Лебедев Константин Алексеевич - Медвежья шуба

  

   За нѣсколько верстъ отъ губернскаго города Жездринска однообразныя поля смѣняются небольшими перелѣсками и березовою рощею, подступившею къ самымъ домикамъ подгородной слободки; больше чѣмъ на версту тянутся маленьк³я, подслѣповатыя избушки, съ растрепанными соломенными крышами, огороженныя низенькими плетнями; постепенно избушки смѣняются деревянными и каменными домиками, вмѣсто плетней тянутся безконечные заборы съ деревянными тротуарами и деревянными тумбами, а за полицейскою каланчею начинается настоящая булыжная мостовая, правда, во многихъ мѣстахъ проросшая травою, но тѣмъ не менѣе мостовая, безъ которой немыслимъ губернск³й городъ, также какъ немыслимъ онъ безъ соборной колокольни, присутственныхъ мѣстъ съ гауптвахтою, гостинаго двора, базарнаго ряда, нѣсколькихъ блестящихъ магазиновъ и широкой площади въ центрѣ города, на которой учатся иногда мѣстныя пѣхотныя войска, а также сановито выступаютъ гуси съ желтыми гусенятами, подъ надзоромъ босоногой дѣвочки, съ длинною хворостинкою въ рукахъ. На окраинѣ города помѣщается обыкновенно губернская больница, домъ душевнобольныхъ и острогъ. Также было и въ Жездринскѣ.

   На выѣздѣ изъ города, окруженная густымъ тѣнистымъ садомъ, стояла больница, съ своими флигелями, пристройками и лѣтними бараками для больныхъ. Послѣ городскаго шума и суеты, подъѣзжая къ больницѣ, кажется, что сразу попадаешь въ какое-то тихое, сонное царство, такъ мало жизни замѣтно въ этомъ огромномъ печальномъ здан³и. Сквозь стеклянныя входныя двери виднѣется суровое лицо швейцара; возлѣ воротъ неподвижно сидитъ сторожъ и свернувшись у его ногъ лежитъ сѣрая собака; изъ окна смотритъ блѣдное лицо больнаго въ желтомъ халатѣ. На широкомъ больничномъ дворѣ, усаженномъ стрижеными березками, тоже не видно ни души; вездѣ въ окнахъ спущены шторы, затворены двери, даже тѣнистыя деревья больничнаго сада стоятъ, не шелохнувшись ни однимъ листомъ, и тоже словно дремлютъ подъ палящими лучами солнца.

   Но эта неподвижность, это сонное царство кажется только съ перваго взгляда поверхностному наблюдателю; но вглядитесь глубже, пристальнѣе въ эту тихую, скучную, больничную жизнь и вы увидите, что и здѣсь жизнь съ ея интересами охватываетъ каждаго, даже распростертаго на смертномъ одрѣ обитателя, что и здѣсь людск³я страсти - высок³я и низк³я волнуютъ и тревожатъ сердце больничныхъ обитателей, что и здѣсь разыгрываются житейск³я комед³и и трагед³и, и жизнь, съ ея смѣхомъ и плачемъ, съ ея пошлостью и прозою, неустанно идетъ своимъ обычнымъ ходомъ.

   Странно и скучно показалось унтеръ-офицеру, Егору Степанову, послѣ походной боевой жизни у веселыхъ товарищей, очутиться сперва на излечен³и въ больницѣ, отъ полученныхъ ранъ въ сербской кампан³и, гдѣ онъ участвовалъ добровольцемъ, да, пролечившись полгода, остаться въ той же больницѣ, въ качествѣ швейцара и вахтера, такъ какъ смотрителю больницы онъ понравился за представительную наружность, за свой высок³й ростъ и огромныя бакенбарды.

   - Теперь намъ за швейцара краснѣть не придется, весело говорилъ смотритель больницы эконому:- лучше Егора Степанова и у самого губернатора въ передней не найдется! Въ медаляхъ, нашивкахъ и ростомъ косая сажень. Этотъ уже на цыпочкахъ не потянется шубу подавать! Нѣтъ...

   - Что и говорить, бравый мужчина, согласился экономъ.

   - А бакенбарды-то! Бакенбардищи-то каковы? Цѣлый лѣсъ! Ниже пояса. Да ужъ одни баки чего стоятъ!

   - И баки хороши, согласился экономъ.

   - Еще бы не хороши! говорилъ смотритель, самодовольно потирая руки.

   И въ самомъ дѣлѣ Егоръ Степановъ былъ очень представительный, красивый мущина; хотя ему шелъ пятый десятокъ, но онъ держался всегда прямо, молодцовато; съ грудью на-выкатѣ, увѣшанный крестами и медалями, съ золотою нашивкою, онъ былъ еще молодцомъ, даромъ что сѣдина серебрилась и на вискахъ, и въ густыхъ бакенбардахъ. Впрочемъ, Егоръ Степановъ не могъ назваться постояннымъ швейцаромъ, такъ какъ исполнялъ эту должность только по праздничнымъ днямъ, когда къ смотрителю пр³ѣзжали гости, да еще въ тѣхъ случаяхъ, когда больницу навѣщало разное больничное начальство: попечитель, почетные члены и друг³я важныя особы. Тогда въ передней кромѣ Егора Степанова никого не было; онъ одинъ и снималъ и подавалъ платье посѣтителямъ, да какъ быстро и ловко! Просто хоть бы и въ столицѣ, а не то что въ провинц³и! Стоило только руки откинуть слегка назадъ,- глядь, и пальто ужъ какъ и не бывало - снято! И не услышишь какъ снято! И опять, стоило только слегка руки оттопырить назадъ, и просто глазомъ не мигнешь, и пальто уже надѣто,- да какъ надѣто! Просто такъ, таки въ него и въѣдешь, незамѣтно въѣдешь. Только застегнись да и ступай.

   Даже одно солидное и съ большимъ вѣсомъ лицо въ больничной ³ерарх³и и то изволило обратить вниман³е на ловкость Егора Степаныча.

   - Новый должно быть швейцаръ? изволило оно благосклонно спросить у смотрителя.

   - Точно такъ-съ! Новый, ваше превосходительство! залебезилъ смотритель, расшаркиваясь передъ важной особой.

   - Гм! Ловокъ! Весьма ловокъ! изволила милостиво замѣтить важная особа, и благосклонно улыбнувшись смотрителю, прослѣдовала изъ передней въ свою карету и уѣхала домой, въ весьма пр³ятномъ настроен³и духа.

