Главная » Книги

Панаев Иван Иванович - Онагр, Страница 2

Панаев Иван Иванович - Онагр


1 2 3 4

>   - С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.
   - Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных... Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?
   - Разумеется... Гришка, мелки и карты!
   - Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.
   - Ну, подай игранные. Не все ли равно?
   Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр Александрыч в выигрыше.
   - Который час?
   Офицер посмотрел на часы.
   - Вообрази, мон-шер, три часа.
   - О-го! Не перестать ли?
   - Как хочешь; сколько я проиграл тебе?
   Петр Александрыч принялся считать.
   - Сто один рубль.
   - Только? я полагал больше. Адьё.
   "Славно! право, славно! - подумал Петр Александрыч, провожая офицера, - мне и в любви и в картах начинает везти!"
  

ГЛАВА III

Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке. - Будуар госпожи среднего сословия. - Добродетельный человек с огромным ртом

  
   Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:
  
   "Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера ябыл у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей
   tout a vous

П. P.

  
   Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:
  
   Monsieur de Anisieff.
  
   - Кучеру новую шубу принесли-с, - сказал Гришка.
   - Принесли?
   Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.
   - Вели же ему поскорей одеться и прийти сюда.
   Кучер явился в светло-васильковой шубе, отороченной кошкой. Его сопровождал портной с ярко-пунцовой шапкой в руке: на шапке лежали глазетовые и парчовые кушаки.
   У Петра Александрыча разбежались глаза. Прежде он бросился к кучеру, потом к портному; и шуба хороша, а шапка прелесть, и кушаки блестящие!
   Шуба сшита удивительно.
   - Застегни-ка, Васька, ее на все пуговицы да надень шапку.
   Петр Александрыч обошел кругом кучера.
   - Славно!..
   "Какой бы только кушак выбрать? (его взяло раздумье) парчовый ли с цветами или просто глазетовый золотой?"
   - А кушаки, любезный, какие моднее? - спросил он у портного в нерешительности.
   - Это уж, батюшка, все самые княжеские, самые последние. Какой вам приглянется; по-нашему, все единственно, что тот, что другой.
   - Ну, я возьму глазетовый; только знаешь, любезный, надобно его сложить пошире, на два пальца еще прибавить, так он будет виднее. Сложи-ка теперь... Вот так...
   Портной подал счет барину и начал повязывать кучеру кушак.
   Барин, не смотря, бросил счет на стол и подумал: "Блесну же я теперь перед Катериной Ивановной! Пущу же я ей пыль в глаза! Кучера не у многих и аристократов так одеты".
   - Васька, смотри же, беречь платье. Я сейчас поеду: поди поскорей, заложи, да все новое и сбрую новую...
   Кучер ушел.
   - А касательно счетца-то-с? - заметил портной.
   - Да! да!
   Петр Александрыч взял счет со стола и начал его внимательно рассматривать.
   - Двести девяносто пять рублей?
   - Точно так-с.
   - Хорошо, любезный, хорошо...
   - Сейчас пожалуете?
   - Нет... то есть... не сейчас... у меня, вот видишь ли, и есть деньги, но один приятель взял до вечера. Завтра пришлю... на днях непременно.
   "Охотничий кафтан!" - подумал Петр Александрыч, садясь в сани с сияющим лицом.
   У тротуара на Английской набережной он вышел, а саням приказал ехать за ним, не отставая.
   Прогуливаясь, он беспрестанно оглядывался назад.
   - Васька, держись прямее! у тебя какая-то странная посадка.
   Кучер выпрямился.
   - Послушай, братец, спусти кушак немного пониже...
   Навстречу Онагру попался Дмитрий Васильич.
   Дмитрий Васильич шел с Владимиром Матвеичем Завьяловым, с тем самым, который известен был в некоторых средних кружках петербургского общества под именем прекрасного человека. Они с жаром о чем-то рассуждали.
   - Мое почтение, Дмитрий Васильич! - сказал Онагр.
   - А! что вы, гуляете?
   - Гуляю-с.
   - Это не ваш ли такой блестящий кучер?
   - Мой-с.
   - Мотаете, молодой человек, мотаете! А маменька жалуется на неурожаи... До свиданья!
   Петр Александрыч поморщился.
   "Что ему за дело, мотаю я или нет? Однако кучера-то он не мог не заметить: видно, эффектно одет. Не съездить ли мне к Катерине Ивановне? теперь, верно, у нее никого нет. Поеду!.."
   В дверях будуара Катерины Ивановны он встретился с господином очень высокого роста, плечистым, худощавым, но крепкого сложения, с лицом смуглым и с черными усами. На этом господине был темный сюртук, застегнутый на все пуговицы, крепкий, волосяной галстук и казацкие широкие шаровары.
   Этот господин посмотрел на Онагра, подернул бровями и расправил ус.
   Онагр с чувством собственного достоинства застегнул пуговицу своей желтой лакированной перчатки и ответствовал усачу величавым взором, в котором выразилась вся бесконечность светской гордости.
   "Что это за человек? - подумал он, - я его встречаю в третий раз у Катерины Ивановны; как можно принимать таких?"
