Дриянский Егор Эдуардович - Записки мелкотравчатого

трунчик, бывший с нами, тотчас получил от него приказание прикинуться графом и принять господина с достоинством. Хлюстиков приосанился, поместился на видном месте, и за господином был отправлен посланец.

   - А, это Каракуля! - сказал дистаночный, взглянувши мельком в окно.- Этот...

   - Смотри же, Петрунчик, не посрамись! - говорил Атукаев, не слушая Крутолобова.

   Каракуля вошел тихо, но не робко, и с какими-то вывертами. Физиономия этого господина была такова, что, взглянувши на нее в первый раз, всякий начнет припоминать: где он видел такую птицу? Совершенно птичий облик! И нос, и рот, и борода у него как-то побежали книзу, согнулись и образовали что-то вроде клюва.

   - Кого вам надо видеть?- спросил нетерпеливо граф, когда тот сновал глазами, стараясь угадать, к кому следовало отнестись.

   - Я-с к его сиятельству...

   - А, вам к графу! Вот граф.

   Новоприбывший важно подступил к самому носу Петрунчика.

   - Честь имею рекомендоваться... Учитель и даже сочинитель!- проговорил Каракуля, наклоняя левое плечо и вознося правую руку к свертку бумаг.

   - Да какой ты, братец, сочинитель? Что ты сочинил?- начал Петрунчик, жмуря один глаз.

   - Помилуйте, сиятельнейший граф, не извольте сомневаться в том. Я сочинил, или, лучше сказать, воспел в хореическом размере поэму, под названием "Мой недремлющий сон".

   - Да какой это сон, братец? Что в нем есть, в этом сне?

   - Много есть ощущений, поистине верных, потому что сон этот я испытал на себе самолично, имев случай уснуть зимой на улице в нанковом сюртуке. Он написан так, что если б вашему сиятельству угодно было прочесть всю поэму, то вы бы могли вообразить даже, что это видение мертвого человека, поелику я был мертв: мужики оттерли-с.

   После такого вступления учитель-сочинитель долго пояснял Петрунчику, какого рода сны бывают у мертвого человека, и под конец, как-то экспромтом, заключил:

   - А не менее того я вас могу уверить, что для ученого человека достаточно одной рюмки водки.

   С этим Петрунчик, как видно, был совершенно согласен, потому что не замедлил крикнуть к людям о подаче бодряжки. Через час мы оставили их обоих пляшущими под песни охотников. На другой день нам донесли, что Петрунчика и учителя-сочинителя охотники как-то стравили, и они подрались; учителя вытолкали вон, а Петрунчик, отоспавшись, явился к ответу и, по общему приговору, был обречен на трехдневное воздержание.

   После этого охотники наши ездили в разные стороны по степи, в н_а_е_з_д_к_у без гончих. Нет ничего скучнее той наездки. Это однообразное дело способно породить скорее охлаждение и навести дремоту, нежели завлечь и пристрастить к себе человека, еще не томящегося охотничьей лихорадкой. Езда "на глазок" по степи за лисицами монотоннее и скучнее в десять раз езды мелкотравчатых на хлопки за зайцами. Там, по крайней мере, это круговое движение, крик, хлопанье, а больше всего постоянное ожидание, что вот-вот выскочит косой из-под межи или кустика, увлекают охотника, и он, подстрекаемый нетерпением и надеждой, суетится, хлопает и кричит: "Эх, вскочи! Эх, подымись! Потешь, дружок!" - и прочее. И вот матерой, свежий русак прыгнул на сажень вверх, взбрыкнул ножками, перетроил, насторожил одно ухо и "загорелся, как свеча!". Все встрепенулось, гикнуло, помчалось вслед за этим голубым шариком... И вот какой-нибудь Крылат оторвался от кучи собак, заложился по русаку, доспел, швырнул косого - раз! два! И вслед ему раздаются голоса, полные энергии, страсти... Нет, совсем не то езда за лисицами!

   Выехав из дома, охотники наши растягивались в линию и, захватив большое пространство степи, двигались шаг за шагом, все больше расширяя линию и подаваясь медленно вперед, высматривали лисицу на рыску или отаптывали попадавшиеся по пути круговины с кочками, где она могла залечь, и все это делалось как-то крадучись, втихомолку... Нужно иметь слишком острое зрение, чтоб заметить лисицу на рыску в степи, обыкновенно версты за две и более впереди себя. Тут начинается эта томительная о_т_ъ_е_з_д_к_а з_в_е_р_я: два-три охотника отделяются и начинают заезжать на рысях лисицу спереди и с боков, стараясь вначале пересечь ей путь, с_к_р_у_ж_и_т_ь и отъехать от опасного места, и тогда уже, после продолжительной, осторожной и утомительной для лошади и собак отъездки, начинается травля такого зверя, против которого надо иметь в запасе слишком много находчивости и соображения, чтоб овладеть его шкуркой. Разорванная таким образом линия опять сомкнулась, и опять увидели движущуюся темноватую точку на горизонте, и снова два-три зоркие вершника отделяются от прочей братии и едут на рысях, таща на своре высунувших языки собак и разъединяясь и кружа по степи, направо, налево, исчезают из вида и пропадают в пространстве; снова начинается это безмолвное, устроенное на знаках и пантомимах движение вперед, преследование на авось! Ничего общего и жизненного - все втихомолку, все врозь, и за всю эту тоску и муку чаще всего в результате - обманутое ожидание, чистая неудача! Нет, езда за лисицами, по чернотропу, на глазок, по-моему, дело, не стоящее ни времени, ни труда.

