ыми влиятельными агитаторами в Париже и легко мог уничтожить всякого, кто стал бы ему поперек дороги. С таким гражданином нельзя было не считаться и опасно было шутить над ним.
- Что же мне делать! - в отчаянии воскликнул Марсель.
- Уехать отсюда, - ответила мать, - и не думать больше о Ренэ. Поезжай в Рен, продолжай заниматься; скоро ты станешь известным доктором, успокоишься и, может быть, найдешь счастье.
Молодой влюбленный молча покачал головой и погрузился в глубокое раздумье. Он не хотел ни покоя, ни другого счастья, кроме брака с Ренэ; да оно было и немыслимо для него без его возлюбленной. Марсель решил сначала, что никуда не уедет, но и не уступит нотариусу любимой девушки.
"А впрочем, не лучше ли будет покинуть эту старую Европу, с ее ужасами кровопролитных войн и междоусобиц? - вдруг изменил свой план Марсель. - Я буду прекрасно чувствовать себя в свободной, независимой Америке. Там я стану учиться, работать и сделаюсь полезным гражданином. Ренэ, конечно, поедет со мной".
Вечером в день решительного разговора с матерью Марсель встретил Ренэ в обычном месте, на берегу ручья. Песня, которую напевала молодая девушка, казалась особенно грустной среди сумерек угасающего дня. На западе виднелась красная полоса заходящего солнца, скрывшегося за темно-серыми облаками. На востоке медленно поднималась луна, обливая серебристым светом ветви высоких и стройных тополей.
Марсель и Ренэ сидели, взявшись за руки, на траве и следили взглядом за бледным месяцем, плывущим в необъятном небе. Минута была торжественная. Словно пение птиц, раздавались в ночной тиши голоса влюбленных молодых людей.
- Я люблю тебя, Ренэ, и никогда никого не буду любить, кроме тебя! - горячо произнес Марсель.
- Я думаю только об одном тебе, Марсель, мое сердце навсегда принадлежит одному тебе! - нежно ответила Ренэ.
- Мы никогда не расстанемся! - воскликнул Марсель.
- Всегда, всегда будем вместе! - подтвердила его невеста.
- Ничто не будет в силах разлучить нас!
- Мы не расстанемся до самой смерти.
- Поклянись, что ты всюду последуешь за мной, моя Ренэ!
- Клянусь следовать за тобой всюду, куда ты пойдешь, Марсель!
- Мы вечно будем любить друг друга!
- Пусть эти ветви, эмблемы свободы, пусть эти деревья, являющиеся колоннами в храме Природы, пусть эти вековые тополя примут мои клятвы и будут свидетелями! - сказал Марсель с той напыщенностью, которая в те времена царила как в оборотах речи, так и в жестах, и, словно присягая, протянул руку к деревьям, которые были в особенном почете у революции как символы нации.
Ренэ последовала примеру Марселя; протянув руку, она тоже поклялась вечно любить и повсюду следовать за тем, кого она добровольно признала своим нареченным под тополями, посеребренными ласковым светом луны.
Когда молодые люди скрепили целомудренным поцелуем клятвы, которыми только что обменялись в ясном свете луны, озарившей все небо и пронизавшей даже закатные туманы, им показалось, словно сзади их послышался шорох листвы, за которым последовал пронзительный совиный крик. Крик этого зловещего вещуна смутил их нежный восторг. Они испуганно поднялись, и тайная скорбь вдруг стеснила их сердца.
Марсель взял камень и, чтобы спугнуть назойливую птицу, кинул его в густую заросль ветвей, откуда послышался крик.
- Пошла прочь, мерзкая сова! - крикнул юноша, со злобой поглядывая на темную листву, где в каком-нибудь дупле засел этот ревнивый свидетель их нежности.
Но из темной чащи не вылетела никакая птица. Вместо шума крыльев наши влюбленные услыхали звук чьих-то шагов, и им показалось, будто там, в густой купе деревьев, язвительно захохотал человек.
