Главная » Книги

Шмелев Иван Сергеевич - Рассказы

Шмелев Иван Сергеевич - Рассказы


1 2 3 4


И. С. Шмелев

  

Рассказы

  
   И. С. Шмелев. Избранное
   М., "Правда", 1989
  

Содержание

  
   Забавное приключение
   Москвой
   Мартын и Кинга
   Царский золотой
   Небывалый обед
   Русская песня
  

ЗАБАВНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

I

  
   С имением дело наконец выяснилось. Генеральша от­ветила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах ве­сти хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и пере­бить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то на­бивается Провотархов.
   Карасев пробежал эти пустяки, ища главного - сколь­ко просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал ге­неральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное - рядом с его заводом.
   С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стре­мена. Со свояком, москательщиком, скупил он на послед­ние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бри­тым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кноп­ка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недав­но отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.
   Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать "саратовскому болвану" зуба­ми держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было по­нятно, что - "напильниками меня зарезали" да - "этой сталью я ему морду утру",- Карасев приказал готовить ав­томобиль в дорогу.
   После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему де­лу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астра­ми в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо по­слать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопи­лась и жарилась с ребятами на солнце. "Да и ей надо завезти,- подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке,- ждет, шельма..." Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с ко­торым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять "такой пуз". Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:
   - Кто еще там?..
   - Да все ваша.
   На новый звонок он подбежал к телефону, в просты­не, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце "а-ля карман" и ехать на Дмитровку ему никак не придет­ся. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.
   - Нет, дудки-с!
   Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта пер­вая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он уте­шал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, краса­вица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вче­ра миллионер Сандуков, директор четырех банков, высла­ла своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объ­единиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного пу­тейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел ря­дом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревож­но, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.
   Он принялся за кофе - прежде он пил чай с калача­ми- и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. При­казав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:
   - Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!
   Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.
   - К ночи буду.
   Он сунул в бумажник пачку петровок - на десять ты­сяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в че­ках! - прибавил тысячу сотенными - для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя "френч", с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими кон­сервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.
  

II

  
   Во дворе, на боковом подъезде, он не без удоволь­ствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, за­литый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сы­роватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была - шестидесятисильный "фиат", гоночная, приземи­стая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша,- где садятся,- и мягкой окраски лаки­рованного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта "калоша" не нрави­лась и доживала последние дни,- вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англи­чанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на ру­левом колесе, готовый хоть на край света.
   - На завод, к пяти...- бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.
   Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.
   Кашлянув раза два, вынырнула машина из ворот на по­чтительно козырявшего городового, вильнула и заверте­лась по переулкам. С Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажного дома: надо было завезти Зойке деньги.
   Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за ко­фе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.
   - А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...
   Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.
   - Но какого черта этот самовар шляется! - сердито сказал он, высвобождая губы.
   Она наивно вскинула брови:
   - Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с то­бой!- захлопала она в ладоши, давая ему розовые паль­цы-коротышки, которые он называл - "ляпульки".
   - Я на завод, по делу...- сказал Карасев, хму­рясь.- Больше ста верст.
   - И сегодня вернемся?! Нет, я еду!
   Это значит - лететь, как птица, как на гонке.
   - Только с тобой и ни с кем больше! Это ему понравилось.
   - Сегодня мы поедем с кузнечиком! - сказала она за­гадочно, ускользнула от его рук и крикнула: - Одеваться.
   А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисе­еву, чтобы немедленно приготовили "компактный дорож­ный завтрак". Потом терпеливо шагал и думал: как, одна­ко, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалует­ся, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки - "да скорей лее, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?" - все это приятно щекотало. Он прислушивал­ся и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, куп­ленного за двести рублей,- "это будет наш маль­чик",- сказала Зойка,- и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ко­вер пятьсот, за тигровую шкуру - не настоящую, но кто разберет! - триста.
   - Сейчас! - крикнула Зойка, и лицо Карасева заси­яло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-куз­нечик.
   Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... бо­сая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний "святой чертенок": это был кузнечик с головкой женщины, драз­нивший его яркой окраской рта" и тонко тронутыми на­водкой прелестными синими глазами.
   Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.
   - Нравится?..- спросила она задорно и упорхнула в переднюю.
   В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сли­вочным зайчиком, а она шепнула:
   - А к ночи ко мне?..
   И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почув­ствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!
   И швейцар, распахнувший парадное, и господин по­чтенного вида, с портфелем, и даже шофер - все смотре­ли, как эта зеленая женщина порхнула в автомобиль. Все дивились ее стройным ногам в тугой розоватой лайке, по­чти дб колен открытым зеленой юбкой, тонкой и воль­ной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, лег­кой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.
   - Сейчас половина третьего,- сказал он шоферу.- К семи чтобы на заводе.
  

III

  
   По дороге они захватили "компактный дорожный зав­трак", тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и пита­тельное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом "брефест", которое Карасев насмешливо переделал в "брей-хвост".
   Вынесло на шоссе - и открылся синий простор в позо­лоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем сле­пило с прудков и луж;, радовало красной тряпкой на пряс­ле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом пер­вой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кула­ками настороженного шофера мягко заносилась она на за­воротах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз от­швыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.
   - Ах! - крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.
   - Ходу! - заревел Карасев, перегнулся к бурому за­тылку шофера и поднял щиток от ветра.
   Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежа­ли, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки,- стога ли, избы ли,- не видать.
   - Свежо-о?! - крикнул Карасев Зойке в лицо, чмок­нул и прикрыл пледом.- Дудуська-а!..
   Слова срывались и уносились ветром.
   Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам - эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!
   - Ходу!!
   Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зе­леными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и оста­новиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебира­ли копытцами.
   - Гони к чертям!
   А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полу­шубке и продавленном котелке; уставился иконным ли­ком на Карасева и попросил на табак.
   - Гони чертово стадо! - крикнул на него Карасев, за­дрожав щеками.
   - Чертово-то без ног бегает, черта возит...- сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.
   Выехали,- и только теперь Карасев заметил, как пу­сто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засве­жело и засинело впереди, справа.
   - Я совсем замерзаю...- кисло сказала Зойка.- Ниче­го интересного...
   - Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!
   Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказа­лось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.
   - Теперь скоро.
   - И почему без верха! Предпочитаю каретку...
   - Это гоночная машина... портить фасон! Да и не ду­мал, что тебе вздумается ехать.
   - Не знаю уж, кому вздумалось! - сказала она капризно.- Ваши затеи все.
   От синевы справа сильней наливало ветром, и по се­рой полосе было видно, что там идет дождь.
   - При чем тут мои затеи! - ворчнул Карасев, чув­ствуя на лице первые брызги.
   - Ах, оставьте!
   У ней покраснели глаза и заслезились.
   - Ходу!
   Опять неслись по пустой дороге, словно чем даль­ше - меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.
   - Как бы не перехватил, черт...- забеспокоился Ка­расев, вспомнив по лесу о Провотархове.- Надо было те­леграфировать! Да или нет? - загадал он Зойке.
   - Ах, отстаньте... Ну да, да! Она знала эту его привычку.
   Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, пере­кусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Те­перь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый - конъюн­ктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюн-ктура. И уж не до­ждаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.
   - Что ты записываешь? - полюбопытствовала Зойка.
   - А чтобы Зойке потеплей было...- наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.
   - Ужо поговорим! - крикнул он в душивший его ве­тер, а ей послышалось: "В Рим!" - и она крикнула:
   - Поедем в Рим?! да?!
   - К черту на рога! - во весь дух крикнул он и хлоп­нул шофера по плечу: - Ходу! предельную!!
   Шофер отмахнул затылком - весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что - не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже - вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть - ходу! - дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.
   Лопнуло колесо под Карасевым.
   Шофер молча вылез, молча достал из ящика инстру­менты и полез чиниться.
   - Ужасно хочется есть...- сказала Зойка.- Должно быть, я промочила ноги.
   Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.
   - Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.
   Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего - черт с ними! - пола­скал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало на­стойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять ка­пюшон.
   - Ой-ой-ой... - истерично засмеялась Зойка. - Ужас­но ты похож на моржа!
   - А ты на кого похожа!
   Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкрас­ка смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хму­ро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.
