Лебедев Константин Алексеевич - Медвежья шуба

nbsp;  Одни воображали его какимъ то юпитеромъ громовержцомъ, который какъ только зайдетъ въ больницу, такъ и начнетъ сейчасъ-же всѣхъ распекать, и на всѣхъ кричать; друг³е, напротивъ, воображали его сановитою, пожилою особою, съ тонкой дипломатической улыбкой на важномъ лицѣ; сторожа и больничная прислуга воображали его непремѣнно военнымъ строгимъ генераломъ, и при видѣ посѣтителя, самой обыкновенной, заурядной наружности,- всѣ разочаровались, а про эконома и говорить нечего, такъ какъ, по его понят³ямъ, всякая важная особа должна быть непремѣнно монументальнаго тѣлосложен³я, нѣчто въ родѣ статуи Минина и Пожарскаго въ Москвѣ.

   - Можетъ въ разговорѣ будетъ важность, пыли въ глаза подпуститъ, а на видъ - того, жидконогъ и на особу мало смахиваетъ! рѣшилъ въ сердечной простотѣ почтенный экономъ.

   Но не оправдалась и эта надежда; въ разговорѣ посѣтителя не было ни важности, ни пускан³я пыли; говорилъ онъ просто и обыкновенно, какъ говорятъ вообще всѣ порядочные люди и даже замѣтно стѣснялся сопровождавшаго его, въ полномъ составѣ больничнаго начальства.

   - Не одно простое любопытство заставляетъ меня осматривать вашу больницу, говорилъ онъ обращаясь къ смотрителю, а дѣло въ томъ, что въ здѣшней губерн³и досталось мнѣ недавно по наслѣдству довольно большое имѣн³е, къ сожалѣн³ю очень запущенное; такъ я и хочу привести его въ порядокъ, сдѣлать кое как³я улучшен³я, да за одно завести уже въ больницу для крестьянъ. такъ потому осмотръ вашей больницы мнѣ во многомъ, надѣюсь, пригодится.

   - Прекрасное дѣло изволили затѣять, почтительно поддакивалъ смотритель, а самъ раздумывалъ: ладно, братъ, разсказывай турусы на колесахъ, напускай туману, знаемъ мы это любопытство, да имѣн³я съ улучшен³ями, насъ не проведешь. Не таковск³е! и зорко слѣдилъ, чтобы посѣтитель остался всѣмъ доволенъ, обращая его вниман³е на заботливый уходъ за больными, на чистоту и прекрасныя пробныя порц³и, а порц³и дѣйствительно въ этотъ день были прекрасныя и поваръ масла на нихъ не пожалѣлъ.

   Посѣтитель все осматривалъ внимательно, не торопясь; входилъ во всѣ мельчайш³я подробности, всѣмъ интересовался, обо всемъ распрашивалъ, многое записывалъ въ свою карманную записную книжку для памяти, и своимъ осмотромъ вполнѣ остался доволенъ.

   Осмотрѣвъ, наконецъ, больничную аптеку и примыкавшую къ ней ванную, онъ въ самыхъ лестныхъ выражен³яхъ замѣтилъ смотрителю и старшему доктору, что считалъ бы себя вполнѣ счастливымъ и довольнымъ, если-бы его будущая больница была хотя немного похожа на образцовую больницу, только что имъ осмотрѣнную и, поблагодаривъ всѣхъ сопровождавшихъ его за вниман³е къ себѣ, направился къ выходу.

   У всѣхъ словно гора съ плечъ свалилась, лица прос³яли и на душѣ стало легко послѣ благополучнаго осмотра и любезныхъ словъ посѣтителя; смотритель и экономъ не могли даже удержать веселой улыбки, и эта улыбка окончательно расплылась и освѣтила лица обоихъ, когда они увидѣли богатыря Егора Степанова, съ разчесанными вѣеромъ бакенбардами, недвижно стоявшаго у вѣшалки, съ с³яющими медалями, галунами, пуговицами и нашивками.

   Между тѣмъ, посѣтитель надѣлъ шапку, кашне и повернулся къ швейцару, чтобы надѣть шубу.

   Могучимъ встряхиван³емъ богатырскихъ рукъ, Егоръ Степановъ откинулъ воротникъ медвѣжьей шубы, широко разставилъ свои монументальныя ноги, нацѣлился шубными рукавами въ руки посѣтителя, высоко приподнялъ носки сапоговъ, и, стоя на однихъ каблукахъ, всѣмъ корпусомъ подался назадъ, чтобы ловчѣе надѣть шубу и... и... и вдругъ, потерявъ равновѣс³е, тяжко грохнулся навзничь, увлекая въ своемъ паден³и и посѣтителя, съ засунутыми въ шубу руками... Только ноги посѣтители, въ резиновыхъ калошахъ, высоко взболтнулись въ воздухѣ передъ остолбевѣвшимъ отъ ужаса больничнымъ начальствомъ.

   Общее осовѣн³е продолжалось не больше полуминуты, и потомъ, всѣ стремглавъ, толкая другъ друга, кинулись къ барахтавшемуся на полу посѣтителю, помогая ему подняться.

   Со всѣхъ сторонъ градомъ посыпались: ахи, охи, соболѣзнован³я, вопросы участ³я. Всѣ были въ глупѣйшемъ положен³и; общее замѣшательство достигло крайнихъ предѣловъ; каждый не зналъ просто что дѣлалъ, что говорилъ. Главный докторъ обдергивалъ капюшонъ шубы посѣтителя; экономъ поднялъ шапку и совалъ ее ему въ руки; письмоводитель, обчищая пыль, слегка шлепалъ его по спинѣ своею трехъуголкою, а самъ посѣтитель какъ-то растерянно улыбался, не зная, сердиться ему или смѣяться, и, обчищая пыль съ лѣваго рукава шубы, скороговоркою отвѣчалъ на всѣ сыпавш³еся на него вопросы участ³я и соболѣзнован³я.

   - Благодарю, господа!.. Я не ушибся!.. Случай!.. Бываетъ!.. Что-жъ дѣлать!.. Благодарю!.. Не безпокойтесь!..

   И вдругъ, какъ бы что-то вспомнивъ, ни съ кѣмъ не простясь, поспѣшно кинулся къ дверямъ, выскочилъ на улицу, торопливо сѣлъ въ сани и быстро уѣхалъ.

   - Разбойникъ! Что ты надѣлалъ? неистово завопилъ смотритель, подскакивая къ швейцару,- безъ ножа, душегубъ, зарѣзалъ! Опозорилъ, анафема! Погуби-и-илъ!

   - Пьянъ ты, али съ ума спятилъ? И нашелъ мѣсто, гдѣ растянуться? Ахъ каналья! Каналья! кричалъ письмоводитель.

   - И какъ все хорошо шло! И вотъ, на-поди, подъ самый конецъ такъ подгадить! И кто могъ ожидать? Эдак³й косолапый медвѣдь! сокрушенно моталъ головою докторъ.

   А косолапый медвѣдь стоялъ, прислонясь къ вѣшалкѣ, безсильно опустивъ могуч³я руки и понуря свою сѣдую голову; онъ словно одеревенѣлъ; на него точно столбнякъ напалъ и онъ ничего не видѣлъ и не слышалъ; въ головѣ его стоялъ какой-то невыразимый сумбуръ; до слуха его, словно издалека, доносились неистовые вопли смотрителя и эконома; въ глазахъ мелькали взъерошенныя физ³оном³и озлобленнаго начальства, но ни понять, ни сообразить онъ ничего не могъ, только въ груди его кипѣло горькое чувство безсильной злобы на самого себя, сознан³е непоправимой ошибки, ожидан³е общаго глумлен³я, вѣчнаго посмѣян³я, ядовитыхъ насмѣшекъ и потери общаго уважен³я своихъ товарищей и начальства.

   Не дожидаясь окончан³я бушевавшей надъ его головою грозы, въ видѣ кричавшихъ во все горло эконома, смотрителя и письмоводителя, онъ, ни слова не отвѣчая, пошелъ въ свою маленькую комнатку и заперся на задвижку.

   Въ его комнаткѣ было по прежнему тихо, уютно; передъ мѣднымъ складнымъ образомъ теплилась маленькая голубая лампадка; на столикѣ лежалъ коровай хлѣба, завернутый въ узорное полотенце; рядомъ стояла деревянная рѣзная солонка, надъ кроватью висѣлъ ситцевый кисетъ съ табакомъ и трубочка-носогрѣйка.

   Равнодушно, безучастно взглянулъ Егоръ Степанычъ на свое маленькое хозяйство, которое прежде такъ его радовало и утѣшало, потомъ вынулъ изъ кармана маленьк³й ключъ и подошелъ къ поставцу, чтобы его отпереть, но дрожащая отъ волнен³я рука съ ключемъ не попадала въ замокъ.

   - Да ну, отпирайся же! злобно крикнулъ онъ, и такъ рванулъ за дверцы поставца, что замокъ съ пробоемъ упалъ на полъ и дверцы распахнулись настежъ.

   Онъ поспѣшно схватилъ оловянную флягу, налилъ чарку и пропустилъ передоваго фельдъегеря, за нимъ, не останавливаясь, другаго, третьяго, четвертаго и только на шестомъ остановился и, не закусывая, сѣлъ на кровать въ тяжкомъ раздумьѣ. Никогда въ жизни не случалось ему прежде пропускать сразу такъ много фельдъегерей и главное одному, безъ дружеской компан³и, безъ хорошей закуски!

   Наступило, между тѣмъ, время раздавать въ больницѣ обѣдъ, а Егоръ Степанычъ по прежнему сидѣлъ на кровати, свѣсивъ между колѣнъ могуч³я руки, понуря сѣдую голову, да время отъ времени протягивалъ руку къ флягѣ, пропускалъ фельдъегеря и опять погружался въ мрачное раздумье. Постучался въ нему въ дверь служитель, но отвѣта не получилъ; принесли ему изъ кухни обѣдъ, но тоже не достучались. Наступили сумерки, потомъ ночь, а Егоръ Степанычъ, не зажигая огня, по прежнему сидѣлъ на кровати, и спалъ-ли онъ, раздумывалъ-ли о чемъ, кто его знаетъ, только постель его осталась непомятою, видно было, бѣдняга цѣлую ночь не ложился спать.

   Только на другой день утромъ вышелъ онъ изъ своей комнатки, но увы! это ужъ былъ не тотъ сановитый, почтенный Егоръ Степанычъ, какимъ всѣ видѣли его два дня тому назадъ; куда дѣвалось его важное спокойств³е, увѣренный видъ, его неторопливая походка, строгость голоса, недопускавшая возражен³й! Прежде, бывало, на его сюртукѣ не было ни пылинки, ни пушинки, теперь же платье на немъ было не чищено, спина запачкана мѣломъ, и пуговицы на сюртукѣ были так³я тусклыя, неясныя, и лицо такое пасмурное, печальное. Онъ шелъ торопливо, смущенно поглядывая на всѣхъ изподлобья, не останавливаясь, какъ бывало прежде, сдѣлать надлежащее строгое внушен³е за безпорядокъ, а, отвернувшись въ сторону, поспѣшно проходилъ мимо, словно ничего не замѣчая; и обращен³е его подчиненныхъ къ нему тоже какъ-то сразу перемѣнилось; прежде, бывало, завидя вахтера еще издали, они стремительно вскакивали, словно ошпаренные кипяткомъ, теперь же, при его приближен³и, они нехотя, едва-едва приподымались съ мѣстъ, словно къ мѣстамъ были крѣпко пришиты, а служители, встрѣчавш³еся съ Егоромъ Степанычемъ въ фуражкахъ, медленно стягивали ихъ съ головы, словно и фуражки были у нихъ въ волосамъ приклеены. Зайдя въ швейцарскую, онъ увидѣлъ стоявшаго на его мѣстѣ, возлѣ вѣшалки, кургузаго служителя Андрона; тотъ даже не поклонился, а только искоса взглянулъ на вахтера, словно къ нему подлетѣла муха, и продолжалъ стоять, отставивъ одну ногу, со сложенными на груди, по-наполеоновски, руками.

   - Смотритель не выходилъ? спросилъ вахтеръ.

   Андронъ посмотрѣлъ куда-то въ сторону, потомъ глянулъ въ потолокъ, словно что-то припоминая.

   - Смотритель давно прошелъ, не васъ же ему было дожидаться, нехотя процѣдилъ онъ сквозь зубы,- и мнѣ строго наказалъ опять швейцарскую обязанность сполнять, потому какъ, говоритъ, Егоръ Степанычъ швейцарскую обязанность сполнять не пр³обыченъ, шеи, пожалуй, всѣмъ господамъ посворачиваетъ, а ты, говоритъ, Андронъ, хоть малъ золотникъ, да дорогъ, а Егоръ Степанычъ, хоть и велика Ѳедора, да дура. Такъ и сказалъ. Ступайте спросите, воли не вѣрите. Мнѣ врать нечего!

   И Андронъ ядовито засмѣялся.

   - Дрянь ты эдакая! Расшибу! вспылилъ вахтеръ и замахнулся на кургузаго Андрона своимъ гол³афскимъ кулакомъ.

   - Ну, ну, только тронь! Сичасъ смотрителю пожалюся! Ты братъ не очень-то! угрожающимъ голосомъ крикнулъ сторожъ и попятился, искоса поглядывая на здоровенный кулакъ вахтера.

   - Что мнѣ твой смотритель! презрительно сказалъ Егоръ Степанычъ,- самъ я объ такую гадину рукъ марать не хочу! и оттолкнувъ сторожа пошелъ въ свою комнатку, надѣлъ шинель, фуражку и ушелъ куда-то со двора; вернулся онъ только поздно вечеромъ и сильно навеселѣ.

   Обойдя дозоромъ кругомъ больницы, Скипидарычъ зашелъ въ комнатку къ своему пр³ятелю; тотъ сидѣлъ опустивъ голову на руки; нагорѣвшая сальная свѣча тускло освѣщала маленькую комнату, дверь была отворена настежъ.

   - Егоръ Степанычъ? А Егоръ Степанычъ? обратился въ нему его пр³ятель, въ печальномъ раздумьѣ поглядывая да взъерошенную голову и на лопнувш³й подъ мышками мундиръ Егора Степаныча.

   Тотъ медленно, съ усил³емъ, поднялъ голову и взглянулъ на Скипидарыча помутившимися глазами.

   - Ну, скажи на милость, и съ чего это ты пьешь? съ укоризною началъ онъ, покачивая головою.

   - Гм! Такъ тебѣ желательно знать, съ чего это я пью? отвѣчалъ Егоръ Степанычъ и нахмурилъ брови, стараясь придать своему лицу самое строгое выражен³е,- изволь, такъ и быть... Я тебѣ скажу. Пью я, братецъ ты мой, собственно потому, что мнѣ нельзя не пить... Обидно... Во, какъ обидно! Какъ передъ Истиннымъ! Будь я обнаковенный служитель, рядовой солдатъ, не имѣй супротивъ другихъ отъ начальства отлички, уважен³я - ну, и не пилъ-бы. Не съ чего было бы и пить. Первый бы надъ собой посмѣялся, а теперь - нѣтъ... Не то.

   - Такъ съ этого раза и пить? удивился Скипидарычъ,- съ кѣмъ грѣхъ да бѣда не бываетъ. Да будь ты записнымъ, заправскимъ лакеемъ, оно точно, какъ будто-бы и было обидно, потому твоя обязанность, а ты толкомъ шубу подать не умѣешь. Гостя съ ногъ сбилъ. А вѣдь ты ундеръ - не лакей! Егорья имѣешь!

   - Эхъ, не въ лакействѣ дѣло, глубоко вздохнувъ, отвѣчалъ Егоръ Степанычъ,- а вѣдь ты только пойми, съ глубокимъ убѣжден³емъ продолжалъ онъ,- довѣренность я своего начальства обманулъ, все равно что обокралъ кого, и все теперича пошло кривымъ колесомъ. Подаю намедни лепортичку смотрителю - порц³и пропустилъ. Виноватъ, говорю, ваше благород³е, описался! А онъ махнулъ рукою,что, говоритъ, съ тебя ужъ лепортички спрашивать, коли ты и шубы порядкомъ подать не умѣешь! Понимаешь-ли ты, продолжалъ вахтеръ, возвышая голосъ и приподнявъ указательный палецъ поднесъ его себѣ къ носу,- самъ смотритель мнѣ говоритъ "ты"! Какъ съ послѣднимъ человѣкомъ говоритъ! Послѣдняя дрянь передо мною теперича куражится и топорщится, шапки не ломаетъ, въ глаза зубы скалятъ, чуть прямо дуракомъ не называютъ! И я,- продолжалъ онъ съ отчаян³емъ потрясая кулакомъ въ воздухѣ, и я никому ничего не могу сказать. Ничего не могу сдѣлать, потому... потому самъ виноватъ. Кругомъ виноватъ!

   - Такъ-съ этого-то и пить? укоризненно сказалъ его пр³ятель, качая головою,- опомнись, дружище! Брось!

   - Не брошу! Вотъ здѣсь змѣя лютая сосетъ, ее заливать надо! отвѣчалъ бѣдняга-вахтеръ, колотя себя кулакомъ въ грудь.

   И не смотря на всѣ дружеск³я увѣщан³я своего пр³ятеля, несмотря даже и на распекац³и начальства, грозившаго отказать отъ мѣста, онъ продолжалъ по прежнему уходить со двора ни свѣтъ, ни заря, и возвращаться домой поздно ночью и всегда навеселѣ; когда-то любимыя имъ газеты валялись теперь давно нечитанныя въ пыли; онъ давно не слѣдилъ по нимъ за любимымъ нѣкогда производствомъ и тетрадь съ офицерскими фамил³ями, тоже давно брошенная, валялась вмѣстѣ съ разбитыми очками на окошкѣ. Скипидарыча онъ избѣгалъ и при встрѣчѣ торопился поскорѣе прошмыгнуть мимо, словно его не замѣчая. Его собака Корка, которую онъ такъ любилъ, за которою такъ старательно ухаживалъ и кормилъ, дѣлясь съ нею своимъ скромнымъ обѣдомъ,- зачастую оставалась некормленная, но все-таки ни на шагъ не отставала отъ своего бѣдняги хозяина и голодная, понуря голову, плелась за нимъ по кабакамъ и харчевнямъ.

   Изъ сострадан³я къ нему и помня его прежн³я заслуги, смотритель, не отказывалъ ему отъ мѣста, хотя не упускалъ случая ядовито выбранить и посмѣяться надъ нимъ, когда онъ являлся въ нему небритый, съ опухшимъ лицомъ, за получен³емъ жалованья перваго числа.

   - На, братецъ, деньги, или скорѣе въ кабакъ, а то водка простынетъ, говорилъ смотритель, подавая ему деньги раньше другихъ, дожидавшихся получен³я жалованья служителей, и онъ опять тащился въ кабаки и харчевни пропускать передовыхъ фельдъегерей, а на улицѣ, сзади него толпою бѣжали мальчишки и натравленные больничною дворнею, дергали его за фалды запачканнаго сюртука и кричали во все горло:

   - Эй! человѣкъ! подай шубу.

   Однако, какъ ни былъ здоровъ Егоръ Степанычъ, и его желѣзное здоровье не могло долго выдержать такой разгульной жизни; въ началѣ весны и оно пошатнулось. Сильно перемѣнился за это время высок³й и могуч³й какъ дубъ Егоръ Степанычъ; осунулся онъ какъ-то весь, сгорбился, опустился; волоса еще больше засеребрились; расчесанныя когда-то вѣеромъ неизмѣримыя бакенбарды, висѣли теперь космами, какъ сбитый войлокъ; голосъ сдѣлался грубымъ, хриплымъ, вмѣсто прежней степенной, неторопливой рѣчи, часто слышалась отъ него непозволительная брань, которую онъ самъ прежде такъ строго осуждалъ; вмѣсто прежней солидности, спокойств³я, важности,- на его лицѣ былъ замѣтенъ какой-то страхъ, тревога, смятен³е, и наконецъ онъ началъ заговариваться и не узнавать даже близкихъ людей. Съ нимъ начинались первые припадки бѣлой горячки. Отъ всѣхъ онъ началъ прятаться, всюду видѣлъ переодѣтыхъ шп³оновъ и опасался преслѣдован³я и наказан³я отъ той особы, которую уронилъ, подавая ей шубу; поэтому на всѣхъ онъ смотрѣлъ подозрительно, непр³язненно, а иногда при встрѣчѣ съ кѣмъ нибудь стремительно убѣгалъ, крича отчаяннымъ голосомъ:

   - Я не виноватъ, ваше превосходительство! Не я васъ уронилъ! Это сторожъ Андронъ! Онъ подаетъ шубы - а не я! Въ руки отродясь шубы не биралъ!

   И кто могъ бы думать, три мѣсяца тому назадъ, видя, когда бывало вахтеръ Егоръ Степанычъ проходилъ по горячешной "безпокойной палатѣ" и, прислушиваясь къ безумнымъ воплямъ больныхъ, съ соболѣзнован³емъ говорилъ, покачивая головою: "водка-то проклятая до чего доводитъ"! Кто могъ бы подумать, что черезъ три мѣсяца онъ самъ очутится въ этомъ скорбномъ мѣстѣ, въ этомъ земномъ аду, и до конца выпьетъ горькую чашу ужаса, отчаян³я и страдан³й, за свои безумные поступки!

   Нѣсколько дюжихъ сторожей и палатныхъ прислужниковъ не могли справиться съ бѣднымъ безумцемъ, который непремѣнно хотѣлъ вырваться и убѣжать; горячешныя рубахи, простыни и полотенцы онъ рвалъ съ невѣроятною силою, тогда на него надѣли ременные поручни съ рукавицами, кожанный нагрудникъ и привязали ремнями къ кровати.

   Въ горячешномъ безумномъ бреду ему представлялось, что смотритель съ экономомъ приговорили его къ разстрѣлян³ю, за его паден³е съ важнымъ гостемъ, и передъ разстрѣлян³емъ присудили надѣть на него именно ту самую медвѣжью шубу, въ которой онъ уронилъ важную особу. И его ведутъ на казнь. Глухо рокочетъ барабанъ, плавно покачиваются на сѣдлахъ конвойные жандармы; сверкаютъ штыки батальона; экономъ и смотритель, въ мундирахъ и трехъуголкахъ ведутъ его подъ руки на казнь; передъ ними идетъ поваръ Алексѣичъ и на огромной сковородѣ несетъ его смертный приговоръ, дескать: "Разстрѣлять, надѣвши медвѣжью шубу"! А сзади него идетъ кургузый сторожъ Андронъ и несетъ медвѣжью шубу, а крутомъ, куда ни поглядишь, все идутъ больные изъ жездринской больницы, въ бѣлыхъ колпакахъ и желтыхъ халатахъ, шлепаютъ туфлями и громко смѣются.

   Вотъ уже подходятъ они къ мѣсту позорной казни, остановились у роковаго столба.

   - Андронъ! кричитъ смотритель,- подай вахтеру шубу.

   И какъ изъ земли выростаетъ кургузый Андронъ и протягиваетъ вахтеру медвѣжью шубу.

   - Извольте-ка надѣть, Егоръ Степанычъ, говоритъ Андронъ и громко смѣется, и вдругъ, накинувъ на него шубу, навзничъ съ нимъ опрокидывается и они кубаремъ летятъ въ какую то преисподнюю адскую пропасть! Кругомъ блещетъ огонь, сверкаютъ молн³и, грохочетъ громъ, раздается адск³й хохотъ и мелькаютъ страшныя рожи, съ малиновымъ языкомъ и огненными глазами.

   - Подавай его скорѣе сюда! завываютъ они страшнымъ хоромъ, протягиваютъ волосатыя лапы и демонски хохочутъ.

   - Не я виноватъ! Не я подавалъ шубу! въ отчаян³и кричитъ бѣдный безумецъ и силится сорваться со своей кровати, возлѣ которой стоятъ больничные сторожа и его другъ Скипидаричъ, въ безмолвной скорби и отчаян³и.

   На трет³й день припадки уменьшились и ужасныя видѣн³я покинули изголовье кровати бѣднаго больнаго, но въ себя онъ не приходилъ и недвижно лежалъ на своемъ страдальческомъ ложѣ, подъ неусыпнымъ надзоромъ его пр³ятеля старика-Скипидарыча, не покидавшаго ни днемъ, ни ночью своего больнаго друга.

   Была теплая, ясная, майская ночь; больной по прежнему лежалъ неподвижно, и по прежнему сидѣлъ у его изголовья Скипидарычъ, то поправляя ему подушки, то подавая лекарство. Въ палатѣ было тихо, особенно безпокойныхъ больныхъ не было и дежурный сторожъ дремалъ на табуретѣ у печки; два ночника тускло мигали у двери; передъ образомъ тихо мерцала лампадка и въ открытыя окна лѣтняго барака падалъ свѣтъ молодаго мѣсяца; иногда среди тишины слышался несвязный лепетъ больнаго, или безумный крикъ горячешнаго:

   - Гляди! Гляди! Благодѣтель въ лампадкѣ сидитъ!

   И все опять смолкало, только въ окно спокойно смотрѣлъ серебряный мѣсяцъ, да изъ сада, вмѣстѣ съ благовон³емъ весенней ночи, доносилось тихое челиканье полеваго сверчка и чудная соловьиная пѣсня, вмѣстѣ съ шорохомъ распустившихся деревьевъ.

   Уставш³й отъ безсонныхъ ночей Скипидарычъ слегка задремалъ, склонивъ голову на руки, и когда очнулся отъ невольной дремоты, то изумился, увидѣвъ, что Егоръ Степанычъ сидитъ облокотясь на постелѣ и пристально на него смотритъ, и смотритъ не безумными глазами - нѣтъ, а какъ то задумчиво и печально, какъ никогда прежде не сматривалъ.

   - Слава те Господи! Голубчикъ ты мой! Очнулся! радостно вскрикнулъ Скипидарычъ, простирая руки къ своему другу.

   - Да, очнулся, только ненадолго, спокойно сказалъ Егоръ Степенычъ, и тих³й голосъ его звучалъ какъ то торжественно среди тишины больничной палаты.

   - Что ты? Зачѣмъ ненадолго? Теперича живымъ духомъ поправишься! заговорилъ встревоженный Скипидарычъ, вглядываясь въ лицо своего друга, а лицо ему хорошо было видно, потому что лунный свѣтъ падалъ изъ окна прямо на больнаго, и ему видна была каждая морщинка, каждый сѣдой волосокъ его дорогаго пр³ятеля.

   - Не о поправкѣ дѣло, Иванъ Трофимовичъ, съ глубокою грустью, задушевнымъ голосомъ продолжалъ Егоръ Степанычъ,- жисть закончить надо и концы свести, вотъ что! Конецъ то, жаль, сплоховалъ! Мыкался по свѣту, бросало, какъ суденышко, во всѣ стороны, а пришлось-таки разбиться у кабацкой пристани. Вотъ о чемъ крушусь! Теперича на мертвые якоря стану, изъ могилы никуда не сдвинусь. Такъ хочу напослѣдокъ съ тобою душевно побесѣдовать, Иванъ Трофимовичъ. Не обезсудь ты меня, потому при моей жисти былъ ты мнѣ другомъ и пр³ятелемъ, и очень я это понимаю и чувствую.

   И Егоръ Степанычъ протянулъ Скипидарычу свою исхудалую руку; тотъ схватилъ ее обѣими руками и придвинулся къ кровати умирающаго.

   - Полно, Егоръ Степанычъ, сказалъ онъ дрогнувшимъ отъ волнен³я голосомъ,- еще не пора тебѣ о смерти загадывать. Ну боленъ былъ - поправишься! Тебѣ ли умирать? Словно дубъ еще крѣпокъ.

   - Въ этомъ, братъ, дубѣ сердцевина прогнила и къ утру дубъ рухнетъ. До свѣта не доживу, спокойно и увѣренно сказалъ Егоръ Степанычъ.- Нечего больше и толковать. Торопиться нужно, пока Богъ памяти не отнялъ. Исполни же то, что попрошу тебя, чтобы хоть малость передъ Богомъ и добрыми людьми дѣла свои скрасить, чтобы хоть не такъ стыдно, не краснѣючи въ гробъ лечь. Исполнишь ли просьбу мою, Иванъ Трофимовичъ? сказалъ умирающ³й, сжимая руку своего друга, и въ голосѣ его слышалась невыразимая печаль и мольба.

   - Исполню! дрогнувшимъ голосомъ отвѣчалъ Скипидарычъ и вдругъ лицо его перекосилось, губы задрожали и изъ тихо моргающихъ глазъ неудержимо, градомъ, посыпались слезы, струясь на сѣдые усы и бакенбарды.

   - Не крушись, Трофимычъ, не стою! продолжалъ умирающ³й,- дурная трава изъ поля вонъ. Теперича заспокоилъ ты меня, обѣщалъ, такъ и сдѣлай же, не откладыючи, вотъ о чемъ попрошу. Перво-наперво ступай къ смотрителю и эконому. Такъ и такъ, молъ, скажи, Егоръ Степановъ, умираючи, прощенья у васъ просилъ за безпокойства и друг³я проч³я огорчен³я. Добры они ко мнѣ были, прощали мнѣ, безпутному, много. Такъ вотъ у нихъ и у всѣхъ, кого когда обидѣлъ и словомъ, и дѣломъ, у всѣхъ слезно прощен³я прошу. Не поминали бы лихомъ. Такъ и скажи!

   - Скажу! отвѣчалъ Скипидарычъ, смаргивая слезы.

   - Въ моемъ сундукѣ, продолжалъ умирающ³й,- лежитъ новый парадный мундиръ; въ мундирѣ, подъ егорьевскимъ крестомъ, зашито шестьдесятъ пять рублевъ. Не успѣлъ пропить! прибавилъ онъ, горько усмѣхнувшись и качнувъ головою.- Пять рублевъ возьми долги отдать; по мелочамъ у сторожей занималъ. Пятьдесятъ рублевъ раздашь въ сиротск³й пр³ютъ; пусть "бабушкина гвард³я" помянетъ старика Егора. Любилъ я дѣтишекъ! Остальныя деньги возьми себѣ, не побрезгай. Вѣдь когда то ты пр³ятелемъ, другомъ моимъ былъ!

   - Не возьму, Егоръ Степанычъ! Какъ передъ Истиннымъ, не возьму! съ рѣшимостью отвѣчалъ плачущ³й Скипидарычъ.- На что мнѣ твои деньги? Ужъ на то пошло, сиротамъ лучше отдай, потому они сироты. А мнѣ незачѣмъ.

   - Какъ хочешь, Трофимычъ. Тогда отдай сиротамъ, согласился умирающ³й,- авось въ молитвахъ своихъ помянутъ когда меня грѣшнаго. Дѣтская молитва всегда до Бога доходитъ.

   Онъ остановился и провелъ рукою по лбу, какъ бы что то припоминая.

   - Вотъ, чуть было не запамятовалъ... собаку мою, Корку, не оставь, себѣ возьми. Вѣрный былъ песъ, и холодалъ, и голодалъ со мною, а меня не покинулъ. Не покинь же и ты его. Теперь, кажись, все, съ усил³емъ продолжалъ умирающ³й.- Смотри же, не забудь чего. Теперь, Трофимычъ, пока я еще въ памяти, попрощаемся. Дай Богъ тебѣ долго пожить, а меня, коли въ чемъ виноватъ передъ тобою, прости, не поминай лихомъ!

   И умирающ³й обнялъ и крѣпко поцѣловалъ плакавшаго навзрыдъ Скипидарыча, потомъ слегка отстранилъ его рукою и склонилъ голову, словно прислушиваясь къ чьимъ то приближающимся шагамъ; но по прежнему было тихо, только изъ благовоннаго сада доносилась чудная соловьиная пѣсня; умирающ³й, продолжая прислушиваться, медленно повернулся и глянулъ въ открытое окно, посеребреное луннымъ с³ян³емъ, словно ожидая увидѣть нѣчто таинственное, необычайное. Но въ глубинѣ лазурныхъ небесъ тихо догорала чудная майская ночь и ярко сверкали золотыя звѣзды сквозь серебристыя облака.

   Умирающ³й все смотрѣлъ въ глубину небесъ, все больше и больше приподымалъ голову и вдругъ лицо его исказилось смертельнымъ страхомъ и смятен³емъ, глаза расширились отъ ужаса, какъ-бы испуганные непостижимымъ, чуднымъ видѣн³емъ, и, какъ пораженный молн³ею, онъ бездыханный упалъ ничкомъ на свое смертное ложе.

   До самаго свѣта просидѣлъ Скипидарычъ возлѣ своего умершаго друга и едва проглянуло солнце онъ съ другими служителями обмылъ покойника и перенесъ въ сторожку при часовнѣ, пока поспѣетъ гробъ, а самъ отправился въ комнатку своего друга, досталъ изъ сундука его мундиръ, выпоролъ изъ-подъ егорьевскаго креста деньги и распорядился ими по желан³ю покойнаго; шестьдесятъ рублей роздалъ пр³ютскимъ дѣвочкамъ, а такъ какъ остальныхъ пяти рублей не хватило на покрыт³е мелкихъ долговъ, то приплатилъ часть изъ своихъ денегъ, чтобы не было нарекан³я его покойному другу.

   Смотритель и экономъ искренне пожалѣли, узнавъ о смерти Егора Степаныча, такъ какъ особой злобы къ покойному не питали, тѣмъ болѣе, что сальто-мортале съ медвѣжьею шубою прошло даже безъ малѣйшей нахлобучки и о просвѣщенномъ любознательномъ посѣтителѣ не было ни слуху, ни духу.

   Совершенно иначе отнеслась "бабушкина гвард³я" къ смерти всегда ласковаго и добраго для нихъ дяди Егора; она почтила его преждевременную кончину дѣтскими и потому вполнѣ искренними слезами, памятуя его ласки и сладк³я благодѣян³я, въ видѣ сахарныхъ пряниковъ и леденцовъ.

   Вечеромъ того же дня въ больничной столярной звонко постукивали топоры и долота, обтесывая и обстругивая доски для гроба Егора Степаныча, подъ личнымъ наблюден³емъ Сипидарыча; онъ не поскупился дать плотникамъ на водку и потому они работали охотно и усердно, но порою, среди стука топоровъ и молотковъ, раздавался его суровый голосъ:

   - Что зѣваешь, ворона! Днище глаже стругай, ишь как³е сучки!

   И поздно вечеромъ широк³й и славный дубовый гробъ былъ готовъ.

   День похоронъ выдался ясный, солнечный. Изъ больничной часовни похоронная процесс³я медленно тронулась на кладбище. Крышку гроба и гробъ на полотенцахъ несли служителя больницы, и отъ мѣрнаго колыхан³я гроба Егоръ Степанычъ слегка покачивалъ головою, словно со всѣми прощался, подвигаясь къ своему вѣчному жилищу. Смотритель и экономъ тоже почтили похороны своимъ присутств³емъ; пр³ютск³я дѣвочки, "бабушкина гвард³я", съ заплаканными глазенками, тоже проводили дядю Егора въ его послѣднее тѣсное жилище. Возлѣ гроба шелъ суровый и угрюмый Скипидарычъ, неся на малиновой, обшитой позументомъ, подушкѣ егорьевск³й крестъ и медали своего друга; возлѣ него, не отставая ни на шагъ, шла собака покойнаго, Корка, и съ недоумѣн³емъ поглядывала то на суровое лицо Скипидарыча, то на мѣрно колыхавш³йся гробъ, а иногда забѣгала немного впередъ и, приподнявшись на заднихъ лапахъ, старалась заглянуть на лежащаго въ гробѣ своего хозяина, и ни у кого не доставало духу отогнать бѣдное животное.

   На кладбищѣ была отслужена панихида и дубовый гробъ былъ опущенъ въ могилу и засыпанъ землею. Провожавш³е покойнаго постояли возлѣ могилы, поглядѣли на бугоръ земли, прикрывш³й человѣка, со всею прожитою имъ жизнью, и въ печальномъ раздумьѣ разошлись по домамъ. На кладбищѣ остался только Скипидарычъ и собака покойнаго. Кругомъ было тихо, безлюдно; въ кустахъ черемухи и сирени беззаботно распѣвали малиновка и крапивникъ, да въ небесной вышинѣ звонко пѣлъ жаворонокъ надъ зеленѣвшими новою травою могилами. Постоялъ еще Скипидарычъ, поглядѣлъ на могилу своего друга, глубоко вздохнулъ, перекрестился и, промолвя: "Счастливо оставаться, Егоръ Степанычъ!", тоже побрелъ домой; но, отойдя немного, вернулся назадъ и сталъ звать собаку, но она не шла и только, тихо взвизгивая, помахивала хвостомъ, улегшись возлѣ могилы.

   Съ этого дня, какъ только наступала ночь, она начинала свою горькую пѣсню и ея протяжный, заунывный вой далеко разносился по кладбищу до самаго свѣта; пытался Скипидарычъ увести ее домой, но она убѣгала при его приближен³и и, сидя вдалекѣ, дожидала его ухода, чтобы опять улечься на могилѣ своего хозяина. Черезъ нѣсколько дней она безслѣдно пропала; околѣла ли она гдѣ нибудь или просто сбѣжала - этого не могъ узнать Скипидарычъ, но больше ея не видалъ, хотя часто навѣщалъ могилу своего друга не только днемъ, но даже иногда и ясной лунной ночью, когда его томила безсонница; покойниковъ онъ не боялся, а на душѣ его дѣлалось легче послѣ посѣщен³я могилы своего пр³ятеля.

   И могъ ли онъ предполагать, чтобы его одинок³я ночныя прогулки по кладбищу могли возбудить самые оживленные городск³е толки и сплетни и породить даже цѣлую легенду, съ цѣлою толпою очевидцевъ, преимущественно женскаго пола.

   Давно уже толковали прозорливыя и дальновидныя кумушки, тетушки и богомольныя салопницы и лоскутницы, что быть бѣдѣ въ ихъ городѣ; либо отъ землетрясен³я городъ совсѣмъ провалится, останутся одни только храмы Бож³и, либо къ ихъ городу всѣ дороги попропадаютъ и не будетъ къ нему ни какого пути, и потому въ ихъ городѣ никто не будетъ ни ходить, ни ѣздить, торги прекратятся и настанетъ велик³й голодъ. И все это произойдетъ за нечест³е, несоблюден³е постовъ, безбож³е и за друг³я окаянства.

   Но вскорѣ нелѣпые толки затихли и забылись, какъ и все забывается на этомъ свѣтѣ.

   И опять въ городкѣ воцарились миръ, тишина и покой, и въ благодушной дремотѣ плывутъ по житейскимъ волнамъ добродушные его обитатели.

   Я люблю так³е маленьк³е, уютные городки, съ ихъ патр³архальными обычаями, съ ихъ добродушными и легковѣрными жителями и съ ихъ неизбѣжными сплетнями, пересудами, часто замѣняющими и газеты, и пер³одическ³я издан³я.

   Въ великолѣпной столицѣ, среди громадныхъ, величественныхъ здан³й, среди всей роскоши и великолѣп³я, чувствуешь себя одинокимъ, сиротливымъ; никому до тебя нѣтъ дѣла, для всѣхъ ты чужой и мимо тебя мелькаютъ равнодушныя, безъучастныя лица; кругомъ высятся громады чудныхъ здан³й, глаза разбѣгаются отъ невиданной роскоши и великолѣп³я, и отуманенный, словно во снѣ, идешь по мраморной панели чудной улицы, а крутомъ тебя мелькаютъ блестящ³е экипажи, стройно проходятъ войска и озабоченно волнуется тысячная народная толпа.

   Ничего этого и въ поминѣ нѣтъ въ маленькомъ, уютномъ городкѣ, но тутъ чувствуешь себя ближе къ людямъ, ближе къ природѣ, и зачерствѣвшая въ житейской борьбѣ душа смягчается подъ наплывомъ лучшихъ чувствъ и мыслей.

   Въ уютномъ маленькомъ городкѣ, по сторонамъ немощеной улицы, стоятъ скромные деревянные домики; у воротъ сидятъ и старики и молодые, наслаждаясь прохладою лѣтняго вечера; изъ-за покачнувшагося сѣраго забора видна подымающаяся доска качелей и слышны веселые дѣтск³е голоса; идешь неторопливо; видишь въ открытыя окна сидящихъ за самоваромъ знакомыхъ, дружески кланяешься и идешь дальше къ рѣкѣ; изъ-за заборовъ на улицу выглядываютъ садовыя деревья въ полномъ цвѣту и осыпаютъ тебя своими молочными душистыми лепестками; въ глубинѣ сада щелкаетъ соловей, останавливаешься, слушаешь чудную пѣсню пернатаго пѣвца; а солнце, между тѣмъ, заходитъ и вечерняя заря догораетъ на темнѣющемъ небѣ. Выходишь на рѣку; рѣка не велика; на ней не увидишь большихъ кораблей, подъ гордо вьющимся иностраннымъ флагомъ, и пароходъ съ изысканною публикою и оркестромъ музыки не бороздитъ и не пѣнитъ ея волны, но вглядитесь: изъ-за песчанаго островка выплываетъ лодка, и рулевой и гребцы - все молодежь, съ загорѣлыми славными лицами; лодка скользитъ по течен³ю и молодежь хоромъ поетъ пѣсню! Что за свѣж³е, прекрасные голоса! Что за милая, задушевная пѣсня! Стоишь, слушаешь замирающую въ отдален³и пѣсню, забывъ, что дома тебя ждетъ ужинъ и весело шумящ³й самоваръ. Да, хорошо живется въ маленькомъ, уютномъ городкѣ!

   Между тѣмъ время шло своимъ чередомъ; миновала весна, прошло красное лѣто и наступила осень, а бѣдняга Скипидарычъ по прежнему былъ неутѣшенъ и грустилъ о потерѣ своего пр³ятеля; но въ это печальное время невидимка-судьба какъ будто сжалилась надъ нимъ и, сквозь стуманившую его печаль и невзгоду, ярко заблестѣлъ лучь радости и счастья, и оживилъ бѣднаго старика радужною надеждою на безмятежное счастье его догоравшихъ старческихъ дней.

   Онъ получилъ письмо отъ своей пр³емной дочери Насти, его милой, дорогой Насти, отрады и упован³я его послѣднихъ дней, для которой одной билось его одинокое сердце беззавѣтною любовью! Настя писала въ письмѣ, что за нее сватается хуторянинъ изъ ихъ же хутора Куреневки, человѣкъ молодой и со средствами, и очень ее любитъ, что отецъ Иванъ одобряетъ ее выборъ и что она проситъ его благословен³я на бракъ и умоляетъ быть на свадьбѣ. "Безъ васъ, дорогой батюшка, и свадьба будетъ не въ свадьбу, и радость не въ радость!..." заканчивала Настя свое письмо.

   - Приду, моя голубушка! Еще бы на твоей свадьбѣ не быть! раздумывалъ повеселѣвш³й Скипидарычъ и немедленно пошелъ съ смотрителю больницы за разсчетомъ; смотритель, лишаясь въ немъ хорошаго, честнаго сторожа, попробовалъ было уговорить его остаться, обѣщалъ даже прибавку жалованья, но видя его непреклонную рѣшимость, выдалъ разсчетъ и дружески съ нихъ попрощался.

   На другой день, едва забрезжилъ свѣтъ холоднаго осенняго дня, Скипидарычъ былъ уже далеко отъ Жездринска. Со своею дорожною котомкою за плечами, въ высокой мѣховой шапкѣ съ кавказскимъ крестомъ, и длинною палкой, онъ бодро шагалъ по пустынной дорогѣ и неизмѣнный сѣрый Полкашка весело бѣжалъ и прыгалъ возлѣ своего хозяина.

   - Чего прыгаешь Полкашка? усмѣхался Скипидарычъ,- триста, братъ, верстъ съ хвостикомъ не пропрыгаешь - ноги заболятъ! Путь далек³й... За то Настю увидимъ... На свадьбѣ попляшемъ... Выросла поди, похорошѣла, моя голубушка! и Скипидарычъ, при мысли о близкомъ свидан³и, невольно ускорялъ шаги и бодро подвигался впередъ.

   Быстро мелькали на его пути: города, деревушки, поселки, темный лѣсъ, широк³я поля и луга, и рябили въ глазахъ полосатыя версты, онъ бодро подвигался впередъ и только по ночамъ заходилъ на ночлеги, а чуть свѣтъ опять пускался въ путь-дорогу. Что значило для него: ненастье, проливной дождь и непроходимыя дороги, гололедица, снѣговая вьюга и мятель, когда за далью этой непогоды была его дорогая, ненаглядная Настя. Но иногда отъ усталости и непогоды старикъ въ изнеможен³и падалъ возлѣ дороги и старческ³я ноги отказывались ему служить, но тогда, передъ его закрытыми, отъ усталости, глазами, словно въ свѣтлой дымкѣ, являлась черноокая Настя и съ лучезарною улыбкою манила къ себѣ. Тогда превозмогая усталость, онъ подымался и снова бодро шагалъ по дорогѣ.

   - Впередъ Полкашка! Впередъ пр³ятель! говорилъ онъ своей уставшей собакѣ,- скоро отдохнемъ и попируемъ на свадьбѣ!

   И въ первыхъ числахъ декабря Скипидарычъ приблизился къ желанной цѣли своей дальней дороги и, въ двадцати верстахъ отъ хутора Куреневки, гдѣ жила его дорогая Настя, остановился ночевать. Въ эту ночь, не смотря на усталость, плохо спалось нашему путнику; долго ворочался онъ съ боку на бокъ, все раздумывая, какъ-то онъ свидится съ Настею, какъ-то она его встрѣтятъ, и старался отгадать, какова-то она: высока или нѣтъ? Располнѣла или же такая какъ и прежде, тоненькая, нѣжная? Но въ томъ, что она была и есть первая въ м³рѣ красавица Скипидарычъ никогда и не сомнѣвался.

   На разсвѣтѣ онъ всталъ и при тускломъ свѣтѣ коганца {Коганцомъ въ Малоросс³и называется плошка съ фитилемъ, наполненна жиромъ.} надѣлъ чистое бѣлье и новую мундирную пару съ георг³евскимъ крестомъ и медалями, умылся и обчистился, чтобы придти на званый пиръ въ праздничной одеждѣ. На дворѣ только что начинало свѣтать и дорога чуть сѣрѣла среди безконечныхъ снѣговыхъ полей, когда Скипидарычъ пустился въ путь со своимъ вѣрнымъ Полкашкой. Онъ бодро шагалъ по дорогѣ, надвигая поглубже свою мѣховую шапку съ кавказскимъ крестомъ, такъ какъ было очень холодно, и скрипъ отъ его шаговъ по снѣгу далеко разносился въ морозномъ утреннемъ воздухѣ. Кругомъ было тихо, не встрѣчалось ни души, и только когда на востокѣ, сквозь красно-желтыя облака, проглянуло солнце,- изъ далекаго лѣса, крикливыми, шумными стаями, пролетали вороны и галки, опускаясь на пустынныя снѣговыя поля.

   Около полудня стали попадаться одинок³е прохож³е и парныя воловыя подводы.

   - А далеко ли до Куреневки? распрашивалъ Скипидарычъ.

   - П³йдешь пошвытче {"Швытко" по Малоросс³йски - скоро; швытче - скорѣе.} къ в³чору будешь! отвѣчали прохож³е, приподымая въ знакъ поклона сѣрыя смушчатыя шапки, и нашъ путникъ ускорялъ шагъ, нетерпѣливо поглядывая въ даль, и точно, къ вечеру, при наступающихъ сумеркахъ, онъ замѣтилъ вдалекѣ, на небольшомъ косогорѣ, хаты давно желаннаго хутора и виднѣвш³йся, въ лучахъ гаснущей вечерней зари, золотой крестъ хуторянской церкви. Онъ остановился, съ замиран³емъ сердца вглядываясь въ хуторъ, словно стараясь отгадать, въ какой именно изъ хатъ живетъ его дорогая, ненаглядная Настя, потомъ снялъ свою мѣховую шапку, перекрестился и снова тронулся въ путь.

   Между тѣмъ совсѣмъ стемнѣло, начиналъ порошить снѣжокъ и вскорѣ бѣлою скатертью покрылъ, чернѣвшую межъ снѣговыхъ полей, дорогу, такъ что нашему путнику приходилось иногда палкою нащупывать дорогу; чернѣвш³й въ снѣжномъ туманѣ хуторъ скрылся изъ его глазъ, словно задернутый пеленою отъ падавшаго большими хлопьями снѣга, и твердая дорога пропала изъ-подъ ногъ усталаго путника. Снѣгъ валилъ хлопьями; съ воемъ проносился налетающ³й вѣтеръ, взметая снѣжный прахъ и съ жалобнымъ стономъ замиралъ въ отдален³и. Кругомъ была непроглядная сѣдая мгла и бушевала мятель.

   - Хорошо хоть до хутора недалеко. Не сбиться бы только съ дороги! разсуждалъ Скипидарычъ и чтобы не потерять собаки надѣлъ ей на шею свой ременный поясъ.

   Иногда, гонимые снѣжнымъ вихремъ, на него налетали стаи воронъ и галокъ, и испуганно ныряя въ сторону, исчезали въ бѣлой мглѣ. Въ это время, среди стона и завыван³й бушующей мятели, загудѣлъ набатный звонъ деревенскаго колокола, такъ какъ въ деревняхъ всегда звонятъ въ колокола во время мятелей, чтобы указать дорогу заблудившимся путникамъ. Набатный звонъ, то слышался иногда словно надъ самымъ ухомъ Скипидарыча, то едва гудѣлъ въ отдален³и, относимый вѣтромъ. Онъ уже давно потерялъ дорогу и шелъ цѣликомъ по снѣговымъ сугробамъ, прислушиваясь къ колокольному звону. Онъ съ трудомъ передвигалъ ноги, увязая въ глубокомъ снѣгу и съ усил³емъ тащилъ на ремнѣ выбившагося изъ силъ стараго Полкана.

   - Впередъ, Полкашка! Сейчасъ придемъ, пр³ятель! Отогрѣемся. Попируемъ на свадьбѣ! ободрялъ Скипидарычъ своего вѣрнаго друга, а самъ едва передвигалъ ноги, и пройдя нѣсколько шаговъ останавливался въ изнеможен³и перевести духъ.

   "Да туда ли я иду? Не сбился-ли съ дороги?" тревожно думалъ онъ, внимательно прислушиваясь, сквозь стонъ и завыван³е бушующей мятели, къ колокольному звону, но какъ онъ ни прислушивался, не могъ хорошенько разобрать, въ какой именно сторонѣ гудитъ набатный колоколъ. То слышался звонъ впереди, то какъ будто близко сзади, то гудѣлъ гдѣ то въ отдален³и; поэтому, прислушиваясь къ звону, онъ часто перемѣнялъ направлен³е и шелъ то впередъ, то назадъ и наконецъ пошелъ на удачу.

   Отъ холода голова его отяжелѣла, руки и ноги костенѣли, и его сильно клонило ко сну, но онъ превозмогалъ свою усталость и съ усил³емъ все шелъ впередъ, ведя на ремнѣ своего стараго Полкашку и вдругъ, въ непроглядной мглѣ, наткнулся на плетень хутора.

   - Ну вотъ и пришли! Отдохнуть только малость, да и въ дорогу, подумалъ онъ, нащупалъ рукою плетень и въ изнеможен³и опустился возлѣ него вмѣстѣ со своимъ Полкашкой.

   Въ это время мятель стихла, снѣгъ пошелъ рѣже и Скипидарычъ, отяжелѣвшими отъ стужи глазами, могъ разглядѣть, что онъ сидитъ не возлѣ плетня, какъ сперва ему показалось, а на крыльцѣ деревяннаго домика съ раскрашенными ставнями, окруженнаго маленькимъ полисадникомъ. Сквозь морозные узоры стеколъ свѣтятся огни, слышится веселый, шумный говоръ гостей и звуки скрипки.

   - Да вѣдь это домъ священника! радостно подумалъ онъ, стоя подъ окномъ и глядя на мелькающ³я въ окнахъ тѣни гостей,- не подождали меня старика, обвѣн