. Убирайся прочь и не в свое дело не мешайся.

   - Ах ты барабанная палка! - крикнул солдат.- Да как ты смеешь мне приказы давать! Завернулся в суконный балахон, да уж и думает, что ему черт не брат! Неужто я этакого, как ты, балахонника скорее послушаюсь, чем моего законного командира? Пустите тотчас же его благородие, не то худо будет! Прикажете, ваше благородие? - продолжал солдат, сжав преогромный кулак и становясь в наступательное положение.

   Валериан подал знак солдату, и тот наскочил, как лев, на одного лазутчика, отвесил ему такого раза по шее, что сразу сшиб его с ног; потом кинулся на другого, схватил за воротник, приподнял и бросил на землю.

   - Молодец! Спасибо! - подумали стоявшие вокруг люди, но никто не смел и знаком показать, что он одобряет поступок солдата.

   - Беги со мной,- сказал Валериан,- чтобы бездельники к тебе не привязались. Проводи меня до дому. Махни жене твоей, чтоб она от нас не отстала.

   Валериан приближался уже к своему дому, когда попался ему навстречу бывший его товарищ, отставной капитан Лельский. Дав солдату рубль за его услугу, он отпустил его домой; но солдат, убежденный в совести, что он поступил как должно, исполнив в точности приказание начальника, и что эй это приказание, если б оно было неправильно, должен отвечать начальник, спокойно возвратился с женою на Царицын луг и прогулял благополучно все время, на которое был отпущен.

   - Что ты так встревожен, Валериан? - спросил Лельский.

   Тот рассказал ему подробно свое приключение.

   - Все это должно же когда-нибудь кончиться! - воскликнул с негодованием Лельский.- Дай мне честное слово, что ты никому на свете не скажешь, что я тебе открою.

   - Изволь! Клянусь честью!

   Лельский, войдя в комнаты Валериана, имел с ним продолжительный тайный разговор.

   Прощаясь с Лельским, Валериан подал ему руку и сказал:

   - Тотчас после поединка, если жив останусь, явлюсь к тебе, и располагай мной. Я ваш!

   Около одиннадцати часов вечера Ханыков возвратился домой. (Он жил в одном доме с Валерианом.) Несмотря на свое хладнокровие, Ханыков чуть не бросился с горя в Неву после происшествия с его другом. Он видел, как его повели два человека по приказанию герцога, и считал уже Валериана невозвратимо погибшим. Но как удивился он, когда, подходя к дому, увидел свет в окошках Валериана. Немедленно побежал он к нему в комнаты и застал, что друг его точит на оселке саблю.

   - Что это значит? - спросил он, указывая на саблю.

   - Завтра в пять часов утра назначено у нас свидание с братом герцога.

   - Так ты только за этим вырвался у меня из рук, пылкая голова?

   - Дело уже сделано; теперь советы и упреки не у места.

   - Согласен; но за несколько часов советы мои были бы очень у места. Жаль, что я не вдвое сильнее тебя. Ни за что бы на свете ты у меня не вырвался.

   - Позволь сказать, что было бы низко с твоей стороны меня удерживать. Кто бы мог на моем месте хладнокровно вытерпеть эту пытку: видеть бедную Ольгу в руках гнусного обольстителя? Кто бы это вытерпел, тот был бы не человек.

   - Первый я был бы не человек на твоем месте. Конечно, я не бывал никогда порядком влюблен и не могу хорошенько судить об этой приятной горячке; однако ж мне кажется, что я бы никак не бросился браниться с Бироном. Я бы наперед посоветовался бы, например, с фельдмаршалом, попросил бы его защиты, и, верно, дело бы уладилось без дальних хлопот. А теперь что вышло от твоей запальчивости? Или он тебя убьет, или ты его, а не то кто-нибудь из вас другого ранит. Если он останется победителем, чего не дай бог, то он будет считать Ольгу своею неотъемлемой добычею, взятою с боя. Если ты его убьешь или ранишь, то герцог об этом непременно узнает - и ты пропал.

   - К чему теперь все эти рассуждения? - сказал с досадой Валериан.

