Краснов Петр Николаевич - Мантык, охотник на львов

  

   Это была совсѣмъ маленькая комната очень скромнаго отеля. Комната на шестомъ этажѣ узкаго высокаго дома, точно сѣрая башня вытянувшагося вверхъ надъ маленькими темными сараями, складами и гаражами окраинъ Парижа. Внизу - вѣчный сумракъ дыма, копоти и пыли, духота, вонь автомобилей, угольная мгла, лязгъ желѣза и грохотъ грузовиковъ, вверху - изъ окна - бездонное, вѣчно красивое, безпрерывно мѣняющееся небо, широк³й видъ на Парижъ, и, въ легкой дымкѣ воздушнаго марева, сквозная, какъ полоска кружева, Эйфелева башня. Ночью, на темномъ фонѣ неба, надъ фонарями бѣгущихъ внизу улицъ, она сверкала наглыми пестрыми огнями яркой рекламы:

   - Ситроенъ!.. Ситроенъ {Ситроенъ - Парижск³й фабрикантъ автомобилей.}!..

   Въ комнатѣ очень тѣсно. Одно окно безъ занавѣски. Хозяинъ считалъ лишнимъ ее вѣшать, когда окно глядитъ въ безпредѣльную даль. Широкая французская кровать. Въ одномъ углу умывальникъ, въ другомъ, за занавѣской изъ дешеваго ситца, на ивовой корзинѣ, привезенной изъ Росс³и и старомъ, сильно потертомъ чемоданѣ узеньк³й матрасикъ и желтосѣрое, истрепанное, англ³йское солдатское одѣяло - скромная, бѣдная постель. А за тѣмъ - крошечный столикъ, на которомъ всегда лежала какая-нибудь работа:- чулки для штопки, чья-нибудь рубашка, блузка, или штаны, катушки съ нитками, шерсть, ножницы, и два соломенныхъ, простыхъ стула, такихъ, как³е привозятъ на баркахъ и продаютъ прямо на улицахъ. Все говорило о бѣдности. Но всегда въ этомъ маленькомъ номерѣ были порядокъ и чистота, за этимъ слѣдили жильцы - Ладогины.

   Ихъ трое: - "мамочка" - Наталья Георг³евна Ладогина, ея дочь Галинка и братъ Галинки - Коля. Это онъ-то и спалъ на постели, сооруженной на корзинѣ съ чемоданомъ.

   Сѣрый, дождливый октябрьск³й вечеръ. Галинка одна, больная, въ легкомъ жару, лежитъ на краю широкой кровати. Шумъ города, трескъ, лязгъ, гудки, звонки, - непрерывной, томящей музыкой плывутъ въ комнату и навѣваютъ Галинкѣ тревожные, безпокойные сны. Иногда она просыпается и тогда ея думы сливаются со снами и она сама не знаетъ, гдѣ сонъ, гдѣ мысль, гдѣ явь.

   Въ комнатѣ темно. Окно сѣрымъ пятномъ выдѣляется на стѣнѣ. За нимъ мигаютъ, переливаются огни Эйфелевой башни. То расцвѣтятся, распустятся пестрой, сверкающей цвѣточной гирляндой, то покроютъ ее нѣжными золотыми вѣночками изъ листьевъ, то закричать, большими буквами: - "Ситроенъ!.. Ситроенъ!.." и тогда станетъ жутко Галинкѣ. Точно давитъ на мозгъ это страшное, непонятное ей слово рекламы, точно говоритъ Галинкѣ о многихъ тысячахъ рабочихъ, стоящихъ въ этотъ сумрачный вечеръ у раскаленныхъ фабричныхъ печей и мѣрно жужжащихъ станковъ.

   Не стихая мигаютъ огни... Настоящ³й кошмаръ... Въ окна бьетъ холодными струями осенн³й дождь. Впереди долг³й вечеръ и одинокая ночь. Мамочка придетъ не скоро. Она сегодня дежурная въ ресторанѣ, гдѣ она служить... Мамочка придетъ усталая и сейчасъ же станетъ хлопотать, готовить Галинкѣ чай, разогрѣвать что-нибудь на ужинъ, а потомъ спустить внизъ съ потолка электрическую лампочку и станетъ чинить и штопать до утра.

   Бѣдная мамочка!

   Какъ хорошо все это было во снѣ, такомъ странномъ и чудесномъ, гдѣ совсѣмъ, какъ въ сказкѣ, на помощь мамочкѣ явился котъ Маркизъ, сѣрый, пушистый, въ черныхъ полосахъ котъ консьержки*) ихъ отеля, мадамъ Булэ. Ахъ, какъ онъ былъ миль! Объ этомъ Галинка непремѣнно разскажетъ Колѣ... Можетъ быть л мамѣ, если мама ее станетъ слушать. Мама не повѣритъ, что это можетъ быть, Коля посмѣется и повѣритъ, сдѣлаетъ видь, что повѣритъ и помечтаетъ вмѣстѣ съ Галинкой.

   *) Консьержка - сторожиха парижскихъ квартиръ.

   Милый Коля!

   Галинка прислушалась. Она, въ часы своего одинокаго ожидан³я, научилась среди уличныхъ шумовъ различать шаги по отельной лѣстницѣ. Она знала усталые, медленные шаги матери, и легк³й бѣгъ, черезъ двѣ ступеньки, на шестой этажъ, Коли.

   Галинка приподнялась на подушкѣ. Да, конечно, это Коля! Она поправила волосы. На худенькомъ и блѣдномъ лицѣ ея горѣлъ лихорадочный румянецъ. Двѣ толстыя, русыя съ золотистымъ отливомъ косы - гордость Галинки, вѣнкомъ легли по подушкѣ. Глаза заблестѣли. Сейчасъ она все разскажетъ Колѣ. Такъ это будетъ интересно!

   Коля ввелъ свой велосипедъ въ комнату сторожихи отеля "Селектъ", госпожи Булэ, приласкалъ поднявшагося ему навстрѣчу и колесомъ выгнувшаго спину кота Маркиза, пожелалъ госпожѣ Булэ добраго вечера и помчался наверхъ къ Галинкѣ. Онъ зналъ, что сестра одна, что она не здорова, что мамочка вернется поздно и торопился чрезвычайно. Ноги едва касались ступеней. Сначала лѣстница была мраморная, покрытая когда то краснымъ, теперь ставшимъ бурымъ, изорваннымъ старымъ ковромъ, потомъ она была деревянная и вилась изъ этажа въ этажъ косыми, скользкими ступенями. Коля бѣжалъ по ней чуть притрагиваясь рукою перилъ, шагая черезъ двѣ и три ступеньки.

   "Хоть на Эйфелеву башню могу взбѣжать такъ", - горделиво думалъ Коля. - "Да что на Эйфелеву башню! На самый МонъБланъ!.. Ну, на МонъБланъ, можетъ быть, придется и потише идти"...

   Колѣ пятнадцать лѣтъ. Жизнь закалила его и укрѣпила. Онъ средняго роста, очень стройный и худощавый мальчикъ съ недѣтской серьезностью въ глазахъ. Онъ второй годъ служитъ отвѣтственнымъ посыльнымъ въ французской конторѣ господина Дарсонвиль... Его тамъ очень цѣнятъ за его аккуратность и честность. Сегодня онъ попросилъ отпустить его раньше. Ему хотѣлось помочь больной Галинѣ.

   Онъ одной рукой отворилъ дверь, другой повернулъ выключатель, и сразу-и свѣтъ и радость видѣть брата вошли къ Галинкѣ. Не стало видно безпокойнаго мерцан³я огней Эйфелевой башни и ушли больные кошмары. Впрочемъ одинъ остался. Очень хотѣлось Галинкѣ разсказать о немъ Колѣ...

   Коля вошелъ бодрый и веселый...

   - Подожди!.. Я холодный... и мокрый, - говорилъ онъ, копошась за занавѣской.

   Галина слышала, какъ тамъ шуршала бумага. Хитрый Коля! Что то принесъ...

   Коля высунулся въ свѣжей синей рабочей курткѣ, съ румяными, еще влажными отъ сырости щеками и живо разжегъ примусъ съ голубымъ пламенемъ, поставилъ чайникъ, и разложилъ на тарелкѣ хрустящ³я подковки, настоящ³е парижск³е круассанчики*).

   *) Круассанъ - восходящая луна Такъ называются въ Парижѣ булочки изъ сдобнаго тѣста, имѣющ³я форму подковки, или луннаго серпа.

   - Коля! Какой расточитель' Мои любимыя подковочки! Подойди ко мнѣ... Дай я тебя поцѣлую...

   - Постой ты, Галина, со своими бабскими нѣжностями. Напьемся раньше чаю... И я согрѣюсь немного. Адская погода сегодня! Дождь такъ и сыплетъ... Ъхать по асфальту скользко. Того и гляди сверзишься на сторону. Чаю то хочется?

   - Не знаю... что то не хочется..

   - Что то не хочется! - передразнилъ сестру Коля. - А если съ лимономъ? Вѣдь хорошо? А?

   - Съ лимономъ? А ты принесъ?.. Подумалъ?

   - Подумалъ... Нѣтъ, - честно сознался Коля. - Мамочка говорила, что тебѣ съ лимономъ, или съ клюквой хорошо... Да гдѣ клюквуто достанешь? Ты, поди, и не знаешь, что такое клюква?

   - Нѣтъ, Коля... Гдѣ же мнѣ знать-то? - вздохнула Галина. - Мнѣ было два года всего, когда я уѣхала изъ Росс³и.

   Коля налилъ чашку, подвинулъ къ постели сестры стулъ и поставилъ на него тарелку съ подковкой и чашку съ чаемъ, а самъ устроился подлѣ стула, на полу.

   - Вотъ ты, и мамочка тоже все возитесь, хлопочете... Цѣлые дни... У мамочки и ночью работы, работы... Просто безъ конца... Ужасъ, какъ жалко смотрѣть...

   -Да, мамочку очень жалко, - сказалъ тихо Коля.

   - Ну и вотъ... видишь-ли...

   - Ничего, покамѣстъ, не вижу.

   - Ахъ не перебивай, пожалуйста... Это скучно. Ты знаешь, что мнѣ сегодня приснилось?

   - Откуда же мнѣ знать, когда меня весь день не было дома.

   - Ты понимаешь, Коля, мнѣ ужасно больно, что я маленькая... а теперь еще и больная... что я должна учиться... Что я... не могу помогать бѣдной мамочкѣ...

   - Подростешь... Будешь и помогать, - спокойно сказалъ Коля.

   - Сегодня я проснулась рано... Очень рано. Совсѣмъ было темно. Но я уже знаю: - ѵтро. Когда утро, - по иному горятъ огни въ городѣ и не шумитъ подземная дорога. Вижу: - мамочка встала. Тихо, чтобы насъ не разбудить, закрыла лампочку отъ меня синей бумагой. Зажгла ее. Лампочка загорѣлась не ярко, по утреннему тускло. Будто и она усталая. Мамочка присѣла въ углу на стулѣ. Вижу я: - очень усталая мамочка. Еле двигается. Зѣваетъ.

   Не выспалась, бѣдная. Взяла мои чулки, бѣлье, сидитъ, иглой водитъ... Чинитъ... штопаетъ. Долго работала такъ... А я гляжу, чуть щелочками глаза пр³открыла, слѣжу за мамочкой. Кончила она работу и сейчасъ - примусъ разожгла и стала прибираться, пыль стирать. Сама въ туфляхъ, тихая, ходить, едва замѣтно и все что нибудь дѣлаетъ... А ей, я знаю, впереди цѣлый день работы въ ресторанѣ. Посуду мыть, подавать, накрывать... Ужасъ, какъ мнѣ стало жалко мамочку! И вотъ, представь себѣ, съ этими моими мыслями я, должно быть, заснула... Да, нѣтъ... не заснула я, а такъ мнѣ представилось... Ты понимаешь, ужасно это странно вышло. Будто я опять лежу, такъже прищуривъ глаза, наблюдаю... опять утро... Только совсѣмъ другое утро. И мамочка еще не вставала, а такъ сладко, сладко спить. Въ комнатѣ темно. Окно едва сѣрѣетъ. Внизу прогудѣлъ первый поѣздъ подземной дороги. Я знаю: - значить пять часовъ. Очень рано. И такъ тихо, тихо пр³открывается дверь. Чуть слышно. И входить... котъ.

   - Какой котъ? - спросиль Коля.

   - Котъ мадамъ Булэ - Маркизъ. Сѣро-зеленый, въ черныхъ полосахъ, очень пушистый... Только... ты слушай... Онъ совсѣмъ необыкновенный былъ котъ... Такой большой, какъ ты... Нѣтъ... встань пожалуйста. Я очень тебя прошу... - капризно протянула Галина.

   Коля покорно всталъ.

   - Да... пожалуй, чуть-чуточку побольше тебя. Ну, знаешь, совсѣмъ необычайный котъ. И ничуть даже не страшный. Такой ласковый. Знаешь, вошелъ... и, какъ мама, сейчасъ же синей бумагой лампочку завѣсилъ и лапкой штепсель повернулъ, свѣтъ открылъ. Быстрый такой... Сѣлъ на стулъ. Какъ человѣкъ.. Хвоетъ спустилъ сбоку, разобралъ мамину работу и сталъ шить и чинить. Прямо, знаешь, удивительно, какъ онъ все дѣлалъ. Нитку зубами скусилъ и опять проворно лапками работаетъ. И все мурлычетъ... А мамочка сладко, сладко спитъ.

   Галинка разсмѣялась отъ радости. Она выпила чашку чая, отставила ее на стулѣ и продолжала:

   - Ну и знаешь, я все наблюдаю за нимъ, а онъ, кончилъ, значитъ, шить, сложилъ работу и за примусъ принялся, кофе готовить. Примусъ разжегъ и сталъ комнату прибирать, пыль снимать, и все такъ мягко, такъ тихо.

   - Это тебѣ все приснилось. Читала тебѣ въ воскресенье мамочка "Руслана и Людмилу" Пушкина:

   "И днемъ и ночью котъ ученый Все ходитъ по цѣпи кругомъ. Идетъ направо - пѣснь заводитъ, Налѣво - сказку говорить"...

   Помнишь? Вотъ тебѣ и приснился такой ученый котъ.

   - Ахъ нѣтъ, да нѣтъ же, Коля! Ну, какъ ты не понимаешь! Ужасно было странно. Такъ странно, ты и представить себѣ не можешь. Ну, знаю же, что это все во снѣ, а въ то же время - такъ ясно, будто и правда вижу настоящаго кота... Ну вотъ, проснулась, и думаю. Все тебѣ разскажу. И какъ думала, что надумала? А вдругъ и правда можно такъ научить кота? Помогаютъ же собаки телѣжки возить, помнишь, мы на рынкѣ видѣли? А лошади? Всю жизнь человѣку служатъ. И пашутъ, и боронятъ, и машины возятъ... А кошка, она чистоту любитъ - вотъ и ее научить... Какъ чисто прибирала бы комнаты: гдѣ хвостомъ, гдѣ лапочкой, гдѣ язычкомъ - Галинка весело разсмѣялась.

   - Глупости, Галинка, говоришь.

   Но Галинка не слушала брата. Она не по дѣтски вздохнула и печально сказала:

   - А какъ мамочкѣ то легче бы тогда стало, если бы и правда Маркизъ приходилъ ей помогать.

   Коля взялъ чашку Галинки, вымылъ ее и снова сталъ наставлять на примусъ чайникъ. Галинка слѣдила за нимъ съ постели. Глаза ея заблестѣли. Она посмотрѣла, какъ Коля раскладывалъ на тарелкѣ подковки и догадалась: - гости будутъ.

   - Коля, - тихо позвала она брата. - Дѣдушка Мантыкъ придетъ, правда?

   Коля, молча, кивнулъ головой.

  

  

   Самой большой радостью для Галинки и Коли было, когда къ нимъ приходили Мантыки - дѣдъ со внукомъ. Съ Мантыками Ладогины познакомились на пароходѣ, когда уходили изъ Росс³и. Въ давкѣ и суматохѣ Наталья Георг³евна съ двухлѣтней Галинкой, съ еще маленькимъ Колей, съ вещами - корзиной, старымъ чемоданомъ, узлами и чайниками совсѣмъ пропала бы. Наталья Георг³евна и вещи растеряла бы и дѣтей не знала бы, куда устроить, если бы вдругъ подлѣ нея, на сходнѣ, не оказался кряжистый, крѣпк³й старикъ въ измятомъ англ³йскомъ френчѣ {Англ³йск³й военный мундиръ, названъ такъ по имени генерала Френча, отличившегося въ войнѣ англичанъ съ бурами въ Южной Африкѣ въ 1900-1901 годахъ.} со старыми серебряными погонами съ двумя малиновыми выгорѣвшими полосками и въ синихъ шароварахъ съ лампасами такого же блекло малиноваго цвѣта. Старикъ взялъ Наталью Георг³евну крѣпко за руку и сказалъ сурово:

   - Вы постойте, барынька, постойте. Все устрою, все оборудую... Абрамъ, помоги мальчику.

   И такой же мальчикъ, какимъ былъ тогда Коля, только крѣпче Коли и рослѣе, загорѣлый, съ темными мозолистыми руками, отобралъ отъ Коли узлы, взялъ у Натальи Георг³евны чайникъ и пошелъ проталкиваться по сходнѣ. Старикъ забралъ отъ Натальи Георг³евны корзину и чемоданъ и повелъ ее за собою. Онъ устроилъ ей и Галинкѣ уголокъ въ дамской каютѣ, онъ доставалъ ей провиз³ю, а его внукъ - Абрамъ - вездѣ помогалъ ему и услуживалъ Колѣ.

   Вмѣстѣ прибыли они въ Константинополь, вмѣстѣ странствовали по Болгар³и и Серб³и и, наконецъ, вмѣстѣ добрались до Парижа. Тутъ уже не Мантыки помогали Ладогинымъ, а Ладогины со знан³емъ французскаго и англ³йскаго языковъ помогли и старому Мантыку и его внуку устроиться на работу.

   Молодой Мантыкъ, еще въ Серб³и научивш³йся управлять машиной, съ рекомендательнымъ письмомъ и розовой картой {Розовая карта - удостовѣрен³е отъ полиц³и на право ѣздить по Парижу на машинѣ. Дается послѣ испытан³я въ умѣн³и управлять машиной.} явился наниматься въ гаражъ. Его сопровождала какъ переводчикъ, Коля.

   Хозяинъ гаража, полный, бритый французъ въ большихъ очкахъ въ черной роговой оправѣ недовѣрчиво посмотрѣлъ на четырнадцатилѣтняго Абрама и сказалъ, что мальчикъ слишкомъ малъ и ему не справиться съ машиной. Коля перевелъ слова хозяина Мантыку. Абрамъ усмѣхнулся, подошелъ къ грузовику, подперъ широкимъ плечомъ подъ кузовъ машины и приподнялъ ее.

   - Знай нашихъ! Уральскихъ казаковъ!

   - Ça va {Идетъ!}), - воскликнулъ изумленный французъ.

   - Ладно, - пробурчалъ сквозь зубы Абрамъ. - Я то совсѣмъ не сова, а ты, брать, на филина очень даже похожъ!

   Абрама приняли шофферомъ на легк³й грузовикъ, а его дѣда устроили въ тотъ же гаражъ ночнымъ сторожемъ.

   Два года уже служили они у одного и того-же хозяина. Абрама полюбили за его живой, веселый нравъ и честность Ему хозяинъ довѣрялъ самые цѣнные, самые дорог³е грузы и зналъ, что Абрамъ доставить все въ цѣлости, все аккуратно получитъ и никогда не потеряетъ, или не просчитаетъ ни одного сантима {Французская монета. Сто сантимовъ - одинъ франкъ. Одинъ франкъ стоилъ до войны 35 копѣекъ.}.

   Дружба Мантыковъ съ Ладогиными не прекратилась, но, напротивъ, окрѣпла. Галинка горячо привязалась къ дѣдушкѣ и къ веселому, проворному Абраму, который когда-то, въ тяжк³е дни ухода изъ Росс³и няньчилъ ее на пароходѣ, а теперь баловалъ чѣмъ только могъ, Коля нашелъ въ Абрамѣ добраго, сильнаго друга. Въ воскресные досуги вмѣстѣ бродили они по чужому Парижу, Абрамъ учился у Коли французскому языку, а Коля слушалъ разсказы Мантыка о его дѣтствѣ въ глухой уральской станицѣ, о ловлѣ осетровъ, о скачкѣ по степи на крѣпкой киргизской лошадкѣ.

   Но больше всего любили Галинка и Коля разсказы дѣдушки Мантыка о старой Росс³и, о жизни въ Туркестанѣ, о Скобелевскихъ походахъ по песчанымъ пустынямъ, объ охотахъ на тигровъ.

   Тогда, будто раздвигались стѣны тѣснаго номера отеля "Селектъ", стихалъ немолчный шумъ и гулъ парижскихъ улицъ, иное небо разстилалось за окномъ, небо глубокое, синее и знойное, съ неистово пекущимъ солнцемъ и видѣлась старая, великая Императорская Росс³я. Какъ продвигалась она за казаками въ песчаныя пустыни центральной Аз³и, какъ несла свѣтъ христ³анской любви полудикимъ туркменамъ, киргизамъ и сартамъ, какъ научала любить бѣлыя рубахи туркестанскихъ стрѣлковъ и казаковъ и ихъ великаго, таинственнаго, Бѣлаго Царя.

   И любимѣйшими разсказами были разсказы про дѣда дѣдушки Мантыка, знаменитаго охотника на тигровъ, уральскаго казака Мантыка .

   - Вотъ и они, - закричала Галинка, прислушиваясь къ шагамъ на лѣстницѣ. - Слышишь, Коля, дѣдушка Селиверстъ Селиверстовичъ покашливаетъ.

   Въ дверь постучали.

   - Идите! идите! дѣдушка! - крикнула Галинка.

   Въ опрятномъ сѣромъ пиджакѣ, въ рубашкѣ съ мягкимъ воротничкомъ, старый Мантыкъ былъ очень хорошъ. Сѣдая красивая бородка закрывала вырѣзъ пиджака. Усы нависли надъ губами. Бѣлые волосы были еще густы и аккуратно расчесаны на двѣ стороны. Темные глаза блестѣли изъ густыхъ рѣсницъ, и весь дѣдушка былъ благостный, с³яющ³й. Онъ напомнилъ Галинкѣ лики иконъ. Так³е же, должно быть, были Русск³е святые, о комъ разсказывала мама: св. Николай Чудотворецъ, св. Серг³й Радонежск³й, св. Серафимъ Саровск³й, св. Митрофан³й Воронежский - так³е же тих³е, добрые и ласковые, съ сѣдыми Русскими бородами, въ сѣдыхъ усахъ.

   Абрамъ былъ въ синей шофферской блузѣ и непромокаемомъ пальто. Онъ не успѣлъ переодѣться послѣ работы и только тщательно помылся. Онъ снялъ пальто, сложилъ его и положилъ въ углу. Селиверстъ Селиверстовичъ досталъ изъ подъ полы пиджака свертокъ и подалъ Колѣ.

   - Конфектовъ барышнѣ нельзя, а мамаша сказала фруктовъ можно немного, - сказалъ онъ.

   - Дѣдушка! Зачѣмъ такое баловство! - совсѣмъ какъ взрослая, сказала Галинка.

   - Чайку, Селиверстъ Селиверстовичъ, - предложилъ Коля. - Видите, уже кипитъ.

   - Спасибо, Коля.

   Дѣдушка сѣлъ на стулъ у окна, Абрамъ усѣлся по турецки на полъ, рядомъ съ нимъ устроился Коля, на стулѣ подлѣ Галинки положили груши, принесенныя Селиверстомъ Селиверстовичемъ. Дѣдушка выпилъ чашку чая и протянулъ ее Колѣ. Коля налилъ вторую. Дѣдушка, какъ всѣ степняки, любилъ чай.

   - Дѣдушка, - сказала просительно Галина, - разскажите намъ еще разъ про стараго Мантыка. Какъ онъ погибъ на тринадцатомъ тигрѣ.

   Галинка не разъ уже слышала этотъ разсказъ, и ей всегда казалось страннымъ, что Мантыкъ, дѣдушкинъ дѣдъ, погибъ на тринадцатомъ тигрѣ. Не на двѣнадцатомъ и не на четырнадцатому а именно на тринадцатомъ. Будто и правда, тринадцатое число не хорошее, не счастливое число: - "чортова дюжина".

   - Да, кубыть, я уже это разсказывалъ, - поглаживая бороду широкою ладонью, склзалъ Селиверстъ Селиверстовичъ.

   - Дѣдушка, ну, миленьк³й, еще разъ. Я же теперь больная... Мнѣ надо немного разсѣяться.

   Селиверстъ Селиверстовичъ улыбнулся, и обѣими ладонями, по восточному, провелъ по лицу и по бородѣ. Галинка любила этотъ дѣдушкинъ жестъ - медленный и важный, и вмѣстѣ съ тѣмъ нривѣтливый. Дѣдушка ей объяснилъ, что такъ дѣлаютъ мусульмане, чтобы показать, что они довольны хозяиномъ, сыты и благодушны.

   - Только, дѣдушка, пожалуйста, съ самаго начала, съ перваго тигра, какъ все было въ Сыръ-Дарьинской пустынѣ.

   - Ну, инъ быть по твоему. Погасите-ка, хлопцы, электричество. Такъ ладнѣе будетъ.

   Сначала стало совсѣмъ темно. Потомъ въ окно тихо вошелъ свѣтъ: - отсвѣты городскихъ огней. И стало казаться тихо. Галинка не слышала городского шума. Въ сумраке, скрадывавшемъ углы, чуть намѣчались фигуры брата и Абрама, и Галинкѣ казалось, что они сидятъ не на полу въ гостинничномъ номерѣ отеля "Селектъ", а на пестрыхъ, цвѣточныхъ коврахъ въ киргизской круглой юртѣ, сложенной изъ кошмъ, что тамъ въ углу блестятъ не краны умывальника, а поблескиваетъ мѣдный мангалъ съ дымными угольями, пахнущими ладаномъ и что за тонкимъ завѣсомъ верблюжьей кошмы ихъ стережетъ безкрайняя аз³атская пустыня {Юрта постройка изъ войлочныхъ кусковъ, круглая, какую ставить себѣ кочевые киргизы. Кошма - войлокъ, свалянный изъ верблюжьей шерсти, почти въ палецъ толщиной. Мангалъ - мѣдный тазъ, куда кладутъ раскаленные уголья.}.

   Въ темномъ небѣ тихо мигаютъ безчисленныя звѣзды. И гдѣ то таинственно шумитъ и что-то шепчетъ высок³й, густой камышъ, обступивш³й широкой, въ семь верстъ, полосою, медленно текущую и плещущую желтыми волнами рѣку Сыръ-Дарью.

   Тамъ бродилъ знаменитый уральск³й казакъ - Мантыкъ, охотникъ на тигровъ.

   Знаменитый...

   Галинка то знаетъ!.. Ей мамочка разсказывала, и въ школѣ учили про Геркулеса. Героя древности, что руками разодралъ пасть Немейскаго льва. И мама открытку показывала Петергофскаго фонтана "Геркулесъ". Ужасъ, какой сильный былъ Геркулесъ. Но то, когда было!

   Еще Коля читалъ книжку про Жерара, французскаго охотника на львовъ. Онъ съ прекрасными англ³йскими ружьями, изъ засады, охотился въ Африкѣ на львовъ. Его тоже, какъ Мантыка, растерзалъ, однажды, левъ. Сколько книгъ про него написали!

   Про Мантыка писали немного. А онъ ходилъ одинъ на одинъ на тигровъ, которые страшнѣе льва. Ходилъ съ простой Тульской двустволкой, заряжающейся съ дула, съ ножемъ на поясѣ. Ходилъ, и, какъ Геркулесъ, руками душилъ тигровъ...

   И жутко, и страшно, и радостно было слушать Галинкѣ эти разсказы Селиверста Селиверстовича про русскаго казака - уральца Мантыка, что былъ похрабрѣе Жерара, и такой же сильный, какъ Геркулесъ!..

   И при томъ-же - Русск³й! Какъ мамочка, какъ дѣдушка Селиверстъ Селиверстовичъ, какъ Коля и Абрамъ, какъ она - Галинка!

   Коля что то шепталъ Абраму.

   - Ахъ, Коля, - сморщилась Галинка, - тише вы. Слушаемъ дѣдушку!

   Ставили Русск³е по той степи крѣпости-городки.

  

  

   - Какъ разсказать то вамъ про тамошнюю нашу жизнь? - началъ Селиверстъ Селиверстовичъ. - Поймете-ли вы меня? Увидите ли вы степи безкрайн³я, песчаную пустыню, лѣсъ камышей... так³я мѣста, гдѣ, можетъ быть, съ самаго сотворен³я м³ра нога человѣческая не ступала. Вы вѣдь вонъ как³е! Горожане! Съ Абрамомъ то по городу пойдешь, а онъ на машины мелькомъ глянетъ, а каждую признаетъ - будто знакомаго человѣка по его облику. Это, молъ, Фордъ, а то Рольсъ-Ройсъ, Бенцъ, а тамъ Мерседесъ, или Ситроенъ этотъ самый {Назван³е системъ автомобилей по ихъ фабрикамъ.}... Вамъ аэропланы ничто... А слети туда какой-нибудь Фарманъ {Система аэроплана - названа по имени изобрѣтателя.} - какъ бы еще за д³авола не приняли и не замордовали киргизы... А уже, что напугались бы до полусмерти, такъ уже такъ! Вамъ, вотъ, кажется, что и лошади не нужны: - вездѣ, молъ, машины пойдутъ, самолеты полетятъ, а тамъ: - все на лошадяхъ. Лошадь, да верблюдъ - первые друзья человѣка. И поятъ и кормятъ и одѣваютъ они киргиза. Отъ лошади берутъ молоко и дѣлаютъ вкусный, терпк³й, бодрящ³й, какъ вино, кумысъ, и саму ее, грѣшнымъ дѣломъ, зарѣжутъ и съѣдятъ, отъ верблюда шерсть берутъ, кошмы валяютъ, изъ нихъ кибитки дѣлаютъ, ковры плетутъ, подстилку на постели, одѣяла. Онъ, верблюдъ-то - прямо, можно сказать, кругомъ одѣваетъ человѣка. Ну и еще бараны, козы и коровы... Это - стада, какъ пригонять со степи, да пойдетъ подлѣ кибитокъ ржанье, да мычанье, да блеян³е, да заревутъ верблюды - что твоя парижская опера! Такой концертъ - лучше не надо! Тутъ въ Европѣ - капиталъ: - машины, фабрики, или просто пачки цвѣтныхъ бумажекъ, положенныя въ банкѣ, - тамъ капиталъ - табуны лошадей, да стада разнаго скота и верблюдовъ. И беречь ихъ надо и отъ лихого человѣка и отъ звѣря - отъ тигра. Повадится тигръ овецъ, или коровъ таскать - въ мѣсяцъ разорить богатаго киргиза хозяина. А поймать или убить его - какъ поймаешь? Онъ самъ за киргизомъ не прочь поохотиться. А уже, какой тигръ человѣчины попробовалъ, "людоѣдомъ" сталъ - тоть такой дѣлается опасный, что просто хоть за сотни верстъ бѣги отъ него. И теперь это край еще дик³й и пустынный, хотя и чугунка прошла черезъ него - отъ Касп³йскаго моря, отъ города Красноводска на Ташкентъ и далѣе, а тогда, восемьдесятъ лѣтъ тому назадъ, когда только-только занимали Русск³е этотъ край, тамъ и совсѣмъ было жутко.

   Ночь настанетъ темная, безъ мѣсяца, вызвѣздитъ яркими звѣздочками, горитъ Божье небо огоньками, переливается, а внизу въ камышахъ жуть ходитъ. Зашуршатъ камыши. Что тамъ? То-ли вѣтеръ набѣжалъ, колыхнулъ сухими метелками, то-ли тигръ крадется, или лихой человѣкъ подползаеть.

   Часовой на посту стоитъ, - крикнетъ: - "стой, кто идетъ? что пропускъ?", - а у самого сердце замретъ, ажъ упадетъ куда то, похолодѣютъ ноги. И нѣтъ отвѣта... А бывало.. вмѣсто отвѣта - прыгнетъ тигръ и на смерть задереть часового.

   Ставили Русск³е по той степи для обороны, для опоры мирнымъ киргизамъ крѣпости - городки. Ставили ихъ изъ камня, изъ земли, да глины, бѣлили стѣнки и далеко на золотистой степи серебромъ горѣли стѣны тѣхъ городковъ и надъ главными воротами, на еысокомъ шестѣ - флагшток развѣвался Русск³й бѣло-сине-красный флагъ. Опора, надежда и спасенье для всякаго подданнаго Русской державы.

   Воть такъ-то, въ 1847-Мъ году, оренбургск³й генералъ-губернаторъ Обручевъ на мысу, вдающемся въ разливы рѣки Сыръ-Дарьи, въ семидесяти верстахъ отъ Аральскаго моря, на правомъ берегу рѣки, построилъ такой городокъ-укрѣплен³е для защиты Русскихъ киргизовъ отъ набѣговъ хивинцевъ и коканцевъ. На этомъ мысу раньше стояла бѣлая глинобитная постройка - часовня съ круглымъ куполомъ. Это былъ памятникъ на могилѣ киргизскаго "батыря {Батырь - богатырь.}" Раима. Отъ того и укрѣплен³е тогда назвали Раимскимъ. Потомъ его переименовали въ Аральское, затѣмъ перенесли на пятьдесять верстъ вверхъ по рѣкѣ Сыръ-Дарьѣ и назвали фортъ No 1. Теперь это цѣлый городъ - Казалинскъ.

   Въ Раимскомъ укрѣплен³и поставили гарнизонъ: - батальонъ пѣхоты - линейцевъ съ синими погонами, взводъ артиллер³и - двѣ бронзовыя пушки и сотню Уральскихъ казаковъ. Въ эту сотню попалъ и дѣдъ мой - Мантыкъ. Не родной дѣдъ, а троюродный.

   Кругомъ пески, да солонцы. Днемъ на солнце, больно смотрѣть. Блестятъ, словно зеркало, солонцы. Надъ землею, на горизонтѣ дрожить лиловое марево и чудятся въ немъ миражи. Города бѣлостѣнные, рощи зеленыя. На дѣлѣ нигдѣ ни дерева, ни куста. Сѣрой раскорякой ползетъ саксаулъ {Саксаулъ изъ породы вересковъ - единственное растен³е Среднеаз³атской пустыни, съ кривыми стволами, почти безъ листьевъ. Идетъ на топливо.}, жесткими, сѣро-зелеными щетками пробивается верблюжья травка, да вдалекѣ, надъ Сыръ-Дарьею, золотою стѣною стоять сух³е камыши, сѣрѣютъ, голубѣютъ сухими, пыльными метелками. Надъ Сыръ-Дарьею кое гдѣ поднимаются песчаные холмы - барханы, поросш³е сѣрымъ колючимъ кустарникомъ, названнымъ за свою цѣпкость - "подожди немного". Почта приходила рѣдко. Гарнизонъ стоялъ безсмѣнно два года. Лютая скука одолѣвала чиновъ гарнизона. Она была бы созсѣмъ нестерпимой, если бы не выручала - охота. А охота была по истинѣ царская. Въ заросляхъ "подожди немного" и въ камышахъ въ изобил³и водились фазаны. Оттуда выскакивали красноватые, мелк³е туркестанск³е зайцы, а немного ниже, гдѣ у береговъ Сыръ-Дарьи, образовались грязные, топк³е затоны - водились дик³я свиньи, кабаны, бывавш³е иногда величиною съ добрую лошадь. Въ густыхъ камышевыхъ заросляхъ устраивалъ свое логово царь мѣстныхъ звѣрей, громадный среднеаз³атск³й тигръ, родной братъ королевскому тигру, водящемуся въ Инд³и.

   Охота на кабана была опасной. Раненый кабанъ бросается на охотника и можетъ своими крѣпкими клыками убить человѣка и лошадь. Но самъ кабанъ никогда не кинется на человѣка, а уходитъ отъ него. Другое дѣло - тигръ. Тигръ, если замѣтитъ, что на него охотятся, самъ обходитъ человѣка и старается схватить его сзади. При этомъ, когда человѣкъ идетъ по камышамъ, онъ съ трудомъ продирается черезъ нихъ, шуршитъ ими и шумитъ, съ трескомъ ломая стволы, тигръ же быстро крадется, извиваясь гибкимъ тѣломъ между камышей, неслышный и часто совсѣмъ невидимый. И потому на тигра охотились цѣлыми командами, по двадцать, тридцать человѣкъ, гдѣ одинъ выручалъ другого.

   Мантыкъ охотился на тигра одинъ.

   Мантыкъ былъ высокаго роста, крѣпк³й, сильный, мускулистый и красивый. Начальство его очень любило и разрѣшало ему надолго уходить изъ укрѣплен³я на охоты. Какъ большинство уральскихъ казаковъ, Мантыкъ прекрасно говорилъ по киргизски. Окрестные киргизы прямо обожали смѣлаго, ловкаго и честнаго казака. Мантыкъ зналъ повадку каждаго звѣря, каждой птицы. Звѣрь хитрилъ надъ нимъ - онъ умѣлъ перехитрить самаго хитраго звѣря. Двуствольное пистонное ружье,, съ дула заряжающееся, кожаная пороховница, дробовикъ съ натруской, пыжи изъ верблюжьей шерсти, пистонница съ желто-бронзовыми пистонами, мѣшокъ съ провиз³ей за плечами, ножъ-кинжалъ на поясѣ - вотъ и все снаряжен³е Мантыка. То верхомъ на своемъ крѣпкомъ маленькомъ киргизскомъ конѣ, который, казалось, такъ сжился съ хозяиномъ, что понималъ его, какъ человѣкъ и то смирно стоялъ, не шевелясь, ожидая, пока не придетъ хозяинъ, то мчался на могуч³й посвистъ Мантыка, словно спѣшилъ ему на выручку, то пѣшкомъ, Мантыкъ исходилъ всѣ окрестности Раимскаго.

   Мантыкъ такъ изучилъ степь - такую, казалось бы - одинаковую и однообразную, что точно читалъ въ ней, какъ въ книгѣ. Каждый, едва примѣтный слѣдъ звѣря онъ зналъ. Каждый разсказывалъ ему, кто и зачѣмъ здѣсь проходилъ. Среди милл³оновъ камышинъ густой заросли онъ точно каждую узнавалъ. Какой нибудь помятый листокъ, сломленная камышина ему говорила яснѣе словъ, кто тутъ былъ и что дѣлалъ. И потому - ему, можетъ быть, одному никогда не было скучно въ Раимскомъ и Средне-Аз³атск³е пески и камыши онъ любилъ горячей любовью.

   Мантыкъ былъ вѣрный и честный товарищъ. Солдатское наше правило: - "самъ погибай, а товарища выручай" - онъ усвоилъ накрѣпко и никогда не задумывался онъ объ опасности, когда кидался выручить попавшаго въ бѣду товарища.

   Крѣпк³й былъ онъ солдатъ, удалой казакъ, - настоящей, старый Туркестанецъ.

   - Вотъ такъ-то, однажды, бродя съ другимъ уральскимъ казакомъ по пескамъ, Мантыкъ зашелъ отдохнуть и перекусить въ кибитку киргиза.

   Только разсѣлись, обмѣнялись обычными восточными любезностями, - какъ въ кибитку вбѣжалъ мальчикъ-киргизенокъ. Лицо блѣдное, искаженное ужасомъ, глаза застыли.

   - Ой баяу!.... Чулъбарсъ!... {Ой баяу - восклицан³е. Чулъбарсъ - тигръ.}.

   Мантыкъ вскочилъ, схватилъ ружье, подтянулъ за руки къ себѣ киргизенка, погладилъ его по головѣ и сталъ ласково разспрашивать.

   - Гдѣ?... Какой тигръ? Да не ошибся ли ты съ перепугу?... Не принялъ ли кабана, а то просто заблудившагося барана за тигра?

   Мальчикъ дрож³алъ мелкою дрожью... Сначала не могъ съ перепуга ничего толкомъ объяснить. Потомъ вдругъ быстро заговорилъ: -

   - Нѣтъ, тюря.... Сюзъ чекъ калай улькунъ чулъбарсъ.... Словъ нѣтъ такой большой тигръ.. Козленка укралъ... Вотъ какъ близко былъ..

   У Мантыка загорѣлись глаза.

   - Гдѣ?... Гдѣ... Показать-то можешь?

   - А тутъ совсѣмъ недалеко... Подлѣ камышей!

   Казаки побѣжали съ мальчикомъ къ камышамъ. На ровномъ песчаномъсолонцѣ четко отпечатались страшныя широк³я лапы. Чуть вдавлены поджатыя когти. Кровь козленка темнымъ пятномъ лежитъ на пескѣ... Кровавый слѣдъ каплями повисъ на камышахъ. Тутъ тамъ замараны камыши. Другой и не примѣтилъ бы ихъ - для Мантыка это, что столбовая дорога.

   Онъ бросился по слѣдамъ тигра. Бѣгомъ, бѣгомъ, съ ружьемъ на перевѣсъ, рукою раздвигая камыши, о всемъ на свѣтѣ позабывъ стремился Мантыкъ. И самъ сталъ такой же ловк³й и быстрый, какъ тигръ. Они пробѣжали съ казакомъ шаговъ шестьсотъ, какъ на широкой полянѣ увидали задавленнаго козленка. Тигръ почуялъ погоню и бросилъ добычу.

   Какъ вкопанный остановился Мантыкъ. Руку назадъ протянулъ, остановилъ знакомъ казака. Прошепталъ: - "стой! схоронись! Тигръ никогда не покинетъ того, что взялъ. Онъ сейчасъ и вернется, какъ услышитъ, что все стало тихо. Подождемъ. Посидимъ"... {Посидимъ - значитъ покараулимъ, постережемъ.}.

   Отошли въ глубь камышей и притаились. Не дышутъ. И стало такъ тихо, тихо. Чуть шелестятъ метелки камышей, ударитъ одинъ о другой, зазвенитъ прозрачнымъ звономъ, и опять мертвая, глухая тишина. Надъ ними синее, глубокое, жаркое небо, все раскалено, все блеститъ подъ палящимъ аз³атскимъ солнцемъ. Прямо противъ, какъ обрѣзанный, ровной стѣной, густой и высок³й стоитъ двухсаженный камышъ. Ничего въ немъ не видно. Рябить въ глазахъ отъ его частыхъ желтыхъ стволовъ.

   И вдругъ сразу, неслышно и осторожно, у этого камышеваго обрѣза появился громадный тигръ. Между камышей просунулась лобастая голова съ густыми бѣлыми бакенбардами и маленькими черными прижатыми назадъ ушами. Потомъ тигръ просунулся на половину. Темные въ золотомъ обводѣ глаза его пристально и жадно смотрѣли на козленка.

   Онъ рыкнулъ одинъ разъ и со всею осторожностью, не поколебавъ ни одной камышины, какъ только и умѣютъ ходить эти царственный, хищныя кошки, вышелъ весь на прогалину.

   Громадный, стройный, въ черныхъ полосахъ по бронзовому мѣху, онъ мягко подошелъ къ козленку и сталъ его обнюхивать. Черный конецъ пушистаго хвоста медленно шевелился вправо и влѣво. Пасть оскалилась, обнаживъ громадные бѣлые клыки. Сейчасъ схватить козленка и ускачетъ съ нимъ саженными прыжками.

   Мантыкъ выцѣлилъ подъ переднюю лопатку и выстрѣлилъ сразу изъ обоихъ стволовъ. Жеребья {Жеребья - куски желѣза, употреблялись вмѣсто очень крупной картечи.} хорошо попали и тигра отбросило въ сторону. Но онъ сейчасъ же вскочилъ и, страшно заревѣвъ, пошелъ прямо на охотниковъ.

   - Стрѣляй?! - шепнулъ Мантыкъ казаку.

   .... Осѣчка... У казака затряслись руки. Онъ выронилъ ружье...

   Тигръ былъ въ пятнадцати шагахъ отъ безоружныхъ охотниковъ.

   Гибель была неминуемая.

   Въ комнатѣ Парижскаго отеля все затихло. Недвижно сидѣли Абрамъ и Коля, Галина не спускала съ Селиверста Селиверстовича блестящихъ глазъ. Казалось, всѣ трое переживали страшное положен³е, въ какое попали казаки. Дѣдушка провелъ ладонью по сѣдой бородѣ, пожевалъ губами и продолжалъ.

   - Теперь съ центральнаго боя ружьями - это просто. Въ мигъ откинулъ стволы, вложилъ патроны и готовъ. Тогда это было совсѣмъ по-иному. Зарядить ружье нужно было время. Надо было насыпать съ дула въ стволы порохъ, забивать его волосяными или войлочными пыжами, класть жеребья, опять забивать пыжи шомполомъ, накладывать на затравку пистоны - это цѣлыя минуты, а тутъ секунды отдѣляли охотниковъ отъ неминуемой смерти. И помогло тутъ знан³е звѣря Мантыкомъ.

  

   Потомъ уже Мантыкъ разсказывалъ про этотъ случай:

   - "Я тигра знаю до точности. Если тигръ пошелъ на насъ, и не кинулся молоньей, значить, ему, а не намъ плохо. Конецъ ему, значить, приходить, каюкъ! Изъ послѣдняго идетъ, слабѣетъ тигръ. Глазами не видитъ. Смерть застить ему глаза. Темно у него, какъ у умирающаго человѣка".

   Все это мелькнуло въ умѣ у Мантыка въ тѣ мгновенья, когда другой казакъ читалъ уже по себѣ отходную.

   - За мной?! - крикнулъ Мантыкъ.

   Кинулся самъ молоньей на тигра, схватилъ его за хвостъ и свалилъ на спину. Затѣмъ бросился на него съ ножомъ и прикончилъ его сильнымъ ударомъ подъ лѣвую лопатку.

   Что твой, Галинка, Геркулесъ съ Немейскимъ львомъ!...

   У камышеваго обрѣза появился громадный тигръ.

  

  

   Нѣсколько минутъ Селиверстъ Селиверстовичъ сидѣлъ молча. Медленно макалъ подковку въ чай и ѣлъ ее, неслышно жуя. Молчали и мальчики. Галинка тихо сказала: "ахъ!" и примолкла. И тишина стояла въ номерѣ. И сталъ въ нее входить черезъ окно шумъ Парижскихъ улицъ. Загудѣлъ автомобильный гудокъ, затрещала гдѣ-то, точно стрѣльба изъ пулемета, разладившаяся мотоциклетка.

   Дѣдушка нахмурился и, точно хотѣлъ онъ прогнать эти городск³е шум и вернуть снова тишину далекой Туркестанской пустыни, - сталъ продолжать свой разсказъ.

   - Да вѣдь и люди тогда тамъ были! Точно изъ стали сдѣланы, желѣзными обручами скованы! Долгъ, честь, слава, доброе имя Русскаго солдата были имъ дороже жизни, дороже всѣхъ радостей жизни. Не боялись они ни голода, ни жажды - свыклись съ ними! Не боялись ни смерти, ни ранъ.

   Въ 1854-мъ году коканцы осадили такую же вотъ крѣпостцу, какъ та, гдѣ жилъ Мантыкъ, - фортъ Перовск³й.

  

   Несмѣтная сила - восемнадцать тысячъ - пестрой ордой окружила фортъ. На форту всего 600 казаковъ и солдатъ Оренбургскаго линейнаго No 4 батальона. Тринадцать на одного! На форту вышли пров³антъ и вода. Голодная смерть грозила гарнизону. Комендантъ форта, полковникъ Огаревъ, собралъ солдатъ и сказалъ имъ: -

   - Солдаты! Насъ очень мало. Не болѣе шестисотъ можетъ выйдти изъ крѣпости... Что будемъ дѣлать? Ихъ несмѣтная сила - насъ немного болѣе полътысячи.

   И раздался голосъ изъ рядовъ Оренбургскаго линейнаго No 4 батальона: -

   - Нужды нѣтъ въ большемъ, ваше высокоблагород³е! На завтракъ намъ ихъ только и хватитъ.

   И по рядамъ прошелъ грозный ропотъ:

   - Только дозвольте, ваше высокоблагород³е!

   Въ шесть часовъ утра полковникъ Огаревъ вывелъ свой гарнизонъ изъ крѣпости на вылазку, а къ восьми, то-есть, къ солдатскому завтраку, - все было кончено. Пала подъ ударами казаковъ и солдатъ восемнадцатитысячная кокандская рать. Пала, сдалась и разбѣжалась...

   Въ этомъ отрядѣ, на форту Перовскомъ, участникомъ этого славнаго боя былъ уральск³й есаулъ Сѣровъ. Нѣсколько лѣтъ спустя шелъ онъ съ сотней казаковъ черезъ пустыню къ городку Икану. И окружила его громадная сила коканцевъ - около двадцати двухъ тысячъ. Казаковъ немного болѣе сотни. Казаки положили своихъ лошадей, образовавъ изъ нихъ какъ бы живую крѣпостную ограду, а сами залегли за ними. Кокандцы предложили имъ сдаться. "Все равно - отъ смерти не уйдете". Казаки отвѣтили имъ гордымъ отказомъ. Кокандцы бросились на казаковъ. Четкими залпами казаки ихъ остановили. Тогда и кокандцы залегли кругомъ и открыли по казакамъ стрѣльбу. Три дня и три ночи казаки оборонялись. Лошади