   - Ну, скоро ты там?! - крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.
   - Выдумали катать в какой-то калоше! Только маль­чишкам ездить в ваших коробчонках...
   - Эта "коробчонка" стоит восемнадцать тысяч! - обидчиво сказал Карасев.- Ее и сандуковская не накроет.
   - О господи... Да у него салон, спать можно!
   - Только о постелях и думаете...
   - Ах, вот что!..
   Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.
   - Нечего дуру строить... погляди на себя!
   Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пу­зыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый стран­ник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо приглядел­ся и попросил басом:
   - Капните пятачишко, господа аристократы...
   Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.
   - Еще потягаюсь, кто дармоедней...- сказал стран­ник и тоже плюнул.- Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!
   Шофер уныло сказал - готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у гене­ральши!
   - Чего болтал тебе Сандуков?
   Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собрав­шейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:
   - Это еще что?!
   - А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?
   Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спе­реди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло це­лым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло до­ждем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.
   - Тише!..- пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.
   И вдруг загремело, словно застучали железные кузне­цы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.
   - Что еще?!
   Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.
   - Какого еще черта...
   - Ехать дальше нельзя...- объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.
   - Почему нельзя?! - крикнул Карасев, грузно поды­маясь в ковше.
   Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:
   - Баббит...
   - Что это?! - спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.
   - Баббит...- растерянно повторил шофер.
   - Так исправляй, черт возьми!
   Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшип­ники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засо­рилась масленка и не подавала масло... Перегрелись под­шипники, и баббит растекся...
   - Значит, совсем болван?!
   И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объ­яснял про подшипники и опять повторил - баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.
   - У меня лужа под ногами! - крикнула Зойка.- Вот ваша проклятая ловушка!..
   Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зе­леноватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.
   - Вот...- сказал Карасев растерянно,- придется идти пешком.
   Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умев­шие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они нача­ли говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:
   - Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..
   - Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не на­ворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!
   Карасев вылез из машины.
   - Я вам докладывал, где брать масло...- плаксиво сказал шофер.- Я вам докладывал, жульническое пошло масло...
   Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и по­тыкал:
   - Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!
   Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни - Труски или Хруски - верст восемь. Место было унылое. По сторонам тя­нулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается кня­жеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и име­ние генеральши.
   - Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...
   - Никуда не пойду! - крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать
   телегу. Карасев подумал.
   - Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...
   - Так точно-с,- сказал шофер.- Пили из речки.
   Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.
   - Останешься при машине,- сказал Карасев шофе­ру,- а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.
   Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.
   - Вылезай,- сказал.- Там обсохнем.
   Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо,- так заляпало ее грязью,- и отрях­нулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мо­крую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщил­ся и помурлыкал.
   - Дернул же черт меня...- ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал пле­чами и крикнул:
   - Да погоди... взять же надо!..
   Вытащил чемодан и компактный завтрак - теперь он был очень кстати - и побежал догонять Зойку. Приоста­новился и послушал - может быть, едут? Не было ничего слышно,- только шуршал по болоту дождик.
   - Вот проклятая сторона... как передохли!
  

