Киплинг Джозеф Редьярд - Труды дня

здил всю местность на Заоблачном Тигре и знал все.

  

  Они прошли пешком и проехали на пони тридцать миль в день, как можно быстрее приближаясь к синей, похожей на стены, линии Сатпурских гор. Букта был очень молчалив.

  

  Вскоре после полудня они стали подыматься по крутому склону, но закат был уже близок, когда они достигли каменной платформы, приткнувшейся к покрытой джунглями горе, где был похоронен, по его желанию, Джан Чинн Первый, чтобы иметь возможность следить за своим народом. Вся Индия полна заброшенных могил, ведущих свое происхождение с начала восемнадцатого века, - могил забытых полковников давно распущенных корпусов; офицеров судов Ост-Индской компании, отправившихся в охотничьи экспедиции и не вернувшихся назад; факторов, [Исполнитель частных поручений, комиссионер.] агентов и прочих служащих достопочтенной Ост-Индской компании; могилы эти встречаются сотнями, тысячами и десятками тысяч. Англичане забывают скоро, но туземцы обладают хорошей памятью, и, если человек сделал им добро при жизни, оно вспоминается и после его смерти. Полуразрушенная мраморная четырехугольная могила Джана Чинна была украшена полевыми цветами и орехами, сосудами с воском и медом, бутылками с местными напитками и ужасными сигарами, рогами буйволов и стеблями сухой травы. Около могилы стояло грубое глиняное изображение белого человека в цилиндре старинной формы, едущего на пятнистом тигре.

  

  Букта поклонился с почтительным благоговением. Чинн обнажил голову и начал читать истертую надпись. Насколько он мог разобрать, вот что было написано, слово в слово и буква в букву:

  

  

  Памяти Джона Чинна, эсквайра.

  

  Бывшего сборщика...

  

  ...без кровопролития... или ошибки Власти

  

  употребл... только... ства умиротвор... и Довер.

  

  достиг... наго подчинения...

  

  Беззаконного и хищнического нар...

  

  нив их... скому Правительству

  

  Побед... над умами

  

  Самый постоянн... и рациональный способ Владен...

  

  ...Главный губернатор и Совета... енгальский

  

  ...приказали... эт... воздвигнуть

  

  ...нул эту жизнь Августа 19, 184... В возр...

  

  

  На другой стороне могилы были старинные стихи, также сильно стершиеся. Вот что мог разобрать Чинн:

  

  

  ...дикая шайка

  

  Покинула свои убежища и... Команда

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

  И... щия селения доказывают его вели... заботы...

  

  Человечн... надзор ...рава возвращены

  

  Народ... уступ... покорен без меча.

  

  

  Некоторое время он стоял, наклонившись над могилой, думая об этом мертвеце одной с ним крови и о доме в Девоншире, потом проговорил, кивая в сторону равнин:

  

  - Да, это большое дело - все вместе - даже моя маленькая доля. Он, должно быть, был достоин, чтобы его не забыли... Букта, где мои люди?

  

  - Не здесь, сахиб. Никто не приходит сюда иначе как при полном сиянии солнца. Они ждут наверху. Подымемся и посмотрим.

  

  Но Чинн вспомнил главный закон восточной дипломатии и ответил ровным голосом:

  

  - Я пришел сюда только потому, что люди Сатпура глупы и не осмелились явиться к нам в полк. Прикажи им прийти ко мне сюда. Я не слуга, а господин бхилей.

  

  - Я иду... я иду, - пробормотал старик.

  

  Ночь приближалась, и каждую минуту Джан Чинн мог свистом призвать своего страшного коня из потемневшего кустарника.

  

  В первый раз за свою долгую жизнь Букта ослушался приказания, покинул своего повелителя и не вернулся, он прижался к плоской вершине горы и тихо свистнул. Вокруг него задвигались люди - маленькие люди с луками и стрелами, с полудня наблюдавшие за Чинном и Буктой.

  

  - Где он? - шепнул один из них.

  

  - На своем месте. Он приказывает вам прийти, - сказал Букта.

  

  - Сейчас?

  

  - Сейчас.

  

  - Пусть он лучше выпустит на нас Заоблачного Тигра. Мы не пойдем.

  

  - И я тоже, хотя я носил его на руках в этой его жизни. Будем ждать до рассвета.

  

  - Но он, наверно, рассердится?..

  

  - Он очень рассердится, потому что ему нечего есть. Но он говорил мне много раз, что бхили - его дети. При свете солнца я верю этому, но при лунном не так уверен. Какое безумие задумали вы, сатпурские свиньи, что ему пришлось явиться сюда, к вам?

  

  - К нам пришел некто от имени правительства с маленькими ножами и волшебным теленком, намереваясь обратить нас в скот, разрезая нам руки. Мы очень испугались, но не убили этого человека. Он здесь, связанный - черный человек, и мы думаем, что он с запада. Он сказал нам, что вышло приказание резать всех нас ножами, особенно женщин и детей. Мы не слышали, что было такое приказание, поэтому мы испугались и остались в горах. Некоторые из нас взяли у жителей с равнин коней и буйволов, а другие горшки, одежду и серьги.

  

  - Есть убитые?

  

  - Нашими людьми? Нет еще. Но разные слухи разжигают молодых людей, словно пламя на горах. Я послал гонцов за Джаном Чинном, чтобы с нами не произошло чего-нибудь худшего. Он предсказал этот страх знамением Заоблачного Тигра.

  

  - Он говорит другое, - сказал Букта.

  

  И он повторил с добавлениями все, что молодой Чинн сказал ему во время конференции на тростниковом кресле.

  

  - Вы думаете, - сказал спрашивающий, - правительство расправится с нами?

  

  - Не думаю, - возразил Букта. - Джан Чинн отдаст приказание, и вы будете повиноваться ему. Остальное касается правительства и Джана Чинна. Я сам знаю кое-что об этих страшных ножах и о царапинах. Это заклинание против оспы. Но как это делается, я не могу сказать. И это не должно беспокоить вас.

  

  - Если он будет стоять за нас и защищать от гнева правительства, мы будем вполне слушаться Джана Чинна... только... только... мы не пойдем на это место вечером.

  

  Они слышали, как внизу молодой Чинн звал Букту, но они испугались и сидели смирно, поджидая Заоблачного Тигра. Могила была священным местом в течение почти полувека. Если Джан Чинн избрал ее, чтобы спать на ней, кто имел больше прав на это? Но они не хотели подойти близко, пока не рассветет.

  

  Сначала Чинн очень рассердился, но потом ему пришло в голову, что у Букты, вероятно, было какое-нибудь основание (как это и было на самом деле) и его личное достоинство могло пострадать, если бы он стал кричать, не получая ответа. Он прислонился к подножию могилы и, то дремля, то куря, провел жаркую ночь, гордясь тем, что он истинный Чинн, застрахованный от лихорадки.

  

  Он составил план действий совершенно так же, как сделал бы это его дед, и, когда утром Букта появился с обильным запасом пищи, ничего не сказал ему о ночном дезертирстве. Взрыв человеческого гнева был бы облегчением для Букты, но Чинн спокойно закончил завтрак, выкурил трубку и только тогда проявил признаки жизни.

  

  - Они очень боятся, - сказал Букта, который и сам был не особенно храбр в эту минуту. - Остается только отдать приказание. Они говорят, что будут повиноваться, если ты станешь между ними и правительством.

  

  - Это я знаю, - сказал Чинн, медленно идя к плоскогорью. Несколько пожилых людей стояли неправильным полукругом на открытой площадке, но остальные - женщины и дети - спрятались в чащу. У них не было ни малейшего желания встретить первый взрыв гнева Джана Чинна Первого.

  

  Чинн сел на обломок скалы и выкурил до конца свою трубку, слыша тяжелое дыхание окружавших его людей. Потом он крикнул так внезапно, что все вздрогнули:

  

  - Приведите человека, который был связан!

  

  Началась суматоха, раздался крик, и вслед за тем появился индус-оспопрививатель, дрожащий от страха, связанный по рукам и ногам, как древние бхили имели обыкновение связывать свои человеческие жертвы. Его осторожно поставили перед высокой особой, но молодой Чинн не взглянул на него.

  

  - Я сказал - человека, который был связан. Что это - шутка, что мне приводят связанного, как буйвола? С каких это пор бхили могут связывать кого угодно? Разрезать!

  

  С полдюжины ножей поспешно разрезали ремни, и индус подполз к Чинну, который положил в карман его футляр с ланцетами и трубочки с лимфой. Потом он выразительно обвел указательным пальцем весь полукруг и ясно, отчетливо проговорил в виде комплимента:

  

  - Свиньи!

  

  - Ай! - шепнул Букта. - Теперь он заговорил. Горе глупому народу...

  

  - Я пришел пешком из моего дома (собрание вздрогнуло), чтобы объяснить то, что всякий, кроме сатпурского бхиля, увидел бы издали своими глазами. Вы знаете оспу, которая изрывает и уродует ваших детей так, что они имеют вид осиных сотов. Правительство отдало приказание, по которому каждый, кого поцарапает один из тех маленьких ножей, что я показываю вам, будет заколдован против нее. Все сахибы и многие из индусов заколдованы так. Вот знак чар. Взгляните!

  

  Он отвернул рукав до подмышки и показал белые шрамы от оспопрививания на белой коже.

  

  - Идите все и смотрите.

  

  Несколько смелых умов подошли, качая головой с мудрым видом. Конечно, это был знак, и они отлично знали, какие другие страшные знаки скрыты под рубашкой. Милосерден был Джан Чинн, что не объявил тут же о своей божественности.

  

  - Ну вот все это и говорил вам человек, который был связан.

  

  - Я говорил сотню раз, но они отвечали побоями, - простонал оспопрививатель, растирая руки и ноги.

  

  - Но так как вы свиньи, то не поверили; ну вот я и пришел спасти вас, во-первых, от оспы, затем от безумия страха и, наконец, может быть, от веревки и тюрьмы. Тут нет для меня выгоды, нет удовольствия, но ради вот того, кто сделал из бхиля человека, - он показал вниз горы - я, одной с ним крови, сын его сына, пришел вразумить ваш народ. И я говорю правду, как говорил Джан Чинн.

  

  В толпе раздался благоговейный шепот, и люди стали по двое, по трое выходить из чащи и присоединяться к стоящим. На лице их бога не было видно выражения гнева.

  

  - Вот мои приказания. (Дай Бог, чтобы они приняли их, но, кажется, я произвел на них сильное впечатление!) Я останусь с вами, пока этот человек будет царапать вам руки по приказанию правительства. Через три, а может быть, через пять - семь дней ваши руки распухнут, будут чесаться и гореть. Это сила оспы будет бороться в вашей подлой крови против приказаний правительства. Поэтому я останусь среди вас, пока оспа не будет побеждена, и не уйду, пока мужчины, женщины и маленькие дети не покажут мне на своих руках такие же знаки, какие я только что показывал. Я принес с собой два очень хороших ружья и привел человека, имя которого известно среди зверей и людей. Мы с ним будем охотиться, а ваши молодые люди и все другие будут держать себя смирно. Вот мое приказание.

  

  Наступило продолжительное молчание, во время которого победа висела на ниточке. Какой-то седовласый грешник, беспокойно топчась на месте, пропищал:

  

  - У нас есть пони и несколько быков и другие предметы, на которых нужен "коуль" (охрана - свидетельство). Они не были куплены...

  

  Сражение было выиграно, и Джон Чинн вздохнул с облегчением. Молодые бхили учинили грабеж, но, если принять быстро меры, все еще может быть поправлено.

  

  - Я напишу "коуль", как только пони, быки и другие предметы будут пересчитаны передо мной и отосланы туда, откуда взяты. Но сначала мы положим правительственный знак на тех, которых не посещала оспа.

  

  Вполголоса, к оспопрививателю:

  

  - Если вы покажете, что боитесь, вам никогда не видать Пуны, мой друг.

  

  - Для такого количества людей нет достаточно вакцины, - сказал индус. - Они уничтожили официального теленка.

  

  - Они не поймут разницы. Царапайте их всех и дайте мне пару ланцетов, я займусь старшинами.

  

  Престарелый дипломат, просивший покровительства, стал первой жертвой. Он выпал на долю Чинна и не смел кричать. Как только его освободили, он притащил товарища и кризис обратился как бы в детский спор, потому что те, кому привили оспу, тащили тех, кому еще не прививали, клянясь, что все племя должно страдать одинаково. Женщины кричали, дети разбегались с воем, но Чинн смеялся и размахивал ланцетом с окрашенным в розовый цвет концом.

  

  - Это честь! - кричал он. - Скажи им, Букта, какая великая честь, что я сам отмечаю их. Нет, я не могу отмечать всех - индус также должен делать свое дело, но я дотронусь до каждого знака, который он сделает, так что все они будут одинакового достоинства. Так раджпуты отмечают свиней. Эй, одноглазый братец! Поймай эту девушку и приведи ее ко мне. Нечего ей бежать, она еще незамужняя, и я не собираюсь жениться на ней. Не хочет идти? Ну так она будет посрамлена своим маленьким братом, толстым, смелым мальчиком. Он протягивает руку, как солдат. Взгляни. Он не боится крови. Со временем он будет у меня в полку. А теперь, мать многих, мы слегка дотронемся до тебя, потому что оспа побывала тут раньше нас. Право, действительно эти чары сокрушают власть Маты. Теперь среди сатпуров не будет изрытых лиц, и вы можете просить много коров за каждую невесту.