   Несмотря на это наши господа кружили по степи в продолжение трех дней сряду, измучили лошадей, подбили собак, и затравили зверя, сравнительно с прежней ездой под гончими, вдвое меньше.

   Дав наконец отдохнуть лошадям и отлежаться собакам, решились на п_о_с_л_е_д_я_х взять Синие кусты и проститься с гостеприимной степью.

   Идучи к острову, охотники долго подтрунивали над Фунтиком, которому не суждено было ни разу возить в тороках лисицу, хотя он принимался травить их по нескольку раз. Мальчик отшучивался, но по лицу его было заметно, что он досадовал. На этот раз придали ему к своре старую, хорошо притравленную собаку, потому что бывшие у него зайчатницы плохо управлялись с лисицей. Не было сомнения, что мальчик на последях утешится. Место для себя он выбрал весьма надежное и стал в голове лощинки на перемычке, меж двумя графскими охотниками. Игнат кинул свою стаю в остров, и гоньба вскоре закипела. Борзятники начали травить; дошла наконец очередь и до Фунтика. Выждав на себя зверя с полным терпением, он отдал свору, и собаки его накрыли матерую лисицу, сразу, без угонки. Надо было видеть, с какой поспешностью обрадованный новичок соскочил с лошади, второчил лисицу и очутился снова на своем счастливом месте! Я смотрел на него издали и молча порадовался его успеху.

   - Ну, теперь его не достанешь рукой! - промолвил Бацов, глядя в свою очередь на Фунтика.

   Долго после этого пробыли охотники под островом; лисиц в нем, по-видимому, было меньше прежнего, однако ж борзятники не застаивались: во многих местах травля шла очень успешно. Я собрался ехать к Алееву на другой конец острова, как Бацов, взглянув в сторону, вскрикнул:

   - Смотри! Фунтик! Что с ним?

   Было от чего воскликнуть Бацову. Весьма смирная и хорошо приезженная лошадка, на которой сидел Фунтик, неизвестно отчего пришла в бешенство. Стоя до этого на месте очень спокойно, она вдруг помчалась зря и начала страшно трепать задом. Справляя на вольты и осаживая на поводьях сколько доставало сил, мальчик не трусил и крепко держался в седле, но лошадь металась, взбрыкивала, приходила в большую и большую ярость и, забрав силу, закусив удила и понурив голову, помчалась прямо по степи, взмахивая высоко задом. Изнемогши в борьбе, мальчик, как видно было, отдался на произвол бешеного животного, но все-таки держался в седле твердо. Все это произошло так быстро и неожиданно, что никто из ближайших охотников не вздумал поспешить к нему на выручку, да и сделать это для них не было никакой возможности: скача к Фунтику на помощь, они обязаны были спустить со свор собак, которые, не видя перед собой зверя, успели бы тем временем наделать страшной кутерьмы. Взглядывая один по одном на скачущего мальчика и не понимая причины этой скачки, никому не приходило в голову, что каждому из нас следовало, брося все, ринуться на помощь в самом начале, теперь же, когда все поняли необходимость этого, было уже поздно: мальчик был слишком далеко от нас. Между тем, пока мы недоумевали, глядя на это новое, загадочное для всех явление, лошадь, взмахивая высоко задом, уносилась дальше и дальше... Наконец, оступившись, она опрокинулась, подмяла под себя слабого седока и, вскоча на ноги, снова помчалась степью, таща за собой мальчика, у которого, несомненно, одна нога осталась в стремени. Бацов, я и один из охотников поскакали по следам бедствующего; после нескольких встрепок лошадь наконец поскакала одна, оставя несчастного седока посреди степи. Мы вскоре очутились подле него, но - увы!- это был уже не наш проворный и веселый Фунтик, а его безжизненный труп. Изо рта у него обильно текла кровь с пеной. Он получил несколько ударов в грудь и в голову; на ноге у него осталось оторванное от седла стремя, у пояса висел обрывок чумбура. Осмотрев все внимательно, мы подали сигнал "на драку", и несколько охотников не замедлили прискакать к месту. К Стерлядкину и прочим господам был послан гонец с известием о случившемся, и те явились вскоре. Неожиданная смерть Фунтика глубоко опечалила всех охотников; у многих появились на глазах слезы; все они любили мальчика, забавлялись его резвостью и обращались с ним, как с меньшим братом; даже дистаночный и его неразлучный товарищ горевали искренне, глядя на погибшего.

   Что было причиной этой грустной катастрофы? Отчего такая благонравная и смирная лошадь, на которой мальчик ездил три года в хлопунцах {Под хлопунцов определяются самые смелые и ссмирной приездкой лошади.}, вдруг взбеленилась и наделала таких бед? Это были вопросы пока неразрешимые.

   Стерлядкин искренне сокрушался и себя одного упрекал в случившемся несчастье; мы все вообще чувствовали себя как-то неловко, как будто на каждом из нас лежала частица обвинений, взводимых на себя Стерлядкиным.

   Послали на квартиру за линейкой для перевозки тела с хутора, и несколько охотников отправились по нашему указанию для поимки убежавшей лошади, но они возвратились поздно вечером, не найдя даже признака ее следов, и только на другой день к вечеру, с помощью и содействием дистаночного, удалось на нее наткнуться объездчикам. Лошадь погрязла и околела в одной из тинистых лощин, в Бурихинском участке, вблизи тех мест, где мы травили оборотней. По донесению сторожей, на ней было седло с притороченной к нему лисицей. Это было верстах в десяти от нашей квартиры, и мы наутро сели в линейку и отправились с несколькими верховыми на место. С первого же взгляда на лошадь причина смерти горячего и неопытного охотника открылась нам со всею ясностью: этот редкий, однако ж не единственный в охоте случай служил еще большим доказательством тому, как много опытности и соображения надо иметь охотнику, чтобы управиться с таким зверем, как лисица.

   Дело заключалось вот в чем. Каждому уже известно, что лисица, при ее необыкновенной изобретательности средств к своему спасению, попавшись наконец в руки к охотнику, пускается на последнюю крайность: она ловко прикидывается мертвою. Нет сомнения, что так было и с Фунтиком. Приняв лисицу от собак, обрадованный мальчик, п_о неопытности или по забывчивости, не добив ее, приторочил к седлу по-з_а_я_ч_ь_и {Лисицу, как бы она ни была помята собаками, вначале добивают и туго приторачивают за глотку; пристегнутая на мертвой петле к луке, она не может ожить и движением своим напугать лошадь. От несоблюдения этого правила случалось много несчастий с охотниками.}, то есть просто привязал ее за ноги к задней луке, оставя голову на свободе. К несчастью, ни одному из соседних охотников не пришла мысль взглянуть ближе и внимательнее, как управился новичок с своей добычей, а издали рассмотреть было невозможно; сверх того, каждый из них, стоя на лазу, обязан был не зевать и думать о себе одном. Очень естественно, что Фунтик, второча живую лисицу и став на прежнее место, обратил свое внимание на то, что происходит перед ним в острове. Лисица тем временем очнулась и запустила острые зубы в пах лошади. Нестерпимая боль и страшный испуг последней были виновниками виденных нами последствий. Когда люди вытащили на аркане лошадь из тины и сняли с нее седло, оказалось, что правый пах у нее местах в шести был глубоко прокушен, и кровь текла обильно; все это доказывало, что лисица была приторочена живая и околела в болоте вместе с лошадью.

   Употребив следующий за тем день на отдание грустного долга нашему общему любимцу, мы изготовились в ночь и выступили на зорьке в дальнейший путь. Дистаночного и бывших при нас объездчиков за их хлопоты и усердие одарили щедро, так что первый остался вовсе не в накладе за "убытки, понесенные Феопеном", а последние, допивая прощальную чарку с охотниками, выражались искренне, что "таких господ на редкость встретишь!".

   Так тревожно начали мы наше полеванье во владениях графини Отакойто, так весело и удачно продолжали и так грустно пришлось его кончить.

   Крутолобов с двумя сторожами провожал нас далеко степью, направляя наше следование к Хопру, куда мы двинулись с целью, провести там остаток осени до порош.

  

  

   Теперь остается сказать немногое о тех замечательных явлениях, которые почему-нибудь выходили из ряда обыкновенных и останавливали на себе наше общее внимание. По выходе из прасольских хуторов мы повели жизнь вроде наездничьей, или, лучше сказать, кочевой - цыганской. За исключением Хлюстикова и людей, обязанных быть при обозе, все мы сидели на конях и, растянувшись в линию, протекали местность в виде опустошительной лавы. Обоз с заводными лошадьми и порожними фурами шел вместе с нами, пробираясь где-нибудь сторонкой, и был постоянно в виду. Очередная стая шла тоже с нами, и если имелся в виду какой-нибудь остров, ловчий вводил туда гончих и проходил его напролом, борзятники заравнивались на рысях, окружали остров гоньба закипала живо, рог гудел "по красному", и зверь выносился на счастливого охотника, а иногда попадали на целый выводок волков, и тогда травля делалась общею, а там снова движение на хлопках... Часу во втором за полдень по данному сигналу все съезжались к обозу потом, пообедав всухомятку и дав отдохнуть лошадям и собакам, шли дальше. И так с раннего утра до поздних сумерек, когда обозничие, прикочевав к какому-нибудь поселку и запасшись фуражом и провиантом, устраивали для нас ночлег.

   По мере удаления нашего от графской степи местность начала резко изменяться в своих очертаниях; глаз перестал лениво скользить по этой однообразной плоскости с ее ничтожными оттенками; начались бугры, скаты, перелески, глубокие лощины с топким дном и низким кустарником, так сильно влекущим к себе псового охотника; кой-где в стороне начали поблескивать крашеные крыши господских усадьб, частые поселки, шпицы колоколен, речки с широкими перепрудами, мостами и мельницами. Час от часу наше общее движение начало оживляться большим разнообразием и тревогой: стали попадаться бежкие русаки, затевалась заркая травля, отчаянная скачка...

   На четвертые сутки перед вечером мы прикочевали к Крутому и расположились на стоянку, для того, что тут нам предстояла серьезная, или, сказать лучше по-охотничьи, "строгая езда". Крутое - это был крайний или начальный пункт обширного бассейна новохоперских мест, куда по осени с разных сторон съезжалось множество псовых охотников, и все они, переходя от места к месту и не мешая друг другу, везде находили обильное количество зверя. Следующий день был определен на отдых, на осмотр местности и на подвывку. Пользуясь прекрасной погодой, мы расположились в виду острова бивуаком: разбили две палатки, устроили несколько шалашей, врыли котлы, настлали логовище для собак,- одним словом, в два часа времени устроились как нельзя лучше и удобнее и зажили как дома. Сзади нас, на краю горизонта, стояло село Крутое с церковью и множеством ветряных мельниц; перед нами, через речку и широкое поле, тянулась сплошная куща береженого леса, блистая на солнушке багряными и желтыми отливами; от него в сторону шли бугры и буеры, поросшие мелким кустарником; все это заканчивалось вдали такой же волнистой и всюду неровной плоскостью. Русский человек не задумается, как именовать то место, на котором он обитает; потому ли, что самое село было расположено над обрывистым скатом возвышенной местности, или эти бугры с крутыми боками носили название Крутого,- неизвестно, но верно то, что тут в необитаемой глуши, среди обширных болот и дикой заросли, выплаживалось много красного зверя, а жизнь ему тут была самая привольная.

   Наутро после первого ночлега нашего под островом в воздухе была такая тишина, и солнце светило до того ярко, что нас, поселившихся под сенью березовой рощицы, прямо на полдень, начало обдавать вешним зноем, и собаки, тяжело дыша, прятались под тень. Но пословица недаром велит хвалить утро, когда настанет вечер: часу в третьем за полдень подул резкий восточный ветер, и весна наша умчалась нивесть куда. Через час небо заволокла сплошная серая туча, посыпал обильный снег, и к утру его выпало с лишком на четверть. "Пороша! Пороша!" - кричали наши охотники, пробуждаясь на зорьке и поднимая край полости, на которой лежал толстый пласт снега. Но недолго послужила им эта мимолетная зима: часам к десяти, пока люди успели позавтракать и собраться, солнце пригрело по-вчерашнему, бугры начали обнажаться, снег - таять, и к ночи осталась только ничтожная его частица по прибоям и впадинам.

   Часу в десятом оба ловчие в легких куртках и в болотных сапогах повели пешком гончих в бугры. Выжлятники поехали вслед за ними и, спустившись в первую лощину, разбрелись по разным пунктам для того, чтобы иметь возможность сбивать и задерживать собак во время гоньбы. Борзятники тоже, разделившись по трое и по пятку, пошли занимать места и скрылись в лабиринте спусков. Не так-то легко было каждому из них добраться до назначенного пункта: бугры, казавшиеся издали сплошными, стояли один от другого на слишком далеком расстоянии, а низина между ними состояла из топи с частыми протоками и прочими болотными принадлежностями.

   Всеми, как говорится, правдами и неправдами, то садясь верхом на лошадь, то таща ее за собой на чумбуре через топь и по крутому склону каждого бугра, прихватываясь на пути за ветки кустарника, я взобрался наконец на темя одного из возвышений, откуда, сидя верхом на лошади, было очень удобно обозревать и местность и действие каждого охотника. Цепляясь также за сучья и таща в поводу лошадей, борзятники устанавливались по местам лицом к тому пункту, откуда ловчие должны были напускать стаю. Глядя на последних, нельзя было не припомнить известной всем поговорки, что охота бывает иногда хуже неволи! Я уже имел случай говорить о значении ловчего, проникнутого страстью к своему занятию, но едва ли сумел бы я показать в надлежащем свете ту степень труда и самопожертвования, на какую обрекает себя ловчий, желающий правильно, усердно и добросовестно вести свое трудное дело. За примерами ходить, конечно, было бы недалеко. Как доказательство тому я приведу здесь следующий, отнюдь не редкий и до того обыкновенный случай, что о нем ни один из охотников не стал бы и упоминать.

   Под конец гоньбы в буграх гончие у Феопена подхватили по волку и скололись; зверь пошел прямика, низиной, минуя борзятников. Игнат видел это, но насадить гончих на след не было никакой возможности: перед ним стояло целое озеро воды, и бывшие с ним собаки, не чуя следа, шли туда неохотно; недолго думая, наш ловчий подхватил двух зверогонов под мышки и ринулся с ними в воду; сначала он побрел по пояс, потом по грудь, наконец юркнул с головой; собаки поплыли вместе с шапкой ловчего. Очутясь на суше, Игнат мигом насадил собак на горячий, подал рог и, забыв свою плавающую шапку, принялся накликать остальных собак и исчез с ними в камышах; выжлятники тем временем успели подбить несколько новых голосов, заскакали зверя, подали его на хлопках охотникам, и волк был принят сразу. Говорите после этого ловчему, что, принимая такие ванны, он может схватить по крайней мере лихорадку,- ответом, наверное, будет: "Ничево-с!"

   К двум часам мы вышли из бугров и, проходя полем, метали гончих по отъемам; зверя нашли немного, однако ж не проходили попусту. Тут мне пришлось долго любоваться на одну из тех проделок, на какие может быть способна только Патрикевна.

   В одном из отъемных болот, лежавших посреди чистого поля, гончие натекли на лисицу. Втравленная до двух раз обратно в болото и видя свое безвыходное положение, лисица ринулась в стаю и, разметав гончих между кочками, очутилась у ног моей лошади, стоявшей недвижимо в частом кустарнике. Осмотрев всех борзятников, стоявших на чистоте, и не замеченная ими, лисица шмыгнула через дорогу и проползла под межой к толстому слою не растаявшего еще снега; тут, растянувшись во всю длину, она начала нагребать на себя снег и так искусно зарылась в нем, что не видавшему этой проделки никак бы не пришло на мысль заподозрить здесь ее присутствие. Долго простоял я, не сводя глаз с того места, где торчал один только кончик черного носика затейницы.

   Подъехал Бацов.

   - Хочешь травить лисицу? - спросил я.

   - Где? Как? Говори, где она?

   - У меня в кармане.

   - Ну, вот! Вздор, пустяки!..

   - Ну, если пустяки, так ты ступай своей дорогой; я прислужусь кому-нибудь другому.

   - Нет, пожалуйста, говори правду! Ты не шутишь?

   - Какие тут шутки! Я говорю серьезно: хочешь травить,- пущу тебе лисицу из рукава, а не веришь,- ступай на свой лаз!

   - Ну, вздор! Какого там черта ты выпустишь...

   - Я говорю: лисицу, а не черта.

   - Да где ж она?

   - У меня...

   - Пустяки!..

   - Пари?!

   - О чем?

   - На бутылку шампанского. А если не дам тебе лисицы,- отвечаю дюжиной.

   - Да где ж она, твоя лисица?

   - Опять-таки говорю: в кармане.

   И снова разговор в том же роде. Долго томил я бедного Луку Лукича, наконец, сжалившись над ним, велел приготовляться, и, подъехав к тому месту, где лежала лисица, хлопнул раз до трех арапником. Видя беду неминучую, Патрикевна, как ни прикидывалась мертвою, однако ж должна была вскочить из-под копыт моей лошади и досталась в жертву Караю.

   На другой день, по указанию мужиков, доставлявших нам фураж, мы отыскали гнездо волков из одиннадцати штук: одного из них прозевали тенетчики, другой попал на слабую свору графского борзятника и оттерся в кустах, но затравленные в одно время девятеро остальных привели в немалое удивление почти всех охотников, хотя некоторые, рассматривая добычу, утверждали, что им случалось и прежде видеть подобных: дело в том, что в гнезде этом оказалось волчат: двое черных, один белый, два обыкновенного цвета и трое пестрых (серо-пегих). Затравленная при них матка была обыкновенной шерсти.

   На обратном пути нас обдало сильным дождем, небо обложилось тучами, и дождь лил до полуночи. Все это нимало не обескураживало наших охотников; в три дня стоянки под Крутым они успевали нагородить столько шалашей под густой настилкой соломы, что могли укрыть от слякоти не только себя, но даже собак; пострадали одни только лошади. Я спал в одном шалаше с Бацовым. На рассвете дня в лазейку, завешенную ковром, просунулась к нам благополучная физиономия Игната с словом:

   - Барин.

   - Что тебе надо? - спросил я полусердито, как это бывает с людьми, нехотя пробуждающимися.

   - Охотники собираются. Прикажете побудить?

   - Да ты уж разбудил меня. Что они? Куда едут?

   - Не знаю. Лошадей заседлали, и господ будят.

   - А на дворе что?

   - Мороз страшенный.

   - Что ж они, одурели, что ли? - проговорил Бацов тоже сердито.

   - Не могу знать,- отвечал Игнатка.

   - Позови сюда кого-нибудь из охотников! - заключил я.

   - Куда вы собираетесь? - спросили мы новую физиономию, появившуюся на месте Игнаткиной.

   - Да вон крылатый зверь подступил к березняку, так хотят попытать счастья,- отвечал тот как-то невразумительно.

   Через несколько минут мы были уже одеты и сели на лошадей. Мороз был препорядочный; на сучьях дерев и на земле, облитой вчерашним дождем, блестела ледяная корка. Человек шесть охотников и мы с графом выехали в поле без собак, с одними арапниками. На озимях сидело небольшое стадо дроф; разделясь по двое, охотники справа и слева поскакали в заезд стороной, и вскоре дрофы были окружены. Видя это круговое нападение, птицы разбежались врозь и норовили скрыться, но лошади были резвее их, и каждый из седоков, избрав для себя жертву, тотчас догонял ее. Причина такого успеха заключалась вот в чем: у дроф, ночевавших посреди поля, размокшие крылья так сковало морозом, что они не могли их разнять для того, чтоб улететь от нас. Мы очень легко догоняли их на бегу, но справлялись с ними не без труда. Тут, как водится, не обходилось без смеха: старый дудак чуть не заклевал у нас охотника: конец арапника, которым тот стегнул птицу, туго обвился кругом и захлестнулся у нее на шее; охотник полез с лошади с тем, чтоб овладеть птицей, но рассвирепевший дудак перешел из оборонительного положения в наступательное: он начал прыгать на охотника, норовя выклюнуть ему глаз, вскоре сшиб с ног своего преследователя; борьба, повершаемая общим смехом, длилась, пока не подоспели к бедствовавшему на выручку. Поймав пять штук дроф, мы вернулись к шалашам.

   Глядя на колоть, охотники наши призадумались: надо было хорошенько поразмыслить, на что следовало решиться: идти ли дальше, в надежде на "оттеплину", или вернуться к домам? Последнее решение было принято почти единогласно, потому что слишком поздняя осень не подавала надежды на возможность дальнейшей езды по чернотропу, а стоять на месте без дела и ждать порош было бы безрассудно; не всякая ведь зима бывает богата порошами. Иной год выдается для охотника такой несчастливый, что ему во всю зиму придется взять две-три пороши с_л_е_п_ы_х и тем забастовать. Сверх того, к порошам мы могли не спеша поспеть к домам, где было припасено довольно о_г_л_я_ж_е_н_н_о_г_о уже зверя. Итак, усадив собак и разместившись сами как удобнее, мы тронулись наконец в обратный путь.