IV

  
   Путаясь в долгополой непромокайке, давно промок­шей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как бо­лотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.
   - Ничего, дудуська...- одобрительно замурлыкал он,- сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей - и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!
   - Ужасно,- примирительно сказала она.- Даже ко­фе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...
   - Да уж собьемся как-нибудь, справим...- в тон ей плаксиво сказал Карасев.- Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим...- продолжал он смачно, поглядывая на баульчик.- А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... ма­ленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком - и катай по го­рам, по пропастям! Сколько народу погибает!
   - Замолчите, глупо! - крикнула Зойка, убив ногу о камень.- Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами ва­шими!
   - Вы no-тише... вам эти "жулики" деньги платят!
   - Деньги!..- крикнула она вне себя.- Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!
   - Халда - халда и есть,- крикнул Карасев, отшвы­ривая ее руку.
   Они остановились в луже и переругивались, припоми­ная все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что при­крылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и та­скалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обса­ленными актеришками и лакеями, со всякими котами!
   - Смеете оскорблять меня?! актрису?! - крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.
   - Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...
   Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.
   - Ну тебя к черту!
   Так они постояли под неустанным дождем, поругива­ясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.
   - Пойдешь наконец?! - крикнул Карасев и реши­тельно двинулся вперед.
   Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.
   - Вот он, лес...- сказал Карасев, прислушиваясь к гу­лу.- Где-то тут и сторожка...
   Но как ни вглядывался,- ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.
   - Надо перебраться на пашню, оттуда видней...
   Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.
   - Но я же боюсь одна! - крикнула Зойка.
   Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щико­лотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было вид­но, как мотались мохнатые лапы елей - вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки - та­инственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.
   - Я не пойду...- робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.
   - Зачем нам туда, мы краем...- нерешительно сказал Карасев. - Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.
   Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой ста­рой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы,- еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.
   - Угол! Да где же сторожка?..- неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.
   Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.
   - Там кто-то стоит...- пугливо шепнула Зойка.
   Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвиж­но, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.
   - Мужик...- сказал Карасев.- Окликнуть?..
   И позвал нерешительно:
   - Эй, дядя!
   Мужик и не шевельнулся.
   - Да это же... куст!- с облегчением сказал Карасев, разлядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.
   - Вот черт, совсем на морду похоже...- сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:
   - Сто-ра-аж!!
   Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза - ближе и дальше - отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.
   - Говорил, что есть! - крикнул радостно Карасев, разхмахивая чемоданом.- Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.
   Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная со­бака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде че­моданом и продолжая кричать:
   - Сто-ра-аж!
   Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в ра­му. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматрива­ясь, кто там.
   - Какого лешего...- разобрал Карасев недовольный голос.
   - Отворяй, Никита! - крикнул он голове.- Лошадей нам нужно!..
   И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:
   - Кто такой... ты, что ль, Пашка?
   - Не Пашку, а лошадей нам нужно! - весело сказал Карасев.- Гони Никиту за лошадьми.
   - Чтой-то, го-осподи...- подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку.- Микиту?!
   - Ну, разговаривай... Светить бы надо! - крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.
  