  

  И так далее, и так далее - быстрая болтовня раечного деда, приправленная бхильскими охотничьими пословицами и рассказами, полными грубого юмора, - пока не отупели ланцеты и не устали оба оператора.

  

  Но природа человеческая везде одинакова, и непривитые стали завидовать своим привитым товарищам; дело чуть не дошло до драки. Тогда Чинн объявил себя уже не медицинским инспектором, а судьей и стал производить формальный допрос о грабежах.

  

  - Мы грабили в Магадсо, - просто сказали бхили. - Такова наша судьба. Ведь мы испугались, а когда мы испугаемся, мы всегда воруем.

  

  Просто и ясно, по-детски они рассказали всю историю грабежа; недоставало только двух быков и небольшого количества спирта (Чинн обещал возместить эту пропажу из своего кармана); десять зачинщиков были посланы на равнину с удивительным документом, написанным на листке из записной книжки и адресованным помощнику главного надзирателя местного полицейского округа. Доставить эту ношу было очень опасно, предупредил Джан Чинн, но все лучше потери свободы.

  

  Вооруженные этим документом, раскаявшиеся грабители спустились с горы. Им совершенно не хотелось встретиться с мистером Дендасом Фауном, служившим в полиции двадцатидвухлетним молодым человеком с веселым лицом; не хотелось им также и посетить вновь арену своих грабежей. Они избрали другой путь и побежали в лагерь единственного капеллана, назначаемого правительством в разнообразные иррегулярные войска на участке в пятнадцать тысяч квадратных миль, и предстали перед ним в облаке пыли. Они знали, что он представляет собой нечто вроде жреца и, что было важнее в данном случае, хорошего спортсмена, щедро платившего своим загонщикам.

  

  Когда он прочел записку Чинна, он расхохотался, что они сочли за хорошее предзнаменование, пока он не позвал полицейских, которые привязали пони и быков к наваленному у дома хламу и наложили тяжелые руки на трех из улыбающейся шайки воров. Капеллан собственноручно наказал их хлыстом... Это было чувствительно, но так и предсказал Джан Чинн. Они покорились, но не хотели отдать "коуля" - письменного "покровительства", боясь тюрьмы. Возвращаясь, они встретили мистера Д. Фауна, который слышал о грабеже и не был доволен этим.

  

  - Конечно, - проговорил старший из шайки, когда второе свидание подошло к концу, - конечно, покровительство Джана Чинна спасло нам свободу, но как будто в этой бумажке много побоев. Спрячьте-ка ее.

  

  Один из зачинщиков влез на дерево и засунул письмо в щель на высоте сорока футов от земли, где оно не могло сделать вреда. Разгоряченные, избитые, но счастливые, все десять вернулись на следующее утро к Джану Чинну, который сидел среди беспокойно настроенных бхилей. Все они смотрели на свои правые руки, полные ужаса при мысли о немилости их бога в случае, если они станут царапать болячки.

  

  - Это был хороший "коуль", - сказал предводитель. - Сначала капеллан, который рассмеялся, отнял награбленное нами и избил троих из нас, как было обещано. Затем мы встретили Фауна-сахиба, который нахмурился и спросил о грабеже. Мы сказали правду, и потому он отколотил всех нас и обругал. Потом он дал нам два узелка, - они поставили на землю бутылку с виски и ящик с трубками, - и мы ушли. "Коуль" остался в деревне, потому что, как только мы покажем его какому-нибудь сахибу, нас бьют.

  

  - Не будь этого "коуля", - строго проговорил Джан Чинн, - вы все шли бы в тюрьму с полицейскими по бокам. Теперь идите загонщиками со мной. Эти люди больны, и мы будем охотиться, пока они не поправятся.

  

  В хрониках сатпурских бхилей наряду с многими другими сообщениями, неудобными для печати, написано, что в течение пяти дней после того, как он отметил их, Джан Чинн охотился для своих людей, а по вечерам этих пяти дней все племя было поголовно пьяно. Джан Чинн накупил страшно сильных местных спиртных напитков и убил бесчисленное количество диких кабанов и серн, так что если бы кто-нибудь захворал, то легко было найти одну из двух причин болезни.

  

  Из-за головных и желудочных болей им не было времени думать о руках, и они послушно следовали за Джаном Чинном сквозь джунгли; с каждым днем доверие их росло, и мужчины, женщины и дети возвращались в свои поселения. Они распространяли вести о том, как хорошо быть поцарапанными страшными ножами, о том, что Джан Чинн действительно воплотился в бога обильной еды и питья и что изо всех народов сатпурские бхили будут самыми любимыми, если только не будут чесаться. С этих пор этот добрый полубог соединялся в их представлении с обильными пиршествами, вакциной и ланцетами отечески заботливого правительства.

