Григорьев Сергей Тимофеевич - Малахов курган

мнату вошел, сняв шапку, матрос. Две красные пу-шечки, накрест нашитые на рукаве бушлата, показывали, что матрос комендор.

   - Здравия желаю всему честному семейству! - весело ска-зал матрос.

   Веселый голос его не вязался с нахмуренным, строгим лицом.

   - Здравствуй, Погребенко, здравствуй,- ответила за всех мать.

   Ее голос, жесткий и суровый, противоречил открытому, веселому взгляду. Марина, прижавшись лицом к матери, ще-котала ей спину губами,- вздрагивая от немого смеха.

   - Зачем пожаловали?

   - Нам желательно Марину Андреевну повидать. Кажись, будто она в дом вошла.

   Нету, матрос, ее дома! Не бывала еще. Шутите или нет, Анна Степановна? Как будто видел я... - Не верьте глазам своим...

   - Конечно, она у меня всегда в глазах: и днем, наяву, и ночью, во сне,- все ее вижу.

   Марина подтолкнула мать навстречу матросу. Он попятился к двери.

   Анна закричала, наступая:

   - Что это, матрос, ты за девчонкой по улицам гоняешься? Али у тебя иных делов нет?

   - Так ведь, Анна Степановна, она сама меня просила к обеду на мостике быть и обещала свое слово сказать...

   - Какое еще такое слово у девчонки может быть?

   - Скажу при всех без зазрения: я им открылся вполне. Они обещали мне сегодня, лишь три склянки пробьют, на мостике встретиться и дать ответ: любят они меня или нет.

   - Согласна! Люблю! - прошептала в спину матери Мари-на и боднула ее головой.

   Анна от этого толчка нагнулась кошкой, готовой прыгнуть, и закричала:

   - Ах ты, бесстыжий! В доме три невесты на выданье, а он за младшей бегает!

   - Про меня, маменька, не говорите,- отозвалась Хоня,- я сестрам не помеха.

   Погребенко посмотрел на Хоню, взглядом умоляя помочь ему.

   Наташа, не обращая внимания на то, что делалось около нее, перебирала коклюшки.

   Веня, войдя в комнату вслед за Погребенко, дрожал от холода и восторга, следя за этой сценой. Он то садился на скамью - и оставлял на ней мокрое пятно, то обегал кругом матери, хватая Маринку за платье, то кивал Погребенко, ука-зывая ему, где надо искать Маринку, то кидался к Наташе и нашептывал ей на ухо, давясь от смеха:

   - Вот чудак! Никак не догадается, где Маринка! А она ведь за маменькой...

   - Да ну? - шепотом отвечает брату Наташа, не поднимая от работы головы.- Ты поди ее толкни.

   Веня кинулся к матери и толкнул ее.

   - Вот она где! Погребенко, держи ее! Марина охватила мать по поясу руками.

   - Ступай, сударь! - отпихнув Веню рукой, крикнула Ан-на.- У Марины еще и приданое не накладено. Скрыня у ней пустая!

   Она стояла грудь с грудью против комендора.

   Маринка толкала мать в спину, но Погребенко, улыбаясь, держал руки по швам, будто вытянулся перед командиром на борту корабля, и не хотел отступать ни на пядь.

   Веня крикнул ему:

   - Верно: у ней пусто! Вон гляди!

   Веня бросился к Маринкиной скрыне, поднял ее за ручку, стукнул колесцами об пол и толкнул - скрыня покатилась по полу. Марина за спиной матери звонко захохотала.

   Лицо Погребенко вспыхнуло солнцем от ее смеха.

   Хоня, ласково светя глазами, вздохнув, тихо сказала:

   - Он ее и без сундуков возьмет. Счастливая моя

   Маринушка!

   - Правильно сказать изволили, Февронья Андреевна,- серьезно подтвердил Погребенко,- не в сундуках счастье.

   - Видать, моя младшенькая из всех четырех дороже,- вздохнув, молвила Анна и с грустью прибавила: - Ты у меня, Алексей Иванович, стало быть, самое дорогое хочешь взять? Не отдам!

   - Не отдадите - сам возьму!

   Погребенко побледнел, глаза его гневно сверкнули...

   Марина, смеясь, выглянула из-под мышки матери, как цып-ленок высовывает голову из-под крыльев клуши. Она, сияя, смотрела в лицо комендора и так тихо, что почти сама не слыхала, шептала*.

   - Приходите нынче вечером на музыку на бульвар!

   - Бывайте здоровы! Прощайте, Марина Андреевна... Погребенко попятился к двери и исчез за нею.

   - Ох! - вздохнула Анна Степановна.- Одного только Мокроусенко недостает... Ах!

  

  

  

  

   Анна всплеснула руками. Не успела затвориться дверь за Погребенко, как снова тихо приотворилась и в комнату про-сунулась голова Мокроусенко.

   - Чи можно, чи нельзя? - спросил Мокроусенко, хитро прищуриваясь.

   Веня схватил дверь за скобу и потянул к себе, стараясь придавить шею Мокроусенко.

   - От як? - удивился Мокроусенко.- То-то мне Погребен-ко сказав, що лучше б...- И он запел приятным голосом:

   - Лучше б было, лучше б было Не ходить,

   Лучше б было, лучше б было Не любить!

   - Ой, Венька, задавил совсем! Не дайте, добрые люди, погибнуть христианской душе без покаяния! Отпусти, хлопче!

   - Не пускай, не пускай его, Веня! - кричала Мари-на.- Дави!

   Мокроусенко закатил глаза и захрипел. "Притворяется",- догадался Веня. Но ему сделалось жалко Мокроусенко. Маль-чик выпустил скобу, и в комнату за головой Мокроусенко продвинулись боком его широкие плечи, а затем, вертя шеей, вошел и он весь. В горнице стало сразу тесно от его крупного, громоздкого тела.

   Он отвесил низкий поклон Анне, касаясь мокрой шапкой земли:

   - Добрый день, Анна Степановна!

   Потом он отвесил по такому же поклону первой Хоне, потом в спину Наташе, не такой уж низкий, затем кивнул Марине. Вене погрозил пальцем:

   - Ой, попадись ты мне, хлопче, на тихой улице!

   - Сидайте,- пригласила Анна,- гостем будете. Если вы, Тарас Григорьевич, пришли до Ольги, то ее, видите сами, дома нет...

   - Зачем до Ольги, я ее уже видел. Вас лицезреть было мое желание, Анна Степановна. Да кабы кто не знал, чудеснейшая Анна Степановна, что вы им мамаша, то, ей-богу, сказал бы: вот две сестрицы.

   Он указал левой рукой на Хоню, правой - на Анну.

   - Чего это вы меня старите! - сердито отозвалась Хоня.

   - Маменька,- воскликнула Марина,- он тебя хвалит, а сам на свой сундук глаза скосил!

   - Мой сундук! Да никогда ж я не думал, что он мой, Анна Степановна! Я за дверью был, все слыхал. Вот дурни! В такие великие дни свататься! Не затем к вам Мокроусенко является. Как бы сказать, чтобы вам угодить и себя не обидеть: Мок-роусенко к вам с благородным намерением явился. Думаю, уж наверное, Могученки укладываются. Добра у них много. На три мажары не укладешь. Надо все связать, поднять - не женское это дело...

   - Укладываться? Куда? Зачем? - в один голос вскричали встревоженные мать и дочери.

   - Да как же ж! Ведь неприятель высадился, это уже не секретное дело: чуть не полета тысяч. И пушек множество... С сухого пути он нас достигнет не завтра, так через неделю.

   - Затем и дали им вылезть на берег, чтобы прихлопнуть

   сразу. На море их не возьмешь: у них, слышно, чуть не половина кораблей на парах.

   - Если уж его светлость дал им на берег высадиться, так и до города допустит...

   - Неужто, милые мои?!

   - Да как же ж? У них все войска со штуцерами(1), на тысячу шагов бьют прицельно. А наши - дай боже, чтобы на двести шагов. На всю армию у нас тысяча штуцерных, да и то по ротам, где по десятку, где по два десятка. Буду я дурень, если не припожалуют к нам на Северную сторону англичане, французы, турки...

   Мудрено им будет Северную взять! Там укрепление,- сказала Хоня.

   - Не смею сказать ничего вопреки, ни одного словечка, Февронья Андреевна,- укрепление, так! Да какое это укреп-ление? Говорят люди, а я врать не стану: гарнизонный инженер прислал с Северной стороны о прошлой неделе князю рапорт. Пишет: "По вверенным моему попечению оборонительным ук-реплениям гуляет козел матроски Антошиной, чешет свои рога об оборонительную стенку, отчего стенка валится".

   Женщины засмеялись.

   - Ох, вы уж расскажете, Тарас Григорьевич, только вас послушать!

   - Быть мне в пекле, если соврал! Мне писарь штабной читал. Он эту бумажку для смеху списал. Стенка-то, говорит, в один кирпич, а инженеры себе домики построили - что твой каземат: пушкой не пробьешь.

   - Воровство!

   - У нас на флоте воровства нет. Блаженной памяти ад-мирал Михаил Петрович Лазарев на флоте дотла вывел.

   Веня приоткрыл дверь и прислушался. На него никто не смотрел.

   Он раза три хлопнул дверью, чтобы подзадорить Мокроусенко.

   - Сынок, брось баловать!

   И вижу, вы еще не взялись за сборы,- продолжал Мокроусенко,- а пора, пока дорогу на Бахчисарай не загородили.

   Что вы нам советуете, Тарас Григорьевич,- чтобы мы, матросские жены да дочери, мужей да женихов бросили?!

   - Об этом речи нет, драгоценная Анна Степановна. Плюнь-те мне на голову, если я такое хотел высказать.

  

   (1) Штуцер - нарезное солдатское ружье.

  

   Нам с вами расстаться?! Кто помыслит такое? Я говорю про скарб... Добыто годами - и все в единый миг прахом пойдет: только одной бомбе в ваш домик попасть - все разлетится в пыль.

   - Вот здорово! - с восторгом закричал из-за двери Beня.- А вдруг три бомбы?!

   - Первую, хлопче, хватай - и под гору! Вторую шапкой накрой, пусть задохнется. Третью в лохань - нехай помоев хлебнет!

   - А если бомба...- хотел еще что-то спросить Веня, стоя в приоткрытой двери, и вдруг кто-то рванул дверь, какая-то сила кинула его в горницу, и в дом влетела Ольга.

   На ходу она подхватила и поставила на ноги Веню, с разбегу подскочила к печи, что-то переставила на шестке, задернула на челе печи занавеску, взглянула на себя в зеркало, сорвала платочек с головы, пригладила руками пышные волосы, раз-вязав свою косоплетку, взяла ее в зубы и, переплетая конец перекинутой через плечо толстой, как якорный канат, пышной косы, на мгновение застыла.

   Вихрь со свистом ворвался в комнату, захлопнул дверь, заколыхал занавески, распахнул окно и унесся на волю. Солн-це, прорвав тучу, брызнуло в окно огненной вспышкой.

   - Чего вы все пнями стоите? - гневно крикнула Оль-га.- Ой, лихо мне с вами! А я-то думала, все уж пошли...

   - Куда пошли? - спросила оторопелая Анна.

   - Ах, "куда, куда"! Маменька, скажите, где у нас мешки?

   - Зачем мешки тебе?

   - Где мешки? Где заступ? Лопата?

   - В клуне. Да зачем тебе заступ? Что ты, взбесилась?! Ольга схватила с гвоздя ключ и выбежала в сенцы. Слышно

   было, что она гремит в чулане железом.

   - О це дивчина! - воскликнул Мокроусенко, крякнув.- Я думаю так, что ее из шестипудовой мортиры выстрелило!

   Ольга вернулась в комнату, под мышкой у ней - связанные мешки, в одной руке конское ведро и деревянная лопата, в другой - железный заступ.

   - Что же вы не собираетесь?

   - Да куда, объясни ты толком! - прикрикнула на Ольгу мать.- Зачем батенькины сапоги надела?

   Все посмотрели на ноги Ольги: она в чулане успела пере-обуться в парадные морские сапоги отца с рыжими голенищами и черными головками.

   - Да вы и всамделе не слыхали, что ли, или шуткуете? Весь народ за Пересыпь на гору сгоняют. Весь город бежит...

   - Что же это, мать пресвятая? Зачем? - спросила, накрыв свою работу ветошкой, Наташа.

   Она встала, метнулась к двери, к вешалке, схватила кофту и дрожащими пальцами уже застегивала пуговицы.

   - Аврал объявили по городу: крепость строить, вал на-сыпать. Веня, идем, бери лопату...

   - Ура! - закричал Веня, выхватив у Ольги лопату.

   Он вскинул ее, как ружье на изготовку, ударил ею в дверь и, прихрамывая "в три ножки", выбежал во двор. За ним побежала, гремя ведрами, Ольга, за нею, в чем была, Марина.

   - Куда вы маленького тащите? - кричала вслед дочерям мать, выбегая за калитку на улицу.- Он весь мокрый! Венька! Тебе говорю, вернись!

   Веня припустился что было сил и перестал прихрамывать. Ольга на бегу отмахнулась от матери.

   Анна вернулась во двор. Хоня поднимала с земли сбитое вихрем белье и, встряхивая, вешала на веревки.

   - Али и нам идти, Хоня? - спросила нерешительно Анна.

   - Без нас народу хватит! - сердито ответила дочь.- На всех лопат не напасешься. Будут стоять без дела да лясы точить... Благо дождь перестал.

   - И то! - согласилась Анна, уходя в дом.

   Наташа, сняв кофту, повесила ее на гвоздик, перевязала перед зеркалом свой белый платочек и села за работу.

   Мокроусенко сидел на скамье, опустив голову. Он счастливо улыбался, о чем-то размышляя.

   - Ты чего расселся, Тарас? - крикнула Анна.- Или у тебя и дела нет?

   - Верно изволите говорить, Анна Степановна. Теперь всем дело будет. Ой, и дочка у вас, Анна Степановна,- огонь!

   - Да уж, хватишь с ней и горя и радости. Поди ты с глаз моих долой, Тарас Григорьевич!

   "Беги, Тарас, от наших глаз!" Что ж, мы и пойдем. У нас дело есть. Бывайте здоровеньки!

  

  

  

  

   К вечеру ветер над Севастополем утих, сделалось тепло и мирно. Небо очистилось. Дождем прибило пыль, и солнце садилось в море светлое и золотое, словно утром. Лимонно-желтая заря долго не гасла. Молодой месяц незаметно крался днем за солнцем, а когда оно зашло, пролил над горами и морем весь свой свет. Над Севастополем опустились серебряные сумерки. Вечер вышел похожим на летний. По-летнему жарко застрекотали при лунном сиянии кузнечики по холмам. Не успели умолкнуть в доках молоты кузнецов и котельщиков, как им на смену и в лад заквакали лягушки в камышах на Черной речке и, словно кувалдой по железному котлу, забухала выпь. Затих осенний скользкий ветер с моря. И крепким, плотным запахом иссушенной земли, истоптанной полыни дохнул на Корабельную слободку Малахов курган.

   К заходу солнца вернулись домой Ольга и Маринка, уста-лые, с волосами, напудренными серовато-белой пылью.

   Перебраниваясь, они долго со смехом плескались у колодца, пили без конца студеную солоноватую воду, затем скинули с себя все, выстирали, повесили сушить и побежали в дом оде-ваться во все чистое и сухое.

   - А куда мешки подевали? - спросила Анна дочерей.

   - Мешки там остались. Насыпали землей. У всех мешки в дело пошли: амбразуры обложили. Туров не хватило. И земли не хватило. До камня всю соскребли.

   - На то казенные мешки есть. Знала бы, не дала! - сер-дилась Анна.

   - Маменька, милая,- ответила Ольга,- да мешки-то на-ши худые! Зато мы какую похвалу заслужили! Приехал по-лковник саперный на вороном коне. Такой крепкий мужчина, будто вместе с конем из чугуна слит. Видит: больше всего девушки стараются. "Молодцы, девушки! - говорит.- Так и будет эта батарея называться: "Девичий бастион". Вот какой чести, милые сестрицы, мы достукались, пока вы дома сидели!

   - А куда Веню девали?

   - А разве он не приходил? Вот беда! Он от нас с дороги убежал с каким-то мальчуганом. Должно, на рейде крутятся.

   - Как же вы, сестры, кинули маленького? Знала бы, не пустила...- ворчала Анна.

   - Да кому твое золото нужно, маменька? Куда он денется? Все он "маленький" да "маленький"! Пора ему и большим быть... Да вот он сам, Венька! - крикнула Маринка, замахи-ваясь на Веню.

   Веня, уклоняясь от удара, ловко присел, и размашистый удар Маринки пришелся по косяку.

   Она завизжала от боли, подула на пальцы ушибленной руки и рассмеялась.

   - Куда бегал? Гляди, он весь в смоле измазался... Руки-то все черные.

   - Это мы, между прочим, блокшив(1) к стенке подтягивали. Мы там, брат, не баловались. Теперь делов на всех хватит! Только руки давай!

   - Вот батенька придет, он тебе дела пропишет.

   - А батенька и совсем нынче не придет. Он велел сказать, чтоб мы без него поужинали. Он в штабе ночевать останется.

   - Да где ты его видал?

   - В штабе видал. На Графской пристани видал. На Се-верной видал. На "Трех святителях" видал, на Деловом дворе видал...

   - Эна тебя носило! - упрекнула мать.- Везде успел побывать.

   - Это не меня, а батеньку носило! Я к нему примазался. Да я не один, еще со мной был Митька.

   - Чей это Митька?

   - "Чей, чей"! Михайлова, механического офицера с "Вла-димира", сын. Я и Тришку видел. Машину он мне казал. Вот чудеса-то, милые сестрицы!

   - А Михаилу тоже видал?

   - А то нет! Мы с батенькой к нему нарочно на корабль ездили.

   Сестры, слушая младшего брата, переглядывались с ма-терью и меж собой улыбались - все разные, улыбались они одинаково, и улыбка их роднила. Вечерний тихий свет размыл и сгладил морщины на лице Анны, и она казалась не матерью, а старшею сестрою Маринки. Суровое лицо Хони стало мягким, и даже ее тонкий нос с горбинкой, за что Веня ее прозвал "ястребинкой", сделался похожим на "чекушку" Маринки. Червонно-золотые косы Ольги в сумерках не отличишь от черной косы Наташи. И у всех одинаковые с матерью темные, как вишни, глаза, а днем у Маринки и матери глаза голубые...

   - Расскажи, Веня, все, все, что видел, по порядку,- про-сит Наташа.

   - А крестного видел в штабе? - спрашивает тихо Хоня.

   - А то нет!

   бЯЕ расскажи, что видал. А чего не видал, соври,- при-бавила Ольга.

   - А Погребова не видал? Я знаю, не видал. Врешь! - за-торопилась Маринка.

   (1) Блокшив - расснащенный, ветхий корабль, поставленный в гавани, служащий складом или казармой.

   Веня лукаво метнул на Маринку взором, подмигнул матери, погладил себя по животу и, скорчив кислую рожу, сказал:

   - До чего есть хочется! Кишки будто на палку навертывают...

   - Чего ж мы, девушки, всамделе?! - обратилась мать к дочерям, словно ровесница к подругам.- Надо молодца накор-мить. Хоня, давай ужинать.

   - Да! Его кашей накормишь - он уснет, ничего и не рас-скажет,- сердито молвила Маринка.

   - Про всех расскажу. И про кого тебе надо не забуду.

  

  

  

  

   После ужина Анна сказала:

   - Посумерничаем, девушки! Давайте-ка на двор под березу скамейку. Веня нам все расскажет, чего видел, чего нет.

   - Вот еще, сумерничать! - заворчал Веня.- Обрадова-лись, что батенька ночевать не пришел. Он бы вам задал: "Марш все по местам! Что это на ночь за разговоры!"

   Маринка хлопнула Веню по животу:

   - Ишь, набил барабан! Я говорила: заснет и ничего не расскажет.

   Веня рассердился:

   - Ну да! Я-то засну? Мое слово верное. Раз сказал, так и будет...

   - Хоня! Оставь горшки до утра!

   - Да! Тараканов разводить. Идите, я мигом приду...

   Под березкой на дворе поставили скамейку. Анна села посредине, лицом к месяцу. Веня приладился на колени матери. По правую руку Анны села Наташа, по левую - Маринка и Ольга.

   - Рассказывать, что ли, а то вон скоро месяц зайдет,- пробурчал Веня, протирая глаза.

   - Погоди, Хоня посуду вымоет... Хоня! - крикнула Ольга в дом.- Будет тебе, что ли! Иди, а то наш месяц ясный закатиться хочет.

   - Иду! - ответила Хоня, проворно сбегая с крылечка. Она явилась с шалью, накинутой на плечи.

   - Ну, начинай с самого начала, как с Митькой убег. Веня начал примащиваться на коленях матери поудобней.

   - Вот так будет ладно! - сказал Веня, устраиваясь меж колен матери, словно в люльке.- Ну, слушайте. Только, ма-менька, не вели Ольге меня за волосы дергать. А Хоня мне пятки щекочет. Не вели им баловаться, маменька... Я бы ведь пошел с Маринкой да с Ольгой крепость делать, а Митька мне навстречу: "Ты куда?" - "Крепость строить. А ты?" - "Я в штаб. Говорят, будто кукушка в часах испортилась".- "Кабы испортилась, мне бы батенька сказал".- "Мне,- говорит,- Ручкин сказывал - он чинить кукушку пошел".- "Надо по-глядеть!" Мы и побежали с Митькой. Забежали со двора. Просунулись в буфетную. Верно! Стоит Ручкин перед часами на стуле...- Веня тихонько толкнул Хоню.- Ты, Хоня, зря его давеча осмеяла: человек стоящий. Беды нет, что малого роста... Механик! Глядим - верно, кукушка испортилась. Ручкин крышку открыл, дергает за веревочку - кукушка молчит. Стрелки на половине одиннадцатого стоят. "Совсем, Ручкин, испортилась?" Ручкин посмотрел на меня печально и только вздохнул. Дернул веревочку. В часах зашипело. Дверка от-крылась. Кукушка высунулась: "Ку-ку!" - и спряталась... Значит, еще жива! Действует! Ручкин перевел стрелки. По-ставил на двенадцать. Кукушка и пошла: "Ку-ку! Ку-ку!.." Мы с Митькой считали: раз, два, три... А Ручкин стоит на стуле задумчивый такой... Даже мне его жалко... Двенадцать, три-надцать... Вдруг дверь из зала открылась...

   Веня опять тихонько толкнул Хоню в плечо.

   - Из двери выглянул Хонин крестный, Павел Степано-вич,- видно, сердитый, не до кукушки ему. Увидел Ручкина, засмеялся и закрыл дверь. Кукушка прокуковала еще двадцать три раза. А тут выходит из зала батенька с большим подносом. На подносе - чашки и бутылка. Батенька поставил на стол поднос и выхватил из-под Ручкина стул. Тот чуть успел спрыг-нуть! Как закричит батенька на Ручкина: "Ты что тут раскуковался? Там господа флагманы судят, как Черноморскому флоту быть, а ты здесь кукуешь?" Ручкин отвечает: "Так ведь вы сами просили, Андрей Михайлович, кукушку посмот-реть!" - "Посмотреть, а не куковать!" Ручкин надел картуз и пошел вон совсем расстроенный.

   - Не повезло нынче Ручкину! - вздохнула Хоня.- А тебе что батенька сказал?

   - "А вы здесь зачем? Пошли отсель, где были!" Мы с Митькой - к двери. "Стой! Жди приказания!" Батенька опо-лоснул чашки. Налил чаю. Самовар на столе кипит у него. Достал из шкафа бутылку, откупорил, поставил посередке под-носа и пошел с ним в залу. Я, само собой, кинулся дверь открыть. Заглянул в залу. Сидят все. Накурено страсть! Все сразу говорят, инда у меня в ушах заскорчило. Я закрыл за батенькой дверь. Он вскорости вернулся с пустым подносом, а в другой руке держит пакет. "Вот, бегите на пристань, возьмите ялик и везите пакет на "Громоносец". Экстренный пакет его превосходительства адмирала Нахимова его светлости князю Меншикову на корабль "Громоносец". Если там спросят, по-чему не по правилу, без шнуровой книги, скажите - все вестовые в расходе, не с кем было больше послать. Пошел!" - "Есть!" Я на двор, на улицу. Митька - за мной. На Графскую. Через три ступеньки вниз по лестнице! Вот беда - у пристани ни одного ялика. "Громоносец" не у стенки, а посреди бухты на якоре поставлен правым бортом к входу в рейд. Пушки из люков глядят. Мы с Митькой начали в два голоса кричать: "На "Громоносце"! Шлюпку давай! Пакет срочный его светлости! Эй! "Гро-о-мо-но-сец"! Никакого внимания! Видно: капитан-ский вельбот на воду спущен, гребцы на банках. Фалгребные (1) на трапе стоят. Вахтенный начальник по шканцам похаживает, с ним флаг-офицер. Того и гляди, светлейший выйдет, сядет в шлюпку и катнет на ту сторону. Вот лихо! Да тут едет к пристани яличник Онуфрий Деревяга. Пустой. Зачалил за рым. Вылез. Мы к нему: "Вези сию минуту на "Громоносец". Сроч-ный пакет от Нахимова князю".- "Полно врать! Чтобы тебе пакет в руки дали!" - "А вот дали!" Я - прыг в ялик. Митька за мной! Онуфрий притопнул деревянной ногой: "Брысь из лодки!" - "Да, как же!" Скинул я фалинь с рыма. Митьке: "Греби!" Отпихнулся. Деревяга только ахнул. Бегает по ле-стнице, ногой притопывает: "Караул! Ялик украли! Держи!" Где тут! Митька гребет, я на корме поддаю. До "Громоносца" рукой подать. Вдруг Митька бросил весла. Что это?! "По-стой,- говорит,- а кто у нас будет курьер?" - "Вот тебе раз! Ясно, кто! Я! И пакет у меня в руках".- "Нет, брат, врешь. Твой батенька говорил: "Идите, бегите, везите". Если бы ты курьер, он сказал бы: "Иди, беги, вези". А ты сам пакет схватил у него из рук. Я старше тебя. У меня папенька офицер!" - "А у меня батенька - Нахимова кум и приятель!" Не хочет Мить-ка грести - отдай мне пакет, да и все. Ялик на месте повер-тывается. Деревяга на пристани орет. Что тут делать? Ладно же, думаю. Встал в полный рост, кричу "Громоносцу", пакет показываю: "Его светлости! Пакет адмирала!"

  

   1 Фалгребные - то же, что фалрепные: матросы, которые по-дают поднимающемуся по трапу почетному лицу фалреп - веревку, об-шитую сукном.

  

   Вахтенный на "Громоносце" подошел к борту, взял рупор и спрашивает: "Эй,

   на лодке! В чем дело?" - "Пакет сро-очный!" - "Давай сю-да!" - "Да у меня команда взбунтовалась!" - "Как! В Чер-номорском флоте бунт? Постой! Мы покажем тебе, как бун-товать!" С вахты подали команду приготовить носовое орудие. "Чего это?" - спрашивает меня Митька, а сам испугался. "А то это, что как ты взбунтовался,- говорю я Митьке,- так сейчас будут в нас палить! И будешь ты у меня кормить раков!"

   - Ах, батюшки мои! - в ужасе воскликнула Наташа.- Неужто и верно хотели по вас из пушки палить?!

   Сестры рассмеялись.

   - Обязательно! - подтвердил Веня.- Чего смеетесь? Только Митька испугался, инда позеленел с испугу, схватился за весла и скоренько к "Громоносцу" пригреб. Приняли нас с левого борта. Подал я пакет фалгребному. Тот его в руки вахтенному. Вахтенный велит позвать каютного юнгу. Знаете на "Громоносце" каютного юнгу? Мокроусенки меньшой брат Олесь.- Веня поймал Ольгу за косу и дернул: - Слыхала? Олесь Мокроусенко...

   Ольга вырвала косу из руки брата:

   - Не балуй! Говори, дальше что. Дал ответ или нет Меншиков?

  

  

  

  

   Веня, зевая, молчал.

   - Должно, сестрицы, все это он придумал,- попробовала поддразнить Ольга Веню,- а теперь и не знает, что дальше сказывать. Никакого пакета не было, и никуда ты не ездил.

   - Давай поспорим, если я соврал. Спроси Олеся. Он отнес пакет и долго не приходил. Нам с Митькой даже надоело. Я говорю фалгребному: "Доложи светлейшему, чего он нас держит - будет ответ или нет? Курьер, мол, ждет ответа". Матросы только смеются. "Тогда,- говорю,- до свиданья". Держат, не пускают... Смотрю - батюшки светушки, да что же это такое? Вдоль сетки на "Громоносце" идет генерал в смот-ровом мундире. Мундир красный, с белыми шнурами, а на плечах у генерала эполеты подрыгивают. А головы у генерала нет. Штаны у генерала под мундиром белые - и сапог нет...

   - Что же он, босой?

   - Зачем босой - у него и ног нет. Он по воздуху идет, а штаны болтаются... А за первым генералом второй идет, и то-же головы нет: фуражка с белым околышем прямо на воротник надета. А штаны синие с красным лампасом. За вторым ге-нералом - третий, в адмиральском сюртуке. За третьим - че-твертый.

   - Маменька, братишка-то у нас сбрендил! У него и голова горячая...- испуганно прошептала Хоня, положив холодную руку на лоб Вени.

   - Ничего не сбрендил! - сбросив руку Хони с головы, сказал Веня.- Я сам испугался, как пять генералов все без голов прошли на ют и скрылись - должно быть, в адмираль-ской каюте... Я говорю: "Митька, видишь?" - "Глазам не верю!" А на корабле все без внимания, что генералы идут,- как бы их не видят! Вот морока!

   - Что ж это, милые мои,- не то притворилась, не то в самом деле испугалась Наташа,- да я вся, милые, дрожу!

   - Не бойся, Наташа! - успокоил Веня сестру.- Пошли генералы назад: гляжу - а это вестовые на палках мундиры несут. Нам спереди-то и не видать было... Назад четыре мун-дира пронесли, а пятый генерал, в походном сюртуке, у князя остался. Это князю из "больших чемоданов" мундиры носи-ли - какой вздумает надеть. Это Олесь мне объяснил: у князя, говорит, восемнадцать мундиров, потому что на нем восемна-дцать чинов. В каком чине захочет явиться, такой и мундир наденет. Он хочет сражение давать, да не знает, в каком мундире. Как прошли назад генералы - пустые, безо всего,- флаг-офицер со шканцев зовет: "Курьера от Нахима к его светлости!" Я прыгнул из ялика на трап. Олесь меня привел в каюту. Князь за столом сидит, а на диване генерал.

   - С головой генерал-то? - спросила Маринка. Все сестры и мать дружно рассмеялись.

   - Погодите. Снял я, значит, шапку. Стал у порога. Свет-лейший посмотрел на меня и говорит генералу: "Вот извольте видеть - это у него курьер. Ему не эскадрой командовать, а канаты смолить!" Это он не про меня, конечно, а про Нахимова. Я молчу. Этот-то генерал с головой и с ногами, все как следует. А рядом с ним и сюртук, и штаны с лампасами положены, и фуражка.

   - Два генерала, стало так? Веня обиделся:

   - Не хотите слушать, не надо...

   - Погоди, Маринка, не сбивай его... Рассказывай, сыночек. Не слушай ее!

  

  

  

  

   Веню одолевает дрёма.

   - Маменька, как нам быть-то: изобьет нас Деревяга? Ме-сяц-то, гляди - кораблик серебряный. Сейчас поплывет... Гля-ди, гляди! На море садится!

   Веня сомкнул глаза. Рука его, протянутая к месяцу, упала. Он забылся.

   - Умаялся, бедный! И десятой доли, чего видел, не по-ведал. В избу, что ли, девушки, пойдем?.. Веня! Спать идем!

   - Ну да! Его теперь и пушкой не разбудишь! А завтра все забудет! - сердилась Маринка.- Толком ничего не уз-нали...

   - Маменька, посидим еще немного,- просила Хоня. Месяц спустился серебряным корабликом к самой воде, но

   не поплыл, а начал тонуть с кормы. Вот уже и нет его. Сделалось темно. В небе ярче засветились звезды.

   - Пойдемте, девушки, спать,- зевая, сказала Анна. Хоня поднялась первая.

   При скудном свете каганца семья Могученко укладывалась спать. Веню раздели и сонного уложили под полог на место отца. Ольга с Наташей ушли в боковушку и долго там шепотом спорили о чем-то и бранились меж собой. И по шепоту можно было различить сестер: Ольга шептала, прищелкивая языком и фыркая, словно раздразненный индюк, Наташа шипела рас-серженной гусыней. Хоня с Маринкой забрались на полати. Маринка обняла сестру и принялась звонко целовать ее в щеки, глаза, губы. "Будет, будет",- лениво и равнодушно отбивалась Хоня от ласк сестры.

   Анна задула каганец и, сладко зевая, вытянулась на кровати рядом с Веней.

   - Хорошо нам в тепле, в сухости, а каково теперь сол-датикам в чистом поле... Грязь и холод. Где армия-то стоит?

   - За Качею, на Альме, говорят,- ответила Маринка.- Стало быть, светлейший поехал туда. Что-то будет?!

   - Чему быть, того не миновать.

   - Послушал бы светлейший флагманов, не пустили бы неприятеля на берег.

   - А как его не пустишь?

   - Вышли бы в море, сцепились, взорвались! - восклик-нула из боковушки Ольга.- А князь слушать не хочет.

   - На то он и главнокомандующий - никого не слушать. Он сам с усам!

   В боковушке затихли голоса Ольги и Наташи. Анна глубоко вздохнула, переворачиваясь на кровати.

   - Маменька, милая, расскажи ты нам про Колу чего-нибудь, - медовым голоском попросила Маринка.

   - Да чего рассказывать? Я уж все и позабыла... Все, что

   знала, в ваши головы вложила.

   - Ну, скажи про то время, когда ты за батеньку замуж шла.

   История, которую хотела услышать от матери Маринка, была из тех, что в ладных семьях рассказывается детям десятки и сотни раз. Да хоть бы и тысячу! - все бы слушал, словно любимую сказку, в которой нельзя ни пропустить, ни изменить ни одного слова.

   Мать не сразу сдается на просьбы.

   - Маменька, а где ты впервой батеньку увидала?

   - В Петербурге.

   - А как ты в Петербург попала? - Маринка настойчиво требовала рассказа.

   Анна начала свою повесть с виду неохотно, но уже с первых слов дочери по ее голосу услыхали, что матери и самой приятно вспомнить о былом в нынешний тревожный день.

   - Как я в Петербург попала? Да очень просто. Со своей шкуной морем пришла...

   - А кто шкипером на шкуне был? - Этот вопрос полага-лось непременно задавать, слушая рассказ.

   - Эна! Да я сама за шкипера была!

   - Маменька, милая, да как же ты это? У тебя и правов шкиперских нет.

   - Тогда правов с нас не спрашивали. Моя шкуна: посажу на камни,- разобью - моя беда! Это на купеческие корабли требовали шкиперов из мореходного класса. А мы сами уп-равлялись. Мой батенька умер, шкуну мне оставил и в Коле дом. А на руках братцев трое: старшему осьмнадцатый шел, меньшому - вот с Веню он был тогда. Надо кормиться, братцев подымать, маменьку, царство ей небесное, покоить. А чем в Коле проживешь? "Спереди - море, позади - горе, справа - мох, слева - "ох". Поневоле пришлось мне шкуну водить. Дело не женское, а у нас не редкость: на Грумант(1) и на Новую Землю за шкипера ходили.

   (1)Грумант - Шпицберген.

   Управлялись, ничего. Так и я:

   поставила братцев за матросов, младшенького, Васю,- зуй-ком(1), и пошли мы с грузом трески в Варяжское море до города Васина(2). Вдоль берега летом у нас плавание простое: круглые сутки день. Сходила так раз, другой, третий, глядишь - в шкатулке деньжонки набухли. Видят люди, у Аннушки дело идет на лад. Женихи явились: к шкуне да к дому сватаются. Аннушка не торопилась. А были середь женихов люди достой-ные. Своего суженого ждала, берегла волю бабью.

  

  

  

  

   Под говор Анны дочери заснули. Мать продолжала сказку, не замечая, что девушки спят,- ей уже было все равно, слу-шают ее или нет.

   - Осмелела Аннушка. До Варгуева(3) простерлась. А и там, глядит, плавать можно. "Дай,- думает Аннушка,- за угол моря загляну: что там за люди, что за море". Море как море. Люди как люди. Везде наша смола в почете. Рыбьего жиру только давай. И треску берут, даром что попахивает.

   Задумала Аннушка посмотреть славный город Петербург. Братцы согласны. Плавать Балтийским морем еще проще, чем Варяжским: где опасно, там тебя без лоцмана и не пустят, где мелко - буйки, где камень - маяки поставлены. Да и время Аннушка выбрала самое тихое, самое светлое. Прибыла в сто-лицу белой летней ночью. Лоцман ввел шкуну в Неву. Треску продала Аннушка выгодно и взялась доставить на Мурма ры-бачьи снасти.

   Аннушка сбиралась в обратный путь. Тут, кстати, на шкуну и явись моряк. Могучий Ондре - батенька ваш. Статный, при-гожий, хоть ростом и невысок, короче сказать - настоящий моряк! Ему, видишь ты, отпуск вышел. Он в ту пору на корабле "Крейсер" из дальнего плавания вернулся.

   Ему, как полированному матросу, было очень приятно на родине побывать, в Кандалакше, и себя показать народу. Про-сит Ондре Аннушку взять его с собой на шкуне.

  

   (1) Зуек - юнга.

  - В а с и н - Вадсе в Норвегии.

  - В а р г у е в - Варде в Норвегии.

  

   Аннушка и рада. Свой брат, помор, значит, "тягун" будет, а не "лежун". Лежун нам бесполезен: хоть он и деньги платит, зато все время в каюте спит; а тягун проезд работой платит: снасти ли тянуть, якорь ли класть, паруса ставить - все шкиперу подмога.

   Согласилась Аннушка взять на шкуну моряка, да с волей девичьей и простилась. Завязал ей Ондре буйную головушку. Прибыли в Колу.

   Ондре и домой идти не хочет: прямо свадьбу играть. Сва-рили пиво. Сделали подружки Аннушке куклу. Надела Ан-нушка платье парчовое - серебро по голубому полю, кику жемчужную. Посадили Аннушку рядом с женихом Могучим в сани, даром что снегу нет. А промеж них куклу посадили и повезли народом на гору - пиво пить, песни играть...

   Анна было всхлипнула, потом замолчала и уткнулась лицом в подушку.

   - Маменька, чего ты! - затормошил Веня Анну.- Весело, а ты плачешь...

   - Да ты не спишь, сыночек? А я-то думаю, все давно поснули.

   - Я совсем выспался. Все слыхал, что ты сказывала... А много пива наварили?

   - Огромадный чан. Пожалуй, ведер сто. Народу-то чуть не весь город собрался. Я ведь богачкой считалась, вроде купчихи...

   - Сто ведер! Вот так так! Да как же варили: котел, что ли, такой был?

   - Зачем котел? В чану кипятили.

   - Чан-то сгорит, он, поди, деревянный.

   - Деревянный. Налили чан. Разожгли поодаль большой огонь. А в огонь валунов наложили. Камни накалились, их вилами из огня - да в чан, вода и закипела.

   - Вот это здорово! - воскликнул Веня и задумался, во-ображая, как в деревянном чану кипит вода.

   Анна молчала.

   - Маменька,- тормошил Веня засыпающую мать,- я еще чего тебя спрошу. Мы давеча с ба