Чарская Лидия Алексеевна - Дом шалунов

орчащими щетинистыми усами, с маленькими, злыми, во все стороны бегающими, глазками. Лицо дяди Михея было перекошено от злости. Он зашипел на Миколку и, больно дергая его за уши, произнес:

   - Ты что же это, скверный парнишка, наделал, а? Волку овцу задрать позволил, а? Чай, по сторонам зевал, а? Вот постой ты у меня! Давно у меня руки о тебя чешутся... Отдеру я тебя, как Сидорову козу... Будешь ты меня помнить долго...

   - И впрямь, дядя Михей, стоит проучить парнишку, - согласились остальные мужики, косо и сердито поглядывая на Миколку, - а то гляди-ка, как твою овцу-то волк испортил!

   - Как мою овцу? - так и подпрыгнул Михей на месте, и вдруг, кинув быстрый взгляд на лежащую без движения окровавленную овечку, закричал во все горло:

   - Ах, ты негодный! Ах, ты разбойник! Ах, ты душегуб этакий! И впрямь мою Кудрявку волк задрал. Ну, ладно же, постой ты у меня!

   И, не помня себя от гнева, Михей схватил Миколку подмышку и быстро потащил его к опушке леса. Здесь он бросил мальчика на землю, потом приволок его к дереву и, быстро распоясавшись, стал привязывать снятым поясом Миколку к толстому стволу старого дуба. Мальчик не давался Михею, извивался и барахтался в руках мужика. Тогда, видя, что ему одному не справиться с Миколкой, Михей стал сзывать на подмогу других крестьян. Но тут случилось нечто такое, чего совсем не ожидал Михей. Миколка изловчился и изо всех сил оттолкнул его от себя так, что Михей едва удержался на ногах. Вслед затем Миколка стрелой помчался в лесную чащу.

   - Держи! Лови его! - загремел на весь лес зычный голос Михея. - Убёг парнишка, держи его, ребята! - вопил он, не взвидя света от ярости и бессильной злобы. Но поймать Миколку было не так-то легко.

   За деревьями леса крестьянам не видно было, куда побежал мальчик. Только треск сухих листьев разносился по лесу, да голос Михея нарушал тишину. Кое-кто из мужиков бросился было, однако, в погоню за Миколкой. Другие же махнули рукой на это дело.

   - Ладно! Все едино домой вернется. Не больно-то ночью разгуляется с волками. А ими кишмя кишит лес, - решили они.

   Вскоре отстали и те, кто погнался было за мальчиком, и Миколка мог немного перевести дух и бежать тише.

   Ночь наступала понемногу, тёмная, теплая, пахучая июльская ночь. Деревья теряли в темноте свои настоящие формы и казались теперь огромными великанами, простиравшими к небу свои мохнатые руки-ветви. А Миколка все шел да шел вперед и вперед, пока не выбился из сил и не упал на влажную от росы траву.

   Ночь совсем загустела. Стало темно, как в могиле. Темно и жутко. Ни зги не видать. Только изредка прорезывал тишину громкий, совсем как будто человеческий, голос филина, да откуда-то из чащи неслось голодное завывание волков. Сердце Миколки болезненно сжалось. При свете дня, даже вечером, в сумерках, он волков не боялся. Смелый и бесстрашный от природы, Миколка умел глядеть беде прямо в глаза. А вот ночью, во тьме, когда не видно было откуда крадется к нему скрытый мглою четвероногий враг, когда опасность являлась, прикрытая мглою, этого уже никак не мог не страшиться даже такой отважный мальчуган, каким был Миколка. И теперь, несмотря на ужасную усталость и желание уснуть, забыться, он отгонял от себя сон и таращил через силу в темноту свои широко раскрытые глазенки. И все-таки не выдержал в конце концов мальчик борьбы со сном. Сон оказался сильнее. Он подкрался незаметно и, точно невидимой паутиной, окутал голову Миколки. Голова перестала работать, мысли спутались, и Миколка крепко заснул, повалившись на мягкую росистую землю...

  

  

   Миколка спал. Ему грезилась во сне та добрая, кроткая, с белыми руками и печальными глазами женщина, о которой он так часто думал. Грезилось ему, - вот подходит она к нему, склоняется над ним, шепчет: "бедный мой мальчуган, милый, бедный маленький Миколка!" и целует его, и гладит его волосы своей нежной, мягкой рукой... Дух замирает от радости, от этих нежных поцелуев в груди Миколки... Он протягивает руки к светлой женщине, поднимается, тянется к ней навстречу, хочет обнять ее за шею, прижаться к ней, пожаловаться на злых мальчишек, на жестокого Михея, на всех, кто его обижает и притесняет, и... просыпается неожиданно и быстро.

   Прежняя беспросветная тьма окутывает лес.

   Удивленным взором оглядывается вокруг себя Миколка, не понимая, каким образом он очутился здесь, а не на лавке, в избе дяди Михея, и неожиданно короткий крик смертельного испуга замирает на его разом похолодевших губах... Прямо на него медленно надвигаются две горящие точки, два огненные глаза, светящиеся зеленым огнем среди сгустившейся темноты.

   Это был волк, встречи с которым так опасался Миколка, тот, по всей вероятности, самый волк, из пасти которого они с Кудлашкой вырвали добычу. Теперь он, очевидно, пришел расплатиться с мальчиком в темноте ночи за отнятую овцу.

   Ужас перед близкой гибелью сковал все маленькое тельце Миколки. Ноги разом ослабели, отказываясь служить... О бегстве не могло быть и речи. Только руки он вытянул вперед, как бы желая оттолкнуть ими страшное чудовище... А оно между тем все приближалось и приближалось. Его горящие глаза точно плыли по воздуху, прямо по направлению к тому месту, где притаился мальчик. Миколка боялся дышать... Он весь замер, съежился. Холодный пот выступил у него на лбу... Взгляд его не отрывался от горящих глаз волка, точно какая-то сила притягивала глаза мальчика к страшным глазам хищника... Еще минута, другая, третья... Огненные точки как будто остановились. Глаза волка не двигались больше. Очевидно хищник присел, чтобы ему легчё было сделать прыжок и кинуться на свою маленькую жертву.

   - Тук!Тук!Тук!Тук!Тук! - мучительно колотилось сердце в груди Миколки. - Тук-тук-тук-тук!

   Еще минута проползла, долгая, томительная и последняя, быть может, минута коротенькой жизни маленького Миколки...

   Мальчик отлично понимал смертельную опасность, которая ему угрожала. Понимал, что минуты его были сочтены, что жить ему осталось немного, очень немного, что вот-вот он сделается добычею хищного волка, который не пощадит его конечно...

   Бедный Миколка!

   А глаза, между тем, вспыхнули ярче, страшнее... Потом исчезли сразу... Волк присел... Нацелился... Крах!

   Хрустнули сухие ветки... Прыжок... Отчаянный крик... И горячее дыхание зверя пахнуло жарко в самое лицо Миколки...

  

   Что это? Вместо острых зубов, нежное прикосновение шершавого, мокрого языка... Вместо страшного волчьего воя, какое-то нежное повизгивание... Что-то лижет лицо Миколки, его глаза, щеки, руки... Что-то мягкое, лохматое, теплое трется об его плечи, грудь,.. Миколка ничего не понимает в первую минуту. Но постепенно мысль его проясняется. Радостный крик срывается с губ: - Кудлашка!

   Новый визг, и кто-то в темноте обнимает его мохнатыми, добрыми лапами.

   - Кудлашка! ты? Милая, родненькая! Нашла-таки меня? Нашла, сердешная голубушка моя! - слышится прерывающийся от радости голос мальчика.

   Миколка никогда не плакал. Даже тогда, когда дядя Михей бил его жестоко, даже и тогда не плакал Миколка. Сожмет только губы, зубы стиснет, но ни единой слезинки А тут заплакал. Навзрыд заплакал от радости, что нашел его верный друг, Кудлашка, незаменимый добрый мохнатый приятель.

   Миколка крепко прижал к груди собаку, обнял за мохнатую шею. Плачет и шепчет:

   - Нашла ты меня, Кудлашечка, родименькая, нашла? Вот спасибо тебе, дружок ты мой сердешный! Вот спасибо!

   Кудлашка визжит и умильно крутит хвостиком в темноте.

   - Миленькая ты моя! Нашла меня таки! - и новые слезы капают на нос Кудлашки.

   Кудлашка визжит.

   - Никогда таперича не расстанусь с тобою. Ей-богу! - решительно заявляет Миколка. Куда я, туда и ты. Ладно?

   Кудлашка визжит так, что звон стоит в ушах от её визга. Кудлашенька!

   Мальчик и собака обнимаются снова, потом ложатся рядком на траву и через минуту уже спят крепко и сладко.

  

   Солнце стояло высоко на небе, когда все еще сонный Миколка почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он вскочил, как встрепанный, протер глаза. Перед ним Кудлашка, тянет его за рубаху, тихонько урчит и виляет хвостиком по своему обыкновению.

   - Миленькая! - шепчет счастливым голосом Миколка и чмокает Кудлашку прямо в её черный холодный влажный нос.

   Потом решительно встряхивается от сна, оправляется и, обратившись к Кудлашке, говорит:

   - Ну, брат, таперича мы махнем дальше, в лес. Куда-нибудь да выйдем. Идет, штоли?

   Кудлашка неожиданно тявкает, точно хочет сказать:

   - "Куда хочешь веди, всюду пойду за тобою!"

   И оба пускаются в путь.

   Солнце печет вовсю. Но жара не чувствуется. Деревья кругом стоят такие высокие, ветвистые и дают тень и прохладу. Зато нечто другое, более несносное, нежели жара, начинает мучить Миколку и Кудлашку.

   Это голод. Не поужинав с вечера, мальчик чувствует неприятную пустоту в желудке. Чувствует голод и Кудлашка; она уже не прыгает, довольная и радостная, как прежде, а идет, уныло опустив голову, подле своего маленького хозяина... А лес, как нарочно, становится все гуще и гуще. Мало надежды скоро выбраться из него. Миколка приуныл. Голод все сильнее и сильнее точит его внутренности. К голоду присоединяется и жажда. Под ложечкой сосет. Язык стал тяжелый и шершавый - И пить, и есть хочется нестерпимо.

   Вот солнце ниже. Вот оно красным огненным шаром спустилось к верхушкам деревьев. А они все идут... идут...

   - Господи! поесть-то как охота! - невольно срывается с губ Миколки, и он с тоскою оглядывается на своего друга. Четвероногий друг мучится, видно, нестерпимо; он глядит на Миколку печальными, полными тоски глазами. Глядит и визжит.

   Целые сутки без еды, шутка ли!

   Но вот лес стал редеть понемногу.

   Мальчик приободрился. Вдали заблестело что-то.

   - Речка! - вскричал радостно Миколка. - Чуешь, Кудлашка, - речка близехонько? Верно и жилье есть. А где жилье, - там и еда, вестимо! Чуешь?

   Кудлашка тявкнула и стрелою помчалась вперед. За нею, собрав последние силенки, побежал и Миколка.

   Лес еще поредел. Светлая полоса реки засверкала ближе. Кудлашка, как безумная, метнулась к ней. За нею Миколка.

   Оба скатились кубарем по берегу к воде. Миколка вместе с Кудлашкой стал жадно пить воду прямо из реки, лежа на самом берегу её. Вода бежала под самым лицом мальчика. Её серебристые струйки горели разноцветными искрами в лучах заходящего солнца. От этих искр, от их постоянного мелькания, от голода и усталости в глазах Миколки зарябило. Голова его закружилась. Темные круги заходили перед ним и, лишившись последних сил, мальчик, перекувырнувшись через спину, тяжело бухнул в воду...

  

   Тише! Вам говорят: тише, пострелята! Кто только посмеет разбудить его, тому я дам здоровую взбучку. Гога Владин, ты знаком с моими кулаками! Сунься-ка!

   - Уж ты бы помолчал, Алек Хорвадзе. Чего ты так важничаешь! Такой дылда, как ты, может одолеть любого малыша! Ты больше нас всех и оттого сильнее! Не мудрено это!

   - Я годами не старше вас. Ну, а теперь марш отсюда, покуда целы...

   И красивый, стройный чернокудрый мальчик, с черными, пламенными глазами, запер дверь перед самым носом детей разных возрастов, толпившихся на её пороге, и, снова подойдя к постели больного, склонился над ним.

   - Что за красавчик-мальчуган! - произнес он, тщательно рассматривая лицо того, кто лежал перед ним, рассыпав золотистые кудри по белой наволочке подушки.

   - Этакий красавчик! Подумать больно, что такой-то чуть не утонул в реке! - И высокий черноволосый Алек даже вздрогнул при одной мысли об этом.

   Как раз в эту минуту больной приподнял веки. Два прекрасные черные глаза взглянули на Алека. Точно две горючие звезды зажглись в комнате.

   - Где я? - произнес больной слабым голосом.

   - У друзей, не бойся, малыш!.. - отвечал стройный Алек, - у друзей, которые тебя ничем не обидят.

   - А где же Кудлашка? - снова с беспокойством проговорил больной.

   Но едва он успел произнести это, как из-под постели неожиданно вынырнула потешная черная мордочка, и оттуда появилась и сама Кудлашка во всей своей красоте. С радостным визгом она кинулась прямо на постель больного, оставляя на чистом белом пикейном одеяле следы своих грязных лап. Темноволосый Алек покачал головою.

   - Макака не похвалит, если увидит это, - произнес он серьезно, - и Кар-Кар тоже. Впрочем, я заступлюсь за тебя, когда понадобится, - заключил он тихо.

   - А кто они будут? - спросил не без трепета больной, широко раскрывая свои и без того огромные глаза.

   - Макака - это обезьяна... Она похожа очень на человека и ест руками, как мы, и вся покрыта волосами при этом. Но наша Макака вовсе не обезьяна. Вот ты убедишься сам, когда увидишь. А зовут нашу Макаку господином Марковым, Александром Васильевичем. Настоящая макака - злая, а наш Макака - добрый. Кар-Кар же - это помощник нашего Макаки. У Кар-Кара четыре глаза и две головы: одна - своя, другая - чужая.

   Больной еще шире раскрыл глаза. Хотел спросить что-то и не успел.

   Быстро распахнулась дверь, и из неё высунулось десятка два детских головенок. Тут были и черненькие, и белокурые, и рыжие, и русые. Смешные, любопытные рожицы изо всех сил тянулись вперед. Карие, черные, синие и серые глазенки устремились взорами на лежавшего в кроватке больного.

   - Алек Хорвадзе! Алек Хорвадзе! Можно нам к нему? Можно посмотреть больного мальчика и собаку? Пожалуйста, Алек, пусти нас! - послышались звонкие детские голоса.

   Но Алек не смог ни впустить, ни ответить, потому что в комнату вкатилась как раз в эту минуту, оттолкнув детей от двери, шарообразная толстая фигура, похожая на большой мяч. На плечах фигуры торчала круглая же, как шар, голова. Румяное лицо в очках лоснилось. Из-за стекол приветливо и добро смотрели маленькие глазки. Очки едва-едва держались на кончике румяного же носа. Фигурка несла тарелку в руках с дымящейся в ней вкусной похлебкой. Тут же на краю тарелки лежал ломоть белого хлеба.

   Круглый человек подошел к постели и знаками стал показывать больному, что принес ему завтрак. Больной не заставил себя долго упрашивать и с жадностью набросился на еду.

  

  

   Больной ел. Круглый человечек сидел на стуле, кивал и улыбался, глядя на то, как - ел больной. За его спиной стояли двадцать мальчиков, которые тоже кивали, улыбались и делали все то, что делал круглый человечек. Почешет себе нос круглый человечек, и все двадцать мальчиков почешут себе носы. Начнет сморкаться толстяк, и тут-то поднимается настоящая музыка, потому что все двадцать мальчиков принимаются сморкаться, и начинают раздаваться такие трубные звуки, что можно подумать, что едет артиллерия. Даже Кудлашка, вылезшая, было, из-под постели, услыша эти звуки, издала продолжительный, жалобный вой.

   Но вот круглая фигурка протянула руку и погладила по голове больного. В ту же минуту двадцать рук потянулись к золотистым кудрям лежавшего в постели мальчика, силясь проделать то же.

   Тут случилось нечто неожиданное. Видя, что трогают её маленького хозяина, Кудлашка взвизгнула пронзительнее прежнего, потом тявкнула отчаянно и, вскочив на постель, рядом с Миколкой, сердито оскалила зубы.

   Это случилось неожиданно, быстро. Но еще неожиданнее опрокинулся стул, на котором сидела круглая фигура, и толстенький человечек очутился на полу.

   - Ach du liebe GЭte! (Ах, ты, Господи!) - произнес кругленький человечек и забарахтался отчаянно руками и ногами, силясь подняться.

   В тот же миг двадцать мальчиков окружили его, громко крича:

   - Я вас подниму, Карл Карлович!

   - Нет, я!

   - Нет, я!

   - Бедный Карл Карлович!

   - Ужасное падение!

   - Вы не очень ушиблись, Карл Карлович?

   - Обопритесь на меня!

   - Вот вам моя рука, Карл Карлович!

   И двадцать пар рук тут же потянулись на помощь упавшему. Но лишь только бедный немец (Карл Карлович был немец, и притом немец самый настоящий, приехавший лишь недавно из Германии и ни слова не говоривший по-русски) опирался на чью-либо руку, как мальчик, протянувший ему ее, моментально падал на пол подле Карла Карловича и, сделав испуганное лицо, кричал:

   - Ах, вы меня перетянули, Карл Карлович! Вы ужасно тяжелый!

   Один... другой... третий... четвертый... одиннадцатый, пятнадцатый... двадцатый... Вскоре все двадцать мальчуганов лежали вповалку вокруг Карла Карловича; точно отряд индейцев, мирно отдыхающих после битвы в самых живописных позах вокруг своего вождя.

   Это было так смешно, что Миколка, все еще уписывавший похлебку, громко и весело расхохотался. Особенно смешон был Карл Карлович, который неистово дрыгал ногами, желая подняться с пола, и не мог.

   Все это время сидевшая преважно на постели, рядом с Миколкой, Кудлашка вдруг насторожилась. Очевидно, беспомощно дрыгающие в воздухе ноги почтенного немца неожиданно привлекли собачье внимание. Кудлашке показалось, что с нею заигрывают ноги кругленького человечка, и она разом приготовилась к возне, взвизгнула и подскочила.

   - Гоп-ля-ля!

   Любой наездник позавидовал бы такому смелому прыжку.

   - Ай-ай-ай-ай! - неожиданно закричал немец. Зубы Кудлашки мгновенно вцепились в его каблук.

   Карл Карлович кричал, Кудлашка лаяла. Миколка хохотал, а все двадцать мальчиков шумели, кричали, свистали, пищали на двадцать разных голосов.

   Лицо Карла Карловича из белого стало багрово-красным, как морковь. Жилы напряглись на его лбу и надулись, как веревки. Он сердито кричал что-то по-немецки, чего нельзя было разобрать за гамом, криками и свистками.

   И вдруг все покрыл один громкий возглас:

   - Довольно! Молчать! Перестать сию минуту! Что за травля! Рыцари! Сейчас же на ноги, вам говорят! Поняли!

   И Алек Хорвадзе живо вскочил со своего места, находившегося около постели больного, подбежал к немцу и помог ему подняться на ноги. И все двадцать мальчиков тоже вскочили, как по команде.

   Алек Хорвадзе был самый сильный из них, и мальчуганы отлично знали, что тягаться с ним не особенно-то легко.

   Лишь только Карл Карлович поднялся на ноги и, отдышавшись как следует, привел в порядок свой костюм, он сердитыми глазами оглядел всех мальчиков и пропищал тоненьким голоском:

   - Витик Зон! Komm hier! (Подойди сюда!).

   Из толпы мальчиков выскочил один, белокурый, голубоглазый, хорошенький, со сверкающим бесшабашным, веселым взглядом.

   Карл Карлович стал что-то оживленно говорить Витику по-немецки. Витик был единственный изо всех мальчиков, который отлично знал немецкий язык, потому что был сам немец по происхождению. Витик отвечал Карлу Карловичу, по-немецки же, очень серьезно и очень тихо, так тихо, что остальные мальчики не могли ничего расслышать. Потом Карл Карлович еще раз сердито оглядел их всех, покрутил головою, пошевелил своими белокурыми усами и быстро исчез за дверью.

   - Жаловаться пошел Макаке! - произнес Витик, - скажет, как на него напала собака и хотела его укусить, и что мальчики уронили его на пол и стукнули ему колено и ляжку...

   - Вот так история! Ну, будет нам на орехи, - произнес Миля Своин, бледный, хрупкий, худенький мальчик, боявшийся всякого рода волнений и передряг.

   - Да уж здорово влетит от Макаки! - подхватили хором остальные мальчики.

   - Влетит, конечно, если только Макака поймет нашего Кар-Кара, - лукаво усмехнулся Витик. - Ведь Макака ни в зуб толкнуть по-немецки, а Кар-Кар не знает совсем по-русски, да к тому же я приложил все старания к этому и научил его сказать так: "На меня упал бак и ушиб мне ложку и каблук". Ну-ка, разбери, что это такое! - со смехом заключил Витик и победоносным взглядом окинул своих друзей.

   - Браво! Браво! Витик молодчина! - закричали мальчики, охваченные внезапным восторгом.

   И, прежде чем Витик мог опомниться, сорок рук подхватили его на воздух и начали качать.

  

  

   - Тебя как зовут?

   - Какая кличка у твоей собаки?

   - Ты деревенский?

   - Издалека ты пришел?

   - Как ты попал в реку?

   - А что, страшно тонуть?

   - А собака у тебя давно?

   - Ты чувствовал, что умираешь, когда тонул?

   - Почему ты такой рваный?

   - Ты бедный?

   - Ты знаешь куда попал

   - А драться на кулачках умеешь?

   - Прыгать через стулья ты можешь?

   - А родители у тебя есть?

   Двадцать мальчиков - и двадцать вопросов! Попробуйте-ка отвечать на них сразу! Задача нелегкая!

   Миколка отвечал однако, что его зовут Миколкой, что он из деревни Старая Лесовка, что он сирота, что бежал от дяди Михея, который дерется больно шибко. Затем он рассказал, что сам не понимает, как упал в реку, не знает, кто его вытащил из воды, и где он очутился. Вот и все, что он мог отвечать.

   Тогда заговорили мальчики, все вместе, разом, так что ровно ничего нельзя было разобрать. Наконец Алек Хорвадзе снова возвысил голос:

   - Дайте мне сказать... Я буду говорить! - произнес он твердо.

   Все стихло в один миг. Алек начал говорить степенно и обстоятельно, как взрослый, обращаясь к Миколке:

   - Мы все, мальчики, купались вчера в реке с мосье Шарлем, гувернером, потому что Кар-Кар не купается: он очень толстый и боится, что может умереть в воде. Купаемся и слышим: за кустами шорох, потом крик, потом точно плюхнулось что-то в воду. Собака залаяла и опять плюхнулась... Побежали за кусты... Видим, кто-то тонет... А собака плывет к нему... Вот подплыла, вот схватила зубами, к берегу тянет... Вытащила тебя... Мы тебя на руки и прямо сюда. Здесь тебя качали на простыне... Думали, ты не очнешься... Ты лежал несколько времени бледный, точно мертвый, без движения... А затем очнулся и уснул. Теперь будешь жить - это уж наверное! - убежденно заключил свою речь Алек и похлопал Миколку по плечу.

   Остальные мальчики тоже улыбались, закивали ему радостно головами и тоже похлопали его по плечу.

   - А меня дяде Михею не вернут? - опасливо спросил Миколка мальчуганов.

   - Ну вот еще! Мы не позволим! - вскричал немчик Зон. - А насильно не посмеют отнять: Алека побоятся. У него кинжал есть.

   - Да, у меня кинжал есть! - не без гордости произнес Алек и блеснул своими черными глазами.

   - Кинжал-то игрушечный! Тупой! - протянул тоненький высокий мальчик с насмешливым лицом и темными презрительно щурившимися глазами.

   - Ну-ну, ты помалкивай, Гога Владин! Трусишка ты, каких мало. Уж молчал бы лучше! Ты с твоим графчиком тараканов и лягушек боитесь, - сердито заметил Алек.

   - И мух тоже, - весело прибавил Арся Иванов, некрасивый, смуглый мальчик, но с большими умными глазами.

   - Слушай ты, деревенщина, а ты высоко прыгать умеешь? - немного картавя, произнес, обращаясь к Миколке, маленький, худенький, но чрезвычайно пышно одетый в бархатную, несмотря на летнюю пору, куртку и клетчатые штаны, мальчик лет десяти, которого звали графом Никсом Гоптаровым и который очень важничал своим титулом и богатством.

   - Ну, ты молчи, графчик картавый, не очень-то заносись! - прикрикнул на него Вова Баринов, вместе с другими не любивший Никса. - Вы с Гогой и ходить-то как следует не умеете, не то, что прыгать...

   - А вот и сочиняешь! Я прыгаю отлично! - картавил Никс.

   - И я тоже! - вторил ему Гога, задетый за живое.

   - А вот посмотрим! Так сумеешь'?

   И Вова быстро отбежал на край комнаты и в один миг перешагнул через высокую спинку стоявшего посредине её кресла.

   Миколка даже крякнул от удовольствия при виде этого прыжка. Он сам был большой любитель до всякого рода скачек и вполне оценил Вовино искусство.

   - Ага! Ты, небось, тоже так можешь прыгнуть?.. - торжествующе произнес Вова и взглянул на Миколку.

   - Я выше смогу! - отвечал с живостью тот.

   - Врешь!

   - Не, не вру! Зачем врать? Бог врать не велел. Давайте перепрыгну! - предложил он тут же.

   - Нет, тебе прыгать нельзя, - хором вскричали мальчики, - ты болен, тебя в постель положили.

   - Эва! Болен! - рассмеялся Миколка. - Ничего не болен. Был малость уставши, теперича отошел. Тащи сюды, что повыше, живо перескочу.

   - А через комод перескочишь? - спросил Арся Иванов, недоверчиво взглянув на Миколку.

   - Перескочу!

   - Ой, не перескочишь!

   - Ой, перескочу!

   - А ну-ка, братцы, выдвинем комод!

   Антоша Горский, Павлик Стоянов, Алек Хорвадзе и Вова Баринов, четыре самые сильные мальчика, подбежали к комоду и стали двигать его на середину комнаты. Комод трещал, скрипел, визжал всеми своими пересохшими досками, но не двигался с места.

   Миколке вскоре надоело лежать и смотреть, как четыре "барича" двигают "махину", а сдвинуть не могут. Быстрее молнии вскочил он с постели и, путаясь в длинной до пят ночной сорочке одного из мальчиков, надетой на него, очевидно, во время обморока, он подскочил к комоду. Поплевавши себе на ладони, он напряг все мышцы, уперся руками в комод и изо всей силы толкнул его вперед.

   Трык!.. Комод, перевернутый на сторону, сдвинут с места. На пол вывалена целая куча всевозможных вещей.

   Чего, чего тут только нет!..

   Галстуки розовые, голубые, красные, лиловые, воротнички всех цветов и фасонов, шарфы; манжеты, запонки, бутылки с духами, коробки с зубным порошком, носки белые, носки цветные, жилеты полосатые, жилеты клетчатые и т. д., и т. д., - словом, целый модный магазин.

   Комод этот принадлежал monsieur Шарлю, французу-гувернеру мальчиков, прозванному ими Жирафом. И все вещи, находившиеся в комоде, тоже принадлежали Жирафу. Он привез их в трех больших ящиках из Парижа и очень дорожил этими вещами.

   - Вот-то скроит физиономию Жираф, когда увидит все свои жилеты и галстуки в таком виде! - весело вскричал Павлик Стоянов, высокий и прямой, как жердочка, мальчик, живой и веселый как бесенок.

   - И поделом ему!.. Не придирайся к нам и не будь несправедливым! - подхватили остальные проказники на разные голоса.

   - Братцы! я придумал штучку, - вскричал весельчак Витик Зон и залился серебристым смехом. Затем он быстро нагнулся и, пошарив в куче вещей, вынул оттуда огненно-красный галстук, розовый воротничок, четыре разноцветных носка и голубую манишку. Все это он спрятал за спинкой дивана, стоявшего в углу комнаты, и, как ни в чем не бывало, повернув к товарищам свою смеющуюся рожицу, произнес спокойно:

   - Ну, а что же скачки?

   - Будут, конечно! - отвечал за всех Павлик и, обратившись к остальным, крикнул:

   - Поднимай комод, рыцари!

   Мальчики бросились к комоду, втиснули в него кое-как всю груду жилетов, носков, галстуков и воротничков и поставили комод на середину комнаты. Когда все было готово, Миколка, как был, в одной рубашке и босой, отбежал в самый конец комнаты, опять поплевал на руки и весело крикнул:

   И он перескочил через комод.

  

  

   - Вот так скачок!

   - Ну, это - мое поживаешь!

   - Здорово, брат!

   - Будем друзьями?

   - Нет, его в рыцари в эту же ночь посвятить надо!

   - В рыцари! В рыцари! Непременно!

   - Штукенция, я вам скажу!

   - Браво! Браво!

   - Ей-богу же, молодчага!

   Возгласы восторга, восхищения, похвал так и посыпались на Миколку.

   Миколка, в одной рубашке, весь сияющий, довольный и торжествующий, сидел на комоде, с самым победоносным видом поглядывал на своих новых друзей и от удовольствия болтал босыми ногами. Мальчики окружали его теперь, как верные рыцари своего короля. Их возбужденные, разрумяненные лица обратились к нему. Синие, зеленые, серые и черные глазенки влажно и мягко сияли. Миколка оглядывал новых приятелей дружеским взором и вдруг насторожился разом. Улыбка сбежала с его лица. На него в упор смотрели два черные, сердитые глаза. Насмешливая улыбка кривила тонкие губы бледного высокого мальчика, стоявшего в стороне от других. Казалось, он хотел сказать этой улыбкой: "Ну, вот еще, нашли чем восхищаться тоже".

   Алек Хорвадзе тоже заметил сердитое, насмешливое, бледное лицо со злыми глазами.

   - Ты чего ехидничаешь, Гога? - обратился Алек к мальчику.

   - Молчи, Хорвадзе! - отвечал презрительно Гога. - Ты такой же глупый, как и остальные! Нашли чем восхищаться тоже! Мужик умеет прыгать! Удивительно, подумаешь! Да он только и делал, что скакал и прыгал у себя в деревне. Нет, вы посмотрите лучше, как барин, настоящий барин может прыгать, как может быть ловок и грациозен даже в такую минуту!

   - Это кто же, настоящий-то барин? Ты?

   - А хотя бы я!

   - Ха, ха, ха, ха, ха! Барин! Гога Владин - барин! - захохотали мальчики... Ну, прыгай, барин покажи свое искусство!

   Гога отступил несколько шагов назад, отсчитал раз, два, три и бросился вперед. Прыжок и... отчаянный визг Кудлашки. Какая-то темная куча, хохот мальчиков... и сконфуженный Гога встал с пола или, вернее, с Кудлашки, о которую он запнулся по дороге и, прихрамывая на одну ногу, поплелся в угол.

   - Барин посрамлен! Провалился барин! Ай, да Гога! Ай, да хвастун! - закидали его насмешливыми восклицаниями мальчики.

   Один только графчик Никс не смеялся. Они были приятелями с Гогой и всегда стояли друг за друга горой. Никс подхватил под руку Гогу. Гога жаловался товарищу на "злых мальчишек" и собирался неистово зареветь. Реветь, однако, ему не пришлось...

  

  

   Дверь распахнулась. Вошли трое. Один был уже знакомый Миколке Карл Карлович или просто Кар-Кар, как его звали мальчики; другой - высокого роста, щеголеватый, смуглый человек в белом костюме, с ярко-красным галстуком и в высоком превысоком воротничке. Это был учитель-француз monsieur Шарль. Шея у француза была длинная-предлинная. За эту-то шею мальчики и прозвали monsieur Шарля "Жирафом". Но больше всего привлек внимание Миколки третий человек, вошедший с двумя остальными. У этого человека были чрезвычайно длинные руки, покрытые волосами, и коротенькие ноги с огромными ступнями. Мальчики нередко говорили, что в сапогах этого странного волосатого человека можно было с успехом кататься как в яликах по реке. Но что было удивительнее всего, так это лицо длиннорукого. Оно все сплошь заросло огромною, густою бородою. Борода эта шла чуть ли не от самых глаз, маленьких, зорких и добрых, добрых. Кроме глаз на лице этого человека, сплошь покрытого волосами, красовался еще нос, немного сплющенный на конце, с очень широкой переносицей. Доброго волосатого человека прозвали "Макакой", по названию обезьяны, на которую он будто бы походил. Это был директор пансиона для мальчиков, Александр Васильевич Макаров, чудеснейшее по доброте и чуткости существо в мире.

   Лишь только он вошел в комнату, как мальчики все столпились на середину её и незаметно подтянулись в один миг. Только Миколка по-прежнему продолжал преважно восседать на комоде, болтать ногами и самым спокойным образом заниматься чисткою своего носа.

   Александр Васильевич удивленно взглянул на мальчика, потом обвел всех пансионеров пристальным взглядом и строгим голосом спросил:

   - Кто из вас шалил?

   - Лил! - отвечало неожиданно эхо из последних рядов.

   - Не сметь передразнивать меня! - топнул ногой господин Макаров.

   Несмотря на свою доброту, Александр Васильевич был очень вспыльчивым.

   - Ня, ня, ня, ня! - тихо, но все же слышно отвечало эхо.

   - Молчать!

   - Ать! - отвечало эхо.

   - Я вам задам! - окончательно вышел из себя директор, сердито топая ногою.

   - Ам, ам, ам, ам! - залаяло эхо.

   Мг Шарль нахмурился, покраснел, подошел к директору и шепнул ему что-то. Директор покраснел токе и, оглядев внимательным взором мальчиков, произнес строго:

   - Витик Зон, это ты! Я узнаю тебя, бездельник!

   - Право же не я, Александр Васильевич, не я, а эхо... Вы кричите, а эхо передразнивает. Это уж всегда так бывает, что эхо повторяет, уверяю вас, - самым невинным образом отвечал Витик.

   - Не смей меня морочить, ты, шалопай (это было любимое слово Александра Васильевича), - прикрикнул на него директор. - А ты там, тот, на комоде, слезай сейчас! - обратился он через головы остальных мальчиков к Миколке. - Сейчас же слезай... Больные не сидят на комодах, а лежат в постелях. Понял - заключил директор самым суровым тоном, какой только имелся в запасе у этого доброго человека.

   Но Миколка не двигался. Он по-прежнему сидел на комоде, болтал босыми ногами и во все глаза глядел на странного, заросшего волосами человека, какого он в жизни своей еще и не видал.

   Все в этом странном, волосатом человеке было чудно и диковинно для Миколки: и заросшее лицо, и длинные руки, и нос пуговкой, и узкие щелочки-глаза.

   Monsieur Шарль видя, что мальчик не двигается, подошел к нему, взял за руки и потянул с комода.

   - Гав! Гав! Гав! - неожиданно залилась Кудлашка и, кинувшись к французу, свирепо оскалила зубы на него.

   Жираф побледнел. Он заметно испугался.

   - Ах, ти, дрянной собашенк... Кусят меня хошеть!.. Пошель... пошель, дрянной собашенк! - за кричал он на расходившуюся Кудлашку.

   Но "дрянной собашенк" и не думал уходить. Он уселся у ног Миколки и продолжал свирепо скалить зубы.

   Глаза директора, внимательно и зорко оглядывавшие комнату, остановились между тем на грязном, запятнанном одеяле, покрывавшем постель.

   - Кто запачкал одеяло? - произнес он, стараясь придать суровое, злое выражение своим добрым глазам. Молчание.

   - Кто запачкал одеяло, спрашиваю я! - еще строже повторил свой вопрос Макака.

   Опять молчание.

   - Кто же, наконец?..

   Мальчики молчат. Смотрят и молчат.

   - Если сейшась ви не назваль вашему директор тот, кто пашкаль одеяль, все малыпик будуть остафлен сегодня без уяшнь! - сердито закричал monsieur Шарль, сверкающими глазами обводя разом притихших пансионеров.

   Это была серьезная угроза. Остаться без ужина неприятно, а выдать собаку жалко. Чего доброго, ее прибьют и выгонят из дома.

   Кудлашка всем нравилась. С ней успели подружиться. Выдавать ее было немыслимо. Вдруг чей-то тоненький голосок пискнул неожиданно:

   - Александр Васильевич, это сделали не мы, а... собака...

   Графчик Никс не докончил своей фразы, потому что Витик Зон, находившийся подле него, изо всех сил ущипнул его за руку.

   - Вот тебе, не шпионь! - прошептал голос Витика под самым его ухом.

   В ту же минуту стройный черноглазый красивый Алек выпрыгнул перед грозные очи своего начальства и сказал:

   - Это сделал я, господин директор!

   За ним выскочил Витик Зон.

   - И я тоже! - произнес он.

   За Витиком Антоша Горский.

   - И я! И я тоже!

   - И я, Александр Васильевич!

   - И я!

   - И мы!

   - И мы тоже!

   Павлик Стоянов, Вова Баринов, близнецы Тото и Ноно Вогурины, Миля Своин, словом, все мальчуганы, кроме Никса и Гоги, смело называли себя, выскакивая вперед. Им было жаль выдавать собачонку, такую умную, такую веселую и вдобавок героиню, так как она вытащила из воды этого смешного златокудрого мальчугана. И, не сговариваясь между собою, мальчики решили отстоять Кудлашку.

   Макака, должно быть, сразу понял в чем дело, потому что сурово произнес:

   - Вы все, марш отсюда! И ты тоже слезай, и пусть тебя оденут в чье-нибудь платье! - обратился он к Миколке. - Ты, очевидно, здоров! Ну, живо у меня, налево кругом, шагом марш!

   И директор, который не мог долго сердиться и любил своих воспитанников, точно своих собственных детей, хлопнул в ладоши.

   Как стая птиц шарахнулись мальчики к двери с веселым хохотом и визгом.

   Миколка быстро соскочил с комода и кинулся вслед за остальными. За Миколкой помчалась и Кудлашка, оглушительно лая и хватая за икры бегущих. Кар-Кар, Жираф и Макака остались одни.

  

  

   Лишь только мальчики исчезли за дверью, Макака, следя глазами за Миколкой, сказал:

   - Красивый мальчуган. В нем есть что-то особенное. Глазенки так и горят умом. Я оставлю его в пансионе. Он сирота, и никто не явится за ним. Буду его учить всему, чему учат остальных. Мне кажется, что из него выйдет толк.

   - О, господин директор, ви добра, как ангель! Но кто вам будет заплятить за новый мальчуган? - произнес Жираф, крепко пожимая руку директора..

   - Бог заплатит мне за него, monsieur Шарль.