Панаев Иван Иванович - Онагр

gn="justify">   - Изволь, мон-шер, представлю, когда хочешь; я у них почти свой в доме, на короткой ноге, меня все любят; завтра же скажу им о тебе; отец охотник до лошадей, а у тебя славные лошади... Прощай.

   - Смотри же, представь.

   - Конте-сюр-муа, мон-шер.

   Дня через три Онагр с офицером явились к Змеевым.

   Отставной полковник-кавалерист, среднего роста, полный, с большими черными усами, с проседью, в венгерке с кистями, прохаживался в своем кабинете и пробовал хлыстик. Кабинет украшался токарным станком, двумя черкесскими кинжалами, винтовкой, коллекциею черешневых чубуков и двумя гипсовыми лошадьми.

   Офицер представил Онагра полковнику.

   Полковник пожал ему руку - и так крепко, что Онагр едва не вскрикнул.

   - Без церемонии, господа, я привык по-военному, прошу садиться - диван не мягкий, а сидеть можно.

   - Как в своем здоровье Дарья Николаевна и Ольга Михайловна? - спросил офицер.

   - Здоровы, здоровы; спасибо: у жены сидит Иконин, нравоучительные книжки ей читает; она любительница проповедей: старухе, впрочем, больше нечего и делать. Мы же, кавалеристы, не слишком жалуем красноречие. Нам подавай коня, пороху, дыму, стишков Дениса Васильича...

   Полковник носовым платком разгладил усы и захохотал.

   - Да, Михайло Андреич, мы, военные, совсем не то, что эти статские. (Офицер с серебряными эполетами указал на Онагра.)

   - Вы военные? С какой стороны вы военные? С чего вы это взяли? Вы, сударь, не военные, а так, ни то ни се, ни рыба ни мясо, - вы, я думаю, и пули-то не отличите от мячика; увас и усов нет!

   Полковник засмеялся и обратился к Онагру:

   - А я слышал, что вы охотник до лошадей. Что, у вас хорошие лошади?

   - Все заводские, дорогие лошади.

   - Рысаки-с?

   - Рысистые, особенно один гнедой жеребчик.

   - Орловский?

   - Конечно, настоящий орловский.

   - Это хорошо, это я люблю. Нынешние вольнодумцы всё толкуют о скаковых лошадях; всё, видишь, подавай им от Эклипса. Вздор! Скакуны ни к черту не годятся... От Сметанки или от Безыменного - почище будут. Бывало, я вам скажу, как Проворный побежит, весь на воздухе, - так, глядя на него, дух занимается. Любопытно посмотреть ваших лошадок. Я вам имею честь рекомендоваться, милостивый государь, я знаток в лошадях, я старый кавалерист, через мои руки прошло их довольно.

   Полковник рассек воздух хлыстиком.

   - Очень довольно! И чего я не испытал на своем веку! Сквозь огонь и воду прошел... Пойдемте; я вас моей старушонке отрекомендую.

   Он бросил хлыстик на стол.

   Жена полковника, худая, желтая, сгорбленная, в чепце, сидела против добродетельного старичка с огромным ртом и благоговейно слушала его проповеди, которые он читал с чувством и с расстановкой.

   Дочь полковника вышивала у окна. Голова ее наклонялась к самой канве, и длинные черные локоны почти закрывали лицо.

   - А вы еще все читаете, - сказал полковник, войдя в гостиную, - извините, что помешал, нельзя, гостей веду.

   - Вот моя жена, а вот дочь, - продолжал полковник, смотря на Онагра, - я третий, и все семейство налицо. Прошу нас любить да жаловать.

   Онагр расшаркался перед полковницей, потом перед ее дочерью и заложил палец за жилет.

   Девушка подняла голову, откинула от лица свои локоны, посмотрела на офицера и на Онагра, привстала едва заметно и потом снова наклонилась к канве.

   Полковница сказала Онагру:

   - Я уж, кажется, имела удовольствие видеть вас у Елены Сергеевны Горбачевой.

   - Да-с, я был у нее на бале.

   - Садитесь, господа, без церемоний, и поболтаемте о чем-нибудь.

   Полковник сел первый, откинув назад кисть своей венгерки.

   - Милая дама Елена Сергевна; она мне чрезвычайно нравится, - сказала полковница.

   - И как одушевлены ее вечера! - закричал офицер с серебряными эполетами, - не видишь, как время летит.

   - Это правда.

   Онагр подошел к пяльцам, за которыми сидела дочь полковника.

   - Вы изволите вышивать?

   - Да, я вышиваю.

   Она отвечала, не отводя глаз от канвы.

   - Прекрасный узор!.. Вы прошедший раз уехали с бала тотчас после мазурки?

   - Кажется.

   Онагр повертелся около пяльцев и отошел в сторону. Добродетельный старичок с огромным ртом взял шляпу и подошел к ручке полковницы.

   - Филипп Иваныч, что это значит? Куда вы? Пожалуйте сюда вашу шляпу: я ее арестую, я действую по-кавалерийски; от старых привычек отстать трудно, - как хотите, а вы снами обедаете, - и не думайте уходить - не пущу, ей-богу, не пущу!

   Голова добродетельного человека покачнулась на его недвижном туловище, и он подал шляпу полковнику.

   - А вы, господа? - Полковник обратился к офицеру и к Онагру: - Надеюсь, что вы не откажетесь от моей лагерной кухни.

   Девушка взглянула на отца, как будто хотела спросить его: "К чему это?"

   Офицер с серебряными эполетами закричал:

   - С большим удовольствием! Я зван сегодня на два обеда, - ну, да я не поеду туда.

   Онагр хотел было отказаться. Полковник подошел к нему:

   - Хотите быть со мной по-приятельски, по-военному?

   - Если вы позволите.

   Онагр оборотился к окну, где стояли пяльцы.

   - В таком случае: слушай! скорым шагом марш в залу, шляпу оставить там - налево кругом - и назад. Вольно!.. Так, славно, - люблю за это. Мы, батюшка, попросту, как видите, по-военному, прошу не взыскать.

   - Шутник! - сказала полковница про своего мужа, обращаясь к добродетельному человеку.

   Добродетельный человек открыл рот до ушей, то есть улыбнулся, и произнес:

   - Так требует военная дисциплина-с. Девушка встала из-за пялец и вышла из комнаты. "Слишком робка, - подумал Онагр, - а талия загляденье и рост отличный; отец немного смешон, а добряк!"

   За обедом полковник рассказывал о своей храбрости, о генералах, с которыми служил, о лошадях, на которых ездил, критиковал планы Наполеона, показывал его ошибки, толковал, как и что ему надлежало делать, и беспрестанно повторял: "мы, старые кавалеристы" и "у нас, у старых кавалеристов". Военные анекдоты полковника были очень забавны. Все слушали его с большим вниманием и смеялись; одна дочь его, казалось, не принимала участия в этих рассказах...

   С этого дня Онагр стал беспрестанно ездить к полковнику и беспрестанно поглядывать на его дочь, и полковник довольно часто начал посещать Онагра и поглядывать на его лошадей. В доме полковника не произошло никаких перемен: дочь его была робка по-прежнему; в конюшне Онагра делались улучшения с каждым приездом полковника.

   Люди Онагра громко начинали поговаривать, что барин их женится на дочери полковника. И для самого барина эта мысль незаметно становилась доступнее и правдоподобнее... Бархатный капот, Невский проспект и девица с черными локонами - эти три предмета составляли что-то нераздельное в его воображении. Ему смутно представлялся иногда ряд прекрасно меблированных комнат, в которых он и супруга его принимают господ взвездах и орденах и госпож в нарядных чепцах и мантильях; он видел иногда двух лакеев с гербами сзади своей кареты; ему казалось иногда, что он сидит возле супруги своей, и целует ей ручку, и играет ее черными локонами, и...

   "Робость ее пройдет; это вздор, - говорил он самому себе. - К тому же я ее буду беспрестанно вывозить... В свете заговорят о моей квартире, о моих балах, о моей жене, о моем экипаже. Весело быть женатым! А Маша? и она мила и влюблена в меня по уши. Что за беда? я буду ездить и к Маше..."

   Онагр заехал в магазин и купил Маше золотую брошку.

   Возвратясь от нее поздно вечером, он был обрадован запиской Дмитрия Васильича:

   "Дело слажено, любезнейший Петр Александрыч. Поздравляю вас: его превосходительство Илья Иваныч объявил мне сегодня, что вы определены чиновником особых поручений при департаменте с двумя тысячами рублей оклада. Вы очень понравились его превосходительству. Он говорит, что у вас много приятности в манерах. Чиновник, мною рекомендованный вам в управляющие над деревнями вашими, согласен на условия, которые япредложил ему от имени вашего. Вы будете им довольны, в этом я уверен. Послезавтра он будет у вас, а я приготовлю ему инструкцию. Отправится же он в деревню через неделю. Капитал ваш наконец я устроил: вы будете аккуратно получать от меня по пяти процентов. И это выгодно при нынешних обстоятельствах. Сколько хлопот мне было с этими деньгами! Одно расположение к вам заставило меня взяться за такое дело. Что вы нас совсем забыли?"

   На другой день Онагр рассказывал всем своим приятелям, что он по особым поручениям при министре и что ему назначено шесть тысяч рублей жалованья. Офицер с золотыми эполетами, выслушав его, плюнул и сказал:

   - Черт тебя возьми, братец! да ты, видно, в сорочке родился! Богач - и еще такое жалованье.

   Онагр блаженствовал; он делался идолом петербургской молодежи средней руки, которая с него начинала снимать моды, и преувеличенные слухи о его богатстве и счастии перелетали с быстротою невероятною из Коломны на Остров в Четырнадцатую линию, из Грязной к Смольному монастырю. О нем стали даже рассуждать на Петербургской стороне и на Выборгской...

   К довершению всего он дал великолепный обед почетным своим знакомым, во главе которых находились: его новый директор, полковник и Дмитрий Васильич Бобынин. Этот обед, как и должно было ожидать, произвел на всех гостей глубочайшее впечатление.

   Прошел месяц... Дочь полковника не переставала рисоваться в его фантазии, и в одно прекрасное апрельское утро, когда солнце показалось на светло-сером петербургском небосклоне для обсушки, вероятно, грязных петербургских улиц, - он ударил себя в лоб очень решительно, сел в коляску и отправился к полковнику.

   Никогда еще так рано не выезжал Онагр из дома.

   В кабинете полковника он пробыл около часа и вышел оттуда светлый и радостный.

   Полковник три раза поцеловал Онагра и произнес с особенным выражением, провожая его:

   - Мое слово важнее. Я старый кавалерист. У меня в доме заведена дисциплина, как в полку... Прощай, друг любезный, будь покоен; да накажи кучеру-то, чтоб берег Красавца и хорошенько чистил его. Васька твой большой лентяй! Ты, брат, с ним действуй по-нашему, по-военному...

   Онагр прискакал домой и прямо к письменному столу; он написал:

  

   Я давно хотел уведомить вас о моих чувствах к дочери генерала Змеева, но откладывал, потому что сам желал в них удостовериться. Теперь я вижу, что люблю ее страстно и что без нее для меня жизнь ничтожна. Она также влюблена в меня и говорит, что с самой первой минуты, как увидела меня, участь ее была решена. Сейчас получил согласие на брак с нею от ее родителей. Через этот брак я породнюсь со многими самыми знатными лицами в Петербурге. Милая, любезнейшая маменька, целую ваши ручки, на коленях прошу вашего благословения и жду с нетерпением ответа... Вашу будущую дочку зовут Ольгой Михайловной; она брюнетка и красавица.

   О месте, которое я получил, и об обеде, который был у меня, я уже писал вам. Свадьбу я не хочу откладывать: чем скорей, тем лучше. Не приедете ли вы, неоцененная маменька, сами в Петербург? Еще раз целую ваши ручки. Остаюсь

  

  

   Полковница вязала чулок; дочь ее занималась каким-то шитьем. Полковник вошел к ним. Он посмотрел на дочь с улыбкою, расправил усы носовым платком и два раза молча прошелся по комнате.

   - А у меня новость, - сказал полковник, остановись торжественно посредине комнаты и сложив руки на груди по-наполеоновски.

   Мать и дочь взглянули на него. На лице матери выражалась робость и покорность, на лице дочери беспокойство.