Значит, их накрыли, выследили, подслушали?
Влюбленные вернулись в деревню опечаленные, молчаливые, обеспокоенные.
- Меня пугает это дурное предзнаменование, - сказала Ренэ, когда они прощались на луговине, окружавшей сторожку.
- Ну, вот еще, - возразил Марсель, стараясь успокоить девушку, - это просто какой-нибудь шутник дурного тона, захотевший позабавиться на наш счет, человек, позавидовавший нашему счастью... Не будем даже и думать об этом, крошка! Мы любим друг друга, мы поклялись в вечной верности, и ничто не сможет разлучить нас!
Тем не менее они расстались, взволнованные этим предупреждением, которое им было дано. Значит, кто-то хотел помешать им быть счастливыми? Но кто же мог выслеживать и грозить им таким образом? Кому могло быть не по душе их счастье? И сейчас же Марселю пришла в голову мысль о словах мельничихи о Бертране ле Гоэце, который желал обладать Ренэ, но он старался разубедить себя в таком необоснованном подозрении.
"Бертран ле Гоэц - очень злой и ревнивый человек, - сказал он себе, - но что же он может иметь против нас, раз Ренэ любит меня и поклялась не принадлежать никому, кроме меня?"
Тем не менее Марсель твердо решил быть настороже и следить за деревенским нотариусом.
Опасения, всплывшие у него, не были лишены некоторого основания. Ле Гоэц все чаще захаживал на мельницу. Он вторично предупредил отца Марселя, что срок аренды истекает в самое ближайшее время и что мельник не может рассчитывать ни на какое возобновление договора. На основании доверенности, выданной ему графом де Сюржэром, он предпишет мельнику очистить арендуемые земли и не потерпит никаких отсрочек в этом. В то же время нотариус предупредил отца Марселя, что если тот пошлет сына в Ренн и заставит его отказаться от всяких надежд на брак с Ренэ, то он согласится на продление срока аренды.
Мельник находился в сильном замешательстве: сын настаивал на своих намерениях и клялся, что все-таки женится на Ренэ, несмотря на Бертрана ле Гоэца; со своей стороны, и молодая девушка ответила категорическим отказом на все увещевания влюбленного нотариуса.
Тогда Бертран ле Гоэц решил силой разлучить молодых людей.
Вся Франция бралась за оружие, со всех сторон в муниципалитеты стекались добровольцы, требовавшие ружей и пик, желая умереть за родину. Нотариус в качестве председателя коммуны созвал в одно из воскресных утр всех местных молодых людей и обратился к ним с пламенным воззванием: надо было отправиться в Рен, чтобы пополнить состав батальона от Иль-э-Вилен. Тут же многие высказали желание стать под ружье, записались волонтерами и на следующий день выехали к месту сбора. Тогда Бертран ле Гоэц стал повсюду кричать о дурном примере и подлости тех, которые, будучи молодыми, сильными, способными носить ружье, старались увернуться от чести защищать родину, предпочитая нежиться в обществе стариков и девушек.
Это было явно направлено против Марселя. Поэтому, понимая, какую выгоду для себя может извлечь ле Гоэц из подобного положения дела, Марсель отправился к лесничему и застал ла Бризэ за чисткой ружья, которое он смазывал салом, насвистывая охотничью песенку.
Ренэ что-то шила около жены лесничего и удивленно вскрикнула, когда увидела Марселя, решив, что, очевидно, случилось какое-то несчастье. Она взглядом обратилась к нему, прося сказать, в чем дело.
- Дедушка ла Бризэ, - сказал молодой человек взволнованным голосом, - я пришел проститься с вами и Ренэ... Я уезжаю...
- Боже мой, - вскрикнула девушка, хватаясь рукой за сердце. - Почему же вы покидаете нас, Марсель? Неужели этот злой ле Гоэц все-таки хочет отнять землю у вашего отца?
- Я должен уехать не только из-за этого...
- А куда ты отправляешься? - спокойно спросил Бризэ, продолжая натирать ружейный замок.
- Не знаю... Перед всей деревней меня упрекнули в подлой трусости... Но я вовсе не из трусости не берусь за ружье; правда, я смотрю на войну как на страшный бич человечества, а люди, которые дают вести себя в сражение, словно бараны на бойню, по-моему, просто сумасшедшие, как это ясно доказал Жан-Жак Руссо, мой учитель! Ну, к чему они жертвуют собою во имя интересов, которые ни сколько не касаются их? Одна только война может быть справедливой - это та, когда рабы стремятся разрубить свои оковы, война свободы против тирании, и даже сам Жан-Жак Руссо одобрил этот род войны!
- Так ты, значит, попал в рекрутчину? - спросил ла Бризэ. - Но это хорошо, очень хорошо... ты поступил так же, как и все... Ты бравый парень! Ступай и перебей побольше этих разбойников-пруссаков... Жалко только, что ты никогда еще не стрелял из ружья! Ты не похож на Ренэ... Вот из нее вышел бы славный солдат! Ну, да со временем научишься! Только не вешай носа, Марсель!
Ренэ вскочила, близкая к обмороку, смертельно бледная.
- Я уезжаю отсюда, - со все возрастающим волнением продолжал Марсель, - потому что не могу больше жить посреди вечных угроз и оскорблений... Дедушка ла Бризэ, я с отцом и матерью отправляюсь в Америку...
- Как? - воскликнул лесничий, изумленный до того, что даже ружье выпало у него из рук. - Значит, ты отправляешься вовсе не в армию? Да что тебе делать в Америке то, Господи!
- Я хотел бы, - продолжал молодой человек с приливом энергии, - чтобы вы позволили мне взять с собой как жену вашу дочь Ренэ. Там мы создадим семью, там мы будем счастливы под вековыми деревьями девственных лесов.
Ренэ бросилась к ла Бризэ, говоря ему:
- Папа! Папа! Поедем с нами в эту Америку, которой я не знаю, но которая должна быть очень хорошей, раз Марсель говорит, что там хорошо жить.
Лесничий взволнованно встал и посмотрел на жену, которая, казалось, ничего не слыхала, так как спокойно продолжала водить взад и вперед иголкой.
- Вот так штука! Увезти Ренэ в Америку! Жениться на ней! Ну, а ты что скажешь на это, старуха?
Старушка ла Бризэ перестала шить и, подняв голову, сказала язвительным тоном:
- Скажу, что все это - одни глупости, только и всего! Пора кончать с этим. Ну-ка, расскажи всю правду этим воркующим голубкам! Они не знают, что они неровня друг другу. Так объясни им это!
Тогда ла Бризэ открыл Ренэ, что она дочь графа де Сюржэр и не может стать женой мельника.
Ренэ, пораженная и опечаленная, проклинала знатность своего происхождения, ставшую преградой между ними. Но она подумала, что раз, как говорил ла Бризэ, ее отец уехал, бросив ее на попечение приемных родителей, то он в силу этого потерял всякие права на нее и не мог помешать отдаться любимому человеку. В силу незаконности рождения она оказывалась вне светских условий, так почему же ей не порвать с ними окончательно?
Повсюду носились идеи революции, и в самых спокойных умах, даже в душе такой молодой девушки, как Ренэ, она посеяла зародыши независимости и свободы.
Со своей стороны и Марсель погрузился в раздумье. Происхождение Ренэ переворачивало вверх дном все его проекты и сбивало его с толку. Само по себе благородство этого происхождения не казалось ему препятствием - революция стерла все привилегии и объявила всех людей равными. Но Ренэ была богатой. Она уже не могла следовать за сыном разорившегося мельника: то, что на самом деле было только любовью и пылом юности, впоследствии могло бы показаться преступным расчетом с его стороны, чем-то вроде подлого обольщения. Нет! Он не смел принять жертву, на которую была готова Ренэ... Он уедет, заставит себя забыть ее, постарается найти вне пределов Франции если не счастье, то по крайней мере забвение, отдых, он один уедет в Америку.
Его решение было быстро принято: он сейчас же отправится объявить о том, что собирается эмигрировать, воздвигнуть расстоянием преграду между собой и объектом своей любви.
Вдруг в дверь постучали. Ла Бризэ пошла отворить.
Появился Бертран ле Гоэц. Он был опоясан шарфом; его сопровождали двое окружных комиссаров в треуголках с трехцветными перьями и значками муниципальных делегатов.
В то время как ла Бризэ выразил удивление по поводу этого появления, ле Гоэц сказал, обращаясь к одному из комиссаров и указывая на молодого человека:
- Гражданин, вот Марсель! Приступите к исполнению своих обязанностей!
- Вы хотите арестовать меня? - с изумлением спросил Марсель. - Что же я сделал?
- Мы просто пришли спросить тебя, гражданин, - ответил один из комиссаров, - правда ли, что ты собираешься уезжать, покинуть свой очаг, свое знамя, как это заявил твой отец-мельник?
- Я в самом деле имел это намерение.
- Ну, вот видите! - с торжеством сказал ле Гоэц, призывая комиссаров в свидетели сказанного Марселем. - Значит, ты хочешь эмигрировать? Хочешь воевать против родины? Разве ты не знаешь, что закон карает тех, которые эмигрируют в данный момент? Отвечай!
- Я не дезертирую, а эмигрирую. Но я не могу больше жить здесь. Меня с семьей гонит отсюда бедность. Я хотел поискать под другим солнцем работы и свободы!
- Свобода - под знаменами нации, - ответил ему первый комиссар. - Что же касается работы, то нация даст тебе таковую! Ты врач, как нам говорили?
- Я собираюсь быть им: мне остается только получить диплом...
- Ты получишь его... из полка.
- Из полка? Что вы хотите сказать этим?
- У нас на тебя есть реквизиционный ордер, - сказал второй комиссар. - В наших армиях недостаток врачебного персонала, и нам с коллегой поручено позаботиться пополнением его. - Он протянул пораженному Марселю какую-то бумагу и продолжал: - Подпишись вот здесь и в течение суток изволь отправиться в Анже. В штабе тебе скажут, к какому полку ты будешь причислен!
- А если я откажусь подписать?
- Мы немедленно арестуем тебя как дезертира, как эмигранта и пошлем тебя в Анже... но уже в тюрьму! Ну же, подписывай!
Марсель остановился в нерешительности.
Бертран ле Гоэц мигнул комиссарам и сказал им вполголоса:
- Вы сделали бы лучше, если бы послушались меня и сразу арестовали его. Он не подпишет, это аристократ, враг народа!
Ла Бризэ с женой молча и смущенно смотрели на эту сцену. Тем временем Ренэ подошла к Марселю, взяла перо и, подав его, шепотом сказала:
- Подпиши, Марсель... так нужно. Я хочу, чтобы ты подписал!
- Значит, вы хотите, чтобы я покинул вас, чтобы я оставил вас беззащитной против всех покушений этого негодяя? - сказал он, показывая на ле Гоэца.
Ренэ, наклонившись к самому его уху, продолжала:
- Подпиши! Я разыщу тебя... клянусь!
Марсель изумленно посмотрел на нее и тихо сказал:
- Ты? Среди солдат? Ты - в армии?
- А почему бы и нет? Я умею обращаться с ружьем, спроси у отца! Я не в тебя! Да ну же, подписывай!
Марсель взял перо и нервно подписал согласие на вступление на военную службу, а затем спросил, обращаясь к комиссарам:
- А куда следует идти?
- В Анже. Там формируют батальон из Майен-э-Луар. Желаю счастья, гражданин врач!
- Привет, гражданин комиссар!
- Ну, а мне ты и словечка не скажешь? - насмешливо спросил ле Гоэц.
Марсель указал ему на дверь.
