Рекемчук Александр Евсеевич - Все впереди

наменованиями ледостава.

   Вода текла вровень с берегами: полное собрание окрестных дождей. Цвета отраженных туч, быстрая, с частыми щербинами водоворотов но зеркалу. Изредка порывы ветра рассыпали дробную капель. Как выстреленные, летели навстречу - свежим срезом вперед - еловые хлысты и просто выдранные с корнями деревья. Желтая размытая глина клубилась у берегов.

   Но весь этот разбой совершался по-тихому. Торжественная тишина стояла на реке, молчали леса. Четкое тарахтенье катера, помноженное эхом, было уже так привычно для слуха, что оно не нарушало тишины.

   И Алексей вздрогнул, когда гулкий выстрел перехлестнул тишину от берега до берега.

   Моторист, дотоле погруженный в раздумья, тоже встрепенулся и с любопытством стал разглядывать небеса: по какой такой дичи додумался неизвестный охотник бить крупной картечью?

   Только Храмцов, дремотно клевавший толстым носом пуговицу дождевика, не шевельнулся - машинка лежала у него в кармане выключенная.

   Еще один выстрел ударил в тайге. Алексей взглянул на моториста, тот повел плечами: сам, дескать, удивляюсь.

   Впереди справа (катер шел у самого берега) оглушительно хрустнули раздираемые сучья, и стремительные тени одна за другой метнулись в воду. Взлетели снопы брызг.

   - Лоси! - крикнул моторист и выключил двигатель.

   Наперерез катеру, в воротничках пены, плыли три головы. Одна - очень крупная, с вислыми губами, лохматой бородкой и тяжелой раздвоенной короной рогов. Вторая чуть меньше, с плешью вместо короны. А третья - совсем маленькая, лопоухая, с круглыми от испуга глазами.

   Лоси косились на катер, который сейчас несло назад, но направления не изменили: должно быть, сочли, что две опасности сразу, спереди и сзади, - это было бы слишком несправедливо...

   Снова захрустели сучья на берегу, и из чащи вылезли двое, в сапогах до пупа, с ружьями. Небрежно скользнув глазами по катеру, они еще по инерции провожали сдвоенными дулами уплывающую добычу.

   - Вот гады, - ругался моторист. - Браконьеры. Им тут раздолье: на триста верст вокруг - сам себе прокурор...

   Лоси теперь плыли медленнее, держа равнение на маленькую лопоухую головку. Но они уже достигали берега. Лоснящиеся от влаги, мускулистые крупы легко взметнулись на глинистый обрыв. Однако животные как будто и не собирались продолжать бегство. Лопоухий и безрогая, изящно играя тонкими ногами, спокойно вошли в заросли. А третий - могучий бык - повернулся к реке и застыл на краю обрыва, гордо подняв царственные рога...

   Алексей оглянулся. Те двое, в сапогах, уже опустили приклады.

   - А ведь знают, - вдруг захохотал моторист, показывая в сторону лосей. - Звери, а знают!

   - Что знают?

   Затарахтел мотор.

   - На той стороне - заповедник... - объяснил парень. - Туда хоть с ружьем, хоть без ружья сунешься - объездчики живо загребут! Вот они, звери, выходит, и разбираются - на какой стороне закон...

   - А если и на том берегу обнаружится газ? - заинтересовался Алексей. - Начнут бурить, строить... Тогда как?

   - Не начнут. Я же сказал - там заповедник. Нельзя.

   - Ну, а если золото? Или, предположим, уран? Так зря и пропадать будет в земле?

   - Факт. Иначе всех зверей в один год перестреляют. Любители, есть...

   - Интересно, - сказал Деннов.

   - У нас тут, на Печоре, все интересно, - согласился моторист.

   Прошло еще часа три. Излучина сменялась излучиной. Плотно стояли над водой леса. Их уже окутывали сумерки, и острозубая кромка четче вырисовывалась на блеклом небе.

   - Приехали, - объявил моторист, круто поворачивая штурвальное колесо.

   Сперва Алексей даже не понял, куда именно они приехали.

   Берег как берег. Низкий топкий. Елки шлепают ветками прямо по воде. Но потом сквозь заросли разглядел: груды ящиков, контейнеры, катушки кабеля в человеческий рост, генераторы и разное другое. Все это укрыто брезентом и сверх того приплюснуто каменьями.

   На большом ящике сидел дядя в тулупе и курил самокрутку. Сторож, наверное.

   Далее простирался поток грязи. Из грязи торчала неподвижная будка трактора, до самых окошек погрязшего в жидкой каше...

   - Дорога, - сказал моторист. И добавил: - Была. До дождей.

   - Как же по ней ходить? Плыть, что ли?

   - А вы не по дороге пойдете. По трубе.

   Храмцов, когда катер ткнулся в берег, проснулся и тут же спрыгнул в воду. Зашагал, хлюпая сапогами. Прямо в ельник. По нужде, должно быть.

   "Что значит - интеллигентный человек, - отметил Алексей. - Вокруг-то, кроме сторожа, ни живой души..."

   Но Храмцов вышел из зарослей, неся несколько еловых шестов.

   - Вы что же не вооружаетесь? - улыбнулся он Алексею ободряюще.

   - Зачем мне? - подивился Алексей.

   - А здесь в двух шагах можно срезать, - объяснил, не расслышав, Храмцов. - Вот нож.

   Алексей не стал рассуждать, взял нож и пошел срезать шесты.

   К берегу Печоры выходила водопроводная труба.

   Восемь километров железной трубы проложили здесь зимой через болото, параллельно дороге, чтобы обеспечить водой турбины первых джегорских буровых. Когда же дорога пришла в окончательно непроезжее состояние, а новая, строящаяся, где остались спутники Алексея Деннова, еще не достигла цели, водопроводная труба оказалась единственным средством сообщения между Джегором и остальным миром.

   Уже второй месяц, день за днем, по этой трубе шли гуськом люди, балансируя, как на цирковом канате, и еще умудрялись тащить на горбу то, что составляло прожиточный минимум для буровиков и буровых...

   - Вы что это делаете? - всполошился Храмцов, увидев, как Алексей взваливает на плечо чемодан. - Так ничего не получится... Что? Прошу не возражать: покамест на Джегоре распоряжаюсь я.

   Главный геолог распорядился так.

   Один шест, самый длинный, они продели в ручку чемодана, затем подняли шест на два плеча. В каждую руку также взяли по шесту - для упора. Взошли на трубу. Храмцов впереди, Алексей - сзади.

   - Через полтора часа будем на месте, - сказал Устин Яковлевич. - Шаго-ом марш!..

   Труба покоилась на деревянных чурках, чурки лежали на бурых, гладко причесанных болотных кочках. Под тяжестью шагов чурки с чавканьем вдавливались в зыбкий грунт, из-под них брызгала гнилая вода.

   Сплошное болото было вокруг. На болоте все же произрастало различное редколесье, но - господи боже - что это были за деревья!.. Тонконогие, как поганые грибы, ели; страховидные кедры, обросшие не столько хвоей, сколько мхами; чахлые, согнувшиеся колесом, суставчатые березы. Кое-где торчали трухлявые, сырые насквозь пни, лежали изъеденные лишайником, поваленные ветром стволы - дуролом...

   Справа - все тот же поток грязи, Алексей увидел еще один, затонувший по самые фары, накренившийся трактор. Даже совсем одинокий человек не выглядит так беспомощно и печально, как техника, когда люди вынуждены бросить ее на произвол судьбы.

   Сумерки делались гуще. В сущности, уже ночь была в лесу, а не сумерки. Но глаза обычно замечают полную темень лишь после того, как увидят зажженный свет. А когда вокруг - ни огня, они, глаза, еще долго различают сумеречные света и тени.

   Храмцов и Алексей уже два раза перекладывали шест с затекших плеч на незатекшие. Ступпи уже привычно и легко ступали по круглой и скользкой металлической тропинке: вот завтра, после сна, они дадут знать, легко ли им было, привычно ли.

   Устин Яковлевич только однажды за всю дорогу сказал Алексею:

   - Нужно добиться через техснаб получения вертолета. Или хотя бы арендовать.

   А может, он это и не Алексею сказал, а просто по привычке подумал вслух.

   Небо между тем над лесом стало очищаться. Наверху среди сырых и грязных, как талый снег, туч появились зеленоватые лунные проталины. В проталинах подрагивали звезды.

   Впереди сквозь сплетения стволов и веток также проклюнулись тонкие лучики дальних огней.

   - Джегор, - объявил Храмцов, заметно ускорив шаг.

   Лучики множились. Потом уже полные огни возникли впереди. Электрические огни. Они приближались с каждым шагом.

   Алексей вдруг вспомнил, как всего лишь три дня назад, подъезжая к столице, он впервые увидел дружелюбные огни Москвы - разливанное море огней. А вчера, выйдя из поезда, под сверкающим ливнем, он смотрел на огни незнакомого города, в котором, как предполагалось, ему придется жить. Но и те огни растаяли в дождевой хмари. А теперь вот перед ним маячат какие-то новые огни, тоже незнакомые, вовсе даже не город - так, островок среди болот, а ему от этих огней делается необычайно радостно, будто бы тут родился и вырос, в этом болоте...

   Теперь уже можно было различить, где дома, где улицы, где прожектор освещает бензобаки.