   В будуаре г-жи Бобыниной царствовал полусвет. Цветные стекла вполовину закрывали окна; между окон стояла массивная горка с амурами, огонек тлелся в камине.
   Она в широком пеньюаре сидела на штофном диване, в одном из тех грациозных положений, о которых так хорошо рассказывают русские светские повествователи.
   Она одна!
   Медленно, неохотно приподнялась она от эластической спинки дивана, увидев Онагра...
   - Pardon! - сказала она молодому человеку, прикоснувшись двумя пальчиками к пеньюару, - что я так принимаю вас; я не совсем здорова, но для коротких знакомых можно позволить себе, я думаю, эту небольшую вольность.
   Онагр поправил свою голубую жилетку и подумал: "Браво! да она, кажется, очень неравнодушна ко мне!"
   Он отвечал:
   - Помилуйте, мне гораздо приятнее, что вы... только не обеспокоил ли я вас?.. Сейчас на Английской набережной видел Дмитрия Васильича...
   - Право?
   - А как ветрено сегодня, вы не можете себе представить, - такой резкий ветер с моря.
   - Неужели?
   - Вот у вас очень тепло: бесподобное изобретение камин. Не будете ли вы в середу у Калпинской?.. Там иногда бывает приятно.
   - В середу... что у нас сегодня?
   - Суббота.
   - Да, я непременно у нее буду...
   "Как бы придраться, чтоб поговорить о любви?" - подумал Онагр, перевертывая шляпу.
   - Ваш будуар, - начал он, осматривая потолок и стены, - убран с большим вкусом; это маленький храм... Из него выйти не хочется...
   Онагр пристально посмотрел на свою богиню.
   - И этот полусвет, - продолжал он, - так располагает к мечтаниям, к лю...
   - Господин Иконин, - сказал слуга.
   "Черт возьми! - подумал Онагр, - я только было расходился, чудесные фразы пришли в голову, а тут кого-то нелегкое принесло, как нарочно".
   - Проси, - сказала Катерина Ивановна слуге, накидывая на себя шаль и поправляя волосы.
   - Кто это такой Иконин?
   - Один отличный старичок, добродетельной жизни, немножко странный, впрочем, он имеет важное место на службе.
   В комнате показался человек небольшого роста, пожилой, с коротко подстриженными волосами, с большими карими глазами и с огромным ртом, в вицмундире с пуфами на рукавах. Он молча подошел к ручке Катерины Ивановны, потом голова его покачнулась на неподвижном туловище, как у автомата; потом рот его раздвинулся до ушей, а веки захлопали - то была улыбка.
   - Как я рада вас видеть, Филипп Иваныч! - сказала ему хозяйка.
   - Покорно благодарю-с.
   - Милости прошу садиться.
   Катерина Ивановна придвинула для него стул к дивану.
   При взгляде на Онагра голова добродетельного старичка с огромным ртом снова покачнулась. Он сел.
   Полминуты безмолвия.
   - Как вы в своем здоровье-с?
   - Слава богу!
   - А супруг ваш-с?
   - И он слава богу; его нет дома.
   - На службе-с?
   - Кажется.
   - Много, я полагаю, занятий-с у Дмитрия Васильича?
   - Очень много.
   За сим последовала минута молчания, после которой добродетельный старичок с огромным ртом вынул из кармана две тоненькие брошюрки нравственного содержания.
   - Вот-с я вам принес-с. Прекрасные речи-с, весьма красноречиво написанные. Не угодно ли-с, я вам прочту.
   - Сделайте милость, Филипп Иваныч: вы знаете, что я люблю все нравственное.
   Он развернул одну брошюрку и начал читать.
   Чтение продолжалось три четверти часа. Онагр повертывался на стуле и, кусая губы, смотрел на свою желтую перчатку.
   - Что вы никогда не приедете к нам на вечер, Филипп Иваныч? - сказала Катерина Ивановна после чтения.
   - Покорно благодарю-с; я на вечера не езжу-с...
   - Правда, вам наши светские собрания кажутся тягостными и ничтожными...
   Катерина Ивановна вздохнула.
   - Счастлив, кто может вести такую добродетельную жизнь, как вы!
   Филипп Иваныч покачнул голову.
   Вслед за этим он завел речь о производстве одного начальника отделения в вице-директоры, одного коллежского советника в статские советники, о любви к ближнему и о безнравственности современной литературы. Потом он приподнялся, совершил свой обычный обряд приложения к ручке и ушел. Катерина Ивановна провожала его до дверей залы.
   - Вот человек! - сказала она Онагру, возвратясь в будуар, - таких людей мало; что за ум, что за ученость! и притом это истинно добродетельный человек.
   - Да это сейчас видно, - отвечал Онагр.
   "Терпеть не могу эдаких, - подумал он, - только мешают волочиться; очень приятно слушать их проповеди!"
   Вошел слуга.
   - Барин вас просит к себе, сударыня; он сейчас приехал.
   Катерина Ивановна сказала Онагру:
   - Извините, до свидания, - и выпорхнула из комнаты, как птичка.
   "Если бы не этот проклятый чтец, может быть, сегодня..." - подумал Онагр. - Васька! пошел куда-нибудь... ну, хоть на Дворцовую набережную, а там на Невский - и домой... Васька, что, я думаю, другие кучера теперь смотрят на тебя?
   - Как же-с, сейчас, Петр Александрыч, два господина спрашивали? чьи сани.
   - Хорошо одетые?
   - Да-с. Должно быть, важные господа.
   Онагр улыбнулся.
  

