Леткова Екатерина Павловна - Оборванная переписка

="justify">   - А ты разскажи, какъ сегодня на конькахъ катался?- Сколько разъ свалился?

   Вася оживился, Вовикъ тоже принялъ участ³е въ разговорѣ, Mademoiselle разсказала, какъ всѣ на каткѣ любуются на нашихъ дѣтей - и обѣдъ закончился вполнѣ прилично. Только Викторъ все время избѣгалъ смотрѣть на меня, и я не могла проглотить ни куска...

   Потомъ я поѣхала на засѣдан³е, гдѣ должна была предсѣдательствовать; очень много говорила, отстаивала чуж³е интересы, спорила о чужихъ дѣлахъ... И, конечно, никто и не замѣтилъ, что у меня цѣлый адъ въ душѣ...

   Вы скажете:- До чего можно изолгаться!

   А какъ-же существовать иначе? Научите.

   Завтра день нашей свадьбы. Будутъ - какъ всегда - обѣдать друзья и родные. Мужъ просилъ меня не говорить объ его отъѣздѣ. Я, конечно, согласилась.

   Ахъ, дорогой мой! Какъ тяжело жить на свѣтѣ.

  

   Дорогой другъ!

   Почему вы молчите? Здоровы-ли? Не случилось-ли чего-нибудь? Вы меня избаловали вашими письмами, и мнѣ грустно безъ нихъ!

   Я только что встала съ постели; пролежала съ недѣлю, простудилась - отъ горя, отъ злобы...

   Одиннадцатаго февраля мы праздновали десятую годовщину нашей свадьбы. Къ обѣду пр³ѣхала сестра Виктора - Софья Ивановна съ дочерью Лизой и докторомъ... Вы помните этого доктора - онъ лѣчитъ ее по какой-то неизвѣстной методѣ отъ неизвѣстныхъ болѣзней... Потомъ явились два поклонника Лизы: одинъ - Тарутинъ, котораго вы тоже знаете, помните, длинный брюнетъ, вы еще приняли его за жениха Лизы, другой - Зеймъ, молодой, богатый и глуповатый.

   За обѣдомъ Софья Ивановна объявила о счастливомъ совпаден³и: въ день десятилѣт³я такого примѣрнаго супружескаго счастья, какъ счастье Варвары Львовны и Виктора Ивановича - она объявляетъ о томъ, что ея дочь Лиза - невѣста Ивана Эдуардовича Зейма. Всѣ закричали "ура" и стали чокаться...

   Наканунѣ я написала вамъ, что жду отъ васъ отклика: до чего можно изолгаться! И весь обѣдъ вы - съ этой фразой - стояли передо мной. Вѣдь Софья Ивановна знаетъ всю правду о нашемъ супружескомъ счастьѣ, даже преувеличиваетъ многое! А Лиза? Три года держитъ она при себѣ этого Тарутина, а выходитъ за Зейма!

   До чего можно изолгаться!

   И я задыхалась отъ злобы и желан³я крикнуть имъ это. Викторъ подошелъ ко мнѣ, поцѣловалъ мою руку и ласкове сказалъ мнѣ:

   - Можно привести сюда мальчиковъ? Пусть они поздравятъ Лизу.

   Въ другой разъ онъ не спросилъ бы моего разрѣшен³я, прямо велѣлъ бы лакею позвать дѣтей въ столовую, хотя и знаетъ, что я не люблю выводить дѣтей къ гостямъ. Здѣсь онъ, должно быть, понялъ, что дѣлается внутри меня, и рѣшилъ "перебить настроен³е". Это ему удалось. Дѣти, въ своихъ бѣлыхъ матроскихъ костюмахъ, съ ихъ искренними улыбками - внесли сейчасъ же что-то веселое и умиротворяющее. Смѣхъ, поцѣлуи, шутки стали будто бы искреннѣе и проще... Дѣтск³е голоса заглушили и пошлость Софьи Ивановны, и глупость Зейма, и подлость Тарутина и Лизы.

   Но когда послѣ обѣда увели дѣтей, всѣ перешли въ гостиную и началась обычная болтовня, а главное когда мужъ совершенно спокойно заявилъ, что, къ сожалѣн³ю, долженъ ѣхать на совѣщан³е, но черезъ часа два надѣется вернуться - я опять чуть не крикнула:

   - До чего можно изолгаться!

   На все это только "чуть". Или всѣ мы слишкомъ благовоспитаны для искреннихъ порывовъ, или холопски трусливы? Я молчала и презирала себя за это молчанье.

   Тарутинъ, болѣе оживленный, чѣмъ когда-либо, сталъ уговаривать ѣхать кататься съ горъ. Вы знаете, какъ я не люблю такихъ развлечен³й, но тутъ я первая поддержала Тарутина. Хотѣлось двигаться, шумѣть, не слышать своей злобы.

   - А какъ же безъ Виктора? - строго спросила Софья Ивановна.

   - Можетъ быть, мы встрѣтимся съ нимъ,- сказала я и едва не прибавила:

   "Онъ тамъ со своей дѣвицей кутитъ, вѣроятно?.."

   Мы поѣхали въ трехъ тройкахъ. Я сѣла съ Лизой, Тарутинымъ и Зеймомъ. Какъ дурачила жениха Лиза, что говорилъ ему Тарутинъ - противно повторять. Я тосковала чуть не до слезъ. Мнѣ было холодно, а я, когда стали кататься съ горъ, еще сняла шубу и каталась въ одномъ платьѣ.

   На другой день у меня было 39 градусовъ и я пролежала недѣлю. Мужъ заходилъ ко мнѣ, садился у постели и молчалъ, точно думалъ о чемъ-то и ждалъ... Я чувствовала, что онъ думаетъ о той, и мнѣ казалось, что онъ ждетъ моей смерти.

