Антропов Роман Лукич - Гений русского сыска И. Д. Путилин

- С Путилиным?! - послышались испуганные возгласы.

   - Да-с.

   - С каким Путилиным?

   - С полковником гусарским...

   - Нет, батюшка, вы ошибаетесь: не с гусарским полковником, а с начальником с.-петербургской сыскной полиции! - громко проговорил Путилин, выходя из-за прикрытия.

   Его внезапное появление было подобно неожиданному удару грома. Громкий крик испуга и изумления вырвался из четырех уст: двух офицеров гусарского полка и двух барышень в подвенечных нарядах.

   - Ах! - прокатился и замер под высокими церковными сводами этот крик.

   Барышни пошатнулись и, наверное бы, упали, если бы их не подхватили офицеры. Бедняжка священник остолбенел и замер.

   Первым опомнился высокий, стройный офицер. Он сделал шаг по направлению к Путилину и гневно крикнул:

   - Что это за мистификация, что это за маскарад? Кто вы, милостивый государь, и по какому праву одеты в этот мундир?

   - Кто я - вы уже слышали: начальник сыскной полиции Путилин, а по какому праву я в мундире, я не обязан вам давать ответа. Я имею право наряжаться так, как мне угодно для пользы дела. А вот мне было бы интересно знать, по какому праву вы изволили облачиться в какой-то плащ, ворваться в церковь и похитить невесту... с усами? - отчеканил гениальный сыщик. Офицер растерялся, опешил.

   - Так как вы предпочитаете невест с усами, господин Неведомский, то я и захватил для вас такую.

   С этими словами Путилин вывел меня за руку и сорвал вуаль с моего лица, которое в эту трагическую минуту было, по всей вероятности, в высокой степени глупо.

   - Рекомендую: девица Сметанина, ваша невеста с усами и даже с бородой!

   Раздался новый крик испуга и изумления. Батюшка, взглянув на меня, затрясся.

   - Свят, свят, свят! - дрожащим голосом вырвалось у него. Нет слов описать выражение лиц нашей странной группы, того

   столбняка, который овладел всеми, за исключением меня и Путилина.

   - Ну-с, господа, что же мы будем теперь делать? Как мне прикажете поступить со всеми вами? По закону я могу вас не арестовывать, - обратился Путилин к офицерам, - так как это - дело вашего военного начальства... Но ваших невест я обязан арестовать вследствие заявления их родителей.

   Обе невесты плакали.

   - И вы это сделаете? - вырвалось у обоих офицеров-женихов.

   - Я обязан.

   - Честное слово, мы этого не допустим!

   - Вы окажете сопротивление? Но не забывайте, господа, что это уже явится тяжким преступлением, за которое вас по головке не погладят.

   Взбешенные офицеры были белее полотна. И вдруг, к моему глубокому удивлению, Путилин громко и весело расхохотался.

   - Вы еще смеетесь?! - рванулся один из женихов, Неведом с кий.

   - Ну да! И знаете, почему? Потому что я нашел счастливый выход для всех вас.

   - Какой?

   - У вас шаферов нет?

   - Вы продолжаете издеваться, господин Путилин?

   - Я вас спрашиваю: у вас шаферов нет?

   - Нет.

   - Ну, так вот позвольте нам с доктором заменить их вам. Живо к аналою, господа, живо! Батюшка, пожалуйте!

   - Как-с? Венчать?! - пролепетал не могущий все еще прийти в себя священник.

   - Господин Путилин! Да неужто? Вы не шутите?! Правда? Оба офицера радостно бросились к Путилину и схватили его руки.

   - Да что же с вами поделаешь теперь? Не везде ведь найдется такой добрый, милый батюшка... Бог с вами, валяйте, но только помните, что о моем шаферстве - ни гугу, а то мне нагорит.

   Оба офицера душили моего благородного друга в своих медвежьих объятиях.

   - Спасибо вам! Ах, дорогой господин Путилин! Голубчик!...

   - Ну, ну, довольно, хорошо! Пустите... А знаете ли вы, что из-за вас Путилин первый раз в своей жизни оскандалился.

