Григорьев Сергей Тимофеевич - Малахов курган

тенькой у Михаилы на корабле были. Ох, что там деется! Братишки зверями глядят. Ругают князя без стеснения. Это, говорят, не Меншиков, а Изменщиков: дал неприятелю на берег вылезть. На баке гал-деж, ровно на базаре. Корнилов батеньке велел самолично свезти приказ капитану Зорину. Какой приказ, даже батенька не знает.

   - А може, и знает, сыночек.

   - Ну вот еще! Кабы батенька знал, уж кому-кому, а мне-то сказал бы.

   - не сказал? Тогда верно: и батенька не знает. Стало ими., приказ секретный. И я тебе не могу сказать, чего не знаю.

   - Да я не о том тебя спрашиваю. На корабле-то батенька отвел Михайлу в сторону и говорит ему тихонько: "А помнишь ты, Михайле, свой долг? Скоро тебе случай будет долг платить". Миша батеньке отвечает: "Свой долг, батенька, я хорошо знаю". Л глаза светлые у него сделались. "Помни,- говорит батень-ка,- долг платежом красен". Маменька, скажи, кому чего Ми-ша должен? Я у батеньки спросить не смел: очень он нынче серьезный.

   - Больно уж самолюбивый наш батенька. Самому долг не пришлось заплатить, так на сына возлагает.

   - А большой долг? Миша-то сдюжит? А то мы все сло-жились бы и отдали...

  

  

  

  

   Анна порывисто с не женской силой обняла Веню и горячо зашептала ему на ухо:

   - Скажу, скажу тебе, какой долг. Ты у нас уж не ма-ленький. Ну, да, бог даст, на твою долю долга не останется. Батенька-то, помнишь, рассказывал: Павел Степанович от ги-бели его избавил, когда батенька в море тонул. Крестный-то Хонин тогда еще мичманом был...

   - Я знаю.

   - То-то, сыночек. Завязал Павел Степанович батеньке узе-лок на всю жизнь. Дал себе батенька зарок: отплатить Павлу Степановичу, буде случай представится, в свой черед избавить его от смерти. Ты смотри не болтай: он никому не велит сказы-вать. Мне-то он вскоре после свадьбы признался. Гляжу, муже-нек мой, и месяца после свадьбы нет, что-то сумрачный ходит. "Что такое? Или я не мила стала, или чем молодца прогневала? Скажи, любезный".- "Нет,- говорит,- Аннушка, ты мне ми-ла и всех мне на свете милее. А дал я великую клятву!" И все мне рассказал. "Этот,- говорит,- мичман Нахимов такой отча-янный, пропадет без меня, пожалуй, и я на всю жизнь Каином себя считать должен. Надо мне ехать назад в Петербург. Куда Нахимов, туда и я". Заплакала я, да слезы мои на камень пали. И домой на побывку Ондре не поехал - меня родителям пока-пать. Простился со мной да на норвежской шкуне и ушел.

   Упорхнул мой сизый голубочек! С той поры - куда Лазарев, ту-да и Нахимова с собой берет. А за Нахимовым и мой сорвибашка тянется... А Павел Степанович в самые гиблые места рвется. Мой-то Ондре ему еще помогает: в Наваринском бою, это в двадцать седьмом году, Ондре у штурвала стоял на "Азове" и так корабль подвел к турецкому фрегату, хоть из пистолетов стрелять. Да и давай палить. Одни против пяти кораблей сра-жались. Ранило тогда и Нахимова и батеньку. Нахимову крест дали, батеньке - медаль. Это я узнала сколько лет спустя. Семь лет сиротела в Коле, ни одной весточки не было от батень-ки. Мише шестой годок пошел, пришло от батеньки письмо, чтобы я дом и шкуну продала и ехала на Черное море в Сева-стополь, на постоянное жительство. Павел Степанович к Лаза-реву поступил - Черноморский флот, видишь ты, им надо уст-раивать. Ну, и мой Ондре там должен быть. Поступила я в точ-ности, как мой благоверный велел: продала дом, шкуну, с ми-лой родиной своей навек простилась. Ехали мы сюда с Мишей поперек всей земли. Видала я до той поры много моря, а тут увидела, что и земли на свете много. Все мне тут поначалу не по сердцу было. И дом, и город, и люди, и горы, и море - все не то. Ну, да стерпелось, слюбилось. Батенька все ходил на кораб-лях с Нахимовым, своего счастья дожидался: долг заплатить. Ну, тут недалеко: не океан. Походят, да и домой. Надолго мы уж не расставались. А годы-то свое берут. И наваринская рана дает себя знать: у батеньки-то грудь насквозь пробита. Мишень-ка подрос, батенька и возложил на Мишу долг, а сам с корабля списался на штабную должность. Вот уж скоро десять лет, а все ему покоя нет, уж такой самолюбивый. Ты, сынок, никому не говори про долг, а то батенька разгневается на меня.

   - А Нахименко знает?

   - Не должен бы знать, а може, и догадался. Небось за-метил. "Чего-де матросик ко мне прилепился?.."

   - К нему все лепятся.

   Анна прижала голову Вени к сердцу:

   - Все, все в долгу, верно, милый! Он и жалованье-то все свое старикам отставным да вдовам отдает.

   - А ты любишь Нахимова?

   - Еще как люблю-то, и сказать невозможно!

   - Маменька, а ведь на кораблях гюйс поднят. Знаешь?

   - Знаю: "Гюйс на бушприте - корабль готов к бою"... Давай-ка, милый, спать... никак, уже светает.

  

  

  

  

   Андрей Михайлович, глава семьи Могученко, происходил из далекого Северного Поморья.

   Родился он, однако, не на севере, а в Италии, в порту Палермо, на борту отцовской шкуны. Отец его ходил туда на своем судне с грузом соленой трески. Оставить жену дома он по пожелал: ей скоро предстояло родить. Все сошло благопо-лучно, и новорожденный Андрей Могучий благополучно со-вершил свое первое плавание обратно домой вокруг всей Европы.

   Настоящая фамилия Могученко - Могучий, почти столь же обычная в Поморье, как в средней России фамилия Иванов. Это в Черноморском флоте его переименовали на украинский лад и стали называть Могученко. Таков обычай Черноморского флота. Даже адмиралов своих черноморские моряки называли любовно: Лазарева - Лазаренко, Нахимова - Нахименко.

   Поморы с рождения записывались в военный флот.

   И Могучий, возмужав, попал в 1810 году матросом во флот Балтийский. Когда знаменитый русский адмирал Фаддей Фад-деевич Беллинсгаузен подбирал из самых крепких и ловких матросов команду для экспедиции в Южный Полярный океан, в числе команды оказался и Андрей Могучий. Эскадра Бел-линсгаузена состояла всего из двух маленьких судов; в сущ-ности, это были две парусные лодки. Одной лодкой командовал сам Беллинсгаузен, второй, под названием "Мирный",- лей-тенант Михаил Петрович Лазарев.

   На этом шлюпе находился и Андрей Могучий - за руле-вого. Две утлые лодочки под русским флагом избороздили вдоль и поперек воды Южного полушария, забираясь в высокие ши-роты Антарктики. После путешествия в эти места знаменитого Кука, по его отзыву, плавание здесь считалось невозможным из-за льдов. Русские доказали, что это неверно.

   Андрей Могучий ходил со своим отцом в море еще маль-чишкой, "зуйком", как называют в Поморье юнгов парусных шкун. Опасности плавания в Ледовитом океане Могучий познал г детства. В Антарктике такой рулевой оказался очень полез-ным человеком.

   Благополучно возвратясь в Кронштадт, Лазарев получил в 1821 году назначение в кругосветное плавание на только что построенном корабле "Крейсер". Назначенный командиром "Крейсера", Лазарев, по обычаю, и снаряжал корабль в дальнее плавание. Матрос Андрей Могучий выпросился у Лазарева на

   "Крейсер" и пошел в плавание уже штурманским унтер-офи-цером, то есть одним из старших рулевых.

   Среди офицеров "Крейсера" находился девятнадцатилетний мичман Нахимов, только что окончивший морской кадетский корпус.

   Редкому из мичманов выпадало такое счастье - прямо со школьной скамьи попасть в кругосветное плавание. На корабле каждый мичман, кроме прямых своих обязанностей, выполняет должность командира одной из шлюпок корабля. Командир шлюпки должен следить, чтобы она находилась в образцовом порядке и в полной готовности к спуску на воду в любой момент. Кроме весел, уключин, багров, в каждой шлюпке в парусиновом чехле хранятся вставная мачта и парус, всегда находится несколько анкеров - маленьких бочонков; один из них всегда с пресной водой, остальные пустые. В них набирают морской воды для балласта во время плавания под парусом. На шлюпку назначается постоянная команда гребцов. Мичман На-химов получил в командование капитанский шестивесельный вельбот, построенный из красного дерева. Командовать шлюп-кой, назначенной для разъездов капитана, само по себе было большой честью. Нахимов получил ее благодаря тому, что кончил корпус с отличием, а на парусных учениях прослыл "отчаянным кадетом".

   Этот изящный кораблик радовал сердце молодого командира и приписанных к вельботу матросов: перед отправлением в плавание на гребных состязаниях в Маркизовой Луже(1) вельбот Нахимова вышел на первое место, "показав пятки" всем шлюп-кам. Обрадованный мичман роздал гребцам вельбота первое свое жалованье до последней копейки. О щедрости подарка дошло до Лазарева. Хмурясь и улыбаясь, он пожурил Нахимова.

   - Мичман, вы избалуете людей и сами сядете на экватор(2). Довольно было по чарке. А впрочем, зачем мичману жалованье? На берегу кутить? В карты играть? Я знаю-с, вы не из тех: не кутила и не игрок. Если будет нужно, знайте: мой кошелек к вашим услугам!

   Матросы "Крейсера" решили после гонок, что Нахимов будет "правильным мичманом".

  

   (1) Маркизова Лужа - залив близ Петергофа.

   (2) Сесть на экватор - остаться без денег.

  

   "Крейсер" поднял вымпел - это значило, что плавание на-чалось,- и вытянулся из гавани на большой кронштадтский рейд. На корабле пошла обычная морская жизнь, точно по хронометру.

   Плавание "Крейсера" было, в общем, благополучное. Обы-чно беспокойное Северное море с его бестолковой зыбью по-трепало корабль порядочно. Новички, в том числе и мичман Нахимов, отдали дань морской болезни.

   - Немецкое море на то и устроено,- утешали старые матросы молодых,- чтобы матрос сразу привык. Вот выйдем в океан, там дело другое. В океане мягко.

   Серые северные краски моря постепенно переходили сна-чала в зеленовато-серые, потом в изумрудные и за мысом Рока стали цвета ультрамарина.

   В океане "Крейсер" сначала шел хорошо, заглянул на ост-ров Мадейра и, пользуясь "торговым ветром", подошел к бе-регам Южной Америки. Около экватора корабль попал в об-ласть безветрия и проштилевал несколько дней, но все же океан порой вздыхал жаркими редкими вздохами. Пользуясь ими, "Крейсер" подвигался к берегам Бразилии.

   После нескольких крепких внезапных шквалов "Крейсера" накрыл жестокий шторм. Лазарев обрадовался шторму: он возвещал после яростной вспышки попутный ветер до мыса Горн, откуда корабль мимо Огненной Земли войдет в Тихий океан.

   Но шторм усиливался. "Крейсер" нес только штормовые паруса. Лазарев в дождевом плаще не сходил с мостика. Ка-питан опасался приближения к берегу. Уже третьи сутки бу-шевал шторм. День клонился к вечеру. Волны делались круче и выше, что указывало на близость берегов. Палубу то и де-ло окатывало волной слева направо. Корабль ложился то на правый, то на левый борт.

  

  

  

  

   Мичману Нахимову пришлась третья вахта. Вместе с ним на вахту стал к штурвалу с подручным рулевым Андрей Могучий.

   Снявшись за ручку рулевого колеса, Могучий нагнулся к нактоузу(1), чтобы взглянуть на курс. Стекло обрызгивала вода.

   (1) Н а к т о у з - шкафчик, где находится компас, по которому правит рулевой.

   Картушку едва видно. Расставив широко ноги, Андрей решился отнять от штурвала одну руку, чтобы рукавом обтереть стекло. В это мгновение с левого борта вкатился вал и сбил Андрея через правый фальшборт в море. Первым это увидел сигналь-щик и крикнул:

   - Человек за бортом!

   Не думая и секунды, Нахимов скомандовал:

   - Фок и грот на гитовы! Марса фалы отдать! Марсовые кинулись подбирать паруса.

   - Пропал человек! - воскликнул Лазарев.- Кто?

   - Андрей Могучий,- ответил Нахимов.- Михаил Петро-вич, дозвольте спустить вельбот...

   - Еще семерых ко дну пустить? Где тут... Сигнальщик, видишь? - крикнул Лазарев.

   - Вижу! - ответил сигнальщик и указал рукой направ-ление, где ему почудилась на волне голова Могучего.

   - Спустить вельбот! - самовольно отдал приказание На-химов и взглянул в глаза капитану.

   Лазарев движением руки дал согласие.

   Когда Нахимов подбежал к вельботу, матросы уже спускали лодку. В вельботе сидело шесть гребцов. Нахимов прыгнул на кормовую банку.

   Прошло три минуты. "Крейсер" лег в дрейф.

   Вельбот ударился о воду, словно о деревянный пол. Волной откинуло шлюпку от корабля. Править рулем не стоило.

   Мичман стоя командовал гребцам:

   - Правая, греби! Левая, табань! Загребной на вельботе строго крикнул:

   - Сядь, ваше благородие! Сядь, говорю, не парусь! Без тебя знаем!..

   На борту "Крейсера" зажгли фальшфейер, чтобы показать шлюпке, где корабль, а утопающему - направление, откуда идет помощь.

   Пронизывающий мглу свет фальшфейера расплылся в боль-шое светлое пятно, а корабля уже не видно за мглою пенного тумана. Вельбот прыгал по ухабам волн, то взлетая на гребень, то ныряя в бездну.

   Нахимов кричал:

   - Мо-о! Гу-у-у!

   - Да помолчи, ваше благородие! - прикрикнул на мич-мана загребной.

   Нахимов умолк.

   - О-о-о! - послышался совсем недалеко ответный крик,

   и тут же Нахимов увидел справа по носу на гребне волны черную голову Могучего.

   Могучий, энергично работая руками, подгребался к корме вельбота с левого борта. Гребцы затабанили. Могучий, тряхнув волосами, хотел схватиться за борт левой рукой и оборвался. Нахимов лег грудью на борт и хотел подхватить Могучего под мышку.

   - За волосы его бери! А то он и тебя, ваше благородие, утопит,- посоветовал загребной.

   Нахимов схватил Могучего за волосы.

   - Ой, ой! - завопил утопающий.

   - Ха-ха-ха! - загрохотали гребцы, повалясь все на правый борт, чтобы вельбот не черпнул воды.- Дери его, дьявола, за волосы! Не будет другой раз в море прыгать!

   В эту минуту и мичман и матросы позабыли о том, что кругом бушует море. Все внимание и силы гребцов сосредо-точились на том, чтобы держать вельбот вразрез волны.

   Никто из гребцов не мог бросить весло и помочь Нахимову. Задыхаясь, мичман тянул Могучего в лодку. Наконец Андрей ухватился за борт обеими руками. Обхватив матроса по поясу, Нахимов перевалил его, словно большую рыбу, в лодку. Мо-гучий сел на дне вельбота и, протирая глаза, жалобным голосом воскликнул:

   - Братишки! Неужто ни у кого рому нет?

   Из рук в руки перешла к Могучему бутылка. Он отпил глоток и протянул бутылку Нахимову:

   - Выпей, ваше благородие, побратаемся. Поди, смерз?

   - И верно! - согласился мичман, принимая бутылку. Хлебнув рому, он вернул бутылку Могучему.

   - Вода-то теплая,- сказал Могучий, передавая бутылку ближнему гребцу,- а на ветру сразу трясовица берет.

  

  

  

   Надвигалась ночь. Шторм еще бушевал, море еще грохотало, а по виду волн уже можно было догадаться, что неистовый иетер истощает последние усилия: поверхность волн стала глад-кой, маслянистой.

   - Хороший будет ветер! В самый раз! - одобрил шторм Могучий.- Михаил Петрович останется доволен. Узлов по де-сяти пойдет "Крейсер" до самого мыса Горн...

   - А мы-то? - с недоумением и тоской выкрикнул один из гребцов, молодой матрос, сидевший на задней банке.

   - Мы-то! Раз мы-то, бабы белье вальком колотят. Ты, поди, первый в лодку прыгнул, пеняй на себя. Тебя звали? Ты на этой шлюпке гребец?

   Никак нет!

   - Зачем залез? Кто тебя просил? - ворчал Могучий, ог-лядывая туманную даль взбаламученного моря.

   "Крейсера" не было видно. Наверное, на корабле продол-жали жечь фальшфейеры, но корабль и шлюпку отнесло в разные стороны так далеко, что огня за вечерней мглой и не-погодой не усмотреть.

   - И ты, ваше благородие, напрасно в дело впутался,- продолжал Могучий.- Удаль показать хотел? А из-за твоей удали теперь семеро погибнуть должны.

   Нахимов ответил:

   - Раз тебе не суждено утонуть, и мы не утонем, Могучий...

   - Ну, положим, ветер стихнет. До берега пятьсот миль. А есть на лодке компас? - сердито говорил Могучий.

   - На разъездной шлюпке компаса не полагается,- ответил мичман,- сам знаешь.

   - Мало я что знаю! Надо было захватить.

   - Все в момент сделалось.

   - Эх, моментальный ты человек! И в момент надо думать. Компаса нет. Бутылка рома одна, и ту выпили!

   Матросы, видя, что Могучий шутит, поняли, что нос вешать не следует. Их угрюмые лица прояснились.

   - Неужто Михаил Петрович нас в море кинет? - спросил молодой гребец, попавший на чужой вельбот.

   - Кинуть-то не кинет, да и лежать в дрейфе кораблю при таком ветре неприлично: поставит паруса и пойдет своим кур-сом,- ответил Могучий.

   - Он будет палить,- сказал Нахимов.

   - Допускаю, палить он будет,- возразил Могучий,- да шута лысого мы услышим. Ишь, взводень-то(1) рыдает!

   - Помолчим, товарищи,- предложил Нахимов.

   - Шабаш! - скомандовал гребцам Могучий.- Бреше-те - за вами не слыхать!

   Гребцы, как один, застыли, поставив весла "сушить" валь-ком на банки.

  

   (1) Взводень - шторм.

  

   Волны завертели вельбот. В громовые раскаты рыданий

   ветра вплелись неясные раздельные звуки. Они правильно по-вторялись, поэтому их не могли заглушить беспорядочные уда-ры шторма: так в дремучем лесу и сквозь стон бури четко слышны мерные удары дровосека.

   Гребцы все разом закричали истошными голосами.

   - Молчите! Дайте послушать! - прикрикнул на гребцов Могучий.

   - Палит! "Крейсер" налит! - возбужденно выкрикивал Нахимов, обняв Могучего.

   Матросы молча принялись грести. Могучий взялся за руль.

   - Чуешь, ваше благородие,- глубоко вздохнув, заметил Могучий,- порохом пахнет. "Крейсер"-то на ветру...

   Нахимов потянул влажный воздух и в свежести его почуял сладковатый запах серы.

   Вельбот повернул против ветра. Выстрелы сделались яв-ственными. Скоро увидели вспышки выстрелов. "Крейсер" сближался с вельботом.

   Гребцы, не оглядываясь назад, работали веслами. Теперь пушечные удары заглушали грохот бури. Нахимов между двумя слепящими вспышками выстрелов увидел черную громаду ко-рабля совсем близко. Могучий подтолкнул локтем Нахимова и весело сказал:

   - Сейчас спросит: "Кто гребет?"

   - Офицер! - во всю мочь крикнул мичман.

   И будто совсем над головой, хотя и чуть слышно, раздался голос Лазарева:

   - Сигнальщик, видишь?

   - Вижу! - послышалось сверху.

   Вельбот ударился о борт корабля и хрустнул. Вспыхнул ослепительный огонь фальшфейера. При его свете с борта корабля полетели концы. В мгновение ока всех из шлюпки подняли наверх.

   Когда стали поднимать вельбот, накатила волна и разбила его в щепы.

   Спасенных окружили товарищи. Лазарев сбежал с мостика и перецеловал спасенных, начиная с Могучего, за ним Нахи-мова и гребцов, как будто считал их поцелуями...

   Могучий взял Нахимова за руку и дрогнувшим голосом сказал:

   - Ну, ваше благородие, завязал ты мне узелок на всю мою жизнь...

  

  

   "Как это можно на всю жизнь узелок завязать?" - разду-мывал Веня, прислушиваясь к тишине.

   Мать его давно уже спала, а мальчик в тревоге перебирал снова и снова отдельные случаи из рассказа матери о далеком былом.

   Уже светало, когда Веня забылся.

  

  

  

  

   Светлейший князь Меншиков из всех мундиров, которые он имел право носить, остановился на генерал-адъютантском сюр-туке с погонами вместо пышных эполет. Сюртуку соответство-вала не шляпа и не кивер, а фуражка с большим лакированным козырьком. В этом скромном наряде командующий направился к коляске с Северной стороны к армии.

   Армия занимала позицию на высотах левого берега реки Альмы, в двадцати пяти километрах севернее Севастополя. Позиция эта очень сильна. Река у моря течет с востока на запад; над морем и рекой в устье Альмы - кручи. Левый берег реки так высок, что с башни альминского телеграфа откры-вается широкий вид на тридцать километров вокруг. Теле-графную гору светлейший и выбрал местом своей ставки. Около телеграфа поставили шатры. С вышки телеграфа Меншиков в большой телескоп мог обозревать и море с бесчисленными кораблями неприятельского флота и открытые пространства левого берега Альмы за виноградниками, где засели русские стрелки. Около телеграфной башни стояли оркестр военной музыки и большой сводный хор песенников. Поочередно то играл веселые, бодрые марши оркестр, то гремел хор.

   Армия, выведенная Меншиковым на Альминские высоты, насчитывала до тридцати пяти тысяч бойцов, с артиллерией около ста орудий. Численность неприятеля определяли в ше-стьдесят тысяч человек.

   Командующий русской армией хорошо знал, что неприятель превосходит ее не только численностью, но, что важнее, во-оружением. Вся пехота у англичан, большая часть у французов и даже у турок была вооружена нарезными винтовками, бью-щими прицельно на тысячу шагов. А в русской армии во всех полках насчитывалось всего две тысячи "штуцерных" стрелков, вооруженных винтовками.

   Вся остальная масса русской пехоты имела старые, глад-коствольные ружья с дальностью боя не больше двухсот шагов. На что же надеялся Меншиков? Он надеялся, что, "бог даст, дело дойдет до штыков". И до сабель, конечно. В штыковом бою пехоты и в сабельном бою кавалерии русские войска, несом-ненно, победят. С молитвой, чтобы дело дошло до рукопашного боя, светлейший отошел ко сну в своем шатре, поставленном у подножия телеграфной башни. Весь день 8 сентября в Се-вастополь доносилась глухая канонада с севера. На телеграф-ные запросы бельбекский телеграф утром отвечал городскому, что альминский телеграф бездействует; затем сообщил, что пороховым дымом от канонады с моря затянуло Альминские высоты - башня телеграфа пропала во мгле.

   Целую неделю, с появлением у Севастополя неприятель-ского флота, город жил скрытой тревогой ожидания: что будет? Сегодня эта тревога обнаружилась. Обычно пустые среди дня пристань и бульвары наполнились разнородной толпой. На улицах люди стояли кучками. На крышах там и здесь маячили, как это бывает во время пожара, не только мальчишки, но и взрослые, перекликаясь между собой встревоженными голо-сами. Везде шли разговоры. Все ждали вестей с поля сраже-ния - их не было. От Меншикова целый день не было ни по телеграфу, ни с нарочными никаких распоряжений и известий. И даже слухов не было.

   Узнали только, что ночью из гавани вышел по приказу ад-мирала Корнилова с неизвестной целью пароход "Тамань" и не возвратился. По тому, что все крепостные работы на городской стене приостановились и весь народ с них перегнали на Се-верную сторону, в городе судили, что сражение на Альме кон-чилось для нас неудачно и неприятель нападет на Севасто-поль с севера. Телеграфисты, не получая для передачи депеш, разговаривали между собой. К вечеру Бельбек сообщил, что на всех дорогах и тропинках показались люди, идущие к Сева-стополю, а на большой дороге - вереница обозов. Канонада на севере умолкла.

   ...На флоте все совершалось и в этот тревожный день обы-чным порядком.

   В пять часов утра, еще до солнца, в жилых палубах ко-раблей засвистали боцманские дудки. Команда: "Вставать!" Молитва хором на палубе. Кашица. Чай. Покурить у "филитя", постоянно горящего в медной кружке на баке. После "раскурки" на всех кораблях началась уборка: мытье палуб, чистка медных частей до солнечного блеска.

   В восемь часов утра точно по хронометру на всех кораблях пробили склянки. Звонкий, но разнобойный аккорд корабель-ных колоколов, отбивающих склянки, продолжался не более пятнадцати секунд и оборвался разом на всех кораблях. Команда: "На флаг!" Люди выстроились на верхней палубе. Офицеры на шканцах. "Флаг и гюйс поднять!" Все обнажили головы. На всех кораблях взвились кормовые флаги, на буш-притах - гюйсы.

   После подъема флага на обеих эскадрах, корниловской и нахимовской, сделали "крюйт-камерное" учение. Барабаны пробили боевую тревогу. Комендоры кинулись к своим ору-диям. "Крюйт-камерные" открыли пороховые погреба. По команде примерно подавали картузы с порохом, снаряды, при-мерно заряжали и палили по очереди правым и левым бортом. Все делалось проворно и быстро. После "крюйт-камерного" учения на обеих эскадрах сделали "парусное" учение. По сиг-налу все корабли, соревнуясь между собой, в две минуты окрылились парусами, покрасовались в них несколько минут и по второму сигналу еще быстрее убрали паруса.

   Нахимов сигналом благодарил команды всех кораблей за образцовое учение.

   Народ, толпясь на пристани, кричал "ура". Все убеждало, что флот готовится и готов к выходу в море.

  

  

  

  

   На закате солнца к Корнилову прискакал от светлейшего курьер с приказанием немедленно явиться к командующему.

   Корнилов приказал своему казаку-ординарцу седлать коня.

   Пока приказание исполнялось, курьер успел рассказать, что битва на Альме была жестокой. Наши войска сражались стойко. Везде, где дело доходило до рукопашной, одерживали верх.

   Но потери наши огромны. Много убито, еще больше ранено: пожалуй, до пяти тысяч человек. Армия отступила на реку Ка-чу. Но и неприятель понес большой урон и остановился, заняв оставленные нашей армией позиции на Альминских высотах. - Где находится светлейший? Куда идет армия?

   - Светлейший послал меня с дороги из Улукула на Эвен-ди-Киой. Думаю, что он уже там. А куда двигается армия, это пусть он сам вам, ваше превосходительство, объяснит.

   И курьер прибавил с раздражением насмерть усталого человека:

   - Полагаю, что и сам Меншиков не знает, куда идет армия.

   - Бегут?

   - Да нет. Светлейший приказал отступать "с музыкой".

   - А морские батальоны?

   - Оба батальона находились в передовой цепи у Бахчи-сарайского моста; там было очень жарко. Вероятно, потери у них очень большие.

   Корнилову подали коня. В сопровождении ординарца-уряд-ника и двух рядовых казаков с пиками адмирал поскакал, оги-бая саперною дорогою Малахов курган, к Инкерманской гати.

   За нижним маяком на подъеме в гору Корнилову встретился полковник Тотлебен на своем вороном коне; впрочем, и конь и всадник были так запорошены белой известковой пылью, что трудно было угадать и масть коня и цвет мундира на полков-нике. Тотлебен откозырял Корнилову.

   Корнилов остановил полковника. Они съехались.

   - Слышали новость? Мы проиграли сражение. Армия от-ступает...- сказал Корнилов.

   - Знаю. А у меня беда. Я затребовал от адмирала Ста-нюковича брусьев и досок для подпорной стенки из запасов порта...

   - А он что?

   - Ответил, что он не отпустит с Делового двора сухопут-ному ведомству ни одной щепки.

   Корнилов усмехнулся.

   - Чего вы смеетесь, адмирал? Вы начальник штаба Чер-номорского флота и должны оказать мне содействие. Прика-жите - Станюкович вас послушает.

   - Всей душой рад, но этот самодур и меня не послушает. Вы, полковник, у нас человек новый и не знаете всех тонкостей наших служебных отношений. Я и приказать не могу Станю-ковичу, да он и не любит меня...

   - А Нахимов?

   - Павла Степановича он и совсем не выносит. Ведь мы с Нахимовым лазаревской школы. А Станюкович порочит и хулит все, что сделал Лазарев. Это человек старой школы. Он не мирится с тем, что сидит на берегу, а не командует флотом. По службе он считает себя выше нас и подчиняется только Меншикову. Да вот - я еду к его светлости. Не хотите ли со мной? Ему все и расскажете...

   Тотлебен поморщился:

   - Пожалуй, он мне скажет то же, что и Станюкович... Вы знаете, князь меня зовет "кирпичных дел мастером"...

   - Это ничего. У его светлости слабость к остроумию. И Нахимова он зовет то "боцманом", то "матросским бать-кой ".

   - А вас, Владимир Алексеевич?

   Корнилов безмятежно улыбнулся и просто сказал:

   - Мы с князем оба генералы свиты его величества. Право, поворачивайте коня за мной. Я вас поддержу у князя...

   - С утра не слезал с коня. Но это ничего. Вот боюсь, мой Ворон за вами скакать не может... Умаялся, бедный...

   Тотлебен потрепал коня по запорошенной, грязной шее.

   - Да, коня жаль,- согласился Корнилов.- Да вот что: садитесь на казачьего коня, а казак отведет вашего Ворона домой. Вам ничего в казачьем седле?

   Тотлебен согласился и пересел на другого коня.

   Всадники пустились дальше в гору рысью. Солнце уже закатилось, но на смену солнцу вышла луна и пролила на горы почти синий свет. Крепко пахло полынью, и по-летнему за-стрекотали на холмах ночные сверчки.

   Первое время всадники молчали. Сопровождавшие казаки закурили трубки и отстали.

   Корнилов придержал коня:

   - Что вы полагаете о наших делах, полковник: выстоит Севастополь или нет? Я выражаю не сомнение свое, а хочу знать, как смотрите вы...

   -- Князь не без странностей,- как будто невпопад ответил Тотлебен.- Я хочу сказать, что чем меньше светлейший будет мешаться в дело, тем лучше... Чем дальше он будет с армией от Севастополя, тем полезней.

   - А многие порицают князя, что он вышел навстречу неприятелю. Потери огромны, а польза велика ли?!

   - Это неверно. Я отвечу вам как военный инженер. Обо-роняя крепость, армия должна иметь ее за собой. Я вовсе не ценитель его военного гения. Но он грамотный военный че-ловек. К сожалению, он не терпит около себя знающих людей. А сам не имеет авторитета. Его не любят в армии. Около такого человека вечно будут раздоры. Не забывайте, что Севасто-поль - морская крепость. Цель англичан - уничтожить Чер-номорский флот. Он у них бельмо на глазу...

   - В этом вы правы, несомненно. А знаете, полковник, что мне ответил князь, когда я спросил: "А как быть с фло-том?" - "Положите его к себе в карман!" Это последние слова, которые я от него слышал...

   - Он шутник. Большой шутник! Но он ошибается. Флот, даже запертый в бухте,- очень серьезная сила. Союзники име-ют цель - уничтожить наш флот, но для этого им нужно достичь сначала двух целей: во-первых, уничтожить армию... Во-вторых, овладеть Севастополем, чтобы, в-третьих, уничто-жить флот. Итак, орех, который им надо раскусить, имеет три скорлупы: армия, крепость, флот. Сегодня первая скорлупа, допускаю, дала . трещину. Есть вторая и третья - надеюсь, самая крепкая.

  

  

  

  

   Перед Бельбеком на пустынной дороге всадникам начали попадаться кучки солдат. Они шли к Севастополю вольно, враз-брод, в угрюмом молчании и не торопились уступать дорогу встречным.

   Попались навстречу несколько скрипучих телег на высоких колесах. В одних телегах раненые в окровавленных повязках тесно сидели плечом к плечу, в других - лежали вповалку.

   Конь Корнилова храпел и прядал ушами: его волновал запах крови. Влево от дороги проложено скотом много тропи-нок. При свете заходящего месяца эти тропинки четко обозна-чались черными вереницами людей. Там и здесь мерцали не-большие костры. Уже сейчас на открытой высоте давал себя чувствовать легкий морозец и обещал к рассвету усилиться, но солдаты расположились на ночлег под открытым небом, будучи не в силах добрести до Севастополя. На спуске к реке костры светились ярче. Слышался треск: солдаты ломали на топливо изгороди садов. Бельбекский мост запрудила пехота. Рядом с мостом по обе стороны переходила бродом конница.

   Перебравшись на другой берег, всадники поднялись в гору и увидели, что через перевал сплошными черными потоками движутся войска. Поблескивали штыки, бряцало оружие кон-ницы, звенели по камням орудия. Слышались отдельные слова команды, возгласы, окрики...

   Вышка бельбекского телеграфа над крутым обрывом берега освещалась беспокойным отблеском нескольких угасающих костров.

   Корнилов и его спутники повернули коней к телеграфу: Здесь находилась ставка Меншикова.

   Подъехав к башне, они увидели несколько палаток. У до-горавших костров стояли офицеры и гусары меншиковского конвоя. Про Меншикова сказали, что он на башне. Корнилов и Тотлебен пошли туда и поднялись на вышку по крутой темной лестнице. Меншиков стоял у перил, плотно завернув-шись в плащ, и смотрел в сторону моря. С князем были еще трое. Один из них поднял с полу сигнальный фонарь об одном стекле с рефлектором, по очереди осветил лица вновь прибыв-ших и доложил:

   - Ваша светлость! Прибыл адмирал Корнилов и с ним полковник Тотлебен.

   По голосу Корнилов узнал, кто говорит: это был его личный адъютант, лейтенант флота Стеценков, прикомандированный к штабу Меншикова.

   Меншиков повернулся к прибывшим и раздраженно при-казал Стеценкову:

   - Поставьте фонарь на место!

   Вероятно, он боялся, что где-нибудь поблизости могут быть неприятельские стрелки и вздумают стрелять на огонек.

   Стеценков поставил фонарь на пол стеклом к будке.

   Меншиков поздоровался с прибывшими и заговорил хрип-лым, упавшим голосом смертельно уставшего человека:

   - Вот и вы, адмирал... И вы очень кстати, полковник... Будьте любезны, полковник, отправляйтесь немедленно на Мекензиеву гору. Армия займет эти высоты. Она идет туда. Мы займем там позицию во фланг неприятелю: он намерен ата-ковать Севастополь с Северной стороны. Надлежит усилить Мекензиеву гору - вы увидите, что там нужно сделать. Это по вашей части...

   Тотлебен попробовал изложить жалобу на Станюковича. Если неприятель действительно идет на Северную сторону, надо со всей поспешностью усиливать там укрепления, и ма-териалы нужны неотложно. А Станюкович упрямится, ничего не дает.

   - Да, да, я это все знаю,- раздраженно ответил Менши-ков.- Это все потом. А теперь отправляйтесь...

   - Как теперь?! - воскликнул Тотлебен.- Сейчас? Сию минуту?

   - Да, кажется, я выражаюсь ясно.

   - Слушаю, ваша светлость!..

   Спускаясь ощупью вниз, полковник не знал, что ему делать. Его валила с ног усталость, он едва ее превозмогал.

   После удаления Тотлебена Меншиков обратился к Кор-нилову:

   - Я пригласил вас, адмирал, вот ради чего. Атакуя Се-верную сторону, союзники воспользуются превосходящими силами своего флота, чтобы поставить нас в два огня: флот их сделает попытку форсировать вход в бухту. Необходимо пресечь самую возможность этого, загородив вход на рейд.

   - Внезапная атака с моря невозможна... Вход преграждают боны.

   - Боны? Этого мало. Предлагаю вам затопить поперек бухты достаточное количество старых кораблей, по вашему выбору.

   - Запереть флот на рейде?! Это невозможно, ваше сиятельство!

   - Извольте отправляться и исполнять что вам приказа-но! - жестко и сурово оборвал Корнилова князь.

   Корнилов приложил руку к козырьку, звякнул шпорами и повернулся к выходу с вышки.

   Вслед за Корниловым спустился Стеценков и догнал его, когда адмирал садился на коня. Тотлебен уже уехал, взяв с собой одного казака.

   - Владимир Алексеевич, князь...

   - Что "князь"? - раздраженно прервал Корнилов.

   Стеценков молчал. Корнилов ожидал, что лейтенант при-бавит: "князь сошел с ума". И Стеценков ждал, что Корнилов скажет то же.

   Оба помолчали. Прерывая молчание, Корнилов резким то-ном начальника приказал:

   - Лейтенант, разыщите немедленно морские батальоны и передайте мой приказ: идти прямо в Севастополь. Люди там пусть разойдутся по своим кораблям.

   - Есть!

   - А там будь что будет! - воскликнул Корнилов и тронул коня.

  

  

  

   Уже светало, когда инженер-полковник перебрался на ле-вый берег Бельбека и пустился через бугор к дубовой роще, обрамляющей Мекензиеву гору. Тотлебен удивился, увидев, что здесь местность совершенно пустынна. Не было видно ни одной пехотной военной части, ни конницы, ни обозов. Если князь

   и отдал распоряжение армии идти на Мекензиеву гору, то это приказание не исполнили. Да его и нельзя было исполнить, как вскоре убедился Тотлебен. Часть армии пошла с Бельбека прямиком на Северную сторону, а главная масса, словно поток, скатилась в долину, где пролегала к Севастополю большая дорога. И, конечно, никакая сила теперь не в состоянии была повернуть тысячи усталых людей, обремененных оружием, и заставить их подняться в горы. Армия двигалась под защиту севастопольских укреплений, под крыши севастопольских ка-зарм и домов. Движение по большой дороге с рассветом уси-лилось: шли обозы, артиллерия, раненые и здоровые солдаты, отставшие от своих частей. Влиться в эту людскую реку, под-гоняемую легким морозцем, значило попасть в Севастополь не ранее полудня. С большим трудом Тотлебен пробрался меж возов и людей на правую сторону дороги и горной тропой направился домой, на Северную сторону.

   Корнилов вернулся на Северную сторону еще до восхода солнца, отдал казаку у батареи коня, взял ялик и отправился на корабль к Нахимову. До побудки еще было далеко. Команда спала. Окна адмиральской каюты на корме светились. Корнилов знаком руки остановил вахтенного начальника, чтобы он не вызывал фалгребных, и, выпрыгнув из ялика, быстро взбежал по трапу на палубу.

   - Мичман, прикажите разбудить адмирала,- обратился Корнилов к вахтенному начальнику.

   - Да, кажется, Павел Степанович еще не ложился: ему привезли целую кипу английских газет