  

  - А завтра я возвращаюсь к себе домой, - сказал Джан Чинн немногим своим верным приверженцам, которых не могли победить ни спиртные напитки, ни переедание, ни распухшие железы. Детям и дикарям трудно постоянно относиться благоговейно к воздвигнутым ими идолам, и потому они чрезвычайно весело проводили время с Джаном Чинном. Упоминание его о возвращении домой омрачило весь народ.

  

  - А сахиб не вернется? - спросил тот, кому первому привили оспу.

  

  - Посмотрим, - осмотрительно ответил Чинн.

  

  - Приходи сюда как белый человек, приходи как молодой человек, которого мы знаем и любим, потому что, как ты один знаешь, мы люди слабые. Если бы мы снова увидели твоего... твоего коня...

  

  Они собирались с мужеством.

  

  - У меня нет коня. Я пришел с Буктой. О чем вы говорите?

  

  - Ты знаешь... Тот, кого ты выбрал как своего ночного коня.

  

  Маленькие люди толпились в страхе и ужасе.

  

  - Ночного коня? Букта, что это за новые детские россказни?

  

  Букты бывал безмолвен в присутствии Чинна с ночи своего дезертирства и теперь был благодарен за случайно брошенный им вопрос.

  

  - Они знают, сахиб, - шепнул он. - Это Заоблачный Тигр. Тот, что появляется оттуда, где ты некогда спал. Это твой конь, каким он и был на протяжении трех поколений.

  

  - Мой конь! Это пригрезилось бхилям.

  

  - Это не призрак. Разве призраки оставляют следы в глине? Зачем такая скрытность перед твоим народом? Они знают о ночных поездках и они... они...

  

  - Боятся и хотели бы, чтобы они прекратились?

  

  Букта кивнул головой и сказал:

  

  - Если он тебе не нужен больше. Он - твой конь.

  

  - Значит, этот конь оставляет следы? - сказал Чинн.

  

  - Мы видели их.

  

  - Можете вы найти эти следы и пройти по ним?

  

  - При дневном свете... если кто-нибудь пойдет с нами и, главное, будет стоять вблизи.

  

  - Я буду стоять совсем близко, и мы устроим так, что Джан Чинн не будет больше ездить.

  

  Бхили несколько раз громко повторили эти слова.

  

  С точки зрения Чинна, путь, по которому ему пришлось вести бхилей, был самый обыкновенный. Он шел вниз по горе, по растрескавшимся скалам, может быть, не безопасным, если не соблюдать осторожности, но не хуже многих, по которым ему приходилось ходить. Однако его спутники решительно отказались загонять дичь и только шли по следу, обливаясь потом при каждом шорохе. Они указывали на громадные следы, которые спускались по горе на несколько сотен футов ниже могилы Джана Чинна и исчезали в пещере с узким входом. Это была дерзко открытая тропинка, проложенная, очевидно, без всякого намерения скрыть ее.

  

  - Негодяй, должно быть, не хочет платить податей или пошлин, - пробормотал Чинн, прежде чем спросить своего друга: на что больше похожи эти следы - на следы зверя или человека?

  

  - Зверя, - услышал он в ответ. - Две телки в неделю. Мы пригоняем их для него к подножию горы. Таков его обычай. Если бы мы этого не делали, он стал бы преследовать нас.

  

  - Шантаж и грабеж, - сказал Чинн. - Не могу сказать, чтобы мне нравилось идти в пещеру за ним. Что же делать?

  

  Бхили отступили, когда Чинн стал за утесом с ружьем наготове. Тигры, как он знал, животные робкие, но тот, которого кормили так долго скотом, да еще в таком количестве, может оказаться слишком храбрым.

  

  - Он говорит, - шепнул кто-то сзади. - Он, видно, чует...

  

  - Ну, черт возьми, что за дьявольская сила! - сказал Чинн. Из пещеры доносился сердитый рев - настоящий вызов.

  

  - Выходи же! - крикнул Чинн. - Выходи, дай посмотреть на себя!

  

  Зверь отлично знал, что между голыми смуглыми бхилями и получаемыми им еженедельно запасами существует какая-то связь, но белый шлем, залитый лучами солнца, раздражал его, и голос, нарушивший его покой, не нравился ему. Лениво, как наевшаяся змея, он выполз из пещеры и встал у входа, зевая и мигая. Лучи солнца падали на него, и Чинн удивился. Никогда не видел он тигра такой окраски. За исключением головы, по которой шли замечательно ровные полосы, он был весь в яблоках - словно качающаяся детская лошадка - чудесного, дымчатого цвета на красно-золотом фоне. Та часть его живота и шеи, которая должна была бы быть белой, оказалась оранжевой, а хвост и лапы - черными.

  

  Он спокойно осматривался в течение десяти секунд, потом решительно опустил голову, подтянул подбородок и стал пристально смотреть на Чинна. Результатом было то, что тигр выставил вперед круглую дугу своего черепа с двумя широкими полосами, под которыми сверкали немигающие глаза; таким образом он стоял, несколько напоминая своей мордой маскарадную, нахмуренную маску дьявола. То было отчасти проявлением силы гипноза, которым он много раз действовал на свою добычу, и хотя Чинн вовсе не был робким ягненком, он все же стоял несколько времени неподвижно, удерживаемый необыкновенной странностью атаки. Голова - тело было как будто спрятано за ней - свирепая, похожая на череп мертвеца, подвигалась ближе, в такт яростно ударявшему по траве хвосту. Бхили рассыпались вправо и влево, предоставив Джану Чинну усмирять своего коня.

  

  "Честное слово! - мысленно проговорил Чинн. - Он пробует испугать меня!" - И выстрелил в промежуток между похожими на блюдечки глазами, отскочив в сторону после выстрела.

  

  Что-то массивное, задыхающееся, пахнущее падалью бросилось мимо него вверх на гору. Он осторожно пошел за этой массой. Тигр не пробовал убежать в джунгли, он искал возможности вздохнуть полной грудью и шел с поднятым носом, открытым ртом, песок летел брызгами из-под его сильных ног.

  

  - Нашпигован! - сказал Джон Чинн, наблюдая за бегством тигра. - Будь он куропаткой, он поднялся бы вверх. Легкие у него должны быть наполнены кровью.

  

  Тигр перескочил через камень и упал по другую сторону горы, скрытую от взглядов. Джон Чинн выглянул, держа наготове ружье. Но красный след вел прямо, как стрела, к могиле его деда и там, среди разбитых бутылок из-под спиртных напитков и осколков глиняного изображения, жизнь тигра отлетела в тревоге и гневе.

  

  - Если бы мой достойный предок мог видеть это, он гордился бы мной, - сказал Джон Чинн. - Глаза, нижняя челюсть и легкие. Очень хороший выстрел. - Он свистнул, измеряя уже коченевшее туловище.

  

  - Десять - шесть - восемь - клянусь Юпитером! Почти одиннадцать - скажем одиннадцать. Передняя лапа, двадцать четыре - пять, семь с половиной. Хвост короткий: три фута один дюйм. Но что за шкура! О Букта! Букта! Скорее людей с ножами.

  

  - Что он, точно умер? - послышался чей-то испуганный голос из-за утеса.

  

  - Не то было, когда я убил моего первого тигра! - сказал Чинн. - Я не думал, что Букта убежит. У меня не было второго ружья.

  

  - Это... Это Заоблачный Тигр, - сказал Букта, не обращая внимания на упрек. - Он мертв.

  

  Чинн не мог сказать, все ли бхили, как те, которым привили оспу, так и те, кому ее не прививали, залегли в кустах, чтобы посмотреть, как он будет убивать тигра; только склон горы вдруг зашуршал от маленьких людей. Они кричали, пели, топали ногами. И все же, пока он не сделал первого надреза в великолепной шкуре, ни один человек не взялся за нож, а когда стали спускаться сумерки, они убежали от окровавленной могилы, и никакими уговорами нельзя было заставить их вернуться до рассвета. Таким образом, Чинн провел вторую ночь на открытом воздухе, оберегая труп тигра от шакалов и думая о своем предке.

  

  Он возвратился на равнину, сопровождаемый торжественным пением его армии в триста человек, с оспопрививателем из Маратты, шедшим рядом с ним, и с трофеем в виде плохо высушенной шкуры впереди. Когда эта армия внезапно бесшумно исчезла, словно перепел в хлебном поле, он решил, что находится вблизи цивилизации, и поворот дороги привел его к лагерю крыла его собственного корпуса. Он оставил шкуру на повозке, чтобы все могли ее видеть, и отправился к полковнику.

  

  - Они ни в чем не виноваты! - горячо объяснял он. - В них нет ни чуточки дурного. Они были только испуганы. Я привил оспу всем, и это страшно понравилось им. Что мы делаем здесь, сэр?

