Крашевский Иосиф Игнатий - Маслав

- Этого еще недостаточно, - заметил Топор, - нам нужно получить приданое и союзника при помощи этого брака. Все добро у нас растащили! При Болеславе серебра было сколько угодно, а теперь и железа не жватает.

   - Ну, тогда уж лучше всего искать ему жену на Руси, - вымолвил Трепка. - Там богатства большие, и, если мы протянем руку киевским князиям, они не оттолкнут нас. Оттуда бы нам и невесту брать!

   - А почему бы нет! - подхватили другие. - Если правда, что они обещали нам помощь против Маслава, то легко будет сговориться с ними и насчет жены. После великого князя Владимира остались дочери и большие богатства и слава к него большая. Довольно уж было у нас немцев, и чехами мы по горло сыты. С Руси Болеслав привозил много всякого добра, и красных девок там немало найдется. Одну могут нам дать.

   Так окрепла первая мысль о сватовстве, когда Казимир еще и не думал ни о жене, ни о семье, потому что между ним и Маславом судьба еще не сделала выбора. Весть о сватовстве на Руси дошла и до женской половины, и когда узнала об этом Марта Спыткова, то очень обрадовалась и возгордилась, потому что рассчитывала быть первой при дворе королевы-русинки. Спытек, когда ему об этом сказали, решительно потряс головой.

   - Вы лучше меня спросите, что такое русинка, - говорил он, - на цепи ее надо держать, а ко рту замок привесить.

   Все посмеивались над ним, но воркотня старика не умоляла славы русинок; и только Марта, которой передали его слова, залилась горючими слезами.

   Все эти разговоры и совещания оставались тайной для короля: сам он занимался только военными делами. Ждали Собка, который должен был или подтвердить известия, принесенные Носалей, или обрадовать более утешительными сведениями.

   Старый слуга вернулся через несколько дней. Дело было под вечер, и король вместе с графом Герьертом, предводителем императорского отряда, Топором и Трепкой совещался о том, когда и каким образом идти на Маслава. Старый Грегор возвестил о приходе Белины и Собка, так как король желал от него лично услышать принесенные им вести.

   Король помещался в главной горнице внизу, несколько приукрашенной в честь его. Сюда снесли все лучшее, что у кого нашлось, но убранство все же не отличалось роскошью. Только на полу набросали звериных шкур вместо ковров, да стены закрыли материями, поверх которых блестело развешенное оружие, а на столе стояло небольшое количество серебра. Но кроме серебра, на этом же столе лежало то, что в то время редко встречалось даже и в королевских замках; перед креслом короля лежали на столе две книги, обделанные в дерево и медь. Одна из книг была открыта, и пергаментные страницы были заложены золотым крестом. Казимир сидел в кресле, окруженный стоявшими вокруг него магнатами, по большей части старыми с седыми волосами и бородами, которые составляли оригинальный контракт с его юношескими черными локонами. Топорчик стоял за креслом короля, Грегор, со сложенными на груди руками, присматривал одновременно за огнем в очаге и за входной дверью. Он как будто самою судьбою был назначен играть роль придверника, мало нашлось бы людей, которую решились бы вступить с ним в борьбу. Его мускулистые руки и ноги и жилистая шея свидетельствовали не только о почтенном возрасте, но также о большой силе, окрепшей с возрастом и в непрестанных трудах, а спокойное морщинистое лицо выражало непоколебимую веру в эту силу.

   Когда Собек в одежде нищего показался у входа в сопровождении Белины, все молча расступились. Старый слуга упал в ноги королю, чтобы почтить его высокий сан. Прежде чем он начал говорить, Топор тихо спросить у Белины:

   - Что нового?

   Старый хозяин с хмурым видом покачал головой. Все притихли, и Собек, поглаживая себя, по своему обычаю, по голове, начал, не спеша, отрывочными фразами рассказывать о виденном. И он подтверждал, что силы у Маслава были огромные, и, задавшись целью отомстить за первое поражение, он еще набирал их везде, где только мог. Собек видел войска, стоявшие под Плоцком и собиравшиеся окружить со всех сторон Казимировых рыцарей, чтобы никто из них не ушел живым. Каждый день прибывали новые подкрепления, и было их столько, что Собек, не умея сосчитать, повторял только, что они двигались всюду, как муравьи, и лагерь их над Вислой был, по его словам, в пять или шесть раз больше королевского войска.

   Окружающие Казимира, опасаясь впечатления, которое мог на него произвести рассказ Собека, старались уличить старика в преувеличении, но старый слуга упрямо стоял на своем и повторял только одно: что с Маславом всякая борьба была немыслима.

   Король молчал, и никто не мог бы догадаться по его спокойному лицу, как он отнесся к рассказу Собека. Он слушал, не сморгнув глазами, не шевелясь на своем сидении и держа руку на книге...

   Когда же слуга, рассказав все, что узнал, удалился. Казимир обратился к окружавшим его с такими словами:

   - Неужели мы будем бояться количества вражеских войск, как будто бы мы не верим в правоту нашего дела? Мы боремся за крест и веру...

