Рекемчук Александр Евсеевич - Все впереди

ким щегольством: первый шаг - на подножку, второй - на педаль. Теплая дрожь прошла от фар до кузова. Мотор больше не чихал и не кашлял - дышал.

   - С капитальным ремонтом можно еще погодить, - поделился Степан с курносым своими впечатлениями. - Годика два.

   И пошел прочь от машины, ни на кого не глядя. Подобрал лопату и заскреб гравий.

   - Нет, не дам безобразничать! - взвизгнул прораб, и усы у него встали дыбом. - Не позволю! А ну, садись за руль...

   - Не сяду, - хмуро отозвался Бобро. - Заставить не можете.

   Но прораб подбежал к Степану и за рукав потащил его к самосвалу:

   - Разве я тебя заставляю? Я тебя прошу - и только. Все тебя просят. А ну, садись без никаких разговоров!

   Степан оглядывался исподлобья.

   - Садись, изверг, садись, родной... Сейчас я тебе напишу бумажку - и получай машину. Какую хочешь бери!..

   Прораб так разволновался, что вместо карандаша из-за уха вытащил трубку изо рта и трубкой намеревался писать. Но потом трубку сунул обратно и стал писать карандашом.

   - Держи! Чтобы через час ты тут был с гравием. Ясно?

   Самосвал развернулся круто, как волчок. Степан Бобро, весь рыжий и красный от растерянности, держал увесистые ладони на баранке, раскинув плечи во всю кабину так, что курносого притиснул к самой дверце.

   Разворачиваясь, он высунул голову в окно и смущенно улыбнулся ему, Алексею.

   Алексей поймал эту улыбку и стал махать Степану брезентовой рукавицей. Но, обернувшись, вдруг понял, что Степанова улыбка, оказывается, предназначалась не ему Алексею.

   Она, оказывается, предназначалась Дусе Ворошиловградской, которая, распахнув глаза, смотрела вслед отъезжающей машине и тоже махала брезентовой казенной рукавицей.

   Вечером тоже хватало различных дел.

   Например, приехал магазин. Автобус. Сбоку в нем открывался широкий люк, и получался прилавок. Надо сказать, что в том разъезжем магазине много чего можно было купить. Там торговали и селедкой, и золотыми часами, и валенками, и халвой.

   Алексей, правда, ничего такого покупать не стал, а купил только хлеба, свиной тушенки и тридцать пачек папирос - на целый месяц. Потом, поразмыслив, купил еще шоколадных конфет. Конфеты он вообще любил, но в детстве его как-то не очень часто конфетами баловали, в армии же солдатам сахар дают, а конфетами не кормят.

   Степан Бобро купил патефон.

   А Дуся Ворошиловградская купила в магазине-автобусе огромный оранжевый абажур с бахромчатым подолом.

   - На что он тебе? - очень удивился Алексей. - Куда ты его в вагончике вешать станешь?

   - А я его сейчас вешать и не стану, - сказала на это Дуся. - Вот когда до Джегора дорогу доведем, я его там в своей комнате повешу. Понял?

   И пошла, неся абажур в далеко отставленной руке. А рядом с ней пошел Степан Бобро, размахивая синим патефоном.

   Алексей тоже отнес в вагончик все свои покупки, кроме конфет. С конфетами уселся на ступеньке и, вынув одну из кулька, стал читать на обертке, какая кондитерская фабрика произвела эту сласть.

   Выяснилось, что конфету произвела Ленинградская кондитерская фабрика имени Самойловой. А не какая-нибудь другая...

   Жуя шоколад, Алексей Деннов о чем-то думал и глядел на тихие елки.

   Достал из кармана гимнастерки лист бумаги, самопишущую ручку, еще подумал и написал:

   "Здравствуй, Таня!"

   Потом он этот листок изорвал, вынул новый и написал:

   "Здравствуй, Таня!"

   Затем собрался было уже рвать и этот листок, как вдруг услышал музыку.

   Сперва Алексей Деннов решил, что это Степан Бобро испытывает купленный патефон, однако тут же вспомнил, что пластинок в магазине-автобусе не оказалось и играть Степану нечего. Да и музыка слышалась не из вагончика, а совсем с другой стороны. И приближалась.

   Все остальные тоже услышали музыку и высыпали из вагончиков.

   И увидели вот что.

   По дороге со стороны города шла целая колонна автомашин. В кузове передней машины сидел духовой оркестр и, оглушая окрестную тайгу медными голосами, играл марш. В других машинах было полно людей, они, не обращая внимания на оркестр, пели совсем другую песню, а над ними раскачивались кумачовые транспаранты и красные флаги.

   На одном транспаранте было написано: "Привет комсомольцам-добровольцам Ярославля от разведчиков Джегора!"

   Алексей сразу понял, в чем дело. Это были те самые добровольцы, о которых писали в газетах и которых с таким нетерпением ждала Зина Собянина - секретарь комитета комсомола.

   А вот и она сама - тут как тут - влезла на грузовик и стала говорить приветственную речь. Рядом с ней - Устин Яковлевич Храмцов. Должно быть, они специально ездили туда, за двести километров, к железной дороге, чтобы встретить дорогих гостей.

   Добровольцы дружно аплодировали, а духовой оркестр играл "туш".

   После Зины выступил Устин Яковлевич Храмцов. Он стал вкратце объяснять, что такое Джегор и какие ответственные задачи стоят перед строителями джегорской дороги.

   Алексей спрятал недописанное свое письмо в карман и пошел поближе к митингу.

   Большинство приехавших парней были в клетчатых рубахах-ковбойках, в куртках, исполосованных застежками-"молниями", а большинство девушек были в лыжных шароварах различных расцветок. Все они были молодые, а некоторые совсем молодые, - наверное, только что вылупились из форменной школьной одежки.

   Затем на машину взобрался шустрый такой паренек в очках, с остриженной наголо головой и сказал:

   - От имени нас всех передаю благодарность разведчикам и строителям Джегора за теплую встречу и за все, что тут нам говорили!

   Все зааплодировали, и оркестр опять сыграл.

   - Только разрешите мне сразу внести одно предложение, - продолжал свою речь шустрый паренек в очках. - Я вношу предложение переименовать Джегор в Комсомольск-на-Печоре и строить дорогу прямо до Комсомольска-на-Печоре!..

   "Скажи, какой шустрый, - подумал Алексей Деннов про шустрого паренька. - Только что приехал, а уже взялся все переименовывать".

   Он-то, Алексей, приехал раньше этого паренька и уже по праву чувствовал себя здесь старожилом. Однако предложение паренька насчет Комсомольска-на-Печоре Алексею все-таки понравилось.

   Наверно, оно и всем понравилось, потому что все стали горячо хлопать в ладоши, некоторые даже закричали "ура". А Устин Яковлевич Храмцов заулыбался и развел руками - дескать, раз поступило такое предложение, то возражать не приходится и он, Храмцов, согласен, чтобы дорогу строили именно до Комсомольска-на-Печоре.

   После этого митинг окончился, и оркестр тут же вместо маршей заиграл на три четверти - вальс.

   И, как только оркестр заиграл вальс, комсомольцы-добровольцы, побросав в кучу свои рюкзаки и чемоданы, закружились по скользкой от дождей земле. Прямо в сапогах они кружились и в лыжных шароварах, с дальней дороги, должно быть, усталые, может быть, проголодавшиеся, без ужина, - самозабвенно кружились они в вальсе.

   Им только дай потанцевать, молодым, - хоть после какой дороги, хоть после какой работы. Им лишь бы музыка была.

   Алексей стоял и смотрел на эти танцы. Подошел полюбоваться танцами и Устин Яковлевич Храмцов. А подойдя, он увидел знакомого человека - Алексея Деннова. То ли он очень удивился, увидев его здесь, то ли совсем не удивился, потому что, здороваясь, хитровато эдак сощурился:

   - Вы почему не на одиннадцатой буровой? Не понравилось?

   Алексей никому не рассказывал и не собирался рассказывать, почему он вернулся с Джегора сюда, на строительство дороги. Просто вернулся - и все. Однако он очень дорожил своим близким знакомством и, как ему казалось, дружбой с главным геологом комбината "Севергаз". Он испугался, что Храмцов может как-нибудь не так истолковать случившееся и тогда дружбе этой придет конец.

   "Мне на одиннадцатой буровой все понравилось, а всего больше - новая установка "Уралмаш-5Д", которая, правда, сейчас простаивает без глины. Вот как только мы проложим дорогу до самого Джегора, я стану работать на одиннадцатой буровой помощником дизелиста. А сидеть там и ждать сложа руки, пока мои товарищи проложат дорогу, - этого мне совесть не позволит, Устин Яковлевич!.. И можете меня сколько угодно ругать, даже можете объявить административное взыскание - я так решил".

   Вот что решил ответить Храмцову Алексей, но, чтобы лишнего не говорить, сказал только:

   - А я еще буду работать на одиннадцатой буровой. Немного погодя.

   Устин Яковлевич посмотрел на Алексея внимательно и сказал:

   - Хорошо. Должность помощника дизелиста оставим за вами.

   Должно быть, ему тоже не хотелось разводить турусы на колесах, хотя он и имел в виду, очевидно, сказать следующее:

   "Вы - очень мировой парень, товарищ Алексей Деннов. Я, между прочим, не сомневался, что, побывав на Джегоре, вы все отлично поймете и вернетесь на строительство дороги. И не только вернетесь, но и расскажете своим друзьям, что такое Джегор, или как его отныне будут именовать - Комсомольск-на-Печоре".

   Такой приблизительно у них получился разговор.

   А музыка все играла. А пары все кружились. Все любовались танцами, кроме Марки-цыгана, который с тоскливой гримасой сказал Алексею:

   - Какие это танцы? Это совсем даже не танцы...

   Уже один комсомолец-доброволец взял да и пригласил на вальс незнакомую ему девушку с очень густыми темными волосами, толстопятенькую такую. И они тоже закружились. А Степан Бобро смотрел на это дело с поощрительной кислой улыбочкой, с какой обычно смотрят мужья, когда их жен пригласят танцевать.

   Алексею, впрочем, было тоже невесело: стоять вот так и смотреть, как другие танцуют, почти все - люди незнакомые, слушать печальный столетний вальс, от которого любой нетанцующий человек почувствует себя очень одиноким и даже круглым сиротой.

   Тут откуда ни возьмись прямо перед ним из толчеи вынырнула Зина Собянина, секретарь комитета.

   - А ты почему стоишь тут - никого не приглашаешь? - строго нахмурив свою единственную соболью бровь, спросила она.

   - А кого мне приглашать?

   - Меня, допустим. Ты что же - танцевать не умеешь?

   Алексея очень возмутил этот начальственный тон, а еще больше возмутило его Зинино сомнение в том, что он умеет танцевать. Он, Алексей, не только умел танцевать, но и некоторых других мог бы поучить.

   И, задохнувшись от злости, положил он свою руку на талию Зины Собяниной, скрытую где-то под округлыми складками пальто, выставил другую руку и сказал:

   - Давай. Тебе с левой ноги начинать...

   И они понеслись. Алексей держался прямо, выгнул грудь колесом, ловко перебирал сапогами. Жаль только, что очень уж много народу вертелось вокруг и нельзя было по-настоящему разогнаться... Зина, пользуясь его крепкой поддержкой, отклонилась назад, чтобы больше кружилась голова. Надо отдать справедливость, у Зины этой не было скверной привычки во время танца смотреть по сторонам: она честно смотрела своими смородиновыми глазами на него одного. А потом сказала:

   - Между прочим, ты похож на французского киноартиста Жана Марэ. Только не задавайся.

   Алексей пренебрежительно хмыкнул: во-первых, он никогда в жизни не задавался, что, кстати, не про всех скажешь, а во-вторых, еще неизвестно, кто на кого похож. Может быть, именно тот киноартист на него похож.

   - Но Жан Марэ уже пожилой, - добавила Зина.

   Тем более.

   Мимо пролетали лица людей, следящих, как здорово Алексей Деннов танцует вальс. Эти лица даже размазывались от скорости, однако Алексей успел заметить и торчащую выше всех голову Степана Бобро, и сверкающие зубы Марки-цыгана, который терпеливо ждал, когда же начнутся настоящие танцы.

   - А тебе какие девушки нравятся? - спросила вдруг Зина Собянина.

   Она, наверное, рассчитывала, что Алексей смутится, услышав такой вопрос. Но Алексей не смутился и ответил:

   - Все правятся, кроме одной.

   - Это очень хорошо, - засмеялась Зина.

   - Чего ж хорошего?

   - Значит, таких больше нет на свете. Значит, если такая кому-нибудь понравится, то он уже никогда не найдет похожую.

   "Что за ерунда? - удивился Алексей. - Каких-таких больше нет на свете? Бровастых, что ли? Или таких занозистых? Кто ее, интересно, секретарем выбирал?.."

   - А ты когда-нибудь зеленого воробья видел? - задала вопрос Зина Собянина.

   Алексей стал припоминать. Вспомнил о желтых елках. Но такого случая, чтобы ему попался зеленый воробей, не припомнил.

   - Не видел, - признался он.

   - И я не видела. Зеленых воробьев не бывает.

   Она опять заливисто рассмеялась. Алексей же, у которого от этих странных вопросов в голове начался полный переполох, до того рассердился, что хотел уже оставить Зину посреди круга и уйти.

   Но тут вальс прекратился, и музыканты стали выдергивать мундштуки из труб: пришла пора кончать музыку. Все стали расходиться. В вагончиках зажигали лампы.

   Зина, в глазах которой все еще плясали озорные искры, протянула Алексею руку:

   - До свиданья, дикий... Встретимся на Джегоре.

   - Ладно, - примирительно ответил Алексей. - Только я не дикий.

   - Не дикий? Какой же?

   Она наморщила нос, выпятила губу:

   - Может быть, ты ручной? Не люблю ручных...

   Повернулась и побежала к машине, в которой уже сидел Храмцов. Им еще предстояло добираться до Джегора. Машиной, потом катером, потом - как случится. Машина исчезла за поворотом.

   Алексей, все еще размышляя насчет зеленого воробья, полез в карман, вытащил смятую пачку папирос, спичечный коробок, а вместе с коробком - белый листок бумаги.

   "А что, если в зоопарке есть зеленый воробей?.. И кто ей дал право заявлять, что таких, как она, больше нет на свете?.. И что это за бумажка вытащилась из кармана?"

   В темноте Алексей пригляделся к бумажке, прочел: "Здравствуй, Таня!"

   Он повертел этот листок в руках, потом сунул обратно в карман вместе со спичками.

   Темень вокруг. Уже острозубая кромка леса помутнела расплылась. Только редкая проседь берез проступает еще сквозь темноту.

   Где-то там, впереди, Джегор. Алексею даже показалось, что он видит отсвет дальних огней, легший на облака.

  

   1957

  

   Источник текста: А. Рекемчук. Повести. М: Современник, 1972.