   На пятые сутки мы прибыли в Бокино и, оставя обоз и охотников на постоялом дворе, сами поспешили к нашим радушным знакомцам. Нежданное появление наше привело обоих братьев в восторг. По маршруту нам следовало пройти левее Бокина, но мы согласились сделать маленький крюк, чтоб доказать тем наше общее желание свидеться с ними. Нужно ли пояснять, с каким радушием мы были встречены! Расспросы и повествование о кочевой жизни длились до позднего вечера, после чего условлено было, пользуясь завтрашней стоянкой в Бокине, сделать для охотников обеих охот прощальный пир; в этой затее и на мою долю была частица в общей стачке, которую, однако ж, постарались до времени от меня скрыть.

   На другой день мы отправились к охотникам, где уже все было подготовлено к тому, чтоб попировать на славу; для нас тоже был приготовлен завтрак на отдельном столе, где перед одним из приборов лежали в виде украшения охотничий нож, рог и свора. В силу общей стачки все разместились за столом так, что мне пришлось сесть прямо против этих атрибутов, положенных, как видно было, не без цели. Охотники весело и непринужденно уселись за длинными столами в двух просторных избах и пошли пир пировать; вначале у них шло все тихо и степенно, потом, когда стала, как говорится, у каждого летать муха перед носом, говор и смех усилились в одну непрерывно рокочущую ноту.

   Под конец завтрака, когда мы чокнулись чуть ли не по четвертому разу стаканами, явился хор и запел какую-то поздравительную песню, которой содержания теперь не припомню, но удержался навсегда в памяти ее припев. Каждый куплет запевало, обращаясь ко мне, заканчивал так:

  

   Будь товарищ закадычный,

   Будь охотник ты лихой!

  

   По окончании пения все объяснилось: соседи мои, граф и Бацов, чокнулись со мной и предложили вопрос, желаю ли я быть записным охотником и всем им товарищем? За согласием, конечно, ходить было недалеко, и вслед за тем началось при звуке рогов торжественное посвящение меня в звание псового охотника: Атукаев препоясал меня кинжалом, а Бацов, навешивая рог на плечи, горячо обнимал меня и приговаривал: "Нет, ты, брат, не шути этим! Это дело важное; теперь ты сам - ч_е_л_о_в_е_к н_а_с_т_о_я_щ_и_й..." - и прочее. Алексей Николаевич подвел на п_р_и_п_л_о_д пару породистых собак. Вслед за тем пошли тосты поздравительные, благодарственные и всякие иные. Таким образом, при торжественном звуке рогов и восторженных криках охотников мне суждено было принять на себя почетный титул мелкотравчатого, каким имел я честь предстать пред вас, мой читатель, еще в начале этих беглых очерков.

   На другой день мы разъехались из Бокина в разные стороны.

   В заключение мне бы следовало, по долгу пишущего, сказать свое мнение о пользе или бесполезности по преимуществу псовой охоты, так как о ней, собственно, шла здесь речь, но об этом предмете и я, и вы, мой читатель, наслушались и начитались столько суждений, что мне пришлось бы повторять чужие мысли и слова. От себя добавлю только то, что правильная и серьезная псовая, как и всякая другая, охота есть своего рода наука, к которой, заключу словами ловчего Феопена: "Н_а_д_о п_о_д_с_т_у_п_а_т_ь у_м_е_ю_ч_и"!

  

  

   Первая глава "Записок мелкотравчатого" {Мелкотравчатыми, на охотничьем языке, называются те охотники, которые держат не более десяти собак и охотятся с ними без гончих - на хлопки. (Эта сноска и подстрочные примечания в тексте принадлежат автору, кроме переводов с французского, сделанных В. М. Гуминским.)} под названием "Мелкотравчатые. Очерк из охотничьей жизни" была напечатана в No 2 "Москвитянина" за 1851 г. Главы I-VI появились в No 9, 10 и 12 "Библиотеки для чтения" за 1857 г. Первый очерк здесь был переработан: проведена стилистическая правка, некоторые сокращения, песня "Ах, не белы снеги во чистом поле забелели" заменена на более соответствующую времени действия "Эх, не одна во поле дороженька пролегла". (Отметим, что и И. С. Тургенев в отдельном издании "Записок охотника" приводит "Дороженьку" в "Певцах". В журнальной же публикации "Певцов" исполнялась плясовая песня "При долинушке стояла..."). Из-за песни произошел и перерыв в печатании "Мелкотравчатых" в "Библиотеке": Дриянский не успел получить от "своих" охотников из Раненбурга (к этим охотникам, к слову сказать, регулярно по отпечатании отправлялись оттиски глав "Мелкотравчатых") песни для сцены охотничьего праздника. По сравнению с "Москвитянином" изменилось и заглавие произведения - только теперь оно стало печататься как "Записки мелкотравчатого", внешнее оформление - появилась нумерация глав, их краткое содержание стало выноситься вперед.

   Судя по письмам к Дружинину, Дриянский значительно расширил первоначальный план: "Псовая охота" - так он хотел назвать свой охотничий эпос - должна была включать наряду с "Мелкотравчатыми" и другие произведения на ту же тему (впоследствии некоторые из них были опубликованы с подзаголовком "Из записок мелкотравчатого"). "Псовую охоту" автор мечтал издать с новотипажами, а пока печатание "Записок" в "Библиотеке" оборвалось на VI главе.

   В 1859 г. в письме от 3 марта Островский известил Дриянского, что Г. А. Кушелев-Безбородко желает приобрести "Мелкотравчатых" для своего журнала. "Собрав печатный текст (то есть публикацию в "Библиотеке".- В. Г.) и приложа к нему рукопись, служившую ему продолжением и окончанием", Дриянский выезжает в Петербург, где 8 марта в присутствии свидетелей (А. Н. Островского, П. М. Боклевского и И. И. Рюмина) заключает с редактором "Русского слова" следующий договор:

   "а) Редакция "Русского слова" отпечатывает "Записки мелкотравчатого" отдельною книгою для выдачи подписчикам журнала в виде приложения... б) Редакция отпечатывает в пользу автора один завод в количестве 1200 экземпляров и пересылает их переплетенными на место жительства автора, в г. Москву, через контору Базунова (А. Ф.- известный издатель и книгопродавец.- В. Г.). Автор, с своей стороны, в видах интересов журнала, обязывается не пускать книг в продажу ранее 1 января будущего 1860 года (то есть до тех пор, пока главы VII-IX "Мелкотравчатых" не будут окончены печатанием в самом журнале.- В. Г.)".

   В июле Дриянского известили, что напечатание "Записок" окончено, и, "обнадеженный таким положительным известием", он прибыл в Петербург, чтобы, "не затрудняя контору излишнею пересылкою, распорядиться лично продажею книги". Но здесь писатель нашел следуемые ему экземпляры в "таком неестественном виде, что из них нельзя было сделать никакого употребления". "Мелкотравчатые" были отпечатаны крайне неряшливо, неправильно сброшюрованы, встречались пробелы, шрифт был выбран неудачный.

   Дриянский экземпляров не принял и стал просить, чтобы книга была перепечатана "надлежащим образом". Два раза приезжал он с этой просьбой к Кушелеву, "но, к сожалению, оба раза граф изволил почивать". "Наконец,- вспоминал он впоследствии,- прожив в Петербурге двадцать два дня, без копейки в кармане, я... уехал обратно, заплатив за лестное знакомство с графом Кушелевым-Безбородко из собственных трудовых денег сто пятьдесят рублей". 3 января 1860 г. Дриянский отправил Кушелеву письмо, в котором описывал свое бедственное положение и, взывая к благородству редактора "Русского слова", просил разрешить свое дело. Ответа не последовало - граф отбыл за границу. Более того, вскоре выяснилось, "что книги по распоряжению графа распродаются и что контора считает их своею собственностью". Таким образом, была разрушена предпринятая Дриянским попытка издать отдельно "Мелкотравчатых" в другом месте - у книгоиздателя Н. А. Основского.

   На этот раз Дриянский решает не оставлять "неудавшегося мецената" без "судьбища". 22 февраля 1860 г. с помощью Островского он составляет обширное заявление на имя министра просвещения Е. П. Ковалевского, где подробно излагает все обстоятельства дела и в заключение просит: "Вести тяжебное дело с графом судебным порядком я не имею ни времени, ни средств, а потому, по силе узаконений, касающихся "прав собственности сочинителей, переводчиков и издателей" (речь идет о статье 3095, X тома Свода Законов Российской империи.- В. Г.), покорнейше прошу ваше высокопревосходительство не отказать мне в назначении третейского суда из числа находящихся в Петербурге господ ученых и литераторов, а графа Кушелева-Безбородко, за отсутствием его, обязать уполномочить от себя доверенное лицо для разъяснения причин его намеренного или ненамеренного захвата чужой собственности".

   Где-то в десятых числах апреля Дриянский получил ответ на свое прошение, названный им "отповедью по моему делу". Оказывается, министр просвещения передал заявление Дриянского в главное управление цензуры, которое и извещало просителя, что его дело никакого отношения к данному учреждению не имеет. "Ответ, полученный мною,- недоумевал Дриянский,- нисколько не соответствует моей просьбе, и не знаю, каким манером она попала в цензурное отделение".

   Так ничем и закончилось дело о "Мелкотравчатых": Дриянский не получил за свою лучшую книгу ни гонорара, ни какого другого удовлетворения. "Записки" больше ни разу при жизни автора не переиздавались - первое посмертное издание вышло в 1883 г. Затем, в 1906 г., "Мелкотравчатые" были переизданы в качестве премии к журналу "Псовая и ружейная охота". В 1930 г. их переиздает П. Е. Щеголев, а в 1957-1958 гг. Н. П. Смирнов в альманахе "Охотничьи просторы" (No 8-10).

   В настоящей книге текст печатается по изданию: Дриянский Е. Э. Записки мелкотравчатого. Редакция и вступительная статья П. Е. Щеголева. М.-Л., 1930 (с исправлениями по изданию 1859 г. и журнальным публикациям с учетом современных орфографических норм).

  

   С. 21. Красный зверь - то есть наиболее ценный зверь (медведь, волк, лиса, рысь и др.).

   Свора - обычно две борзых или две пары борзых собак на сворке, своре - ремне или бечевке, на которых их водят (от слова "варять" - охранять по Далю).

   Борзые - одна из древнейших пород охотничьих собак. Отличаются узкой, длинной мордой (щипцом), поджаростью, длинными тонкими ногами и быстротой бега (русские борзые). С борзыми охотятся на зайца, лисицу, волка и др.

   Сметка - скачок зайца в сторону, чтобы скрыть след.

   ...в жирах...- то есть в многочисленных следах, которые проложил зверь, разыскивая пропитание.

   Нарыск - след красного зверя.

   "...дошел до степеней известных..." - неточная цитата из "Горя от ума" (дейст. 1, явл. 7).

   С. 22. Отъезжее - отъезжее поле - псовая охота с отъездом в какие-нибудь охотничьи места.

   Пулька - партия игры в преферанс.

   С. 23. Валек - толстая палка у передка экипажа, к которой прикрепляются постромки пристяжной лошади.

   С. 26. Атрыш!- отступись, отойди прочь!- окрик на борзых при отобрании у них добычи.

   С. 27. Фура - большая крытая телега.

   Кутуфта - библейский персонаж.

   Кухмистерские принадлежности - здесь: кухонные и столовые принадлежности.

   Вольты - крутые круговые повороты.

   С. 28. Казакин - полукафтан со стоячим воротником и со сборками сзади.

   С. 29. Подвыли пять голосов - то есть обнаружили пятерых волков, заставив их отозваться на подражание голосом волчьему вою.

   ...поле берем...- то есть охотимся, травим зверя собаками.

   С. 30. ...с первой угонки...- то есть сразу, после первой попытки настиг зверя, догнал его.

   ...вложился...- пошел по следу.

   Подозренный - подсмотренный, подстереженный зверь.

   Прибылой - молодой зверь последнего помета.

   ...добро бы до первой угонки, а то прямо на-завладай...- то есть собака должна не только нагнать зверя, но и взять его силой, схватить.

   Псовая - борзая русской породы.

   ...накоротке...- то есть может ловить, гнать зверя малое время на близком расстоянии.

   С. 31. непоимиста...- то есть не может схватить зверя.

   Садочный - то есть зверь, которого сначала поймали, а потом специально выпускают для тренировки, натаски собак.

   Материк - взрослый, сильный, матерый зверь.

   С. 32. Губернский секретарь - гражданский чин 12-го класса.

   Кавалер - награжденный орденом.

   Стремянной - слуга-конюх, ухаживающий за верховой лошадью.

   Борзятник - охотник, в обязанности которого входит стоять с борзыми при опушке во время ловли, охоты и подстерегать зверя.

   С. 33. Не перебрамшись...- то есть еще не перелинявшая, не сменившая шерсть, в разлинке.

   ...из-под орла...- то есть с казенным клеймом с изображением государственного герба, иначе говоря, государственного разлива.

   Расталке муа - выражение в так наз. "макароническом" стиле, когда смешиваются слова и формы из разных языков. "Расталке" - русский глагол "растолкать" во французской форме. "Муа" - меня (от фр. moi).

   С. 34. Гарус - род шерстяной пряжи.

   Помычка - подстрекать и напускать собак на зверя.

   С. 35. Нагольный - кожей наружу, не покрытый тканью.

   Казинетовый - из полушерстяной ткани.

   С. 36. Яргак (ергак) - тулуп шерстью наружу.

   ...тротом...- рысью (от фр. trot).

   С. 37. ...приемисты...- то есть хорошо принимают зверя, ловят, схватывают его.

   С. 38. Олешник - ольха.

   Остров - небольшой, отдельно стоящий лес.

   Арапник - длинная плеть с короткой рукояткой.

   Порсканье - криком, хлопаньем арапника натравливать гончих на зверя и изгонять его из леса в поле, "на чистоту".

   Притин - скрытое место, где ставится засада.

   С. 39. ...варят...- то есть гончие дружно и громко гонят зверя.

   ...подваливают...- то есть гончие набегают на след, сбегаются.

   ...повис на щипце...- то есть гончая преследует, не отрываясь, зверя непосредственно, "на щипце" ("щипец" - пасть, вытянутая морда собаки).

   ...заркое...- то есть страстное, горячее, пылкое (от слова "зариться").

   С. 41. Торока - ремешки у задней луки седла для привязывания пойманного зверя и т. д.

   С. 42. Брика - тяжелая, обычно крытая повозка.

   С. 43. Сатисфакция (лат. satisfactio - удовлетворение) - удовлетворение за оскорбление чести (обычно в форме дуэли, поединка).

   С. 44. Геснер Саломон (1730-1788) - швейцарский поэт, автор произведений, изображающих условных пастухов (образы которых во многом идут от древнегреч. идиллической поэзии и мифологии: Дафнис, Палемон) и пастушек (Меналка) в галантном стиле.

   Ментик - короткая накидка с меховой опушкой.

   Зеленя - озимь, поле, засеянное озимыми.

   Мшищи - мхи, участок, обильно покрытый мхом.

   Сулетошний - старый, в годах.

   С. 45. Щулить - прижимать.

   Сажать - здесь: травить наперегонки, соревнуясь собаками.

   Осенистая - старая, опытная собака, нескольких осеней.

   Погодок - здесь: годовалый.

   Редкомах - собака, которая во время гона бежит мерно, широко и не частит ногами.

   С. 46. Мурогопегая - рыже-бурая или буро-черная, пятнистая собака.

   Чистопсовая - чистопородная, чистокровная русская борзая.

   Заскиглил - завизжал, заскулил.

   Густопсовая