- Ты совсем напрасно сердишься на меня. Теперь, когда ты добрый санкюлот и служишь отечеству, я возвращаю тебе свое уважение, Марсель! А чтобы доказать тебе это, я даже готов возобновить арендный договор с твоими родителями! - сказал нотариус с натянутым смехом.
Бертран ле Гоэц ушел, потирая руки. Теперь-то он возьмет свое! Соперник отправляется далеко, к врагам. Вернется ли он когда-нибудь оттуда? В его власти останется Ренэ, происхождение которой он знал и которая, став его женой, принесет ему в приданое часть владений графа де Сюржэр. Ле Гоэц уже видел себя хозяином и собственником этих обширных поместий, сторожем которых был в настоящее время. Он может оказать ряд любезностей родителям Марселя, оставит им их землю. Тогда они будут его верными союзниками, и Марсель будет не в силах восстановить их против него. Все благоприятствовало ле Гоэцу, и он предвкушал радость объезжать поместья графа уже не в качестве управителя, а как настоящий хозяин, рядом с Ренэ, которая во что бы то ни стало будет его женой. По закону граф де Сюржэр как эмигрант потеряет все права на них, ну, а уж права наследницы он, ле Гоэц, сумеет заставить признать.
Тем временем Ренэ, заявив ла Бризэ и Туанон, что, несмотря ни на какого Бертрана, она все-таки не полюбит никогда никого, кроме Марселя, и что последний все-таки будет ее мужем, с наступлением вечера отправилась на место обычных свиданий на берегу ручья под тополями. Там она застала печального и очень обеспокоенного Марселя. Его рука дрожала словно в лихорадке, и слезы катились из глаз. Она постаралась ободрить его, повторила свое обещание отыскать его в полку, а так как он снова выразил недоверие, то она с уверенностью сказала ему:
- Ну, вот увидишь! Разве из меня не выйдет славного солдата? - И она, смеясь, прибавила: - Господи! Я не разделяю твоих взглядов на войну! Я не философствую, а просто люблю тебя и последую за тобой всюду!
- Но усталость... переходы? Ружье тяжело, а ранец оттягивает плечи. Ты не имеешь понятия о всех тяготах войны, бедная девочка! - сказал Марсель, чтобы отговорить ее от этого замысла, который казался ему безумием.
- Я достаточно сильна, да, кроме того, ко всему можно привыкнуть! Каждый день на войну отправляется масса молодых людей, и среди них очень много таких, которые гораздо слабее меня. Да и на их знамени нет, как у меня, их любви! - хвастливо ответила девушка.
- Ну, а если ты будешь ранена?
- Да ведь ты врач! Ты будешь ухаживать за мной и вылечишь меня!
Через несколько дней после этого на рассвете можно было видеть, как по дороге, ведшей в Анже, быстро шагал молодой человек, перекинув через плечо палку, на конце которой был узелок с бельем; этот юноша был одет в мундир национальной гвардии. По прибытии в Анже юноша явился в мэрию, где и записался волонтером в батальон из Майен-э-Луар под именем Ренэ Марсель, сына Марселя, мельника в Сюржэре. Молодой человек заметил при этом, что хочет попасть в полк, где служит лекарем его старший брат Марсель.
Ренэ была зачислена в полк без всяких затруднений.
Никто не заподозрил ее пола. Во времена тогдашнего всеобщего смятения и самопожертвования на благо родины случаи поступления женщин в солдаты встречались неоднократно, и в батальонах революции служило немало рекрутов женского пола. В золотых книгах военных летописей республики еще сохранилось много безвестных имен героических амазонок, оказавших в качестве простых солдат много славных услуг родине.
В батальоне из Майен-э-Луар, где Ренэ скоро добилась серебряных нашивок и заслужила прозвище Красавчик Сержант, ей пришлось вскоре испытать жестокое разочарование. Ей не суждено было долго оставаться подле того, ради которого она пошла на эту жертву: приказ свыше заставил лекаря Марселя перейти в четвертый артиллерийский батальон, где не хватало докторов и который спешили двинуть на Тулон.
Расставание было очень тяжелым. Необходимость сдерживать свою скорбь и таить слезы, чтобы не выдать истины посторонним наблюдателям, усиливала страдание разлуки. Но влюбленные дали друг другу слово, что каждый из них сделает все возможное, чтобы им снова очутиться вместе.
Мы уже видели, как Красавчик Сержант хлопотал у капитана Бонапарта, из чего знаем, насколько Ренэ старалась поскорее соединиться с возлюбленным.
Благодаря протекции Робеспьера Младшего, бывшего в дружбе с Бонапартом, желаемый перевод был получен, и мы вскоре встретим под командой Борепэра, геройского защитника Вердена, Ренэ, воодушевленную любовью, и Марселя, философа-гуманиста, ученика Жан-Жака Руссо, апостола мира и международного братства, гражданина мира, как он называл себя после своего несколько невольного поступления в полк.
После ухода Красавчика Сержанта Бонапарт, замкнувшись в себе, снова взялся за работу. Раскинув карту, он представлял грандиозные проекты защиты побережья Средиземного моря, завистливо поглядывая на горы, отделявшие Францию от Пьемонта, ключа Италии.
Стук в дверь заставил его очнуться от этих стратегических расчетов.
"Ну, кто там еще? - нетерпеливо подумал Наполеон, недовольный тем, что ему опять помешали. - Сегодня какой-то приемный день у меня!"
- Кто там? - громко крикнул он.
- Это я, - ответил женский голос. - Екатерина, прачка!
- Войдите! - буркнул Наполеон.
В дверях появилась Екатерина с корзиной в руках; она казалась несколько смущенной.
- Не беспокойтесь, капитан, - почти робко сказала она. - Я просто принесла вам ваше белье. Я подумала, что оно может понадобиться вам.
Не поднимая глаз, Бонапарт буркнул:
- Белье? Хорошо... Положите его на кровать! Екатерина чувствовала себя очень смущенной. Она не решалась ни тронуться с места, ни поставить корзину, которую продолжала держать в руках. Она думала: "У меня, должно быть, очень глупый вид. Но я ничего не могу поделать с собой - этот человек внушает мне невольное уважение!"
Та, которую во всем квартале Сен-Рок звали Сан-Жень и которая постоянно оправдывала это прозвище, явно чувствовала на этот раз себя стесненной. Она посмотрела на постель, которую ей показал Бонапарт, взяла корзину в другую руку и помяла в кармане передника принесенный счет, не решаясь предпринять что-либо. Она испытывала как раз сильные денежные затруднения.
Бонапарт продолжал рассматривать карту, разложенную на столе, даже не замечая присутствия прачки.
В конце концов Екатерина принялась покашливать, чтобы обратить на себя его внимание.
"А капитан-то не очень галантен! - думала она. - Конечно, я порядочная женщина и не пришла к нему для... глупостей, но стою же я того, чтобы он хоть посмотрел на меня!"
Уязвленная в своем женском самолюбии, она снова принялась покашливать.
Бонапарт поднял голову и нахмурил брови.
- Как, вы все еще здесь? - не особенно-то любезно сказал он. - Что вам нужно? - продолжал он после короткого молчания с обычной для него резкостью.
- Да... но... гражданин... извините - капитан. Я хотела сказать вам... ну, словом, я выхожу замуж! - поспешно докончила Екатерина.
Она была красная как рак. Под полотняной кофточкой бурно волновалась пышная грудь. Капитан решительно заставлял ее терять обычный апломб.
- А, вы выходите замуж? - холодно заметил Бонапарт. - Ну что же, тем лучше для вас. Желаю вам счастья! Надеюсь, что вы выходите замуж за славного парня, наверное, за какого-нибудь прачечника?
- Нет, капитан! - поспешно ответила Екатерина, почувствовавшая себя задетой. - Мой суженый - солдат... сержант!
- А, это очень хорошо! Вы хорошо делаете, что выходите замуж за военного, мадемуазель, - произнес Бонапарт более любезным тоном. - Быть солдатом - значит быть вдвойне французом. Желаю вам счастья!
Наполеон хотел снова приняться за работу, мало интересуясь любовными делами своей прачки; тем не менее он не мог не улыбнуться при виде волнующегося корсажа Екатерины, здоровья, которым так и дышали ее щеки, и всей ее бодрой, задорной фигуры, совершенно не вязавшейся со скромной миной и видом недотроги, с которым она приносила ему белье. Его всегда особенно тянуло к полным женщинам; тощий, голодающий офицер, как и нервный первый консул, как и пузатый император, любил касаться пышных, аппетитных форм.
Полная силы красота Екатерины заставила Наполеона оторваться на минутку от своих стратегических занятий; с некоторой, уже в то время свойственной ему грубостью он быстро кинулся к молодой прачке и дерзко схватил ее за грудь.
Екатерина слегка вскрикнула.
Будущий победитель при Арколе был не из тех, кто станет колебаться в подобных случаях. Началась атака. Наполеон удвоил быстроту натиска и прижал Екатерину, вынуждая ее сесть на край кровати, она же отважно, лицом к лицу встретила неприятеля и стала защищаться, но без ложного стыда, не стараясь показать вид оскорбленной невинности. А так как Наполеон, забывая о Тулоне, очевидно, хотел ускорить победу, то для защиты она выставила перед собой в виде бастиона корзину от белья и сказала изумленному атакующему:
- Нет, нет, капитан! Слишком поздно. Вам не взять меня... я уже капитулировала. Что сказал бы мой муж!
- В самом деле! - ответил Бонапарт, приостанавливая враждебные действия. - Значит, этот брак вполне серьезен?
- Очень серьезен... и я пришла, чтобы объявить о замужестве и предупредить вас, что не буду больше стирать на вас.
- Вы закрываете заведение, красавица?
- В настоящее время прачечное дело идет очень плохо. Кроме того, я хочу следовать за мужем.
- В полк? - с удивлением спросил Бонапарт.
- А почему бы и нет?
- Это уже бывало! - заметил Наполеон, и, вспомнив о Ренэ, которая поступила в солдаты, чтобы быть около Марселя, он пробормотал: - Право, кажется, в армии теперь будут одни только воркующие парочки! - Затем он сказал вслух насмешливым тоном: - Значит, вы будете теперь учиться заряжать ружье в двенадцать приемов, а быть может, даже и управляться с пушкой?
- С ружьем я уже умею обращаться, а что касается пушки, то мне легко было бы научится под вашим руководством. Но мой муж служит в пехоте, - прибавила она смеясь. - Нет, я не буду стрелять... если не придется в силу необходимости. Но ведь полки нуждаются в маркитантках, и я в этой роли буду служить товарищам моего мужа. Надеюсь, что и вы тоже будете моим клиентом, капитан, если только будете служить в наших краях!
- Обязательно запишусь в ваш обоз. Но только не теперь! Министр не дает мне ни сражаться... ни... - Он хотел сказать: "ни есть", но сдержался и окончил свою фразу следующим образом: - Ни тратиться на маркитанток. Это будет позднее, немного позднее, дитя мое! - со вздохом прибавил он и, объятый печальными мыслями, вернулся обратно к рабочему столу.
Екатерина медленно стала раскладывать белье по кровати, как ей указал клиент; ее сердце теснили печаль и сочувствие к этому молодому человеку, которому приходилось во всем отказывать себе. Затем она сделала ему реверанс, подошла к двери, открыла ее и сказала:
- Простите, я по неосторожности прожгла утюгом одну из ваших рубашек. Я заменила ее новой... вы найдете ее там, среди кальсон и платков. До свидания, капитан!
- До свидания... в вашей маркитантской палатке, красавица! - ответил Бонапарт и сейчас же вновь погрузился в свои занятия.
Спускаясь по лестнице гостиницы "Мец", Екатерина пробормотала:
- Я принесла ему счет... но так и не решилась подать его. Ба! Он мне когда-нибудь заплатит... Я верю в этого парнишку! Не то что гражданин Фушэ. Я-то уверена, что он пробьет себе дорогу!
Затем она подумала, внутренне смеясь и окончательно приходя в хорошее расположение духа под влиянием забавного воспоминания: "А как боролся со мной капитан! О! Он все-таки оторвался от своих бумаг. Нечего сказать, он быстр на руку. Ну что же, это хоть немного развлечет его. Этому бедному юноше представляется не так-то много случаев подурачиться! - Слегка покраснев, она прибавила: - Подумать только, что если бы он захотел... О, не сегодня, но прежде, еще до того, как я влюбилась в Лефевра! - Екатерина прервала свои сожаления о неразделенной в прошлом симпатии этого худого и печального артиллерийского офицера и весело продолжала: - В конце концов, я даже и не думаю об этом... а он так и никогда не думал. Ну-ка посмотрим, в прачечной ли Лефевр? Вот этот меня сильно любит, и я уверена, что из него выйдет лучший муж, чем из капитана Бонапарта".
Не успела Екатерина вернуться в свою прачечную, как на улице раздались крики и возгласы радости. Она открыла дверь, чтобы посмотреть, что там происходило.
Все соседи были взволнованы, Екатерина увидала Лефевра без ружья, без амуниции, но с саблей в руках, на которой красовался золотой дракон. Его окружили товарищи, которые словно устроили ему триумфальный кортеж.
- Катрин, я лейтенант! - воскликнул он радостным тоном, обнимая невесту.
- Да здравствует лейтенант Лефевр! - кричали национальные гвардейцы, поднимая на воздух треуголки и ружья.
- Прибавьте, товарищи, - сказал новоиспеченный лейтенант, представляя Екатерину: - "Да здравствует гражданка Лефевр!..", потому что вот моя будущая жена!.. Мы обвенчаемся на будущей неделе!
- Да здравствует гражданка Лефевр! - крикнули восхищенные гвардейцы.
- Да здравствует мадам Сан-Жень! - подхватили сбежавшиеся кумушки.
- Пусть они не кричат так громко, - шепнула на ухо Екатерина жениху, думая о Нейпперге, лежавшем в соседней комнате. - Они разбудят нашего раненого. В это же время в маленькой комнатке гостиницы "Мец" артиллерийский офицер без жалованья и места окончил изучение карты и принялся методически складывать на сосновую полочку белье, принесенное Екатериной.
- Батюшки! Да она даже и счета не оставила! - сказал будущий император. Но в глубине души он был очень доволен такой забывчивостью, так как в противном случае ему пришлось бы сознаться в своей несостоятельности. Прикидывая в уме общий счет своих долгов, он сказал: - Я должен ей по крайней мере тридцать франков, а может быть, и больше... Черт! Постараюсь заплатить ей из первых же денег. Эта Катрин - славная девушка, и я не забуду ее.
Он оделся, чтобы идти обедать к друзьям Пермонам.
Много лет Наполеону не приходилось вспоминать об этом долге. Только много лет спустя ему вдруг предъявили забытый счет прачки, что случилось в совершенно неожиданный для него момент. Но читатели еще встретятся с этим, если захотят последовать за нами дальше, где они смогут проследить за судьбой Нейпперга, Бланш, Красавчика Сержанта, Марселя, маленького Анрио и познакомиться с полными приключений эпизодами на пути к славе прачки Екатерины, ставшей маркитанткой в 13 легкопехотном полку, затем - женой маршала Лефевра, наконец, герцогиней Данцингской; но все время она оставалась такой же симпатичной и смешливой, такой же мужественной и добродушной, героической и милосердной, сохраняя парижское прозвище мадам Сан-Жень.
30