   Нечего и говорить, какъ былъ доволенъ смотритель и какъ онъ, послѣ этого, дорожилъ своимъ новымъ швейцаромъ.

   - Да, да-съ, батюшка ты мой, говорилъ онъ, притягивая за пуговицу своего пр³ятеля эконома и наклоняясь къ его уху,- это не швейцаръ, а находка. Кладъ! Да потребуй онъ отъ меня въ мѣсяцъ не пятнадцать рублей, а двадцать, даже двадцать пять - дамъ! Ей Богу, дамъ! Потому за него отъ начальства благодарность получилъ! Пойди-ка, поищи другаго такого - и не найдешь! Ей Богу, не найдешь!

   - Гдѣ найти! Не найти! рѣшительно махнувъ рукою, подтвердилъ экономъ.

   - А хоть-бы и нашелъ подходящаго - опять-таки снаровки, ловкости такой не будетъ. Да возьмемъ хотя бы васъ. Вѣдь поди тоже разнымъ наукамъ учились, а заставь-ка васъ ловко подать шубу - и не подадите. Ей Богу, не подадите!

   - Гдѣ подать! У всякаго свой талантъ, а у меня никакихъ. Какъ есть - никакихъ! сокрушенно замотавъ головою, отвѣчалъ экономъ.

   - Ну вотъ то тоже и есть, сказалъ смотритель и, лукаво прищуривъ глазъ, еще ближе наклонялся съ своему пр³ятелю:- да это еще что! Члена городской управы Евстигнѣева знаете?

   - Еще бы такую особу не знать! Поди мальчишка каждый и тотъ знаетъ!

   - Ну, однимъ словомъ, особа важная, съ вѣсомъ, богатѣйш³й человѣкъ! Ну-съ, такъ онъ хоть и состоитъ почетнымъ членомъ нашей больницы, а за цѣлыя пять лѣтъ онъ къ намъ никогда и носу не показывалъ, а теперь ѣздитъ къ намъ въ мѣсяцъ по нѣсколько разъ! И какъ вы думаете, почему?

   Экономъ склонилъ голову на бокъ и развелъ руками.

   - Просто ума не приложу! Да ужъ относительно высшихъ соображен³й, сами знаете, Иванъ Иванычъ, я туговатъ-съ. Совершенно даже насъ! Отъ размышлен³й увольте-съ! Просто, ей Богу, ума не приложу!

   Смотритель заложилъ руки за спину, лукаво прищурилъ глаза и съ самой тонкой, дипломатической улыбкой посмотрѣлъ на своего пр³ятеля.

   - А я вамъ доложу-съ, началъ онъ таинственнымъ шопотомъ, медленно, съ разстановкою, дѣлая ударен³е на каждомъ словѣ,- что членъ городской управы Евстигнѣевъ пр³ѣзжаетъ въ нашу больницу собственно для того-съ, чтобы нашъ швейцаръ, Егоръ Степановъ, съ него бы снялъ и опять подалъ ему шубу!

   - Быть не можетъ! изумился экономъ и даже попятился назадъ.

   - Не будь я Иванъ Ивановъ, если это неправда! торжественно сказалъ смотритель, и въ подтвержден³е своихъ словъ, указательнымъ пальцемъ, наотмашь, ткнулъ себя въ самую грудь.

   И въ самомъ дѣлѣ, какъ не можетъ это показаться страннымъ, мелочнымъ и не достойнымъ вниман³я, но такая пустая вещь, какъ ловкое подаван³е шубы, очень нравилась и больничному начальству, и многимъ посѣтителямъ. Когда какой нибудь почетный посѣтитель, осмотрѣвъ больницу, отправлялся домой, то не только все больничное начальство провожало его въ переднюю, но даже сторожа и сидѣлки старались посмотрѣть, хоть въ дверную щель, какъ Егоръ Степанычъ подастъ почетному гостю шубу, и Егоръ Степанычъ, сознавая, сколько глазъ смотрятъ на него съ упован³емъ и надеждой на его ловкость, никогда бывало въ грязь лицомъ не ударитъ. Когда почетный гость подходилъ къ нему на разстоян³е четырехъ шаговъ, онъ, однимъ мановен³емъ своей унтеръ-офицерской руки снималъ шубу съ вѣшалки, моментально развертывалъ ее однѣмъ могучимъ встряхиван³емъ, отгибалъ воротникъ назадъ быстро нацѣливался шубными рукавами въ руки посѣтителя и еще быстрѣе окутывалъ его, съ ногъ до головы, шубою. Только бывало кто нибудь не выдержитъ, да отъ удовольств³я крякнетъ, чмокнетъ губами и прошипитъ въ полголоса: "молодца"!

   Одни только дверные сторожа недоброжелательно относились къ Егору Степанычу и не находили ничего особеннаго въ его умѣньѣ снимать и подавать шубы и платья.

   - Эка невидаль шубу-то снять! презрительно говорилъ корявый и низеньк³й сторожъ Андронъ,- безъ Егоръ Степавыча, сколько годовъ шубы эфти самыя сымалъ, одначе никто не приходилъ на меня бельмы пялить, когда, то ись, обувалъ, али расболокалъ гостей.

   - Оттого никто и не приходилъ, красота ты лѣсная, возражали ему,- что ты обувавши, да раздѣвавши гостей, поди чай руки-то всѣмъ вывихивалъ, да вертлюги выкручивалъ! Пьянымъ мужикамъ зипуны да сермяги подавать - твое дѣло, а ужъ такой болотный кикиморъ, какъ ты, до генеральской шубы и прикосновен³я имѣть не достоинъ!

   - Прежде небось былъ достоинъ, а тепереча, на поди,- раздостоился! шипѣлъ оскорбленный Андронъ.

   - Мало-ли что прежде, возражали поклонники таланта Егора Степаныча,- на безрыбьи и ракъ - рыба, на безлюдьи и Ѳома дворянинъ. Не самому-же смотрителю было шубы подавать, оттого ты и подавалъ, а вотъ какъ поступилъ Егоръ Степанычъ, такъ руки то и стали коротки шубы подавать. Знай, сверчокъ, свой шестокъ. Вотъ что!

   И долго еще переругивались раздраженные противники, пока истощивъ весь запасъ перебранокъ, показывали другъ другу по кукишу и расходились въ разныя стороны.

   По справедливости, къ чести Егора Степаныча, нужно сказать, что онъ нисколько не зазнавался и не гордился особеннымъ вниман³емъ къ нему больничнаго начальства; самая должность швейцара была ему далеко не по душѣ, хотя онъ и старательно исполнялъ ее, не имѣя въ виду ничего лучшаго; но постоянныя похвалы его умѣнью и ловкости подавать и снимать платье, приводили его въ искреннее изумлен³е; оставаясь наединѣ, онъ пожималъ плечами, покачивалъ головою и добродушно усмѣхался.

   - Да и чудные-жъ господа! Вѣдь вотъ поди-жъ ты, что понравилось! А?.. думалось ему. Но нельзя сказать, чтобы въ глубинѣ души, Егоръ Степанычъ не былъ отчасти доволенъ знаками вниман³я къ нему начальства, такъ какъ по службѣ онъ любилъ быть всегда, вездѣ и во всемъ первымъ, а постоянныя, дружеск³я шутки и похвалы смотрителя и эконома его искуству, въ концѣ концовъ, таки убѣдили и самого Егора Степаныча въ томъ, что въ дѣлѣ подаван³я шубъ и платья онъ таки мастеръ не послѣдней руки.

   - Значитъ и въ самомъ дѣлѣ шубы-то подаю недурно, коли всѣ хвалятъ! не безъ тайнаго удовольств³я раздумывалъ онъ, и это заставляло его не съ такимъ пренебрежен³емъ и болѣе благодушно относиться къ своей временной должности швейцара, такъ какъ помимо этого, онъ былъ еще вахтеромъ въ больницѣ.

   Если присутств³е Егора Степаныча не требовалось въ швейцарской, онъ отправлялся въ больницу исполнять свои вахтерск³я обязанности, исполнялъ ихъ спокойно, безъ суеты и крику, но ничто не ускользало отъ его зоркаго глаза, на все было обращено его молчаливое вниман³е, и виновному въ безпорядкѣ дѣлалось внушительное замѣчан³е, имѣвшее тѣмъ болѣе значен³я въ глазахъ виноватаго, что оно дѣлалось безъ крику, гаму и брани, даже безъ возвышен³я голоса.

   - Ты зачѣмъ подъ умывальниками воды не вытеръ? строго спрашивалъ, напримѣръ, Егоръ Степанычъ палатнаго сторожа.

   - Да утромъ-то, за уборкой, не удосужилось, оправдывался сторожъ,- а вотъ сейчасъ, Егоръ Степанычъ, вытру.

   - То-то братъ, вытри, а то я тебѣ за это другамъ разомъ такъ носъ утру, что потомъ и вытирать не понадобится.

   И виновный зналъ, что дѣйствительно, если Егоръ Степанычъ кому носъ утретъ, такъ надолго эта штука будетъ памятна.

   Съ каждымъ вновь прибывшимъ больнымъ Егоръ Степанычъ дружески разговаривалъ, распрашивалъ о болѣзни, о родныхъ, ободрялъ надеждою на скорую поправку и вообще каждому больному умѣлъ сказать и сдѣлать что нибудь пр³ятное, а безграмотнымъ больнымъ, случалось даже, писалъ на родину и письма, съ неизбѣжнымъ "благословен³емъ на вѣки нерушимымъ" и "поцѣлуемъ въ сахарныя уста". Вообще грамота далась Егору Степанычу, и писать письма онъ былъ таки мастеръ не послѣдней руки; письма писались обыкновенно засвѣтло, передъ ужиномъ.

   - Ну, ребята, говори ужъ за одно, кому еще письма писать надо? обращался вахтеръ къ окружавшей его толпѣ больныхъ.

   - Да вотъ, Егоръ Степанычъ, выступалъ какой нибудь взлохмаченный мужиченко,- домой охота бы отписать, да деньгами совсѣмъ порастрясся, гроша мѣднаго, и того нѣтути.

   - Ну ладно, Акимъ простота, отпишемъ и безъ денегъ, утѣшалъ мужиченку Егоръ Степанычъ,- дома, кажись, есть конвертецъ завалящ³й, въ немъ письмо твое и пошлемъ. Письмо писалось и отсылалось, хотя у вахтера на квартирѣ никакихъ завалящихъ конвертовъ никогда и не бывало.

   При больницѣ находилось также сиротское отдѣлен³е, гдѣ воспитывалось на общественный счетъ около тридцати маленькихъ дѣвочекъ - сиротъ; съ ними Егоръ Степанычъ былъ въ самыхъ дружескихъ отношен³яхъ.

   - Здорово, "бабушкина гвард³я"! весело говаривалъ онъ, входя къ нимъ въ палату, и "бабушкина гвард³я" кидалась на встрѣчу къ своему баловнику, не безъ тайной надежды на получен³е гостинцевъ, въ чемъ рѣдко ошибалась, такъ какъ въ неизмѣримыхъ карманахъ Егора Степаныча всегда находилось нѣсколько горстей орѣховъ, сладкихъ рожковъ или медовыхъ пряниковъ.

   Обходъ больницы вахтеръ заканчивалъ посѣщен³емъ, такъ называемой, "безпокойной палаты", гдѣ лежали больные въ бѣлой горячкѣ, въ припадкахъ алкоголизма. Несвязные крики, стоны, иногда дик³й смѣхъ и безумныя пѣсни раздавались въ этомъ скорбномъ мѣстѣ, въ этомъ земномъ аду; въ горячешныхъ рубашкахъ, съ длинными рукавами, привязанные простынями и полотенцами къ кроватямъ, лежали больные въ бѣлой горячкѣ, мучимые адскими видѣн³ями духовъ и другихъ ужасныхъ призраковъ,- подъ надзоромъ дюжихъ сторожей.

   - Вотъ онъ!.. Держи его!.. Лови!.. За занавѣской спрятался, окаянный!.. кричалъ одинъ больной, уставя глаза, въ безумномъ страхѣ на оконныя шторы.

  

   Что за чудный трахтеръ Лонданъ,

   Весь шпалерами абитъ!..

  

   весело распѣвалъ другой связанный больной, въ припадкѣ бѣлой горячки.

   - Да, братъ, долгонько еще тебѣ въ энтотъ трахтеръ не доведется ходить! усмѣхался дежурный сторожъ.

   - Водка-то! Водка-то, проклятая, до чего доводитъ! съ соболѣзнован³емъ говорилъ вахтеръ, проходя по палатѣ въ то отдѣлен³е, гдѣ лежали опамятовавш³еся больные, пришедш³е уже въ себя.

   - Теперь, батюшка, скоро и на выписку, а вѣдь почитай съ недѣлю безъ памяти пролежали! обращался онъ къ чиновнику, который скромно сидѣлъ на постелѣ и меланхолически курилъ папироску.

   - Да, пора ужъ и по домамъ, отвѣчалъ обрюзглый, рябоватый чиновникъ, съ лицомъ, напоминавшимъ вафельную форму,- какъ еще живъ, да ноги не переломаны и самъ удивляюся! Пошелъ изъ гостей домой, а очутился за городомъ, въ оврагѣ!

   - Да какъ же это, батюшка, васъ такъ угораздило? съ любопытствомъ спрашивалъ вахтеръ, присѣвъ на койку отдохнуть послѣ больничнаго обхода.

   - Да вотъ, Егоръ Степанычъ, какъ было дѣло, сообщалъ чиновникъ, подсаживаясь ближе къ вахтеру:- по правдѣ то сказать, такъ и позапрошлый и прошлый мѣсяцъ совершенно пьяными мѣсяцами выдались. То крестины, то имянины, то сговоръ, то свадьба, то преферансикъ съ выпивкою, то похороны съ поминальнымъ обѣдомъ,- отказаться неловко, такъ домой каждый день къ вечеру безъ заднихъ ногъ и попадешь, а какъ попадешь, этого ужъ и не помнишь! Утромъ проснешься - голова трещитъ какъ пивной котелъ, во рту словно эскадронъ ночевалъ; ну, думаешь, шабашъ, капли въ ротъ не возьму. Глядь, товарища какого нибудь нелегкая подвернетъ: пойдемъ, говоритъ, хватимъ только по маленькой, съ завтрашняго, говоритъ, дня тоже думаю бросить, пора за умъ взяться. Ну и пойдешь, а тамъ, рюмочка за рюмочной, да такъ опять нахлебаешься къ вечеру, что снова глаза рогомъ изо лба лѣзутъ. Такимъ-то манеромъ и шелъ день за днемъ. Только къ концу прошлаго мѣсяца выдалось два дня совершенно трезвыхъ, и товарищи какъ-то не попадались и не подбивали на выпивку, да и самому какъ-то въ ротъ не лѣзло; сижу это я себѣ, подъ вечеръ, самоваръ у меня на столѣ, чай пью, только безъ ямайскаго, ни-ни,- одну жижицу прихлебываю и книжку читаю, повѣсть интересная такая попалась, описывается, какъ одинъ бѣдный молодой человѣкъ въ одну богатую барышню влюбился, а ейные родители, и всякая тамъ родственная слякоть, браку ихнему препятствуютъ. Весьма чувствительно и занимательно написано. Почитываю я себѣ книжку, чаишко прихлебываю и просто самъ на себя не нарадуюсь, не налюбуюся. Вотъ, думаю себѣ, если-бы Господь сподобилъ, вмѣсто пьянаго безобраз³я, да каждый день такъ славно проводить! Только я объ этомъ пустился въ размышлен³е, шасть подъ окно Антошка Перфильевъ, писарь полицейскаго правлен³я, малый-то и хорош³й, но пьяннца горьчайшая.

   - А я, говоритъ, за тобой, идемъ!

   - Никуда, говорю, не пойду, буду дома сидѣть, нездоровится что-то.

   - Вздоръ! И думать не смѣй! закричалъ Перфильевъ:- безъ тебя приходить не велѣно, да и случай такой необыкновенный. Сашка Прохоровъ наслѣдство вспрыскиваетъ. Тамъ уже всѣ наши: Сидоровъ, Акундиновъ, Селезневъ...

   Я и глаза вытаращилъ.

   - Какое, говорю, наслѣдство. Отъ кого? Потому знаю, что у этого самаго Прохорова ни отца, ни матери и родныхъ никого не было - голъ, какъ соколъ.

   - Отъ бабушки, говоритъ, самъ и письмо читалъ, пр³ятель Прохорова, пономарь какой-то изъ Рязани, увѣдомляетъ его, что бабушка лежитъ при смерти. Старушенц³я богатѣйшая и родныхъ ни души, хоть шаромъ покати. Одинъ только счастливецъ Прохоровъ. Не сегодня-завтра загробостаетъ деньжищевъ чертову кучу, богатѣйшимъ человѣкомъ будетъ, а покуда тамъ что, такъ своего енота, шубу-то, побоку, заложилъ гдѣ-то, и товарищамъ выпивку устроилъ первостатейную. Ну, скорѣй идемъ!

   - Не пойду, говорю, ни за что, потому забастовалъ - пить больше не буду.

   - Да кто тебя будетъ неволить? не хочешь, не пей. Слава Богу - не маленьк³й, говоритъ Перфильевъ,- а только какъ знаешь - пойдемъ. Неловко товарищу уважен³я не показать. Неровенъ часъ, человѣкъ богатый можетъ тебѣ когда и пригодится.

   И чертъ меня дернулъ этого каналью Перфильева послушаться! Въ самомъ дѣлѣ, думаю себѣ, можетъ Прохоровъ когда нибудь и пригодится, деньженокъ перехватить до жалованья, платьишко тамъ какое нибудь по сходной цѣнѣ, по-товарищески купить. Мало ли что. Ну, нахлобучилъ шапку, напялилъ пальто, пошли. Приходимъ, а тамъ ужъ идетъ пиръ горой, просто дымъ коромысломъ, вторую полуведерную доканчиваютъ. И наслѣдникъ и всѣ гости безъ сюртуковъ на полу сидятъ, чубуками черешневыми гребутъ, лодку изъ себя представляютъ, и во все горло поютъ:

  

   "Внизъ по матушкѣ по Волгѣ!"

  

   Какъ ни крѣпился, какъ ни отнѣкивался, нѣтъ-таки закатили въ горло стаканъ водки, сунули въ руки чубукъ, усадили на полъ и заставили пѣть. Всякихъ этихъ твердыхъ рѣшимостей какъ не бывало. И пѣлъ я, и пилъ, и ѣлъ, и обнимался; и цѣловался, и ругался и съ кѣмъ то даже подрался, а на прощаньѣ наслѣдника свиньею обругалъ и пошелъ домой. Ночь была темная, въ головѣ шумѣло, иду я, разсуждаю о своей обидѣ, вдругъ слышу кто-то кричитъ: "Эй! Вамъ Ванычъ, подожди!" Остановился я, ноги разставилъ, чтобы не упасть, вглядываюсь - кто бы это такой? Глядь - Перфильевъ.

   - Куда, говоритъ, идешь?

   - Домой, отвѣчаю, куда-жъ больше идти.

   Антошка засмѣялся, такъ и заржалъ какъ конь.

   - Да вѣдь ты за городскую заставу вышелъ, гдѣ-жъ тутъ домъ? говоритъ Антошка.

   Протеръ я глаза, смотрю,- кругомъ поле. И какъ это меня угораздило заблудиться, и самъ не понимаю.

   - Пойдемъ-ка, говоритъ Антошка, я тебя лучше самъ до квартиры доведу.

   - Доведи, говорю, будь другъ-пр³ятель.

   Взялъ онъ меня подъ руку и повелъ назадъ. Идемъ дорогою разсуждаемъ: я ему про свою обиду разсказываю, онъ меня утѣшаетъ; дошли мы такимъ манеромъ до моей квартиры и только я съ нимъ хотѣлъ попрощаться глядь, а его ужъ нѣтъ, словно сквозь землю провалился. Я его звать: Перфильевъ! Антошка! Нѣтъ. Ну, думаю, вѣрно домой ушелъ. Протянулъ руку къ двери, да вмѣсто двери сунулъ кулакомъ въ воздухъ, потому и мой домъ и Перфильевъ, все это было только одно дьявольское навожден³е. Сунулся я потомъ какъ будто на крыльцо, да вмѣсто крыльца и полетѣлъ въ оврагъ! Лечу въ оврагъ кубаремъ, цѣпляюсь за кусты и каменья, а надъ оврагомъ кто-то хохочетъ и въ ладоши бьетъ. Волоса дыбомъ стали. Караулъ! Спасите! кричу во всю глотку и, оборвавшись съ какого-то куста, грохнулся на самое днище оврага. А что дальше не помню, закончилъ почтенный чиновникъ свой разсказъ и меланхолически затянулся папироской.

   - Да, безъ мѣры, батюшка, пить не слѣдуетъ, нравоучительно замѣтилъ Егоръ Степанычъ,- безъ мѣры что питье, что ѣда, все во вредъ человѣку. Одначе засидѣлся я съ вами. Счастливо оставаться, батюшка. Поправляйтесь на доброе здоровье, добавилъ онъ, выходя изъ больничной палаты.

   А день, между тѣмъ, клонился къ вечеру; солнышко закатывалось, освѣщая больничный дворъ косыми лучами и сонное царство, усыпленное лѣтнею жарою, пробуждалось; вездѣ было замѣтно движен³е. Въ лѣтнихъ баракахъ подымались шторы и больные медленно выходили бродить въ благоухавшемъ саду; по всѣмъ дорожкамъ виднѣлись тощ³я фигуры въ бѣлыхъ колпакахъ и желтыхъ халатахъ; въ кухнѣ горѣлъ ярк³й огонь, готовился ужинъ; сидѣлки снимали бѣлье съ протянутыхъ по двору веревокъ, и даже кучеръ Петровичъ медленно слѣзалъ съ сѣновала, гдѣ своимъ богатырскимъ храпомъ спугивалъ воронъ и воробьевъ съ крыши, и не торопясь выводилъ тройку бракованныхъ клячъ на водопой. Приложивъ руку въ глазамъ въ видѣ козырька, Егоръ Степанычъ внимательно вглядывался, нѣтъ ли и на дворѣ какого безпорядка и потомъ не спѣша шелъ на кухню, для раздачи ужина. Помахивая хвостомъ въ нему подбѣжала его большая черная собака и ласкаясь вертѣлась около своего хозяина.

   - Ужинать будемъ, Корка, а потомъ и на боковую, говорилъ Егоръ Степанычъ, ласково поглаживая собаку.

   А странную кличку "Корки" его собака получила за храбрость, выказанную ею, когда она еще была щенкомъ, отнимая брошенную ей корку хлѣба отъ большой здоровой собаки.

   Послѣ раздачи ужина Егоръ Степанычъ выходилъ посидѣть за ворота, посмотрѣть на прохожихъ и поболтать со своимъ пр³ятелемъ, ночнымъ сторожемъ, человѣкомъ вообще суровымъ, несообщительнымъ, державшимъ себя отъ всей дворни особнякомъ; да и дворня какъ-то недолюбливала, сторонилась отъ сторожа, потому что онъ считалъ своею непремѣнною обязанностью ворчать и брюзжать на всѣхъ съ утра и до вечера, хотя воркотня его и начиналась за какую нибудь оплошность, неряшество или неблаговидный поступокъ; тутъ ужъ онъ не скупился на ядовитыя побранки и безпощадно бранилъ виноватаго до тѣхъ поръ, пока тотъ отплевывался, махалъ рукою и уходилъ.

   - Песъ, а не человѣкъ!... Какъ есть собака!... Нѣшто бъ нимъ сговоришь? Хуже дыма въ глаза лѣзетъ... разсуждали дворовые, побывавш³е съ нимъ въ словесныхъ перепалкахъ, и за это никто изъ всей дворни не звалъ сторожа по имени Иваномъ Трофимовымъ, а величали его всѣ, и въ глаза и за глаза, не иначе какъ "Скипидарычемъ", да такъ съ этимъ прозвищемъ и остался Трофимовъ, будто у него никогда отъ роду не было другаго имени и фамил³и; но "Скипидарычъ" не смущался и не обращалъ вниман³я на общее недовольство и ежедневно, за обѣдомъ и ужиномъ, къ общему соблазну, устраивалъ словесные турниры, изъ которыхъ и выходилъ всегда побѣдителемъ; не смотря на всевозможныя сплетни начальство относилось въ нему благосклонно за его правдивость и честность, на сплетни не обращало вниман³я и даже держать языкъ покороче не приказывало. А Скипидарычъ, какъ нарочно, никого, бывало, не пропуститъ, каждаго хорошимъ словечкомъ осчастливитъ; замѣтивъ, напримѣръ, на крылечкѣ служителя, который обломкомъ гребня расчесываетъ лохматые волосы, онъ и тому скажетъ:

   - А люблю за обычай,- хоть въ навозѣ сидитъ, да черепкомъ оскребается!...

   Проходя на кухнѣ мимо вертящейся передъ обломкомъ зеркальца тридцатилѣтней бабы, онъ и ту не пропуститъ, а перекоситъ ротъ въ ядовитую усмѣшку и скажетъ ей: здорова старая подошва! И каждому таки съумѣетъ сказать что нибудь подходящее, послѣ чего человѣкъ звѣремъ на всѣхъ смотритъ.

   Высок³й, сутуловатый, съ загорѣлымъ, бронзовымъ лицомъ, съ нахмуренными бровями, онъ строго всматривался въ каждаго встрѣчнаго, словно желая и въ лицѣ замѣтить какую-либо неисправность и потащить виновнаго на расправу. А выражен³е лица у самого Скипидарыча было странное, даже очень странное: не то онъ собирался заплакать, не то засмѣяться, въ общемъ, выражен³е его лица напоминало человѣка, хотѣвшаго чихнуть, да такъ и застывшаго въ этомъ выражен³и, только у Скипидарыча лицо принимало: то веселое чихающее выражен³е, то выражен³е чихающее, но только печальное.

   Послѣ десяти часовъ вечера, и зимою и лѣтомъ, Скипидарычъ добросовѣстно постукивалъ въ чугунную доску, обходя дозоромъ свои сторожевыя владѣн³я, со своимъ сѣрымъ Полкашкой, раздѣлявшимъ съ нимъ трудности его службы. Весеннею и лѣтней порою, если Егоръ Степанычъ выходилъ посидѣть вечеромъ за ворота, къ нему присоединялся и его пр³ятель Скипидарычъ, и подолгу сидѣли старые служаки, вспоминая старое время, старую службу и далекую молодость; или Егоръ Степанычъ внимательно слушалъ, а его пр³ятель въ сотый разъ разсказывалъ про свою крестницу, какая она у него славная дѣвочка, какъ его любитъ, и какъ онъ, накопивши побольше денегъ ей въ приданое, пойдетъ къ ней въ Полтавскую губерн³ю, гдѣ она живетъ на хуторѣ въ работницахъ, и тамъ найдетъ для нея жениха и съиграетъ веселую свадьбу. Вообще разсказы про крестницу были неистощимы у Скипидарыча, и при одномъ имени "Насти" пропадала его молчаливость, суровость и лицо принимало веселое, чихающее выражен³е.

   - А ужъ и въ гробъ не лягу, пока на Настюшиной свадьбѣ не попляшу! приговаривалъ обыкновенно Скипидарычъ, заканчивая восторженный разсказъ про свою крестницу.

   Часамъ къ одиннадцати вечера огни погасали въ больницѣ, и опять наступало въ ней сонное царство; Егоръ Степанычъ тоже отправлялся на покой; распрощавшись со своимъ пр³ятелемъ, онъ уходилъ въ свою маленькую комнатку, возлѣ пр³емной, ставилъ маленьк³й походный самоваръ, и въ ожидан³и чая пропускалъ два или три передовыхъ фельдъегеря изъ походной оловянной фляжки, послѣ чего фляжка снова пряталась въ деревянный поставецъ, висѣвш³й на стѣнкѣ. Много Егоръ Степанычъ никогда не пилъ, но передовыхъ фельдъегерей передъ обѣдомъ и ужиномъ всегда пропускалъ очень акуратно; случалось, конечно, что иногда, кромѣ по штату положенныхъ фельдъегерей, проскакивали и лишн³е, да мало-ли чего съ кѣмъ не случается, тѣмъ болѣе что и случалось то очень рѣдко.

   Помѣщен³е Егора Степаныча было необширно, но для него оно было достаточно; въ углу, возлѣ небольшаго окна, висѣлъ мѣдный складной образъ, съ горѣвшею передъ нимъ лампадкою; возлѣ окна же стоялъ маленьк³й деревянный столъ со шкафчикомъ и два крашеныхъ простыхъ стула; кровать съ ситцевымъ одѣяломъ, деревянный сундучекъ и маленькая изразцовая печь дополняли украшен³е комнаты.

   Въ зимнее и ненастное время къ Егору Степанычу заходилъ иногда Скипидарычъ и короталъ съ нимъ длинные вечера; если же ему случалось оставаться одному, онъ ставилъ свой походный самоварчикъ, надѣвалъ больш³е круглые очки и принимался за чтен³е старыхъ газетъ, достававшихся ему отъ смотрителя. На политическ³я дѣла обращалось имъ особенное вниман³е, также какъ и на производство въ чины по военному вѣдомству; онъ старательно слѣдилъ за повышен³емъ въ чины своихъ прежнихъ начальниковъ, и прочитавъ на Рождество или на Пасху о наградѣ кого нибудь изъ нихъ, самодовольно улыбался и подбоченивался, словно самъ лично получалъ награду.

   - Каковъ Петра Николаичъ то? А! весело восклицалъ онъ, посмѣиваясь въ свои густыя бакенбарды,- въ генералы вѣдь хватилъ! А вѣдь былъ моимъ взводнымъ офицеромъ! Далеко шагнулъ. Ну давай ему Богъ всего хорошаго! И Егоръ Степанычъ доставалъ записную книжку, гдѣ у него были записаны фамил³и всѣхъ офицеровъ его полка, по порядку, и противъ фамил³и произведеннаго дѣлалъ отмѣтку: произведенъ въ такой то чинъ, приказомъ отъ такого-то числа. Записыван³е о производствѣ доставляло вахтеру большое удовольств³е, потому что напоминало ему лучшее время его жизни,- его молодость, веселое старое походное время; въ своемъ спискѣ онъ видѣлъ не простой обыкновенный перечень офицерскихъ фамил³й, нѣтъ, онъ видѣлъ живыхъ людей, дѣлившихъ съ никъ тягости боевой жизни, спутниковъ минувшей молодости, когда весело жилось на свѣтѣ, а горе, да бѣда съ заботой, какъ съ гуся вода скатывались.

   - Эхъ, хорошо было бы теперь придти да и поздравить Петра Николаича, дескать: имѣю счастье поздравить съ монаршей милостью, ваше превосходительство! раздумывалъ Егоръ Степанычъ,- да не увидать яснаго сокола! А вотъ развѣ выпить за его здоровье! И Егоръ Степанычъ доставалъ оловянную фляжку и наливалъ чарку.- Дай же Богъ сто лѣтъ здравствовать вашему превосходительству! говорилъ онъ, подымаясь со стула передъ невидимымъ превосходительствомъ и пропускалъ въ горло передоваго фельдъегеря.

   А поставленный походный самоварчикъ между тѣмъ разгорался и начиналъ сердито шумѣть и пыхтѣть на лежанкѣ, напѣвая свою безконечную пѣсенку.

   - Что старый дружище? О себѣ вѣсть подаешь? говорилъ Егоръ Степанычъ и, любовно прислушиваясь въ пѣн³ю своего самоварчика, ставилъ его на столъ и заваривалъ чай;- да, да, старый товарищъ, продолжалъ онъ, вглядываясь въ погнутые бока самоварчика,- много мы съ тобою походовъ поломали, и твоимъ и моимъ бокамъ досталось таки порядкомъ, всего перевѣдали и все живы остались! Сколько народу на своемъ вѣку перепоилъ и согрѣлъ, и со мной старикомъ не разстался! А гдѣ тольбо съ тобой не бывали? И Егоръ Степаныть вслушивался въ пѣсенку своего самоварчика, вспоминая, что также весело и шумно напѣвалъ онъ и въ походной палаткѣ, послѣ грязной, скучной дороги, подъ холоднымъ вѣтромъ и дождемъ, отражая въ себѣ усатыя лица веселыхъ товарищей. А теперь, многихъ изъ нихъ уже и на свѣтѣ нѣтъ, безъ вѣсти попропадали, а друг³е зашагали такъ, что и не догнать! Онъ закурилъ свою трубочку-носогрѣйку.

   - Да, нужно помянуть старыхъ товарищей, доброе старое время! сказалъ Егоръ Степанычъ и пропустилъ еще передоваго фельдъегеря, да неловко должно быть каналья фельдъегерь проскочилъ, такъ какъ у стараго служаки на глазахъ заблестѣли слезы.

   - Не собрать теперь всѣхъ ясныхъ соколовъ, дорогихъ товарищей за мой самоваръ, печально промолвилъ онъ, покачивая сѣдою головою и прислушиваясь въ его пѣн³ю; и странное дѣло, тотъ же былъ и трехног³й самоваръ, также весело какъ и прежде онъ шумѣлъ и пыхтѣлъ, напѣвая свою безконечную пѣсенку, а хозяинъ его сидѣлъ понуря голову, позабывъ о своемъ недопитомъ стаканѣ. А вѣдь этого прежде съ нимъ никогда не бывало, когда, напримѣръ, на лѣтней стоянкѣ за этимъ же самоваромъ хлопотала, разливая чай, черноокая Таня. Давно положимъ это было, еще въ то время, когда у Егора Степаныча вмѣсто сѣдыхъ волосъ были черныя кудри, а у Тани личико алѣло какъ зорька и глаза блестѣли какъ звѣздочки; а теперь, кто ее знаетъ, кому Таня чай разливаетъ? И также ли блестятъ ея глазки, или можетъ потускнѣли отъ слезъ? И приходитъ ли ей на умъ лѣтняя стоянка и трехног³й самоваръ и его владѣлецъ чернокудрый Егоръ Степанычъ! Вѣдь кудри его посѣдѣли и самъ онъ сталъ старикомъ, такъ стоитъ ли о немъ вспоминать?

   - Эхъ, Танюша сердечная! Гдѣ то ты, моя голубушка? проговорилъ Егоръ Степанычъ, крѣпко прижимая къ груди свою трубочку-носогрѣйку, да какъ тамъ ни прижимай, но вѣдь это была не сердечная голубушка Танюша, а простая трубочка-носогрѣйка!

   А походный самоварчикъ напѣвалъ свою пѣсенку все тише и тише, наконецъ въ послѣдн³й разъ вспыхнулъ, словно вздохнулъ и замолкъ; свѣча тоже догорѣла и потухла; крѣпко прижатая къ сердцу Егора Степаныча трубочка-носогрѣйка погасла, а владѣлецъ ея по-прежнему сидѣлъ на стулѣ, понуря свою сѣдую голову; должно быть пѣсенка походнаго самоварчика убаюкала стараго служиваго и онъ незамѣтно уснулъ, позабывъ и про поющ³й самоваръ, и про веселыхъ передовыхъ фельдъегерей, и про свою неизмѣнную спутницу трубочку-носогрѣйку. Но хотя самъ Егоръ Степанычъ и сидитъ неподвижно въ своей комнаткѣ, освѣщенной, вмѣсто погасшей свѣчи, луннымъ с³ян³емъ, хотя даже онъ и облокотился на столъ съ остатками его скромнаго, одинокаго пиршества, но душа его далеко улетѣла изъ маленькой комнатки и наслаждается видѣн³ями соннаго царства. И снится старому служивому что-то должно быть очень хорошее, отрадное, потому что во снѣ онъ такъ весело улыбается. Можетъ снится ему опять далекая деревушка, кипящ³й трехног³й самоваръ и онъ снова прижимаетъ къ своей груди вмѣсто деревенской трубочки-носогрѣйки, свою черноокую, сердечную голубушку Танюшу!

  

  

   Въ ясный морозный день, въ февралѣ мѣсяцѣ, въ жездринской больницѣ было замѣтно необыкновенное движен³е, суета и хлопоты; кругомъ больницы производились дѣятельныя раскопки, въ родѣ раскопокъ при Геркуланумѣ и Помпеѣ, для отыскан³я подъ снѣговыми сугробами тротуара, который и былъ наконецъ найденъ, къ общему удовольств³ю, въ полной сохранности и неприкосновенности, вмѣстѣ съ деревянными тумбами, и немедленно же посыпанъ желтымъ пескомъ. Въ самой же больницѣ все мылось, чистилось, вытиралось, обмывалось, убиралось, скреблось и подчищалось; цѣлый отрядъ бабъ-поломоекъ, съ подтыканными платьями, сновалъ съ ведрами, лоханями и мокрыми тряпками по больничнымъ палатамъ; цѣлая арм³я служителей, съ длинными щетками и мочальными швабрами, рыскала по коридорамъ и лѣстницамъ, обметая пыль и паутину со стѣнъ и потолковъ, и среди облаковъ пыли быстро мелькали фигуры эконома и смотрителя, распорядителей работъ: такъ, я думаю, во время сражен³я, мелькаетъ въ пороховомъ дыму распорядитель боя и громко слышится его голосъ, указывая на слабые непр³ятельск³е пункты, такъ точно и здѣсь, изъ облаковъ густой пыли слышались командныя слова эконома и смотрителя, распоряжавшихся уборкою палатъ.

   - Паутину захвати, разиня! Такъ, такъ! Пыль съ карниза мети, каналья! Дверные косяки обтереть. Ишь какъ заляпали, губошлепы. Грязныя пятерни такъ и видать. Лапищи, анафемы, никогда не моютъ. Покажи руки, чучело! грозно кричитъ смотритель, на лохматаго, кургузаго служителя.

   Тотъ протягиваетъ двѣ мозолистыхъ чернокрасныхъ пятерни, весьма похожихъ на медвѣжьи пятки.

   Смотритель всплескиваетъ руками и подскакиваетъ къ оторопѣлому служителю.

   - Разбойникъ ты эдак³й! Безъ ножа зарѣзать хочешь! Развѣ это руки? Грабли чище бываютъ. Ну, на что твои лапищи похожи? А? Еретицкая твоя голова!

   Служитель усиленно сопитъ и хлопаетъ глазами какъ ставнями.

   - Сейчасъ руки вымыть! хорошенько вымыть! Каналья!

   - Мылъ, ваше благород³е, выпаливаетъ служитель.

   - Съ мыломъ вымыть! Чтобы чистыя были! неистово кричитъ смотритель, топая ногами.

   - Теръ и мыломъ, не отмываются, ваше благород³е! оправдывается служитель.

   - Хоть дреской ототри, кипяткомъ отшпарь, но чтобы лапищи были чистыя! Слышишь, каналья? оретъ смотритель.

   - Слушаю, ваше благород³е! выпаливаетъ служитель, скрываясь со своими чернокрасными пятернями, въ облакахъ густой пыли.

   Послѣ трехдневнаго вавилонскаго столпотворен³я, гаму, крику и шуму, чистота и порядокъ были водворены въ жездринской больницѣ; стѣны и потолки поражали своей бѣлизною и отсутств³емъ пыли и паутины; полы въ коридорахъ и палатахъ сверкали какъ зеркало, простыни, наволочки подушекъ, салфетки, поражали своею свѣжестью, оловянная посуда сверкала какъ серебро, и даже больные имѣли видъ совершенно праздничный, въ бѣлоснѣжныхъ колпакахъ и новыхъ желтыхъ халатахъ.

   По коридорамъ носилось благоухан³е смолокъ и курительныхъ порошковъ, и даже человѣкъ съ самымъ тончайшимъ аристократическимъ верхнимъ чутьемъ не могъ бы ни отъ одного служителя услышать даже самаго легкаго запаха водки; казалось даже, что вмѣстѣ съ чистотою и порядкомъ, въ больницѣ воцарилось, между служителями, благородство манеръ и деликатность обращен³я, такъ какъ никогда не слышно было ожесточеннаго переругиван³я и трехъэтажныхъ фразъ, коробившихъ непривычное ухо. Все въ больницѣ блестѣло, с³яло, сверкало и поражало чистотою, порядкомъ и благоустройствомъ, и все это с³ян³е, сверкан³е и благоустройство явилось вслѣдств³е извѣст³я о предстоящемъ посѣщен³и больницы однимъ довольно важнымъ лицомъ, въ чинѣ статскаго совѣтника, а вѣдь это чуть-чуть что и не генералъ. Положимъ, что ожидаемый посѣтитель офиц³ально не принадлежалъ: ни къ членамъ благотворительныхъ обществъ, ни къ числу свѣтилъ медицинскаго персонала, ни даже къ числу прославленныхъ земскихъ дѣятелей; это былъ просто особа, въ чинѣ статскаго совѣтника, изъявившаго желан³е осмотрѣть проѣздомъ черезъ городъ мѣстную больницу, но именно отсутств³е офиц³альности, частный характеръ этого посѣщен³я, больше всего смущалъ весь больничный олимпъ съ юпитеромъ смотрителемъ во главѣ; всѣ очень опасались любознательнаго путешественника, хотя-бы даже онъ былъ и въ самомъ дѣлѣ не какое нибудь начальственное инкогнито, а просто-на-просто просвѣщенная любознательная особа, потому что, весьма основательно разсуждали олимп³йцы, пусть-ка, не дай Богъ, придется что нибудь не по вкусу просвѣщенной любознательной особѣ такъ эта любознательная особа, такую тебѣ штуку подпуститъ, что долго будешь помнить, стоитъ только просвѣщенной особѣ намекнуть высшему начальству, такъ и произведутъ сейчасъ же движен³е по службѣ, по шеѣ. Съ мѣста слетишь, такъ что и не услышишь! Съ просвѣщенными и любознательными особами нужно ухо держать востро, хотя-бы они даже и чина не имѣли, а тутъ все-таки статск³й совѣтникъ, чуть чуть что и не генералъ! Да, наконецъ, и канальская гласность. Того и гляди ошельмуютъ въ газетахъ, всѣ будутъ пальцами указывать!

   - Пронеси только Господи грозу мимо! думалось осовѣвшему отъ томительнаго ожидан³я начальству.

   Наконецъ, давно ожидаемый день наступилъ; всюду носилось благоухан³е смолокъ и курительныхъ порошковъ; все блестѣло, сверкало, с³яло; въ прихожей толпилось больничное начальство во фракахъ; возлѣ вѣшалки стоялъ вахтеръ Егоръ Степанычъ, сверкая медалями, золотыми галунами и нашивками, въ длиннополомъ сюртукѣ, съ ярко-вычищенными пуговицами. Да, Егоръ Степанычъ былъ очень и очень представителенъ въ этотъ день въ своемъ новомъ сюртукѣ, съ прекрасно расчесанными, въ видѣ вѣера, громадными бакенбардами и усами. Смотритель и экономъ тревожно шмыгали изъ прихожей въ коридоръ и обратно, на ходу обдергивая то жилетъ, то фракъ, то поправляя туго накрахмаленный бѣлый галстукъ. Доктора, какъ лица менѣе отвѣтственныя, держали себя болѣе свободно, старались казаться хладнокровными и равнодушными, и отставляли даже иногда ногу впередъ съ нѣкоторою самостоятельностью. Наконецъ, около одиннадцати часовъ, изъ-за угла больничной улицы, показалась пара вороныхъ рысаковъ, раздался тревожный шопотъ: "ѣдетъ! ѣдетъ!" и потомъ всѣ смолкли, замерли, словно пригвожденные къ мѣсту. Рысаки лихо подкатили къ крыльцу и словно вкопаные остановились на мѣстѣ, изъ открытыхъ саней вышла давно ожидаемая особа въ скунцовой шапкѣ и медвѣжьей шубѣ, крытой синимъ сукномъ. Двери распахнулись настежь, и весь больничный олимпъ плавно склонился, изящно выгибая спины и наклоняя свои разнокалиберныя головы.

   Посѣтитель, привѣтливо раскланиваясь, прошелъ къ вѣшалкѣ, и нужно ли говорить, что въ мгновен³е ока, прикрывавшая его медвѣжья шуба очутилась въ рукахъ богатыря Егора Степанова, и потомъ, однимъ мановен³емъ его унтеръ-офицерской руки, была повѣшена на вѣшалку, и передъ почтительно толпившимся собран³емъ остался господинъ среднихъ лѣтъ, довольно полный, одѣтый въ статское платье, безъ всякихъ орденовъ и знаковъ отлич³й, и не заключавш³й въ своей особѣ ровно ничего такого, чѣмъ заранѣе надѣлило его услужливое воображен³е ожидавшаго его больничнаго начальства.

  &