   - Как так?

   - Очень просто. Родителям ваших невест я обещал разыскать сих барышень и вернуть их им.

   - Да вы ведь и разыскали! - радостно-возбужденно ответил офицер.

   - Разыскать-то разыскал, да вернуть-то уж их я не смогу. Теперь - это уж ваше дело будет.

   И вот через несколько минут у аналоя началось необычайное венчание первой пары: шафером был Путилин, выследивший и накрывший "преступников-похитителей"!

   Так же повенчали и вторую пару.

   После венчания Путилина окружили и пристали к нему с расспросами.

   - Иван Дмитриевич, дорогой, как это вы унюхали?

   - По обстановке решил сразу, что похищение - романического свойства, по дерзкой смелости и отваге предполагалось, что сделано это людьми военными. У вас, молодая моя красавица, в кармане вашей юбочки записку нашел. Ах, какая вы неосторожная барынька! Разве можно такие записки не уничтожать? Ай-ай-ай!

   Путилин вынул розовый листок бумаги и прочел: "Голубка моя! Посылаю тебе наши гусарские усы. Другого выхода нет, следят за тобой так, что выкрасть тебя можно только из церкви. Поступи, как я тебя учил. Пробудешь немного у меня, потом поедем в Кол. Священник согласился. Целую тебя, твой Владимир Н."

   - Ах! - закрыла лицо руками "молодая".

   - Ну-с, имея в руках сие, остальное узнать было не так трудно... - весело смеялся Путилин. - А вот вас тут захватить еще я не ожидал... - обратился он к другой повенчанной паре. - Я пока выследить успел только ваших друзей, а на вас еще точил зубы.

  

  

   Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь - великое дело... - ласково проговорил тучный, упитанный настоятель-ксендз... N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедательными ширмами предстала высокая, стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. - Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.

   - Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз... - несколько неуверенно начал молодой граф.

   - Почему в последний раз?

   - Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.

   - Но разве женатые не исповедуются, сын мой? - удивленно вырвалось у служителя католической церкви.

   - Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.

   Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.

   - Что ж... - усмехнулся он. - Таких случаев, к прискорбию, немало... Это - дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?

   Молодой граф отрицательно покачал головой.

   - Нет... - твердо произнес он.

   - Как?! Вы...

   Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.

   - Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.

   - И вы? - сурово, гневно спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы {Т. е. ордена иезуитов. Игнатии Лойола (1491? - 1556) был его основателем.}.

   - И я принял это условие.

   Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.

   - Я... я не верю своим ушам... Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите...

   - На исповеди не шутят, отец мой... - серьезно ответил молодой граф.

   - Вы, вы - единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?

   - Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог - не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос.

   - Не смешивайте Господа с церковью! - гневно прошептал исповедник.

   - Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей... - в тон ему ответил взволнованно граф.

   - Берегитесь! Вы богохульствуете.

   Глаза фанатика-ксендза загорелись бешеным огнем.

   - Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство или в иудейство - я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?

   - Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.

   - Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?

   Лицо ксендза стало багрово-красным.

   - Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов... Сколько вы получили наставлений от их попов?...

   - Мне стыдно за вас, отец мой... - отчеканил молодой граф. - Вы - слуга Милосердного Бога - позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.

   - О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы - оптом и в розницу торгующие Богом - вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: "Цель оправдывает средства". И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei glorian (для вящей славы Бога), действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой... Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.

   И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни. Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный... Потом он вздрогнул и резко крикнул:

   - Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как отнесется он к вашему ренегатству.

   - Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?

   - Для спасения погибающей души... для торжества церкви... - залепетал ксендз-иезуит.

   Молодой граф рассмеялся.

   - Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас - "цель оправдывает средства"? Вы вот готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно... и перед знатным, богатым магнатом.

   - Погодите, стойте! - исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. - Я умоляю вас именем Бога отказаться от этого безумного решения!

   - Нет! - резко ответил Ржевусский.

   - Но вы забываете одно, что Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? - свистящим шепотом пронеслось по исповедальне.

   Глаза ксендза сверкали. Что-то молчаливо-угрожающее было видно в этом сверкании, было слышно в этом шепоте.

   - А-а... - отшатнулся от него молодой граф. - Я вас понимаю, святой отец: вы грозите мне местью не Бога, а местью его служителей? Что ж, я и этого не боюсь... Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь - не средние века, что ужасы святой Инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!...

  

  

   Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерами старого барина былых годов.

   - Сколько же прошло уже дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? - спросил посетителя Путилин.

   - Около недели.

   - А почему вы полагаете, что он исчез?

   - Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам ежедневно.

   - Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?

   - Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, как мы прекратили знакомство домами.

   - Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.

   - О, это не составляет ни тайны, ни секрета... Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и "Крулевстве Польскием". Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.

   - Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?

   - Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.

   - Вы не знаете, он имел все-таки объяснение по этому поводу с отцом?

   - Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.

   - Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вашем последнем свидании с молодым графом?

   - Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был бесконечно нежен с моей дочуркой, но я заметил, что он находится в несколько приподнятом состоянии духа.

   - Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?

   - Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.

   - По какому случаю он виделся с ним?

   - Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, он сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но - увы! - с тех пор мы его более не видели. Мы в отчаянии, дорогой господин Путилин. Горе моей девчурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с ним, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого являются тревожные мысли.

   - Скажите: старый граф любит своего сына?

   - Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в кем - самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца - единственный продолжатель "знаменитого" рода Ржевусских, его блестящий представитель, тот, кем можно гордиться. Если вы знакомы с поразительной спесью польских магнатов, с их фанатизмом, вам будет ясна и понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на это загадочное исчезновение бедного молодого человека, которого я люблю, как родного сына. Спасите его!

   Путилин сидел в глубокой задумчивости. Какая-то тревожная

   мысль пробегала по его симпатичному, характерному лицу.

   - Не правда ли, ваше превосходительство, вы не откажете нам с дочуркой в этой горячей просьбе?

   Путилин поднял голову.

   - Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин: вмешиваться официально в это дело мне не только неудобно, но я даже не имею права. У меня нет никаких данных для подобного вмешательства. Во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от отца, а не от частного лица, каким в данном случае являетесь вы; а во-вторых... в Варшаве имеется своя сыскная полиция.

   - Значит, вы отказываетесь? - с отчаянием в голосе воскликнул старый барин.

   Путилин опять задумался.

   - Ну ладно, хорошо. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.

   - Слава Богу! Как мне благодарить вас... - рванулся Ракитин к Путилину.

  

  

   Всю дорогу до Варшавы мы ехали в отдельном купе 1-го класса, Путилин не спал.

   Он был окружен целым рядом толстых фолиантов.

   - Pater noster! Qui est in Coelum... Credo in aeternam vitam {Отче наш! Иже ecи на небесах... Верую в жизнь вечную (лат.)}... - бормотал великий, благороднейший сыщик.

   - Что это, И. Д., никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? - спрашивал я в сильном изумлении.

   - Спи, спи, доктор! - невозмутимо отвечал он.

   Вот и гордая, пышная столица бывшего Польского Крулевства. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она глухо волновалась.

   В роскошном нумере Центрального отеля, где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел крупный орден.

   - Что значит этот парад, И. Д.? - спросил я не без удивления.

   - Я еду сейчас с визитом.

   В великолепной - с белыми колоннами - зале граф Ржевусский заставил очень долго ждать себя. Наконец послышались шаги, в зал вошел старый магнат. Не подавая руки и слегка лишь наклонив полуседую гордую голову, он холодно спросил:

   - Чем обязан видеть у себя пана... пана Путилина? - Он поднес визитную карточку Путилина к самому своему носу, обидно-небрежно вчитываясь в то, что на ней стояло.

   - Сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану... пану Ржевусскому цель моего визита... - ответил ему в тон "пан" Путилин.

   Это простое "пану Ржевусскому" вместо "пану-графу", по-видимому, было равносильно для старого магната удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Голова надменно откинулась назад.

   - Я не знаю "пана Ржевусского", я знаю графа Ржевусского... - резко проговорил он с сильным акцентом.

   - Равно как я не знаю "пана Путилина", а знаю ею превосходительство господина Путилина, начальника петербургской сыскной полиции, - насмешливо ответил ему Путилин.

   - Попрошу вас ближе к цели. Что вам угодно?

   - Прежде всего - сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предоставляю каждому из моих посетителей-гостей.

   Магнат побагровел от неловкости и гнева.

   - Прошу вас... - сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего ленного вассала {Так в Западной Европе в эпоху феодализма называли вассалов, которые получали от сеньора (на условии несения службы) земельное владение или какой-либо другой источник дохода.}.

   - Изволите ли видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Болеслава Ржевусского... - начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.

   - Случайно? Должен сознаться, что случайность играет большую роль в вашей профессии... - саркастически прервал его граф.

   - Вы правы: в деле раскрытия массы преступлений и поимке многих негодяев случай - могущественный пособник правосудию.

   - Ну-с?

   - Узнав об этом, я решил проверить справедливость этих слухов и с этой целью явился к вам.

   - Прошу извинить меня, но... для чего?

   - Для того, чтобы предложить вам свои услуги, раз эти слухи справедливы.

   Путилин чувствовал на своем лице острый, пронизывающий взгляд надменного магната.

   - Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, графа Болеслава Ржевусского.

   - Случайно в зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.

   - Прошу извинить пана... pardon! генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересованы участью пропавшего, как вы говорите, графа - моего сына.

   - Если вам угодно, я скажу вам совершенно откровенно. Очень еще недавно судьба привела меня спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского миллионера-купца Вахрушинского.

   - Я знаю этот ваш блестящий розыск... - почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.

   - Тем лучше. Так вот, услышав об исчезновении вашего сына, у меня мелькнула мысль: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного и сердечного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.

   Старый магнат взволнованно приподнялся с золоченого кресла и стал нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная, глухая борьба происходила в душе этого гордого, надменного человека. Моментами он останавливался, словно хотел подойти и что-то сказать своему непрошеному гостю, но то, что боролось в нем, противилось этому. Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди.

   Вдруг старый граф круто остановился перед Путилиным и хрипло произнес:

   - Да, мой сын, мой единственный сын действительно исчез бесследно вот уже девять дней...

   - И вы не тревожитесь этим исчезновением, граф? Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, пронесся по роскошной зале замка старою магната.

   - А будь вы кто хотите: пан генерал, черт или святой, а я вам скажу, что не тревожусь, особенно потому, что я знаю, где находится мой сын!

   Граф хрустнул пальцами.

   - Вы... вы знаете, где находится ваш сын? - Путилин даже привстал в сильнейшем изумлении.

   - Да. Лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.

   - Вы простите меня, граф, но, ради Бога, почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из того плена, куда он попал по неосторожности или же по неосмотрительности? Еще раз повторяю: мои, может быть, непрошено-нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.

   - Га! - бурно вырвалось у старого Ржевусского. - Вы спрашиваете: почему я не делаю попытки спасти моего сына, мою гордость, мою единственную утеху в жизни. Извольте, я вам скажу тоже откровенно: потому что это - бесполезно, потому что этого плена сам желал и добивался мой сын.

   - Я вас не понимаю, граф... - искренно вырвалось у Путилина. Жилы напряглись на шее и висках старого магната.

   - Его сгубила проклятая любовь! Исчезновение Болеслава - дело рук проклятых Ракитиных.

   - Что?! - переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.

   Граф Ржевусский с удивлением поглядел на него.

   - Что с вами?

   - Вы... вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас, - святая правда?...

   - Я никогда не лгал! - гордо ответил один из варшавских феодалов.

   - В таком случае... я боюсь, что ваш сын действительно или уже погиб, или на краю гибели.

   - Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?

   Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в глазах!...

   - Знаю. Слушайте, граф.

   И Путилин шаг за шагом начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как тот умолял его спасти молодого человека.

   - Это... это - правда?

   Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на лбу.

   - Правда, граф.

   Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.

   - Так... так где же мой сын, ваше превосходительство? - с ужасом прошептал он.

   - Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы подарили ее.

   Граф взволнованно подошел к Путилину.

   - Простите меня. Вы как умный человек отлично поймете те чувства, которые обуревали меня. Я против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве каждый отец не относится любовно-ревниво к своему детищу?

   - Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.

   - Да, да! - рванулся польский магнат к своему врагу - начальнику русской сыскной полиции. - Теперь и я вас умоляю: спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.

   - Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына - если это только не поздно - я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль - "Pro Christo morir" - "умираю за Христа".

   Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:

   - Libertas serenissime? {Свобода, ваша светлость? (лат.).}

   - Amen! - ответил граф. - Аминь!

   Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на пороге показалась фигура упитанного патера, громко по-польски обратился к магнату:

   - Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству...

  

  

   Низкая сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке.

   В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровен, колодок. Чем-то бесконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.

   Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.

   За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидело семь человек, все с характерными лицами католических служителей церкви - иезуитов, в обычных рясах-сутанах.

   - Итак, - начал сидящий посередине за столом высокий худощавый человек в фиолетовой сутане, с резко очерченным лицом, к которому особенно почтительно относились все иные присутствующие, - нам предстоит, св. отцы, сегодня поставить окончательный приговор по делу молодого безумца.

   - Так, ваша эминенция {Титул католических епископов или кардиналов.}, - послышался почтительный ответ заседающих.

   - Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава {Конклав - совет кардиналов, собирающихся для избрания папы римского.} в этом печальном, но необходимом для пользы св. церкви месте? Вам известно со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Да? Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem... на совещание. Я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть присужден. Ваши аргументы, св. отцы?

   - Виновен... виновен... виновен... - раздались голоса.

   - Более мотивированно? - отдал приказ его эминенция.

   - Переход в лоно проклятой православной церкви... Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это - maxima culpa {Величайшая вина (лат.)}, это - измена Христу.

   - И, взвесив все это, какое наказание?...

   Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.

   - Mors... Смерть! - погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал, тайный трибунал "святых" отцов.

   - Sis. Так. Но все это было contra... "против" обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, "за" него?

   - Прошу благословения св. отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.

   - Как?! - в один голос воскликнули заседающие.

   - Виноват, я не так сформулировал мою мысль... - смутился престарелый служитель католического Христа. - Я хотел сказать, что тут - juventas... молодость... Любовь... легкомыслие... кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына... Он оказывал столько услуг нашей св. церкви...

   - Ваши ответы? - обратился к св. отцам его эминенция.

   - Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, - послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. - Во-первых, primo: в это политически-смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз "москальки" обвиняемый готов переменить религиозную веру, то... поручитесь ли вы, св. отцы, что на завтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?

   - Верно... верно... - прокатилось под мрачными сводами.

   - Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается... Ужас объял его душу... Он будет просить о помиловании. Но... Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец-граф предаст нас?... В таком случае для чего же было изобретать название "Unum ets hoc ³ter ad mortem" {"Это единственный путь к смерти" (лат.)}.

   - Верно... верно! Смерть, смерть! - послышались теперь уже возбужденные голоса.

   - Но какая?

   - Я полагал бы... мы думали бы... Поцелуй Бронзовой Девы!

   Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.

   - Это чересчур жестоко... - еле слышно вылетело из-под капюшона.

   - Приведите сюда обвиняемого! - бесстрастно отдал приказ старший из судей - духовных лиц.

   Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам коридора, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.

   - Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! - сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.

   Голова молодого человека гордо откинулась назад. В глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим неведомым судьям и резко спросил:

   - Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.

   - Вы слышите? - прошептал настоятель N-ского костела.

   - Меня обманным образом - по подложной записке - залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу.

   - Вы спрашиваете, кто мы. Мы - тайный трибунал, блюдущий высшие интересы св. церкви... - еще более сурово проговорил его эминенция.

   - Это... что же такое: нечто вроде Совета десяти великой святой Инквизиции? - насмешливо спросил молодой граф.

   Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.

   - Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.

   - Перед... смертью? - вздрогнул Ржевусский. - Вы шутите, св. отец?

   - Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно: вы изрекли ужасную хулу на церковь. Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй Бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.

   - Что?! - воскликнул молодой человек и пошатнулся.

  

  

   Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину этого, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только... в 6 часов утра!

   При виде его вздох радости вырвался у меня из груди.

   Путилин шаг за шагом ознакомил меня со своим визитом к старому магнату.

   - Скажу тебе, доктор, откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью: у меня ведь было нешуточное подозрение на участие в деле исчезновения молодого графа самого отца.

   Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.

   И если я прежде не тревожился за жизнь юноши, то теперь я уверен, что она висит на волоске. Это дело куда серьезнее дела об исчезновении сына миллионера Вахрушинского с "белыми голубями и сизыми горлицами".

   - Как, опаснее даже этого?

   - Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут - смерть, и наверное, лютая, мучительная.

   - Прости, И. Д., но я не вполне тебя понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому графу, с такой уверенностью, точно ты знаешь, где он находится.

   - Да, я это знаю.

   - Как?! Ты это знаешь?

   - Еще раз повторяю, знаю. Знаю так же, как знал на второй день розысков, где находится молодой Вахрушинский.

   - Так, ради Бога, в чем же дело?

   - В том, чтобы найти способ проникнуть туда, где он находится.

   - Разве это так трудно?

   - Поразительно трудно. Не забывайте, что не всегда приходится иметь дело с наивными сектантами-изуверами из простолюдинов или же из мещан-купцов российской закваски. Случается нарываться на диаволов в шелковых одеяниях.

   Я, каюсь, хлопал глазами.

   - Всю эту ночь я выслеживал их.

   - Кого: этих диаволов?

   - Да. Среди них я заметил необычайное волнение: кажется, приготовляются к кровавому каннибальскому пиру. В поисках известных нитей я чуть не утонул в этой проклятой Висле... Однако я еле стою на ногах. Я сосну часа два, а затем мне придется прибегнуть к героическому средству.

   - Ты думаешь обратиться к содействию властей? Мой друг усмехнулся, отрицательно покачав головой.

   - Нет, доктор, это было бы самое нежелательное. К этому прибегнешь ты, если... если со мной случится несчастье.

  

   - Ну, что? - взволнованно спросил граф Сигизмунд Ржевусский Путилина, приехавшего к нему с условленным паролем "pro Christo morir". - Но, Боже мой, что с вами, ваше превосходительство? Вас не узнать... вы ли это?

   Перед магнатом стоял человек с круглым одутловатым лицом без бакенбард.

   - Мои бакенбарды до времени спрятаны, граф... - усмехнулся Путилин. - Дело, однако, не в них, а в вашем сыне.

   - Вы узнали что-нибудь?

   - Да, кое-что и очень невеселое. Ваш сын в смертельной опасности.

   Граф побледнел.

   - Но где он? Что с ним?...

   - В точности я не могу вам этого сказать, да и некогда. Сейчас вы должны предпринять нечто.

   - Я?

   - Да. Садитесь и пишите письмо.

   - Кому? - пролепетал совсем сбитый с толку надменный магнат.

   - Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее: "Любезнейший padre Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу Вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский".

   - Як Бога кохам, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-ского костела?

   - Вы желаете спасти вашего сына? - резко проговорил Путилин, пристально глядя в глаза графу.

   - О! - только и вырвалось у магната.

   - В таком случае я вас попрошу беспрекословно следовать моим распоряжениям.

   - Но что я буду с ним, делать?

   - Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться в замке и провести с вами всю эту ночь... во всяком случае до того времени, когда я приду к вам.

   - А... а если он не согласится, ссылаясь на свои важные нужды?

   - Тогда вы употребите насилие над "св. отцом", то есть попросту не выпустите его из замка, хотя бы для этого вам потребовалось вмешательство вашей челяди.

   - Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! - воскликнул испуганно граф. - Ведь это - скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным?

   - В случае чего - ответственность я приму на себя. Впрочем, если вам не угодно, мне останется покинуть вас.

   - Хорошо! - с отчаянием махнул рукой старый граф.

   Через час перед замком его остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок - и он вышел из замка обратно.

   Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.

  

  

   Два