Чарская Лидия Алексеевна - Дом шалунов

ебряною чешуею, оно было прекрасно и величаво в этот день.

   При виде озера Карл Карлович точно ожил, торопливо собрал свои удочки, ведерко с червями, сетку для улова и направился к берегу.

   - Карл Карлович, и я с вами! - неожиданно вызвался Витик.

   - Но ты будешь там шалить? - подозрительно покосился на него немец.

   - О, нет, я буду удить! - самым серьезным образом произнес Витик.

   И старый гувернер с маленьким шалуном отправились на берег.

   Авдотья, переставшая бояться телеги с той минуты, как очутилась на земле, решительно заявила, что ей нужен костер для варки обеда.

   - Это уже дело мальчиков! Мальчики, разложите костер Авдотье! - крикнул директор "рыцарям", которые уже успели разбрестись по лесу.

   - Костер! Костер, рыцари! - закричал Алек, находившийся ближе всех к гну Макарову, и первый, схватив несколько больших сучьев, валявшихся во мху, потащил их к тому месту, которое, по его мнению, оказывалось самым подходящим для костра.

   - Ах, что ты делаешь, Алек! Ты можешь себе занозить твою нежную ручку! Ведь ты царь! - и с этими словами Арся Иванов со всех ног кинулся к "царю" и отнял у него хворост.

   - Но я тоже хочу разводить костер! - вспыхнул Алек.

   - Ах, что ты! Что ты? - закричал подоспевший Павлик. - Ты все забываешь, что ты не простой мальчик-пансионер. Ведь ты царь или по крайней мере царевич, кавказский царевич. Мыслимое ли дело, чтобы цари или царевичи разводили костры и носили сучья? Что скажут твои подданные? Посуди сам.

   - Но это весело! - протестовал Алек.

   - Все же для царевича неподходящее занятие! - вставил свое замечание Вова Баринов.

   - Нет, нет, тебе нельзя этим заниматься, - произнес Миля Своин. - Ты будешь только сидеть и смотреть. Мы тебе, Алек, сейчас устроим для этого трон из мха.

   И Миля Своин тут же принялся за работу.

   - Сядь здесь, в тени! Тут не печет солнце! - предложил Дима Вартов, стремительно расчищая Алеку путь.

   - Да, да, посадите в тени нашего драгоценного царя! - вскричало десять голосов. И двое мальчиков, Бобка и Котя, подхватили под руки Алека и усадили его на мох. Остальные с веселым хохотом и криками принялись таскать сучья для костра. Алек с завистью смотрел на общее веселье. Здесь под деревом одному ему было скучно и неудобно. Комары досаждали нестерпимо, муравьи ползали по рукам и ногам, кусая больнее комаров; искусанные руки "царя" покрылись красными пятнами. Мальчики между тем сложили хворост в кучу и зажгли его. Костер запылал. Шалуны сняли сапоги и стали прыгать через пламя. Этого зрелища Алек выдержать равнодушно уже не мог. Он быстро разулся, отшвырнул сапоги и носки в сторону и в две минуты уже был около костра.

   - О, Господи! Царь - и вдруг без сапог! Алек, ты простудишь твои драгоценные царские ножки! - почти в ужасе вскричал, подскакивая к Алеку, Бобка Ящуйко.

   Бац!

   Этого Бобка уж никак не ожидал.

   "Царь" дал ему порядочного таки шлепка. Глаза Алека горели. Бобка Ящуйко рассвирепел, в свою очередь поднял руку, чтобы дать Алеку сдачи, но рука внезапно опустилась, и он произнес, наклоняя почтительно голову:

   - Так как ты, Алек, царь, то я, конечно, не имею права с тобой драться и мирно покоряюсь.

   Алек, который рассердился еще больше за то, что Бобка не отдал ему удара. что считалось уже совсем позорным у "рыцарей", сердито вскричал:

   - Прочь с дороги и пусти меня к костру, говорю я тебе!

   Бобка покорно стушевался. Но тут между Алеком и костром выросла целая стена других мальчуганов.

   - Нельзя! ведь ты царь!

   - Это опасно для твоего царского здоровья!

   - Бей нас всех, но к костру мы тебя не пустим!

   - Мы проводим тебя опять на трон!

   - Что-о-о! На трон! Ни за что в мире! - закричал Алек так громко, что Авдотья, хлопотавшая возле чая, от неожиданности и перепуга чуть не упала прямо на кипящий самовар.

   - Не пойду на трон, потому что не хочу быть царем больше! Пусть этот лес будет свидетелем, что с этого дня Алек Хорвадзе не царь больше, а простой, совсем простой Алек. У меня нет больше царства, около Кутаиса нет дворца, нет баранов, ничего нет! Слышите, ничего нет, говорю я вам!.. Если все маленькие цари так несчастны, что не могут бегать, играть, не могут подраться в свое удовольствие, так где же тут счастье?! Не хочу и я быть царем! И первого, кто меня назовет еще раз царем или царевичем, я вздую так, что он долго будет помнить... А теперь место мне! Дайте отвести душу и попрыгать как следует! А то того и гляди - погаснет пламя...

