Рекемчук Александр Евсеевич - Все впереди

   Дом, охваченный пламенем вызревшей рябины и осенних листьев, стоял на прежнем месте. Он и выглядел по-прежнему: первый этаж кирпичный, второй - бревенчатый.

   Алексей Дённов очень обрадовался тому, что дом стоит на прежнем месте. Хотя дома преимущественно всегда стоят на прежнем месте.

   Он просунул два пальца за ремень, согнал назад мягкие складки гимнастерки и постучал. Всего три раза. Остальные тридцать три достучало сердце.

   Но открыла не Таня. Дверь открыла Кирилловна - Танина мать. Старуха долговязая, сутулая, в очках. Она через эти очки долго разглядывала Алексея. Постарела, должно быть, если не узнаёт...

   - Заходи, Алеша. Здравствуй, - сказала Кирилловна.

   И тут же повернулась спиной, отошла к печи, углубилась в лохань со стиркой.

   В комнату она Алексея не повела, и Алексей остался в кухне, присел к столу, застланному рыжей клеенкой, пристроил фуражку на колено.

   - Ну как живете? - спросил он.

   - Хорошо живем, - ответила старуха.

   Она переложила белье из лохани в закопченную выварку и поставила все это вариться на плиту. Оттуда тотчас повалили клубы серого пара, горького, как мыло.

   - А Таня где же? - спросил Алексей.

   - Придет скоро. На работе. Она до полвосьмого...

   - Закурить можно? - сразу оживился Алексей и достал из кармана пачку "Севера".

   - Нельзя, - сказала Кирилловна. - Нельзя курить.

   Она отерла руки фартуком, перевязала косынку, подошла поближе:

   - Ты что же, отслужил свое?

   - Демобилизован досрочно. В числе миллиона восьмисот тысяч.

   - А служил где?

   - В Германии...

   И заволновался:

   - Писем моих разве не получали? Таня разве не получала?

   Кирилловна фартуком провела по клеенке, присела, пожевала губами:

   - Ты вот скажи, как они теперь, немцы, - смирные?

   - Всякие есть.

   - А живут не голодно?

   - Нет. Сытно живут.

   В смежной комнате зашуршало, пискнуло. Кирилловна поднялась и пошла.

   "Котят завели, что ли?"

   В приоткрытую дверь Алексей увидел очень знакомый столик под кружевной салфеткой. На нем - ваза с бумажными цветками, пузырьки и коробки. Овальное щербленое зеркало. В раму воткнута фотокарточка.

   Сразу в груди и горле потеплело. Алексей для верности пригляделся острее, но и без того все ясно: его портрет. Присланный первым письмом - погоны еще без ефрейторской лычки.

   Лицо смугло и светлоглазо. Узкий, отчеркнутый складкой подбородок, щеки, приникшие к челюсти. Жесткие вихры...

   Алексей вынул гребенку и стал причесываться.

   Тут снова зашла Кирилловна, увидела и спросила:

   - А что, солдатам нынче зачесов не состригают?

   - Разрешается.

   Старуха поверх очков рассмотрела Алексеев зачес.

   - Красивше, конечно, - то ли одобрила она, то ли осудила. - Никакую немку там себе не завел?

   - Нет...

   От такого подозрения щеки Алексея потемнели. И он добавил:

   - За такое - трибунал. Там строго.

   - Ну и хорошо, когда строгость! - осердясь вдруг, загремела кочергой в печи Кирилловна.

   В соседней комнате опять зашевелилось и запищало. Старуха швырнула кочергу, пошла туда.

   "Не в духе, значит".

   На крыльце застучали каблуки. Визгнула дверь. И вошла Татьяна.

   Таня.

   Первый шаг: она как будто рванулась к нему. От сияния расширились большущие зеленые глаза. Встрепенулись по-птичьи руки с расставленными пальцами.

   - Алеша...

   Второй шаг был короток, от ноги к ноге - и запнулась. Руки отпрянули, сробев. Резкие борозды пошли над бровями, и потухли глаза.

   Алексей встал, уронив фуражку, ожидая третьего шага.

   А третий Танин шаг был спокоен и тверд. Глаза уже прямо, с дружеской лаской смотрели в его глаза. Протянулась рука...

   - Здравствуй.

   И Алексей увидел то, что так любил видеть: как внутрь отражаются ресницы в Таниных глазах; почти ощутил на губах шелковистость ее щек; ноздри уловили знакомый, яблочной свежести запах, который всегда был с ней.

   ("Чудак человек, - не раз хохотала Таня, когда он расспрашивал об этом запахе. - Я же в карамельном цехе работаю!..")

   Так они постояли, не разнимая рук, вероятно, секунды две или три. Потом Таня отняла руку и стала торопливо стаскивать с себя шелестящий молочного цвета пыльник.

   Погоди. Я сейчас, - сказала она.

   И пошла туда, в комнату.

   Алексей уселся на прежнее место. Теперь он мог ждать сколько угодно. Таня была здесь, рядом. Ее давно - целых два года - не было рядом с ним. Сколько раз он уже, мысленно, переживал эту встречу: шаг за шагом. Только не знал, что так звенит в ушах, когда снова берешь в свою руку руку любимой девушки.

   Он теперь мог ждать сколько угодно. Но все же караулил глазами приоткрытую дверь.

   Там - знакомый столик под кружевной салфеткой, пузырьки и коробки. Овальное щербленое зеркало с фотокарточкой в раме, а в зеркале - Танина рука, округло охватившая желтое одеяльце, и обнаженная, белая, полная, слегка колышущаяся грудь...

   Алексей Деннов зажмурился и отвернулся.

   Он никогда не видел этой голой груди. Он много раз целовал и обнимал Таню: здесь, в доме, и там, в Краснозатонском парке, в акациях, на берегу. Но он еще не видел этой груди.

   И Алексей понял, почему же он ее видит теперь, что там в одеяльце, все понял.

   Потрескивала печь. Скрипели над головой часы-ходики. Пальцы Алексея негромко выстукивали по клеенке. А глаз он все не открывал.

   Открыл он их только тогда, когда почувствовал, что Таня стоит рядом.

   Она стояла рядом и держала на руках - солдатиком - человечка в чепце и желтом одеяле. Человечек смотрел на Алексея, замахивался ручкой. Глаза у человечка были зеленые, но мутнее Таниных, нос утопал промеж щек...

   - Его Алексеем зовут, - сказала Таня, улыбаясь. - Это в честь тебя, - добавила уже без улыбки и значительно поглядела на Алексея.

   Из комнаты, еще сильнее ссутулившись, вышла Кирилловна, кинула за печь смятый ворох тряпок, прошла, не взглянув, через кухню, резко захлопнула за собой дверь. Потом и другую дверь - снаружи. И еще третью - калитку ворот.

   Человечек в чепце испуганно прильнул к Таниной шее. А Таня вздернула подбородок, но продолжала смотреть на Алексея, слегка раскачиваясь из стороны в сторону: баюкала.

   Алексей потер лоб ладонью. Откашлялся:

   - Как же это... получилось?

   - Не знаешь, что ли, как дети получаются? - закричала на него Таня.

   И опять стала раскачиваться из стороны в сторону. Алексеев тезка, видимо, засыпал возле ее шеи, калачиком завернув руку себе за спину. Осторожно переступая, Таня протиснулась в щель приоткрытой двери, и Алексей увидел в зеркале ее склоненную спину, локти колдующих рук.

   Потом снова вышла к нему. И сказала:

   - Хочешь, провожу?

   У калитки, на утлой скамье сидела Кирилловна. Поглядела на них. Только не так, как бывало - на обоих сразу, а порознь: сперва на Татьяну, затем на Алексея.

   - Отец на пенсию не вышел? - спросила она.

   - Вышел, - усмехнулся Алексей. - Мамаше непривычно, что отец сидит дома, с утра до вечера ругаются. Потеха...

   - Ты заходи, Алеша, - помолчав, пригласила Кирилловна.

   Алексей не очень уверенно кивнул. А сам почувствовал, что, может, следовало бы и добрее - надольше попрощаться с ней. Неплохая все же старуха.

   Был вечер теплый, уже осенний, без ветра. Еще не до конца стемнело, а фонари зажглись. Окраинные старые деревья гнули над заборами поредевшие, сквозные кроны. Лиловые космы всякого уличного дыма - скопилось за день - недвижно висели над крышами. Темной заплаткой застыл в небе квадрат запоздалого бумажного змея, будто его там позабыли и ушли спать. С глубоким гулом все одно и то же кольцо вычерчивали алые огоньки над ближним аэродромом.

   Алексей и Таня вышли переулком на Кооперативную. Здесь громыхали трамваи, светились витрины с тыквами и помидорами, возле кино спрашивали лишний билетик.

   Навстречу все шли неторопливо прогуливающиеся пары. Рука об руку. Алексей подумал, что здесь как-то неловко идти просто рядом, и тоже взял Таню под руку. Она на это ничего не сказала.

   У некоторых подъездов и подворотен, стайками, в светлых платьях, стояли девушки. У других - в темных костюмах - парни. В одной такой кучке высокий парень бренчал вполруки на гитаре, остальные смотрели на струны.

   Когда Алексей и Таня поравнялись, парень бренчать перестал, приподнял за козырек маленькую кепку и сказал Тане:

   - Привет.

   Она, не повернув головы, ответила.

   Может, Таня локтем почувствовала, как вздыбились мышцы согнутой руки Алексея, - она медленно повернула к нему бледное от фонарного света лицо, свела брови, сказала спокойно:

   - Это не он.

   Долго шли молча. Потом Таня спросила:

   - Ты, Алеша, где думаешь устраиваться?

   - Не решил еще, - оживился Алексей, потому что его и самого этот вопрос, конечно, интересовал. - Я ведь служил в танковых, ремонтировал моторы. Теперь в дизелях разбираюсь. Хотелось бы к технике поближе... А тут местпром, глухота. На сахарных заводах работа сезонная. - Засмеялся: - К вам, что ли, на кондитерскую идти?

   - Не надо к нам.

   - Не пойду... Я еще в армии думал - совсем адрес сменить. На Урал или в Сибирь. Ребята разъезжались, очень звали: там знаешь какие дела!

   Алексей выпростал руку, достал папиросу, зажег. Добавил глуше:

   - Только тогда я рассчитывал - вместе. С тобой.

   Кооперативная улица кончилась, упершись в Береговую. И здесь они остановились, прислушались, как плещется, омывая сваи, небыстрая речная вода.

   - Алеша, я тоже хочу, чтобы ты уехал. Даже не советую - прошу...

   - Мешать буду? - зло скрежетнул зубами Алексей

   Таня открыла рот - ответить, но раздумала и только вяло махнула рукой: мол, разве иное услышишь?

   Деннов, ощущая в пальцах мелкую, вырвавшуюся только сейчac, поганую дрожь, почувствовал, что, если она, Татьяна, заплачет, он может ударить ее...

   Но Таня не заплакала. Она открыто смотрела на него. И уже упрямо повторила:

   - Ты уезжай. Прошу.

   Алексея почему-то обрадовало это ее смелое упорство. Ведь такой он ее и знал, еще девчонкой. Настойчивой, смелой и правой даже тогда, когда не права. Большая потеря - потерять такую.

   А может быть, Татьяна... все-таки вместе?

   Похоже, будто она знала, что он так скажет. Но ответила, не колеблясь:

   - Нет. Ни к чему. Ничего не поправишь, Алешка... Езжай один. У тебя - все впереди

   "Потерять. Потерять такую - вот что впереди... Или уже позади?" - соображал Алексей, часто глотая дым папиросы.

   - И еще, - сказала она. - Чтобы все было ясно между нами. Только ты, ради бога, не засмейся... Я тебя одного любила. И люблю. И буду. Слышишь?

   Они опять засияли и стали шире - большущие, светлые даже в темноте глаза.

   Из-за угла выполз крутодугий, ворчливый трамвай без прицепа. Замер, будто споткнулся о стык. Нетерпеливо звякнул.

   - До свиданья, Алеша...

   Таня резко повернулась и побежала к вагону.

   Алексей видел, как она успела вскочить на подножку, отвернулась, чтобы не смотреть, от окна, раскрыла сумочку и протянула кондукторше монету.

   Набирая скорость, трамвай ушел.

   Алексей Дешюв сосредоточенно докурил папиросу и швырнул окурок в воду.

   Паспорт новенький. С гознаковским, денежным хрустом пролистываются страницы.

   "Действителен... Гогот Борис Борисович... 1928-й... выдан... номер..." Фотокарточка владельца: гривка на лбу, глаза лучатся трогательной чистотой, выражают сыновнюю любовь к сотрудникам паспортного стола и вообще - к милиции.

   - Свежий документец. Приятно в руки взять, - хвалит товарищ Сугубов.

   Затем переводит взгляд с фотокарточки на владельца. Гривка на месте. И глаза по-прежнему выражают любовь, только теперь к нему, товарищу Сугубову, а в его лице - ко всей системе организованного набора рабочей силы.

   - Трудовая книжка? - мягко интересуется товарищ Сугубов.

   Тот, конечно, разводит руками:

   - Нету.

   И еще улыбается, стервец.

   Для товарища Сугубова, уполномоченного областного управления оргнабора, вопрос ясен вполне. Подобных типов он немало встречал на своем веку.

   Все просто и увлекательно, как сказка про белого бычка.

   Человек вербуется, предположим, на Дальний Восток, ловить рыбу лососевых пород. Ему выдают аванс, покупают плацкартный билет, ставят в паспорте штампик "Принят на работу туда-то" и счастливо доехать!

   Прибыв на место, человек получает подъемные в размере, предусмотренном договором, прилежно изучает правила техники безопасности, садится в поезд (желательно ночью) и отбывает в неизвестном направлении. Затем он избавляется от паспорта, сунув его, например, в печку. Обращается в милицию и, уплатив положенные сто рублей штрафа за утерю паспорта, получает новый - уже без штампика. Подытожив сальдо в свою пользу, человек опять отправляется в отдел оргнабора (разумеется, в другой)...

   Да, товарищу Сугубову отлично известны все эти ходы-выходы.

   "Значит, обмануть хочется?" - прищуренным взглядом спрашивает товарищ Сугубов и постукивает карандашиком, поставленным торчком.

   "Хочется", - признается встречный взгляд.

   "А если взять тебя сейчас за холку, и знаешь - куда?"

   "Куда?"

   Здесь, однако, ход мыслей товарища Сугубова принимает несколько отвлеченное направление.

   Два дня назад ему переслали специальное письмо комбината "Севергаз" - одного из постоянных клиентов областного управления оргнабора. "Севергаз" просит ускорить вербовку рабочей силы. Но, подтверждая особые льготы для поступающих на работу - двойные подъемные, двойные ставки, двойной отпуск, - комбинат ставит особые условия, с которыми просит ознакомить нанимающихся.

   Письмо из комбината "Севергаз" лежит в столе товарища Сугубова. На столе лежит чистый лист бумаги, и он постукивает по нему карандашиком - уже плашмя.

   - Трудовой книжки, значит, не имеется? - снова спрашивает Сугубов. И, понимающе кивнув, объявляет: - "Севергаз". Устраивает?

   Судя по искоркам, метнувшимся в глазах Гогота Бориса Борисовича, его все устраивает. Но солидности ради он осведомляется:

   - Это где же? Якутия?

   - Коми АССР, - твердо сообщает парень, сидящий поодаль, у окна.

   Сугубов мгновенно переносит прищур на парня. Рыжий парень, абсолютно рыжий, а также рябой и губастый. Рослый и значительный в плечах.

   - А вам что, случалось бывать в Коми республике?

   - Был случай. Три года провел.

   - По какой статье? - живо интересуется товарищ Сугубов.

   - А вот я анкету заполнять буду - прочтешь! - без особого дружелюбия переходит на "ты" парень.

   Он тяжело ерзает на стуле, оглядывается и багровеет - настолько возмутила парня проницательность уполномоченного по оргнабору.

   Но Сугубов не обижается:

   - В "Севергаз" не имеете желания?

   - А что? Могу. Места очень приличные. Город большой, на железной дороге... Зря я там сразу работать не остался.

   - Фамилия?

   - Бобро Степан Петрович.

   Две птички появляются на бумаге.

   День выдался, несомненно, удачный. В комнату то и дело, стучась и без стука, входят люди. Осмотревшись, рассаживаются. Уже по комнате плывут синие завитки табачного дыма и соседские разговоры:

   - Какой "Севергаз"? Не слыхал...

   - В двойном размере? А не врет?

   - Далеконько все же...

   - Свояк поехал, не жалуется...

   - Баб, говорят, там нисколько нету.

   - Ну, этих, положим, везде избыток.

   - Жильем-то как - обеспечивают?..

   - Да, и двойной отпуск, - погромче, для всех, беседует с очередным посетителем Сугубов. - Вот здесь распишитесь... Бланочек? Пожалуйста...

  

   Алексей Деннов сидел и ожидал своей очереди. Ожидал, вертя в руках фуражку. На околыше фуражки выделялся пятиугольник невыцветшего бархата - там раньше была красная звезда. Теперь нету: штатским она не положена. Латунные пуговки по бокам потускнели, а одна даже позеленела с краю. Алексей поглядел на рукав - и там пуговицы имели померкший, окисленный вид.

   "Черт, всего две недели из армии, а до чего опустился..."

   И он тотчас решил принять меры. Вынул из кармана дощечку с прорезью посередине, в прорезь продел пуговицу. Из другого кармана достал зубную щетку без ручки с густо-зеленой щетиной, вымазанной особой мазью, известной только ювелирам и солдатам: крокус называется. И стал этой щеткой драить пуговицы. Одна за другой вспыхивали они солнечным, фанфарным блеском.

   - До чего интересно!

   Алексей повернул голову. Рядом с ним, оказывается, сидит девушка и наблюдает, от нечего делать, как он драит пуговицы. Смуглая, с темными, очень густыми, даже на вид, волосами. Так себе девушка - толстопятенькая.

   Алексей, конечно, ей ничего не ответил, только яростнее деранул щеткой по пуговице. Пуговица оторвалась и покатилась.

   Девушка тихо засмеялась. Первая успела нагнуться, подала пуговицу Алексею.

   Но Алексей не смутился. Солдата ничем не смутишь: он тут же перевернул фуражку вверх дном и оттуда извлек иголку с ниткой. И стал пришивать.

   Пуговица, как на грех, отскочила от рукава, и пришивать ее, не снимая гимнастерки, было несподручно. А снимать гимнастерку в такой обстановке Алексей не решился.

   - Дай-ка, - сказала маленькая девушка и отняла у Алексея иголку вместе с ниткой. От нитки она тут же оторвала кусочек и стала совать его Алексею в зубы.

   - Зачем это? - удивился Алексей.

   - Чтобы память не зашить, - объяснила ему девушка. - Примета такая, когда на человеке зашиваешь.

   "Вот еще ерунда", - подумал Алексей. Но нитку она ому все же в зубы затолкала. Так он и сидел с ниткой во рту, пока эта толстопятенькая пришивала ему пуговицу.

   А тут как раз подходит его черед беседовать с уполномоченным.

   - Я вас приветствую! - приветствует Алексея товарищ Сугубов, отрадно улыбается и даже слегка отделяется от стула - тянет совочком ладонь. - Если не ошибаюсь, демобилизованный воин?

   - Так точно.

   Алексей отвечает по-военному. Но уже без армейской звонкости, а с той штатской глуховатостью, с которой говорят "так точно" или "здравия желаю" уволенные в запас. Долго еще говорят.

   - Рад, рад, - говорит товарищ Сугубов Наш золотой фонд! Позвольте документик...

   Изучает. Вроде нравятся ему бумаги Алексея Деннова. Спрашивает сладостно:

   - Что же вы пожелаете? Может быть, "Севергаз"?

   - Дело вот в чем, - говорит ему Алексей. - Куда - это мне не важно. Я служил в танковых войсках, механиком по ремонту. Дизеля... Мне главное, чтобы по этой же специальности. Или мотористом.

   - Тогда вам есть прямой смысл ехать в "Севергаз", восклицает товарищ Сугубов. - Это же целый комбинат, там всяких моторов - боже ты мой!..

   - Мало ли что - комбинат, - замечает Алексей. - Бывает и хлебокомбинат. А вы мне толком скажите, если вас посадили тут людей нанимать: какая работа? Например, есть ли там дизельные установки?

   Сугубов чешет пониже затылка, лезет в ящик, где лежит у него специальное письмо из комбината "Севергаз": нет ли там чего на этот счет? Но затем передумывает и ящик запихивает обратно.

   - Ну, если не хотите в Коми АССР, - говорит он Алексею, - могу вам предложить Красноярский край.

   В это время рыжий парень Степан Бобро, который сидит неподалеку и излагает в анкете свою запятнанную биографию, отрывается от этого скучного дела и вмешивается в разговор:

   - На что тебе, солдат, Краснодарский край? Если ты дизелист по профессии, тчх тебе самое место в комбинате "Севергаз", который помещается в Коми республике. Потому что там газ добывают из-под земли. Землю для этого насквозь буравят. А чем? Турбиной. А турбину чем? Насосом. А насос благодаря чему - смекаешь?.. Там такие, солдат, дизеля - "Шкода", в Чехословакии их покупают. Сила!

   Алексей удовлетворенно кивает. Сугубову же говорит:

   - Ладно. Оформляйте в "Севергаз". Только в бумаге прямо запишите: дизелистом. Чтобы безо всяких недоразумений было.

   Тогда товарищ Сугубов кидает карандаш в стаканчик страдальчески кривится:

   - Дорогой вы мой человек! Я бы вас со всей душой и дизелистом назначил, и токарем, и даже начальником отдела кадров. Но я же, поймите, не имею таких прав: набираю людей для предприятия, а кого куда и по каким должностям - это на месте разберутся... Вам только что человек все объяснил, как и почему, и насчет дизелей коснулся. А мы тут будем рядиться, как на базаре, заниматься несвойственными функциями. Прямо даже стыдно так поступать демобилизованному воину Советской Армии.

   Не то чтобы Алексею становится очень стыдно, но он замечает, что все в комнате этому разговору уделяют внимание.

   И, может, ему, этому уполномоченному, на самом деле не дано такого права - разбираться, кого на какую работу.

   Главное, что рыжему парню известно - дизеля там имеются.

   - Давайте пишите, - говорит Алексей Деннов уполномоченному.

   Уполномоченный пишет. Левой рукой. Левша, наверное.

   После Алексея к столу подходит та самая девушка, толстопятенькая, с очень густыми волосами, которая сидела рядом с ним и пришивала пуговицу.

   - Ворошиловградская, Евдокия Климентовна, - заявляет она.

   Алексей даже глаза выпучил, услышав эту фамилию.

   Он как-то не представлял себе, что у такой маленькой девушки может быть такая большая и такая торжественная, как строевой марш, фамилия. И что такие фамилии вообще бывают на свете.

   Еще сильнее он удивляется, когда эта девушка, не дав уполномоченному даже рта раскрыть, говорит:

   - В "Севергаз".

   И при этом она слегка поворачивает голову в сторону Алексея, улыбается ему... Бывает, конечно.

   - Прошу внимания, - говорит товарищ Сугубов, постучав карандашиком по графину с желтой водой. - Тем, кто оформляется в "Севергаз", необходимо пройти медицинскую комиссию, согласно правилам оргнабора, подвергнуться авансированию, получить проездные билеты... Минуточку, товарищи, вопросы потом!

   В поте лица своего трудился в этот день товарищ Сугубов.

   Правда, без пяти минут шесть, уже намереваясь идти домой, он вдруг вспомнил, что позабыл ознакомить нанимавшихся людей со специальным письмом комбината "Севергаз" об условиях найма.

   Однако в этакой горячке всего, конечно, не упомнишь.

   Зато на листе бумаги, который товарищ Сугубов кладет в папку, выстроились столбиком двадцать четыре фамилии. Возле каждой фамилии - птичка,

   Им всем выпала дальняя дорога. Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.

   Так что на медицинскую комиссию отправились вчетвером - Алексей Деннов, Борис Гогот, Степан Бобро и Марка Кирюшкин. У Марки - жемчужные зубы. Он цыган.

   Только до комиссии решили сходить в баню. Собираясь к врачам, люди всегда ходят в баню, и врачи должны это ценить.

   Баня в городе была единственная и поэтому именовалась во множественном числе - "Бани". А может, так и положено.

   Еще не в предбаннике, а там, где торгуют билетами и мылом, произошел инцидент.

   Алексей, Гогот и Марка купили билеты по рублю. А Бобро Степан пригнулся к окошечку, протянул десятку и сказал:

   - Давайте самый дорогой...

   - Душ? Ванну? - спросила кассирша.

   - Мне чтобы... отдельный кабинет.

   Пораженные Деннов, Гогот и Марка разинули рты. А Степан, червонный, как вареный рак или будто уже из бани, прикупил кусок мыла и пошел налево. Им же было направо.

   - Артист! - ругнулся Гогот.

   Мылись обстоятельно. С вениками. В просветах между клубами пара сверкали жемчужные зубы Марки-цыгана.

   - А, как хорошо... - с акцентом восхищался он. - Первый раз так хорошо. Я в бане первый раз.

   - Ну? - удивился Алексей. - А раньше как же мылся?

   - А я не мылся. В таборе не моются. Так живут.

   Зубы Марки улыбались (они всегда улыбались), а глаза тосковали. Тосковали они, однако, не из-за того, что жалко стало Марке покинутого табора.

   - Все равно найдет меня Барон. Найдет... Обязательно убьет. Он уже убивал, когда уходили.

   - В Коми АССР не найдет. Далеко, - успокоил Алексей.

   - Далеко? - сияли зубы Марки. - Мы там уже сто раз бывали. Ковры продавать ездили. Там ковры любят, деньги есть. Там на коврах заработать можно.

   - А ты зарабатывал? - спросил Гогот, глазея сквозь клочья мыла.

   - Много зарабатывал.

   - Зачем же ушел? Закона испугался?

   - Я не испугался. У Барона нож - страшнее закона... Я везде ездил, видел, как живут люди. Я тоже, как люди, жить хочу. В школе не учился - буду, в баню не ходил - каждый день буду ходить...

   Снова сверкнула тоскливая улыбка Марки.

   - Не люблю табора. Наверное, я не цыган... Наверное, украли меня.

   - Отмоешься - посмотрим, - захохотал Гогот.

   В поликлинике их разлучили, выдав номерки к разным врачам, чтобы не стоять в очереди друг за другом.

   Сначала по спине Алексея стучал терапевт, потом по коленке - невропатолог, а глазник заставил читать на плакате разные буквы, сперва большие, потом маленькие. Алексей все угадал, а напоследок через всю комнату прочел глазнику, в какой типографии отпечатали ему эту хитрую грамоту для очкариков.

   В кабинете рентгеноскопии была непроглядная темень.

   - А вы раздевайтесь, молодой человек, - веселым тенорком сказала темень Алексею.

   Когда Алексей разделся, она же, эта темень, взяла его вежливо за локоток и запихнула промеж двух железных досок, будто в бутерброд.

   - Так. Посмотрим, чем вы дышите... Вздохните...

   Потом уже, когда Алексей оттуда вылез, в углу зажегся малиновый фонарик, и он увидел, как малиновая рука, шутя-играя, нарисовала на листочке бумаги типовые легкие, а сбоку разъяснение - что и как.

   - Одевайтесь. Следующий...

   Пока Алексей одевался, следующего тоже запихали в бутерброд. Бело засветился экран, а на экране показались солидно отдувающиеся ребра, весело трепещущее сердце.

   - Так... Так... - сказал тенорок. - Так, так... Странно... Послушайте, больной, у вас там ничего не висит - ниже левой ключицы?

   - Я не больной, - обиженно ответили из бутерброда. - И нигде у меня не висит.

   - Странно... Не понимаю! - воскликнул тенорок и шагнул куда-то к стене.

   Вспыхнул верхний, обыкновенный свет. Алексей, зажмурившись от этого света, увидел тонкого старичка с белыми волосиками над ушами - доктора.

   А из бутерброда, потрясая механизхмы, вылез Степан Бобро. Голый по пояс.

   Но голый или нет - сказать было трудно, поскольку от шеи до пупа он был сплошь покрыт синевато-черными изображениями. Там был огромный орел, уносящий в облака женщину. Был просто женский портрет с косыми глазами. Затем заходящее солнце, трехтрубный крейсер и буханка хлеба - на уровне желудка. Между картинками вкось и вкривь - различные надписи, в частности: "Не забуду мать родную" и "Мне в жизни счастья нет".

   - Да-а... - тихо, уважением протянул доктор. - Изумительно. Скажите, пожалуйста, а где это вас так?

   - Знаете, папаша, вас тут назначили людей изнутри смотреть. Верно? А не снаружи. Вот и смотрите, что у меня внутри...

   Степан уже заметил, кроме доктора, еще и Алексея и наливался краской. В краске тонуло заходящее солнце, трехтрубный крейсер и орел со своей добычей.

   - Извините, - сказал доктор. - Но это поразительно... Вам не доводилось читать "Илиаду"? Там есть отличная глава, посвященная щиту Ахилла. Целая глава перечисляет все, что изображено на щите. Однако Гомер...

   - Вы, папаша, - перебил его Степан Бобро, - лучше бы объяснили как врач: снимается это чем-нибудь или уже в гроб так ложиться?

   - Право, боюсь утверждать, - доктор взял себя одной рукой за подбородок, а другой эту руку подпер. - Разве только врачебная косметика, если и она не отступит... А вы, молодой человек, почему до сих пор здесь?

   Это уже относилось к Алексею, и он послушно вышел. На скамейке, у двери кабинета, сидели человек десять, и все они враз загалдели:

   - Один выкарабкался... Три часа сидел... А второй еще сидит...

   - Там особенный случай, - объяснил Алексей. - Редкий очень в медицине. Изучают.

   И стал дожидаться Степана Бобро.

   Вскоре дверь отворилась, оттуда вышел Степан, а за ним показался тонкий доктор. Он, почтительно кланяясь, стал пожимать Степану руку.

   - "Илиаду" вы все-таки прочтите. Непременно.

   - Ладно, - пообещал Степан.

   - Желаю вам всего наилучшего. Следующий...

   - Пойдем, что ли, - сказал Степан Алексею.

   Там, у выхода из поликлиники, в скверике, сидела та самая девушка, с очень густыми волосами, которая пришивала пуговицу. Сидела, покачивая смуглой ногой в желтом носочке. Она улыбнулась Алексею, как только его увидела издали. Ему одному, как будто не видела, что Алексей не один, а со Степаном Бобро.

   - Только отмучились? А я уже давно...

   И как ни в чем не бывало пошла рядом. С Алексеевой стороны.

   Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.

   - Вы, извиняюсь, здешняя или с района? - заинтересовался Степан, высматривая сбоку девушку.

   Но девушка обернулась к Алексею:

   - У тебя билет в какой вагон?

   - Так ведь всем в третий выдали, - ответил он.

   Степан же шумно понюхал воздух и сказал:

   - Тепло. Бабье лето. На Севере оно тоже, между прочим, бывает.

   - А ты валенки купил? - спросила Алексея девушка. - Надо купить. Там, говорят, за зиму две пары сносишь.

   - Ну, до свиданья - сказал Степац Бобро. - Мне в этот переулок сворачивать.

   И свернул в тупик.

   - Не спрашиваешь, а меня зовут Дусей, - сказала девушка. - Тебя, знаю. Алешей.

   - Фамилия у тебя какая-то удивительная, - усмехнулся Алексей. - Ворошиловградская!

   - Ничего удивительного, - сказала Дуся. - Я же детдомовская. Меня в детдом из Ворошиловграда привезли: война была. Что меня Дусей звать, я тогда уже знала. А фамилии не знала. Никто не знал - у меня погибли все. Мне и записали в метрику - Ворошиловградская. А отчество - Климентовна, по Клименту Ефремовичу. Понял?

   - Все равно удивительная, - сказал Алексей. Но уже не усмехнулся.

   Они теперь шли по той самой Кооперативной улице, где позавчера еще Алексей шел с Татьяной. С Таней.

   Шли мимо витрин с помидорами и тыквами, мимо окон и подворотен. Только на улице было не темно, как тогда, а светло, и не было гуляющих: рабочее время.

   "Вот как. Оказывается, очень просто, - подумал вдруг Алексей. - То с одной шел по этой улице, а теперь - с другой. И ничего страшного".

   Они поравнялись с кинотеатром. Окошко кассы было открыто, вход тоже открыт, никто не спрашивал лишнего билетика. Только несколько мальчишек при портфелях сидели на ступеньках с разочарованным видом.

   - Зайдем? Напоследок? - предложила Дуся.

   Будто они уже много раз вместе ходили в это кино. Или как будто там, куда они едут, не видать им больше ни одной кинокартины.

   В почти пустом зале, с красными пожарными табличками над дверьми, они сперва смотрели журнал.

   Показывали электростанцию, буровые вышки в тайге (может быть, те самые, где придется им работать?), а потом колхозную ферму: множество мордастых свиней, обрадованных тем, что их будут показывать в кино, ринулись к длинным корытам и, толкаясь, тряся ушами, стали поедать комбинированные корма.

   - Кушать хочется, - вздохнула Дуся. - Надо было в столовую зайти...

   Картина оказалась интересной. Про милицию. Они сначала подумали не на того парня, на которого следует, а потом разобрались, выпустили и посадили другого, какого следует. Первый же парень тогда записался в бригадмильцы. И женился на одной хорошей девушке.

   - Счастливые, - снова вздохнула Дуся, когда парень-бригадмилец под конец стал взасос целоваться с этой хорошей девушкой.

   После кино Алексей и Дуся заходили в столовую. Дуся настрого приказала Алексею сидеть за столом, а сама его обслуживала. Принесла хлеб, вилки и две порции гуляша. Хлопотала, будто у себя дома кормила дорогого гостя. Даже спросила:

   - Вкусно?

   Забрели они и в парк. Там аллеи шуршали опавшей листвой. Холодными каплями брызгался фонтан. Духовой оркестр играл длинные вальсы.

   Но они ушли подальше от музыки, в самую глубину, где и фонарей не было. А скамейки были.

   Посидели там, разговаривая о разном. О дороге, например.

   - Где это ты извозился? - спросила вдруг Дуся. - Давай почищу - мел...

   И стала тереть ладонью рукав Алексеевой гимнастерки.

   Алексей пригляделся к рукаву, засмеялся, отстранил ее ладонь:

   - Какой мел? Это же от луны...

   И верно: это луна, процеженная ветками старых, облезлых дубов, роняла свет, пятная землю, скамьи, одежду.

   Она легко рассекала бегущие пернатые облака. Она была уже по-осеннему зелена и студена.

   Запрокинув головы, Алексей и Дуся смотрели на луну.

   Завтра им уезжать.

   - По какой области едем? - спросил Гогот. - Вологодская?

   - Нет, уже Архангельская, - ответил Степан Бобро.

   - И у них, значит, дождь...

   Алексей Деннов досадливо задернул шелковую занавеску с ведомственными вензелями МПС.

   Потому что уже вторые сутки за окном вагона виднелись лишь потоки воды. Вторые сутки поезд шел в дожде.

   От скуки А