   - А к тому, чтобы ты пошел к фельдмаршалу Миниху и просил его покровительства. Я уж рассказал ему твою историю. Он берется быть посредником между братом герцога и тобою, и, без сомнения, дело кончится выгодным для тебя миром. Его посредничество для тебя много значит.

   - И Карл Бирон после этого будет везде называть меня подлым трусом. Нет, нет! Мы должны с ним драться. Пусть я лишусь Ольги, лишусь жизни, но я должен драться! Честь мне дороже жизни.

   - А что такое честь?

   - Странно, что капитан гвардии меня об этом спрашивает.

   - Для меня было бы страннее, если б капитаны всего света и со мной вместе сделали точное и безошибочное определение чести. Оно не так легко, как кажется. По общему понятию о чести, она велит без страха идти на неприступную батарею и лить кровь за отечество; она же велит вступиться за неосторожно сказанное слово, которым задето наше самолюбие, или за подобный вздор, и так же проливать кровь, как и за отечество. Воля твоя! Не клеплют ли на честь, когда говорят, что она велит делать такие глупости? Кто украдет у другого рубль, все кричат: бездельник! А кто похитит на поединке жизнь, которой за сокровища целого света возвратить нельзя, все твердят: он прав, ему честь это велела!

   - По крайней мере мы не за вздор будем драться с Бироном.

   - Согласен; но, как я сказал уже тебе, дело могло бы обойтись без драки и кончиться гораздо для обоих вас выгоднее. Послушайся дружеского совета: пойдем к фельдмаршалу.

   - Ни за что на свете! Я вызвал врага и должен с ним драться. Теперь уже размышлять поздно.

   - Зачем же ты поторопился его вызвать? Не лучше ли бы было размыслить не поздно, а поранее?

   - Не все одарены твоим рыбьим хладнокровием. Посмотрел бы я, что бы ты сделал, если б тебя кто-нибудь обидел.

   - Я бы простил обидчика - и торжество осталось бы на моей стороне.

   - А если б он не извинился?

   - Тогда бы еще более было великодушия простить его.

   - Но тебя все стали бы называть трусом.

   - Кто? Молодые, ветреные мальчики, которые еще порохового дыма не видали в сражении, воображают себя героями и кричат о чести, которой не понимают. Смешно было бы окуренному порохом капитану плясать под их дудку. Я бы сказал им: господа! что я не трус, то могут засвидетельствовать все мои сослуживцы, бывшие со мною в одиннадцати сражениях. Вы еще не были ни в одном и обо мне судить не можете. Я берегу кровь свою для отечества и не намерен тратить ее на поединках. Советую и вам вашу молодую кровь и будущую храбрость поберечь до первой битвы. Там доказывается истинная храбрость. Но теперь некогда пускаться в рассуждения. Пойдем скорее к фельдмаршалу.

   - Оставь меня! Напрасно слова теряешь; не убедишь меня ничем!

   - Ты говоришь решительно?

   - Решительно.

   - А кто твой секундант?

   - Никто.

   - Как никто? Да тебе без секунданта снесут, пожалуй, голову с плеч прежде, нежели ты саблю вынуть из ножен успеешь.

   - Мы так условились.

   - Глупо сделали. Если ты, чего не дай бог, убьешь Бирона, то тебя просто казнят, как убийцу. Он уж не засвидетельствует, что ты его отправил на тот свет по всем правилам чести, а ты хоть и будешь божиться, да тебе не поверят.

   - Что же делать?

   - Я съезжу к Бирону и скажу, чтоб он выбрал секунданта.

   - А мой кто будет?

   - Да уж подурачусь раз в жизни. Может быть, мне и помирить вас удастся.

   - Напрасный будет труд! Я поссорюсь с тобой! Сделай милость, не мири нас.

   - Ну, ну, хорошо! Не стану мирить; дерись, сколько душе будет угодно. Послушай, Валериан, посоветуйся, пожалуйста, с благоразумием в ожидании моего возвращения. Я теперь же еду к Бирону. До свидания!

   Через несколько времени Ханыков возвратился с ответом, что Бирон на предложение о секундантах согласился.

   - Ну, что тебе сказало благоразумие? - спросил Ханыков, глядя с участием на своего друга.- Ехать к фельдмаршалу?

   - Нет, в Екатерингоф.

   - Видно, и благоразумие иногда может давать преглупые советы. Делать нечего! Да полно уж тебе точить саблю. Я думаю, что ею можно теперь выбрить бороду Бирону за недостатком бритвы. Ложись скорее в постелю. Проведя ночь без сна, ты ослабеешь. Желаю тебе на сегодня богатырского сна, на завтра богатырской силы да хладнокровия, которое везде полезно, даже на поединке. Доброй ночи, Валериан. Я не стану раздеваться и усну здесь, на твоей софе. Ну вот, перестал точить, так принялся из угла в угол ходить по комнате! Ложись, говорят тебе, скорее. Что будет, то будет, а будет то, что бог даст.

  

  

   В Екатерингоф, который тогда походил более на лес, нежели на сад, близ дворца, построенного Петром Великим в память взятия им и Мешниковым 7 мая 1703 года двух шведских кораблей, Валериан явился в пять часов утра с своим другом, задолго до рассвета. Вскоре прибыл и Бирон с своим адъютантом. Удалясь с потаенным фонарем в лес и выбрав между деревьями небольшую площадку, враги молча взяли сабли и стали друг против друга. Небо покрыто было тучами, и непроницаемый мрак разливался по всему лесу. Ханыков и адъютант Бирона взяли по зажженному факелу и стали один с правой, другой с левой стороны поединщиков. Красное сияние отразилось на блестящих саблях.

   - Начинай, храбрый мальчик! - сказал Бирон, желая смутить Валериана.- Ты увидишь, можно ли безнаказанно оскорбить Карла Бирона! Не далее как сегодня вечером тебя понесут к могиле при свете этих самых факелов. В них я вижу худое для тебя предзнаменование.

   - Еще неизвестно, к кому оно относится,- возразил спокойно Валериан.- Вам следует начать, генерал! Я вас вызвал.

   - Но прежде должно условиться,- заметил Ханыков,- насмерть ли драться, или до первой раны?

   - До тех пор, пока голова его не соскочит с плеч и не спрячется в эту густую траву! - отвечал Бирон.

   - Говоря о моей голове, вы забыли о своей! - сказал Валериан.- Впрочем, я согласен драться насмерть.

   - Я бы советовал - до первой раны,- продолжал Ханыков.- Генерал! Мой друг так молод...

   - Прошу секунданта не мешаться не в свое дело. Условия от нас зависят.

   - Начинайте же! - сказал Валериан.- Мы не разговаривать сюда пришли.

   Бирон, взмахнув высоко саблю, повернул ее несколько раз над своею головою так быстро, что раздался свист, и отблеск сабли образовал круг, едва заметный по бледному и красноватому сиянию. Пристально смотря на ногу Валериана, как будто намереваясь нанести удар по ноге, Бирон вдруг выпал и, без сомнения, разрубил бы противнику голову, если бы Валериан, отстранясь, не отвел удара. Сабля, шипя, соскользнула по клинку и ушла до половины в землю.

   Бирон, невольно пошатнулся всем телом вперед, едва устоял на ногах.

   - Выньте скорее вашу саблю. Я не хочу пользоваться вашим положением.

   Бирон с усилием выдернул из земли свое оружие и снова напал на Валериана. Быстро наносимы были удары и еще быстрее отражаемы. Гул глухо повторял вой дребезжащей стали. Как красные лучи молнии, вдали сквозь сгущенный воздух сверкающей, вились сабли, отражавшие блеск факелов; яркие искры вспыхивали над головой и у ног противников почти в один и тот же миг.

   - Ай да Валериан! - думал про себя Ханыков.- Не забыл моего совета: хладнокровно дерется!.. Тьфу, как тот озлился!.. Ай, ай, чуть-чуть сабля не задела друга по голове!.. Ну, скверно! И он горячиться начинает!