   И проговорив все это, Алек отошел немного, громко "ухнул", и в один миг, смеющийся и веселый, перескочил костер. Павлик Стоянов вскочил на ближайший пень и, как настоящий поэт, прочитал стихотворение, сочиненное им в честь Алека:

   - Ура! Да здравствует наш Алек! - заключил веселым хохотом маленький проказник.

  

  

   - Тс! Тс! Тише! Тише! Чего вы расшумелись! Хохочут и не подозревают, что около них происходит! Вот глупые-то мальчуганы!

   Витик Зон с таинственным, многозначительным видом появился среди "рыцарей". Щеки Витика горели румянцем, голубые глаза лукаво искрились. По всему виду мальчика было заметно, что шалун снова готов выкинуть одну из своих удивительных "штучек".

   Мальчики в один миг окружили его.

   - Что такое? Что ты еще выдумал? Что такое около нас происходит? - тормошили они Витика со всех сторон.

   - Тс! Тс! Тс! - погрозил он на них пальцем с самым таинственным видом. - Во-первых, Кар-Кар удит рыбу...

   Мальчики расхохотались.

   - Ты нас морочишь, Витик! - зашумели они, - что за важность, подумаешь, что Кар-Кар удит рыбу!

   - Во-вторых, он... уснул! - нисколько не обращая на них внимания, продолжал Витик.

   - Ну и что же!

   - И в-третьих, рыба клюет... - торжествующе заключил Витик.

   - А! О! А! Ага! Угу! Вот так штука! - вырвалось разом на разные голоса из уст двадцати мальчуганов.

   - Уснул, а рыба клюет? Вот это совсем особого рода дело! Надо бежать его будить! - зашумели шалуны.

   И Алек Хорвадзе первый козликом запрыгал по направлению к берегу.

   За ним побежали и остальные. Павлик Стоянов преблагополучно стал на голову и прошелся на руках впереди всей маленькой толпы к общему удовольствию шалунов.

   Вот и берег. На берегу сидит Кар-Кар. Его шляпа сдвинулась на затылок. Удочка зажата в правой руке. Левая покоится на груди. Он спит так сладко и крепко под легкий шум озера, как наверное не спал никогда в своей собственной постели.

   Громкий храп его разносится далеко по лесу. Очки сползли на самый кончик носа, и поэтому лицо у Карла Карловича такое, точно он чему-то удивлен.

   В один миг мальчики окружают его.

   - Карл-Карлович, смотрите, ваша шляпа упадет в воду! - кричит Витик в самое ухо немца.

   - Карл Карлович, ваши очки скоро собирается утащить щука! - задыхаясь от смеха, вторит ему Павлуша.

   - Карл Карлович, у вас рыба клюет! - визжит Бобка Ящуйко самым отчаянным образом.

   Карл Карлович открывает заспанные глаза и бессмысленно минуту, другую смотрит на шалунов, потом быстро поднимает руку к голове.

   Слава Богу - шляпа на голове.

   Щупает нос.

   И очки на месте.

   Тогда он строго грозит пальцем маленьким проказникам.

   - Рыба же! Вам говорят рыба клюет! - вопит Арся Иванов на всю окрестность, точно на поверхности озера появилась настоящая акула.

   Тогда Карл Карлович точно оживает. Сна как не бывало. Действительно, рыба клюет и дергает удочку у него давно.

   Со счастливым, радостным лицом Карл Карлович осторожно поднимает удилище от воды... И...

   О! О! О! как тяжело! Рыба очевидно попалась не из мелких. Удочка гнется. Карл Карлович торжествует. Все в нем сияет: и красное, лоснящееся лицо, и нос с очками, и парик с дырочкой.

   Удочка еще чуточку поднялась над водою...

   Раз!

   Наконец-то!

   Карл Карлович очень близорук и поэтому не может рассмотреть сразу, что за рыба поднимается над поверхностью воды.

   А рыба эта престранная. Тонкая, вроде угря, и длинная-предлинная. Кар-Кар изумлен. Ему еще ни разу не приходилось видеть такой странной рыбы. Она совсем не трепещет на крючке и не играет чешуею на солнце. Удивительно странная рыба. Тусклая какая-то и по крайней мере в два аршина длиной.

   О!!!

   Наконец она подле него на песке. Карл Карлович наклоняется над нею, не решаясь однако взять ее в руки. И вдруг откидывается назад, зажимая себе нос обеими руками. Вот так запах! Нет сил вынести близкое соседство подобной рыбы!..

   Но Карл Карлович все же имеет мужество еще раз наклониться над странным уловом. И вдруг лицо его багровеет от гнева. Теперь он понял все!

   Перед ним лежит селедка и не одна, а целых шесть не живых, а вычищенных селедок, при чем хвост одной втиснут в голову другой. И так все шесть, гуськом... Они лежат длинной змеею перед глазами злосчастного рыболова, издавая ужасное зловоние...

   Возмущенный Карл Карлович вспоминает, что за сегодняшним завтраком почти никто не ел селедок и что селедки куда то исчезли как по волшебству... Вспоминает еще и то, что во время сборов на пикник карман у Витика как то топорщился и от Витика пахло именно совсем так же, как пахнут сейчас эти селедки. Значит, все это штука Витика! И разгневанный Карл Карлович бросается к Витику и больно схватывает его за ухо. Попавшемуся проказнику плохо пришлось бы наверное, если бы в эту минуту не показалась бегущая к берегу со всех ног Женя. Лицо у Жени было взволновано. Глаза испуганы на смерть.

   Она ураганом ворвалась в толпу мальчиков, во все горло крича:

   - Где Котя? Вы не видели Котю?

   Мальчики в недоумении переглядываются. В самом деле, где же он, Котя?

   И лица у них становятся такими же испуганными, как и у самой Жени.

   Теперь поднялась уже настоящая суматоха. Все стали вспоминать, где и кто видел Котю последним.

   - Он был, когда складывали костер! - произнес уверенно Алек.

   - Но когда мы бежали к берегу, его не было уже с нами! - уныло вторил ему Павлик.

   - Да, его не было с нами! - еще печальнее произнес Витик, который особенно привязался к общему любимцу с тех пор, как тот так великодушно выручил его.

   - Котя! Ау! Ау! Котя! - пронеслось громкой перекатной волной по опушке леса.

   - Ау! Ау! Ау! Откликнись, Котя! - задрожали, зазвенели детские голоса.

   - Ау! Ау! - присоединились к ним и крики взрослых.

   Но никто не откликался.

   Только старые дубы и клены неумолчно шумели, да веселые пичужки звонко перекликались в кустах...

   - Ау!Ау!

   - Ау!

   Громко несется по лесу этот крик.

   Но тот, кому нужно во что бы то ни стало услышать это "ау", его не слышит.

   Котя быстрым шагом идет все вперед и вперед. Мальчик сам хорошо не помнит, как он отделился от всех, как углубился в чащу. Его фуражка полна грибов, карманы - ягод. На душе у Коти сладко и легко. Давно он не чувствовал себя так, как сейчас. Это светлое, радостное настроение продолжается с той минуты, как он почувствовал себя среди огромных великанов-деревьев, среди веселых пичужек, букашек, грибов и ягод, которыми кишмя кишит лес.

   Надо быть самому крестьянским мальчиком, чтобы понять то настроение, которое охватило Котю. Хорошо ему жилось в пансионе, начальство и товарищи любили его, он чувствовал себя там, как дома, но... в лесу, на воле, было еще лучше, еще радостнее!..

   И он торопился насладиться этой радостью, погулять в волю, чтобы вернуться вовремя к обеду к месту, где расположились его друзья.

   Бодрый и веселый, легко подпрыгивая на ходу, он перебегал от гриба к грибу, от ягодки к ягодке. Когда картуз его был уже полон ими, Котя перестал собирать грибы, пошел тише и затянул песенку. Песенка была все та же, далеко не крестьянская песенка, которая неведомо откуда и как запомнилась Коте:

   Эту песенку Котя как то запел в пансионе. И тогда мальчики окружили его и забросали вопросами:

   - Откуда ты знаешь такую прелесть?

   - Это совсем не деревенские слова, не деревенская песня!

   - Где ты ее слышал?

   Но Котя не мог сказать, где он слышал песню, а так как мальчики не переставали расспрашивать его о ней, то он и перестал петь ее в пансионе. Зато здесь, в лесу, он затянул ее с особенным наслаждением. Здесь он был один. Никто не мешал ему. Котя шел и пел, а в его мыслях мелькала та странная, прекрасная, с белыми, мягкими руками женщина, которая всегда появлялась перед ним, как только он начинал свою песенку или погружался в свои мечты...

   Довольный и радостный, он шел все вперед и вперед, не замечая, как деревья в лесу становились чаще и чаще... Стало как-то темнее сразу... Лес заметно загустел...

   - Ну, баста! Пора обратно! - произнес Котя, заметив вдруг, что зашел слишком далеко. - Поверну назад. Может костер еще горит и по дыму найду к нему дорогу.

   И он взглянул по тому направлению, где должен был, по его мнению, показаться над деревьями дымок костра.

   Но дымка нигде не было видно. Не находил Котя и тропинки, по которой он забрел сюда. Одна только чаща теснилась кругом. Огромные деревья уходили в небо. Птицы замолкли. Начинало темнеть. Вечер подкрадывался незаметно.

   Легкая дрожь пробежала по телу Коти. Он бросился направо.

   Темная чаща неприветливо встретила его колючими сучьями. Тогда он направился налево.

   Та же густая, непроходимая чаща, безмолвная и угрожающая.

   Рванулся вперед...

   Все то же.

   Тогда мальчик в ужасе понял, что он заблудился.

   Холодом повеяло на него от темных жутких деревьев. Холодом повеяло в самое сердце.

   В отчаянии схватился за голову и дико вскрикнул на весь лес:

   - Сюда! Ко мне! Скорее! И чутко прислушался.

   Где-то хрустнула ветка... Потом другая... Еще и еще захрустело что-то уже ближе, яснее...

   Кто-то точно прокладывал себе дорогу, хрустя хворостом под ногами.

   - Сюда! Ко мне, здесь я! - еще громче закричал Котя, надеясь увидеть кого-либо из мальчиков, гувернеров, или Степаныча.

   Сухой лист зашуршал совсем близко под чьими-то ногами. Котя уже решил, что к нему подоспевала помощь.

   Полный радостного волнения, он рванулся вперед навстречу еще невидимому другу. Кусты быстро раздвинулись под сильными руками и... Котя дико, испуганно вскрикнул, выронил из рук картуз с грибами и отпрянул в сторону...

  

  

   Перед ним был дядя Михей. Его маленькие глазки горели злобною радостью, рыжие усы щетинились, рот кривился злорадною усмешкой. В два прыжка он очутился подле мальчика и, крепко схватив его за плечи, зашипел змеею в самое ухо Коти:

   - Ага! Наконец-то ты мне попался, голубчик! Наконец-то удалось схапать тебя!.. Давно я выслеживаю тебя, ангельчик! Спасибо доброму человеку, сказал про бумажку, которая обозначала, где мне искать тебя!.. Наш Лесовский грамотей прочел, пришел и сказал мне, что в Дубках ты... Вот и опять свиделись... Небось, не рад, поди? А и впрямь, что радоваться!.. Теперь я тебя, голубчика, взаперти держать буду, в конуре собачьей, голодом морить... Бить буду кажинный день по два раза... Искалечу тебя, чтобы ты не убег в другой раз! А теперь ступай за мной... И гляди ты у меня... Бежать не моги... Забью до смерти, коли поймаю!

   И все еще цепко держа за руку Котю, чуть передвигающего ноги от ужаса, волнения и усталости, Михей поволок его за собою.

   Холод охватил душу мальчика. Сердце его сжалось точно в тисках. Он чувствовал, что Михей исполнит свою угрозу, что от этого жестокого, бессердечного человека пощады ждать нельзя. Живым из его рук теперь не вырваться, - с тоскою и болью подумал Котя. И тут же вспомнил милых товарищей, доброго Макаку, проказницу Женю и того злого мальчика, из-за которого ему теперь приходится снова попасть в страшные руки дяди Михея.

   И вот в его мыслях промелькнуло то, что ожидало его в деревне: голод, заключение, побои, истязания. Новым ужасом наполнилось бедное сердечко Коти.

   "Нет! Нет! Лучше умереть в лесу голодной смертью, нежели оставаться в руках своего мучителя! - вихрем пронеслось в его голове и, не помня себя, он неожиданно наклонился к державшей его крепко руке Михея и, прежде чем тот успел опомниться, изо всех сил укусил его за палец.

   Михей громко вскрикнул от боли и выпустил руку Коти... Этого только и надо было мальчику.

   Он рванулся вперед... и помчался стрелою через кусты и сучья, через самую чащу, едва чувствуя ноги под собою.

   С диким, бешеным криком Михей понесся за ним.

  

   Котя бежал с такой быстротой, на которую способен только человек, за плечами которого смертельная опасность. Но и Михей не отставал от него ни на шаг. Взрослый человек гнался за маленьким человечком, желая во что бы то ни стало нагнать его и жестоко отомстить за все. Оба бегущие не обращали внимания на то, что встречные сучья деревьев рвали на них одежду, царапали им лица, кололи ноги. Кровь ручьем текла по щекам обоих, но ни Михей, ни Котя не замечали её. Вот-вот, казалось, сейчас протянется рука Михея и схватит мальчика... Но прыжок, другой, и снова - уже вне опасности Котя... Расстояние между беглецом и его преследователем становится то больше, то меньше. Вот оно увеличилось снова... вот уменьшилось...

   - Стой, Миколка! Если жив остаться хочешь, тебе говорят, стой! - слышится уже близко, совсем близко за плечами Коти.

   Мальчик значительно устал и ослабел теперь. Силы совсем ему изменяют. Ноги отказываются служить. Михей уже близко, близко за его плечами. Вот горячее дыхание обдает уже Котю, рука протягивается, цепкие пальцы хватают за рукав...

   - Ох!

   Не то стон, не то вопль раздается за плечами беглеца... И что-то тяжелое грузно падает на землю позади мальчика... Это упал Михей, не разглядев в наступивших сумерках глубокую канаву...

   Котя облегченно переводит дух, легко перескакивает канаву и быстро исчезает за деревьями. В ту же минуту радостный крик вырывается из груди мальчика... Деревья значительно поредели... Вон и опушка леса... На опушке слабо тлеет костер, вокруг костра мелькают большие и маленькие тени. Вон кто-то бежит от костра, смешно размахивая руками. Это Витик. Котя сразу узнал подвижную фигурку своего первого приятеля.

   - Витик!

   - Котя!

   И мальчики радостно падают в объятия друг друга.

  

   Александр Васильевич Макаров, узнав обо всем случившемся с Котей, строго-настрого приказал всем мальчикам не оставлять его одного. Добрый директор пансиона боялся, чтобы снова не появился Михей и не утащил, чего доброго, Котю.

   Маленькие пансионеры с удовольствием исполнили это желание своего директора. "Сторожить" Котю являлось очень приятною обязанностью для них всех. Котю любили все, за исключением Гоги и Никса, завидовавших "мужичонку", как оба они презрительно называли мальчика. Но с Гогой и Никсом не очень то считались. Помня их предательский поступок с Котей, маленькие пансионеры по-прежнему чуждались и сторонились обоих мальчиков. Каждый знал отлично, что если бы не они, Михей ни за что не догадался бы, где находится его маленький приемыш.

   Итак, за Котей следили, не оставляя его ни на минуту одного. Боялись Михея и говорили о нем постоянно. Михей являлся каким-то сказочным чудовищем, которое могло появиться внезапно и украсть прекрасного принца. Поэтому "рыцари" решили сторожить своего принца. Днем всегда кто-нибудь ходил по пятам его, а ночью в спальню брали Кудлашку, чтобы она своим лаем успела возвестить о приближающейся опасности.

   Прошла неделя, а Михей не появлялся. Мало-помалу о нем стали забывать. К тому же время каникул прошло, и с 16-го августа начались серьезные уроки у пансионеров. Лето проходило и снова наступили зимние занятия. На этот год класс пансионеров увеличился двумя новыми учениками: Греня и Котя стали заниматься вместе с прочими детьми. Сам Александр Васильевич давал урок мальчикам. Из соседнего села два раза в неделю приезжал священник учить их Закону Божию, а Кар-Кар и Жираф обучали их языкам.

   Котя, выучившийся с Макакой за лето грамоте, мог тоже сидеть в классе вместе с прочими и учиться всему тому, чему учили его маленьких друзей. Даже по-французски и по-немецки ему велено было заниматься заодно с остальными, потому что мальчик оказывал ко всему удивительные способности.

   - Совсем особенный он какой-то! - говорил про него Александр Васильевич, указывая своим помощникам на красивую белокурую головенку недавнего деревенского пастушка, прилежно склонившуюся над книгой.

   Действительно, Котя был совсем особенный мальчик, потому что способности у него были удивительные. Он запоминал все свободно и легко. Науки давались ему просто, без усилий. За два месяца своего пребывания в пансионе господина Макарова он отучился постепенно и от своих деревенских выражений. Он не говорил теперь ни "ладно", ни "эвона" и ничем не отличался от своих товарищей.

   Загар постепенно сходил с его лица... Простая, но изящная курточка куда более подходила к нему, нежели деревенская рубашка и кафтан. Теперь, тщательно одетый, умытый и причесанный, он выглядел настоящим красавцем.

   Прошла еще неделя. Наступили теплые дни "бабьего лета"; в саду поспели яблоки, груши. И дети окончательно позабыли про "страшного дядю" Михея.

   Часы уроков еще увеличились, а свободное время сократилось. Надо было учиться и учиться, чтобы получить хорошие отметки к Рождеству. Мальчикам было уже не до Михея. Они были уверены, что он не посмеет заглянуть сюда. К тому же в пансионской жизни случилось событие, заставившее обратить совсем в иную сторону мысли детей: в пансионском мирке появилось новое страшилище.

   Александр Васильевич, как хороший хозяин, решил, что на зиму пора запасаться мясом. Мясо получалось в их глуши довольно трудно, а зимою так и совсем нельзя было его получить. Поэтому надо было сделать с осени мясные запасы. Для этой цели директор пансиона купил быка, настоящего живого быка. Бык был огромный, с налившимися кровью глазами и с огромными рогами. Он казался очень страшным, и соседние крестьяне продали его хозяину Дубков потому только, что бык был какой то дикий и они страшились его рогов. Про быка ходили слухи, что он уже забодал пастуха и двух подпасков. Когда его притащили связанного в телеге, дети с любопытством окружили быка. Всем было чрезвычайно интересно взглянуть на страшное чудовище. Крестьяне, привезшие его, насилу втащили быка в сараи и один из них, наскоро перерубив веревки, стягивавшие ноги свирепого животного, с быстротою молнии выскочил из хлева.

   Бык заревел на вес хутор и заметался разъяренный по всему сараю.

   Дверь сарая, стены и крыша, - все затряслось и задрожало под его страшными ударами.

   Даже самые храбрые из мальчиков попятились назад, слыша дикое завывание рогатого пленника и его бешеные прыжки по сараю.

   - Быка надо заколоть как можно скорее! - произнес опасливо Александр Васильевич, прислушиваясь к его дикому вою, - а то, того и гляди, наделает он бед!

   - Вот уж не дело, - неожиданно выразила свое мнение Авдотья. - Где ж в нем мясо-то, в быке-то!.. Кожа одна да кости. Пущай откормится с недельку, другую... а потом и заколем в добрый час.

   Решено было, что быка надо откормить и крепко-накрепко запереть дверь сарая.

   Мальчики нехотя разошлись со скотного двора, когда их позвали учиться. Страшный бык вытеснил все остальные мысли из детских умов. О быке только и думали, и говорили.

   Проказник Витик, проснувшись на следующее утро, пресерьезно уверял товарищей, что видел даже быка во сне, и что голова у быка была наполовину Авдотьина, наполовину Кар-Кара...

  

  

   Был вечер. На дворе стояла теплая, совсем не осенняя ночь, хотя был порядочный ветер, и деревья жалобно поскрипывали вокруг дома. Мальчики приготовили уроки и теперь все уселись около огромного кресла, в котором обыкновенно сидел Карл Карлович, и в котором теперь преважно развалился Павлик с очками Карла Карловича на носу и в его парике с дыркой - на голове.

   Старый гувернер имел неосторожность расстаться с этими принадлежностями во время сна и, разумеется, и парик, и очки очутились в руках проказника. Жираф же углубился в чтение какой то книги у себя в комнате, а за мальчиками оставили присматривать Степаныча.

   Павлик, в парике и очках, представлял Кар-Кара. подражая всем движениям и манерам старика-немца.

   - Лягашка... потайте самофар... Фам говорят, лягашка! - выкрикивал он, безбожно коверкая слова.

   Мальчики неистово хохотали.

   Но наконец эта затея наскучила им.

   - Павлик, расскажи нам что-нибудь страшное, ты так умеешь хорошо рассказывать, - тоненьким голоском попросил Миля Своин, ужасно любивший все таинственное.

   - А ты не заревешь со страху? Ведь ты порядочный трусишка в душе, - прищурился на него Павлик. - Помнишь, как тогда, прошлой зимой?

   Миля покраснел и замотал головою.

   - Расскажи! Расскажи нам что-нибудь страшное, Павлик! Хоть бы про черный дом, - хором запросили мальчики.

   - Да ведь вы сто раз слышали про черный дом! - отнекивался Павлик.

   - Не все, не все. Котя и Греня не слышали, а мы еще раз с удовольствием послушаем, - не унимались они.

   Павлик поломался еще для пущей важности, хотя видно было, что ему самому хотелось до смерти рассказать про черный дом.

   Мальчики пристали настойчивее.

   - Расскажи! Пожалуйста расскажи, Павлик! Кто-то полез в карман, вытащил оттуда леденец и протянул его Павлику.

   Вова Баринов тоже порылся у себя в кармане, и через минуту на коленях Павлика появился ручной мышонок.

   - Дарю тебе его, если ты расскажешь, - объявил торжественно Вова.

   - Как? А тебе-то? - даже подскочив от такой щедрости приятеля, спросил Павлик.

   - У меня другой в запасе найдется!

   И сияющий Вова, порывшись опять в кармане, вытащил из него другого такого же мышонка.

   Теперь кто-то из мальчиков положил на колени Павлика старый сломанный перочинный нож, кто-то обглоданную ручку и петушиное перо.

   Перед такими роскошными подарками Павлик устоять уже не мог. Он живо наполнил ими свой собственный карман, крякнул, откашлялся и приготовился начинать рассказ.

   Зашумели стулья, зашуршали ноги. Мальчики придвинулись к рассказчику и устремили на него горящие вниманием глазенки.

   Кое-кто покосился на открытую дверь неосвещенной столовой, откуда глядела темная мгла, казавшаяся таинственной и страшной.

   На дворе сильнее заскрипели деревья... Где-то стукнула калитка... В саду завыла Кудлашка... Тихо завизжала на ржавых петлях балконная дверь... Но мальчики ничего этого не слыхали. Они все с головою ушли в то, что им должен был рассказывать Павлик...

   - И вот, братцы мои, - начал тот, - стоял этот черный дом на самом краю города. Ставни его были заколочены постоянно, двери тоже. Крыльцо поросло мохом и травой... Соседи знали, что в черном доме никто не живет лет пятьдесят или сто по крайней мере. Черного дома страшно боялись. Уж очень он был черный, таинственный и угрюмый. Его обходили за версту и страшились поздно вечером глядеть в его сторону, как вдруг...

   Миля Своин тихо прошептал "ай" и вскарабкался на стул с ногами. На него зашикали и замахали руками. Сидевший с ним рядом Бобка дал ему щелчок по носу. На этот раз мальчик не обиделся, и Павлик снова продолжал свой рассказ:

   - Как вдруг в черном доме появился огонек. Он был виден в узенькую щелочку между ставень и перебегал временами от окна к окну. Люди, жившие вокруг черного дома, очень взволновались, стали наблюдать за огоньком, который появлялся каждую ночь и исчезал с рассветом. На? шлись смельчаки, которые во что бы то ни стало решили пойти и узнать, что это был за огонек. Самым храбрым в этом городке считался молодой слесарь Иван. Он и объявил соседям, что в эту же ночь отправится в черный дом узнать в чем дело. И вот Иван, когда на городской башне пробило ровно полночь, взял топор и отправился. Огонек давно уже перебегал от окна к окну, яркой полоской света мелькая между ставнями. Иван храбро вошел на крыльцо и ударом топора разрубил дверь. Потом вошел в сени. Но странное дело! Лишь только он перешагнул порог соседней комнаты, как огонек исчез, и он очутился в полной темноте...

   Тут Павлик остановился.

   Глаза всех мальчиков, как по команде, уставились в темноту, глядевшую из столовой. Тонкий детский слух уловил легкий шум, доносившийся оттуда. Точно кто крался в темноте и чуть слышно шаркал ногами.

  

   - Ай! - не своим голосом взвизгнул Миля Своин и схватился дрожащими руками за курточку Павлика. В ту же минуту шарканье раздалось явственнее, слышнее и перед изумленными мальчиками появилась незнакомая, коренастая фигура чужого мужика с рыжими, щетинистыми усами, злым, бегающим взглядом и дубинкой в руке.

   - Дядя Михей! - вырвалось помимо воли из груди Коти, который побледнел, как смерть, и первый вскочил со своего места.

   - Он самый, голубчик мой! - злобно усмехаясь, отвечал грубым голосом усатый мужик. - Пришел за тобою, сыночек! Небось, не чаял, не ждал, что осмелюсь я нагрянуть сюды! Видишь, не струсил... Пришел за тобою, красавчик мой писаный!

   Собирайся в путь-дороженьку... Да поторапливайся, дружочек мой!

   Михей старался говорить ласково, но глаза его так и сверкали из-под нависших бровей, а лицо приняло угрюмое, свирепое выражение.

   Мальчики с ужасом смотрели на страшного мужика, не смея произнести ни слова.

   И только когда Михей схватил за руку Котю и грубо потащил его за собою, Алек Хорвадзе опомнился первый.

   - Александра Васильевича сюда! Котю уводят! Не давайте его, пока я не приведу господина Макарова! - неистово крикнул он и со всех ног кинулся из комнаты. Но директора звать было не нужно. Услышав отчаянный крик, директор уже бежал в классную узнать, что случилось.

   Каково же было изумление Александра Васильевича, когда он увидел страшного рыжего мужика, державшего за руку Котю.

   - Вы Михей? - сразу догадался г. Макаров.

   - Так точно, барин! - отвечал тот и, дерзко заглянув в лицо Александра Васильевича, спросил в свою очередь: - а вы господин Макаров будете, тот самый, что укрывает беглых ребят?

   Директор вспыхнул, но сдержался, чтобы не повредить какънибудь Коте, и ответил насколько мог спокойно:

   - Беглых ребят я не скрываю, а что в пансион принимаю бездомных сирот, это верно!

   - Ха, ха, ха, ха! - грубо расхохотался Михей, - вот так бездомный сирота! Да ведь малец этот, - и он грубо ткнул пальцем в Котю, - убёг от меня, потому как не хотел больше работать. И что я буду без него? Состарюсь, кто кормить меня, поить станет? Что ж я даром, штоли, после родителей евоных призрел парнишку, а? Приютил я сиротку, чтобы иметь опору под старость, а вы его к себе утянули! Эва, ловко!

   И Михей снова грубо захохотал.

   - Но что же вы теперь с ним делать хотите? - в волнении спросил директор свирепого мужика.

   - А уж это мое дело и вас это, барин, не касается! - грубо отрезал тот, - а только у меня есть на то полное право взять Миколку, потому бумага у меня такая от самого господина пристава дадена, что значит мой он, Миколка, вроде сына. Вот и бумага эта...

   И трясущейся рукой Михей полез за пазуху, вытащил оттуда вчетверо сложенную засаленную бумажонку и подал ее господину Макарову. Тот быстро пробежал ее глазами и когда прочел до конца, то лицо его приняло печальное, убитое выражение.

   - Послушайте, Михей, - произнес, насколько мог кротко, Александр Васильевич, -Может быть... вы нуждаетесь... скажите прямо... я вам денег дам... Заплачу... сколько надо... а только... оставьте нам мальчика... Прошу вас... Мы его так все полюбили... Он особенный мальчик, умница... хороший такой... И учится отлично... Я его в люди выведу... Право, отдайте нам его, Михей...

   Но рыжий мужик упрямо закачал головой.

   - И не проси! Все едино не отдам, барин! - резко оборвал он директора и, быстро повернувшись к бледному, как мрамор, Коте, скомандовал: - Ну, чего глаза выпучил-то! Ступай вперед, тебе говорят!

   Котя покорно шагнул к двери, понурив голову.Его глаза блеснули слезой. Он понял одно: если он ослушается Михея, то директор, чего доброго, получит какие-либо неприятности от этого грубого мужика. И, тихий, подавленный, Котя приблизился к своему благодетелю и чуть слышно произнес:

   - Прощайте, Александр Васильевич! Спасибо вам за все!

   Слезы брызнули из глаз добряка Макаки.

   - Как, уже? Вы его уводите от нас, Михей? - произнес он уныло и прижал к груди мальчика.

   - А то неужто же еще нам здесь канителиться, барин? - произнес насмешливо Михей. - Ну, ну, пошевеливайся, малец, - прибавил он, обращаясь к Коте, и грубо толкнул его к дверям.

   Но тут уже мальчики тесною стеною окружили своего любимца. Один крепко обнимал его, другой спешно пожимал руку, третий шептал ему на ухо слова утешения, ласки.

   Вова Баринов вынул из кармана свое последнее сокровище: второго ручного мышонка, и переложил его в карман Коти. Арся Иванов сунул в другой его карман свой любимый игрушечный пистолет, который стрелял совсем как настоящий. Рыцари крепились, чтобы не разрыдаться. Сам директор догнал Котю у входных дверей и, сунув ему в карман два золотых, спешно вынутых из кошелька, тихо шепнул на ушко мальчику:

   - Не отчаивайся, мой милый! Я поеду к губернатору и добьюсь у него разрешения вернуть тебя сюда снова!

   Котя не отвечал ни слова. Бедный мальчик точно окаменел в последнюю минуту расставанья со своими друзьями. Все носилось перед ним как во сне. Мелькали в последний раз милые лица: добрый Макака, Карл Карлович (внезапно проснувшийся и вышедший на шум в ночном колпаке, потому что его парик был унесен Павликом) и Жираф, громко ругавший на странном, коверканном русском языке "этот отвратительная, злая Михейка", и славные лица товарищей с затуманенными от слез глазами, смотревшими на него, и злое, торжествующее лицо Гоги Владина, настоящего виновника его несчастья, и полные щеки старой кухарки, любившей Котю...

   Все, казалось, было кончено для бедного маленького Коти: и его новая счастливая жизнь среди ласковых людей, и его новое детское счастье, только что засиявшее для него, и вся коротенькая радость, с которою он только что познакомился за последние два месяца жизни. И при одной мысли о том, что его ждало впереди, мальчик вздрогнул.

   Точно тяжелый сон снился Коте. Сквозь этот сон он пожал еще раз от души милые ручонки своих друзей, гувернеров и директора, шептавших ему добрые, ласковые слова на прощанье и, пошатываясь от волнения, спустился на крыльцо следом за Михеем.

   В саду с громким лаем к нему кинулась Кудлашка. Она тоже точно почувствовала горе своего маленького хозяина, потом тихо завизжала, точно жалуясь на что-то, и, уныло опустив голову, поплелась за Котей и Михеем.

  

  

   - Всё кончено! - произнес печально Витик по возвращении с крыльца, до которого мальчики провожали Котю, и глухо зарыдал на всю комнату.

   - Страшно подумать, что мы никогда не увидим его больше! - и большой Павлик невольно присоединил свои слезы к слезам товарищей.

   - Теперь 8 часов. До Лесовки верст двадцать. К утру он уже будет там! - тихо всхлипывая, произнес Арся.

   - Да. И этот изверг Михей может быть забьет его до смерти! - дрожащим голосом произнес. Вова.

   - А все этот негодный Владин! - вскричал Бобка Яшуйко и, подскочив к Гоге, спокойно сидевшему со своим другом-графчиком в дальнем углу комнаты, в стороне от всех, закричал ему в лицо; весь дрожа от ярости:

   - Все из-за тебя! Я ненавижу тебя! Мы все ненавидим тебя! Из-за тебя мы лишились нашего милого Коти!

   И Бобка не выдержал и заревел так, как никогда еще не ревел этот бедный толстяк.

   Гога вскочил на ноги. Лицо его было бледно от душившего его гнева. Темные глаза сверкали.

   - Что мне за дело, любишь ли ты меня или ненавидишь! Что же касается меня, то я рад, что мы оба с Никсом избавились наконец от этого маленького мужика, - произнес он сердито.

   Внезапная тишина воцарилась в комнате. Мальчики, пораженные неслыханным бессердечием их товарища, как будто не могли долгое время найтись, чтобы ответить ему.

   Наконец; Вова Баринов опомнился первый.

   - Вон его! Совсем из пансиона вон! Мы не хотим его больше! Ни его, ни эту клетчатую обезьяну, Никса! И завтра же скажем директору, что не хотим быть с такими негодными, бессердечными мальчишками. Обоих вон! Непременно!

   Вова весь дрожал от охватившего его волнения. Губы у него тряслись, руки тоже.

   - Вон, вон их, обоих! Непременно! Завтра же вон! - подхватили все остальные мальчики, усиленно размахивая руками.

   - А сейчас чтоб их не было с нами! Пусть убираются по