   Топор и другие склонили головы, и только один сказал со вздохом:

   - Надо бы нам поторопиться, пока чернь не двинулась на нас.

   - И мы так бы и сделали, - сказал король, - если бы не ждали возвращения послов, отправленных за помощью. Со дня на день мы их ждем. А как только они вернутся с благоприятным ответом, мы не будем медлить. Пусть меч решит наш спор во имя Божье!

   Никто не возражал на это; мужество и спокойствие короля передались всем остальным; надежда оживила сердца воинов. Те, что сражались в долине, припомнили, какая масса людей была и тогда у Маслава, и что же? Все они рассмеялись при первом же столкновении.

   Королевские слова явились как бы пророчеством добрых вестей; наутро прискакал высланный вперед гонец и возвестил королю, что за ним едут послы, отправленные в Киев, а с ними и бояре с приветом от князя и обещанием скорой помощи. Известие это было встречено в лагере с большой радостью, которой из упрямства не разделял только Спытек. Верный слуга его Собек в таком виде изобразил ему могущество Маслава, что он считал всякую борьбу с ним гибельной для короля и рыцарства.

   На третий день после этого прибыли послы вместе с княжескими боярами, старостой Торчином, Парамоном и Добрыней. Окруженные небольшой, но богато одетой и хорошо вооруженной свитой, они счастливо пробрались к королю, минуя отряды Маслава, разъезжавшие по всей стране.

   В городище уже заранее приготовились к встрече бояр: особенно Грегор употреблял все усилия, чтобы как-нибудь скрыть бедность своего короля, которая могла повредить ему в глазах будущих союзников.

   Благодаря его стараниям, королевскую горницу убрали, как только могли, нарядные, чтобы она не слишком проигрывала по сравнению с киевской "гридницей", собрали даже столовое серебро, чтобы послы не могли упрекнуть короля, как некогда упрекала Владимира дружина, что он заставляет их есть деревянными ложками. В этот день и король принарядился, надел на шею богатую цепь, а к поясу прикрепил самый красивый свой меч.

   Около полудня перед воротами замка появился небольшой конный отряд, сопровождавший киевских послов. Впереди всех ехал староста Торчин, мужчина средних лет с веселым лицом и живыми карими глазами.

   На послах были длинные, богатые кафтаны, высокие шапки и оружие в позолоченных ножнах; у поясов висели сумки с деньгами, а платки у них были шелковые.

   Парамон и Добрыня держались с достоинством, но и добродушно в то же время; видно было, что они люди добрые, но очень "себе на уме". Низко кланяясь королю, они передали ему привет от князя Ярослава и обещали от его имени помощь, а Торчин принялся расхваливать своих воинов, выставляя их героями и богатырями, которые готовы были завоевать весь мир.

   Король в кратких словах поблагодарил послов и приказал своим доверенным заняться их угощением.

   Для них уже был приготовлен стол, богато убранный и заставленный всевозможными явствами, хоть ради этой пышности весь лагерь был поставлен на ноги. Так как в палатках неудобно было угощать их, то на этот день женщины уступили свои горницы, и здесь заранее был накрыт стол. Топор, Трепка и все приближенные короля уселись за стол вместе с гостями, которые резко выделялись среди угрюмых и печальных лиц рыцарей своей веселостью. Еще Торчин, старший, немного сдерживался, и Парамон не отличался болтливостью, но зато Добрыня говорил и смеялся за всех. Хозяева усердно угощали и упрашивали гостей, подкладывая им в тарелки и подливая в кубки, и мало-помалу и староста Торчин, и Парамон разговорились без стеснения. Началась такая живая беседа, какой давно уж здесь не слыхали, а в конце концов хозяева и гости так подружились, что принялись обниматься и целоваться.

   - Вы как будто робеете, - говорил Добрыня - а, по-моему, надо весело идти на врага, тогда сам подбодряешься, а его пугаешь. Было плохо, а теперь будет хорошо, - весело продолжал он. - Пусть только подойдут наши молодцы, вот вы увидите! Они и гору с места сдвинут, а соснами, как палками размахивают; ни один из тех людей не уйдет живым, и следа после них не останется!

   - Вот вы нам теперь поможете, - сказал Трепка, - а если, не дай Бог, придет беда и для вас, мы пойдем проливать свою кровь за вашего князя. Опять наполнились кубки, пили за здоровье друг друга, обнимались и целовались, как вдруг из соседней горницы появилась разряженная Спыткова, которая не могла выдержать, чтобы не поздороваться с своими земляками.

   При одном появлении красивой женщины лица послов просияли, но, когда она заговорила с ними по-русски, они просто вскрикнули от радости. Спыткова стала расспрашивать их о своих, но киевляне, по-видимому, не имели сведений о полочанах, по крайней мере никто из них не знал ее родных, хоть все с одинаковым восхищением любовались прекрасными глазами русинки и охотно поделились бы с ней хорошими вестями.

   А Спыткова щебетала без умолку.

   - Сам Господь Бог привел вас к нам! - говорила она, кланяясь низко, как приличествовало женщин перед такими важными гостями. - Говорят, что ваш князь посылает помощь нашему князю. Да наградит его за это Господь! И еще одно должен был бы сделать ваш князь для нашего короля, чтобы между ними было братство навеки...

   И Спыткова таинственно умолкла, загадочно улыбаясь послам.

   - Ну, что же, красавица-боярыня? - спросил Добрыня. - Либо совсем не начинать, либо уж надо докончить.

   - Что? Что? - медленно выговорила Марта, окидывая взглядом послов. - Неужели же вы, такие мудрые люди, дружина государева, не догадываетесь, что нужно молодому королю, чтобы он был счастлив?

   Добрыня, прикрываясь ладонью и втянув голову в плечи, принялся смеяться.

   - Ах, хитрая красавица! - воскликнул он. - Захотелось тебе быть государевой свахой!

   Все засмеялись, и даже самый серьезный из послов, Тивун Парамон, покраснел и хихикнул про себя.

   - А почему бы и нет? - отозвалась Спыткова.

   - И вы удачно попали, - весело заговорил Добрыня, - нигде нет таких красивых девушек, как у нас в Киеве, а что там болтают злые люди, что все они ведьмы, так это сущее вранье! Ой, ой, что за девки! Можно бы их продавать на вес золота, и то было бы недорого, а другу можно и даром отдать - мы не таковские.

   - Да и у вашего князя, наверное, есть дочки? - спросила Спыткова.

   - Покойного князя Владимира дочка - как раз вашему королю пара, - говорил Добрыня. - Пусть будет в добрый час сказано! Польские шляхтичи переглянулись между собой.

   - А как звать вашу княжну? - спросил Трепка.

   - И имя хорошее, а уж девушка - красавица собой, - говорил Добрыня, - зовут ее Доброгневой; потому что она даже в гневе бывает добра. Личико у нее белее снега, а щечки румянее малинового сока. А как распустит золотые свои косы, так они у нее по земле волочатся, а как взглянет голубыми глазами, - у людей на сердце становится веселее; улыбнется, - словно солнышко на небо взойдет. Когда красавица выходит из терема, птицы слетаются к ней с неба, а голуби садятся к ней на плечи, - когда запоет песенку, львы ложатся у ее ног, а если вышьет золотом или шелком полотенце, - только и место ему на алтарь.

   - Отдайте же ее нам в королевы, - вскричала Спыткова...

   Со смехом чокнулись кубками, а старики только головами покачивали... и долго еще, до поздней ночи, тянулась дружеская беседа.

   Несколько дней спустя граф Герберт и начальники королевских отрядов, выйдя под вечер от короля, молча шли к своим палаткам... Там уже собиралось все рыцарство; как молния, разнеслась по всей долине весть о том, что на другой день войска должны были выступить в поход к Висле, не дожидаясь Маслава, чтобы напасть на него врасплох. Такова была воля короля. В назначенный день ожидались войска из Киева, которые должны были переправиться с той стороны в ладьях.

   Едва только было принято это решение, как все городище задвигалось и заволновалось. Ожидание было утомительно для всех, и все желали борьбы. Не радовались только те, кто был лишен возможности принять в ней участие.

   В городище надо было оставить хоть немного войска, чтобы оно не оказалось совершенно беззащитным. Некоторые тяжело раненые тоже принуждены были остаться. Белина должен был охранять свое добро, а Спытек ни на что уже не годился.

   У Вшебора только что поджила рана на шее, но горячая кровь не давала ему покоя. Его тянуло в поход и в то же время хотелось остаться, потому что Томко оставался в городище, чтобы помогать отцу. Он мог воспользоваться этим временем и предупредить его сватовством. Долива не знал, что делать, и, встав с лавки, долго ходил по горнице с опущенной головой, пока ему не пришло в голову посоветоваться с матерью девушки. Он тотчас же пошел на верхнюю половину и попросил одну из служанок вызвать к нему Спыткову.

   Марта явилась слегка испуганная. Наверху было уже темно, но по голосу она узнала Вшебора.

   - Что с вами случилось? - вскричала она. - И что вы тут делаете? В эту пору вызывать меня на беседу, а если кто подсмотрит, что подумают люди?

   Вшебор склонился к ее коленям и поцеловал у нее руку.

   - Дорогая пани, - попросил он, - посоветуйте мне, как мать, как королева... Завтра мы идем на войну... Должен ли я идти и оставить тут Томка, чтобы он высватал Касю? Если я ее потеряю, опостылеет мне свет и жизнь...

   - Что же делать? Вы тоже едете? - спросила Марта.

   - Я должен идти ради короля и ради самого себя; рана почти зажила, мне нельзя остаться.

   Марта призадумалась немного и вдруг ударила в ладоши.

   - Вы ведь в милости у короля? - сказала она. - Почему бы не попросить его быть у вас сватом? Спытек боится его, потому что у него есть что-то на совести против него. Если король его попросит, он не откажет.

   Услышав это, Вшебор бросился в ноги Спытковой и, прежде чем она успела что-нибудь прибавить, бегом пустился по лестнице вниз.

   Он и раньше был в приятельских отношениях со старым Грегором, который знал его, как верного слугу короля. Не теряя ни минуты времени, Вшебор побежал прямо к нему. Грегор осматривал и чистил дорожное платье короля и был очень удивлен посещением Доливы в такое позднее время...

   - Мне надо видеть нашего милостивого государя, - заговорил Вшебор.

   - Теперь поздняя ночь, а завтра мы едем в поход, теперь не время... - сказал старик, покачав головой.

   - Я должен видеть его еще сегодня! - отозвался Долива. - Смилуйтесь надо мной. Я не задержу его, только брошусь к его ногам и скажу два слова...

   Ни слова не отвечая, Грегор сделал ему знак, чтобы подождать, а сам вошел в горницу. Немного спустя, двери открылись, и верный привратники пригласил Вшебора войти.

   Король был один; он стоял около догорающего очага и повернулся от него лицом к входящему.

   Долива, который никогда не умел ни сдержаться, ни промолчать, ни выждать, тотчас же упал к его ногам и, обнаружив свою рану, вскричал:

   - Милостивый государь, я сражался за тебя и буду сражаться до смерти, но будь же моим благодетелем и окажи мне милость.

   Король знаком заставил его подняться с колен.

   - Говори, что ты хочешь от меня! - ласково сказал он.

   Вшебор встал, но долго не мог начать говорить от душившего его волнения.

   - Стыдно мне в такую минуту просить о милости, - сказал он, наконец, - и особенно тебя, милостивый государь, у которого совсем другое на уме; но прости моей молодости, - и он снова склонился перед королем.

   - Говори, о чем просишь? - повторил Казимир.

   - Ах! - вполголоса сказал Вшебор. - Хочу просить тебя быть моим сватом.

   Казимир отшатнулся с краской на лице. Видно было, что он ожидал совсем иной просьбы.

   - Не время нам думать о свадьбе, - печально сказал он, - и не скоро найдется место, где можно будет ее отпраздновать.

   - И я тоже не думаю еще о свадьбе, я хочу только получить согласие отца и матери, - настойчиво повторил Вшебор, целуя руку короля. - Хочу посвататься к дочери Спытка - влюбился до смерти в эту девушку!

   Король слушал его, опустив глаза, с румянцем почти девичьего стыда.

   - На с только два брата, - горячо говорил Вшебор, - родителей у нас нет, будь нашим опекуном и отцом. Спытек чувствует, что у него есть вина против вашей милости и был бы рад получить прощение; стоит вам только слово сказать, и он отдаст мне дочку.

   И снова он склонился к коленям короля, а тот ласково отстранил его от себя.

   - Охотно сделаю это, когда мы вернемся с войны, - сказал он, - теперь не время для сватовства.

   - А потом тоже будет не время, потому что ее высватает кто-нибудь другой, - прервал его Вшебор. - Король мой и государь, сегодня или завтра - иначе нельзя.

   Казимир стоял в нерешимости, не зная, как ему поступить, когда вошел Трепка за приказаниями на завтрашний день. Король с облегченным сердцем обратился к нему.

   - Мой старый друг, - сказал он Трепке, - замените меня и от моего имени замолвите слово за моего верного слугу, которому я был бы рад отплатить за его преданность мне.

   Трепка не понял сразу, в чем дело, и с изумлением переводил взгляд с короля на юношу, но тут Вшебор в коротких словах объяснил ему свою просьбу.

   Старик слегка нахмурился.

   - Эх вы, молодые! - сказал он. - Храбро сражаетесь, но в голове у вас не все в порядке... Теперь, когда надо спасать страну, вы думаете о девчонках...

   - А если ее возьмет кто другой, а я жить без нее не могу! - возразил Вшебор.

   Старик пожал плечами.

   - Кто же может взять у тебя это сокровище? - спросил он.

   - Томко Белина увивается около нее. Он останется здесь с родителями, а меня не будет!

   - Томко. Он идет с нами, - возразил Трепка. - Вы видите, что он ради девчонки не забывает службы королю и нашему делу.

   Вшебор несколько смутился.

   - А я все-таки прошу, - прибавил он упрямо, - хоть бы он и шел с нами, я хочу иметь согласие родителей и тогда охотно пойду на войну. Казимир стоял молча. Трепка взглянул на него.

   - Согласны ли вы на это, милостивый государь? - сказал он.

   - Сделайте это для него, чтобы у него было спокойно на сердце, - печально отозвался король. - Не откладывайте...

   Вшебор схватил старика за руку.

   - Государь и отец мой...

   Трепка рассмеялся добродушно и, видя его волнение, низко поклонился королю и вышел вместе с Вшебором.

   - Что же это? - буркнул он в дверях. - Какой я сват, когда у нас даже полотенец нет с собой.

   Они направились во второй двор.

   Старый Спытек занимал по-прежнему то место, которое он сам себе выбрал среди больных и калек. Только ложе его было лучше убрано и окружено сосновыми ветками. Он уже лежал, но не спал еще, у ног его стоял на коленях верный Собек. Остальные раненые или спали уже, или пошли в лагерь попрощаться с уходившими утром товарищами.

   Заметив подходившего к нему Трепку, который ухаживал за ним во время болезни, Спытек приподнялся на локте.

   - Что же, разве уже едете? Пришли проститься?