   Когда онъ входилъ въ комнату и внимательно вглядывался въ меня - мнѣ чудилось, что онъ говоритъ:

   - Когда же?

   И я съ ужасомъ смотрѣла на градусникъ, показывавш³й понижен³е температуры. Точно я была виновата передъ кѣмъ-то, что выздоравливаю.

   Вчера я встала съ постели, Викторъ былъ искренно веселъ и я расцвѣла.

   А вечеромъ онъ объявилъ мнѣ:

   - Теперь я могу ѣхать за границу.

   Слезы подкатились мнѣ къ горлу, замутили глаза, и я вышла изъ комнаты.

   Нѣсколько дней тому назадъ Лиза, сидя у моей постели и передавая мнѣ всѣ новости, сказала мнѣ, точно желая меня утѣшить:

   - А знаешь, у той... у Кучинской... туберкулезъ костей... Ее отправляютъ въ гранцу!

   Я поняла, почему Викторъ такъ торопился ѣхать, почему ему такъ тяжела была моя болѣзнь и почему онъ обрадовался моему выздоровлен³ю...

   Все это время я ждала письма отъ васъ. А вы замолкли. Отчего? Вы понимаете, какъ мнѣ тяжело, пусто... Напишите же мнѣ поскорѣе.

  

   Вы спрашиваете отчего я молчу? Неужели вы не знаете? Когда я вижу ваши страдан³я отъ любви къ этому человѣку - я долженъ или лгать, или молчать. Вѣдь говорить правду о мужѣ не полагается. Можно сказать правду про друга, про брата, даже про мать,- это называютъ безтактностью, но не осудятъ за это. Но правду о мужѣ назовутъ подлостью. И я молчу... А передъ глазами вы съ вашей подобострастной любовью... Вы гордая, свободолюбивая и независимая по натурѣ - раба человѣка, недостойнаго развязать ремень у вашего сапога... Для меня это невыносимо... Вотъ отчего я молчалъ... И вообще какъ-то было нехорошо: солнце свѣтитъ уже по весеннему, снѣгъ осѣлъ и поплотнѣлъ, въ воздухѣ чувствуется ликован³е возрожден³я, а на сердцѣ - грусть и тяжесть. Работа не клеится; злюсь на себя, сижу цѣлыми часами за письменнымъ столомъ и смотрю на вашъ портретъ. Иногда злюсь и на васъ и говорю: слушаетъ ложь и не рѣшится закричать: вы лжете! Слушаетъ всяк³я гнусности и не имѣетъ смѣлости заявить: это подло... Нѣтъ! Если она живетъ съ ними и ихъ интересами, слушаетъ безъ протеста ихъ рѣчи, говоритъ ихъ языкомъ - значитъ смотритъ ихъ глазами!.. И не смѣетъ она осуждать ихъ...

   Иногда я думаю: "Только бы она была счастлива! Пусть не видитъ правды, пусть любитъ и въ самой любви находить счастье. А я отойду въ сторону и буду доживать въ молчан³и".

   Все это время я думалъ такъ. Оттого и не писалъ, оттого и теперь не могу писать.

  

   Дѣти давно спятъ. Все тихо. Я одна. Страшно и безпросвѣтно темно на душѣ; мысль о смерти не отходитъ отъ меня. А я не хочу смерти, я боюсь ее. Я хочу жить и жить какъ можно полнѣе и дольше; хочу любви, хочу счастья, хочу всякихъ, всякихъ радостей своихъ и чужихъ, хочу видѣть, осуществлен³е моихъ замысловъ... А для этого нужно жить, долго, долго.

   Замѣтили вы, мой дорогой другъ, что чѣмъ больше тяжелаго было въ жизни, тѣмъ болѣе человѣкъ цѣпляется за, жизнь. Такъ и я. Вы, конечно, подумаете, что было у меня тяжелаго въ жизни. Много, очень много... Я не люблю говорить объ этомъ, но сегодня меня тянетъ бесѣдовать съ вами о себѣ... Очень ужъ тихо кругомъ я я одна... Хочется исповѣдаться, хочется каяться...

   Прежде всего - у меня было грустное дѣтство и это всегда даетъ тотъ мрачный строй души, который васъ такъ удивлялъ во мнѣ. Основа моей души - грусть.

   Разъ, по поводу моего портрета ребенкомъ, вы сказали:

   - Какая вы тутъ жалкая.

   Этотъ портретъ былъ сдѣланъ въ тотъ годъ, когда отецъ, бросилъ насъ съ мамой! И какъ бросилъ! Привезъ насъ сюда изъ нашего Орловскаго имѣн³я - гдѣ мы жили до тѣхъ поръ - года. У нея были средства и матер³ально мы не бѣдствовали. За то нравственно - бѣдствовали ужасно. Однѣ, въ чужомъ городѣ, безъ родныхъ, безъ друзей, съ постояннымъ горемъ на сердцѣ. Были у насъ знакомые въ Петербургѣ, но мать избѣгала ихъ, не желая говорить объ отцѣ. Когда о немъ спрашивали, она спокойно отвѣчала, что онъ занятъ въ деревнѣ и что скоро пр³ѣдетъ. И я помню, какъ на вопросъ:

   - А папа скоро въ Петербургъ?

   Я отвѣчала:

   - Ждемъ на дняхъ.

   Я безъ уговору съ мамой лгала и, не запинаясь, отвѣчала на друг³е вопросы: о здоровьи отца, объ его дѣлахъ.

   Такъ прошло года два. Я была уже въ третьемъ классѣ, когда - помню - наша жизнь какъ-то измѣнилась, точно освѣтилась. Мама стала одѣваться наряднѣе, выѣзжала и принимала у себя, у насъ собиралась по вторникамъ, иногда пѣли, иногда играли въ карты. Объ отцѣ уже не спрашивали и не говорили; только въ гимназ³и приходилось еще повторять ту же ложь.