  

  - Я и сам стараюсь узнать это, - сказал полковник. - Я не знаю, кто мы: часть бригады или полицейские? Думаю, что должны называться полицией. Как это вам удалось привить оспу бхилям?

  

  - Ну, сэр, - сказал Чинн, - я обдумал все, и, насколько понимаю, я имею какое-то наследственное влияние на них.

  

  - Я это знаю, иначе не послал бы вас, но в чем, собственно, состоит оно?

  

  - Это довольно странная штука. Насколько я могу понять, я - мой воплощенный дедушка и я нарушал мир страны, разъезжая по ночам на пятнистом тигре. Если бы я этого не делал, я думаю, они не восставали бы против оспопрививания, но двух таких событий сразу они не могли вынести. И потому, сэр, я привил им оспу и застрелил своего тигра-коня, чтобы дать им в некотором роде доказательство моего благоволения. Вы никогда в жизни не видели такой шкуры.

  

  Полковник задумчиво теребил усы.

  

  - Ну, черт возьми, - сказал он, - как мне упомянуть об этом в рапорте?

  

  Действительно, в официальной версии о страхе перед оспопрививанием ничего не говорилось о лейтенанте Джоне Чинне и о его божественности. Но Букта знал, и корпус знал, и каждый бхиль в Сатпурских горах знал это.

  

  А теперь Букта страстно желает, чтобы Джан Чинн женился поскорее и передал свою власть сыну, потому что если у Чинна не будет наследников и маленькие бхили будут предоставлены своей фантазии, то в Сатпуре произойдут новые волнения.

  

  

  

  

  

  - Это официальное объявление?

  

  - Решено признать крайний недостаток припасов в данной местности и устроить вспомогательные пункты в двух округах, как говорят газеты.

  

  - Значит, будет официально объявлено, как только найдут людей и подвижной состав. Не удивлюсь, если снова наступит "Великий голод".

  

  - Не может быть, - сказал Скотт, слегка поворачиваясь в камышовом кресле. - У нас на севере урожай был хороший, а из Бомбея и Бенгалии докладывают, что не знают, что и делать с урожаем. Наверное, все успеют предусмотреть вовремя. Будет только местное бедствие.

  

  Мартин взял со стола "Пионера", прочел еще раз телеграмму и положил ноги на стул. Был жаркий, темный, душный вечер. Цветы в саду клуба завяли и почернели на своих стеблях; маленький пруд с лотосами превратился в круг затвердевшей глины, а тамаринды побелели от дневной пыли. Большинство посетителей стояло у оркестра в общественном саду - с веранды клуба слышно было, как туземцы-полицейские барабанили надоевший вальс, - или на площадке для игры в поло, или на обнесенном высокой стеной дворе, где играли в мяч и где было жарко, как в голландской печке. С полдюжины грумов, сидя на корточках перед своими лошадьми, ожидали господ. Время от времени какой-нибудь всадник шагом въезжал на территорию клуба и бесцельно слонялся между выбеленными бараками главного здания, в которых помещались меблированные комнаты. Люди жили в них, встречая каждый вечер все одни и те же лица, и засиживались на своей работе в конторах как можно дольше, чтобы избежать этой скучной компании.

  

  - Что вы будете делать? - зевая, спросил Мартин. - Выкупаемся до обеда.

  

  - Вода теплая, - сказал Скотт. - Я был сегодня в купальне.

  

  - Сыграем на бильярде - партию в пятьдесят.

  

  - В зале теперь жара градусов сто пять. Сидите смирно и не будьте так отвратительно энергичны.

  

  К портику подошел верблюд, сидевший на нем всадник стал рыться в кожаной сумке.

  

  - Куббер - каргаз - ки - иектраа, - прохныкал он, подавая экстренное приложение к газете - клочок, с отпечатанным только на одной стороне текстом, и еще сырой. Он был приколот на обитой зеленой байкой доске среди объявлений о продающихся пони и пропавших фокстерьерах.

  

  Мартин лениво встал, прочел и свистнул.

  

  - Объявлено! - крикнул он. - Один, два, три - восемь округов подчиняются "Голодному закону". Назначен Джимми Хаукинс.

  

  - Хорошее дело! - сказал Скотт, в первый раз проявляя интерес. - Когда сомневаешься, нанимай пенджабца. Я работал под начальством Джимми, когда только что приехал сюда, он из Пенджаба. В нем больше толку, чем в большинстве людей.

  

  - Джимми теперь получил титул баронета, - сказал Мартин. - Он хороший малый, хотя штатский в третьем поколении. Что за несчастные имена у этих мадрасских округов - все на унта или рунга, пиллей, или поллиум.

  

  Подъехал догкарт, и на веранду вошел, отирая лоб, какой-то человек. То был издатель единственной газеты в главном городе провинции, населенной двадцатью пятью миллионами туземцев и несколькими сотнями белых. Так как весь его персонал состоял из него самого и одного помощника, то число его рабочих часов колебалось от десяти до двадцати в сутки.

  

  - Эй, Рэйнес, предполагается, что вы знаете все, - сказал Мартин, останавливая его. - Чем обернется неурожай в Мадрасе?

  

  - Никто еще ничего не знает. По телефону получено известие величиной с вашу руку. Я оставил моего помощника набирать его. Мадрас признался, что не может один справиться со всем, и Джимми, кажется, имеет полномочие набирать, кого ему угодно. Арбутнот предупрежден быть наготове.

  

  - Арбутнот?

  

  - Малый из Пешавура. Да, и "Пи" телеграфирует, что Эллис и Клей уже двинулись с северо-запада и взяли с собой полдюжины людей из Бомбея. По всему видно, что голод значительный.

  

  - Они ближе к театру действий, чем мы, но если приходится так рано прибегать к Пенджабу, то, значит, дело серьезнее, чем кажется, - сказал Мартин.

  

  - Сегодня здесь, завтра ушли. Не навеки пришли, - сказал Скотт, бросая роман Мариетта и вставая. - Мартин, ваша сестра ждет вас.

  

  Коренастая серая лошадь выплясывала у края веранды, откуда свет керосиновой лампы падал на коричневую амазонку из бумажной материи и на бледное лицо под серой поярковой шляпой.

  

  - Правда, - сказал Мартин. - Я готов. Приходите-ка обедать к нам, Скотт, если не предвидится лучшего. Вилльям, что, дома есть обед?

  

  - Поеду посмотрю, - послышался ответ. - Вы можете привезти его - в восемь, помните.

  

  Скотт не торопясь прошел в свою комнату и переоделся в вечерний костюм, соответствовавший времени года и стране: безупречно белого цвета с головы до ног, с широким шелковым поясом.

  

  Обед у Мартина был, несомненно, лучше по сравнению с козленком, жесткой курицей и консервами, подававшимися в клубе. Очень жаль, что Мартин не мог отослать свою сестру в горы на время жары. Как участковый полицейский надзиратель, Мартин получал в месяц великолепное жалованье - по шестьсот обесцененных серебряных рупий, что и было заметно по его маленькому бунгало в четыре комнаты. На неровном полу лежали обычные белые с голубым полосатые ковры, изготовляемые в тюрьме; обычные драпировки из амритцарских тканей, прибитые гвоздями к белой стене; полдюжины обыкновенных стульев, не подходящих друг к другу, купленных на аукционах после смерти владельцев. Все имело такой вид, как будто было распаковано накануне и должно быть уложено на следующее утро. Ни одна дверь в доме не висела на петлях как следует. Маленькие окна на высоте пятнадцати футов были затемнены осиными гнездами, а ящерицы охотились на мух между балками крыши. Но все это составляло также часть жизни Скотта. Так жили все люди, имевшие подобный доход; и в стране, где жалованье данного человека, его возраст и положение напечатаны в книге, которую могут читать все, вряд ли стоит притворяться, как на словах, так и в поступках. Скотт служил восемь лет в ирригационном департаменте и получал восемьсот рупий в месяц при условии, что если он верно прослужит государству еще двадцать два года, то может выйти в отставку с пенсией рупий четыреста в месяц. Его рабочая жизнь, проводимая большей частью в палатке или каком-нибудь временном убежище, где человек мог только есть, спать и писать письма, была связана с открытием и охраной ирригационных каналов, управлением двумя-тремя тысячами рабочих всех каст и религий и выдачей больших сумм серебряными монетами. Этой весной он закончил - и не без успеха - последнюю часть большого Мозульского канала и - против желания, потому что он ненавидел конторскую работу - был послан на жаркое время заниматься отчетами и продовольственной частью департамента, причем ему приходилось одному заведовать отделом душной конторы в главном городе провинции. Мартин знал это, Вилльям, его сестра, знала, и все знали.

  

  Скотт знал, как и все остальные, что мисс Мартин приехала в Индию четыре года тому назад, чтобы вести хозяйство брата, который, как опять-таки все знали, занял деньги на ее приезд, и что она, как говорили все, должна была давно выйти замуж. Вместо того она отказала полдюжине младших офицеров, одному штатскому