   - Нет, я еще не прощаться пришел, - отвечал старик, подойдя к нему и оглядываясь на Вшебора, который тоже подошел ближе. - Я пришел к вам послом от короля.

   Спытек беспокойно заворочался и поднял свой окровавленный глаз.

   - От короля ко мне? Что же хочет от старого калеки милостивый государь?

   - Он желает, чтобы вы ему дали доказательство своей преданности его воле, - сказал Трепка. - Не имея, чем вознаградить свое рыцарство, он желает, чтобы вы заплатили долг за него.

   Спытек, не понимая, к чему клонится речь, широко открыл рот, а лоб его нахмурился.

   - Не смейтесь над старым калекой, - сказал он.

   - Не время для насмешек, - отвечал Трепка. - Вот перед вами тот, кому вы должны заплатить королевский долг - Вшебор Долива!

   Спытек, очевидно, догадался, и грозные морщины перерезали его лоб; от охватившего его гнева он только шевелил губами и долго не мог произнести ни звука.

   - Что же я ему дам? У меня у самого ничего нет! - вскричал он.

   - У вас есть дочь... Король просит ее руки для Вшебора.

   Долива молча склонился к руке старика, но тот отнял ее.

   - Я ничего не имею против Доливы, - заговорил он, наконец, - хотя единственная дочь Спытка могла бы найти кого-нибудь познатнее, чем он. Ей и князь бы подошел, но пусть свершится королевская воля... Она будет его. Долива молча поблагодарил его, а старик продолжал все с большим волнением:

   - Скажи королю, что делаю это только для него, потому что хочу, чтобы он вернул мне свою милость, все это только для него... вы понимаете?

   - Итак, я могу передать королю ваше обещание? - спросил Трепка.

   Спытек, вместо ответа, обратился к слуге.

   - Пусть придет сюда Марта с дочерью...

   Вшебор, который чувствовал себя безмерно счастливым, взглянул на старика, лежавшего с приподнятой кверху головой и смотревшего на него взглядом, полным затаенной злобы, и также ощутил в груди нарождающийся гнев и оскорбленное самолюбие. Но не время было ссориться, приходилось терпеть молча.

   Пока Собек бегал исполнять поручение своего пана, Трепка и Долива стояли в молчании, а Спытек вздыхал и грузно ворочался, как будто внутри его происходила какая-то борьба. Наконец, послышались женские шаги, и в дверях показалась Марта с торжествующим блеском в глазах, увлекая за собой бледную и перепуганную Касю; увидев Доливу, девушка пошатнулась и быстро повернулась назад, как будто собиралась убежать, но мать насильно удержала ее.

   Спытек еще больше нахмурился при виде жены.

   - Король, наш милостивый государь, сам сватает нашу дочь, - сказал он. - Я не могу отказать королю.

   Он указал на Доливу.

   - Вот будущий твой муж! - сказал он, обращаясь к Касе. - Такова воля короля и моя. Когда придет время, отпразднуем свадьбу.

   Марта склонила голову, но на лице Каси отразилась совершенно неожиданная в такой молоденькой девушке чувства. На этом юном лице, вместо слез и печали, запылал гнев, глаза засверкали угрозой, а сжатые губы отразили упрямую и вызывающую решительность. Ни одна девушка не осмелилась бы в то время явно противиться воли отца и государя. И Кася не возразила ни слова. Но Вшебор понял значение ее взгляда...

   Спытек не обращал уже больше внимания на дочь, а Марта, подведя ее к Вшебору, хотела, по старому обычаю, скрепить обручение пожатием руки и поцелуем. Но Кася, как прикованная, стояла на месте, а когда мать потянула ее за собою, она вырвала руку и отступила на несколько шагов.

   Вшебор и не настаивал на соблюдении обычая; он решил про себя, что в будущем сумеет подавить этот девичий стыд, а пока ограничился почтительным целованием рук отца и матери в знак благодарности.

   Трепка направился к выходу.

   - Ну, пойду к королю с доброй вестью, - сказал он.

   Спытек кивнул ему головой и, уже не обращая внимания на присутствие будущего зятя, на жену и дочь, упал на подушки, приказывая слуге:

   - Собек, закутай мне ноги.

   Закрыл глаза и закутался с головой...

   Марта неслышно выскользнула из горницы, за нею шла бледная с горящим взглядом Кася. Когда они очутились на дворе, и Вшебор решился в присутствии матери приблизиться к девушке, Кася отскочила от него и бегом, даже не оглядываясь назад, бросилась на свою половину.

   - Да она же еще ребенок, - с улыбкой сказала мать, подавая руку Вшебору, - молодая пташка... что тут удивительного. Приласкаешь ее потом, когда будет твоя. Времени будет довольно.

   И начала тихо разговаривать с ним.

   На верхней половине послышался громкий плач, стоны и гневные голоса. Двери неожиданно открылись, из них выбежала Здана, которая, минуя Марту, бросила на нее гневный взгляд и исчезла.

   Старый Белина, Томко и Ганна - все сошлись вместе на женской половине и о чем-то тихо совещались... Потом Томко с сестрой отошли в сторону и тоже о чем-то долго шептались между собой, а когда Вшебор ушел, провели и Мшщуя на общий совет.

   Группа эта то расходилась, то снова собиралась вместе и беседовала до поздней ночи, а когда Мшщуй вернулся на ночь к себе, то, против обыкновения, не обменялся с братом ни одним словом, а тотчас же лег спать, укрывшись с головой.

   Вшебор почувствовал, что он сердится на него, и даже не решился поговорить с ним о своем счастье.

  

  

  

  

   Весна пришла в том году рано, что только жаворонки не удивились ей, а люди верили в зиму; пришла она неожиданно в одну темную ночь, прилетела с юга на теплых крыльях ветра. Еще вчера лежал повсюду белый снег, блестя на морозе заиндевевшим покровом, на реках трещал лед, и тяжелые облака, словно мешки, наполненные снегом, тянулись синею полосою с севера. Пропели беспокойные петухи, ветер прижался к земле и заснул, настала полная тишина. Вдруг вдали что-то зашумело, налетел ветер с юга, влажный, стремительный и упорный, и к утру начал таять почерневший снег, потекла вода поверх ледяной коры, и, как невеста, сбрасывающая с себя снежные покровы, обнажилась земля, взвился кверху жаворонок, откуда-то явился измученный перелетом аист, и засуетилась хлопотливая ласточка.

   Те, что спали зимой, пробудились испуганные шумом ручьев, которые, журча, пробивали повсюду дорогу, разрыхляя черные пласты, а к вечеру только кое-где виднелся еще ломкий лед. Из-под зимнего покрова выглянули зеленеющие травы и посевы. В воздухе запахло весной, влагорастворенной землей, набухшими почками, теплым дождем и водяными испарениями. На берегах рек образовались озера, на реках вода вздулась, и лед трещал, разламываясь в куски, но еще упорно борясь с действием солнца и тепла. И те, что ждали оттепели и не хотели верить в приход весны, должны были принять победительницу... Аист нес ее на крыльях, жаворонок распевал в облаках, верба приветствовала ее бархатными почками, волчьи ягоды - розовыми цветами, а небо - лазуревой одеждой.

   И с каждым днем укреплялась власть весны, не той благовонной и спокойной, что приходит позднее исцелять раны, одевать изрытую землю, взращивать цветы, светить горячим солнцем и поливать теплыми слезами, а весны воинственной, вступающей в поединок со старой зимой и борющейся до тех пор, пока не победить ее.

   Горячий ветер пролетел вверху среди разорванных облаков, град рассыпался стеклянным горохом, в небесах грохотало, на земле шумело, стремительно неслись освобожденные воды, сталкивались разорванные льдины, ручьи вырывали посевы, буря ломала деревья.

   Страшная была эта весна, опередившая весну зеленую; от нее прятались звери, запирались люди в своих жилищах, а птицы, слишком ранние гости, погибали от холода и голода.

   В один из таких вечеров молодой весны после пронесшейся только что грозы над Вислой выглянуло солнце и осветило закатными лучами военный лагерь.

   Громадное пространство кверху от разлившейся реки было завалено грудами человеческих тел. На пригорке с одной стороны виден был почти опустевший лагерь, а внизу на лугу и полях длительная борьба оставила следы смерти и разрушения. С левой стороны виднелись беспорядочные группы людей, с криком убегавших от гнавшихся за ними конных рыцарей.

   В некоторых местах бой еще продолжался. За убегавшим Маславом, у которого шлем слетел с головы, и красноватые волосы развевались по ветру, гнался неукротимый Вшебор. Беглец иногда оглядывался назад, конь его устал, товарищи оставили его. На поле битвы их было только двое: побежденный мазурь и разгоряченный победой Долива. Левую ногу с острой шпорой он прижимал к брюху коня, чтобы заставить его бежать скорее. Но и конь Доливы напрягал последние усилия, догоняя убегавшего. Они готовились сразиться смертным боем, когда неожиданно из зарослей выскочила притаившаяся там кучка людей и бросилась на помощь убегавшему.

   Вшебор очутился один лицом к лицу с несколькими нападавшими.

   Убегавший остановился, а догонявший его, видимо, колебался, не зная, какое выбрать направление; теперь роли их переменились. Маслав, воспользовавшись своим положением, бросился на него, а Вшебор принужден был спасаться от него; лицо его покрылось краской, глаза заблестели. Убегать от побежденного, побитого, от изменника! Убегать, чтобы спасти свою жизнь!

   Он оглянулся вокруг, но не увидел никого из своих. Все разъехались в разные стороны, преследуя бежавших - он был один. Оставалось только одно: или пожертвовать жизнью, или позорно спасать ее!

   - Убегать от Маслава...

   Но взбешенный неудачей мазурь был не один, к нему присоединилось подкрепление, и они гнались за ним все сразу.

   Вшебор держал в руке сломанное копье, сбоку висел погнутый щит, панцирь его был весь исколот, и сам он был сильно утомлен боем, продолжавшимся весь день.