ГЛАВА IV

Петербургские увеселения. - Ростовщик. - Любовь Онагра. - Кредиторы. - Письмо

  
   - В Петербурге очень весело! - сказал Петр Александрыч пересчитывая восемьсот рублей, присланные ему из деревни, - да надолго ли здесь этих денег? Посмотрим, надолго ли?
   Он положил деньги в карман и поехал завтракать к Доминику, обедать к Дюме; после обеда сел играть в домино на шампанское, потом в Большой театр.
   В театре он в ложе у Катерины Ивановны... Она разодета, как на бал: руки ее закованы в браслеты, грудь открыта, на голове чалма с золотыми кистями. Возле нее сидит Анна Львовна, сестра Настасьи Львовны {См. повесть: "Прекрасный человек".}, которая иногда гостит в доме Бобыниных и разливает чай для гостей и которую иногда Катерина Ивановна удостоивает чести брать с собою в театр. Анна Львовна в ложе у Бобыниной точно в раю: это для нее редкий праздник! все, что есть у нее лучшего, она надела на себя... И лорнет в ее руке, и пудра сыплется с лица...
   Петр Александрыч навел зрительную трубку на какую-то танцовщицу и сказал Катерине Ивановне:
   - Ma фуа! эль не данс па маль!..
   Катерина Ивановна обратилась к нему и отвечала:
   - Oui.
   Он посмотрел на нее страстно, он глазами заговорил ей о любви своей... А в глубине ложи сидел безмолвно господин высокого роста и крепкого сложения, улыбался сам с собой, поводил усами и расправлял усы.
   А в первом ряду кресел с правой стороны счастливый офицер с золотыми эполетами, вооруженный телескопом, рукоплескал фигуранткам, упивался взорами своей толстой Маши и восхищался легкостью ее ног, которые он, для поддержания собственного достоинства, называл ножками.
   А офицер с серебряными эполетами бегал между кресел по ногам и бормотал "пардон" и "пермете".
   - Извини, мон-шер, - говорил он Петру Александрычу, столкнувшись с ним в буфете, - что я не прислал тебе ста рублей, которые проиграл; вообрази, меня обокрал лакей: все пятьсот рублей унес и много золотых вещей... Я на днях тебе пришлю, честное слово.
   Спектакль кончился. За ужином у Леграна Петр Александрыч рассказывал офицеру с золотыми эполетами о том, как офицер с серебряными эполетами проиграл ему триста рублей и не платит.
   - Не понимаю, - прибавил он, - как можно играть, когда нет денег!..
   Через две недели, считая с этого ужина, из восьмисот рублей, присланных маменькой, в кошельке у Онагра осталось только один рубль семьдесят пять копеек.
   Грустно посмотрел он на свою единственную монету, пощелкал языком и подумал: "Надо занять хоть тысячи две... только даст ли этот проклятый Шнейд? Я и без того ему должен. Загадаю".
   Он пустил монету по столу.
   - Если ляжет орлом, так даст, а если решеткой, так нет.
   - Орел! орел!.. А если не даст? что будешь делать?
   Он принудил себя выкурить сигару, - трубка ему опротивела, потому что у Дюме он не видал ни одного льва с трубкой, прошелся по комнате, свистнул раза два или три и отправился к Шнейду... Голова у него кружилась от сигары, но он сказал самому себе:
   - Что за беда! привыкну; трубку курить - mauvais genre!
   У ворот ростовщика он повстречался с тем штатским, у которого было сморщенное лицо и изнеженные движения.
   - Мосьё Разнатовский, куда вы? - спросил он, по своему обыкновению, в нос.
   Онагр немного смутился.
   - Я... так... нужно к одному знакомому... а вы?
   - Я от Шнейда - моего поверенного. Au plaisir...
   "Та-та-та! - подумал Петр Александрыч, - поверенный! знаем мы эти штуки: просто, брат, занимал деньги..."
   Ростовщик прохаживался по своей зале, уставленной бронзой и дорогими мебелями.
   Он сам отворил дверь.
   - Здравствуйте, Адам Иваныч, - сказал ему Онагр с непринужденною улыбкою, сбрасывая с себя шинель, а между тем сердце у него так и билось.
   - Мое почтение, - сухо отвечал ростовщик.
   - Что, любезный Адам Иваныч, как вы поживаете?
   - Помаленьку.
   - А я встретил у ваших ворот моего приятеля... штатский, как бишь его фамилия... всегда позабываю... у него такое сморщенное лицо... он от вас сейчас вышел.
   - Анин?
   - Да, да... Что, верно, к вам за деньгами приезжал?
   - Нет, ему не надо занимать; у него много денег.
   - А зачем же он был у вас?
   - Он нанимает форейтора через одного моего знакомого.
   - А-а-а! У меня до вас... - Петр Александрыч закашлялся... - Какие у вас прекрасные бронзы, Адам Иваныч, я думаю, дороги? Приятно украсить комнаты такими вещами.
   - Да, вещи недурные: канделябры рококо стоят две тысячи, а часы в последнем вкусе, - они называются как-то мудрено, - четыре тысячи рублей. Я, пожалуй, продам их, если сыщутся охотники... Не знаете ли вы кого? У меня нет ничего заветного: эти продам, другие достану.
   - Конечно... Гм... - Петр Александрыч снова закашлялся... - Я... к вам... с маленькой просьбой.
   - Что вам угодно?
   - Мне нужна... не... небольшая сумма на полгода...
   - Вы мне еще должны. Через месяц срок вашему заемному письму, - сказал ростовщик, понюхав из золотой табакерки.
   - Я знаю... но я хотел просить вас отсрочить и переписать заемное письмо, вместе с теми, которые я хочу занять теперь.
   - Нет, прежде старый долг отдайте.
   - Я с большим бы удовольствием, но маменька мне тысяч пять пришлет только тогда, как продаст хлеб... а теперь... Я не знаю, будут ли у меня деньги через месяц.
   - Мне-то что за дело, когда ваша маменька продаст хлеб? Зачем же вы занимали? Если вы через месяц не заплатите, я представлю заемное письмо ко взысканию.
   - Помилуйте, Адам Иваныч! я, клянусь вам, веду свои дела аккуратно, только неурожай... У меня имение прекрасное: четыреста душ.
   - Это имение вашей маменьки, а не ваше.
   - Ей-богу, мое... все мое...
   - У вас есть документы?
   - Какие документы?
   - На это имение, что оно принадлежит вам?
   - Все бумаги в деревне у маменьки; я, если хотите, выпишу их.
   - Зачем? Не беспокойтесь: у меня нет денет. Я не могу дать вам ни гроша.
   У Онагра замерло сердце.
   - Ради бота, Адам Иваныч, возьмите с меня какие хотите проценты... Мне только на полгода: вы меня этим вполне обяжете; я... мне крайняя нужда...
   - Извините, не могу...
   Ростовщик подошел к двухтысячным канделябрам, стряхнул с них пыль своим носовым платком и потом обратился к Онагру:
   - У вас нет залога?
   - Нет.
   - Кто же вам даст взаймы так?
   - Отчего же? У меня есть дядя, у которого две тысячи восемьсот душ: я его единственный наследник, и маменька пишет, что копит мне деньги.
   Ростовщик улыбнулся.
   - Когда ваш дядюшка и ваша маменька скончаются, тогда я вам и дам взаймы.
   Петр Александрыч несколько обиделся и хотел идти. Ростовщик остановил его.
   - А сколько вам нужно?
   Петр Александрыч встрепенулся.
   - Две тысячи.
   - Это много, не могу.
   - Ну хоть полторы?
   - И это много. Я, так и быть, на риск дам тысячу двести, не больше только, как на шесть месяцев...
   - Честное слово, я еще, может быть, прежде срока отдам; я не знаю, как благодарить вас, любезный Адам Иваныч.
   - Погодите: ведь я еще вам их не дал.
   - Полноте шутить, Адам Иваныч.
   - Вы у меня брали пятьсот рублей; процентов на них за полгода приписано триста рублей, да на эти триста за полгода сто двадцать пять рублей, всего вы мне Должны девятьсот двадцать пять рублей. Так?
   - Так-с...
   - Вы не можете мне заплатить теперь проценты?
   - Теперь нет...
   - Хорошо. Нечего с вами делать, я подожду еще полгода: на девятьсот двадцать пять рублей я менее семисот пятидесяти рублей взять не могу, как хотите.
   - Я сказал, Адам Иваныч, возьмите какие хотите проценты.