   - Важная новость! - продолжал полковник, - тебе, старухе, не отгадать; ну, а ты не отгадаешь ли, Оленька?

   - Что такое, батюшка? - Она отложила свою работу в сторону.

   - Отгадай.

   - Вы знаете, что я до сих пор не умела отгадать ни одной вашей загадки.

   - Гм! эту загадку тебе легче всего отгадать, дурочка. Вы, девушки, мастерицы разбирать такого рода загадки. Моя новость касается до тебя.

   - До меня? Она вздрогнула.

   - И очень... Поздравляю тебя с женихом, а тебя (он оборотился к жене) с дочерью-невестой.

   - Как это, Михайло Андреич? - спросила полковница, вытаращив глаза.

   Краска вдруг исчезла с лица девушки.

   - Батюшка, вы шутите?

   - Какие шутки! тут не до шуток: жених твой только с полчаса от меня вышел.

   - Мой жених? Она рассмеялась.

   - Что ты, притворяешься или в самом деле не веришь? Я дал за тебя слово (полковник сделал ударение на слово) Петру Александрычу. Будто ты и не заметила, что он давно тебе строит куры? Ох, уж вы мне, скромницы!

   Девушка сомнительно посмотрела на отца и на мать.

   - Что же вы обе смотрите на меня, как на сумасшедшего? Порастряхни-ка, голубушка, из сундуков дочернее приданое. В солнечные-то дни его и проветрить бы недурно... Ну, поди ко мне, Оленька, поцелуй меня... Ты одержала победу, и славную, черт возьми! А после победы мы затеем праздник - свадебку... Поди же ко мне.

   Она молчала.

   Лицо полковника хмурилось; он заложил руки назад и бил такт ногою.

   - Подойди же к папеньке, - сказала полковница, качая головою, - поцелуй его... Я еще и сама образумиться не могу... Он сейчас приезжал к тебе, Михайло Андреич, с предложением?

   - Сейчас, сейчас - говорят вам, сейчас, и я дал слово, слышите ли? Лучше этой партии желать ей нечего: он малый добрый, собой недурен, с большим состоянием, любит ее, - да это клад для нас; ты знаешь, Дарья Николаевна, какие у нас нынче доходы-то: пять, шесть, семь тысяч, да и обчелся; попробуй-ка прожить с этим в столице.

   - Правда твоя, правда твоя... - Полковница вздохнула.

   - Конечно, я желал бы ей мужа военного, кавалериста, но где теперь взять военных? Что такое нынешние военные? "Жомини да Жомини, а об водке ни полслова". - Полковник махнул с огорчением рукой.

   - Поздравляю тебя, друг мой милый Оленька, - сказала полковница, подходя к дочери с распростертыми объятиями и со слезами на глазах.

   Девушка отшатнулась от нее.

   - Что это значит? - закричал полковник.

   - Что это значит? - повторил он. Полковница пришла в величайшее замешательство.

   - Батюшка! - сказала девушка неровным голосом, - батюшка, вы напрасно давали за меня слово. Я не могу выйти за него замуж.

   - Не можешь? Я напрасно давал слово?.. С кем вы говорите, сударыня?.. Вы забыли, что перед вами стоит отец. Знайте, что слово мое - слово старого кавалериста. Мы никогда не изменяем ему. Каприз девочки не заставит меня сделаться бесчестным человеком на старости лет.

   Испуганная полковница делала какие-то знаки дочери, но она не замечала их и повторила твердо и решительно:

   - Я не могу выйти за него замуж.

   - А почему бы это так?

   - Потому что я не люблю его и не могу любить.

   - Вы еще сами, сударыня, не знаете, кого вам надо любить и кого не надо; об этом вы лучше бы спросили отца и мать: они поопытнее вас, подальновиднее и людей могут оценить повернее...

   Полковник сердито повертывал кисти своей венгерки.

   - Уж не пришел ли вам в голову опять этот щелкопер, который было повадился ходить к нам в Москве с книжками под мышкой?

   Болезненное движение показалось на лице ее.

   - Вы, кажется, забываете, что вы дочь заслуженного отца, дочь старого полковника, старого кавалериста, коренного русского дворянина, что вам неприлично и стыдно амуриться с семинаристами... что...

   - Батюшка! - произнесла она умоляющим голосом. Полковник большими шагами стал измерять комнату.

   - Вот тетушкино воспитание! спасибо покойнице, спасибо! есть чем помянуть...

   Он потирал руки.

   - Модная, умная, ученая женщина была, внушала покорность родителям!.. Что, по вашему, по нынешнему образованию, родители ничего не значат?

   Полковник остановился перед дочерью и ожидал ответа.

   Она молчала.

   - Завтра после обеда Петр Александрыч приедет сюда. Он станет говорить с тобой, ты должна ему объявить свое согласие. Слышишь ли? Всю дурь из головы выкинь, помолись богу да подумай, он вразумит тебя... Слез чтоб я не видал; женские слезы - вода...

   Полковник повернулся на каблуках и вышел из комнаты, поправляя усы носовым платком и ворча сквозь зубы:

   - У меня целый полк по струнке ходил, я с целым полком справлялся, передо мною полслова никто не смел пикнуть, а теперь родная дочь... покорно прошу!..

   Долго после ухода полковника мать и дочь не могли выговорить ни слова...

   Полковница сидела не шевелясь, поддерживая рукою свой подбородок; потом банты на чепце ее пришли в движение, и она обернулась к дочери.

   - Так он тебе не нравится, Оленька?

   Девушка не отвечала.

   - Оленька?

   Она подняла голову и тихо отвела от лица волосы.

   - Не дурно ли тебе, друг мой Оленька? Ты совсем побледнела.

   Глаза девушки с минуту были недвижимо устремлены на мать; вдруг она залилась слезами и бросилась на грудь ее.

   - Ведь он добрый, хороший человек, - говорила мать, глотая слезы, - его все хвалят... Ты привыкнешь к нему.

   Она покачала головой...

   - А разве он вам нравится?

   - Что ж, мой друг! в нем нет ничего дурного.

   - Может быть, но мне так тяжело и неприятно, когда он и этот офицер с очками бывают у нас.

   - Отчего же?

   - Не знаю. Да как же он может любить меня?.. Он меня не знает...

   - Как же не знает, Оленька? Последнее время он очень часто бывал у нас и все смотрел на тебя: это и я заметила... Полно! перестань плакать, мой друг.

   Полковница поцеловала ее в лоб и пошла к полковнику.

   "Нет, - думала она, - я не могу ее утешить, а ей надобно утешение; так нельзя оставить ее". Робко подошла она к мужу. Он сидел на больших креслах и задумчиво крутил усы.

   - Что? образумилась ли она, Дарья Николавна?

   - Плачет. Знаете ли, Михайло Андреич, я все думаю, не послать ли нам за Филипсом Иванычем: он человек добродетельный. Пусть он подаст ей советы и утешит ее.

   - Это не мое дело, это ваше бабье дело: что хотите делайте, только завтрашний день она должна объявить жениху согласие. Я дал слово, - а я старый кавалерист... Ну, да что толковать об этом... Я думал, что обрадую ее моею новостью. Я не знал, что она такая взбалмошная, избалованная. Скажи ей, чтоб она помнила мое приказание!

   Полковница написала к Филиппу Иванычу записку, в которой убедительно приглашала его приехать к ним.

   Добродетельный человек тотчас после обеда явился.

   - На вас вся моя надежда, Филипп Иваныч, - начала полковница, встречая его, - у нас в доме большое горе.

   - Что такое? Помилуйте-с, если я могу чем помочь, то я сочту себя счастливым: это долг-с христианский.

   Полковница объяснила ему все и умоляла его принять участие в их положении и уговорить дочь не противиться отцовской воле.

   Филипп Иваныч провел рукою по лицу.

   - Это обстоятельство важное-с. По вашему желанию-с, я постараюсь, как умею-с, объяснить ей положение ее и подать ей советы-с. Позвольте-с мне поблагодарить вас за вашу доверенность ко мне.

   - К кому же, Филипп Иваныч, как не к вам, адресоваться в таком случае!

   Рот добродетельного человека приятно расширился да ушей.

   - А где же Ольга Михайловна-с?

   - Пойдемте к ней. Я предупредила ее о вашем посещении.

   Добродетельный человек подсел к девушке и целый час без остановки говорил ей о покорности, о смирении, о том, какая награда ожидает послушных детей в будущем мире и какое наказание готовится не повинующимся воле родительской, о том, что родители всегда желают детям своим счастия, что нам дана воля для того, чтоб мы обуздывали наши желания ибеспрекословно повиновались во всем старшим.

   Когда он ушел, бедная девушка упала на диван без памяти.

   Полковник весь вечер не выходил из своего кабинета.

   На другой день она пришла к отцу, объявила, что повинуется его воле, зашаталась и упала. Ее подняли, оттерли и посадили в кресла. Полковник пожал ей руку и сказал:

   - Полно, полно дурачиться, Оленька. Ничего; все обойдется; ты его полюбишь, я знаю. Мы с женой останемся жить в Петербурге, будем к вам беспрестанно ездить... Поцелуй меня; ячеловек военный, старый кавалерист, привык к дисциплине, к порядку, оттого строг немножко... что делать? уж наша служба такая. Поезжай-ка с матерью в магазины, порассейся немножко да к вечеру будь повеселее.

   Вечером приехал Онагр. Он был наряднее, чем когда-нибудь: в новом галстуке, в новой жилетке, с новой шляпой, весь пропитанный духами. Его оставили одного с невестой. Несколько запинаясь, объявил он ей о своих чувствах и ожидал ее решения.

   Она отвечала, что не противится воле своего отца.

   Он поцеловал ее ручку и хотел ей говорить еще что-то, но она встала со стула и вышла из комнаты.

   Онагр поправил свои волосы, посмотрел в зеркало и, любуясь талией своей невесты, последовал за нею.

   Госпожа Бобынина каким-то образом в этот же вечер подробно, впрочем, с небольшими прибавлениями и изменениями, узнала об удачном сватовстве своего бывшего обожателя и нарочно поехала сообщить это важное событие госпоже Горбачевой; госпожа Горбачева на следующее утро чем свет отправилась с новостию к вдове Калпинской; вдова Калпинская к госпоже Неврёзовой, госпожа Неврёзова... и так далее.

   Офицер с серебряными эполетами прибежал к Онагру:

   - Ты женишься, мон-шер?

   - Женюсь.

   - Что это тебе вздумалось?

   - Да так, братец; признаться, надоела холостая жизнь.

   - И прекрасно, мон-шер; а знаешь ли, этим ты мне обязан: я тебя представил в дом; без меня, может быть, ты и не женился бы. Поздравляю, мон-шер, поздравляю, очень рад; возьми меня в шаферы: я люблю, когда женятся... Я и сам хочу жениться.

  

  

   Онагр в ответ на свое послание к маменьке получил от нее письмо следующего содержания:

   "Милый сердцу моему сын, неоцененное сокровище мое. Нет сил для выражения того, как сильно подействовали на меня последние милые строки твои ко мне, где ты говоришь о своих чувствах и просишь моего благословения на брак. Я заливалась слезами, читая твое письмо, и целовала его; выбор, сделанный тобою, приносит тебе честь; благословляю тебя от всего моего сердца и желаю тебе счастия, коего ты вполне достоин, как прекрасный сын, и я всю жизнь мою должна гордиться моим рождением. Милую невестку мою обнимаю заочно, прошу ее любви и целую ее, моего ангела. Скажи ей, что я уже несколько раз видела ее во сне, будто я сижу у вас в гостях, а она, моя родная, наливает кофе и подает мне чашку. Свекровь - имя страшное, но жена твоя, друг мой Петенька, говорю тебе заранее, будет для меня не невесткой, а родной дочерью, еще милее. Я, не зная ее, уж люблю не менее тебя, - что же будет, когда я ее узнаю?.. Прошу тебя, сердце мое, отрекомендовать меня их превосходительствам ее папеньке и маменьке и попроси их, чтоб они приняли меня в свое родственное расположение. Я все не очень здорова; к свадьбе не ждите меня; сыграйте свадьбу без меня; уведомь только, которого числа она будет, в этот день я стану молиться за вас, мои голубчики. Месяца через полтора я надеюсь лично обнять вас и тогда посмотрю на ваше счастие.

   Управляющий, рекомендованный тебе Дмитрием Васильичем, еще не прибыл в твою деревню. Бога ради, не полагайся слишком на Дмитрия Васильича: он себе на уме и может воспользоваться твоею неопытностию. Не опрометчиво ли поступил ты, отдав свой капитал в его руки? а попусту убытчиться и нанимать управляющего также, по моему мнению, тебе не следовало: сосед мой, Семен Никифорыч Колпаков, с удовольствием бы взялся управлять твоим имением и без всякого возмездия; он известен у нас своим благородством и примерною честностию; а этот еще каков будет. Подумай об этом, дружочек, нельзя ли это дело поправить? Вторично благословляю тебя, а милую мою Ольгу Михайловну обнимаю".

   Около половины мая квартира Онагра, нанятая им за пять тысяч рублей в год, была окончательно омеблирована Туром; дача приискана; парадная карета с гербами готова. Незадолго до свадьбы к нему явился ростовщик Шнейд с различными предложениями; ростовщик в этот раз кланялся и изгибался перед Петром Александрычем, а Петр Александрыч очень холодно и гордо обращался с ним; однако визит ростовщика не обошелся Онагру даром, он купил у него двухтысячные канделябры.

   Наступил и день свадьбы...

   Часу в девятом вечера на паперти одной из старинных петербургских церквей толпился народ, и экипаж за экипажем подъезжал к церкви.

   Жених, окруженный своими гостями, в мундире чиновника особых поручений, в шелковых чулках, в башмаках с блестящими пряжками и в белом накрахмаленном галстуке, ожидал невесты. Возле него величаво стоял посаженый отец, его директор, также в мундире, с лентой через плечо и со звездой, а позади директора Дмитрий Васильич Бобынин... Офицер с золотыми эполетами и офицер с серебряными эполетами, шаферы Онагра, бегали по церкви, наполненной любопытными, и высматривали хорошеньких.

   Церковь была в полном освещении.

   "Невеста! невеста!" - вдруг раздался шепот, и все пришло в движение, и все головы заколебались...

   Дорога от дверей к алтарю очистилась... Появился белокурый мальчик, кудрявый и румяный, с образом... За ним она, а за нею разряженные девицы и дамы и добродетельный человек с огромным ртом, в мундире, в ленте и со звездою.

   Ее поставили на атлас рядом с женихом и дали им в руки венчальные свечи.

   Когда церемония кончилась, священник приказал поцеловаться молодым; затем они приложились к образам. Начались поздравления. Цветы и брильянты, румяна и белила двинулась к молодой: и Катерина Ивановна Бобынина, и Елена Сергеевна Горбачева, и вдова Калпинская, и все, и все... Наконец молодую повели к карете.

   Молодой улыбался и перешептывался с своими шаферами...

   - Что это, как Ольга Михайловна бледна, мон-шер? - говорил офицер с серебряными эполетами при разъезде. - Здорова ли она?

   - Слава богу, братец, - отвечал молодой, - она у меня скоро поправится. Ничего! и румянец на щечках заиграет...

   Офицеры перемигнулись между собою и сказали почти в одно слово:

   - Счастливец, мон-шер, счастливец! - и погрозили молодому, улыбаясь выразительно.

   Гул карет замер в отдалении. Толпа разбрелась в разные стороны. У церковной ограды стояли только две женщины в салопах - одна молодая, другая пожилая.

   - Знаете ли, Матрена Петровна, ведь свадьба-то была скучная? - сказала молодая.

   - Уж не говори, Настенька. Признаюсь! нечего было и смотреть, - возразила пожилая. - Сказали, что невеста красавица, а она просто выглядит, как мертвец в гробу.

   - Заметили вы, Матрена Петровна, что она, садясь в карету, оступилась?

   - Да, да! скажите, пожалуйста! ведь это предурная примета, Настенька? я видела, что и свеча-то ее гораздо короче жениховой.

   - Прощайте, Матрена Петровна, заходите к нам..

   - Прощай, Настя.

   Они поцеловались...

   Начинал накрапывать мелкий весенний дождик; распустившиеся листочки на деревьях, окружавших ограду, разливали в теплом воздухе благоухание, и огненные полосы, тянувшиеся по небу от запада, потухали.