   - Четыреста метров осталось, - сказал Устин Яковлевич. И остановился. - Труба сворачивает к первой буровой. А нам нужно в поселок. По дороге. Предупреждаю - здесь грязи будет по колено...

   Однако предупреждение главного геолога не имело под собой почвы. Сделав первый же шаг в сторону от трубы, он с плеском провалился в трясину: не по колено, а по пояс.

   - Осторожно! - крикнул он Алексею.

   Алексей, щупая сапогом бездонную темноту, протянул Храмцову руку. Молодецким рывком Устин Яковлевич выбрался из ямы. Было слышно, как комья грязи опадают с его одежды.

   - Здесь пройти трудно, - сказал, часто дыша, Храмцов. - Попробуем в другом месте... Представьте себе, на Джегоре порой приходится вытаскивать людей из грязи с помощью подъемного крана

   Засмеялся.

   Они прошли еще десяток метров по трубе и снова свернули к дороге. Как слепые, тыча шестами, чутко прислушиваясь к собственным шагам. Считая шаги...

   - Многое зависит от привычки, - опять заговорил Храмцов. - Несколько лет назад я был в Венеции. Там люди живут прямо на воде, и, представьте себе, привыкли, не жалуются...

   Бездна разверзлась под Алексеем. Он только успел охнуть, а уже руки лежали на жидком киселе, вползала слякоть в сапоги, в карманы, в рукава...

   Теперь Храмцов тащил его за руку, фыркая от натуги и уже не скрывая своего огорчения:

   - Ногу не вывихнули? Испачкались, конечно. Какая досада...

   Алексей не ответил, потому что все равно Храмцов не слышит.

   Они стояли, не зная, что предпринять дальше.

   - Так, - сказал Храмцов после раздумья. - Пожалуй, придется ждать здесь до рассвета. Иного выхода я, к сожалению, не нахожу. Всего четыреста метров, но - сплошная трясина... Кстати, светает еще довольно рано: в половине шестого. А вы как полагаете?

   Застрекотало: Устин Яковлевич включил машинку, так как не считал себя вправе единолично решать вопрос о ночлеге и хотел выслушать мнение спутника.

   - Я согласен... Дождя вроде не будет.

   - Отлично! - обрадовался главный геолог. - Тогда вернемся к отправной точке.

   Они вернулись к трубе. Сели на металл. Впереди - рукой подать - мерцали огни поселка. Спокойные и теплые.

   - Мерзнете? - поинтересовался Храмцов.

   Встал и, осторожно ступая, двинулся в сторону, противоположную поселку: там не было дороги, там еще можно было передвигаться. Через минуту вернулся с охапкой хвороста в руках.

   - Очень сырой. Но попробуем. В молодости я завоевал приз факультета за самое быстрое разжигание костра.

   Алексей тоже отправился за хворостом. Возвращаясь, увидел, как взвились золотистые языки, закрутился дым, полетели искры. Увидел освещенную голову Храмцова, сосредоточенно дующего в огонь.

   Это было блаженством: смотреть на колышущееся пламя, чувствовать на лице горячее дуновение, замечать, как засыхают и отваливаются от голенищ комья грязи.

   Алексей разложил у ног чемодан и открыл его. Там, кроме всякой нижней и верхней одежды, оставалось еще кое-что из съестного, положенного матерью перед отъездом: полный кирпич хлеба, кольцо колбасы, десяток огурцов в горькой пыльце, уже слегка увядших.

   Храмцов, не отрывая взгляда, с огромным интересом изучал горение костра.

   - Не желаете? - спросил Алексей,

   Храмцов удивленно вскинул брови: мол, о чем это вы? - затем увидел хлеб, колбасу и еще круче вскинул седые брови.

   Но, опять же, как человек интеллигентный, ломаться не стал и вынул свой финский нож.

   - Бесподобно! - сказал Устин Яковлевич, отведав колбасы. - Где вы такую купили?

   - Домашняя это. Мама стряпала...

   - Что вы говорите!.. Позвольте еще кусочек. Спасибо.

   Конечно, после того как поужинали, стало им немного веселее. Чаю только не хватало.

   - Устин Яковлевич, а вы правда - профессор?

   - Да, - горячо подтвердил Храмцов, будто испугавшись, что Алексей в этом может усомниться.

   - Чудно́, - усмехнулся Алексей.

   - Как? Не понял, простите...

   - Я думал, профессора все время в кабинетах сидят, в лабораториях разных. В халатах, а на голове - черная такая тюбетеечка...

   - Тюбетеечки носят академики, - поправил Храмцов. - Притом, главным образом, лысые.

   - Так как же это выходит: один профессор, значит, сидит себе в кабинете, а другой по болотам лазает?

   - Иногда большие научные открытия делаются именно в кабинетах, - заступился за своих коллег Устин Яковлевич.

   - Все равно это несправедливо: один в кабинете, а другой по болотам... Вы вот, например, и простудиться можете, и утонуть где-нибудь. А на вас, поди, государство сколько денег истратило, чтобы выучить на профессора!

   Храмцов сразу не ответил: может, он подсчитывал, сколько на него государство денег истратило. Потом сказал:

   - У меня был товарищ. Однокашник. Но он специализировался по другой отрасли науки и стал, как вы говорите, кабинетным, лабораторным профессором... А знаете, отчего он умер?

   - От инфаркта?

   - Нет. От лучевой болезни. Несмотря на все предосторожности...

   - Ясно, - кивнул Алексей.

   В домах поселка гасли огни - там, должно быть, люди укладывались спать после трудов праведных. Некоторым, должно быть, уже посчастливилось увидеть хорошие сны.

   Алексей поежился, поднял воротник шинели.

   - А это вы когда-нибудь уже видели? - спросил Храмцов, показывая вверх.

   Алексей задрал голову.

   Этого он еще никогда не видел.

   Через все небо бежали бледные полосы света. Они выстраивались в затейливую пирамиду и, чуть выждав, чтобы зрители на земле могли оценить трудную фигуру, разбегались в стороны. А затем строились уже в иную пирамиду. Там, на небесном просторе, было где разгуляться. И свет гулял - широко, смело...

   - Северное сияние. Каково? - с гордостью объявил Храмцов, будто оно, сияние, состояло на техвооружении подчиненного ему Джегорского разведрайона.

   - Здорово, - похвалил Алексей. Ему очень понравилось. - А разве оно бывает летом?

   - Какое же сейчас лето? Всего месяц остался до зимы...

   Тут Храмцов нахмурился. Должно быть, он опять вспомнил о дороге,

   Поутру Джегор имеет прямое сходство с кипящим котлом.

   Двери выплескивают наружу густой поток людей. Появляются на белый свет еще не умытые, умытые и уже успевшие измазаться лица.

   Поток переливается от столовой к нарядной, от нарядной к инструменталке, от инструменталки рассачивается по всем направлениям.

   Всхрапывают спросонья трактора, сердито фыркают автомашины. Гаражей пока нет, техника ночует под открытым небом. Открытое небо сегодня студено и ясно. Кедровые стволы высеребрены инеем, в первых лучах солнца серебро становится золотом, потом золото помалу тает и испаряется.

   А надо всем этим - пар. Пар с шипением рвется из отопительных труб, катится по земле и возносится клубами.

   Едва Храмцов и Алексей появились в конторе разведрайона, его, Алексея, тотчас же оттерли от спутника. Различные начальники и заместители плотно окружили Храмцова и, хором требуя от него руководящих указаний, стали протискиваться скопом в какую-то дверь, в тесный фанерный закуток. Так много их набилось, что даже дверь обратно не закрывалась и из двери торчал промасленный стеганый зад замыкающего.

   Алексею туда, конечно, нечего было и соваться.

   Тогда он стал заглядывать во все двери по очереди. Везде писали, чертили и кидали на счетах звонкие костяшки. Никто и глаз не поднял на Алексея.

   Только в одном закутке на Алексея обратили внимание. Там сидела девица и, нахмурив бровь, вытягивала сердцевину из логарифмической линейки.

   Бровь у девицы была одна - от виска до виска, красиво изогнутая, соболья. И темные глаза, наподобие смородин. Она подняла свои смородины на Алексея, сиротливо заглядывающего в щелку, и единственная бровь девицы вскинулась.

   - Приехали? - вроде даже ахнула девица и, отбросив линейку, вскочила: - Наконец-то...

   - Добрались, - ответил Деннов, немного смущенный тем, что его так долго здесь ждали. - С горем пополам...

   Девица подбежала к нему:

   - Будем знакомы. Зина Собянина. Я здесь секретарем комитета комсомола.

   - Очень приятно, - обрадовался Алексей.

   - А где же остальные? - спросила Зина Собянина.

   - Какие... остальные? - удивился Алексей. - Мы только вдвоем: я и еще главный геолог, товарищ Храмцов...

   Бровь Зины Собяниной прогнулась к переносице. Она скрестила руки на груди и задала вопрос:

   - Послушайте, вы - по комсомольской путевке? Что вы вообще собой представляете?

   - А я и не представляюсь! - возмутился Алексей. - Никакой у меня нету путевки. Просто приехал работать - и все. По вербовке...

   - Дикий, значит? - упавшим голосом сказала девица и, оскорбленная в лучших своих чувствах, смерила Алексея Деннова взглядом с ног до головы.

   - То есть как - дикий? Совсем даже не дикий, а по организованному оргнабору.

   Но Зина Собянина махнула рукой и вернулась за свой стол. Уселась.

   - Мы тут ждем добровольцев из Ярославля, - уже безразличным тоном, не глядя на Алексея, пояснила она. - По комсомольским путевкам. Думала - прибыли...

   И стала, насупив бровь, писать на бумажке разные цифры.

   Алексей еще больше обиделся:

   - А остальных, значит, к чертовой матери? Если не по путевкам. Я вот тоже член комсомола. И тоже по доброй воле приехал...

   - Даже на учет не приму, - перебила девица. - Все равно сбежите. Вербованные только и знают, что сбегать.

   - Ну, а если не сбегу - отвечать за свои неправильные выражения будете?

   Тут Зина Собянина сощурилась и ехидно заявила:

   - Наверно, уже сбежали, товарищ, не знаю, как вас по фамилии. Потому что сейчас всех на строительство дороги направляют, а вы вдруг здесь очутились. А?

   Ответить Алексей не успел, так как на плечо его легла чья-то рука. Рука оказалась Устина Яковлевича Храмцова. Он вежливо поздоровался с Зиной Собяниной, а Алексею сказал следующее:

   - Отправляйтесь на одиннадцатую буровую. Спросите бурмастера Аксюту. Я уже распорядился. Будете работать помощником дизелиста. Желаю вам всего хорошего. На днях увидимся.

   Притворяя за собой дверь, Алексей торжествующе оглянулся на секретаря комсомольского комитета. Но Зина Собянина запихивала обратно сердцевину логарифмической линейки и внимания на него не обратила.

   Первый же встречный обстоятельно втолковал Алексею, как дойти до одиннадцатой буровой:

   - По этой дороге иди прямо и прямо, никуда не сворачивая. Потому что сворачивать все равно некуда, по бокам лес будет.

   Алексей шел, глубоко дыша; прихваченная морозцем осенняя прель и особенная ясность воздуха веселили его молодую душу.

   Красногрудые и желтогрудые птахи порхали по веткам, вызванивая краткие песенки. На верхушке одного кедра, возле самой дороги, сидел глухарь - килограммов пять одного мяса - и презрительно косился на Алексея Деннова, который шагал лесом без ружья.

   Однако в лесу была и иная жизнь.

   Тянулся вдоль дороги телефонный провод, подвешенный к живым столбам: вдоль обочины оставили по дереву через каждые полста шагов, на корню, только ветки стесали, приколотили белые чашечки, подцепили коммуникацию. Некоторые такие столбы даже расцветают по весне.

   Затем Алексей увидел вырубку. Двое рабочих моторными пилами выкашивали ельник, а трелевочный трактор волочил в сторону большие, прогибающиеся, как прутья, стволы. Получалась посреди тайги обширная такая, голая площадка.

   Километр спустя он увидел еще одну площадку, уже расчищенную, а на ней плотники, играя топорами, мастерили помост, вроде сцены в театре.

   Еще километр пройдя, Алексей увидел такой же, но уже готовый помост, а на помосте с помощью разнообразных механизмов громоздили четвероногую железную конструкцию.

   Такая же конструкция замаячила потом вдали, над верхушками деревьев. В прозрачном воздухе обозначились тросы, которые удерживали на земле рвущуюся в небо вышку.

   "Высокая, метров тридцать пять", - смерил глазами Алексей.

   И то ошибся: сорок два.

   Дальше дорога кончилась, и Алексей догадался, что пришел на одиннадцатую буровую.

   Там была кладбищенская тишина. В этой тишине очень громко простучали шаги Алексея, когда он стал взбираться на деревянный помост у подножия вышки.

   На его шаги вышел широкий человек в телогрейке, а поверх телогрейки еще в брезентовом пиджаке. Толстомордый и краснолицый. За ним вышли еще несколько человек, все тоже в брезентовых пиджаках.

   - Здравствуйте, - сказал Алексей, скидывая с плеча чемодан.

   - А может, вы не на ту улицу попали? Или номер дома спутали? - с грустью спросил толстомордый. Остальные весело захохотали.

   - Мне нужно бурмастера Аксюту. Я по распоряжению товарища Храмцова, - ответил на это Алексей Деннов.

   - Тогда адрес правильный, - краснолицый закусил зубами рукавицу, стащил ее, а оголившуюся руку протянул Алексею. - Аксюта.

   Остальные тоже по очереди здоровались с Алексеем и называли фамилии. Смотрели на него с интересом, вполне дружелюбно, немножко прицениваясь: мол, интересно узнать, что ты за человек?

   Помолчали.

   - А в чемодане вашем, случайно, не глина? Может, попутно прислали малость из конторы, ёж ихнюю курицу? - снова с грустью спросил бурмастер.

   Все опять захохотали, но на этот раз, как показалось Алексею, совсем не весело: если бы, например, на похоронах было заведено смеяться, то вот так бы и смеялись.

   И насчет глины и насчет этого странного смеха Алексей ничего не понял. Поэтому он, обиды не показывая, с достоинством сказал:

   - Глины в моем чемодане нет. Подарки купить я тоже позабыл.

   - Ладно, сынок...

   Бурмастер короткой толстой рукой обнял Алексея за плечи и не торопясь повел через скрипучий помост.

   - Идем, с дизелистом познакомлю. Зовут тебя как?

   Позади вышки вплотную примыкало к помосту сооружение. Туда вела дверь. Опи открыли дверь, спустились по лесенке.

   Алексею Деннову почудилось, что он вступил в заводской цех. Просторно. Выстроились в ряд дизель-моторы: таких огромных еще никогда не видел Алексей. Пять штук. И еще более огромные насосы. Широкие ленты передач.

   - "Шкода"? - спросил Алексей, пошлепав ладонью прохладный корпус дизеля. - Чехословацкие?

   Бурмастер категорически завертел головой, ткнул пальцем в табличку с заводской маркой.

   - Наши это. Новые. Называются "Уралмаш-5Д". Тысяча пятьсот лошадиных сил...

   И вдруг сморщил лицо, затосковал:

   - И стоят. Стоят, ёж ихнюю курицу, четвертый день стоят!..

   Тут только понял Алексей Деннов, почему при входе в этот машинный зал у него пробежал холодок по спине, как при входе в музей; почему так холодна и бестрепетна сталь дизелей и почему такая кладбищенская, такая кричащая тишина окружала эту таежную вышку: здесь не работали...

   - Авария, что ли? - посочувствовал Алексей.

   - Какая там авария, - досадливо отмахнулся Аксюта. - Глины нет, понимаешь? Для бурения глина нужна - у нас пласты дырявые. А глина кончилась. Стоим.

   И опять упомянул насчет ежа.

   Алексей посмотрел на свои сапоги, заволновался и внес рационализаторское предложение:

   - Так ведь тут рядом, на дороге, - сплошная глина. Еле продерешься.

   Все опять прискорбно засмеялись, а бурмастер строго посмотрел на Алексея:

   - Нам особая глина нужна. Тампонажная. Карьер за тридцать километров. Без дороги ее как возить? Как ее возить без дороги?..

   Тут Аксюта совсем расстроился и стал тыкать пальцем в табличку "Уралмаш" на корпусе дизеля:

   - Они нам вот это, значит, с Урала. А мы им заместо газа что? Что?

   Тихо на одиннадцатой буровой. Скрипят кедры в лесу.

   - Ну, айда отсыпаться, помощник, - сказал один из брезентовых пиджаков. Он-то и был дизелистом.

   Дизелист привел Алексея в домишко неподалеку от буровой. Уютное такое, сборно-щитовое гнездышко. В гнездышке оказалось народу, как сельдей в бочке. Человек двадцать пять. Некоторые спали на раскладушках, а некоторые играли в домино.

   Дизелист подошел к одной раскладушке, сдернул одеяло и закричал на того, который прежде был под одеялом:

   - Сэмэн! Вахту проспал...

   Сэмэн вскочил, одной рукой ухватился за сапог, а другой стал яростно лохматить затылок.

   - У нас тут все посменно, - объяснил дизелист. Одна вахта работает, другая спит, третья "козла" забивает. А потом наоборот... Давай, помощник, устраивайся.

   Сказать по правде, после путешествия по трубе, после ночевки на болоте у сырого костра, после того как отмахал с тяжелым чемоданом на плече столько километров до одиннадцатой буровой, спать Алексею очень хотелось. Но как-то вроде неудобно начинать работу с лежки на боку. А тут еще, выходит, выгнал человека из-под одеяла, чтобы залезть самому... В нерешительности Алексей переступал с ноги на ногу, оглядывался.

   Должно быть, не так истолковал дизелист его, Алексеево, топтание. И сказал смущенно:

   - Тесно, конечно, живем. Нету благоустройства... Но это временно. Скоро еще два дома будут, тогда разживемся с удобствами. Семейным по комнате дадут: можно, значит, жену привезти, у кого есть...

   - У мэнэ як раз нэ мае - вэзы швыдче, - отомстил за раннюю побудку лохматый Сэмэн.

   В окошке Алексею видны были два дома, сверкающие свежим тесом крылец, волнистым шифером крыш.

   - Так ведь совсем готовые? - удивился он.

   - Готовые, - кивнул дизелист. - Только без печей. Кирпича нету. Вот дорогу достроят - привезут...

   И задумался. Все задумались, даже стучать по столу костяшками стали реже, а спящие стали реже храпеть. Поскрипывали кедры за окном.

   - Мы без этой дороги как на дрейфующем полюсе... - сказал дизелист.

   - Заперто, - объявили в углу, ударив дублем.

   Алексей не торопясь застегнул крючки шинели и вскинул на плечо чемодан.

   - А Гогот?

   Когда Алексей спросил: "А Гогот?" - ему не сразу ответили. Все сначала посмотрели на пустую койку в глубине вагончика, потом друг на друга, а потом уже Марка-цыган зло сверкнул зубами:

   - Удрал... Вчера ночью удрал. Мы спали.

   И опять все посмотрели друг на друга. Как будто все они были виноваты в том, что Гогот удрал. Не виноваты они, конечно, тем более - спали. Но уже во всех вагончиках, наверное, особенно в тех, где кадровые живут, обсуждают это происшествие и, может быть, даже говорят: "Один к одному... На толкучем рынке, что ли, их оргнабор нанимал? Это же не рабочий класс, а сплошная шпана..."

   Скорей всего так и говорят.

   Алексей сдвинул брови:

   - Поймать его надо. В милицию заявить, что вор. Получил деньги и удрал. Быстро поймают.

   - Заявляли уже, - махнул рукой Степан Бобро. - Мы сами и заявили. Сразу. А прораб говорит: не первый это, дескать, подобный случай, и все равно милиция ловить его не станет...

   - Почему? - удивился Алексей. - Деньги ведь он украл - государственные.

   - Украл. И много... А чтобы его поймать, нужно делать союзный розыск. А союзный розыск, знаешь, сколько стоит? Раз в десять дороже. Вот милиция и отказывается ловить.

   - Чудно́, - сказал Алексей Деннов. - Выходит, так он и будет ездить и воровать, а его ловить не будут?

   - Выходит - так...

   Помолчали.

   - А школа на Джегоре есть? - спросил Марка-цыган.

   - Есть. Для взрослых. Потому что детей там еще нету. А родильный дом уже есть. И амбулатория. Клуб тоже есть. Там, на Джегоре, жить можно. Без дороги только нельзя...

   В это время раздался звонкий удар: это прораб ударил ломом по рельсу, подвешенному к сосне.

   - Пошли, - поднялся Степан.

   Все поднялись.

   Участок строительства уже отдалился от вагончиков на шесть километров. Туда ехали в тех самых крытых грузовиках, в которых их привезли сюда дождливой ночью. Те же самые люди и сидели в кузовах.

   Кроме Ивановых, оставшихся в городе из-за маленького Олежки. Кроме Рытатуевых. Кроме Гогота.

   Все остальные - девятнадцать человек - были.

   Алексей со всеми поздоровался, и все с ним тоже поздоровались - очень радостно, как будто его тут по крайней мере целый год не было или как будто он отсюда очень далеко уезжал, а потом вернулся.

   Дуся Ворошиловградская тоже была в машине и, когда Алексей с ней поздоровался, она ему приветливо кивнула. Кивнула и отвернулась к соседке - продолжать интересную беседу.

   Позади машины оставались зеленые и желтые елки, оставались свежие километровые столбы.

   - Мы на каком сегодня? - спросил Степан прораба.

   - Двести сорок седьмой километр.

   - Вчера двести сорок шестой был, - сказал Марка.

   Дороги измеряются километрами. А строятся метрами.

   Три бульдозера встали в ряд: нож к ножу. Три бульдозериста докурили свои папиросы - три окурка полетели за окошки. Взревели моторы. Бульдозеры ринулись вперед,

   Они атаковали лес в три ножа, сокрушая таежную целину, продираясь сквозь колтун стволов, ответвлений, веток. Стоял сухой непрерывный треск, как от распарываемой ткани.

   Лес поддавался. Когда же он не поддавался, когда на пути вставала кряжистая ель, цепко вцепившаяся корнями в грунт, - один бульдозер отходил в сторону. Два других съезжались под углом и сразу два ножа вонзали в этот ствол. Звонкий трепет пробегал по стволу. И ель рушилась, подминая всякую сухостойную мелочь...

   Там, где проходили бульдозеры, оставалось широкое земляное полотно.

   Алексей даже не сразу догадался, о каких таких особых трудностях говорил главный геолог Храмцов. Почти все самые тяжелые работы здесь выполняли машины. И только потом понял.

   В стороне от дороги, например, заготовляли жерди для настила. Моторной пилой "Дружба" - ладной и легкой, как балалайка. Ее зубастая цепь запросто входила в древесину и, урча, в несколько секунд перегрызала ствол. Хорошая пила.

   Но обок дороги, там, где росла эта жердь, было топко. В те же несколько секунд, пока перепиливалось дерево, трясина надежно заглатывала человека вместе с его моторной пилой "Дружба". Насилу выдирая сапоги из гнилого месива, хватаясь за сучья, цепляясь, как за соломинку, за только что сваленное дерево, передвигались люди.

   Или, например, кюветы. Считалось, что их роет многоковшовый экскаватор, похожий по виду на аттракцион "чертово колесо". Он их и рыл, конечно. Только каждые пять минут прораб созывал народ выкапывать из грязи это чудо техники, годное для строительства всех дорог на свете, кроме джегорской

   На жердевой настил, уложенный только что, въезжали самосвалы и, задирая кузова, ссыпали шуршащий, пыльный гравий.

   Его-то и надо было ровным слоем разбрасывать по полотну, ровнять лопатами с загнутыми совками.

   Именно новеньким доверили эту нехитрую, но пыльную работу. В трм числе - Алексею Деннову, Степану, Дусе, Марке-цыгану.

   Марка-цыган, между прочим, старался больше всех. Он орудовал своей лопатой, яростно скалил зубы, вертелся волчком - будто плясал. Спине стало жарко - стащил рубаху. Рукам стало жарко - стащил рукавицы...

   - Кирюшкин! - тотчас же закричал на него, устрашающе шевеля усами, прораб. - Надень рукавицы, сию же минуту надень. Намозолишь ладони - кто за тебя работать будет?

   Марка испугался и стал разглядывать свои ладони. Мозолей на них еще не было. Никогда еще не было мозолей на цыганских ладонях.

   - Пускай будут, - засмеялся Марка. И не надел рукавиц.

   Так дело и шло: впереди бульдозеры крушили лес, а позади оставалась уже готовая широкая дорога с гравийным покрытием и километровыми столбами.

   Дело шло бы еще быстрее, если бы хватало гравия. Но его не хватало. Гравий возили медленно. Через час по чайной ложке, И приходилось курящим и некурящим очень часто устраивать перекур.

   - Машин не хватает, что ли? - подосадовал Алексей, прикуривая от прорабской трубки.

   - Машин хватает, - отозвался прораб, и усы у него при этом уныло поникли. - Вчера пять новых получили. Ездить некому. Водителей нет... И так уже за руль всех посажали, кто в детстве на велосипеде катался. Донюхается автоинспектор - большой будет разговор. Слава богу, что нюх у него до Джегора пока не достает...

   Алексей покосился на Степана Бобро. Но Степан разговора этого, должно быть, не слышал, хотя и скреб лопатой гравий в двух шагах. Прилежно так скреб.

   - Тащится один наконец... - увидел кто-то.

   До того всем надоело ждать сложа руки, что каждый самосвал встречали уже не приветственными возгласами, а иными. Поминали кислое молоко, деревню-матушку и родителей того шофера.

   - Да я что? - оправдывался на этот раз курносый шофер. - По такой дороге разве скорость возьмешь? К тому же чихает она у меня, самосвал...

   - Я вот тебе чихну! - грозился прораб. - Ссыпай и поезжай скорее.

   Курносый ссыпал. Что же касается "скорее поезжать" - это у него получилось не сразу.

   Мотор и вправду простудно чихал, туберкулезно кашлял, обиженно фыркал и, пофыркав, дох. Курносый вылезал из кабины с заводной ручкой, влезал с ней обратно в кабину и опять вылезал. Попутно давал разъяснения:

   - Я ж говорю - в капитальный ремонт надо. Чихает она, самосвал...

   И ни с места.

   А люди стояли, облокотившись о черенки лопат, и, может, подсчитывали в уме: на сорок или на шестьдесят пять процентов выполнят они сегодня норму из-за таких порядков с автотранспортом?

   - Дали бы мне новую, из тех, что вчера получили, я бы вам с милой душой возил. Так ведь нет, не дают...

   Машина в ответ на это чихала: дескать, правду говорит человек - не дают.

   Степан Бобро положил лопату на землю и вразвалку, не торопясь, пошел к машине.

   Он уверенно, одной рукой, поднял капот. Другой стал вывинчивать свечу: не первую, не четвертую, а именно вторую.

   - Запасной свечи у меня все равно нету, - небрежно заметил курносый, следя за действиями Степана. Вроде бы он и сам отлично знает, что мотор барахлит из-за неисправной второй свечи, но вот, к сожалению, не оказалось запасной...

   - Да? - посочувствовал Степан, разглядывая свечу. - А пакли клок найдется?

   И, не спрашивая разрешения, полез в кабипу, разворошил сиденье. Похоже, что он разбирался не только в самих машинах, но и имел представление, где у шофера лежит пакля, где гаечный ключ, а где граненый стакан - так, на всякий случай...

   Степан поджег паклю и стал коптить свечу. Когда же она прогрелась, огонь притушил подошвой, а свечу начисто отер рукавом. И ввинтил туда, откуда вывинтил.

   В кабину забрался с шоферс