Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Любовь куклы

  

  

  

   Пароходный поваръ Егорушка волновался. Онъ, вообще, считалъ себя отвѣтственнымъ лицомъ за порядокъ на пароходѣ "Братъ Яковъ", дѣлавшимъ рейсы (по Егорушкину - бѣгавшимъ) по р. Камчужной, между уѣзднымъ городомъ Бобыльскомъ и пристанью Красный Кустъ. Ниже пристани начинались пороги, которые начальство старалось уничтожить въ течен³е ста лѣтъ, собирало на это предпр³ят³е деньги, получало как³я-то таинственныя субсид³и и отчислен³я изъ какихъ-то еще болѣе таинственныхъ "спец³альныхъ средствъ". На этихъ порогахъ воспитался цѣлый рядъ водяныхъ и "канальскихъ" инженеровъ. Самое дерзкое предпр³ят³е, совершенное этими неутомимыми тружениками, было то, что какой-то инженеръ Ефимъ Иванычъ взорвалъ порохомъ одинъ порожный камень. Камчужск³е сторожилы и сейчасъ вспоминаютъ объ этомъ удивительномъ событ³и.

   - И откуда онъ только взялся? - ворчалъ Егорушка, вытирая запачканныя стряпней руки о свою бѣлую поварскую куртку.- Когда выбѣжали изъ Краснаго Куста, его и въ помянѣ не было... Надо полагать, ночью сѣлъ на пароходъ, когда грузились дровами у Машкина-Верха.

   Егорушка морщиль лобъ и усиленно моргалъ своимъ единственнымъ глазомъ,- другой глазъ вытекъ и былъ прикрытъ распухшимъ вѣкомъ. Ему было за шестьдесятъ, но старикъ удивительно сохранился и даже не утратилъ николаевской солдатской выправки. Онъ точно застылъ въ вѣчномъ желан³и отдать честь или сдѣлать на караулъ какому-то невидимому грозному начальству.

   А "онъ" преспокойно разгуливалъ на палубѣ третьяго класса, ставя ноги по военному. По походкѣ и по замѣтной кривизнѣ ногъ Егорушка сразу опредѣлилъ отставного кавалериста. Видно птицу по полету... И ростомъ вышелъ, и здоровъ изъ себя, и вся повадка настоящая господская, хотя одежонка и сборная,- старый дипломатъ, какая-то порыжѣлая, широкополая половская шляпа, штаны спрятаны въ сапоги. Больш³е усы и запущенная, жесткая борода съ легкой просѣдью тоже обличали военнаго. И красивъ былъ, надо полагать, а вотъ до какого положен³я дошелъ. Много и изъ господъ такихъ-то бываетъ. Того гляди, еще мѣдную кастрюлю изъ кухни сблаговѣститъ, и поминай, какъ звали. Послѣдняя мысль пришла въ голову Егорушки рѣшительно безъ всякаго основан³я, но тѣмъ не менѣе сильно его безпокоила.

   - Навѣрно, лишенный столицы...- думалъ вслухъ Егорушка.- Другая публика, какъ слѣдоваетъ быть публикѣ, а этотъ какой-то вредный навязался...

   Публика на пароходѣ, дѣйствительно, набралась обыкновенная. Въ первомъ классѣ ѣхалъ "предсѣдатель" Иванъ Павлычъ въ форменной дворянской фуражкѣ съ краснымъ околышемъ, потомъ земск³й врачъ, два купца по лѣсной части, монахъ изъ Чуевскаго монастыря, красивый и упитанный, читавш³й, не отрывая глазъ, маленькое евангел³е, потомъ бѣлокурая барышня, распустившая по щекамъ волосы, какъ болонка, и т. д. Изъ второго класса публика попроще: двѣ сельскихъ учительницы, о. дьяконъ изъ Бобыльска, ѣздивш³й на свадьбу къ брату, мелочной торговецъ изъ Краснаго Куста, ветеринарный фельдшеръ и мелкотравчатые чиновники разныхъ вѣдомствъ. Егорушкѣ нужно было знать наперечетъ публику этихъ двухъ классовъ. А вдругъ потребуютъ филейминьонъ или соусъ съ трюфелями? Ступайка, угоди на одного Ивана Павлыча... Утробистый баринъ, однимъ словомъ.

   Стояла половина поля. День выдался жарк³й, а рѣка стояла, какъ зеркало. Хоть-бы вѣтеркомъ дунуло. А тутъ еще въ кухнѣ, какъ на томъ свѣтѣ въ аду. Егорушка въ послѣднемъ былъ самъ виноватъ, потому что нещадно палилъ хозяйск³я дрова съ ранняго утра. Да и кухня была маленькая, едва одному повернуться, и Егорушка выскакивалъ изъ нея, какъ ошпаренный. Впрочемъ, послѣднее объяснялось не однимъ дѣйств³емъ накаленной плиты, а также и неосторожнымъ обращен³емъ съ монополькой. По поводу послѣдней слабости Егорушка оправдывался тѣмъ, что николаевскому солдату полагается "примочка".

   - У насъ какъ полагалось по артикулу? - объяснялъ Егорушка, вытирая потное лицо рукой. - Девять человѣкъ заколоти, а одного выучи... Каждый день вотъ какая битва шла, не приведи, Господи! Отдыхали-то на войнѣ... Раэѣ нынѣшн³й солдатъ можетъ что-нибудь понимать? Ну-ка, вытяни носокъ... ха-ха!..

   Сегодня Егорушка особенно страдалъ отъ жары и на этомъ основан³и съ особеннымъ неистовствомъ ракаливалъ свою плиту. Онъ вытаскивалъ жестяной чайникъ съ кипяткомъ на скамейку у водяного колеса и отдувался чаемъ. Ничего не помогало... Да и скучно какъ-то одному. Въ третьемъ классѣ ѣхалъ монашикъ изъ неважныхъ, и Егорушка его пригласилъ.

   - Не хочешь-ли, батя, чайку?

   Монахъ имѣлъ необыкновенно кротк³й видъ. Высок³й, сгорбленный, съ впалой грудью и длипными натруженными руками. Худое и длинное лице чуть было тронуто боролкой, изъ подъ послушнической скуфейки выбивались пряди прямыхъ и сѣрыхъ, какъ ленъ, волосъ. Онъ отвѣтилъ на приглашен³е Егорушки немного больной улыбкой, но подошелъ и занялъ мѣсто на скамеечкѣ.

   - Въ Чуевск³й монастырь ѣздилъ, батя? - допрашивалъ Егорушка, наливая стаканъ чая.

   - Такъ... вообще...- уклончиво отвѣтилъ послушникъ, поправляя расходивш³яся полы заношеннаго подрясника.

   - Я видѣлъ, какъ ты впередъ ѣхалъ... А какъ звать?

   - Павлинъ...

   - Значитъ, братъ Павлинъ. Такъ... Я самъ хотѣлъ поступить въ монахи, да терпѣнья не хватило. Вотъ табачишко курю, монопольку пью... А грѣховъ - неочерпаемо!

   Егорушка въ отчаян³и только махнулъ рукой...

   - Господь милостивъ, ежели покаяться...- робко посовѣтовалъ братъ Павлинъ, отхлебывая горяч³й чай.- Все отъ Господа.

   - А ты изъ какого монастыря будешь?

   - У насъ не монастырь, а обитель Пресвятыя Богородицы Нечаянныя Радости.

   - Это на Бобыльскомъ?

   - Недалече...

   - И много брат³и?

   - Такъ, человѣкъ десяти не наберется. Я-то еще на послушан³и... Всего какъ три года въ обители.

   - Строго у васъ, какъ я слышалъ?

   - Нѣтъ, ничего... Для себя стараемся.

   За чаемъ Егорушка довольно хитро навелъ разговоръ на таинственнаго незнакомца, который шагалъ цѣлое утро по палубѣ третьяго класса.

   - Онъ съ тобой что-то разговаривалъ, братъ Павлинъ?

   - А такъ... Разспрашивалъ объ обителяхъ... про нашего игумена...

   - Такъ... гм... Ну, а потомъ?

   - Потомъ ничего...

   - А изъ какихъ онъ будетъ, по твоему?

   - А кто его знаетъ... Такъ, трезвый человѣкъ.

   Братъ Павлинъ просто былъ глупъ, какъ опредѣлилъ его про себя Егорушка. Овца какая-то... Прямо вредный человѣкъ, а онъ ничего не замѣчаетъ. Эхъ, ты, простота обительская...

   Эта сцена мирнаго чаепит³я была нарушена появлен³емъ самого вреднаго человѣка. Онъ подошелъ какъ-то незамѣтно и спросилъ глуховатымъ баскомъ:

   - Поваръ, можно у васъ получить картофель?

   Егорушка вскочилъ и отрапортовалъ:

   - Сколько угодно-съ... Картофель метеръ-дотель, картофель огратенъ, въ сметанѣ, о финъ-зебръ...

   - Нѣтъ, просто горяч³й вареный картофель...- довольно сурово перебилъ его вредный человѣкъ.

   - Значитъ, по просту вареная картошка?

   - Вотъ именно...

   - Этого никакъ невозможно, господинъ, а для буфетчика даже и обидно. Извините, у насъ не обжорный рядъ, чтобы на пятачокъ и картошка, и лукъ, и хлѣбъ. У насъ кушанья отпущаются по карточкѣ. Ежели желаете, можно антрекотъ зажарить, сижка по польски приготовить... Друг³е господа весьма уважаютъ филейминьёнъ, баранье жиго... Можно соусъ бордолезъ подпустить, провансаль, ала Сущовъ...

   - Хорошо, хорошо... А кашу можно получить?

   - Въ какомъ смыслѣ кашу-съ, баринъ?

   - Ну, напримѣръ, гречневую, размазню, изъ проса?

   - Тоже по карточкѣ никакъ не выдетъ, господинъ. Вотъ ежели гурьевскую, съ цукатомъ и миндалемъ, подъ сахарнымъ колеромъ съ гвоздикой...

   Вредный человѣкъ по военному круто повернулся на каблукахъ и зашагалъ къ себѣ на палубу, а Егорушка подмигнулъ своими единственнымъ окомъ брату Павлину и проговорилъ:

   - Видѣлъ?

   - Что-же, человѣкъ, какъ человѣкъ... Уважаетъ простую пищу. Давеча утромъ чай пилъ съ ситнымъ...

   - То да не то... Разѣ онъ не понимаетъ, что такое буфетъ на пароходѣ? Оченно хорошо понимаетъ... А вотъ ежели мѣдныя кастрюли плохо лежатъ да поваръ воронъ считаетъ - ну, тогда и поминай, какъ звали.

   - Вы это напрасно...

   - Я?!.. Ого! Достаточно насмотрѣлись на тому подобныхъ лишенныхъ столицы... Скажите, пожалуйста, вареной картошки захотѣлъ и размазни?!.. Видалисъ и даже вполнѣ такихъ фруктовъ и вполнѣ можемъ ихъ понимать-съ. Картошка... размазня...

   Егорушка серьезно разсердился и даже началъ плевать.

  

  

   "Онъ", повидимому, ничего не подозрѣвалъ и спросилъ себѣ приборъ для чая. Третьеклассный оффиц³антъ въ грязной ситцевой рубахѣ и засаленномъ пиджакѣ подалъ чайникъ съ кипяткомъ и грязный стаканъ. "Онъ" брезгливо поморщился, не торопясь, досталъ изъ узелка полотенце и привелъ стаканъ въ надлежащ³й видъ. Изъ свертка выпалъ при этомъ узеньк³й желтоватый конвертъ, на которомъ тонкимъ женскимъ почеркомъ было написано: Михаилу Петровичу Половецкому. Онъ поднялъ его, пробѣжалъ лежавшее въ немъ письмо, разорвалъ и бросилъ въ воду.

   - Михаилъ Петровичъ Половецк³й...- повторилъ онъ про себя свое имя и горько улыбнулся.- Нѣтъ больше Михаила Петровича...

   Онъ мысленно еще разъ перечиталъ строки брошеннаго женскаго письма, гдѣ каждая буква лгала... Да, ложь и ложь, безконечная женская ложь, тонкая, какъ паутина, и, какъ паутина, льнущая ко всему. А онъ такъ хорошо чувствовалъ себя именно потому, что ушелъ отъ этой лжи и переживалъ блаженное ощущен³е свободы, какъ больной, который всталъ съ постели. Будетъ, довольно... Прошлое умерло.

   - Да, хорошо...- подумалъ вслухъ Половецк³й, глядя на убѣгавш³й берегъ рѣки.- Хорошо потому, что ничего не нужно.

   Ни сама р. Камчужная, ни ея берега никакихъ особенныхъ красотъ не представляли, но Половецкому все теперь казалось въ какомъ-то особенномъ освѣщен³и, точно онъ видѣлъ эту блѣдную красками и лин³ями русскую сѣверную природу въ первый разъ. Да, онъ любовался красотами Капри, венец³анскихъ лагунъ, альп³йскихъ ледниковъ, прибоемъ Атлантическаго океана, а своей родной природы не существовало. А вѣдь она чудно хороша, если хорошенько всмотрѣться, она - широк³й масштабъ, по которому выстроилась русская душа. Что можетъ быть лучше этихъ блѣдныхъ акварельныхъ тоновъ сѣверной зелени, этихъ мягкихъ, ласкающихъ лин³й и контуровъ, этого блѣдно-голубого неба? О, какъ онъ отлично все это понималъ и чувствовалъ, и любилъ именно сейчасъ... Ему дѣлалось даже жаль ѣхавшихъ въ первомъ классѣ пассажировъ, которые такъ равнодушно относились къ окружавшему ихъ пейзажу.

   Это созерцательное настроен³е было прервано громкимъ хохотомъ Егорушки, который хлопалъ себя по ляжкамъ и раскачивался всѣмъ корпусомъ.

   - Да не игуменъ-ли... а? - повторялъ онъ, задыхаясь. Братъ Павлинъ сконфуженно улыбался.

   Половецк³й подошелъ къ намъ и спросилъ, въ чемъ дѣло.

   - Нѣтъ, пусть онъ самъ разскажетъ...- отвѣчалъ солдатъ, продолжая хохотать.- Вотъ такъ игуменъ... Ловко!.. Ты, гритъ, съ молитвой работай?!.. Ха-ха...

   - Это они даже совсѣмъ напрасно,- объяснялъ смущенный бhатъ Павлинъ.- Я имъ разсказалъ про обитель, а они смѣются...

   - Ну, ну, разскажи еще разокъ?

   - У насъ обитель небольшая, всей брат³и семь человѣкъ, а я, значитъ, восьмой,- заговорилъ братъ Павлинъ уже безъ смущен³я.- И обителъ совсѣмъ особенная... совсѣмъ въ болотѣ стоитъ, въ водополы или осенью недѣль по шести ни пройти, ни проѣхать. Даже на лодкахъ нѣтъ ходу...

   - Зачѣмъ же въ болото забрались, батя, точно комары?

   - А это ужъ не отъ насъ, а отъ божьяго соизволен³я. Чудо было... Это когда царь Грозный казнилъ городъ Бобыльскъ. Сначала-то пр³ѣхалъ милостивымъ, а потомъ и началъ. Изъ Бобыльскаго монастыря велѣлъ снять колоколъ, привязалъ бобыльскаго игумна бородой къ колоколу и припечаталъ ее своей царской печатью, а потомъ колоколъ съ припечатаннымъ игумномъ и велѣлъ бросить въ Камчужную.

   - Ловко! Ох-хо-хо...- заливался солдатъ.

   - Ну, и брат³ю монашескую началъ казнить немилостиво. Кому голову отрубитъ, кого въ воду броситъ. Изъ всего монашескаго состава спасся одинъ старецъ Мисаилъ. Онъ убѣжалъ въ болото и три дня просидѣлъ въ водѣ по горло. Искали, искали и никакъ не могли сыскать... Господь сохранилъ блаженнаго человѣка, а онъ въ память о чудѣ и поставилъ обитель Нечаянныя Радости. А царь Иванъ Грозный сдѣлалъ въ Бобыльскую обитель большой вкладъ на вѣчный поминъ своей царской души.

   - Ты, батя, про игумена-то своего разскажи,- перебилъ Егорушка.- Вѣдь тоже Мисаиломъ звать...

   - Что-же, игуменъ у насъ хорош³й, строг³й и милостивый, спокойно отвѣтилъ братъ Павлинъ.- Раньше-то я хаживалъ въ обитель по сапожному дѣлу, ну, а лѣтомъ помогалъ сѣно косить, дрова рубить... Очень мнѣ нравилось тихое монашеское жит³е. Мѣсто глухое, передъ обителью озеро... Когда идетъ служба, такъ по озеру-то далеко несется дивное монашеское пѣн³е. Даже слеза прошибаетъ... Такъ-то я лѣтъ пять ходилъ въ обитель, а потомъ о. игуменъ и говоритъ: "Павлинъ, оставайся у насъ... Будешь въ м³ру жить - осквернишься". Я по первоначалу испугался, потому какъ монашеское послушан³е строгое. Боялся не выдержать... Однако, о. игуменъ по добротѣ своей уговорилъ меня. Только и всего.

   - А послушан³е-то? - допытывалъ Егорушка.

   - Какое же послушан³е; дѣлаю то же самое, что и раньше.

   - Вотъ, вотъ... Только даромъ работаешь на всю обитель, а брат³я спитъ. Ха-ха... Ловко приспособилъ игуменъ дарового работничка.

   Обратившись къ Половецкому, Егорушка добавилъ:

   - Да еще что дѣлаютъ съ нимъ: не даютъ отдыха и въ праздники. Въ церковь даже лѣтомъ некогда сходить... "Работа на обитель, гритъ игуменъ-то, паче молитвы"! Павлинъ-то и трубитъ за всю брат³ю...

   - Надо послушан³е до конца пройти,- кротко объяснялъ братъ Павлидъ.

   - А потомъ-то?

   - А потомъ приму окончательный постригъ, ежели Господь сподобитъ.

   Голубиная кротость брата Павлина очень понравилась Половецкому, и даже его некрасивое лицо казалось ему теперь красивымъ. Когда Егорушка съ какой-то оторопью бросился къ себѣ въ кухню жарить антрекотъ для Ивана Павлыча, Половецк³й разговорился съ братомъ Павлиномъ и узналъ удивительныя новости. Разговоръ зашелъ о городѣ Бобыльскѣ, истор³я котораго являлась чѣмъ-то загадочнымъ и удивительнымъ. Онъ поставленъ былъ на границѣ новгородской пятины и московскаго рубежа. На этомъ основан³и его постоянно зорили московск³е воеводы, а когда онъ попадалъ въ московск³й полонъ - зорили и грабили сами новгородцы. Кромѣ того, приложила свою руку Литва немилостивая, и даже татары.

   - Татары не доходили до Бобыльска,- объяснялъ Половецк³й, припоминая истор³ю.

   - Сами-то они не приходили, а высылали стрѣлу... Значитъ, баскакъ наѣдетъ и заставляетъ выкупать стрѣлу. Много Бобыльскихъ денежекъ набрала орда въ разное время...

   - Откуда вы все это знаете?

   - Лѣтописцы были и все записали. Первый-то былъ тотъ самый игуменъ, котораго Иванъ Грозный съ колоколомъ утопилъ. ²оной Шелудякомъ назывался. У него про татарскую стрѣлу и было записано. Потомъ былъ лѣтописецъ, тоже игуменъ, ²акинѳъ Болящ³й. Онъ про Грознаго описалъ... А послѣ Грознаго въ Бобыльскѣ объявился самозванецъ Якуня и за свое предерзостное воровство былъ повѣшенъ жалостливымъ образомъ.

   - Какъ это жалостливымъ образомъ?

   - А не знаю... Я вѣдь не грамотный, да и лѣтописи всѣ пригорѣли. У насъ въ обители живетъ о. келарь, древн³й старичокъ, такъ онъ все знаетъ и разсказываетъ.

   - Были и еще лѣтописцы?

   - Былъ одинъ, ужъ послѣдн³й - Пафнут³й Хроменьк³й. Ну, этотъ такъ себѣ былъ... Все о Петрѣ Великомъ писалъ, какъ онъ наѣзжалъ въ Бобыльскъ и весьма угнеталъ народъ своимъ стремлен³емъ. Легко сказать, хотѣлъ оборотить Камчужную въ каналъ, чтобы изъ Питера можно было проѣхать водой вплоть до К³ева. Однако Господь отнесъ царскую бѣду... Ну, тогда царь Петръ поступилъ наоборотъ. Полюбилась ему заповѣдная липовая роща подъ Бобыльскомъ, которую развели монахи. Ну, онъ и велѣлъ всю рощу цѣликомъ перевезти къ себѣ въ Питеръ... Вотъ было горе, вотъ была битва, когда тыщи три деревъ нужно было тащить по болотамъ верстъ триста. Сколько народу погибло, сколько лошадей - и не пересчитать. А царь Петръ пр³ѣхалъ въ Бобыльскъ, поблагодарилъ жителей и на память посадилъ на мѣстѣ липовой рощи жолудь. Теперь вотъ какой царск³й дубъ растетъ... Царь Петръ ѣздилъ по всему царству и всегда возилъ въ карманѣ желуди. Если городъ ему понравится, онъ сейчасъ и посадитъ желудь, чтобы помнили его. Ну, а послѣ царя Петра ужъ никакой истор³и не было, кромѣ пожаровъ да холерныхъ годовъ.

   Братъ Павлинъ съ трогательной наивностью перепутывалъ историческ³я событ³я, лица и отдѣльныя факты, такъ что Половецкому даже не хотѣлось его разубѣждать. Вѣдь наивность - проявлен³е нетронутой силы, а именно такой силой являлся братъ Павлинъ. Все у него выходило какъ-то необыкновенно просто. И обитель, и о. игуменъ, и удивительная истор³я города Бобыльска, и собственная жизнь - все въ одномъ масштабѣ, и отъ всего вѣяло тѣмъ особеннымъ тепломъ, какое даетъ только одна русская печка.

   - А знаете, господинъ...- заговорилъ братъ Павлинъ послѣ нѣкоторой паузы.- Извините, не умѣю васъ назвать...

   - Называйте просто: братъ Михаилъ...

   Будущ³й инокъ посмотрѣлъ на Половецкаго недовѣрчивымъ взглядомъ и улыбнулся.

   - Да, просто братъ Михаилъ,- повторилъ Половецк³й и тоже улыбнулся.

   Странно, что улыбка какъ-то не шла къ его немного суровому лицу. Вѣрнѣе сказать, она придавала ему какое-то чуждое, несвойственное всему складу выражен³е.

   - А я хотѣлъ сказать... (Братъ Павлинъ замялся, не рѣшаясь назвать Половецкаго братомъ Михаиломъ). Видите-ли, у насъ въ обители есть братъ Иракл³й.. Большого ума человѣкъ, но строптивецъ. Вотъ онъ меня и смутилъ... Придется о. игумну каяться. Обманулъ я его, какъ невѣрный рабъ...

   - Какъ-же вы его обманули?

   - Охъ, случился такой грѣхъ... Братъ Иракл³й все подзуживалъ. И то не такъ у насъ въ обители, и это не такъ, и о. игуменъ строжитъ по напрасну, и на счетъ пищи... и все хвалитъ Чуевскую обитель. Ужъ тамъ все лучше... И смутилъ меня. Я и сказалъ, что у меня дядя помираетъ, а дяди-то и не бывало. Развѣ это хорошо? Иракл³й-же и научилъ... Ну, о. игуменъ отпустилъ меня, благословилъ на дорогу... Ахъ, какъ это совѣстно вышло все!.. Вотъ я и поѣхалъ въ Чуевскую обитель, прожилъ тамъ три дня и даже заплакалъ... Лучше нашей обители нѣтъ, а только строптивость брата Иракл³я меня ввела въ обманъ.

   - Ну, это грѣхъ не великъ. Всяк³й человѣкъ ищетъ, гдѣ лучше...

   - Грѣхъ-то не великъ, а велика совѣсть.

  

  

   Ночь. Рѣка точно застыла, и только оставляемыя пароходомъ гряды волнъ тяжело бьются въ глинистые берега. Темное ³юльское небо точно усажено звѣздами, блѣдными, трепещущими въ водѣ, не оставляющими послѣ себя слѣда и вѣчно живыми. Какъ ничтоженъ человѣкъ, когда онъ смотритъ на небо... Вѣдь отъ ближайшей звѣзды свѣтъ приходитъ только черезъ восемь лѣтъ, и небо, въ его настоящемъ видѣ, только блестящая ложь. И эти м³ры м³ровъ смотрятъ на насъ свѣтлыми глазами, и мы никогда не постигнемъ ихъ тайны. Половецк³й долго смотрѣлъ на рѣку и на небо и переживалъ такое ощущен³е, какъ будто онъ поднимается кверху, какъ бываетъ только въ молодыхъ снахъ.

   - Господи, вѣдь каждый день - чудо,- думалъ онъ.- И минута каждая - чудо... Каждый листочекъ на деревѣ - чудо, и травка, и козявка, и капля воды. Непрерывающееся вѣчное чудо, которое окружаетъ насъ, а еще большее чудо - внутри насъ. Бездна бездну призывающая...

   Онъ долго стоялъ надъ люкомъ, въ который можно было разсмотрѣть работавшую пароходную машину. И пароходъ былъ скверный, старой конструкц³и, и машина дрянная, но въ работѣ послѣдней чувствовалась все-таки могучая сила. Вѣдь работала не машина, т. е. извѣстная комбинац³я стальныхъ, желѣзныхъ и мѣдныхъ частей, и не вода, превращенная въ паръ, а вѣчно живая человѣческая мысль. Машиннымъ отдѣлен³емъ пароходъ дѣлился на двѣ половины - носовая часть для сѣрой публики, а корма для привилегированной. Всего удивительнѣе было на этомъ утломъ суденышкѣ, какъ, впрочемъ, и на лучшихъ волжскихъ пароходахъ, распредѣлен³е грязи, доведенное чуть не до математической точности, такъ что если бы разница въ цѣнѣ билета составляла всего одну копѣйку, то и грязи получилось бы въ одномъ классѣ на копѣйку больше, а въ другомъ меньше. Кажется въ этой системѣ распредѣлен³я грязи заключается единственная аккуратность русскаго человѣка.

   Эта грязь коробила Половецкаго, когда приходилось вечеромъ пить чай за грязнымъ столикомъ и укладываться потомъ спать на грязной пароходной скамейкѣ. Братъ Павлинъ помѣстился напротивъ и наблюдалъ за Половецкимъ улыбавшимися глазами. Онъ понялъ, что барину претитъ непролазная пароходная грязь.

   - Сѣрый народъ ѣдетъ...- объяснялъ онъ, точно стараясь оправдаться.- Привыкли къ грязи сызмала.

   - Да, но все-таки... Мнѣ кажется, что можно бы обойтись и безъ грязи. Это вѣдь совсѣмъ нетрудно. Напримѣръ, вымыть вотъ этотъ столикъ, нашему офиц³анту вымыть руки, повару не вытирать грязныхъ рукъ о свою куртку.

   - Да, оно конечно... Только ужъ привычка... У насъ крестьяне даже избу не метутъ, чтобы теплѣе было.

   - А въ обители у васъ чисто?

   - Даже весьма строго по этой части...

   Половецк³й и братъ Павлинъ уже улеглись спать, какъ неожиданно явился поваръ Егорушка. Въ одной рукѣ онъ несъ жестяную лампочку, а въ другой чайникъ съ горячей водой.

   - Батя, погоди спать... Давай, чайку попьемъ. Ухъ, умаялъ же меня сегодня Иванъ Павлычъ! Прямо безъ ногъ меня сдѣлалъ... За каждымъ соусомъ меня разъ по пяти гонялъ. А я унесу соусъ-то, постою съ нимъ за дверью и назадъ "Ну вотъ теперь хорошо", хвалитъ Иванъ Павлычъ. Ха-ха... Страшный привередникъ.

   - А какъ его фамил³я? - спросилъ Половецк³й.

   - Ну, этого ужъ не знаю, господинъ... Мы его предсѣдателемъ зовемъ.

   - Гдѣ же онъ пресѣдательствуетъ?

   - А кто его знаетъ... Просто предсѣдатель города Бобыльска.

   Егорушка былъ замѣтно навеселѣ, хотя и держался на ногахъ твердо. Онъ нѣсколько разъ хлопалъ брата Павлина по спинѣ, безпричинно хихикалъ и, вообще, находился въ хорошемъ расположен³и духа.

   - Вы какой губерн³и-то, батя?- спрашивалъ онъ.- Да, изъ Ярославской... такъ... Всѣмъ бы хороши ваши ярославцы, да только грибовъ боятся... х-ха! Ярославецъ грибы не будетъ ѣсть, потому какъ черезъ грибъ полкъ шагалъ... Тоже вотъ телятины не уважаютъ... потому какъ теленокъ выходитъ по ихнему незаконорожденный... Мы, значитъ, костромск³е, дразнимъ ихъ этимъ самымъ. Баринъ, чайку съ нами? - предлагалъ онъ Половецкому.

   - Нѣтъ, спасибо, я уже пилъ...

   Неугомонный солдатъ продолжалъ болтать, поддразнивая брата Павлина.

   - Хороша ваша обитель, батя, правильная, а только одно не хорошо... Зачѣмъ у васъ дѣвка была игуменомъ? Положимъ, не простая дѣвка, а княжиха, ну, а все-таки какъ будто не ладно...

   - Это не у насъ, а въ женской Зачат³евской обители дѣйствительно былъ такой случай. Тамъ игуменьей лѣтъ тридцать состояла княжиха... Она прямо съ балу пр³ѣхала въ монастырь, какъ была, во всей бальной одежѣ. Ее на балу женихъ обидѣлъ, ну, она не стерпѣла и сейчасъ въ монастырь. Ндравная, сказываютъ, была, строгая. Померши ужъ теперь лѣтъ съ десять...

   - А за поминъ души графа Евтих³я Ларивоныча молитесь?

   - Молимся... Отъ него у насъ вкладъ на вѣчныя времена.

   - Больше молитесь, батя. Много на емъ нашихъ солдатскихъ грѣховъ... Охъ, трещала солдатская спинушка!..

   - Давно это было... Еще при Александрѣ Благословенномъ.

   - Давно-то оно давно, а память осталась. Вонъ на берегу, сейчасъ за мысомъ его хоромины стоятъ... И солдаты только были. Тридцать пять лѣтъ выслуга, а верстали мужиковъ сорока лѣтъ иногда... До смерти солдатъ. Я пятнадцать годовъ отбылъ. Поляка замирялъ...

   - Страшно на войнѣ? - полюбопытствовалъ братъ Павлинъ.

   - Это только думать страшно, а тамъ и бояться некогда. Ты палишь, въ тебя палятъ... х-ха!

   - И... и вы убивали человѣка? - робко спросилъ братъ Павлинъ, съ трудомъ выговаривая роковое слово.

   - И даже очень просто... Отечество, первое дѣло, а потомъ начальство. Такъ, ежели сосчитать, душъ пять порѣшилъ...

   - И... и вамъ не страшно, т. е. тогда, когда вы...

   - Чего бояться-то? Мы, напримѣрно, ихъ на острову устигли, польшу эту самую. Человѣкъ съ четыреста набралось конницы, а насъ лазутчикъ провелъ... Ночь, дождь - ну, ни одного не осталось живого. Въ темнотѣ-то гдѣ разбирать, убилъ или не убилъ... Меня по головѣ здорово палашомъ хлопнули, два мѣсяца въ больницѣ вылежалъ.

   Лицо Егорушки оставалось добродушнымъ, точно онъ разсказывалъ самую обыкновенную вещь. Именно это добродуш³е и покоробило Половецкаго, напомнивъ ему цѣлый рядъ сценъ и эпизодовъ изъ послѣдней турецкой войны, въ которой онъ принималъ участ³е. Да, онъ видѣлъ всѣ ужасы войны и тоже былъ раненъ, какъ Егорушка, но не могъ вспомнить о всемъ пережитомъ съ его равнодуш³емъ.

   - Главное, непр³ятель... - объяснялъ Егорушка. - Онъ, вѣдь, меня не жалѣетъ, ну, и я его не жалѣю...

   - Все-таки живой человѣкъ, и вдругъ...

   - Ну, про это начальство знаетъ. Извѣстно, всѣ люди-человѣки. У насъ свое начальство, у нихъ - свое... А тамъ ужъ Господь разберетъ, кто и чего стоилъ.

   - Богъ одинъ у всѣхъ...- тоскливо замѣтилъ братъ Павлинъ,

   - А какъ же сказано: христолюбивое воинство? Богъ-то одинъ, а вѣра, значитъ, разная... Вотъ и вы молитесь по своимъ обителямъ объ одолѣн³и супостата. И даже очень просто... Мы воюемъ, а вы за наши грѣхи Богу молитесь...

   Егорушка долго еще что-то разсказывалъ, но Половецк³й уже дремалъ, не слушая его болтовни. Въ ночной тиши съ особенной рѣзкостью выдавались и глухая работа машины, и шумъ воды. Тянулась смѣшанная струя звуковъ, и, прислушиваясь къ удушливымъ хрипамъ пароходной машины, Половецк³й совершенно ясно слышалъ картавый, молодой женск³й голосъ, который безъ конца повторялъ одну и у же фразу:

  

   ...А хр-рамъ оставленный - все хр-рамъ.

   Кумир-ръ поверженный - все Богъ.

  

   - Нѣтъ, не правда!..- хотѣлось крикнуть Половецкому.

   Развѣ вода можетъ говорить? Машина при всей ея подавляющей физической силѣ не можетъ выдавить изъ себя ни одного слова... А слова повторялись, онъ ихъ слышалъ совершенно ясно и даже могъ различить интонац³и въ произношен³и. Онъ въ какомъ-то ужасѣ сѣлъ на своей скамейкѣ и удивился, что кругомъ никого не было, а противъ него мирно спалъ братъ Павлинъ. Половецк³й вздохнулъ свободно.

   - Милый братъ...- подумалъ онъ, прислушиваясь къ ровному дыхан³ю будущаго инока.

   Начинало свѣтать. Всѣ кругомъ спали. Шумъ пароходной машины разносился далеко по рѣкѣ. На луговомъ берегу Камчужной бродилъ волокнистый туманъ. Половецк³й долго ходилъ по палубѣ. Спать не хотѣлось. Онъ въ послѣднее время, вообще, спалъ плохо, а сегодня просто задремалъ и проснулся отъ слуховой галлюцинац³и, которая, какъ молн³я, освѣтила все прошлое. Боже мой, какъ онъ жилъ, если бы можно было разсказать... И развѣ это былъ онъ? Какое-то полуживотное состоян³е, затемнѣн³е сознан³я, полная разнузданность дурныхъ инстинктовъ, отсутств³е задерживающихъ нравственныхъ основъ. День шелъ за днемъ, какъ звенья роковой цѣпи. Не являлось даже мысли о томъ, что необходимо провѣрить себя, подвести итогъ, просто подумать о другой жизни. И крутомъ всѣ друг³е жили такъ-же, т. е. люди извѣстнаго обезпеченнаго круга. У всѣхъ порядокъ жизни и логика были одинаковы. Сытая тоска, мучительная погоня за удовольств³ями, пресыщен³е, апат³я и недовольство жизнью. Мужчины искали развлечен³я на сторонѣ, женщины - тоже. Это были два вѣчно враждовавшихъ лагеря, и семейная жизнь держалась только прилич³ями. Да и какая могла быть семейная жизнь при такихъ услов³яхъ... Прибавьте къ этому дешевеньк³й скептицизмъ, презрѣн³е къ остальнымъ людямъ, которые не могутъ такъ жить и въ лучшемъ случаѣ - общественная дѣятельность на подкладкѣ личнаго самолюб³я. А главное, никакой серьезной работы и серьезныхъ интересовъ въ жизни...

   - И это былъ я...- повторилъ Половецк³й въ какомъ-то ужасѣ.

   Смыслъ и цѣль жизни были затемнены, красота окружающаго проходила незамѣтной. А сколько можно было сдѣлать хорошаго, добраго, честнаго, любящаго...

   - Папа, а какъ друг³е живутъ? - спрашивалъ его дѣтск³й голосъ.

   - Каждый живетъ по своему,- уклончиво отвѣчалъ онъ, потому что нечего было отвѣчать.

   Онъ лгалъ передъ ребенкомъ и не сознавалъ этого. Нужно было отвѣтить такъ:

   - Твой папа, милая дѣвочка, дрянной человѣкъ и не знаетъ, какъ живутъ друг³е, т. е. большинство, потому что думаетъ только о себѣ и своей легкой жизни.

   Ахъ, какъ мучилъ его временами этотъ дѣтск³й голосъ... И онъ его больше не услышитъ на яву, а только во снѣ. Половецкаго охватила смертная тоска, и онъ едва сдерживалъ накипавш³я въ груди слезы.

   Убѣдившись, что всѣ кругомъ спятъ, Половецк³й торопливо развернулъ котомку, завернутую въ клеенку, вынулъ изъ нея большую куклу и поцѣловалъ запачканное личико со слезами на глазахъ.

   - Милая... милая...- шепталъ онъ, прижимая куклу къ груди.

  

  

   Утромъ пароходъ долго простоялъ у пристани Гребешки. Сначала грузили дрова, а потомъ ждали какую-то важную чиновную особу. Братъ Павлинъ началъ волноваться. "Братъ Яковъ" придетъ въ Бобыльскъ съ большимъ опоздан³емъ, къ самому вечеру и придется заночевать въ городѣ, а всѣхъ капиталовъ у будущаго инока оставалось четыре копѣйки.

   - Задастъ тебѣ жару и пару игуменъ,- поддразнивалъ поваръ Егорушка.

   - Это ничего... По дѣломъ вору и мука. А лиха бѣда въ томъ, что работа стоитъ. Какое сейчасъ время-то? Страда стоитъ, а я цѣлую недѣлю безъ всякаго дѣла прогулялъ.

   - Въ томъ родѣ, какъ барыня... Ахъ, ты, горе луковое!..

   Егорушка продолжалъ все время слѣдить за Половецкимъ, даже ночью, когда тотъ бродилъ по палубѣ.

   - Охъ, не простъ человѣкъ...- соображалъ Егорушка.- Его и сонъ не беретъ... Сейчасъ видно, у кого что на умѣ. Вонъ предсѣдатель, какъ только проснулся и сейчасъ подавай ему антрекотъ... Потомъ приговаривался къ пирожкамъ... А этотъ бродитъ, какъ неприкаянная душа.

   За время стоянки набралась новая публика, особенно наполнился трет³й классъ. Чувствовалась уже близость Бобыльска, какъ центра. Ѣхали поставщики телятины, скупщики яицъ, сѣнные подрядчики и т. д. Между прочимъ, сѣли два солидныхъ мужичка и начали ссориться, очевидно продолжая заведенный еще въ деревнѣ разговоръ.

   - Дураки мы, и больше ничего,- повторялъ рыжебородый мужикъ въ рваной шапкѣ.- Прямо отъ своей глупости дураки...

   Его спутникъ, оборванный, сгорбленный мужичокъ, съ бородкой клинушкомъ угнетенно молчалъ. Изрѣдка онъ подергивалъ лѣвымъ плечомъ и слезливо моргалъ подслѣповатыми глазами.

   - Да, дураки,- повторялъ рыж³й.- Сколько берлоговъ мы оказали барину Половецкому? На, получай сотельный билетъ... Помнишь, какъ онъ ухлопалъ медвѣдицу въ восемнадцать пудовъ? А нынче цѣна вышла-бы по четвертному билету за пудъ... Сосчитай-ка... восемнадцать четвертныхъ... двѣсти пятьдесятъ да двѣсти - четыреста пятьдесятъ и выйдетъ. А мы-то за сотельный билетъ просолили медвѣдицу...

   Половецк³й даже покраснѣлъ, слушая этотъ разговоръ. Мужички - медвѣжатники, обкладывавш³е медвѣжьи берлоги, конечно, сейчасъ не узнали-бы его, хотя и говорили именно о немъ. Ахъ, какъ давно все это было... Да, онъ убилъ медвѣдицу и былъ счастливъ этимъ подвигомъ, потому что до извѣстной степени рисковалъ собственной жизнью. А къ чему онъ это дѣлалъ? Сейчасъ онъ рѣшительно не могъ бы отвѣтить.

   Рыж³й медвѣжатникъ только дѣлалъ видъ, что не узналъ Половецкаго, и съ расчетомъ назвалъ его фамил³ю. Ишь, какъ перерядился, точно собрался куда-нибудь на богомолье. Когда пароходъ, наконецъ, отвалилъ, онъ подошелъ къ Егорушкѣ и спросилъ:

   - А давно вонъ тотъ баринъ ѣдетъ?

   - А ты его знаешь? - обрадовался Егорушка.

   - Случалось... На медвѣдя вмѣстѣ хаживали. Михайлой Петровичемъ звать. Ловк³й, удалый баринъ... Онъ тогда служилъ офицеромъ, жена красавица, все было по богатому.

   - Такъ, такъ... А я то и ни вѣсть чего надумался о немъ. Сѣлъ онъ прошлой ночью за Краснымъ Кустомъ. Такъ-съ... Ахъ, ты грѣхъ какой вышелъ...

   - У него большущее имѣн³е въ Тверской губерн³и, да у жены два въ нашей Новогородской. Однимъ словомъ, жили свѣтленько...

   - Проигрался въ карты - вотъ и все,- рѣшилъ Егорушка, махнувъ рукой. А я то, дуралей, всю ночь караулилъ... Думаю, сблаговѣститъ онъ у меня кастрюли.

   - Куда бы ему, кажется, ѣхать,- соображалъ мужичокъ, подергивая бородку. - И съ котомкой ѣдетъ... Не спроста дѣло.

   Егорушка только крутилъ головой. Нынче мудреные и господа пошли, не то, что прежде. Одинъ предсѣдатель изъ настоящихъ господъ и остался.

   Половецк³й видѣлъ особу, изъ-за которой пароходъ простоялъ на пристани цѣлыхъ пять часовъ. Это былъ брюзглый, прежде времени состаривш³йся господинъ въ штатскомъ костюмѣ. Онъ шелъ съ какой-то особой важностью. Его провожали нѣсколько полицейскихъ чиновъ и как³е-то чиновники не изъ важныхъ. Вглядѣвшись въ этого господина, Половецк³й узналъ своего бывшаго пр³ятеля по корпусу. Боже мой, какъ онъ измѣнился и постарѣлъ за послѣдн³е года, когда бросилъ Петербургъ и посвятилъ себя провинц³альной службѣ. По женѣ Половецк³й призодился ему дальнимъ родственникомъ. Передъ отъѣздомъ изъ Петербурга Половецк³й прочелъ въ газетахъ о назначен³и Палтусова на выдающ³йся постъ, но не зналъ, котораго изъ братьевъ. "Предсѣдатель" Иванъ Павлычъ такъ и вытянулся предъ особой, но Палтусовъ едва отдалъ ему поклонъ. Это было олицетворен³е чиновничьяго тщеслав³я.

   - "Вѣдь и я могъ быть такимъ же",- съ улыбкой подумалъ Половецк³й, припоминая по ассоц³ац³и идей цѣлый рядъ пристроившихся по теплымъ мѣстамъ товарищей.

   Ему почему-то сдѣлалось даже жаль этого важничавшаго господина. Сколько тутъ лжи, а главное - человѣкъ изъ всѣхъ силъ старается показать себя совсѣмъ не тѣмъ, что онъ есть на самомъ дѣлѣ. Всѣ это видятъ и знаютъ и стараются пресмыкаться.

   Быть самимъ собой - развѣ это не величайшее счастье? О, какъ онъ доволенъ былъ теперешнимъ своимъ настроен³емъ, той согрѣвающей душевной полнотой, о которой еще недавно онъ не имѣлъ даже приблизительнаго представлен³я.

   И все кругомъ было такъ тѣсно связано между собой, представляя собой одно цѣлое. Вотъ и поваръ Егорушка съ его краснымъ носомъ близокъ ему, и мужички медвѣжатники, и братъ Павлинъ. Здѣсь все такъ просто и ясно... Кстати, Егорушка нѣсколько разъ подходилъ къ нему и какъ-то подобострастно и заискивающе спрашивалъ:

   - Не прикажете-ли чего нибудь, ваше благород³е?

   - Почему ты думаешь, что я благород³е?

   - Помилуйтесъ, сразу видно... Въ кирасирскомъ полку изволили служить?

   - Въ кавалер³и...

   - Такъ-съ. Лучше военной службы ничего нѣтъ. Благородная службасъ... У всякаго свой гоноръ-съ.

   Егорушка уже успѣлъ сообщить брату Павлину все, что выспросилъ у медвѣжатника про Половецкаго, но братъ Павлинъ даже не удивился.

   - У насъ въ обители жилъ одинъ баринъ въ этомъ родѣ,- кротко объясяялъ онъ. - Настоящ³й баринъ. Даже хотѣлъ монашество принять, но игуменъ его отговорилъ. Не господское это дѣло... Послушан³е велико, не выдеряшъ. Тяжело вѣдь съ гордостью-то разставаться... Ниже всѣхъ надо себя чувствовать.

   - Да, трудновато...- согласился Егорушка.- Вотъ хоть до меня коснись - гордъ я и никому не уступлю. Игуменъ бы мнѣ слово, а я ему десять.

   Половецк³й заказалъ чай и пригласилъ брата Павлина, который счелъ долгомъ отказаться нѣсколько разъ.

   - Мнѣ скучно одному,- объяснилъ Половецк³й.

   За чаемъ онъ подробно разспрашивалъ брата Павлина о всѣхъ порядкахъ обительской жизни, о брат³и, игуменѣ и о всемъ обительскомъ укладѣ.

   - У насъ обитель бѣдная, и все на крестьянскую руку,- объяснялъ братъ Павлинъ. - И самъ игуменъ изъ крестьянъ... Одинъ братъ Иракл³й изъ духовнаго зван³я. Ну, и паства вся тоже крестьянская и работа...

   - А посторонн³е бываютъ?

   - Конечно, наѣзжаютъ. Купчиха одна живетъ по цѣлымъ недѣлямъ. О мужѣ покойномъ все убивается... Страсть тоскуетъ. А, вѣдь, это грѣшно, т. е. отчаян³е, когда человѣкъ возлюбитъ тварь паче Бога. Онъ хоть и мужъ ей былъ, а все таки тварь. Это ей игуменъ объяснялъ при всей брат³и. Онъ умѣетъ у насъ говорить. До слезъ доводитъ... Только съ однимъ братомъ Иракл³емъ ничего не можетъ подѣлать. Строптивецъ и постоянно доносы пишетъ... И про купчиху арх³ерею жаловался, и меня тутъ же приплелъ... А я его все-таки люблю, когда у него бываетъ просвѣтлѣн³е души.

   - А новыхъ братьевъ принимаютъ въ обитель? - спросилъ Половецк³й.

   - А этого я ужъ не могу знать. Все зависитъ у насъ отъ игумена... Такъ пр³ѣзжаютъ и живутъ. Только больше мѣсяца оставаться игуменъ не позволяетъ.

   Когда вечеромъ парох