   В нескольких шагах показался Белина с небольшим отрядом и смотрел на него... Мстительное чувство загорелось в его душе. Маслав должен был наказать Вшебора за него. Для этого достаточно было, чтобы Томко отступил назад и не торопился с помощью... Долива пал бы от руки Мазура, а невеста его была бы свободна...

   Черная мысль, как молния, промелькнула в его голове и пронзила его в самое сердце. Пусть гибнет тот, кто хотел отнять у него... Пусть гибнет! Вшебор все оглядывался, не пошлет ли ему судьба помощи. Он заметил неподвижно стоявшего Томка и в душе сказал самому себе:

   - Этот скорее добьет меня, чем спасет.

   Белина все стоял, чувствуя, как вся кровь загорается в нем, а в голове назойливо повторяется:

   - Пусть гибнет!

   Маслав со своими людьми уж настигал Вшебора. И в тот же миг черная с кровавым завеса спала с глаз Томка, и он бросился на помощь Вшебору с криком:

   - За мной!

   Мазуры, окружив Вшебора, старались поранить его коня, потому что сам он еще оборонялся обломком копья, но вдруг, как гром и буря, налетел на них Томко... Маслав уже готовившийся нанести удар противнику, зашатался сам от удара меча, и все его воины тотчас же разбежались в разные стороны. Вшебор был спасен, но, ослабев от полученной в бою раны, упал с коня.

   Все это происходило на поле сражения, в месте, где убегавшие пруссаки и поморяне могли, вернувшись, окружить их или добить; надо было поспешно уходить отсюда к своим.

   Белина слез с коня и с помощью двух вооруженных воинов, которые были с ним, подняли Доливу и снова посадили на коня... Пришедший в чувство Вшебор молча приглядывался к своему спасителю, словно не веря, что видит его перед собой. Белина не говорил ничего и только указал рукой по направлению к лагерю.

   В эту минуту подъехали еще воины, намереваясь броситься в погоню за убегавшими. Мшщуй заметил бледного и окровавленного брата. Они давно уже не разговаривали друг с другом. Он увидел также рядом с ним Томка и остановился удивленный, вопросительно глядя на него.

   Белина взглядом же отвечал ему.

   - Где король? Не знаете ли, где король? - стали спрашивать подъехавшие. - Где наш государь?

   - Я не знаю, - отвечал Белина. - Сначала я сражался рядом с ним, но потом нас разделили. Он бросился в самую гущу!

   - Где Маслав? Маслав убит... А кто видел его труп?.. - говорили другие.

   - Он спасся с небольшой горстью людей, некому было гнаться за ним! - слабым голосом отозвался Вшебор. - Я последний бился с ним. Он уже был без шлема и весь в крови.

   - А в какую сторону он ушел?

   Им показали рукой направление, и несколько наиболее ретивых пустилось в погоню.

   - Где король? - кричали другие, подбегая к группе приостановившихся всадников. - Что нам победа, если его не будет у нас...

   - Где король? - раздавались крики по всему полю битвы.

   Но никто не мог сказать, что случилось с королем.

   Солнце заходило в таком кровавом зареве, как будто облака отразили в себе эту битву, во время которой ручьями лилась кровь. Чернь, находившаяся при лагере, как хищные птицы, сбегались со всех сторон и грабила трупы. Из лагеря доносились торжествующие и насмешливые возгласы.

   То и дело подъезжали всадники и спрашивали:

   - Где король?

   - Маслав убит?

   Вшебор медленно ехал по направлению к лагерю, поддерживаемый двумя воинами. За ним с понуренными головами ехали Мшщуй с Белиной. Что толку было в этой победе, если король заплатил за нее своей жизнью. Навстречу им показались вдали старый Трепка, граф Герберт и русский воевода Иеловита. Кони их ехали шагом, и они, сидя в понуром молчании, с опущенными головами поглядывали на трупы, устилавшие поле битвы. Их молчание и весь вид говорили о том, что они искали короля и нигде не находили его.

   - Он бился, как лев! - сказал Иеловита. - Я видел это собственными глазами... Он геройски рубил врагов, и там, где он показывался, все разбегались перед ним.

   - Я видел его раненым! Из его руки текла кровь, - сказал граф Герберт.

   - Кто же был с ним? Как могли оставить его? - спросил Трепка. - Верная дружина ни на шаг не должна была отходить от него!

   Старик был в сильном волнении.

   Мимо них проезжали раненые, проходили пешие, потерявшие в битве коней.

   - Не видели ли вы короля?

   Все видели его в начале битвы, когда он еще молился, стоя на пригорке и измеряя взглядом все эти полчища в три раза сильнейшего врага: диких поморян, в крепких железных доспехах, пруссаков с палками для метанья за поясом, мазуров с огромными щитами и всю эту страшную, крикливую, дикую орду, которая рассчитывала окружить королевские войска и уничтожить их, видели также многие, как он, помолившись, бросился навстречу войскам Маслава и долго гнался за самим вождем, которого легко можно было узнать. К концу сражения, когда победа явно клонилось на сторону поляков, русских и императорских полков, когда дрогнули и начали отступать даже непоколебимо и стойко державшиеся пруссаки, когда все пришли в замешательство, и трудно стало различать своих от врагов - король неожиданно исчез. Никто не знал, кто остался с ним, и в какую сторону он заехал. Рыцарство, обеспокоенное его исчезновением, разбежалось во все стороны, до самых границ поля сражения, многие шли, склонившись к земле и осматривая грудами наваленные одно на другое тела.

   Страшно горевали те, что привели с собою молодого государя и невольно обрекли его на гибель.

   В это время из-за Вислы послышались торжествующие клики, как будто возвещавшие о новой победе. Вдали показалась медленно двигавшаяся группа людей; Трепка и все остальные бросились в ту сторону.

   Все сразу узнали верного Грегора, шедшего впереди всех и помогавшего нести носилки из ветвей, на которых лежал раненый или труп, покрытый окровавленным плащем. Рядом с носилками шел ксендз, прибывший вместе с королем, и каждое утро, на рассвете, совершавший богослужение. Когда рыцари приблизились, они тотчас же узнали в лежавшем короля...

   Он был весь в крови, но черные глаза были открыты, и губы кривились полустрадальческой, полублаженной улыбкой. Король взглянул на Трепку и произнес слабым голосом:

   - Хвала Богу! Мы победили!

   Но, произнеся эти слова, он потерял сознание. Носилки поставили на землю, и все, встав на колени, принялись приводить его в чувство водою. Только теперь заметили, что за носилками тянулась кровавая дорожка, и сам король был весь в крови. Нечего было и думать о том, чтобы нести его в лагерь, в палатку, надо было тут же на месте поскорее омыть и перевязать раны.

   Одни побежали за повязками, другие - за хлебом и вином. Грегор, отстраняя всех, сам осторожно поворачивал израненное тело, снимая доспехи, расстегивая платье, с материнской нежностью и заботливостью отирал лоб и старался угадать все желания своего воспитанника.

   Придя в сознание, Казимир обвел всех взглядом, улыбнулся и шепнул еще раз:

   - Победа за нами!

   Тут же, на поле битвы, перевязали королевские раны. Они были тяжелые, и много вытекло из них драгоценной крови, но для жизни они не представляли опасности.

   Настала уже ночь, и месяц взошел над лесом, когда Грегор снова взялся за носилки и направился с ними к лагерю. Король, почувствовавший себя сильнее после нескольких глотков вина, данных ему графом Гербертом, оглядывал поле и тихо спрашивал о судьбе своих рыцарей.

   - Милостивый государь, - сказал Трепка, - мы еще не считали своих и не знаем, кто жив, а кто погиб; мы думали только о тебе, ты исчез от нас, а с тобой погибло бы все...

   - Я перестал быть вождем, - сказал Казимир, - когда почувствовал себя воином. Я сам не знал, что со мной сделалось. Помню только, что, когда конь был убит, и я упал вместе с ним, я увидел над собой лицо Грегора и его меч, которым он размахивал вокруг, защищая меня. Он на руках вынес меня, ослабевшего и раненого, в более безопасное место, и ему я обязан жизнью.

   Грегор, который с угрюмым видом стоял, склонившись над королем, не отвел глаз и не сказал ни слова... Трепка снял перед ним шапку и подал ему руку.

   - Высшая честь принадлежит тому, кто спас нам дорогого государя. Грегор, снова взявшийся за носилки и молча шедший впереди, не повернулся на эти слова и, может быть, даже и не слышал их.

   Лагерь уже был близко; королевские слуги, завидев носилки, бежали навстречу с плачем и криками, испугавшись, что несут тело короля.

   Но как же велика была общая радость, когда все узнали о спасении его. Со всех сторон съезжались рыцари, возвратившиеся с погони, и сходились раненые, которых оставили на поле битвы, считая убитыми, а они пришли в чувство и сами явились в лагерь; возвращалась и чернь, грабившая трупы. Зажигались огни, всюду слышались радостные голоса и песни. Не осталось сомнения в том, что поражение, нанесенное Маславу, было решительной победой короля. Этой победой он был обязан вовремя подоспевшим русским отрядам, а также шестистам рыцарям императорского отряда и собственному войску, сколько его нашлось во всей стране.

   Бой продолжался почти целый день, потому что Маслава, превосходившего королевские войска численностью, не так-то легко было победить. Пруссаки и поморяне бились мужественно, мазуры тоже не отставали от них, и до самого вечера неизвестно было, на чьей стороне будет успех и только в последней стычке, когда сам король во главе своего лучшего рыцарства бросился на Маслава, его главные силы расстроились и отступили.

   В палатку короля приносили вести отовсюду; начальники отрядов собрались здесь на совете; сюда же вносили добычу, знамена и изображения языческих богов, оружие, брошенное на поле битвы, копья и мечи. Целыми грудами навалили около палатки эту жалкую добычу, но неизмеримо более ценным, чем весь этот хлам, было поражение человека, бывшего причиной всей этой войны и виновником всех несчастий в стране.

   Неподалеку от палатки короля находилась небольшая палатка, где помещались Вшебор с Топорчиком и Каневой. Сюда принесли израненного и ослабевшего Доливу. Рыцари перевязывали друг другу раны и, несмотря на боль и утомление, настро