   Мы такъ сжились вдвоемъ съ матерью, что настроен³е одной - неизбѣжно передавалось и другой. И ея спокойств³е и веселость отразились и на мнѣ, и мнѣ стало спокойно и весело. У васъ завелись и друзья, и милѣе всѣхъ для меня былъ Иванъ Дмитр³евичъ Евлашевъ. Когда онъ приходилъ къ намъ - сейчасъ же становилось спокойно. Всѣ заботы, всѣ неурядицы, всѣ житейск³я треволнен³я улаживались имъ шутя и бодро. Когда мама бывала озабочена чѣмъ нибудь я говорила ей:

   - Подожди, пр³ѣдетъ Иванъ Дмитр³евичъ...

   И мы ничего не рѣшали и не предпринимали безъ совѣта Ивана Дмитр³евича. Онъ искалъ намъ дачу, перевозилъ насъ, пр³ѣзжалъ къ самъ изъ города, заваленный всякими покупками, доставалъ намъ книжки; зимой онъ каталъ насъ, возилъ въ театръ, рекомендовалъ портнихъ, объяснялся съ хозяиномъ дома, распекалъ швейцара... И баловалъ насъ съ мамой безъ конца.

   Безъ него въ домѣ было тускло и, главное, страшно. Съ нимъ было намъ обѣимъ весело и покойно.

   Такъ прошло опять года два; въ сущности - лучш³е годы моей жизни, потому что послѣ...

   Я рѣшила писать вамъ все, поэтому напишу и то, что до сихъ поръ еще никогда не сказала словами никому, даже мужу. Мнѣ было лѣтъ пятнадцать... Я вернулась изъ гимназ³и и - какъ всегда - прошла прямо къ мамѣ. Дверь въ ея, комнату была отворена, и я, не желая слушать и даже не ожидая никого встрѣтить, вдругъ услыхала:

   - Пожалуйста, Маня, безъ нравоучен³й! Ты знаешь, какъ я не люблю ихъ.

   Изъ двери выбѣжалъ Иванъ Дмитр³евичъ, красный, разщраженный, не поздоровался со мной и уѣхалъ.

   Мама удивилась мнѣ, но спокойно, какъ всегда, поцѣловала меня и стала разспрашивать объ урокахъ. А я вошла къ ней, точно ошпаренная; я очнуться не могла отъ слышанныхъ словъ и языкъ не повиновался мнѣ. Мать приставала ко мнѣ съ шутками и совершенно спокойно сказала:

   - Вѣроятно, ты получила двойку...

   - Почему?

   - Ты сама не своя...

   Я ушла къ себѣ и разрыдалась. Моя святая мама, страдалица, такая чистая и недосягаемая, и этотъ красный, толстый Иванъ Дмитр³евичъ!.. Какъ онъ кричалъ! И эти слова: "Маня", "ты" - жгли меня какъ огнемъ, я переворачивала ихъ на всѣ лады, чтобы дать имъ какое-нибудь объяснен³е и оправдан³е.

   Маня - имя мамы, такъ звалъ ее отецъ; значитъ Иванъ Дмитр³евичъ...

   "Ты!" Этого не могло быть... Развѣ послѣ этого мама могла бы такъ спокойно говорить и шутить со мной.

   Я убѣждала себя, что мнѣ показалось все это и что я не слыхала ничего, но вдругъ въ ушахъ ясно раздавался хриплый отъ волнен³я голосъ Ивана Дмитр³евича, и меня опять всю обдавало жаромъ и я опять начинала рыдать отъ отчаян³я.

   Я не могу вамъ опредѣлить, что собственно пережила я въ эти нѣсколько часовъ, но когда, во время обѣда, пр³ѣхалъ Иванъ Дмитр³евичъ - мнѣ хотѣлось броситься и задушить его. А когда мама, между прочимъ, весело сказала:

   - Знаете, Иванъ Дмитр³евичъ, я пожалѣла сегодня, что вы не актеръ... Какъ вы талантливо представили эту сцену съ Маней... Прекрасно..

   Я уже не вѣрила ей. Мало того: я увидала, какъ она умѣетъ безсовѣстно лгать!

   Съ этихъ поръ въ нашей жизни точно треснуло что-то. Все повидимому осталось, какъ прежде, а всѣ чувствовали трещину. Когда приходилъ Иванъ Дмитр³евичъ - я шла къ себѣ заниматься, или уходила къ подругамъ. У меня началась своя жизнь и это меня мучило. А главное мучило, что я не могла быть искренней съ матерью и не вѣрила ни одному ея слову. Даже если она говорила правду - я старалась найти въ ней ложь. Когда она уѣзжала и говорила мнѣ, что ѣдетъ къ знакомой - я думала: "опять лжетъ! Она ѣдетъ къ Ивану Дмитр³евичу".

   Мать стараласъ баловать меня, дѣлала подарки, одѣвала почти богато. И чѣмъ дороже былъ подарокъ, чѣмъ наряднѣе платье - тѣмъ тяжелѣе было мнѣ. Я подозрѣвала, что за нихъ платитъ Иванъ Дмитр³евичъ, и это страшно раздражало меня противъ матери, хотя я любила ее больше всѣхъ и всего въ м³рѣ. Я просто возненавидѣла Ивана Дмитр³евича, наша жизнь стала адомъ. Мама все время нервничала, и Ивану Дмитр³евичу стало скучно съ ней, явилась раздражительность и требовательность - какъ неизбѣжно бываетъ при долголѣтнихъ близкихъ отношен³яхъ. Мать тяготилась этимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ держалась за него обѣими руками.

   Я окончила гимназ³ю и не знала куда дѣться отъ лжи, ничего недѣлан³я и тоски. Мать предложила мнѣ поступить въ рисовальную школу, и я съ радостью ухватилась за это. Въ гимназ³и у меня находили способности къ рисован³ю, но, въ сущности, ихъ не было: каждый, учивш³йся рисовать, можетъ рисовать такъ, какъ рисовала тогда я. Но мнѣ было такъ тяжело дома, меня такъ тяготили нервная любовь мамы, ея ежеминутныя заботы обо мнѣ, ея приставанья, какъ къ маленькой, и баловство, что я съ радостью ухватилась за мысль о школѣ.

   Скоро жизнь въ воображен³и такъ захватила меня, что я съ горемъ возвращалась къ реальной жизни. Увлечен³е искусствомъ, тѣмъ искусствомъ, за которое вы называете меня тайной декаденткой,- сдѣлало для меня правду жизни - мѣщанской, некрасивой, пошлой. И, напримѣръ, правда передвижниковъ съ ихъ горемъ и русской неприглядной дѣйствительностью - выгорѣлая деревня, грязныя, рахитическ³я дѣти, бродяги и арестанты - стала пугать праздражать меня. Я не хотѣла знать ее, не хотѣла видѣть ее... зачѣмъ? Я распространила дальше эту боязнь правды, и все что украшаетъ жизнь, скучную и бѣдную жизнь человѣческую - стало мило мнѣ. А одно изъ такихъ украшен³й - несомнѣнно ложь. Только, благодаря ей, и можно еще существовать на свѣтѣ, только она одна и спасаетъ еще отъ ужаса жизни.

   Къ матери я стала относиться спокойнѣе и добрѣе, я поняла, что она никому не мѣшала своей жизнью во лжи. И я не имѣла никакого права уличать ее. Правда - геройство совсѣмъ непримѣнимое и даже смѣшное въ нашей сѣренькой жизни. Она - врагъ общежит³я, врагъ мира въ семьѣ, врагъ всего, за что мы всѣ такъ держимся.

   Теперь, когда мнѣ приходится серьезно думать о воспитан³и старшаго сына - я постоянно наталкиваюсь на этотъ вопросъ.

   Но я ушла въ сторону. Мнѣ хочется говорить вамъ о себѣ, о моей жизни. Я въ такомъ покаянномъ настроен³и, точно передъ смертью...

   Три года въ школѣ, три года увлечен³я искусствомъ прошли бойко и ярко... У меня былъ свой кружокъ и мы исповѣдовали, кажется, искренно, что искусство должно заставлять забывать жизнь... Мы читали, переводили англ³йск³я книги, и я дѣйствительно не замѣчала жизни. Были рядомъ увлечен³я: и я увлекалась, и мной увлекались, но все это въ предѣлахъ ухаживан³я за приличной барышней.

   Въ это время Иванъ Дмитр³евичъ переѣхалъ въ Москву и мама осталась одинокой. Но я не жалѣла ее и бросала по прежнему, бросала для школы, для чтен³я, для театра... А когда Викторъ сдѣлалъ мнѣ предложен³е - я, ни минуты не задумываясь, оставила мать навсегда. А вѣдь я любила ее, а къ жениху относилась почти равнодушно.

   Да, провѣряя себя теперь, я вижу, что тогда во мнѣ не было любви къ Виктору. Онъ мнѣ нравился, мнѣ было съ нимъ весело и я была очень рада, когда онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня. Рада, но не счастлива!

   Мы познакомились съ нимъ у однихъ знакомыхъ, куда оба были приглашены обѣдать. Насъ случайно прсадили рядомъ, мы сразу начали болтать весело и непринужденно и уже не разставались ни на минуту, ни въ этотъ вечеръ, ни въ послѣдующ³е. Это было на Рождество, а въ февралѣ мы обвѣнчались.

   Викторъ говорилъ, что влюбился въ меня сейчасъ же, какъ увидѣлъ, и уже за обѣдомъ рѣшилъ, что я буду это женой. Я ничего не рѣшала, но думаю, что полюбила его гораздо позже, за то и прочнѣе.

   Первый годъ супружества прошелъ для меня очень однообразно и скучно. Пришлось много думать о житейскомъ, а я не привыкла къ этому, и въ душѣ считала себя выше всѣхъ жизненныхъ мелочей. Мужъ, насколько могъ, избавлялъ меня отъ нихъ. Онъ былъ заботливъ, предупредителенъ и необыкновенно внимателенъ. Викторъ изъ тѣхъ мужчинъ, которые, любя, не видятъ никого и ничего, кромѣ своей любимой. Обыкновенно это продолжается недолго. Недолго было и у Виктора; но первые полтора года нашего брака онъ не отходилъ отъ меня ни на шагъ, не спускалъ съ меня глазъ и ловилъ всѣ мои желан³я. Сначала это раздражало меня, потомъ я привыкла и когда я потеряла это - я увидала, что я потеряла. Я, сама того не замѣчая, такъ привязалась къ мужу, что все остальное - и мать, и увлечен³е искусствомъ, и вся моя прошлая жизнь - казались мнѣ "такъ", между прочимъ, ожидан³емъ чего-то главнаго и единственнаго. У Виктора начались как³я-то дѣла, онъ сталъ часто уѣзжать изъ дому, и я тосковала и въ тоскѣ находила радость любви. Теперь все, все было окрашено этой любовью и жизнь вдругъ приняла новый смыслъ, глубок³й и вмѣстѣ съ тѣмъ простой и ясный. Всѣ сомнѣн³я, искан³я, увлечен³я казались нелѣпыми и ненужными. Нужно жить! Вотъ одно, что я знала. А жить - значитъ любить и быть любимой... Я долго вѣрила, что любима. Но за то, когда мнѣ постарались открыть глаза, я чуть съума не сошла. И я еще разъ прокляла правду! До этого мужъ могъ мнѣ говорить все, что ему было угодно, и я вѣрила и была счастлива этой вѣрой... А теперь...

   И я отъ ревности, отъ неистовой злобы, кипѣвшей въ душѣ - сдѣлала гадость, ужасную гадость...

   Помните, разъ мы сидѣли съ вами вдвоемъ; вы мнѣ говорили о вашей любви, говорили, что любите во мнѣ ясность глазъ, ясность совѣсти, сказали, что я вселяю вамъ полное довѣр³е.

   - Послѣ той лживости, на какую натолкнулся я въ жизни, сказали вы, для меня отрада встрѣтить такого чистаго человѣка, какъ вы.

   Я хотѣла перемѣнить разговоръ и полушутя сказала вамъ:

   - Вы меня не знаете... Я лгу и обманываю, какъ всѣ. Только дѣлаю это поискуснѣе, чѣмъ друг³е.

   Вы поблѣднѣли и замолчали. Потомъ мы заговорили, но уже не обо мнѣ. А уходя вы спросили меня серьезно и просто:

   - Вы никогда не измѣняли мужу?

   Я возмутилась этимъ вопросомъ и отвѣтила вамъ очень рѣзко. Вы стали просить у меня прощен³я, что позволили себѣ такой вопросъ.

   - Во всѣхъ насъ сидитъ пошлость... Намъ не понять такой чистоты..

   Я молчала.

   Я безсовѣстно солгала вамъ тогда.

  

   Ради Бога докончите ваше письмо. Никакая правда не можетъ быть ужаснѣе подозрѣн³й и сомнѣн³й.

  

   - Дорогой Сергѣй Ильичъ! Послѣднее мое письмо я писала вовсѣмъ ненормальная.

   Мужъ уѣхалъ въ Вѣну, а телеграфировалъ мнѣ изъ Ниццы, что дѣла случайно закинули его на Ривьеру. Я знаю, что означаетъ это "случайно", знаю, что Кучинскую отправили въ Ниццу, и вы поймете, что дѣлается во мнѣ. Я не спала нѣсколько ночей и въ одну такую ночь написала вамъ... Кажется, я наговорила вамъ много лишняго про маму, про мою бѣдную, покойную маму. И про себя я наговорила глупостей и никогда не прощу себѣ этого. Я была въ такомъ настроен³и, въ какомъ, вѣроятно, бываютъ, когда сводятъ счеты съ жизнью,- хотѣлось всю душу вынуть, всѣ свои раны показать... Такую исповѣдь - можно написать, но посылать ее не нужно. Я послала и теперь, когда отчаян³е умолкло, когда я опять въ маскѣ честной и счастливой жены - я простить себѣ не могу, зачѣмъ послала вамъ то письмо. Вычеркните его изъ вашей памяти, какъ будто его не было, и давайте переписываться по-прежнему. Про себя, т. е. про душу свою, про прошлое, про раны - говорить не буду. Лгать вамъ - я не хочу, а говоритъ правду не могу, не умѣю... Одна мысль, что я могу потерять такого хорошаго друга, какъ вы, приводитъ меня въ отчаян³е...

  

   У меня нездоровы дѣти: корь. Болѣзнь не опасная, говорятъ, необходимая, но очень тяжелая и скучная: я отрѣзана отъ всѣхъ знакомыхъ. И театры для меня закрыты: я не считаю себя въ правѣ разносить заразныя болѣзни. И я сижу въ темной комнатѣ у кроватокъ Васи и Вовы съ моими безконечными думами, съ моей одинокой тоской. Одинокой! Говорятъ - если есть дѣти, то женщина не одинока. Но развѣ дѣти когда-нибудь поймутъ мать? А заботы о нихъ? говорятъ уравновѣшенные люди, заботы наполняютъ жизнь и дѣлаютъ ее осмысленной. Как³я заботы? Если быть добросовѣстной матерью - значитъ вставать въ семь часовъ утра, сидѣть на корточкахъ, одѣвая дѣтей, ни за минуту не отходить отъ нихъ, говорить съ ними о томъ, что ихъ интересуетъ, и тѣмъ языкомъ, который имъ понятенъ, забыть совсѣмъ себя, свои думы, свою усталость, свои юли. Кто изъ насъ способенъ на это? Я - каюсь - не способна. Вы знаете, какъ я обожаю моихъ мальчиковъ. Но я не кормила ихъ (я была долго больна послѣ обоихъ) и ни одного ни не была ихъ нянькой. Я не могу играть съ ними цѣлый день, не могу сторожить ихъ сонъ весь вечеръ и всю ночь. Если я поиграю съ дѣтьми часъ-два - я совершенно разбита. Я ложусь и отдыхаю нѣсколько часовъ. Иногда мысль идетъ куда-нибудь отъ того, что я разсказываю имъ, и Вася теребитъ меня за рукавъ и говоритъ. - Мама! Проснись.

   Няня прекрасно ухаживаетъ за ними, занимаетъ ихъ, а они привязаны ко мнѣ не меньше, чѣмъ къ ней. Я счастлива этимъ и люблю ихъ безконечно...

   И все-таки пусто и одиноко... А я боюсь одиночества хуже всего на свѣтѣ... Я должна постоянно заботиться о комъ-нибудь, дѣлать что-нибудь, бороться, добиваться...

   Я вспоминаю ваши слова:

   - Вы такъ набиваете вашъ день всякими хлопотами, заботами и волнен³ями о чужихъ дѣлахъ, точно хотите бѣжать отъ себя, отъ своей души, отъ своего я.

   Мнѣ не понравилось тогда, что вы сказали. Мнѣ хотѣлось именно отъ васъ поддержки мнѣ, моему дѣлу, моему искреннему желан³ю не прожить жизнь даромъ, безъ пользы, безъ радости людямъ... Я никогда не забуду, какъ сказала мнѣ одна больная баба:

   - Такъ и живемъ мы всѣ безъ послѣдств³й...

   Въ этихъ смѣшныхъ словахъ - глубок³й и мрачный смыслъ...

   Вы не разъ повторяли мнѣ:

   - Всѣ эти дѣла и засѣдан³я, и хлопоты нужны вамъ, какъ пьяницѣ водка. Вамъ необходимо забыть себя, уйдти отъ себя и вы набиваете себѣ голову чужими мыслями и чужими словами, чтобы не слыхать своихъ собственныхъ...

   Неужели вы правы? Неужели я, чтобы убѣжать отъ своей совѣсти, отъ своего сердца, наполняю жизнь выдуманными обязанностями? Неужели и тутъ когда-нибудь правда встанетъ передо мной и отниметъ отъ меня послѣднее утѣшен³е,- что я живу не даромъ? Неужели?

   PS. Пожалуйста, разорвите и забудьте то мое письмо, гдѣ я писала про мать. Я не имѣла права такъ говорить о ней. Она умерла и унесла съ собою и свой грѣхъ, и свою отвѣтственность.

  

   Сергѣй Ильичъ!

   Почему вы молчите? Меня мучитъ мысль, что вы больны.

   Пожалуйста, напишите, что это не такъ.

   Пишите мнѣ про себя, про Егорушку, про Власьевну, все, все. Вы вѣдь знаете, что все васъ касающееся близко мнѣ.

   Мужъ обѣщалъ вернуться къ двадцатому, но до сихъ поръ его нѣтъ. Послѣднее письмо его было такое мрачно, такъ полно безпомощности и горя, что я не выдержала, послала за племянницей Лизой. Она все знаетъ, много слышитъ и имѣетъ какихъ-то общихъ знакомыхъ съ Кучинской. Я забыла свое самолюб³е и поручила ей узнать, какъ идетъ выздоровлен³е этой особы. Вчера я получила отъ нея записку, что m-lle Кучинская безнадежна и едва ли вернется въ Росс³ю.

   Неужели и онъ останется за границей? Неужели онъ броситъ меня съ дѣтьми?

   Замѣчали вы, что иногда въ семьяхъ повторяются драмы: то, что пережили родители - переживаютъ и дѣти. Можетъ быть, это и не въ однѣхъ драмахъ, а и въ счастьѣ. Но такъ какъ "всѣ счастливыя семьи похожи другъ на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по своему" - то драмы замѣтнѣе.

   Неужели меня ждетъ участь моей матери? Неужели Викторъ не вернется ко мнѣ?

   Сергѣй Ильичъ, пишите мнѣ. Я такъ одинока, такъ несчастна.

  

   "Я безсовѣстно солгала вамъ тогда".

   Варвара Львовна! Разъясните мнѣ эту фразу. Я жить не могу, пока не узнаю правду. Я чувствую, что вы клевещете на себя, а мнѣ, чтобы существовать, необходимо, чтобы была на небѣ звѣзда, одна, ясная, свѣтлая и чтобы я могъ съ ней плакать и смѣяться. И вдругъ этой звѣзды нѣтъ, спряталась она куда-то за тучу, и я не живу вотъ уже двѣ недѣли,

   Напишите же мнѣ все искренно; ничто не можетъ васъ измѣнить въ моихъ глазахъ, ничто. Да и не могли вы ничего сдѣлать дурного. Только будьте вы со мной правдивы и искренни, какъ я съ вами.

   Пока не получу отъ васъ отвѣта - не могу писать вамъ ни о себѣ, ни о чемъ.

  

   Сегодня день лжи и я могла бы солгать вамъ на закономъ основан³и; но я не хочу лгать. Довольно я лгала передъ вами!

   Когда вы прямо и довѣрчиво спросили меня: измѣняла ли я мужу? - Я солгала вамъ. Помните: мы сидѣли весь вечеръ вдвоемъ, говорили о дружбѣ, о счастьи... Вы сказали о вашей вѣрѣ въ меня... И у меня какъ-то сами собой полились тѣ слова, что я лгу, какъ всѣ. Но когда мнѣ пришлось прямо отвѣчать вамъ на вашъ вопросъ - правда была уже страшна мнѣ, и я солгала...

   Да. Я измѣнила мужу. Измѣнила безъ любви, безъ радости, безъ одной секунды счастья... Я лгала мужу, лгала тому человѣку, лгала самой себѣ...

   Это было черезъ три года послѣ нашей свадьбы... Я узнала, что мужъ измѣняетъ мнѣ... и рѣшила умереть... Для меня уже ничего не существовало въ жизни; ничего, кромѣ обиды и горя... У мужа былъ другъ, нѣкто М.; онъ зналъ всѣ подробности его "романа", и я заставляла его передавать мнѣ ихъ и испытывала какое-то мучительное удовлетворен³е, что этотъ другъ - предатель... Я не знаю, почему онъ привязался ко мнѣ, не понимаю, какъ онъ полюбилъ меня... Насъ связало что-то тайное и злобное, и когда разъ - послѣ одного его разсказа, я всю душу вынула передъ нимъ и заговорила о смерти - онъ сказалъ мнѣ о свой любви и о рѣшен³и умереть вмѣстѣ со мной. Но мы не умерли...

   И пошла ложь ежеминутная, въ мельчайшихъ подробностяхъ фальшивой любви... Что это была за мука - мнѣ не выразить вамъ! Сплошная мука, сплошная ложь...

   Когда мужъ сказалъ мнѣ при М., что не можетъ больше оставаться въ Петербургѣ, что для него онъ сталъ невыносимъ и что проситъ меня поѣхать съ нимъ за границу - я заплакала отъ радос³и.. Черезъ недѣлю мы уѣхали, а еще черезъ недѣлю узнали о смерти М. Онъ застрѣлился черезъ нѣсколько дней послѣ нашего отъѣзда и никто не зналъ причины его самоуб³йства. Викторъ, когда прочелъ о смерти М., заплакалъ... А я... Я и тутъ не выдала себя, какъ ни разу не выдала себя вамъ... Когда вы говорили мнѣ о моей правдивости, о чистотѣ, о вашей вѣрѣ въ меня - правда боролась во мнѣ съ ложью до страдан³я, и всегда побѣждала ложь... Теперь я не хочу и не могу больше лгать. Дѣлайте съ этой правдой, что хотите, но знайте, что никто никогды не слыхалъ ее отъ меня и не услышитъ этого признан³я. Я дѣлаю вамъ его, чтобы заплатить какой-то долгъ.

  

   Вотъ уже мѣсяцъ, какъ я послала вамъ мое безразсудное письмо...

   Я измѣнила себѣ, измѣнила лжи, той спасительной лжь при которой только и возможно существовать на свѣтѣ. и что же изъ этого вышло? Потеря самого дорогого мнѣ друга.

   Почему вы не пишите мнѣ? Почему? Изъ прилич³я - не отвѣчайте, а только если потянетъ написать.

  

   Сергѣй Ильичъ!

   Вы какъ ребенокъ,- захотѣли узнать что внутри у любимой игрушки, разломали ее, посмотрѣли я бросили...

   Мнѣ только хотѣлось бы знать: засмѣялись вы надъ обломками, разсердились, или заплакали?

  

   Дорогая Варвара Львовна!

   Вы должны, вы можете простить меня за долгое молчанье... Сердиться на васъ - я не имѣлъ права, а плакать... Не плакалось какъ-то!.. Было внутри что-то очень сложное и мучительное. Конечно, не разъ хотѣлось высказать вамъ это, но на бумагѣ выходило жестко, нелѣпо, зло.

   Мнѣ нечего говорить, легко-ли мнѣ досталось ваше "безразсудное" письмо. Я метался, бросался отъ одного рѣшен³я къ другому и ничего не могъ сдѣлать съ собой, чтобы забыть, не думать. Вѣдь докучныя мысли, какъ осы: чѣмъ больше гонишь ихъ, тѣмъ настойчивѣе онѣ жужжатъ около и не даютъ ни во что уйдти, ни чѣмъ заняться, пока не улетятъ. А улетятъ - когда сами захотятъ...

   Наконецъ, я рѣшилъ, что надо взять себя въ руки, и уѣхалъ на Волгу. Это мнѣ всегда помогало въ пр³искан³и душеннаго равновѣс³я. Я поѣхалъ совершенно разбитый. Волга, съ ея однообразной красотой, принесла мнѣ если не успокоен³е, то примирен³е... Вчера я вернулся домой и наншелъ ваши два письмеца.

   И опять не перестаю думать о васъ...

  

   Не могъ вамъ писать вчера. Бросилъ перо; пошелъ бродить...

   Кругомъ все живетъ и громко кричитъ о своей жизни: птицы, жуки, трава, листья, розовато-бѣлый цвѣтъ яблонь, разлившаяся рѣка, яркое небо - все ликуетъ и властно заявляетъ о своемъ ликован³и, никого не боясь, ни съ чѣмъ не считаясь...

   Опять дорожка въ саду меня привела на кладбище, къ нашимъ могиламъ. Видно, что Власьевна позаботилась о нихъ: плиты расчищены, скамейка починена, кругомъ насажены анютины глазки и маргаритки. Цвѣты на могилахъ производятъ всегда впечатлѣн³е примиряющее и радующее. Могила сестры Лели разлѣзлась и дернъ на ней разъѣхался. Власьевна засадила ее густо цвѣтами, и она точно ожила. Я сорвалъ пучекъ анютиныхъ глазокъ и задумался и опять мнѣ вспомнился мой любимый поэтъ:

  

   ....."Живи

   Покуда кровь играетъ въ жилахъ,

   А станешь стариться, нарви

   Цвѣтовъ, растущихъ на могилахъ,

   И ими сердце обнови..."

  

   Обновить сердце? Возможно-ли это?

   Я сѣлъ около моихъ покойниковъ, одинок³й, еще болѣе одинок³й, чѣмъ тогда, зимой, когда написалъ вамъ и вы мнѣ отвѣтили полунасмѣшкой надъ моимъ затишьемъ. И только теперь мнѣ стало ясно, какъ я былъ тогда тоже захваченъ ложью... Да, ложью, своей собственной ложью; вѣдь я въ Петербургѣ тоже все время лгалъ, лгалъ словами, поступками, всей своей жизнью лгалъ. А какъ я лгалъ постоянно на вашихъ глазахъ: подавалъ руку вашему мужу, котораго не уважалъ, говорилъ совсѣмъ не то и не такъ, какъ хотѣлъ, какъ долженъ былъ говорить... А какъ терпѣлъ ложь! И все это я сразу почувствовалъ послѣ вашего письма здѣсь, среди могилъ. Онѣ не лгутъ. Вы скажете: "онѣ молчатъ". Да, но въэтомъ молчан³и великая тайна и правда. И онѣ обязываютъ не лгать. Я помню, вы пр³ѣхали съ похоронъ какой-то молодой дѣвушки и были поражены, что въ первый разъ увидали ея отца. Вы знали его давно, но знали сановника съ очень опредѣленной манерой говорить, шутить и всегда сохранять извѣстный тонъ старшаго къ младшимъ.

   Тутъ вы увидали въ первый разъ, какъ онъ плакалъ, жалобно всхлипывая, какъ ребенокъ.

   Я помню, какъ вы тогда говорили:

   - Я въ первый разъ увидала его безъ маски...

   Здѣсь, среди могилъ, тоже не до масокъ. Всякое притворство кажется тутъ жалкимъ и мелкимъ... Всякая ложь здѣсь кажется преступной...

   Что ваши дѣти? Здоровы-ли? Вы совсѣмъ умолкли о нихъ.

  

   Разспросы о дѣтяхъ - вѣрный признакъ, что любви нѣтъ. Влюбленный человѣкъ ненавидитъ дѣтей мужа.

   Но я не хочу говорить въ этомъ тонѣ. Вѣдь я искренно желала, чтобы вы разлюбили меня. И добилась этого. Мнѣ только страшно: неужели я потеряла и друга? Неужели? Вы знаете, какъ я одинока и какъ дорожу вашей дружбой... И вы не отнимете ее отъ меня...

   Мужъ вернулся изъ-за границы три недѣли тому назадъ, но мысли его тамъ, у постели его больной. Онъ мрачный, грустный и чужой... И это невыносимо-тяжко.

   Мы переѣхали на дачу, но я каждый день ѣзжу въ городъ для моей школы. Я рѣшила устроить при ней общежит³е, а это надо организовать лѣтомъ, работы предстоитъ много, работы маленькой, невидной, но очень утомительной и суетливой... Опять некогда задумываться, некогда заглядывать въ ту черную пропасть, которая ждетъ всѣхъ насъ.

   Вашъ вопросъ о моихъ ребятишкахъ вызвалъ у меня шутку, но я все-таки съ удовольств³емъ отвѣчу вамъ, что и Вася, и Вова очень поправились послѣ кори, только Вова сталъ еще своенравнѣе прежняго: говоритъ "хочу и буду!" и не признаетъ никого, кромѣ меня. Вася - молодецъ, здоровый, бойк³й мальчишка, велосипедистъ и страстный игрокъ въ lawntennis. Онъ цѣлые дни проводитъ на кругу "дѣтскихъ развлечен³й", и я почти не вижу его. Докторъ говоритъ, что всѣ эти игры укрѣпляютъ и развиваютъ физически, и я довольна. Только были бы здоровы,- вотъ пока мое единственное желан³е относительно дѣтей.

   Но почему вы вдругъ спросили о нихъ?

   P. S. А что Егорушка? Какъ поправился послѣ тифа?

  

   Дорогая Варвара Львовна!

   Я спросилъ о дѣтяхъ потому, что не могу отдѣлить васъ отъ нихъ. Мнѣ хотѣлось знать все о васъ,- естественно, что и вспомнилъ и о Васѣ, и о Вовѣ. Я не знаю, отчего это удивило васъ? Неужели я никогда о нихъ не спрашивалъ?

   Мой бѣдный Егорушка плохо поправился. У него сдѣлалось осложнен³е, и онъ до сихъ поръ не совсѣмъ окрѣпъ.

   Худъ онъ и блѣденъ такъ, что больно и страшно смотрѣть. Мы съ Власьевной питаемъ его всѣми средствами, она ухаживаетъ за нимъ, какъ за своимъ ребенкомъ, и я не хочу и думать, что мы не выходимъ его. Я оставилъ его въ домѣ, въ моихъ комнатахъ, а самъ окончательно поседился въ половинѣ бабушки. Кругомъ все то, къ чему я привыкъ съ дѣтства: пузатые шифоньеры краснаго дерева, низк³я кресла съ корытообразными спинками, старинные портреты съ громадными глазами и маленькими ртами... Мнѣ очень хорошо работается за высокимъ бюро краснаго дерева съ точеной рѣшеточкой кругомъ верхней доски. Здѣсь я еще дальше отъ всего м³ра, чѣмъ тамъ, въ кабинетѣ отца, здѣсь - кажется, я могу совершенно уйдти отъ всякой суеты и толчеи; здѣсь я понялъ тѣхъ схимниковъ и отшельниковъ, которые находили смыслъ жизни въ тиши и одиночествѣ. Но вчера...

   Вотъ что было вчера. Я открылъ покатую крышку бюро, чтобы положить туда написанные мною листы, и увидалъ, что весь ящикъ заполненъ какими-то записками и письмами. Онѣ брошены туда грудой, спѣшно, какъ никому не нужныя, не дорог³я. Мнѣ хотѣлось хоть немного привести ихъ въ порядокъ и я увидалъ, что это листки какихъ-то расшитыхъ тетрадей, отдѣльныя замѣтки и случайныя записи... Почеркъ бабушки... Я смутился и захлопнулъ крышку, но одна "замѣтка", какъ написано на верху листа,- запала мнѣ въ грлову.

   "Жизнь для жизни намъ дана" онъ говоритъ. А посмотрѣть въ окно: дерева стоятъ безъ листьевъ, словно вкопаныя, холодная земля покрыта мертвою листвою и ждетъ чего-то. Чего? Скучно!.."

   Нѣтъ ни числа, ни года, но, судя по желтому цвѣту бумаги и блѣдности чернилъ, это написано очень давно... И почеркъ твердый и ясный, какого я уже не помню у бабушки.

   Я взглянулъ надъ собой. Надъ самымъ бюро виситъ тотъ портретъ, о которомъ я какъ-то писалъ, что онъ нароминаетъ мнѣ васъ. Тоненькая женщина лѣтъ восемнадцати, очень декольтированная, съ поясомъ подъ пышной бѣлой грудью, съ блестящими черными волосами, зачесанными на уши и собранными на макушкѣ въ видѣ петли, смотрѣла на