V

  
   В избе было угарно, жарко и крепко накурено махор­кой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в сине­ватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадь­ми. И сейчас же все разглядел.
   Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза - так они были тусклы - и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Ря­дом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и празд­ничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торо­пясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:
   - А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.
   - Гулянки им...- грубо сказал солдат.
   Зойка состучала с башмаков грязь и присела на ска­мейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо рас­стегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:
   - Вот что, братцы... А где же Никита?!
   - Был Микита - теперь Максим...- хмуро сказал лесник.- Где ж ему быть - чай, воюет! А вы кто такой?
   - За лошадьми послать надо! - сказал Карасев на­стойчиво.
   - А вы... кто такой!! - возвысил голос лесник, трях­нулся и поднял голову.- Чиновник... или што?!
   - Прошибся... адрестом! - крикнул пьяно сол­дат.- На пункт надоть!
   Карасев прикинул - помягче надо.
   - Я-то кто? - сказал он с усмешкой.- Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.
   - Сам Карасев! Слыхали...- пригляделся, тараща глаза, лесник.- Зять у тебя служил... слыхали...
   Тут подошла баба.
   - Как же, зятек служил...- сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника.- Еще когда прого­рали, жаловнишка не платили...
   Карасев надул щеки.
   - Так вот... за лошадьми бы послать...
   - Теперь раздулся...- сказал лесник, руки в бо­ки.- Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша...- выругался он к солда­ту,- Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве... двоих родила!
   Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: - Хха!
   - Ну, так лошадей надо! - возвысил Карасев го­лос.- Кого-нибудь послать надо... заплачу.
   - А вот нету у нас посланников...- подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. - Чай вот пьем! Что, барышни... аи намокши?
   - Пришла вошь - вынь да положь! - сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.
   - Чай чаем,- нахмурился Карасев на солдата,- а у меня дело казенное!
   - Деньги-то казна делает, знаем...- отозвался лесник, продолжая пить чай.
   - Сами казенные...- сердито сказал солдат.- Бери ероплан - вот те и... весь план!
   - Во какой браток - ирой! - обрадовался лесник.- С им тру-удно! Ему хрест даден!
   Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.
   Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-не­складеха, в синей рубахе и в пиджаке,- до этого он ле­жал на лавке,- отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:
   - Чего такой?..
   - Во какой! - так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде.- Деньгами оделяет! - крякнул он парню.- Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, ба­рышни, мы ругаться не дозволяем...
   Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связы­ваться,- и спросил с сомнением уставившегося на него парня:
   - Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.
   Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за со­бой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.
   - Желаете... ружье продаю?..
   Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар,- что-то такое празднуют.
   - Не желаете... наплевать! - выговорил после разду­мья парень.
   - Не ночевать же здесь!..- капризно сказала Зойка. Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела
   она у печки. На нее глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив го­лову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и еще чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув все, Карасев тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постегивает до­ждем в окошки.
   - Не желаете... наплевать...- повторил парень, возя ружьем.
   Баба выхватила у него ружье и сунула под лавку.
   - Куда ж им таким... пьяные!
   - Шуми не шуми - некому! - отозвался лесник на настойчивое требование Карасева.- Вот браток у меня пришедчи... в моем дому... еще племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! - погрозил он к парню.
   - Обязательно...- сказал парень.- И его сиятель­ства... гоф... гов... менстера... Язык не тово...- растянул он в улыбку рот и замотал головой.- Гоф... гофнейстера! - крикнул он радостно.
   - Будет с им толковать... энту сюды зови, чай пить с нами! - сказал солдат, но лесник остановил рассуди­тельно:
   - Барышни... им слушать такое не годится.
   - Видали барышнев... За мной сама графыня ходи­ла... я у ей руку целовал, она меня... хрестила!
   - Не ругайся! - крикнул Карасев.
   - А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь не­ту... Пострашней тебя видали... дерьмо какое!
   Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.
   - А ты, господин Карасев, не шуми... в моем до­му! - сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. - Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму... семь верст в Хруски надоть?..
   - Бабу сгоняй, дам пятерку.
   - Аи уж сбегать, Максим Семеныч! - всполохнулась баба.- Какие деньги сулят!..
   Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив бе­лые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.
   - Чисто короли какие... От всего могут откупиться!..- выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. - Что тебе наша баба, лошадь?!
   Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое ли­цо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза - так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщи­лось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.
   - Прихватило,- понизил голос лесник. - Почки у его сгнили.
   Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к две­ри, но лесник окликнул:
   - Марья, постой! Как это так... праздник, у меня бра­ток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи... Не желаю!
   - Чего ж ломаешься?! - крикнул Карасев.
   - А вот... не желаю! Браток вроде как помирать явился... в моем дому... во какое дело...- вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар.- У его ноги водой пошли... как его почитать надо! а?! - поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке.- Становь опять самовар! - крикнул он дожидавшейся у двери бабе.- Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать...
   Баба сердито сорвала шаль и ш

Категория: Книги | Добавил: Ash (12.11.2012)
Просмотров: 1571 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа