Аверченко Аркадий Тимофеевич - Записки Простодушного

может идти в Петербурге... Высокий молодой человек быстро шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской..."

   - Постой! Разве такая улица есть в Петербурге?

   - А черт его знает. Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности Невскую улицу! Итак: "...высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к "Медведю". "Что, холодно, monsieur?" - спросил метрдотель, подавая карточку. - "Mais oui*, - возразил молодой сей господин. - Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм!"

   ______________________

   * Ну да (фр.).

   ______________________

   - Послушай, - робко перебила жена. - Разве есть такое слово "замерзавец"?

   - Ну да! Человек, который быстро замерзает, - суть замерзавец. Пишу дальше: "Прошу вас очень, - сказал тот молодой господин. - Подайте мне один застегай с немножечком poisson bien frais* и одну рюмку рабиновку".

   ______________________

   * Хорошая свежая рыба (фр.).

   ______________________

   - Что это такое - рабиновка?

   - Это такое... du водка.

   - А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка - жена Рабиновича.

   - Ты так думаешь?.. Гм! Как, однако, трудно писать по-русски!

   И принялся грызть перо. Грыз до утра.

   И еще год пронесся над писателем и его женой. Писатель пополнел, округлел, завел свой auto - вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, - щедро оплачивала его - "сет селебр рюсс"*.

   ______________________

   * Этот знаменитый русский (фр.).

   ______________________

   Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл "Боже, царя храни...". Знакомая мелодия навеяла целый рой мыслей о России...

   - О, нотр повр Рюсси!* - печально думал он. - Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссия.

   ______________________

   * Наша бедная Россия (фр.).

   ______________________

   Пришел. Сел. Написал:

   "Была большая дождика. Погода был то, что называй веритабль петербуржьен*. Один молодой господин ходил по одна улица, по имени сей улица: Крещиатик. Ему очень хотелось manger**. Он заходишь на Конюшню сесть на медведь и поехать в restaurant, где скажишь: garcon, une tasse de*** рабинович и одна застегайчик avec**** тарелошка с ухами..."

   ______________________

   * Настоящая петербургская (фр.).

   ** Есть (фр.).

   *** Официант, одну чашку (фр.).

   **** С (фр.).

   ______________________

   Я кончил.

   Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.

   Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:

   - А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки!

   - Да, - ухмыльнулся мой собеседник. - Трудно вам уехать из русского города!

  

   Маленькая грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему безработному знакомому.

   Он слишком горд, чтобы признать отчаянное положение своих дел, но, зайдя к нему сегодня, я сразу увидел все признаки: вымытую собственными руками рубашку, сушившуюся на портрете Венизелоса, тарелку, на которой лежал огрызок ужасающей жареной печёнки с обломком семита, - отложенные в качестве ужина, грязная, закопченная керосинка с какой-то застывшей размазней в кастрюле.

   Обитатель комнаты так углубился в чтение книги, что даже не заметил моего появления...

   - Что ты сидишь, как сыч, - нос в книгу уткнул. Захлопывай книгу, пойдем по взморью на лодке кататься. Погода изумительная!

   Поднял он от книги тяжелую голову, поглядел на меня ничего не видящими глазами - опять уставил их в книгу.

   - Ну, что же ты?

   - Сегодня не могу, книжку читаю.

   - Подумаешь, важность - книжка! Что это: откровение великого мыслителя, что ли?

   - Подымай выше! Видишь, не могу оторваться.

   - Поэма Эдгара По?

   - Убирайся ты со своим По!

   - Бешеная фантазия Гастона Леру?

   - Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга и называется: первые несколько листов оторваны. Знакомый газетчик дал.

   - Да с чего же начинается?

   - А вот послушай: "...вообще, на рынках и в лавках купить хороших, сытых, т.е. откормленных цыплят - большая редкость. Ежели хотите иметь хороших цыплят, то, купив их живыми, следует покормить недельки две дома гречневой крупой, заваренной кипящим молоком, и содержать всех в тесном месте, чтобы цыплята не бегали. Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу (тут голос моего приятеля дрогнул от волнения), то покормите их варенным на молоке рисом! Цыплята будут объедение: белое, нежное, тающее во рту мясо, с косточками, как хрящики. Правда, такое кормление молочным рисом обходится немало - рубля 3 - 4".

   Я проглотил слюну и нетерпеливо воскликнул:

   - Постой! Да ведь это простая поваренная книга!!

   - Простая?! Нет, брат, не простая! Послушай-ка: "Главный подвоз рябчиков - вологодских и астраханских - начинается с установившегося зимнего пути. Лучшие сибирские рябчики - кедровики, то есть питающиеся кедровыми орехами. Когда выбираете дичь, она должна быть чиста, чтоб дробинки, так сказать, нигде не было видно. Это тем особенно важно, что тогда во время жаренья жирной птицы сало и сок из ее ранок не вытекают, отчего она не высохнет и не потеряет во вкусе. Хороший рябчик должен быть: бел, сыт, т. е. мясист. Аромат его - приятно-смолянистый".

   - Ну, так едем, что ли?

   Я внутренне лукаво улыбнулся и добавил:

   - Марья Григорьевна тоже едет.

   - Марья Григорьевна? Ага. А ты вот это послушай: "Бывают случаи, что люди самые опытные ошибаются в выборе рыбы - да еще как ошибаются-то! Плавают, например, в садке или окаренке две стерляди; рост у них, правильнее, мера, - одинаковая, обе толстые, брюшко у обеих желтое, обе без икры, яловые, что вкуснее. Вы просите подрезать рыб снизу, к наростику, т.е. к хвосту. Подрезать обеих: и обе - как желток, жир - червонное золото. Чего еще требовать? Как еще пробовать? Между тем за столом оказывается, что одна из стерлядей вкусом удивительная, нежная, тает во рту, другая - так себе, грубая, дряблая, темновата, да и жиру в ней оказывается мало - весь он остался в рассоле, в котором варили стерлядь, и потемнела-то она во время варки. Отчего? Оттого, что стерлядь эта другой воды: первая - из Оки, вторая - волжская!!"

   - Н-да, - задумчиво сказал я, машинально глотая слюну. - Дела!

   - Вот видишь! А ты знаешь, как телят поят?

   - Подумаешь, важность; дадут ему воды - он и пьет.

   - Ха-ха-ха! Слушай: "Еще не так важно отпоить теленка, как важно выбрать его для отпоя, в чем, главное, и заключается секрет троицких телятников. Именно: выбирайте для отпоя теленка на низких, а не на высоких бабках, смотрите, чтоб у него были белы белки и губы изнутри, когда их подвернете. Теленок, выбранный для отпоя, не должен делать большого движения, для чего его ставят в тесное стойло, где бы он мог только повернуться, лечь и встать, но отнюдь не скакать и играть; подстилки не должно класться никакой: одна соломина, которую теленок будет жевать, - испортит все дело. В стойле должно быть сухо, для чего пол делают наклонным, с дырьями, чистым. Ежели в молоко будет подлита хоть капля воды или подбавлена мука, - телятина будет непременно красна и груба. Менее как в четыре-пять недель порядочно отпоить теленка нельзя; но поят очень хороших по три, даже по четыре месяца. Конечно, таким телятам молока от одной коровы недостаточно, и поят их от двух, трех, пяти и более коров".

   - Что ты хочешь этим сказать? - угрюмо спросил я.

   - Ничего! - отвечал он торжествующе.

   - А Марья Григорьевна тебя два раза спрашивала; она сегодня особенно интересна. И понимаешь - на блузке совсем прозрачные рукава... А руки! Белые, пухленькие, с ямочками на локтях. Грудь...

   - А это: "К масленице зернистую икру подвозят в столицы и даже почти во все города нашего отечества в огромном количестве. К сожалению любителей, хорошая зернистая икра всегда в цене (4 - 4 1/2 руб. фунт); достоинства зернистой икры следующие: малая соль, разбористость, т.е. зерно должно быть цело, не смято и отделяться одно от другого свободно, раскатываться в дробь. Белужья икра крупнее и беловатее, осетровая - мельче и с желтизной, но трудно сказать, которая лучше. Лучшая зернистая икра - багреная, т.е. та, которая вынута из рыбы, пойманной на воле багром, а не садковая, т.е. вынутая из рыбы, сидевшей уже в садках, из потомленной рыбы". Ха-ха! Понимаешь, как люди раньше жили? Икру из томленой рыбы он не лопал!..

   - Послушай: замечательная погода. Море тихое, а? Поедем... Сейчас полная луна, с берега доносится музыка, волны тихо шелестят о борта лодки... Марья Григорьевна смотрит на тебя загадочным мерцающим взглядом. Стройная подъемистая ножка шаловливо выглядывает из-под края шумящей юбки...

   - А это?! "Макароны Монгляс. В приготовленные и вымешанные с маслом макароны положить тертый пармезан пополам с швейцарским сыром, филеи из кур, нарезанные ломтиками, гусиные печёнки, трюфели и шампиньоны, предварительно обжарив их в масле. Потом прибавить ложку белого соуса, размешать, подавать при консоме..." А? каково?

   - Не спорю, - вздохнул я. - Макароны Монгляс

   - очень вкусная штука. Да, кстати, о Марье Григорьевне. За ней в последнее время усиленно прихлестывает Пузыренко... Если ты не поедешь - он тоже увяжется в лодку...

   - Меня не это удивляет, - рассеянно возразил приятель. - Меня удивляет "Гарнир Массена". Полюбуйся-ка: "Снять с дроздов филеи, подрезать верхнюю плеву, подсолить, изжарить. Очистить свежие каштаны и, обжарив немного в сливочном масле, залить бульоном, сварить до мягкости; приготовить на двух яйцах лапшу, сварить в соленом кипятке, откинуть на решето. Когда все будет готово, сложить лапшу на растопленное масло в кастрюле, размешать, выложить на блюдо, сверх лапши уложить филеи, а средину наполнить сваренными каштанами..."

   - Ей-Богу, - моляще простонал я, - я дроздов не люблю. Другое дело перепелки... И Марья Григорьевна их очень любит. Знаешь, когда она ест своими беленькими зубками...

   - Перепелки, говоришь? Изволь! "Гарнир Шомель". Снять филеи с 6 перепелок и, подрезав верхнюю кожицу, сложить на вымазанную маслом глубокую сковородку и обжарить. Выпустить в кастрюлю 10 желтков яиц, развести выкипяченным соком из перепелов, посолить, процедить, разлить в намазанные маслом формочки и сварить на пару. Нафаршировать овальные гренки фаршем из дичи N 17..."

   - Постой, постой! А как делается N 17?..

   - Сейчас посмотрим... Было 2 часа ночи.

   Луна, освещавшая где-то далеко на тихом взморье Марью Григорьевну и Пузыренко, заглядывала и к нам в окно.

   Так как мой приятель устал читать, - его заменил я.

   Наклонившись над книгой, читал я внятно и со вкусом: "Артишоки, фаршированные другим манером. Приготовить артишоки, обдать их кипятком, а потом выбрать на салфетку. Приготовить фарш N 27, прибавить шампиньонов, рубленого трюфеля, рубленой зелени, раковых шеек..."

   Смаковали до утра.

   Что ни говори, а бедному русскому в Константинополе удается иногда попировать по-царски.

  

   Недавно я мог разбогатеть. И я с высоко поднятым челом прошел мимо этого богатства, к которому буквально стоило только протянуть руку.

   Что меня удержало? Полагаю, исключительно только те принципы, которым еще в детстве научила меня мама, да то кроткое лицо любимой девушки, которое глянуло на меня с небес.

   На Пере около Русского посольства в 4 часа дня ко мне подошел бедно одетый человек с открытым лицом и спросил:

   - Где банкирская контора Иванова?

   - Не знаю, голубчик, - вежливо сказал я, разглядывая витрину книжного магазина.

   Тогда он обратился к другому господину, стоявшему подле, - солидному, приветливого вида господину.

   - Где банкирская контора Иванова?

   - А зачем вам банкирская контора?

   - Да вот хочу русский золотой продать.

   На лице солидного ясно отпечаталось ненасытное корыстолюбие:

   - Сколько хотите? - спросил он, подмигивая мне...

   - Пять лир.

   - Давайте.

   Я пошел вперед, но солидный догнал меня и, очевидно, не смогши сдержать распиравшей его изнутри радости, объявил:

   - Видали вы такого дурака? Золотой стоит семь с полтиной, а он за пять отдал.

   - А хорошо ли пользоваться неопытностью ближнего? - мягко упрекнул я.

   - Ну, вот еще! Дураков учить надо.

   В это время человек, так жестоко охарактеризованный солидным, догнал нас и сказал, таинственно озираясь:

   - А у меня еще вещички есть... Не купите ли?

   Мой новый знакомый заволновался и толкнул меня по-сообщнически локтем: не будет ли, дескать, поживы?

   - Только зайдем под ворота.

   И тут в полумгле ворот перед нашими очарованными глазами блеснули из бархатной коробочки два великолепных круглых бриллианта...

   - Сколько хотите? - истерически заволновался солидный, даже облизнув запекшиеся губы. - Я куплю.

   И шепнул мне на ухо:

   - Понимаете... Трехкаратники. Чистая вода. Лир по семьсот. Если хотите - уступлю вам.

   Мое врожденное благородство не позволило мне воспользоваться таким щедрым предложением.

   - О, что вы! Вам первому предложено...

   - Ну, хорошо, я триста лир дам за пару! - засуетился солидный... - Только сейчас в контору сбегаю. У меня тут комиссионно-ювелирная контора. Подождите минутку...

   Продавец оказался капризным, как избалованная кокетка:

   - Ну, вот еще: ждать! Хотите - берите, нет - не надо.

   И, замкнувшись в самого себя, побрел вперед. Мой новый знакомый схватил меня за руку и умоляюще зашептал:

   - Не упускайте его из виду! Задержите хоть на пять минут, пока я за деньгами смотаюсь. Двести вам дам за комиссию!.. Идите за ним. Ведь тут на полторы тысячи.

   Я догнал продавца и, усмехаясь, сказал:

   - А этот субъект здорово разгорелся на ваши бриллианты. Он просит подождать.

   - А ну его!.. Не продам я ему, - угрюмо пробормотал таинственный бриллиантщик.

   - Почему?

   - Не хочу с жидами дело иметь.

   - Фи! Стыдитесь! - огорченно заметил я. - При чем тут эта расовая рознь, когда лучшие умы...

   - Купите лучше вы. Я вам за сто отдам. Суетная гордость наполнила мою душу:

   - Вот, подумал я. - Значит, есть же во мне что-то до того привлекательное, что даже незнакомый человек под влиянием этого гипнотического обаяния готов отдать сокровище за десятую долю стоимости.

   - Увы, голубчик, - вздохнул я. - У меня и всего-то есть пятьдесят лир.

   - Ну, давайте.

   - Красиво ли это будет, - вскричал я в благородном порыве, - если я воспользуюсь вашей неосведомленностью! Знайте же, о продавец, что тот господин оценил ваши бриллианты в полторы тысячи!.. Он говорит: чистая вода.

   - А Бог с ними... Куда я их дену!.. О, бедное непрактичное дитя! Сердце мое дрогнуло жалостью...

   - Ну... пойдем со мной в магазин! У меня есть знакомый ювелир!.. Я попрошу, он вам заплатит не менее тысячи!

   - Нет, какие там магазины... Не пойду я... Начнутся расспросы: что да как?

   - Послушайте, - прошептал я, и моя честная кровь застыла в не менее честных жилах. - Честным ли способом приобретены эти драгоценности?!

   - Ну, что вы, господин! За кого вы меня принимаете...

   - О, простите, простите, - бросился я к нему, в раскаянии пожимая его руку. - Я было усомнился, но ведь это так понятно... И, поверьте, если бы у меня было лир восемьсот...

   - Берите за пятьдесят одну штуку!..

   - О, нет, нет. Это было бы неблагородно по отношению к вам! Ведь я же вижу, что вы можете получить в десять раз больше... Вот зайдем в этот ювелирный магазин, я устрою...

   - В этот? Именно в этот? Зайдем.

   Перед намеченным нами магазином стоял человек без шапки, очевидно, приказчик, вышедший подышать свежим воздухом.

   - Куда вы? - растопырил он руки. - Магазин на полчаса закрыт. Проверка. Приходите через полчаса. А что вы хотели?

   Мой спутник доверчиво раскрыл коробочку.

   - Ах, какая прелесть! - вскричал приказчик, совершенно ослепленный. - Каратов по пяти! Постойте, куда ж вы?!

   Владелец бриллиантов пошел вперед, а человек с наружностью ювелирного приказчика схватил меня за руку и зашептал:

   - Ради Бога, не упускайте! Это пятикаратники! Чистая вода! Купите у него, наш магазин даст вам тысячи полторы! Приходите только через полчаса. Не выпускайте!

   Богатство сверкало тут же, можно сказать, перед самым моим носом, ослепляло меня, но... имел ли я моральное право пользоваться наивностью доверчивого простака?

   - Ну, что?.. Покупаете, что ли? - обратился ко мне этот чудак. (Он видел, что я колебался.)

   - Но... у меня только пятьдесят лир!..

   - Берите! Все равно, - беззаботно махнул он рукой. Дрожа от тайной радости, я засунул руку в карман и вынул пятьдесят лир... О, что мне сейчас эти жалкие гроши, когда через час я буду обладателем сотен...

   - Вы мне дайте тот, который побольше, - жадно прошептал я.

   - Пожалуйста!

   Я протянул руку к бриллианту, и вдруг... кроткий образ моей умершей невесты будто заглянул с неба мне в душу. "Прав ли ты, обманывая своего ближнего?" - прозвучал голос с небес.

   - О, Мэри, - воскликнул я внутренно. - Простишь ли ты меня? О, Мэри, это была только минута слабости!

   Взор мой просветлел... Я спрятал деньги обратно в карман и твердо сказал:

   - Нет, друг мой, это было бы преступлением в отношении вас! Такая драгоценная вещь за гроши... о, нет!.. Я дам вам рекомендательное письмо к одному моему богатому приятелю, а для него полторы-две тысячи лир по справедливой оценке ювелира... Куда ж вы?!

   Он взглянул на меня непередаваемым взглядом и замешался в толпе.

   О, Мэри! Только ради тебя я оттолкнул протянутую руку, полную роскоши, красоты и богатства.

   Ничего не понимаю.

   Вчера один знакомый восторженно рассказывал мне о том, что купил по случаю на Пере "четырехкаратник" за 35 лир...

   - Это нечто изумительное! - кричал он. - Это перл природы.

   Пошли мы оба сбывать перл природы в ювелирный магазин - хозяин предложил за "перл" 15 пиастров. Как катастрофически падают цены на бриллианты!

  

   До русской революции я знал греков так же, как знал болгар, мадьяр, итальянцев...

   Мадьяры ходили по дворам, продавая мышеловки, итальянцы продавали коралловые ожерелья и брошки из лавы, болгарин специально демонстрировал по улицам дрессированную обезьяну, а грек исключительно торговал губками. Каждая национальность имела свою профессию, и никакой путаницы не было. Если бы вы каким-нибудь чудом увидели грека с обезьяной, то - одно из двух: или грек был не настоящий, или обезьяна поддельная...

   Встречал в России и чехов: их специальность была - преподавание в русских гимназиях латинского и греческого языков...

   А грек торговал губками...

   В Константинополе я впервые увидел греков, торгующих и не губками, и это сначала производило болезненное впечатление. Впрочем, если и не губками, то грек все равно торговал. За полтора года я не встретил ни одного грека, который был бы художником, музыкантом, инженером или балетным танцором...

   Благодаря новой турецкой политике все греки теперь покидают Константинополь... Для вас, читатель, это пустяки - одно из тысячи второстепенных политических течений, а для греков это то же, что разрушение Помпеи.

   У них были огромные магазины, рестораны, склады - и со всем этим грек должен расстаться...

   Может быть, и сейчас на вас это не произведет никакого впечатления. Велика важность: Бог дал, Бог и взял.

   Вы не знаете константинопольского грека... Все они как один скорей пустили бы себе пулю в лоб, чем расстались с благоприобретенным, но браунинг стоит 18 лир, а они и так на бегстве потеряют две трети состояния.

   Не говорите мне, что я жесток, - вы не знаете константинопольского грека...

   Когда вся Россия эвакуировалась из Крыма в Константинополь, - России помогали все, кроме греков: турки, армяне, французы, англичане и - только один грек сделал, что мог: повысил вдвое цены на сдаваемые русским комнаты...

   У всякого народа бывают хорошие, бывают и плохие элементы. У греков нет ни хороших, ни плохих элементов - все, как один, и один, как все. Правда, они даже по-своему любили русских, потому что русский - широкая славянская душа, и его можно обчистить, обмошенничать как угодно...

   Я бы еще понял грека, если бы он, "заработав" на русском, спустил потом легко нажитые деньги в каком-нибудь русском же ресторане - не таков грек. Содранную с нищего русского лиру он, озираясь, прячет в кошелек, кошелек в чулок, чулок в шкатулку, шкатулку под паркет, паркет накроет ковром - и тогда сам черт не достанет этих денег...

   Греческое искусство. Греческого театра нет. Греческой литературы нет. Музыки нет. Играют только на лире, и то если она турецкая, бумажная...

   Греческие журналы страшны по внешности: оберточная бумага замазана красной и синей краской, а приглядишься - рисунок украден из "Ла ви Паризьен" или "Сурир". Самая популярная греческая песня - "Пускай могила меня накажет" - украдена у русской улицы, национальный греческий танец - фокстрот, и танцуют они его только в железобетонных зданиях, потому что неогречанки, потомки Сафо, Фрины, Аспазии и Билитис, имеют ноги, по объему и весу своему разрушающие обыкновенный паркетный пол.

   Наружность грека. Константинопольский грек черен, гречанка толста. У грека лицо летом и зимой покрыто слоем собственного жира, у гречанки весь жир ушел в ноги...

   Одевается грек не по сезону, а по календарю: 6 дней в неделю ходит черт знает в чем, а в седьмой (воскресенье), сотворив все дела свои, надевает дорогой костюм с фирмой скончавшегося 12 лет тому назад портного, надевает великолепное пальто, кашне, лакированные ботинки, калоши (если стоит жаркое лето - это неважно), берет зонтик, берет под руку не менее пышно одетую жену и идет гулять по Пере, толкаясь среди тысячи таких же пышных греков.

   Иногда им овладевает припадок безумного разгула; тогда он заходит в кафе и требует: стакан кофе с пирожным (для себя), стакан чудесной кристальной воды (для жены).

   Надо отдать ему справедливость - если он не с женой, а с любимой девушкой - он тогда может раскутиться: требует для себя не один стакан кофе, а два, так что звезда его очей получает два стакана кристальной воды, что надолго делает ее гордой своим любимым...

   Вот что такое константинопольский грек и вот почему то, что недавно делалось с греками в Константинополе, - это разрушение Помпеи в грандиозном масштабе...

  

   По Пере куда-то спешил человек. Знакомый остановил его и спросил:

   - Куда?

   - В тюрьму.

   - Навещать кого-нибудь?

   - Нет.

   Он помолчал и добродушно добавил:

   - Может быть, кто-нибудь меня навестит.

   И тут же между ними произошел такой краткий диалог, что ему позавидовал бы любой спартанец:

   - Долги?

   - Огромные.

   - Предприятие?

   - Идиотское.

   - Коммерция?

   - Антреприза.

   - Прогорели?

   - Сажусь.

   - Кредиторы подсидели?

   - И публика.

   Будущий арестант сразу заволновался и вышел из рамок лаконичности.

   - Вы знаете, что меня погубило? Султанская вода!

   - Да что вы говорите? Такой вкусный освежающий безвредный напиток...

   - Я захлебнулся, утонул в нем... Можете представить - что такое Константинополь? Это огромный городище в два или три миллиона жителей... А может быть, пять... Черт его знает. Так из трех миллионов могло в мой сад и театр ходить пятьсот человек?

   - Могло.

   - Ведь это такой пустяк - одна шеститысячная! Понимаете - из шести тысяч человек пусть только один идиот придет - и мне уже будет хорошо. Поняли? Теперь пойдем дальше: могли эти пятьсот оставить в моем саду в среднем по лире?

   - Могли. Отчего же, - утешил его собеседник.

   - Я бы оставил.

   - Спасибо. Теперь уже не надо. Мой расчет был такой: из пятисот человек, если 25 будут пить шампанское, ведь это одна двадцатая пятисот, а остальные пусть жрут кофе, пиво и котлеты - и вот я и мои компаньоны уже с прибылью! Уже мы можем заплатить оркестру, артистам и аренду... О-о, проклятый городишко!

   - Шампанского меньше выпили?

   - Ни бутылки! Первые дни масса столов занята, но всюду - Султанская вода! Моря, океаны Султанской воды... Сидят, слушают огромную программу и дуют эту воду, как верблюды... Выпили 12 бочек, так что в первые три дня я даже мог покрыть этой Султанской водой свои расходы... Но потом эти пятьсот водяных каналий пересмотрели всю программу и потащились в другие сады пить Султанскую воду. На днях прихожу я в свой сад - у столиков стоят до сорока кельнерш, перед сценой гремит оркестр из 15 человек, на сцене мечутся первые персонажи, хор и балет - 42 человека и... кто же всю эту стоголовую армию должен оплатить? Сидят перед сценой 4 грека и, покусывая зубочистки, пьют Султанскую воду... И сделалось мне жутко... Представился мне Константинополь огромной ямой, где сотни тысяч человек попрятались по углам, насвистывают сами себе, вместо программы, "Мон-Омме" и дуют целыми цистернами Султанскую воду. А в пустом саду перед четырьмя эллинскими аристократами мечутся за две бутылки Султанской воды хор, балет, лучшие артисты - все это одетое, загримированное, срепетованное... Хватился я за голову, да и крикнул компаньонам: "Лопнули!" В корабле пробоина, и в пробоину вливается Султанская вода... (Он помолчал.) Теперь, слава Богу, хоть посижу в сухом месте. Впрочем, что это я все о себе да о себе... Расскажите, что вы поделываете?

   - А как же! Я теперь в больших хлопотах. С одним денежным человеком в компании сад и театр открываем. Расчет у нас, извольте видеть, такой...

  

   На далеких кофейных плантациях под лучами жгучего беспощадного солнца тысячи полуобнаженных людей работают, добывая миллиарды зерен кофе.

   Потом этот кофе грузится на корабли.

   Корабли бороздят неизмеримые пространства морей и океанов.

   Потом в Константинополе тюки кофе выгружаются.

   Потом его мелют.

   Потом жарят.

   Потом приносят в кафе.

   Варят, подают посетителям, которые делают дела только за чашкой кофе.

   Потом из этих дел ни черта не выходит.

   И прямо-таки больно мне: стоит ли тысячам полуобнаженных людей жариться под раскаленным солнцем, пароходам - плыть, рабочим - выгружать, кому-то молоть, жарить, варить, чтобы в результате ни из одного дела, решенного за чашкой кофе, - ничего не вышло.

   Вот те нижеследующие элементы, из которых слагается каждое константинопольское дело: одному человеку приходит в голову деловая мысль; он сообщает ее посреднику; при этом в кафе пьют кофе; очарованный деловой мыслью посредник мчится к капиталисту; пьют кофе; капиталист тоже приходит в восторг от замечательной деловой идеи. Сходятся, наконец, все трое, дуя кофе изо всех чашек, которые только видны в окрестности. Торжественные клятвы положить все дни своей оставшейся жизни, все соки своего ума - на проведение замечательного дела. Расходятся.

   Через три дня.

   Капиталист (посреднику):

   - Видите ли... Я, к сожалению, не могу внести деньги на это дело, потому что аргентинская шерсть упала по сравнению с бразильским зерном. Понимаете?

   Посредник:

   - Я вас понимаю. (Он ничего не понимает.) Мне самому, впрочем, сейчас не до этого дела: устраиваю метрополитен под Босфором!

   Посредник (встречается с автором идеи):

   - А знаете, что наш капиталистишка закинулся?

   - Я чувствовал это с самого начала.

   - У меня, впрочем, есть другой на примете. Если хотите...

   - Нет, спасибо. Я уже без вас нашел кое-что, очень подходящее...

   - Да? Ну, и слава Богу. Я бы все равно не мог заняться этим делом. Открываю воздушный ресторан на привязном шаре. Чудная мысль! Вот только бы капиталиста найти.

   - Гм! Капиталиста? - призадумывается автор предыдущей идеи. - У меня, кажется, есть для вас кое-что подходящее.

   И, о чудо! Прежнее дело безболезненно и легко забыто, инициатор предыдущего дела превратился в посредника настоящего дела, а посредник предыдущего, наоборот, - в инициатора.

   Капиталист отыскивается моментально!

   И снова: на кофейных плантациях кипит работа, собирают, грузят, везут, выгружают, жарят, мелют, варят - для чего? Только для того, чтобы три деловых человека поговорили, выработали проект договора, поклялись бодро идти нога в ногу по избранному деловому пути до конца своей жизни - и разошлись в разные стороны, не моргнув бровью.

   Никогда не предлагайте константинопольцу верных дел - они не для него.

   От дела, могущего принести 50 процентов пользы, он брезгливо отвернется.

   Но в воздушный ресторан на привязном шаре он ринется с головой, с руками и ногами; но на оригинальный симфонический оркестр, составленный исключительно из гермафродитов, он убухает все денежки...

   Никогда не пытайтесь убедить его минимальными цифрами затрат; Боже вас сохрани прельщать его скромной, дешевой сметой расходов.

   Звоните, бухайте, сверкайте, дерите - тогда он, завороженный, как кролик змеиной головой, - сам бросится вам в пасть.

   - Помилуйте, наша прачечная, которую я предлагаю вам открыть, будет лучшая в городе! Десять паровых машин по сорок атмосфер, двести восемьдесят прачек, 102 гладильщицы - все красавицы, как на подбор! Конечно, свой мыльный завод и небольшой участочек для посева картофеля - собственный крахмал будем делать. Восемь грузовичков будут развозить белье по всей периферии города, электрическая станция, тройная испанская бухгалтерия!!

   Дзинь, бум, трах-та-ра-рах!

   Перед своим отъездом в Чехословакию я подвел и погубил целую массу константинопольских деловых людей. Простодушный, но крепкий, как медная ступка, я получил заманчивое предложение от одного капиталиста открыть в Берлине прекрасное предприятие.

   Я еще не выпил и дюжины чашек кофе, как работа у меня закипела: я привлек других капиталистов, снял с места служилых людей, организовал, устроил, но... все были мной погублены, кроме первого капиталиста; он по-прежнему безмятежно пьет свой кофе, а они:

   1. Отказались от места.

   2. Продали свои громоздкие вещи.

   3. Перевели свои деньги на германские марки.

   Они именно сделали это потому, что я крепкий и устойчивый, как медная ступка. Такой человек не подведет.

   Не будь меня, они бы мирно сошлись, мирно поглотили два-три литра кофе и мирно разошлись по своим делам.

   Но... нельзя упаковывать медную ступку в один ящик с хрупким богемским хрусталем; своей солидностью я их передавил, стер в порошок: места они потеряли, марки их упали, проданные вещи они прожили - в живых остались только медная ступка да первый капиталист, который - скажи я ему, какая призошла из-за него суматоха, - только широко открыл бы глаза: вольно им, дуракам, было верить.

   - Да ведь, позвольте! Сколько кофе было выпито, клялись идти об руку и, как говорилось в древности, - "на том крест целовали"!

   - Что поделаешь - кофейное дело!

   Экие канальи - эти полуголые негры на кофейных плантациях: сколько они хорошего народу подводят!

  

   Снова перечитал я свои "Записки Простодушного" и, сидя сейчас за письменным столом, призадумался...

   Точно ли я теперь такой "Простодушный", каким был тогда, когда, ясным ликующим взором оглядывая пеструю Галату, высаживался на константинопольский берег в полной уверенности, что ожесточенная борьба хамалов из-за моих вещей - результат радости при встрече восточных поклонников с русским писателем. Точно ли я таков теперь, каким был тогда?..

   О, нет. Гляжу я искоса в зеркало, висящее в простенке, - и нет больше простодушия в выражении лица моего...

   Как будто появилось что-то себе на уме, что-то хитрое, что-то как будто даже жестокое,

   А может быть, эти резкие складки около губ - результат дорого приобретенной мудрости?

   Во всяком случае - умер Простодушный...

   Доконал Константинополь русского Простодушного.

   Целый ряд лет еще промелькнет перед нами... Но все эти годы уже будут обвеяны мудростью, хитростью и, может быть, - жестокостью.

   Выковали из нас - благодушных, мягких, ласковых дураков - прочное железное изделие.

  

  

   Недавно я прогуливался в сопровождении своего импресарио по улицам Праги, погруженный в тихое умиление.

   - О, прекрасная старуха, милая сердцу каждого художника, - думал я, - сколько веков копила ты свои каменные сокровища и как ты ревниво бережешь их, подобно скупому рыцарю...

   - Очень недурной городишко, - прозаично перебил мои грезы импресарио - этот человек с книжкой театральных билетов вместо сердца и с идеалами, заключающимися в красиво отпечатанной афише.

   - По отношению к Праге вы могли бы выражаться почтительнее, - сурово заметил я.

   - Я восхищен Прагой. Чего ж вам еще нужно... Я просветлел.

   - А-а, понимаю. Вам нравятся эти живописные серые дремлющие дома, многовековый сон которых...

   - При чем тут дома... Я восхищен тем, что здесь нет этой идиотской манеры - заклеивать чужие афиши.

   - Черт знает о чем вы говорите! Какие афиши?!

   - Обыкновенные, театральные. Я знал города, где только что наклеишь афишу, как другой импресарио уже бежит и наклеивает на вашу афишу свою.

   - Глупости вы говорите.

   - Нет-с, не глупости. Да вот вам наугад одна из многочисленных историй. Приехали в один город два гастролера и выпустили их импресарио афиши. Вышел один импресарио погулять, полюбоваться на расклеенные афиши - глядь, - а они уже сплошь заклеены его конкурентом... Побежал он домой, взял новые и пошел заклеивать афиши конкурента собственноручно. Только что кончил, видит, идет конкурент с пачкой афиш под мышкой и с ведром клею. Ходит и заклеивает только что наклеенные афиши. Побежал первый домой за свежими афишами и - давай восстанавливать свои нарушенные права. Около одного пункта оба сошлись. Стоят молча друг около друга и клеят. Один наклеивает, другой искоса взглянет на него, да на свеженькую афишу свою и прилепит. Полчаса они так клеили одна на другую - прямо слоеный пирог на стене получился!

   - Чем же кончилось? - спросил я, не на шутку заинтересованный.

   - У первого афиши раньше кончились. Посмотрел он на свои пустые руки, вздохнул, снял пиджак, мазнул по нему кистью и залепил пиджаком афишу конкурента. Обиделся тот за такое нарушение театральной этики да хвать беспиджачного кистью по голове...

   - Убил?!

   - Не особенно. Тот два месяца в больнице пролежал, а этот два месяца в тюрьме просидел. Сенсационнейший процесс был, но в результате оба по хорошему сбору сорвали. Знаете, я запишу, чтоб не забыть.

   - Что запишете?

   - Что в Праге такое хорошее правило - афиши не заклеивать. Приеду в Россию - у себя введу.

   - Мне здесь другое нравится, - задумчиво сказал я. - Очень любят здесь старину и сохраняют ее. Есть дома, которые по пятьсот лет стоят, и их любовно берегут. А у нас в России на старину смотрят, как на рухлядь. Вернусь в Россию - буду пропагандировать сохранение старины. Запишите, чтобы не забыть.

   - Запишу. А потом тут хорошая манера: при пивных заводах есть такие садики - дают только пиво на стол, а сосис