   - Менее я ни с кого не беру без залога. Тысяча шестьсот семьдесят пять рублей, да на тысячу двести рублей за полгода процентов шестьсот тридцать рублей, а на шестьсот тридцать процентов триста двадцать... Всего-то придется вам отдать мне через полгода три тысячи... три тысячи... семь... восемьсот... двадцать пять рублей. Согласны?
   - Согласен...
   - Так напишите мне сегодня заемное письмо на эту сумму, а старое я вам возвращу...
   Через час заемное письмо было написано, деньги получены, и Онагр сделался по-прежнему беззаботен и счастлив, и по-прежнему у него только одна мысль о соблазнительной красоте Катерины Ивановны и об интриге с светской дамой.
   Он везде за нею - и в театре, и на гулянье, и в концерте, и у нее дома, и на бале у Горбачевых, и на вечеринке у вдовы Калпинской... Играет ли прекрасная на рояле, он, облокотившись на рояль, смотрит на нее, томится и бормочет: "Charmant!" Танцует ли она с другим, он непременно около нее и беспрестанно с нею заговаривает о том, что "сердце, полюби однажды, не властно разлюбить". На эту тему настроены все его разговоры с нею. Дмитрия Васильича он нисколько не боится, хотя и не чувствует в себе особенной храбрости. Правда, Дмитрий Васильич очень нежен с своей супругой и не отказывает ей ни в чем, но он редко видится с нею: у него столько занятий! Он или на службе, или на бирже, или играет в вист с генералитетом и толкует о разных коммерческих оборотах с своим искренним приятелем, прекрасным человеком. На Петра Александрыча он не обращает ни малейшего внимания. Все бы, кажется, хорошо, и Катерина Ивановна смотрит на него довольно благосклонно, только решительного объяснения между ими не было. Он ждет, чтоб она начала, - а она не начинает: может быть, и он решился бы начать, да ему никак не удается застать ее наедине. Утром у нее сидит добродетельный старичок с огромным ртом, читает ей свои нравственные сочинения и толкует о тленности земных благ и о прочем; вечером у нее безвыходно господин высокого роста и крепкого сложения... Несносный человек! сидит и молчит или вдруг заговорит совсем некстати: "Когда, бывало, у нас в полку", или "Когда, бывало, у нас в эскадроне", потом трет свой подбородок о волосяной галстук, расправляет усы и - о, дерзость! - иногда даже в присутствии ее курит трубку... А месяц уходит за месяцем...
   Впрочем, Петр Александрыч не слишком беспокоится о своей неудаче. У него воображение заменяет действительность. Он необыкновенно живописно рассказывает своим друзьям офицерам и даже статскому с изнеженными движениями о своих коротких отношениях с Катериной Ивановной, которую он называет то Катенькой, то Катишь. Для того же чтоб придать большую вероятность своим рассказам, часто с раннего утра отправляет свои сани с блестящим кучером к подъезду г-жи Бобыниной с приказанием кучеру стоять там до вечера. "Это хорошо, - думает он, - пусть все полагают, что я у нее безвыходно!"
   Офицер с серебряными эполетами мучительно завидует Петру Александрычу и, воспламененный его рассказами о Катерине Ивановне, начинает также чувствовать к ней некоторое влечение и делает ей глазки сквозь очки.
   Так проходит около года. Между тем долги Онагра растут. Ему нет спасенья от кредиторов; он просыпается часу в одиннадцатом и хочет выбежать из дома, - но его передняя уже взята приступом. В передней страшный шум; голос Гришки заглушается несколькими голосами. Петр Александрыч завертывает голову в одеяло и боится пошевельнуться. К тому же страшный ростовщик вооружил против него квартал - и образ следственного пристава стал являться пред ним, как тень Банко.
   Однажды, в самую отчаянную минуту для Петра Александрыча, когда он, бледный и совершенно потерянный, стоял среди шорника, портного, золотых дел мастера и сапожника, которые поочередно приступали к нему с угрозами, - Гришка, в оборванном сюртуке, подал ему письмо.
   "От кого еще?.. Не напоминает ли кто-нибудь об долге? Почерк на конверте незнакомый".
   С трепетом распечатал он конверт.
   - Это от маменьки!.. Извините, господа, - сказал он шорнику, портному, золотых дел мастеру и сапожнику, - я сейчас только прочту это письмо и поговорю с вами... Я заплачу вам все деньги, ей-богу, все, через неделю, через несколько дней... Посидите здесь...
   Он вышел в другую комнату и начал читать письмо:
   "Спешу уведомить тебя, друг мой милый Петенька, о несчастии, постигшем нас..."
   У Петра Александрыча потемнело в глазах.
   - Несчастие! А шорник, портной, золотых дел мастер и сапожник сердито перешептываются между собою... Они, жестокосердые, не тронутся никаким несчастием... А ростовщик и управа благочиния?..
   "...В ночи с 8 на 9 ноября волею божиею скоропостижно скончался от удара братец Виктор Яковлевич. Антошка, камердинер его, сказывал мне, что накануне за обедом братец слишком много кушал буженины, которою он лакомился всегда с особенным удовольствием, и после обеда тотчас рассердился на буфетчика Прошку и побил его: еще, говорят, он никогда так не сердился. Натурально, вся кровь бросилась в голову, а желудок не успел сварить, оттого и сделался удар. То же думает и уездный лекарь наш, а он в своем деле преискусный. Мне к утру дали знать об этом горестном происшествии. Я, в чем была, села в коляску и, сама не помня как, доехала часам к трем. Когда я увидела моего голубчика на столе, так и зарыдала и упала без памяти. Исправник наш, спасибо ему, поднял меня и дал мне понюхать спирту, потом, как следует, в присутствии его и других земских чиновников все комоды и сундуки покойного опечатали. Деньгами нашли сто семьдесят пять тысяч ассигнациями, серебряною и золотою монетою. Вчера только предали тело погребению. Все было устроено прилично, и обед был хороший и сытный; нарочно для сего вынули из погреба бутылок двадцать вина самого лучшего. Больше писать не в силах, еще не могу оправиться от горести. Думаю, дружочек, что ты сам не приедешь сюда, а пришлешь на все мне доверенность. Зачем тебе забираться в глушь от столичных увеселений?.. Целую тебя, бесценное мое сокровище, и проздравляю с наследством. Теперь ты сделался богачом и можешь играть большую роль в свете, а мое материнское сердце, глядя на тебя, будет только радоваться... Не забудь отслужить по дяденьке панихиду".
   Петр Александрыч прочел письмо, схватил себя за голову, осмотрелся кругом - и сказал вполголоса:
   - Что такое... это сон или маменька шутит? На лице его выступили красные пятна.
   Он прочел письмо в другой раз, в третий, схватил сигару и бросил ее, схватил шейный платок и стал повязывать его сверх галстука, потом снял - и бросил.
   - Так дяденька умер, в самом деле умер! У меня тысяча восемьсот душ и сто... Сколько? - он посмотрел в письмо: - сто семьдесят пять тысяч: денег!..
   В ближней комнате послышались голоса шорника, портного, золотых дел мастера и сапожника.
   Онагр пришел наконец в себя, значительно прищелкнул языком и с чувством собственного величия, хотя еще с мыслями не совсем ясными и с растрепанной головой, вышел к своим кредиторам.
   - Вон все, сейчас же все! - сказал он повелительно, - деньги вам будут заплачены моим управляющим. Я получил тысячу восемьсот душ и сто... шесть... семьдесят пять тысяч денег...
   Кредиторы сомнительно посмотрели друг на друга. Шорник шепнул немцу-сапожнику:
   - Известно, хвастает!
   Немец-сапожник возразил:
   - Йа! Квастун, квастун!
   Петр Александрыч, услышав это обидное слово, в ужасном негодовании затопал ногами и закричал громовым голосом:
   - Вон, все вон!
   Шорник прошептал:
   - Ах, батюшки, помешался, помешался! - растолкал кулаком немцев, толпившихся у двери, и первый выбежал на улицу.
   Испуганные немцы последовали его примеру.
  

ГЛАВА V

Обаятельная сила денег. - Отрывок из петербургской философии. - Маскарад в Большом театре

  
   Бог знает почему многие из нас пренебрегают словом человек. Это слово прекрасное и глубоко знаменательное, а оно, не имея никакого смысла отдельно, только с тремя прибавлениями, - получает в нашем обществе важный смысл: человек с именем, человек с чином, человеке деньгами.
   Имя, чин и деньги - великие три слова! Перед ними открыты все двери, им везде поклон с улыбкой, почет и привет, им - крепкое рукопожатие, для них незваная пламенная любовь и непрошеная искренняя дружба!
   Укажите же, читатель мой, место среди нас просто человеку?
   - Человек! - закричал Онагр, лежа в неописанной неге на вычурном и резном диване.
   Гришка - тот самый Гришка, который ходил в засаленном и оборванном сюртуке, теперь завитой, как баран, во фраке тонкого сукна и с аксельбантом, очень беспокоившим его, - явился пред Петром Александрычем...
   - Что, еще не приносили вазы от Мадерни?
   - Нет, сударь.
   - Хорошо, пошел!
   "Гостиная у меня, кажется, недурна, - подумал Петр Александрыч, - диван от Гамбса, бронзовые часы из английского магазина, обои от Шефера... Ваза будет здесь очень кстати... Все любуются моей гостиной, - это очень приятно! А какой фрак сшил мне Руч, - у! какой, фрак!.."
   Онагр поднялся с дивана. На нем был красный шелковый халат, малиновая бархатная шапочка с золотою огромною кистью, болтавшеюся по глазам, и азиатские туфли, беспрестанно сваливавшиеся с ног.
   Онагр подошел к окну... Снег падал на улице хлопьями, вода с шумом стекала на тротуар из железных желобов. Барыня, приподняв салоп, отважно переходила через улицу, утопая в грязи и в снеге; коллежский регистратор в светло-серой шинели с кошачьим воротником тащился, отряхиваясь и протирая глаза, залепленные снегом; горничная с платком на голове и в кацавейке бежала в мелочную лавку; мастеровой, завернувшись в свою синюю сибирку, исполински шагал чрез грязь и лужи...
   "Бедные! и не боятся простуды! им ничего - грубый народ! Я так выеду сегодня в карете, иначе невозможно! А сильно тает; впрочем, скоро весна: уж февраль на исходе".
   Онагр опять лег на диван.
   "Какие Гамбс славные пружины делает. Мастер на это, нечего сказать. На других мебелях мне что-то и сидеть неловко... За кем бы приволокнуться? Знаю я одну премиленькую девочку... впрочем, и Катерину Ивановну не оставлю, ни за что не оставлю... Теперь она не уйдет от меня".
   Такие мечты толпились в голове Онагра, и, убаюканный ими, он не слыхал, как очутился перед ним Дмитрий Васильич Бобынин.
   Онагр немножко удивился этому неожиданному посещению. Он видел у себя в первый раз Дмитрия Васильича.
   - Я давно к вам сбирался, милый мой Петр Александрыч, - сказал Дмитрий Васильич, пожав руку его с особенным чувством, - да мои дела, хлопоты... Служба отнимает у меня все время, так что я не могу посвятить его немногим искренним приятелям...
   - Как в своем здоровье Катерина Ивановна?
   - Покорно вас благодарю. Она здорова: маленькая у нас что-то было прихворнула, теперь, однако, поправилась... Вы как поживаете?.. Кончены все ваши хлопоты? вы уж введены во владение?
   - Введен...
   - Ну, слава богу... Maman-то вашей бедной сколько было дела! Прекрасное именьице вам досталось, прекрасное... Виктор Яковлич был хозяин, - ведь я его коротко знал. Село Долговка лучшее село в губернии: в нем восемьсот душ, да земли - позвольте - земли... да... верно, около девяти тысяч десятин. Кажется, так?
   - Право, не знаю.
   - Вам надо иметь хорошего управляющего... у меня есть в виду человек... мы об этом когда-нибудь поговорим с вами посерьезнее... отличный, надежный человек. Послушайте-ка, Петр Александрыч...
   Бобынин взял Онагра за руку и начал прохаживаться с ним по комнате.
   - Я душевно люблю и вас и вашу маменьку и от всего сердца желаю вам добра... Позвольте мне дать вам небольшой совет.
   - Что такое-с?
   - Видите ли: теперь вы человек с большим состоянием, все невольно обращают на вас внимание... третьего дня спрашивал о вас один директор - мой знакомый... вам бы хлопотать о хорошеньком местечке по службе; теперь для вас это легко, - а то вы служите без жалованья, нештатное место...
   - Помилуйте, - перебил Онагр, наморщась, - ездить всякий день в департамент - это смертная тоска.
   - Кто ж вам об этом говорит? Сохрани бог! с какой вам стати мучить себя!.. Вы теперь должны служить собственно только для блеска, где-нибудь по особым поручениям; честолюбие будет удовлетворено - и прекрасно.
   - Это недурно, Дмитрий Васильич! - сказал Онагр. - Как же бы это устроить?
   - Ничего нет легче, и это нам не бог знает чего будет стоить; я переговорю с директором, мы это дельце и обработаем. Тогда я вас уведомлю о подробностях. Вам теперь можно устроить превосходно свою карьеру: о бедном хлопотать не станут; бедный сам пробивается.
   - Разумеется, для бедных есть чернорабочие должности... Покорно вас благодарю, Дмитрий Васильич; мне без вас это не пришло бы в голову.
   - Я всегда рад вам служить, и маменька ваша будет этим довольна.
   - Уж конечно!
   Дмитрий Васильич посмотрел на часы.
   - Ай-ай! Как я у вас засиделся: четверть второго. От вас мне еще нужно заехать на аукцион.
   Дмитрий Васильич взялся за шляпу.
   - Да... как вы думаете устроить ваш капитал?
   - Я как-нибудь... я и сам не знаю.
   - В ломбард отдавать не стоит... что четыре процента?.. Позвольте... ах! я и эту статью могу вам выгодно обработать. Без меня только не предпринимайте ничего решительного, а то обманут. Прощайте, мой милый Петр Александрыч, не забывайте нас - до свидания. Да без церемонии являйтесь к нам, мы всегда вам рады, как родному. Не беспокойтесь: в передней у вас немного холодно, простудиться можно.
   "Чудесный человек этот Бобынин! - подумал Онагр, - отчего же он мне прежде не совсем нравился?"
   Лишь только вышел Дмитрий Васильич, как дверь из передней с шумом отворилась, и в залу Онагра вбежали офицер с золотыми эполетами и офицер с серебряными эполетами.
   - А, друзья! откуда?
   - Я объявлю тебе новость, братец, - сказал офицер с золотыми эполетами, бросаясь на стул, - я с Машей совсем покончил, решительно поссорились; надоела, все ревнует. Знаешь фигурантку Лизу? такая быстроглазенькая, с левой стороны во второй паре третья с края; я начал волочиться за нею - вчера получил от нее записочку. Хочешь, покажу?
   Офицер с серебряными эполетами ходил по комнате и рассматривал новые мебели и вещи в гостиной Онагра.
   - Славные часы! что ты, мон-шер, заплатил за часы?
   - Не знаю, недорого; кажется, рублей тысячу.
   - Гм! И диван прелестный, а что за диван заплатил?
   - Четыреста.
   - Гм! Надо мне купить себе эдакий. А эти кресла с железной спинкой?
   - Сто с чем-то, с какой-то безделицей.
   - Гм! цвет сукна, мон-шер, мне не нравится: напрасно ты не взял вер-де-пом, у всех вер-де-пом.
   - Посмотри, братец, - сказал офицер с золотыми эполетами Онагру, вынимая из кармана сафьянную коробочку и открывая ее, - купил для Лизы гранатовую браслетку. Недурна? как ты находишь?.. Что твоя Катишь поделывает? Вы с ней все по-прежнему?
   - По-прежнему? Чего! с каждым днем все больше и больше привязывается ко мне. Не знаю, чем это кончится!
   - А Дмитрий Васильич?
   - Он у меня сейчас был.
   - Мы его встретили. Мастерски ты, Петя, ведешь себя; и с мужем приятель и с женой... Богатые дядюшки у тебя умирают...
   - И мне, может быть, скоро достанется пятьсот душ, - заметил офицер с серебряными эполетами.
   - Полно, братец, сочинять: я шестой год слышу от тебя это всякий день.
   - Что ж шестой год! я не сочиняю...
   - Не хотите ли завтракать, господа? - сказал Онагр.
   - Пож

Другие авторы
  • Муравский Митрофан Данилович
  • Маширов-Самобытник Алексей Иванович
  • Салиас Евгений Андреевич
  • Красовский Василий Иванович
  • Зубова Мария Воиновна
  • Головнин Василий Михайлович
  • Негри Ада
  • Миклухо-Маклай Николай Николаевич
  • Энквист Анна Александровна
  • Берг Федор Николаевич
  • Другие произведения
  • Анастасевич Василий Григорьевич - Стихотворения
  • Дуров Сергей Федорович - Избранные стихотворения
  • Щепкина-Куперник Татьяна Львовна - Из дневника лишней женщины
  • Навроцкий Александр Александрович - Иезуиты в Литве. Предисловие
  • Кирхейзен Фридрих Макс - Наполеон Первый. Его жизнь и его время
  • Тютчев Федор Иванович - Тютчев о романе "Евгений Онегин": (Запись Н. П. Жандра)
  • Добролюбов Николай Александрович - Стихотворения А. Полежаева
  • Булгаков Валентин Федорович - Л. А. Сулержицкий
  • Луначарский Анатолий Васильевич - К характеристике Октябрьской революции
  • Лебедев Константин Алексеевич - Медвежья шуба
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 367 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа