Главная » Книги

Джером Джером Клапка - Наброски синим, зеленым и серым

Джером Джером Клапка - Наброски синим, зеленым и серым


1 2 3 4 5 6 7 8


Дж. К. Джером

Наброски синим, зеленым и серым

  
   Перевод Л. Мурахиной-Аксеновой
   Джером Дж. К. Трое в лодке, не считая собаки; Трое на четырех колесах; Дневник одного паломничества; Наброски для повести; Они и я; Энтони Джон: Повести; На сцене и за кулисами; Первая книжка мыслей праздного человека; Вторая книжка праздных мыслей праздного человека; Третья книжка праздных мыслей праздного человека; Наброски синим, серым и зеленым; Ангел, Автор и другие; Разговоры за чайным столом: Рассказы / Пер. с англ.
   М.: Престиж Бук, 2010.
  

I

РЕДЖИНАЛЬД БЛЭК

  
   Литература имеет то преимущество над жизнью, что всегда с полною ясностью и последовательностью очерчивает представляемые ею характеры, между тем как жизнь на каждом шагу поражает противоречиями и несообразностями.
   Реджинальд Блэк был одним из самых типичных представителей финансовых дельцов, снующих между цирком Пиккадилли и углом Гайд-парка. Порочный без страстности, сметливый без ума, он легко преодолевал все затруднения, встречавшиеся на его жизненном пути, и чаша его удовольствий была без горького осадка. Нравственность его сдерживалась в известных границах - с одной стороны, врачом, а с другой - страхом перед судом. Ловко балансируя на грани, отделяющей дозволенное природой и судом, он в сорок пять лет был здоров, несмотря на тучность, и мог похвалиться решением нелегкой задачи: сделаться состоятельным, ни разу не придя в столкновение с гражданским и уголовным кодексом.
   Он и его жена Эдит (урожденная Эппингтон) составляли супружескую чету настолько разнородную по своим свойствам, что она могла привести в восторг любого драматурга. Когда эта парочка стояла перед алтарем во время венчания, она могла вдохновить ваятеля на создание группы сатира и полнейшей невинности. Будучи лет на двадцать моложе своего жениха и прекрасная, как Мадонна Рафаэля, невеста выглядела так, что одна мысль о прикосновении к ней казалась кощунством. К счастью для этой невинности, ее сатирообразный жених сам был проникнут таким сознанием и этим выказал единственное благородство, на какое был способен. Брак его с прелестною Эдит был союзом по расчету, и муж, как было им обещано, дальше уважения к жене и забот о ней не пошел. Он желал иметь ее в доме только как святыню, на которой могли бы отдохнуть его глаза, затуманенные тяжелыми испарениями житейской грязи. В то время когда Реджинальд Блэк познакомился с Эдит, он был достаточно богат и имел полную возможность осуществить любую прихоть, а семья Эппингтонов была многочисленная и бедная. Сгорая желанием самопожертвования во имя своей семьи, молодая девушка ничего не имела против того, чтобы продать себя перед алтарем, лишь бы ее отец и мать получили за это цену, которая могла бы раз и навсегда отогнать от них вечно угрожавший им призрак безысходной нужды со всеми ее тяжелыми последствиями.
   Для того чтобы эта семейная драма имела интерес, необходима была тайная любовь, и она оказалась в лице некоего Гарри Сеннета, довольно красивого и даже порядочного молодого человека, хотя и недалекого по уму. Гарри и Эдит горячо любили друг друга и надеялись когда-нибудь пожениться, но когда молодая девушка поняла, что только от нее одной зависит спасти семью от нищеты, пожертвовав собою, она убедила и своего возлюбленного в необходимости такой жертвы. Нелегко было Эдит добиться этого, но все же удалось, потому что слабохарактерный молодой человек всецело находился под влиянием своей энергичной возлюбленной. Прощанье между молодыми людьми накануне венчания Эдит Эппингтон с Реджинальдом Блэком было полно такого трагизма, точно дело шло о новой Жанне д'Арк, намеревающейся пожертвовать собою на пользу отечества, а вовсе не о том, чтобы лишь променять нужду и лишения на спокойную, беззаботную и даже роскошную жизнь. Много было пролито горьких слез, много было высказано тяжелых прощальных "навсегда" слов, хотя новое жилище Эдит отстояло всего за две-три улицы от ее прежнего, и она не лишалась возможности поддерживать свои прежние знакомства и отношения. И, разумеется, не прошло и трех месяцев после свадьбы, как Гарри Сеннет уже сидел за столом супругов Блэк, а немного спустя, после некоторых мелодраматических прелюдий в виде попыток борьбы со своей страстью, у молодых людей все вошло в обычную в таких случаях колею. Блэк знал, что Сеннет был возлюбленным Эдит; знали это и другие старые и молодые кандидаты в женихи этой красавицы. Поняв, что брак молодой девушки с ним только скрепил ее сердечные узы с Гарри, Блэк отнесся к этому так же равнодушно, как если бы он увидел, что другой упивается ароматом цветов, которые он приобрел для украшения своих комнат. Блэк был даже доволен, что "другом дома" оказался именно Сеннет, а не кто-либо другой, и сам тесно с ним сошелся. Быть постоянно только вдвоем с женою в своем обширном доме Блэку казалось скучным, и он был очень рад третьему лицу, с которым мог пускаться в рассуждения о том, что его более всего интересовало.
   - Вот за кого вам следовало бы выйти замуж,- сказал он однажды полушутливо-полусерьезно своей жене, когда под окнами по тротуару стали затихать шаги удалявшегося Сеннета, только что пообедавшего у них.- Он человек хороший, свежий и живой, а не такая сухая счетная машина, как я.
   А месяц спустя он вдруг выпалил жене:
   - Да, в самом деле, Гарри был бы для вас вполне подходящим мужем. Он так сильно любит вас... Уж не уступить ли мне ему дорогу, то есть, вернее, не уступить ли мне ему вас?
   - Как вам будет угодно,- спокойно ответила Эдит.
   - Ну, а если я так и сделаю, что из этого выйдет? - спросил Блэк.
   - Убью себя или сбегу с первым попавшимся другим,- со смехом заявила молодая женщина.
   Блэк не стал настаивать на объяснении такого странного ответа, и все осталось по-старому. Очень часто Блэк сам предлагал Гарри проводить свою жену в театр или еще куда. Вообще Сеннета почти всегда можно было видеть в доме Блэка; молодой человек открыто выезжал с Эдит и исполнял все ее поручения. Все знакомые Блэка пожимали плечами и спрашивали друг друга: не находится ли он под башмаком своей жены и, благодаря этому, слеп и глух, или же она ему надоела и он сделал ее теперь только орудием какой-нибудь особенной игры? Последнее предположение казалось наиболее вероятным.
   Слух о "тройственном союзе" в доме Блэков вскоре дошел и до Эппингтонов. Мать Эдит излила фиал своего негодования на зятя, а отец обрушился на дочь за "недостаток нужной осторожности и предусмотрительности".
   - Какого черта она не умеет прятать концы в воду, раз уж пошла по этому пути?! - кричал он, бегая по тесно заставленной комнате и ежеминутно натыкаясь на загромождавшие ее предметы.- Ведь этак она может остаться на мели, да и нас подведет.
   - Дело не в Эдит, а в ее негодном муже,- возражала миссис Эппингтон.- Я уверена, что он хочет избавиться от нее под благовидным предлогом и нарочно навязывает ей в компаньоны Сеннета. Я вот пойду да и поговорю с ним...
   - И глупо сделаешь,- обрывал ее муж,- если ты права, то своим вмешательством только ускоришь развязку, а если неправа, то откроешь Блэку глаза на дело, которого ему лучше не знать. Предоставь все это мне. Я уж сумею влезть ему в самую душу так, что он и не заметит этого, и разнюхаю все, что нам нужно. Тебе стоит поговорить разве только с Эдит, а самого Реджинальда не трогай.
   Когда мать спросила дочь, верно ли, что говорят о ней и о Сеннете злые языки, дочь не стала отнекиваться и прямо созналась, что продолжает любить того, кого любила еще до брака. Мать пришла в ужас и, всплеснув руками, вскричала:
   - Эдит, да неужели у тебя даже нет чувства стыда?
   - Был у меня, мама, стыд, да пропал с тех пор, как я нахожусь в этом доме,- ответила дочь, показывая рукою вокруг себя. (Разговор происходил в доме Блэка.) - Знаете ли вы, чем явился для меня этот дом с его раззолоченными зеркалами, мягкими коврами и красивой мебелью? Тюрьмою, мама, в которую я попала без всякой вины. И можно ли теперь осуждать меня за то, что я воспользовалась возможностью подсластить себе это незаслуженное заключение?
   Мать с жалкою, виноватою миной поднялась с места, словно хотела подойти к дочери и обнять ее; но, видя, что та смотрит на нее довольно неприветливо, с глубоким вздохом снова села и через силу прошептала как бы про себя:
   - А мы все думали, так будет лучше.
   - Ну разумеется! - с горечью подхватила дочь.- Что бы дурное ни сделали люди, все должно, по их мнению, вести к "лучшему". Я сама думала, что будет "лучше"; оно, наверно, так бы и было, если бы не необходимость продолжать жить... Но оставим это, мама. Я знаю все, что вы можете мне сказать на это, и вперед со всем соглашаюсь. Поэтому не трудитесь зря тратить слова.
   Наступило тяжелое молчание, нарушаемое только шумным дыханием взволнованной матери да тиканьем дрезденских фарфоровых часов, словно говоривших своим монотонным голосом: "Не забывайте о Времени. Я всегда при вас и постоянно имею возможность разрушать ваши планы и замыслы и изменять ваши чувства. Ведь вы - только игрушки моей прихоти".
   - Что же ты думаешь дальше делать? - спросила, наконец, миссис Эппингтон.
   - Разумеется, прогнать Гарри, навеки распростившись с ним, полюбить законного супруга и зажить жизнью мертвой куклы,- ответила дочь.- Ведь вы этого ждете от меня? - насмешливо прибавила она.
   Мать с испугом взглянула на нее и не узнала своей дочери. В сидевшей перед ней молодой женщине с искаженным злобою лицом не было, казалось, ничего общего с той прелестной молодой девушкой, которая еще так недавно была единственным украшением, единственным светлым лучом в убогом родительском жилище. Раньше лицо Эдит было чистым, открытым, дышавшим добротою и благородством ангела; теперь же оно напоминало собою маску злой фурии. И как мы иногда в темную ночь видим в мимолетном блеске молнии всю окрестность, так один этот взгляд миссис Эппингтон на дочь озарил перед нею все, что до сих пор было для нее темно в жизни дочери. Ей вдруг представилось, что стены раздвинулись, убранная с кричащей рыночной роскошью гостиная исчезла и на ее месте возникла низенькая, убого обставленная, полутемная мансарда, где она, миссис Эппингтон, со своим любимым светловолосым и темноглазым ребенком, маленькою Эдит, играет в "сказки". То она изображает волка, поцелуями пожирающего Красную Шапочку - Эдит, то злую мачеху Золушки, то ее принца. Но самой любимой игрою для обеих была та, когда миссис Эппингтон изображала превращенную злым драконом в старуху прекрасную молодую принцессу. Маленькая Эдит мужественно побивала дракона, роль которого предоставлялась трехногому и донельзя потрепанному бумажному коню, и сгорбленная, морщинистая, еле шамкающая жалкая старуха вновь становилась молодой, "прекрасной и нарядной" принцессой. Во время этих игр забывались все житейские невзгоды вплоть до неоплаченных счетов из мясной и булочной, а по окончании игр светловолосая кудрявая головка девочки прижималась к груди матери и с ее пухленьких румяных губок срывались недетские вопросы: "Мама? ведь это мы только играли, да? Ведь это не настоящая жизнь? А какая же настоящая? Я часто думаю о ней, но никак не могу понять"...
   Мать отвечала прописной моралью и теперь сомневалась, хорошо ли она тогда поступала. Не лучше ли было внушать девочке всматриваться в окружающее открытыми глазами, чтобы понять, что такое "настоящая жизнь"? Может быть, тогда Эдит и поняла бы своевременно суть бытия, а не одни его декорации? Хорошо ли внушать детям чужие, деланные мысли, вместо того чтобы заставлять их мыслить самим?
   Миссис Эппингтон так глубоко задумалась, что не заметила, как возле нее опустилась на колени дочь, и пришла в себя только тогда, когда эта дочь обхватила руками ее колени и прошептала:
   - Милая мама, не огорчайся: я постараюсь быть опять хорошей.
   Так все мы, вечные дети, кричим после каждой нашей проказы, пока мать-природа не отправит нас на беспробудный покой...
   Мать и дочь замерли в объятиях друг друга, чувствуя себя как бы перенесенными назад, в то безвозвратно минувшее сладкое прошлое, когда они в убогой мансарде играли в "сказки" и были счастливы.
   Объяснение между тестем и зятем происходило иначе и велось совсем не с той тонкостью, с какой намеревался провести его мистер Эппингтон. Совершенно обескураженный одним видом своего богатого зятя, игравшего теперь не последнюю скрипку в биржевом оркестре, старик вел себя так нервно, так смущенно глядел по сторонам и бормотал такой вздор, что Блэк, отличавшийся в известных случаях большою прямотою, вдруг пробурчал:
   - Сколько же вам нужно, любезный тестюшка?
   Мистер Эппингтон сначала не понял этого вопроса и растерянно взглянул на красное одутловатое лицо зятя, с добродушной усмешкой щурившего на него свои маленькие хитрые глаза. Когда же понял, то еще больше смутился и пролепетал:
   - Ах, нет, дорогой зять... я не затем к вам сегодня... совсем не затем... Тут другое... совсем другое...
   - Что же именно? Не мнитесь, говорите прямо.
   Старик внутренне ругал себя дураком: хотел разыграть хитроумного судебного следователя, искусно выведывающего у подозреваемого всю подноготную, а вместо того сам попал в неловкое положение. Не зная, как теперь выпутаться, он немилосердно врал, уверяя, что видел какой-то дурной сон о дочери и, встревоженный этим, пришел узнать, как ее здоровье.
   - Настолько хорошо, что нет никакой надобности тратить из-за этого время! - отрезал Блэк и добавил: - Ну, нечего юлить: вываливайте, что у вас на душе.
   Старик вздохнул, потер рукой вспотевший лоб, потом тряхнул головой и решительно сказал:
   - У меня на душе то, что молодой Сеннет бывает здесь чересчур часто. Разве это не беспокоит вас, дорогой зятюшка?
   Блэк уперся в тестя каким-то странным, неподвижным взглядом. Испуганный этим взглядом, Эппингтон поспешил добавить:
   - Конечно, само по себе это ничего не значит, но Эдит еще так молода, недурна и...
   - Ну, дальше? - подстегивал Блэк вновь запнувшегося тестя.
   - Да, вот, люди говорят...
   И старик опять не мог докончить начатой фразы. Тяжело отдуваясь, он махнул рукой и окончательно замолк.
   Блэк поднялся. Когда он был не в духе, глаза его принимали такое выражение, которое могло навести жуть на самого храброго человека, а язык его становился как бритва. Так было и теперь.
   - Скажите этим людям, чтобы они не совали своего носа куда не следует, держали язык за зубами и занимались своими личными делами, а не моими! - отчеканил он и, стуча кулаком по столу, развил эту сентенцию в другой, более выразительной, но неудобной к передаче форме.
   - Простите мне, старику, зятюшка,- более твердо и связно выговорил Эппингтон, в свою очередь, поднявшись с места и отыскивая свою шляпу.- Эдит - моя дочь, и мне больно слышать, как треплют ее имя. Сеннет был всегда вхож и к нам; он и Эдит играли вместе, когда были детьми, и у них была друг к другу детская привязанность. Мы с матерью убеждены, что эта привязанность осталась такою и до сих пор, но люди...
   - Охота вам слушать глупые сплетни и придавать им значение! - более мягко проговорил Блэк, у которого в сердце зашевелилось нечто вроде жалости к старикам.- Эдит, ваша дочь, а моя жена,- одна из самых лучших женщин в мире. Это говорю вам я, и этого с вас должно быть вполне достаточно для успокоения... Будет глупости разводить, тестюшка. Давайте лучше позавтракаем и потолкуем о чем-нибудь более интересном.
   И, подхватив старика под руку, Блэк повел его в столовую.
   Сеннет продолжал бывать в доме так же часто, как раньше, и Эдит постоянно можно было видеть вместе с ним на гуляньях, в магазинах, в театре и в других публичных местах.
   Но известно, что чем глубже вера, тем сильнее поражает закравшаяся в душу подозрительность. Иногда, нечаянно взглядывая на мужа, Эдит встречала его устремленный на нее взгляд, в котором светилась тревога и проглядывало еще что-то, непонятное для молодой женщины. Временами Блэк стал пропадать по вечерам из дому и возвращался поздно ночью, видимо, уставшим и покрытым грязью.
   Он не менял своего обращения с женой, а оставался все таким же скромным, полным уважения и нежной заботливости, каким был с первого дня. Это было хуже всего, что он мог сделать. Молодая женщина спокойно перенесла бы вспышки его гнева, грубости, даже побои, но его медвежьи нежности и слишком подчеркнутое поклонение претили ей. Это преследовало и мучило ее, подобно чересчур пряному и крепкому благоуханию, от которого ничем нельзя отделаться.
   Как-то случилось так, что Сеннет стал бывать очень редко, отвлекаемый делами, а Блэк засел дома, и Эдит видела его возле себя день и ночь, не имея ни одной минуты свободной, чтобы разобраться в себе и решить чего она, собственно, хочет от жизни. Под конец высокая, неуклюжая фигура мужа стала принимать в ее глазах формы чудовищного великана, затемнявшего для нее солнце и мешавшего ей дышать. Иногда, когда он, вдруг поднявшись с кресла, в котором сидел напротив нее, подходил, чтоб опуститься перед ней на колени и поцеловать руку, ей делалось так страшно, что она с большим трудом удерживалась от того, чтобы не закричать и не броситься от него бежать куда глаза глядят.
   В один прекрасный день молодая женщина нечто в этом роде и сделала. Уложив в дорожную сумку несколько необходимых вещей, она, никем не замеченная, выскользнула из дому и прошла в первый попавшийся глухой переулок, где наняла кэб до вокзала континентальной железной дороги. Поезд отходил только через час, и молодой женщине оставалось достаточно времени, чтобы обдумать свой шаг. Денег с собою у нее было мало; что будет она делать, когда они иссякнут? Чем она будет жить? А если даже и найдет чем поддержать свое существование так, чтобы не пришлось лишний раз краснеть за себя, то долго ли она будет таиться от мужа? Рано или поздно, но ведь он отыщет же ее, куда бы она ни запряталась, а тогда что?
   Долго думала Эдит, перебирая в лихорадочно работавшем мозгу все "за" и "против" своего замысла пожить на свободе. Давно было пора запастись билетом на поезд. Но вот прозвучал второй звонок, а молодая женщина все еще сидела неподвижно в темном углу залы первого класса и машинально мешала ложечкой остывший чай. Наконец, как бы разбуженная от сна взглядами шнырявших вокруг и подозрительно на нее посматривавших лакеев, она сразу сорвалась с места, бросила на стол плату за чай, которого не пила, вышла из здания вокзала и отправилась домой.
   Муж как раз в это время был на бирже и не знал об отсутствии жены, так что она еще до его возвращения успела написать длинное письмо Сеннету, которое послала свою горничную сунуть в ближайший почтовый ящик, а потом исчезла и сама. Через неделю Блэк, в свою очередь, получил от нее письмо с кратким уведомлением о том, что она покинула его навсегда. Прочитав это уведомление, Блэк только крепко стиснул зубы и крякнул.
   Прошло еще несколько дней. Сеннет только что вышел по какому-то делу, а Эдит сидела одна в гостиничном номере. Дело происходило в одном из французских приморских городков.
   Молодая женщина сидела спиною к двери, разбираясь в своих вещах. Вдруг за нею отворилась и снова затворилась дверь и по ковру раздались торопливые шаги. Думая, что это вернулся Сеннет, молодая женщина радостно оглянулась, но вместо него увидела... мужа.
   Она испуганно вскочила, не зная, что делать, но Блэк поспешил успокоить ее движением руки. На всей его мешковатой и тяжелой фигуре лежал отпечаток такого достоинства, какого она раньше не замечала.
   - Зачем вы пожаловали сюда? - спросила она, овладев собою.
   - Чтобы вернуть вас домой,- последовал лаконичный ответ.
   - Домой?! - вскричала она.- Да разве вы не знаете...
   - Не знаю и не желаю ничего знать! - резко прервал он ее.- Я требую только, чтобы вы немедленно вернулись в Лондон. Я вас сопровождать не стану. Вы как приехали сюда, так и уедете. В Лондоне все мною устроено, чтобы никто не подозревал правды. Я там больше никогда не покажусь и ничем не буду вас беспокоить. Пользуйтесь возможностью исправить поскорее ошибку... да, да, нашу общую ошибку.
   Эдит молча слушала его. Она не обладала великой натурой, и перспектива наслаждаться счастьем, не платя за него тяжелой ценой, соблазняла ее. Блэк продолжал объяснять, что нисколько не заботится о собственной репутации, что ему совершенно безразлично, будут ли люди хвалить или поносить его. Лишь бы только имя и честь его жены оставались незапятнанными, больше ему ни до чего нет дела. Он устроил ей развод и перевел все свое имущество на нее, а сам намерен удалиться в свой родной город. Объявив себя разорившимся неудачной биржевой игрой, он снова примется за свою прежнюю профессию - мелкое комиссионерство и будет счастлив счастьем единственной женщины, бывшей и остающейся для него дорогой, как святыня, прикоснуться к которой он не считает себя достойным.
   Эдит решила, что, приняв великодушную жертву мужа, она, в сущности, сделает ему своего рода одолжение, так как поможет ему возвыситься в собственных глазах над самим собою. Эта мысль заставила молодую женщину даже улыбнуться! То, что казалось начинающимся как драма, превращалось в комедию с благоприятным исходом для всех действующих лиц.
   Высказав, что ему было нужно, Блэк встал со стула, на который опустился было рядом с женой, и протянул ей руку. Взглянув на него, Эдит заметила что-то особенное в изгибе его губ и сказала:
   - Вам будет лучше без меня. Я принесла вам только беспокойство и...
   - О, если бы дело было в одном беспокойстве! - с горечью воскликнул Блэк.- Для мужчины беспокойство неважно. Но...
   - Что же другое сделала я вам? - спросила молодая женщина, видя, что он замолчал, как бы не решаясь высказаться.
   Глаза Блэка устремились вдаль.
   - Много хорошего говорили мне про жизнь отец, мать и другие, когда я был ребенком,- произнес он глухим голосом.- Я верил им, как религиозные люди верят Евангелию. Когда же я подрос и увидел жизнь собственными глазами, то понял, что меня обманывали в детстве, хотя и с хорошей целью. И я ничему больше не стал верить, ничто не считал святым, ничему не поклонялся. И вдруг...
   Он круто оборвал свою речь, охватил фигуру жены взглядом, вспыхнувшим каким-то особенно ярким огнем и, процедив сквозь зубы "прощайте!", мгновенно исчез.
   Когда вернулся Сеннет, то нашел Эдит стоявшей на коленях и благодарившей Провидение за избавление от "страшного дракона".
  

II

ГРАФИНЯ Н.

  
   Говоря откровенно, я не люблю графини Н. Она не того типа женщина, который может мне нравиться. Не решаюсь высказать, какое именно чувство вызывает во мне графиня: это подействовало бы на нее слишком удручающим образом. Как бы я ни относился к ней в глубине своей души, но не желал бы, чтобы ее спокойствие было нарушено чьим бы то ни было мнением относительно нее, кроме ее собственного.
   Говоря далее по совести, я должен засвидетельствовать ту неоспоримую истину, что для своего супруга графиня Н. представляет идеал жены. Она управляет своим супругом с твердой властностью, хотя и умеряемой справедливостью и добрым намерением. И ее супруг, граф Н., вполне счастлив, потому что он - один из тех сильных телом, но слабых духом, простодушных, добрых и доверчивых людей, которые сами не могут решить даже пустячного вопроса без посторонней помощи. Незавидно положение таких людей, когда они попадают в руки себялюбивых или глупых женщин.
   В молодые годы такие добряки часто становятся жертвами грубых хористок или почтенных матрон того класса, по мерке которого Поп судил весь человеческий род. Если они найдут женщину, которая настолько умна или благородна, чтобы обращаться с ними хорошо, то они всегда и во всем проявляют себя образцовыми мужьями; в противном же случае они хотя и не будут делать скандалов, зато, по примеру недовольных своей хозяйкой кошек, потихоньку найдут себе другую "хозяйку", чтобы в ее обществе отдохнуть душой.
   Граф Н. обожал свою жену и считал себя самым счастливым из всех мужей на свете. До того дня, когда жена овладела им, как своей неотъемлемой собственностью, он находился всецело под властью матери, и умри завтра его жена, он не будет знать, как распорядиться собой до тех пор, пока его старшая дочь и единственная еще незамужняя сестра,- обе взбалмошного характера и страшно себялюбивые, поэтому смертельно ненавидящие друг друга,- не порешат между собой, которой из них быть властительницей графа и его дома.
   К счастью для графа, у его супруги хорошее здоровье и она еще долго будет направлять его наследственный выборный голос на путь общественного добра, своим ясным суждением руководить его политическими выступлениями и с благоразумной осторожностью и расчетливостью управлять его огромными владениями. Высокого роста, мощного сложения, происходящая от целого ряда таких же мощных предков, она заботится о своем собственном поддержании не менее, нежели о всех тех, которые предоставлены судьбою ее попечению. Как-то раз мне пришлось побеседовать с ее домашним врачом, и я узнал от него много интересного об этой замечательной женщине.
   - Лет двадцать тому назад в соседней деревне свирепствовала холера,- говорил врач.- Графиня лишь только узнала об этом, как тотчас же бросила лондонские удовольствия, которые были в самом разгаре, примчалась сюда и с изумительной энергией принялась помогать страждущим. Она не боится никакого труда, никакого дела и за все берется умелыми руками. Она сама переносила больных детей с места на место, просиживала целые ночи одна с умирающими в невозможно спертом и зловонном воздухе и при самой удручающей обстановке. И для всех она находила не только материальную помощь, но и мягкое слово утешения и ободрения. Шесть лет назад у нас была эпидемия оспы, и опять графиня повсюду поспевала с самой деятельной и самоотверженной помощью, причем не только не заразилась, но даже и не прихворнула. Вообще она до сих пор еще ни разу ничем не болела. Я уверен, что она будет выступать на борьбу со здешними эпидемиями еще долго после того, как мои кости истлеют в земле. Да, удивительная женщина. Жаль только, что чересчур властолюбива.
   Доктор засмеялся, и в звуках его смеха мне почудился оттенок некоторого раздражения. Он сам был из тех, которые любят, чтобы их воля почиталась законом, поэтому ему не могла нравиться спокойная манера, с какою графиня гнула под свою волю все окружающее, не исключая и самого доктора с его наукой.
   - А вы знаете историю свадьбы? - немного спустя спросил меня доктор.
   - Какой свадьбы? - в свою очередь, спросил я.- Здешней графини?
   - Да, пожалуй, эту свадьбу можно назвать именно свадьбой графини. Когда я попал сюда, все говорили только об этой свадьбе; но с тех пор утекло много воды и новые события отодвинули на задний план все старое. Теперь здесь стали уж забывать, что графиня Н. когда-то служила в кондитерской.
   - Да не может быть! - воскликнул я, пораженный этим сообщением моего собеседника.
   - А между тем, это - факт,- продолжал доктор.- Да и что тут удивительного? Мало ли даже прямых потомков Вильгельма Завоевателя томится за конторками и прилавками. Тридцать лет тому назад графиня Н. была просто-напросто девицею Мэри Сьювел, дочерью мелкого торговца в Таунтоне. При обычном составе семьи торговля в провинции, хотя и небольшая, может служить вполне достаточным источником дохода для прокормления такой семьи; но отец нынешней графини имел пятнадцать человек детей - семь сыновей и восемь дочерей,- так что едва мог, как говорится, сводить концы с концами. Лишь только Мэри, которая была младшей из дочерей, окончила ученье в каком-то начальном учебном заведении, ей пришлось самой заботиться о себе. Испытав себя в нескольких видах трудовой деятельности, она, наконец, устроилась у своего двоюродного брата, имевшего кондитерскую на Оксфорд-стрит. Должно быть, она была очень хороша в молодости, судя по тому, что и теперь еще считается красивой. А представьте себе ее тогда, когда ее атласная белая кожа была еще свежей и гладкой, кругленькие щечки с ямочками покрывались нежным румянцем, а глаза сияли как звездочки. Разве не прелесть, а?
   Доктор сложил пальцы, изобразил воздушный поцелуй, направив его в пространство, и продолжал:
   - В то время дамы имели обыкновение, в сопровождении кавалеров, заходить в известные часы в кондитерские, чтобы полакомиться за счет своих провожатых пирожным и выпить стаканчик шерри. Представляю себе, как Мэри, в простом, но красиво сидевшем на ней платье с короткими рукавами, позволявшими любоваться ее круглыми ручками, с милою улыбкою на своем прекрасном и скромном лице порхала между мраморными столиками, исполняя требования нарядных дам и их кавалеров.
   Здесь-то впервые и увидел ее граф Н., впрочем, тогда еще просто сын графа, только что вырвавшийся из Оксфорда в лондонский круговорот светской жизни. Он провожал нескольких из своих ближайших родственниц к фотографу, а оттуда - в кондитерскую, расположенную как раз напротив мастерской фотографа, у которого они снялись. Чувствовала ли Мэри Сьювел в лице молодого, робкого и застенчивого аристократа свою судьбу?
   Воспользовавшись передышкой доктора, я заметил:
   - Хвалю графа за то, что он сумел так удачно выбрать себе жену.
   - Ну, едва ли он сам повинен в этом! - воскликнул со смехом рассказчик, закуривая сигару.- Если желаете, я расскажу вам всю эту историю, как сам слышал ее от других, хорошо осведомленных лиц.
   - Пожалуйста, милейший доктор! Это интересно,- попросил я.
   И мой собеседник, усевшись попокойнее в кресле, начал:
   - Молодой лорд, очевидно, сразу подпал под чары прелестной девушки, потому что чуть не ночевал в кондитерской. Он там завтракал, обедал, ужинал и пил чай, не говоря уж о том, какое неимоверное количество пирожного и бутылок шерри уничтожал. Удивляюсь, как только выдерживал его желудок... Впрочем, молодость и душевная приподнятость чего не перенесут... Вероятно, из опасения, как бы его робкое ухаживание за очаровательной прислужницей кондитерской не дошло до ушей его родни, молодой лорд выдавал себя за мистера Джона Робинзона, сына колониального торговца... Едва ли у него при установлении этого инкогнито было дурное намерение,- ведь он никогда не был порочным. Мэри тоже была не из испорченных девушек и не обижалась на ухаживания человека, представлявшегося немногим выше ее по положению. Разумеется, с обеих сторон имелась в виду лишь самая чистая цель - брак, а не что-либо иное, позорное для молодой девушки. Настоящее имя и звание своего обожателя Мэри узнала только в тяжелом для нее объяснении с его матерью, нарочно для того приехавшей в кондитерскую.
   "Я этого не знала, миледи, клянусь Богом, не знала и не подозревала!" - говорила молодая девушка, стоя у окна в гостиной своего хозяина, куда она была вызвана для объяснений с важной посетительницей.
   "Может быть,- холодно произнесла графиня H.- A если бы вы знали или догадывались, что тогда сделали бы?"
   "Не знаю, миледи,- прямодушно ответила девушка.- Знаю только то, что тот, кто оказался вашим сыном, честно сватался ко мне и..."
   "Не будем входить в эти подробности,- так же сухо прервала графиня.- Я здесь не для того, чтобы защищать его, и не говорю, что он поступил хорошо. Мне нужно знать только одно: сколько вы желаете получить за понесенное разочарование?"
   Старая графиня всегда гордилась своей прямотой и практичностью. Она потребовала перо и чернил и, когда то и другое было принесено, достала из ридикюля чековую книжку и приготовилась начертить в ней сумму, какую назначит обманутая в своих лучших чувствах девушка.
   Мне думается, что одним видом своей чековой книжки графиня сделала большой промах. Девушка имела достаточно ума, чтобы понять пропасть, отделяющую лорда от дочери простого торговца, и будь графиня немного потактичнее, дело скорее сложилось бы в ее пользу. Но она мерила весь мир одной меркой - деньгами, забывая о большой разнице в характерах людей, и это оказалось крупной ошибкой с ее стороны. Мэри родилась в западноанглийской полосе, выдвинувшей во времена Дрейка и Фробишера не один десяток твердых духом людей, мужественно защищавших свое побережье, поэтому манипуляции графини с чековой книжкой разожгли в ней буйную кровь предков. За минуту перед тем трепетавшая от смущения и стыда девушка сразу взяла себя в руки, подтянулась и твердым голосом произнесла:
   "Мне очень жаль, миледи, что вы не соблаговолили понять меня".
   "Что вы этим хотите сказать?" - спросила графиня, подняв брови и прищурив глаза.
   "А то, миледи, что я вовсе не чувствую себя разочарованной, как вы изволили выразиться. Ваш сын и я обменялись словом, и если он действительно джентльмен, то сдержит свое слово, как и я сдержу свое".
   Графиня, однако, не растерялась. Она принялась убеждать девушку всеми доводами рассудка, позабыв только о том, что упустила для этого удобное время и что с этого-то, собственно, ей и надо было начать. В длинной и плавной речи старалась нарисовать перед девушкой, какие горестные последствия влекут за собою неравные браки. Мэри слушала молча и спокойно, и графиня на первых порах могла подумать, что эта скромная и недалекая на вид девушка сдастся на ее доводы. Но гордая аристократка ошиблась и в этом отношении: дочь торговца под журчание ее речи только обдумывала план борьбы за свое счастье, и когда мать того, кого она уже считала своим женихом, наконец умолкла, девушка сказала:
   "Сознаю, что по своему происхождению я не ровня вашему сыну, миледи, но все мы, Сьювели, люди переимчивые, и мне вовсе не будет трудно научиться тому, что нужно, знать в высшем обществе. Я уже имела случай присмотреться к нему довольно близко, когда перед поступлением сюда служила камеристкой у одной леди. И я нашла, что там нет ничего такого, чего я не могла бы усвоить... за исключением тех, не в обиду вашей милости будет сказано, недостатков, которыми страдают многие люди высшего общества, но которые лично для себя я нахожу совершенно излишними".
   Пропустив последнее замечание мимо ушей, графиня не без иронии возразила:
   "Ну, нет, моя милая, как и чему вы ни учитесь, все равно общество вас не признает. Не забывайте этого. Прислужница в кондитерской не может быть принята в обществе... Все двери будут перед вами закрыты".
   "А почему же они были открыты для леди Л.? А ведь она была прислужницей в трактире, что еще хуже, чем служить в кондитерской? - смело, хотя и вежливым тоном спросила Мэри.- Герцогиня Л., как я слышала, была простой танцовщицей, а принимают же ее. Мне кажется, что никто из тех, с мнением которых стоить считаться, не стал бы упрекать меня за то, что я родилась не в графской короне".
   "Что вы там ни говорите, но я не могу допустить брака моего сына с вами: вы можете только сгубить его, принизив до своего уровня... А еще говорите, что любите его!" - волновалась графиня, краснея и нервно теребя в руках свою злополучную чековую книжку.
   "Никаких принижений ни с какой стороны не предвидится,- с прежним спокойствием возражала Мэри.- Я действительно горячо люблю вашего сына, миледи, потому что он один из добрейших и честнейших людей, когда-либо встреченных мною. Он настоящий джентльмен не только по рождению, но и по характеру. Однако моя любовь к нему не настолько ослепляет меня, чтобы я не видела и его слабых сторон. Ему необходима жена, способная соблюдать его интересы и твердой рукой вести его дела, чтоб он жил тихой, спокойной и мирной жизнью; ведь только к такой жизни он и приспособлен природой. Такой женой буду ему я. И, поверьте мне, миледи, он никогда не будет иметь повода раскаиваться в своем выборе. Вы можете найти для него жену более подходящую по рождению, богатую и хорошо воспитанную, но никогда вам не найти такой, которая более меня была бы предана ему и способна заменить его в делах".
   Поняв, что тут ничем не возьмешь, графиня встала, спрятала чековую книжку обратно в ридикюль и направилась к двери со словами:
   "Мне кажется, вы страдаете полным отсутствием здравого смысла, моя милая. Я явилась сюда вовсе не для того, чтобы вступать с вами в спор, а для того, чтобы загладить перед вами глупость моего сына. Но раз вы отказываетесь от вознаграждения, то, следовательно, нам и разговаривать больше не о чем. Имейте только в виду, что мой сын никогда не будет игрушкой в ваших руках".
   "Верно, миледи,- подтвердила Мэри, открывая дверь и провожая знатную гостью вниз по лестнице,- я на вашего сына и не смотрю как на игрушку, но и сама не буду ничьей игрушкой. Что же касается будущего, оно в руках Провидения, а оно, думается мне, окажется скорее на моей стороне, чем на вашей".
   Так и расстались столкнувшиеся в первый раз будущие близкие родственницы. Думаю, что Мэри в душе вовсе не была такой самонадеянной, какой старалась казаться в беседе с графиней. Она отлично понимала, что молодой лорд - тот же мягкий воск, из которого твердые руки матери могут слепить любую фигуру, и что у нее самой, бедной девушки, может не хватить сил вырвать его из этих рук.
   Вечером, по окончании служебного дня, Мэри перечитала письма своего поклонника, которые дышали чистейшим пламенным чувством, хотя и отдавали большой умственной незрелостью автора, и долго рассматривала фотографическую карточку, изображавшую красивого молодого человека с большими мечтательными глазами и женственным складом рта; это был портрет нынешнего графа Н. Чем больше молодая девушка вдумывалась в эти письма и вглядывалась в портрет, тем сильнее проникалась уверенностью, что молодой лорд С. (так пока, при жизни своего отца, титуловался ее возлюбленный) любит ее вполне искренно и не способен на обман. Назвавшись же человеком, равным ей по званию, он, наверное, хотел только убедиться, способна ли приглянувшаяся ему девушка полюбить его просто как мужчину, не зная, какая пропасть отделяет его от нее. Быть может, только в момент венчания с ним она и узнала бы, кто он.
   Тщательно все обсудив и взвесив, девушка написала молодому лорду письмо, которое могло бы считаться перлом дипломатического искусства. Мэри предвидела, что это письмо будет прочтено его матерью, в расчете на это и писала. Она ни в чем не упрекала лорда, но не изливала ему своих чувств. Она писала, как девушка, имеющая право предъявлять требования, но не желающая выходить за рамки вежливости. Она просила лорда приехать к ней еще раз для того лишь, чтобы она могла услышать из его собственных уст о его желании взять назад данное ей слово; убеждала его не опасаться, что она намеревается чем-нибудь надоедать ему. "Поверьте,- писала она в заключение,- что моя гордость не позволит мне навязываться вам, и что я слишком уважаю вас, чтобы желать причинить вам хотя малейшую неприятность. Скажите мне лично, что желаете получить обратно данное вами мне слово и вернуть мне то, которое я взамен дала вам, и я тут же, без лишних рассуждений, исполню ваше желание. Мне только нужно знать, что это желание - ваше собственное".
   Графское семейство в это время находилось в городе, и письмо Мэри в тот же день очутилось в руках графини-матери. Прочитав его, она вновь ловко его запечатала и сама отнесла сыну, занимавшему верхний этаж роскошного дома. Сын, прочитав письмо, покраснел и с сыновней почтительностью и деликатностью вручил его обратно матери.
   "Я очень рада,- сказала графиня,- что эта девушка оказывается такой благоразумной. Она вполне стоит того, чтобы мы позаботились об обеспечении ее будущности. Конечно, ехать тебе к ней незачем, но напиши ей или пошли сказать, чтобы она пришла ко мне. Прислуга подумает, что она явилась просить меня о чем-нибудь, и таким образом мы избежим лишних толков и пересудов".
   Графиня-мать совершенно ожила духом, убедившись, что напрасно рисовала себе всякие ужасы вроде возбуждения обманутой девушкой судебного преследования против молодого лорда. Заключив из письма Мэри, что имеет дело с особой вполне скромной, не ищущей скандалов, графиня надеялась, что теперь ей ничего не будет стоить уладить это "глупое" дело и устроить сына так, как ей хотелось.
   Мэри охотно явилась на свидание, назначенное ей сыном графини на половине его матери, и, была проведена в маленькую приемную графини, примыкавшую к обширной библиотеке. Сама графиня встретила ее со снисходительной любезностью и сказала:
   "Мой сын сейчас придет. Он сообщил мне о вашем желании повидаться с ним с целью окончательного выяснения грустного недоразумения, возникшего между ним и вами. Пользуюсь случаем повторить вам, моя милая, что я очень огорчена легкомыслием моего сына и постараюсь чем смогу загладить его. К сожалению, молодые люди не понимают, что их безрассудные шутки могут быть приняты другими всерьез. Меня утешает одно, что вы с вашей приятной наружностью найдете себе и наверное очень скоро, вполне подходящего мужа, и мы поможем вам устроиться!.. У меня даже есть на примете один жених из числа служащих в...
   "Благодарю вас, миледи, но я предпочитаю сама выбрать себе мужа по сердцу",- неожиданно перебила Мэри графиню.
   Гордая леди уже готова была вспыхнуть, и неизвестно, чем бы кончилось это свидание, если бы в эту минуту на сцене не появился виновник. Шепнув ему на ухо несколько слов, графиня удалилась. Мэри взяла стул и поставила его на самой середине комнаты, в равном расстоянии от обеих дверей, имевшихся в этом помещении, и села, а молодой лорд остался стоять, прислонившись к камину. Некоторое время в комнате царила мертвая тишина. Вдруг девушка достала из кармана изящный носовой платок, прижала его к своему лицу и разразилась глухими рыданиями. Этого, должно быть, графиня-мать не предвидела, иначе она едва ли бы согласилась оставить молодых людей одних, с глазу на глаз. Она воображала, что в достаточной мере настроила сына на свой лад и закалила его против всяких "соблазнов", забыв, что самый сильный соблазн для любящего мужчины - безмолвные слезы любимой женщины, чем она и сама в свое время неоднократно пользовалась по отношению к своему супругу.
   Поплакав немного, молодая девушка будто машинально опустила руки с платком на колени, и молодой лорд увидел нечто вроде живой розы, орошенной алмазными каплями росы. Не помня себя от любви и жалости, он подбежал к девушке, бросился перед нею на колени, обвил ее талию руками и принялся уверять девушку в своей неизменной страстной любви и невозможности дальнейшего своего существования без нее, проклиная не только свое лордство, но чуть ли и не родную мать, желавшую лишить его счастья. Будь Мэри такою же увлекающейся особой, она тут же согласилась бы на предложение своего возлюбленного тайно обвенчаться с ним или бежать на континент и там совершить эту церемонию в первом попавшемся прибрежном местечке, где есть церковь. Но мисс Сьювел была особой практичной и отлично понимала, что предстоит немало хлопот, прежде чем найдется священник, который согласился бы обвенчать молодого аристократа с простой девушкой без согласия его родителей, что бегство может окончиться ничем при тщательном наблюдении за сыном графини-матери и что, вообще, молодой человек готов на такие подвиги только под влиянием близости своей возлюбленной, и, наверное, остынет, лишь только очутится под

Категория: Книги | Добавил: Ash (12.11.2012)
Просмотров: 855 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа