Чарская Лидия Алексеевна - Дели-акыз

со смуглым, сильным, словно из бронзы отлитым, мальчиком, и они играли вместе часто на берегу Куры или скакали вместе верхом в долине.

   Что Рагиму надо здесь сейчас?

   Глаша ему особенно не доверяла. Она знает отлично, что сам Абдул-Махмет известен в Гори и даже в Тифлисе своими далеко не чистыми делами. Его лавчонки на майдане торгуют какими-то запрещенными куреньями и даже, если верить слухам, ядами, и говорят, что мелкие воришки сбывают Абдул-Махмету награбленное ими добро. Недаром же княжна Нина изгнала его с позором из своего дома. Но разве юный Рагим является ответственным за поступки отца?

   А между темь юный Рагим ближе придвигается к уху Глаши и шепчет ей в темноте:

   - Будь спокойна и не бойся Рагима. Не злые джины (духи) привлекли его к вашему дому. Рагим пришел сюда с поручением и приказанием отца. Пока играла белая гурия там на башне, Рагиму показалось, что ангел Аллаха пролетал с его райской свирелью по небу. Рагим чуть не умер от восторга. У нас наши сазандары (бродячие певцы) так не умеют играть. Едва не забыл Рагим, для чего пришел сюда, в сад... Вот возьми это, передай смуглой черноокой гурии да смотри, чтобы не видел никто...

   Что-то маленькое белое мелькнуло в темноте и очутилось в руках Глаши.

   Белая бумажка... По всей вероятности, записка, письмо, письмо от Абдул-Махмета... Но кому? Если черноокой гурии, как назвал Рагим адресатку, так значит - Селтонет. Глаша знает прекрасно, что соседи и кунаки обитателей "Джаваховского Гнезда" называют так юную кабардинку. Но, чтобы подтвердить свое предположение, она все-таки переспрашивает Рагима:

   - Это письмо от твоего отца к нашей кабардинке, к Селтонет?

   Рагим удивленно-насмешливо взглянул на Глашу, как будто упрекая ее за недогадливость, как будто издеваясь над ней, и спросил:

   - А то кому же?

   Глаша поняла этот взгляд, хотела что-то сказать, но Рагим уже исчез.

   Она стоит несколько минут, прислушивается к удаляющимся шагам, вернее, прыжкам незваного гостя, а взгляд её, как загипнотизированный, прикован к бумажке, что у неё в руке. В то же время мысли, одна быстрее другой, волнуют её впечатлительную детскую головку. Она вспоминает, как всего несколько дней назад княжна Нина вошла как-то в кунацкую, где женская половина "Джаваховского Гнезда" сидела над чисткою кизила для шербета, а Сандро и Валь по очереди читали вслух великое произведение Льва Толстого "Войну и мир" и, обращаясь ко всем, сказала:

   - Дети, недавно я имела повод нарушить обычай гостеприимства в своем доме. В день приезда Дани мне пришлось указать на дверь зазнавшемуся дерзкому человеку, нанесшему мне обиду.

   - Друг, зачем ты не сказала об этом раньше? Я сумел бы проучить негодяя, осмелившегося обидеть тебя!

   И Сандро, с побледневшим лицом и сверкающими глазами, вскочил со своего места.

   Княжна Нина успокоила юношу:

   - Не горячись, Сандро. Верю и знаю, что ты жизнь свою отдашь за меня, тетю Люду и названных сестер и братьев. Но, мой мальчик, я сумела сама наказать дерзкого, отказав ему в моем куначестве и гостеприимстве. Теперь, дети, я требую от вас следующего: никаких сношений с нашим недостойным соседом Абдул-Махметом. Запрещаю вам разговаривать с ним, принимать от него какие бы то ни было поручения, письма, записки, адресованные ко мне, или к кому-нибудь из наших. Вы обещаете мне исполнить это?

   - Обещаем! Разумеется, обещаем, друг!

   Обещали все, обещала тогда и Глаша. Но сейчас, когда письмо у нее в руках, ей, единственной из "Гнезда" знающей, что произошло между княжной и Абдул-Махметом, страшно хочется ознакомиться с содержанием этого письма. И если бы "друг" не наложил такого строгого запрета на сношения с Абдул-Махметом, как это было бы хорошо! Впрочем, есть еще одно препятствие: письмо, наверное, написано по-татарски, а Глаша на этом языке, разумеется, не читает.

   Охватившее девочку любопытство скоро начинает заглушать все остальное. Она постепенно решает, что в сущности не может произойти что-либо дурное оттого, что она, Глаша, передаст письмо Селтонет и при помощи старшей подруги узнает его содержание. Эго ведь останется тайной между ними двоими: Селта немедленно разорвет письмо или сожжет его в камине... Да, да, конечно, так; и друг и все остальные - никто не узнает о нем. Кстати, вот и сама Селта идет сюда. Глаша издали узнает гортанный, несколько резкий голос молодой татарки. Но она не одна; с нею Селим. Селтонет, по всей вероятности, провожает юношу до ворот. Селим должен вернуться нынче в полк до наступления ночи - он дежурный по своей сотне сегодня. Ну, да, все это так. Вон и Аршак прогуливает его коня; слышится тихое радостное ржание его Курда; он, как видно, застоялся у яслей и с восторгом приветствует своего хозяина, точно хочет сказать:

   - Спеши, господин. Помчимся в горы. Эта ночь прекрасна и тиха... И я вихрем домчу тебя до лагеря... Поспеши, господин...

   Однако Селим не обращает никакого внимания на Курда. Он весь занят беседой со своей спутницей. Он говорит ей взволнованным голосом:

   - Не кажется ли тебе, Селта, что арфа Дани говорила нынче о нас, о тебе и обо мне?

   - Как, Селим? Я не понимаю тебя.

   - Ну, да, струны её арфы пели о нашем детстве и юности, о дружбе нашей и...

   Селим запнулся.

   - Селтонет все же не поняла тебя, объясни точнее, мой голубь.

   Селим поднимает большие черные глаза к небесам и голосом, полным дрожи и волнения, начинает:

   - Послушай, Селта, звездочка моя... Когда золотая арфа нашей русской сестры пела, мне казалось, что я лежу совсем маленький-маленький в своей колыбели, а надо мной склоняется мать и поет свои песни об удалых абреках гор и об отце моем, горном душмане, убитом казацкой пулей. И еще мне казалось, что про наши детские игры с тобою, Селта, рассказывала арфа Дани, про наше детство, про нашу юность... Казалось, что под звуки эти ароматнее распускались розы в саду и ярче сверкали звезды на далеком небе... И я думал все время о тебе. Я всю свою жизнь до сих пор думал о тебе, Селта... Я чувствовал, что никогда, никогда не забуду тебя, что всегда ты будешь самым дорогим для меня существом. Ты - мой алмаз, Селта, ты - душистая роза моей души, ты - золотая звезда моего сердца... О, Селтонет, как я люблю тебя!

   - Селим, Селим! Что ты говоришь! Если бы услышала княжна Нина, что бы сказала она на это? - Селтонет почти с ужасом смотрит на юношу с побледневшим от волнении лицом.

   - Что скажет "друг"? Не думаешь ли ты, что "друг" станет бранить за это Селима? Разве Аллах станет бранить серебряный луч месяца за то, что он останавливает свой взгляд на одной только розе, не отличая других? Или разве падет его гнев на золотую звезду за то, что отразилась она в одной только струйке потока, не замечая остальных? Селта, Селта! Я достиг уже многого. Мне девятнадцать лет, и офицерские погоны русской службы на моих плечах. Я верой и правдой служу моему государю. Спроси князя Андро, он, как начальник, доволен мною, называет меня своею гордостью, своим учеником. А княжна Нина любит меня так же сильно, как и тебя, Селта, как и прочих питомцев "Гнезда".Так неужели же ей будет больно оттого, что сердце мое выбрало Селту, подругу моего детства?

   - Селим! Селим!

   - Что, моя роза? Что, звезда моей души?.. Ну, да, Селим-Али, сын Ахверды Али из Нижней Кабарды, любит тебя, красавица Селтонет. И, клянусь головой Пророка, что я буду любить всю жизнь одну тебя, моя райская пташка, моя Селтонет!

   И Селим, говоря это, так крепко сжимает тонкие пальцы девушки, что Селтонет чуть не вскрикивает от боли. Но её рука остается в руке юноши.

   Селтонет давно уже чувствует, как она любима Селимом, и давно уже сама его любит.

   Но Селтонет, несмотря на всю её наивность, свойственную молодежи её племени, немного практична. Она к тому же почти на два года старше Селима и умеет здраво рассуждать о жизни. У Селима ничего нет; у неё, Селты, - тоже. Голова на плечах и сильные руки, вот все их богатство. "Друг" дает своим питомцам образование и воспитание, но не богатство. Конечно, княжна Нина не оставит их без своей помощи, если бы они поженились, но Селим так горд и навряд ли захочет принимать помощь. А Офицерское жалованье так мало и скромно, на него трудно прожить вдвоем, особенно Селтонет, так любящей пышные наряды, драгоценные украшения, несмотря на все старания "друга" отучить ее от стремления к роскоши.

   Её личико темнеет; настроение падает. Селим замечает это и тревожится:

   - О чем задумалась, звездочка, о чем?

   Робко, трепещущим голосом, поясняет девушка причину своего смятения. Она говорит Селиму, что любит его всей душой, что готова каждую минуту идти за него замуж, но что он еще так молод, так мало еще знает жизнь, что ему еще следует послужит и добиться более прочного определенного положения.

   - Не думаешь ли ты обо мне как о безусом мальчишке? - спрашивает он вдруг взволнованно, готовый вспыхнуть, как порох.

   - О, нет, успокойся, Селим, голубчик! - спешит успокоить Селта своего жениха. - Селтонет знает своего Селима, знает, что нет юноши во всей Нижней и Верхней Кабарде, в горах Дагестана и в низинах Карталинских и Алазанских долин смелее его. Сам Аллах наградил его смелостью орла и мужеством барса и вложил в него душу, твердую как булат.

   - Довольно, моя ласточка, довольно! Так решено, через два-три года ты будешь моею женою? Я завтра же приеду оповестить княжну Нину об этом.

   - Нет, нет, Селим! Ни за что!

   Голос Селтонет вздрагивает от волнения, когда она произносит последние слова. В самом деле, к чему поверять "другу" их тайну? Какое дело княжне Нине до того, что они любят друг друга и решили стать мужем и женой.

   Но Селим, как видно, иначе смотрит на это дело.

   - Княжна Нина - это наша совесть, наша душа, - серьезно говорит юноша. - Она должна знать все, что происходит у нас и...

   Но Селта не дает ему довести до конца его фразу. Теперь она нежно заглядывает в глаза юноши и шепчет так ласково и мягко, как только может:

   - Нельзя... Не надо, мой яхонт, рубин мой, алмаз самоцветный. Слушайся Селтонет, и она будет любить тебя всю жизнь, всю жизнь.

   Лукавая татарка знает, чем успокоить Селима и подчинить себе его волю. Чего только не сделает ради этих нежных вкрадчивых слов Селим? Ради этих чудесных огромных глаз, сверкающих в темноте, как звезды.

   И совсем, успокоенный, с убаюканной совестью, счастливый и радостный, Селим вскакивает на подведенного ему Аршаком коня и, крикнув последнее приветствие Селтонет, исчезает вместе со своим кабардином в темноте ночи.

   * * *

   Луна уже успела скрыться за облаками и появиться опять, а молодая татарка все еще стоит у ворот усадьбы, чутко прислушиваясь к удаляющемуся топоту Селимова коня. И голова её еще полна сладких грез о пережитых только что ею минутах.

   - Тебе письмо, Селтонет. Возьми письмо от Абдула-Махмета.

   Что такое? Или она слышит это во сне? Селтонет вздрагивает всем телом при появлении Глаши, протягивающей ей записку.

   - Ты была здесь? Ты слышала весь наш разговор с Селимом? - испуганно срывается с губ татарки, и она крепко сжимает плечи Глаши.

   - Ну, да, слышала! Ну что же из этого? - вызывающе отвечает девочка - Ведь каждый в "Гнезде" знает, что вы друг друга любите. Это разве секрет? Валь давным-давно дразнит вас невестой и женихом. Что ж за радость подслушивать, когда ничего нового все равно не услышишь. Но если нечаянно я и слышала что-либо, то никто от меня все равно ничего не узнает, как не узнают и про то, что я передаю тебе это письмо от Абдул-Махмета, как и то, что он, то есть толстый Абдул-Махмет, говорил про тебя в кунацкой в день возвращения Дани.

   - Обо мне? Что ты путаешь, дели-акыз!

   - Путаю?

   Эго почему-то страшно разозлило Глашу, и она, топнув ногою, злая и возбужденная, бросает, сыплет словами, как бисером:

   - Ну, да, был Абдул-Махмет помнишь в день Данина приезда. Сидел и пыхтел битый час в кунацкой. Говорил только о тебе... Убеждал "друга" выдать тебя за какого-то горного бея или князя, богатого, как турецкий султан. Княжна Нина протестовала... Тогда ага обидел "друга", намекнув на то, что она будто бы ждет усиленного калыма, и "друг" Нина выгнала агу. Вот и все. Нынче вечером Рагим, сын Махмета, доставил сюда письмо от отца и велел мне передать тебе его. Получай.

   Рассказ Глаши ошеломил Селтонет. Она вспыхивает румянцем счастья: её тщеславие, гордость, самолюбие - все удовлетворено.

   "Я, должно быть, - думает она, - действительно и красавица, и умница, и достойна высокой доли, если меня наперерыв хотят взять в жены лучшие джигиты Селим, офицер русской службы, и тот другой, неведомый, о котором говорил, по словам Глаши, Абдул-Махмет".

   Рука Селты, в которой она держит записку, дрожит. Дрожит и другая, схватившая и сжавшая с силой пальцы Глаши.

   - Пойдем, мой розан, пойдем. Чтоб никто не слышал, никто не видел, - шепчет она радостным взволнованным шепотом.

   Селтонет и Глаша спешат к дому, но не к нижней галерее, опоясавшей кунацкую, столовую и другие парадные комнаты, где Нина Бек-Израил угощает нынче гостей, а к флигелю, выходящему окнами к обрыву над Курой. Здесь спальня девушек, "детская", как насмешливо называет ее Валь.

   Сейчас тут никого нет, чем и пользуются девушки.

   - Читай, читай скорее! - торопит Глаша старшую подругу.

   При свете фонарика, спускающегося с потолка, Селтонет читает татарские фразы и медленно переводит их Глаше.

   "Привет черноокой гурии Карталинских долин! Кому дано счастье от Аллаха видеть твои очи, красавица, тот не пожелает взглянуть на золотые звезды небес. Кто приметил уста твои - алые розаны, тот отвернется от лучших цветов в саду Пророка. Кто узрел твои пышные косы, для того не страшны ночные тучи на небесах. И жемчужные зубы твои - как белая снежная шапка Эльбруса. Ты - драгоценный алмаз в перстне Пророка. Но нет оправы на нем. Ты - алмаз без оправы, девушка. Скромно и бедно идет твоя жизнь. Тебе, с красотой и гордой осанкой твоей, надо бы быть любимой женой константинопольского султана, а не бедной девушкой, запрятанной в глуши джаваховских садов. Госпожа Селтонет, клянусь очами Пророка, есть могучий, смелый и богатый уздень, готовый голову положить за тебя. У него стада баранов и табуны коней разбросаны по всем горным пастбищам, а поместье его - целый аул. Столько рогатого скота у него, сколько звезд на далеком небе. Столько коней, сколько валунов в Тереке. Хочешь видеть его - приди бесстрашно в саклю кунака его - Абдул-Махмета. Ближние мы соседи по виноградникам, госпожа Селтонет. А князь-жених к своему кунаку в первое новолуние будет в гости..."

   - Все? Отчего ты замолчала?

   - Все, больше ничего нет в письме.

   Пока Селтонет читала, глаза Глаши горели, как у кошки. Жгучее любопытство и напряженное внимание глядели из этих горящих глаз.

   - Как хорошо! - шепчет она с блуждающей улыбкой на губах. - Какое тебе счастье привалило, Селтонет: будешь богатой, будешь княгиней!

   - Буду княгиней... - бессознательно, эхом отзывается Селтонет.

   И вдруг вспоминает, что дала слово Селиму стать его женой. К тому же, она любит Селима, своего друга детства, своего дорогого сокола...

   - Не пойду я за князя. Не знаю я его, - с жаром шепчет Селта. - Что ж, что богат, может, он урод собой...

   Глаша невольно смущается словами подруги. Селта - права. Может статься, этот князь - урод и похож на чудовище из какой-нибудь сказки.

   - Надо раньше посмотреть, - говорит она, усиленно морща лоб и делаясь похожей на маленькую, погруженную в заботы, старушку.

   - Что посмотреть?

   - Князя этого посмотреть. Вот бестолковая какая! Вот что: пиши записку скорее Абдулу. Так, мол, и так; бери князя своего и провози его берегом Куры мимо дома внизу, а мы из окон посмотрим, так ли он хорош и знатен, как ты говоришь.

   - А "друг"?

   - Что "друг"?

   - Вдруг увидит... - опасливо косясь на дверь, шепчет Селтонет.

   Селте более двадцати лет. Глаше едва минуло одиннадцать. Но обычно сонный, туго соображающий мозг молодой татарки заставляет ее уступать во всем развитой и ловкой девочке. И немудрено поэтому, что Глаша берет верх над своей старшей, наивной и недалекой подругой, повторяющей все свое: "а вдруг"...

   - Ну, вот еще, - говорит Глаша, - не зли!.. А вдруг небо свалится на землю! Вдруг Гори превратится в груду развалин! Вдруг у тебя и у меня возьмут да и вырастут усы! Нечего глупости болтать! Садись и пиши. В первое новолуние, днем только, пускай проскачут мимо усадьбы под обрывом. А я бинокли припасу. Вот и чудесно. Вот и посмотрим. А теперь идти ужинать пора, Боюсь, что нас уже хватились. Ну же, Селтонет, действуй! Что же ты остановилась? - И Глаша неистово теребит за рукав татарку.

   Селтонет смущена. То, что она затеяла, - дико и странно. Конечно, замуж за незнакомого бея она не пойдет, потому что любит Селима, но почему бы и не позабавиться немного и не посмеяться и не проучить этого глупого Абдул-Махмета и его кунака.

   Шутка так нравится Селтонет, что она хлопает в ладоши и кружится волчком по комнате. Потом хватает Глашу и душит ее поцелуями.

   - Миленькая, пригоженькая, хорошенькая! И умом же наградил тебя Аллах! - говорит она между поцелуями и приплясывает вокруг девочки.

   Потом они берутся за руки и чинно отправляются вниз в кунацкую, как будто у них ничего не случилось.

  

  

   Душный знойный майский полдень.

   Раскаленным золотым шаром повисло солнце над Гори. Ни облачка в далеком синем безбрежном небе, ни шороха в заснувших полдневным сном, словно завороженных, чинаровых и каштановых садах.

   На кровле джаваховского дома Мара раскладывает первые абрикосы и персики для сушки. Раскладывая, она поет.

   А внизу в кунацкой (гостиной) Даня Ларина дает своей младшей подруге и названной сестре урок музыки на рояле. У Гемы есть слух, и "друг" хочет, чтобы юная грузинка брала уроки у Дани.

   Сама Нина сидит с путеводителем в руках. Перед нею карта Швейцарии; мысли её витают далеко отсюда. Здоровье Гемы, страдающей постоянными ознобами и лихорадками, бессонницей и периодическим кашлем, внушает сильное беспокойство Нине, которая одинаково, всею силою души, любит всех птенцов своего гнезда-питомника. Но эта бледненькая, всегда покорная и тихая Гема особенно будет её сочувствие. Милая Гема заметно тает, как нежный тепличный цветок. Вчера Нина приглашала доктора, опытного, знающего врача, в свой питомник. Тот долго выстукивал и выслушивал Гему, потом сказал:

   - Серьезной опасности пока еще не предвидится, но у девушки - слабые легкие и, как это ни странно, воздух её родины сейчас ей вреден. Она схватила малярию. Ее необходимо увезти теперь же до осени в Швейцарию, в самое глухое горное гнездышко, где нет этих туманов и сырых ночей. Разумеется, если вы можете, княжна, устроить это.

   О, чего не смогла бы она, Нина, устроить для своих питомцев! Все богатство джаваховского дома перешло к ней. И все, что принадлежит ей, должно принадлежать её питомцам; все, что имеет она - это и их достояние. Так о чем же может быть речь? Разумеется, она повезет Гему в Швейцарию, поручив "Гнездо" Люде... Конечно, не с легким сердцем оставит она, Нина, своих питомцев... Ее тревожат дела питомника. Во-первых, Сандро, обожающий свою сестренку Гему. Как бедный юноша должен будет тревожиться за здоровье Гемы в разлуке с нею!.. Потом Селтонет. Никак нельзя сделать из этого взрослого ребенка человека, каким уже давно пора быть Селте. Она наивна, дика и легкомысленна; она к тому же ни с чьим мнением, кроме её, Нинина, не считается и, разумеется, не будет подчиняться Люде. А Глаша? Эта безудержная, чересчур развитая, необузданная для своих лет проказница и отчаянная сорвиголова. Года два тому назад Глаша прочитала дневник покойной княжны Джавахи и совсем потеряла голову, стараясь подражать во всем удалой джигитке-княжне. Люде, бедняжке, будет немало хлопот и волнения с Глашей. Кстати, где она сейчас? Ей приказано сидеть смирно за французским переводом в учебной. Осенью девочка будет держать экзамен в первый класс среднего учебного заведения. Ее необходимо хорошенько подготовить за эго время. С нею занимается и сама Нина и Люда, иногда Маруся, в свободное от хозяйства время, иногда Гема, когда чувствует себя хорошо. И все жалуются, все негодуют, недовольные успехами и поведением Глаши.

   - Эго бес, а не девочка. Минутки не может посидеть спокойно на месте! - постоянно повторяет Маруся.

   Однако, где же этот бес сейчас? Нина откладывает в сторону томик путеводителя и выходит из кунацкой. Проходя мимо рояля, она приостанавливается на одно мгновенье и смотрит на двух девушек, склоненных над клавиатурой. Княжне хочется наклониться к обеим и обнять эти белокурую и чернокудрую головки одним общим объятием. Но её суровая, закаленная в битвах жизни натура протестует против такой сентиментальности, как она называет всякое проявление нежного чувства.

   - Глаша! Глафира! Где ты? - звучит её несколько резкий гортанный голос по всему джаваховскому дому.

   Но Глашин и след простыл. Княжне попадается Валь.

   - Смотри, друг, тебе нравится эта штучка? - и он протягивает Нине что-то изящное и хрупкое, сделанное из глины и картона,

   - Что это, мой мальчик?

   - Неужели не понимаешь? Это - мост. Модель того моста, который я переброшу со временем над безднами дагестанских стремнин... Эго - моя мечта. Ты же знаешь, что я сделаюсь инженером, чего бы мне это ни стоило, и превращу когда-нибудь эти жуткие горные тропинки в благоустроенные дороги, в чудесные пути при помощи таких мостов. Эго - модель, друг, это - мое страстное желание.

   Некрасивое лицо Валя с его насмешливым ртом и маленькими, обычно полными юмора, глазами теперь кажется таким вдохновенным, таким ясным и милым, что Нина Бек-Израил невольно любуется им.

   - Прекрасно, мой мальчик, прекрасно! Дай тебе Бог привести в будущем в исполнение твою идею. Вечером ты подробно расскажешь мне про способ её осуществления. А пока ты не видел Глашу?

   - Разве она не спрашивала у тебя сегодня разрешения взять Беса из конюшни?

   - Беса из конюшни? Я не имею ни малейшего понятия об этом.

   - Тем хуже, друг, тем хуже! Я слышал, как эта стрекоза вопила нынче Аршаку через весь двор, чтобы он седлал Беса. Я думал, что на нем поедет Сандро по твоему поручению в горы к Ага Кериму, а оказывается, эта девчонка распоряжается по-своему не только собой, но и твоими лошадьми.

   Брови Нины хмурятся. Она плотно сжимает губы, чтобы не дать воли гневу бушующему сейчас у нее в груди.

   Ах эта девочка с необузданной свободолюбивой натурой! Сколько еще предстоит с ней хлопот!

   Двёрь из кухни приоткрывается, и оттуда выглядывает красное, как пион, лицо Маруси.

   - Речь идет о Глаше, "друг"? - осведомляется хохлушка.

   - Изволили угадать, достоуважаемая! - комически раскланивается перед нею Валь. - Речь идет о некоей необузданной девице с наклонностями разбойника, которую никто не видал с утра.

   - Ошибаешься, я видела из окна кухни. Час тому назад Глаша проскакала берегом Куры.

   - Лихо! Да как же она посмела, однако?

   Но Валь, у которого невольно вырвались эти слова, теперь уже готов взять их обратно. Каким суровым, каким гневным стало лицо "друга". Маруся, приготовившаяся было дать отчет о сегодняшнем обеде старшей хозяйке, сразу замолкла на полуслове.

   - Когда увидите Глашу, пришлите ее тотчас же ко мне, - тем же гневным голосом говорит Нина и быстрой, легкой походкой удаляется в свою комнату.

   ***

   Хорошо мчаться стрелою по низкому берегу у самой воды, и слышать, как то и дело вылетают мелкие камешки из-под копыт лошади в реку. Весело заглядывать в ленивые волны Куры и видеть отражающееся в них возбужденное быстрой ездой личико в рамке белокурых непокорных вихров, вылезающих вправо и влево из-под ободка гребенки. И эти черные блестящие, как у мышонка, глаза, неужели это глаза её, Глаши? Как жаль только, что на ней нет мужского платья, бешмета и шальвар, а на голове - белой, сдвинутой набекрень, как у настоящего джигита, папахи! Тогда бы она, Глаша, еще более походила на эту чудную княжну Джаваху, которой она упорно во всем старается подражать. Зато Бес - настоящий "Шалый" покойной княжны. Такой же необузданно-буйный и удалой, как и тот. Недаром Бес считается лучшей лошадью во всей Джаваховской конюшне. Недаром Аршак не хотел нынче седлать его, сомневаясь в том, чтобы его госпожа, княжна, пустила на нем самую молоденькую обитательницу Гнезда.

   Ой, и скачет же Бес! Дух захватывает в груди Глаши от этой неистовой скачки. В ушах поет ветер. Уже около получаса мчится она так. Ей нужно до обеда поспеть в горы и вернуться обратно. У неё есть цель. В последнюю прогулку она видела там, на склоне утеса, над Курою, огромный куст белых азалий, выросших целой семьей. Девочка хорошо помнит, что Ага-Керим прозвал Даню белой азалией. Это прозвище, как нельзя более, подходит к белокурой головке бывшей консерваторки, ко всему её нежному, поэтическому облику. Так вот ей-то и пожелала сделать сюрприз Глаша и, с некоторой опасностью для жизни влезши на утес, нарвать букет этих диких прелестных горных цветов.

   Глаше хотелось сделать, совершить что-нибудь особенное, исключительно смелое и прекрасное, чтобы заслужить похвалу Дани, вызвать на её губах милую обаятельную улыбку. Глаша верит, что Даня - отмеченный Самим Богом талант и создана для того, чтобы повелевать, а все другие - для того, чтобы слушаться и подчиняться ей.

   Бес между тем все несется и несется. О, он умеет оправдывать свое прозвище, этот полудикий горный скакун, весь лоснящийся под пеной, с взмыленными боками и паром, выбивающимся из ноздрей. Маленькие каблучки Глаши то и дело бьют крутые бока лошади.

   Вот миновала она последний поворот реки. Здесь кончается долина и начинаются горы. Все чаще и чаще попадаются теперь высокие утесы на каждом шагу. Один из них, густо поросший орешником и молодыми побегами дикого винограда, Глаша хорошо знает. Этот утес и есть цель, к которой стремится девочка. На самой вершине его, над круто оборванной стремниной, почти на отвесном скате горы, выступившем над рекою, скромно приютилась целая семья белых диких азалий. За этим утесом рассыпается целая цепь других таких же утесов. Верстах в трех отсюда находится горная усадьба Ага-Керима. Место это тоже хорошо знакомо Глаше, - она не раз прилетала сюда верхом с "другом", Сандро или одна, пользуясь недостаточной бдительностью конюха Аршака.

   А Бес, очевидно, знает не хуже юной всадницы дорогу в это горное гнездо. Теперь вполне можно бросить поводья и довериться испытанному чутью коня. Легким, уверенным шагом, перебирая тонкими проворными ногами, лошадь взбирается по круче на утес, с которого при малейшем неосторожном движении легко сорваться в воды реки.

   Еще несколько шагов, и Глаша соскакивает с коня. Быстро обматывает она повод вокруг ствола молоденького кизилевого деревца, выросшего на небольшой зеленой площадке, и, вся пригнувшись к земле, ползком, с ловкостью кошки, взбирается на самую верхушку, туда, откуда наивно улыбаются ей милые невинные головки белых цветов.

   Как весело и забавно ползти так змеею между кустами орешника, диких роз и ползучего винограда. Вот она почти уже у цели. Стоит только протянуть руку, - и белые цветы уже у неё. С наслаждением отрывает от земли их длинные гибкие стебли Глаша, подносит их к своему вздернутому носику и долго нюхает, с упоением вдыхая вместе с этим ароматом и самый горный воздух и радость свободы, - увы! - такой кратковременной. В тоже время она представляет себе, как эти нежные дикие цветы порадуют Даню.

   Неожиданное ржание "Беса" заставляет вздрогнуть девочку. В этом ржании не трудно понять волнение лошади; Глаша разгадывает его сразу. Не выпуская из рук белого пучка цветов, девочка заглядывает вниз, до половины свесившись над бездной, и в тот же миг крик испуга вырывается у неё из груди.

   Из-за ближайшего куста орешника выглядывают верхи двух просаленных оборванных папах, и сквозь сочную зелень молодых весенних побегов виднеются чье-то бронзовое от загара лицо и бегающие хищные глаза, выслеживающие каждое её движение. И рядом с ним другое, худое, косматое, с горбатым носом, длинными усами и с такими же черными маленькими глазками, горящими как уголья.

   "Господи Боже! Да ведь это - барантачи!" - молнией-мыслью обожгло мозг девочки. - Не даром же так жалобно ржал сейчас, не хуже человека понимающий опасность Бес.

   В один миг Глаша вскакивает на ноги и, прижимая к своей груди, как сокровище, цветы, бросается к коню.

   - Эй ты, как тебя, стой, девчонка! - несутся ей вдогонку грубые крики.

   Но она и не думает повиноваться им. Она боится сейчас даже оглянуться назад. Но тонкий слух, напряженный до последней степени, говорит за то, что оба оборванца выскочили из-за кустов и гонятся следом за ней.

   - Эй, стой! Тебе говорят, стой! - кричит снова, плохо выговаривая слова по-русски, на своем характерном лезгинском говоре высокий горбоносый оборванец, стрелою пустившийся догонять ее. - Или тебе заложило уши? Эй, остановись, девчонка, а не то пуля догонит тебя скорее, нежели мои ноги.

   Для Глаши теперь ясно, как Божий день, что эти люди - некто иные, как барантачи, т.е. нищие лезгины, промышляющие мелким воровством, а подчас не останавливающиеся и перед разбойничьим нападением в горах. При случае они не ограничиваются кражею, и любой из них, не сморгнув глазом, может всадить пулю из-за утеса или куста зазевавшемуся путнику, если у него только есть что-нибудь с собой.

   В один миг Глаша сообразила все это.

   - Стой, шайтанка, стой!.. - все еще слышатся гортанные голоса лезгин за её спиною.

   Как бы ни так! Скорее умрет она, нежели остановится хоть на секунду. Здравый смысл говорит ей, что у этих оборванцев нет никаких винтовок с собой, не из чего стрелять. И к тому же они оба - пешие, а у неё - Бес , от скорости которого зависит её спасение.

   Беса-то они ни за что не догонят, ни под каким видом, только бы добраться до него поскорей, только бы успеть вскочить вовремя в седло.

   Характерное гиканье звучит теперь за самыми плечами Глаши. Девочке кажется, что она чувствует уже горячее дыхание преследующих ее людей. Еще небольшое усилие, несколько прыжков вниз по откосу и она - на спине верного, быстрого, как ветер, Беса, который из какой угодно опасности вынесет ее.

   - Айда, Бесенька! Айда! - вся прильнув к его шее, шепчет Глаша, и маленькие каблучки энергично бьют по крутым бокам коня.

   Теперь она уверена, что ей опасность уже не грозит. Но странно... Почему её преследователи вдруг разразились таким торжествующим смехом?

   Глаша поднимает голову, смотрит вперед и вся холодеет. Прямо на нее летит на мохнатой горной лошаденке третий оборванец, то и дело подбадривающий ударами нагайки своего лихого скакуна. С каждым мгновением сокращается расстояние между ним и Глашей... Еще немного, и их лошади столкнутся над горной крутизной. Теперь уже конец... Спасенья нет... Барантачи, очевидно, давно уже выследили приглянувшегося им Беса и теперь не упустят удобный случай для его поимки. Безусловно, они его отнимут у неё и самое ее тоже не пощадят. Словом, она в руках у них вместе с Бесом, оттого они так дико, так торжествующе хохочут над ней.

   Широко раскрытыми, полными ужаса глазами смотрит Глаша туда, вниз, откуда мчится ей навстречу третий бритоголовый оборванец, гиканьем и ударами нагайки подбадривающий своего коня. Глаше виден уже издали хищный блеск его глаз, устремленных на нее и сверкающих явным злорадством и насмешкой.

   - Ага, попалась! Теперь не уйдешь из моих рук живой! - точно говорят эти глаза.

   Вдруг взгляд девочки падает налево, вниз, на сверкающую в лучах солнца золотую поверхность реки... На минуту она задерживает бег лошади.

   "Что, если... Правда, утес слишком высоко поднялся над водою... Но лучше разбиться об острые камни, лучше утонуть в бурливой воде, чем попасть к разбойникам вместе с четвероногим другом", - проносится в голове Глаши.

   Еще мгновение, и она решается. Да!

   Быстро наматывает она себе на одну руку длинный повод, а другою же рукою прижимает к груди пучок белых азалий. Теперь эти цветы, добытые такой страшной ценой, ей, разумеется, в десять раз дороже.

   - Ну, Бесенька, ну, милый, выручай! - шепчет Глаша, склоняясь к самому уху лошади, и еще туже натягивается повод.

   Лошадь хрипит, царапает копытами землю, пятится назад от края стремнины, чуя в ней смертельную опасность.

   - Гайда, Бесенька", гайда, милый! Не бойся!

   Глаша стоит сейчас в стременах во весь свой маленький рост и дрожит всем телом.

   Но дальше медлить нельзя... Конный оборванец уже близко, всего в двух саженях.

   - Вперед "Бес", вперед!

   Очевидно, страх и отчаяние придали детскому голосу какую-то силу, которая сразу же передалась и коню. А маленькие каблучки снова энергично и крепко сжали крутые бедра лошади. Конь испустил отчаянное ржание и, взмахнув передними ногами, прыгнул с утеса в разверзшуюся перед ним водяную бездну.

   - Дели-акыз! - раздался единодушный крик удавления и ужаса всех трех оборванцев, когда они увидели барахтавшихся внизу в волнах реки отважную всадницу и чудного, точно сказочного коня.

   Во время бешеного скачка Глаша потеряла сознание. Но холодная вода сразу привела ее в себя.

   "Жива! Бес цел! Его не украла!" - было первою сознательной мыслью, промелькнувшей в голове девочки в то время, как её лошадь отчаянно пробивала себе дорогу в воде.

   - Плыви, Бесенька...Миленький!.. Выручай меня!.. - шептала ей в ухо Глаша, в восторженно-радостном настроении от сознания, что они оба спасены.

   Но Беса и не надо было подбадривать. Он и без того чуял, понимал, что ему необходимо вынести себя и свою всадницу на противоположный берег. И вот, еще несколько движений - и, весь сверкающий на солнце, позолотившем его мокрую гнедую шерсть, Бес выскочил из воды.

   Теперь только, будучи в полной безопасности, Глаша оглянулась назад на утес, с которого несколько минут тому назад сделала с конем свой безумный скачок, подвергаясь смертельной опасности. И сердце у неё замерло, при виде той высоты, с которой она отважилась спрыгнуть. Скачок - поистине достойный её прозвища "дели-акыз". Не даром и оборванцы, эти видавшие виды горные разбойники, пришли в ужас от решимости Глаши и хором воскликнули "дели-акыз!" в момент её прыжка. Мокрая вся, тяжело дышащая, повалилась Глаша на траву подле еле державшегося на ногах и тоже тяжело дышавшего Беса. Слабость сковала сейчас все её тело. Но такое состояние длилось не долго. Через несколько минут она была уже на ногах. Глаша отлично понимала, что медлить нельзя. Её преследователи барантачи могут спуститься с утеса, переплыть реку и опять настичь ее. Вот они уже о чем-то совещаются у самого края утеса, а смуглые руки их, сжатые в кулаки, грозят ей самым зловещим образом.

   Да, медлить нельзя. И Глаша поворачивается к коню, осматривает его с ног до головы, сомневаясь, - в силах ли он продолжать путь к спасению или нет.

   Бес точно понял тревогу всадницы и довольным, веселым ржаньем поспешил убедить Глашу в том, что опасный прыжок прошел для него безнаказанным, что он вполне оправился и готов опять помчаться туда, куда его направят.

   Глаша все это прочла во взгляде умных, выразительных глаз лошади, и, кинув новый взор на утес противоположного берега, вскочила в седло и понеслась с бешеной скоростью по знакомой дороге вперед.

  

  

   - Ты уже проснулась?

   - Достаточно я спала за эти дни...

   - Тише, бирюзовая, услышит "друг", беда будет.

   - Что нового, Селтонет?

   - Много нового, мой розан. Сегодня тебя простят. Селтонет сам слышала, как "друг" говорила тете Люде: "Надо выпустить девочку, довольно наказана..." А потом, самое главное: Абдул-Махмет присылал опять своего Рагима, будто виноград редкой породы предлагать, а на деле не то... На деле Рагим успел шепнуть мне, что нынче днем "они" проедут: Абдул-Махмет и князь, которого Абдул-Махмет прочит мне в мужья. Мимо окон, под обрывом, как раз проскачут Курою... Мы и поглядим на них, яхонтовая, поглядим. - Понятно, поглядим. А когда кони проскачут? В котором часу проедут они?

   - В пять, ровно в пять, розан моей души.

   - Вот это хорошо. "Мальчики" стреляют в цель в это время. "Друг" занимается с Гемой и Марусей французским языком. Ах, Селтонет, вот славно-то! Поглядим, понятно, поглядим из окошка на твоего князя.

   И Глаша, захлебнувшись от восторга, кидается на шею старшей подруге.

   Как натосковалась Глаша за эти последние дни, сидя взаперти и отбывая наложенное на нее наказание. Когда она мокрая, как рыба, но счастливая и радостная от одной мысли, что избегла смертельной опасности, подлетела на Бесе к воротам "Джаваховского Гнезда", прижимая к груди своей пук белых азалии, чудом уцелевших во время бешеного прыжка с утеса, - первой встретилась ей сама княжна Нина.

   - Откуда? - со строго сдвинутыми бровями, предвещающими бурю, коротко осведомилась у своей питомицы Бек-Израил.

   Глаша вспыхнула. Лгать она не хотела: ведь её идеал, покойная княжна Джаваха, никогда не лгала... И правдивый рассказ о случившемся полился из уст девочки. Исчезновение с Бесом из Джаваховской усадьбы... Цветы азалий... барантачи... Преследование... Прыжок в Куру и бешеная скачка, - про все было рассказано, по порядку, без единого слова лжи.

   Нина Бек-Израил слушала девочку, не прерывая ее ни на минуту, слушала с теми же грозно сдвинутыми бровями и суровым лицом.

   - Три дня ты посидишь в комнате под замком, - последовал короткий и неумолимый приказ.

   Потом для свободолюбивой девочки, не могшей спокойно посидеть минуту на одном месте, началась пытка. За нее заступались, но никто ей помочь не мог. Даже Даня, которой Глаша мокрая, как только что вылезшая из воды утка, с блаженной улыбкой по дала цветы азалий, доставшиеся ей та кой ужасной ценой, - даже Даня не могла ее спасти. Нина Бек-Израил была на этот раз неумолима, и Глаше пришлось отсиживать весь срок. Наказание было еще усугублено неожиданным приездом Тамары Тер-Дуяровой, побледневшей, когда узнала о поведении её любимицы Тайночки.

   - Стыдись... Всем твоим мамам, теткам и бабушкам напишу, как ты ведешь себя. И Нике Баян и Золотой Рыбке... - волнуясь, отчитывала молодая армянка Глашу.

   Но тяжелее всего было лишение ее навсегда, по приказанию княжны Нины, обычных верховых прогулок. О, это последнее наказание нагоняло на Глашу такую гнетущую тоску, от которой она не могла найти себе места.

   Глаша не вполне сознавала свою вину, не сознавала, что заслужила наказание, а потому оно было так тягостно ей. В душе девочка даже гордилась своей удалью, своим бесстрашием. Особенно "прыжком шайтана", как прозвали её безумный скачок с утеса в Куру горные разбойники. К тому же, Глаша прекрасно помнила, что, когда она в своем откровенном рассказе обо всей этой истории дошла до признания в скачке, глаза внимательно слушавшей ее Нины, как будто ярче загорелись в этот миг. О, эти торжествующие огни! Глаша изучила их, как и все прочие питомицы Джаваховского дома. Эти огни загораются лишь в те минуты в черных восточных глазах Нины Бек-Израил, когда она переживает чувство торжествующей гордости за кого-либо из своих питомиц. Глаша знает, что её бешеный прыжок не мог не понравиться Нине, что и другая Нина, сама покойная княжна Джаваха, наверное бы, похвалила ее за него. И потом воспоминание о белых азалиях, которые она сложила к ногам своей Дани, тоже не могли не радовать Глашу. Поэтому в сердце девочки ни разу не зашевелилось чувство раскаяния, поэтому так тяжело и тоскливо ей было сидеть под замком.

   Но вот сегодня Селтонет принесла ей первую радость. Нынче ее выпустят из комнаты! Нынче она будет снова свободной!

   И когда прощенная "другом" Глаша появляется, наконец, внизу в кунацкой и начинает вместе с другими помогать Нине и Геме укладываться в дорогу, ей кажется, что совсем особенными глазами смотрит на нее теперь все "Джаваховское Гнездо".

   - Пора, алмаз мой, пора! Взволнованная, вся дрожащая, Селтонет тянет Глашу за рукав платья.

   - Смотри, не опоздать бы, бирюзовая!

   - Не опоздаем, не бойся, время еще есть!

   Глаша с сосредоточенным видом смотрит на никелевые часики-браслетку, которые подарила ей ко дню её рождения тетя Люда, и соображает дальнейшее.

   - Сейчас нет никого, кроме Маро на кухне. Сандро, Гема и Маруся поехали с тетей Людой и "другом" прощаться с горами. Маруся отправилась на базар с Павле.