Чарская Лидия Алексеевна - Дели-акыз

олго продолжалось это забытье. Проснулась Глаша от каких-то странных прикосновений к её щекам, лбу, губам и векам. Сонные глаза долго не раскрывались, Наконец Глаша с трудом подняла отяжелевшие веки.

   - Проснись, яхонт мой, проснись, бирюзовая. Это я! Это я, радость дней моих, открой свои глазки!

   - Селтонет!

   - Ну да, Селтонет...

   В ту же минуту показалась в дверях Фатима с чашкой дымящегося хинкола. Лицо у неё было сурово-нахмурено.

   - Тише... Тише... Во имя Аллаха... И себя погубишь и Фатимат погубишь... - зашептала она. - Нужно, чтобы никто не знал... Никто не видал... Аги нету... В Гори уехал... За муллой уехал... Свадьбу править будут... Луна взойдет... Другая... Взойдет... Третья взойдет... И заколют барашков для пилава... И напекут лепешек с персиками... И вынесут из погреба свежие кувшины с бузой. Загремит зурна, зазвенит саав... Заплачет чиангури, и Фатима лезгинку проплясать должна будет... И Рагим и другие... И станет Селтонет женою Абдул-Махмета с благословения муллы...

   Последние слова произнесла она чуть слышно. Потом вдруг вытянулась вся, как струна, и пропустила сквозь, зубы:

   - Не будет этого, не будет, Фатима не допустит!..

   А Селтонет и Глаша нежно обнимались, как сестры, в эту минуту.

   - Ты не сердишься, ангел мой, дорогая моя, на безумную Глашу, на беспутную Дели-акыз? - сжимая руки Селтонет и заглядывая ей в глаза, спрашивала, волнуясь, девочка.

   - Бирюзовая! Яхонт мой! Алмаз мой! - смеясь и плача, отвечала Селтонет. - Глазам не поверила, очам не поверила, как пришла нынче Фатима поутру и повела за собою. Думала на прогулку обычную ведет... И вдруг сюда... К моей бирюзовой! Истосковалась, извелась здесь совсем, Глашенька, твоя Селтонет!

   - Селта, милая Селта, неужели же ты совсем, совсем не сердишься на меня?

   - Зачем сердиться на тебя? Это Аллах меня наказал за то, что обманула Селима. Бедный Селим! Что с ним? Где он рыщет сейчас? Где ищет свою Селтонет?

   И закрыв лицо руками, девушка повалилась, рыдая, на доски тахты.

   - Ради Бога, тише... Молчи, Селта... Не время плакать... Надо думать теперь... Думать, как выбраться отсюда.

   - Молчи! Молчи, а не то, убирайся отсюда, если хочешь реветь... - зло сверкая глазами, шипит в свою очередь и Фатима.

   Этот злой шепот приводит сразу в себя Селтонет. С залитым слезами лицом она садится на тахту.

   Постепенно злые глаза татарки стали смягчаться, и она что-то отрывисто зашептала Селтонет. Селтонет радостно вскрикнула и обвила руками её колени.

   - Что она говорит, что говорит? - взволнованно спрашивала Глаша.

   - Она говорит... Она говорит... Чтобы завтра вечером мы обе не ложились спать... Чтобы, когда взойдет солнце... Что если можно бежать, то только завтра... Или никогда, потому, что уже после завтра возвратится с муллою ага Махмет.

   - Ах! - радостным вздохом вырвалось из груди Глаши.

   - Ты ангел, Фатима, и да благословит тебя Бог! - произнесла она дрожащим голосом.

   Но татарка, вместо того, чтобы выслушать излияния благодарности, резко схватила Селтонет и потащила ее из Глашиной "темницы".

   И снова, взволнованная, ничего не понимающая, Глаша осталась одна со своими грустными думами, со своею одинокой печалью.

  

  

   - Рагим!

   Сын аги Абдул Махмета, только что успевший подвязать третий куст роз у Фонтана, вздрогнул всем телом и поднял голову.

   - Рагим! Наконец-то я вижу тебя, бессовестный! - услышал он звонкий шепот со стороны окна.

   Юноша опустил глаза. Он ясно слышал знакомый голос из крошечного оконца и не знал, что отвечать.

   Он избегал встреч со своей недавней подругой игр, с которой он так предательски поступил недавно. Он всячески избегал показываться в той части сада, куда выходило оконце запертой в дальней горнице Глаши. И все садовые работы, которые лежали на нем, он старался производить до восхода солнца, пока еще, по его предположению, Глаша спала. Но несмотря на все старания Рагима, ему не удалось отвратить эту встречу. И вот свершилось!

   Первое что пришло ему в голову, это - уйти от фонтана, около которого он застигнут врасплох, как вор... Он уже делает шаг в сторону и скрывается за широким кустом азалий. Но звонкий, насмешливый смех несется со стороны окна.

   - Эй, Рагим! Куда? Или совесть съела тебе глаза, что ты не можешь смотреть на меня и прячешься в кустах, бездельник? Или нынешние горцы унаследовали от своих отцов только одну трусость? Скажи!

   Эти слова, как удар хлыста подействовали на Рагима. Не злой по природе, честный и далеко не трусливый, юноша весь вспыхнул, загорелся гневом и вне себя выскочил из своего убежища. Он через две секунды очутился под окном Глаши;

   - Благодари Аллаха, что ты девчонка, а не джигит... Будь ты не девочка, я сумел бы разделаться с тобою. Я бы...

   - Молодец Рагим! Молодчинище! - неожиданно, прервав его на полуслове, произнесла Глаша. - Вот теперь я узнаю тебя, узнаю в твоих словах смелого джигита, удалого Рагима, а не трусливого мальчишку. Тебе подобает вступать при случае в открытый бой, не прячась, не скрываясь, а не трусливо тайно похищать девушек и запирать их в неволю...

   Глашины слова снова, как удар бича, подействовали на самолюбивого Рагима. Невольный стыд объял его душу. Смущенно поднялись на Глашу черные, огненные глаза юноши.

   - За что винишь Рагима? Разве виноват в этом Рагим? - забормотал он смущенно. - Разве виноват? По законам нашего народа, младшие должны во всем беспрекословно повиноваться старшим. Отец приказал Рагиму... Рагим не смел ослушаться его. Отец старше и мудрее. И не Рагиму судить о нем. Пусть Аллах ведает и судит о его поступках!

   - Рагим, Рагим! Ты совсем не такой злой, каким я тебя представляла себе после твоего недостойного поступка!

   - Помолчи, девушка!

   - Да, да, недостойного, Рагим! Зачем ты обманул меня и Селту? Зачем заманил в ловушку?.. Не хорошо, не честно!..

   - Молчи, или...

   - Нет, нет, Рагим... Не стану я молчать. Помнишь, мы еще маленькими детьми, когда меня привезли в Гори, играли с тобою на берегу Куры? Помнишь, как вместе собирали ракушки и камни? То было хорошее время, Рагим. Не правда ли? Ты приносил мне сладкого винограда из ваших виноградников, а я делилась с тобою персиковыми пирожками, которые так мастерски печет Маро. И мы были с тобою, как брат с сестрой, Рагим... А теперь ты помог запереть меня в эту клетку... Увез меня заодно с этими разбойниками Векиркой и Ахметкой в эту горную щель...

   - Но тебе мы не хотели зла, девочка, ты случайно попалась с Селтонет, - тихо, словно оправдываясь, говорит Рагим.

   - Случайно! Взяли, схватили и приволокли, как овец. А что должны переживать, не получая от нас известий, наши в Гнезде... Ты ведь не был там и не видел их горя... - с тоскою доканчивает Глаша.

   - Нет, был и видел!

   - Что?

   Глаша, забыв всякую предосторожность, высовывает голову из окна своей темницы чуть не кричит:

   - Что! Ты был в Гнезде? Ты вздел наших? Ты видел их, Рагим? Да говори же, говори, ради Бога!

   - Ш-ш! - отчаянно и выразительно шепчет мальчик и протягивает руку по направлению женской половины дома. - Ш-ш! Молчи! Мать услышит! Беда будет! И Бекир у ворот, и Ахмет поблизости... Донесет отцу, тогда плохо будет Рагиму...

   - Рагим! Голубчик! Соколик Рагим, - почти не слушая его, лепечет теперь, как в бреду, Глаша, - ты видел их? Ты видел их? Всех видел? Скажи!

   Рагим молчит. Душевная борьба ярко отпечатывается на его выразительном, загорелом лице. Потом он оглядывается с опаской раз, другой, третий... Слава Аллаху, никто не видел, никто не слышал этой отчаянной Дели-акыз... Все тихо по-прежнему в саду и в доме. И только меланхолически-певуче звенит струя студеного фонтана.

   А глаза Глаши полные мольбы, отчаянья, тоски по-прежнему впиваются в лицо Рагима.

   Рагим еще слишком молод, чтобы уметь до конца владеть собой. Он невольно прислушивается к голосу сердца, невольно поддается порыву жалости. И придвинувшись близко, совсем близко к окну, он шепчет, блестя влажными глазами:

   - Я был два раза в усадьбе... Два раза...

   - Зачем? - срывается у Глаши.

   - В первый раз, когда я вместе с другими принес твою и Селтину одежду...

   - Мою и Селтину? Как? Почему?

   - Молчи, Дели-акыз! Молчи! Это-то ты все равно не узнаешь. На коране поклялся Рагим отцу не говорить об этом никому ни слова... И скорее Рагим даст вырвать себе язык, нежели...

   - Ну, все равно, говори дальше... Говори, не мучь...

   - В первый раз, когда принесли твою и Селтину одежду в Гнездо... Тогда Рагим быль в толпе других... А во второй раз проходил мимо горийской усадьбы и всех их видел. И самое княжну.

   - Княжну Нину? Она здесь? Не может быть, Рагим! Она вернулась? Ты ошибся... Это не она, может быть!

   - Говорю, видел... Лицо у неё было белое, как цветок азалии... А с головы её, как и у других женщин Гнезда, спускалась черная вуаль, какую носят по умершим.

   - Вуаль? Траурную вуаль? Так значит, они в трауре? Там кто-то умер? Гема? Боже мой! Да неужели же умерла Гема, Рагим? Ты не видел молоденькой грузинки? Ты не знал Гему? Да ты ведь знаешь! Знаешь Гему, сестру Сандро Довадзе, конечно, знаешь, Рагим!

   - Чернокудрой Гемы не было с ними. И говорю тебе, женщины носили траурные вуали, а мужчины - черные повязки на рукавах бешметов. И когда я шел мимо ворот усадьбы, в доме Джавахи был русский мулла и там молились за кого-то...

   - За Гему! Гема умерла! Конечно, Гема, бедная, маленькая, кроткая Гема скончалась в далекой Швейцарии. Иначе бы "друг" не вернулась домой одна, и все члены "Джаваховского Гнезда" не надели бы траур. А я не с ними! И Селтонет тоже не с ними в эти печальные дни! И все это благодаря моему безумству и легкомыслию Селтонет. Судьба зло посмеялась над нами! Мы даже не можем со всеми помолиться об упокоении души бедной, милой Гемы.

   Острая мучительная боль пронизывает сердце Глаши. Она не замечает, как слезы выступают у неё на глазах, как катятся по щекам и смачивают старенькое сукно и почерневший позумент чужого бешмета.

   Рагим смотрит растерянными глазами в залитое слезами лицо Дели-акыз, Он никогда, как и никто другой, не видел ее плачущей. Никогда. Ему жаль ее, страшно жаль. Он мог бы утешить ее, но не смеет. Он клялся на странице корана соблюсти в тайне все, что было поручено ему, а истинный мусульманин должен уметь хранить свои клятвы, произнесенные перед святым кораном.

  

  

   Тихо, жалобно, словно оплакивая кого-то, лепечут серебряные струны чиангури. Лениво перебирает их тонкими пальцами Фатима, сидя на тахте у себя в горнице. Откинувшись на вышитые валики и подушки, она наигрывает свою любимую песнь. Напротив неё на другой тахте сидят Зюльма и Аминат. Все трое одеты в нарядные праздничные костюмы. Нынче большой мусульманский праздник. Да и не только ради праздника нарядились они. Сегодня в доме двойное торжество. Зюльма и Аминат сейчас в гостях у младшей жены аги, молодой Фатимы.

   - Хочу справить последний вечер моего счастья - сказала она им утром со смиренным, покорным видом. - Вернется завтра ага с муллою и введет новую жену, кабардинку, воспитанницу из дома Джавахи, в нашу семью. И будет она повелевать нами всеми, безродная, нищая девчонка, из милости принятая в дом Горийской грузинской княжны. Так хоть отпразднуем последний денек без неё нынче!

   Обе татарки согласились с Фатимой. И когда солнце зашло, забрызгав пурпуром утесы и лес, Зюльма и Аминат пришли в гости к молоденькой Фатиме. Она встретила их так почтительно и ласково, как никогда еще не встречала. Усадила на мягкие подушки тахты, подвинула им за спины мягкие валики и собственноручно подала сласти и шербет. А когда появились, кроме кувшина с бузою, и сладкие вина, привезенные кем-то тайком Фатиме из Гори, любившая выпить рюмочку другую, несмотря на запрещение корана, старая Зюльма совсем расцвела. Аминат отказалась от вина, но потягивала с большим наслаждением бузу.

   И когда Фатима взяла в руки чиангури и стала извлекать из него тихие, протяжные, баюкающие звуки, - разнеженные полным отдыхом и вкусными явствами, женщины слегка задремали.

   - Загнали ли стада, дочь моя? - обратилась сквозь дремоту Зюльма к Фатиме, которую она редко, только в самые исключительные минуты благодушия, называла так.

   - Успокойся, госпожа! Бараны и овцы давно в загонах... Все исполнено, все сделано, как всегда, и ты можешь отдохнуть, госпожа, на этих мягких подушках и бросить на время свои заботы, - вкрадчиво проронила молодая женщина, подсовывая еще мягкую подушку под спину старой Зюльмы.

   А Аминат, между тем, совсем раскисла и клевала носом после чрезмерной порции бузы.

   Еще несколько тихих, баюкающих аккордов... Тихий жалобный стон чиангури... И Фатима далеко бросила на тахту инструмент...

   С минуту Фатима прислушивалась к мерному дыханию спящих. Потом, приложив палец к губам, на цыпочках, крадучись, двинулась к порогу... Еще раз оглянулась на старую Зюльму и толстуху Аминат.

   Слава Аллаху и Его Пророку - спят, как мертвые.

   Теперь она скользит проворной змейкой по направлению к двери, за которой томится Селтонет.

   Абдул-Махмет поместил свою невесту в лучшей из горниц дома. Она вся устланная коврами, заставлена дорогими тахтами. Но Селтонет противна эта роскошь. За долгие дни и недели заключения она успела возненавидеть свою нарядную тюрьму. Сколько слез её видели эти стены. Сколько раз заглушали её рыдания эти ковры на дверях и стенах... Но нынче слез нет... Селта не плачет. Она ждет, лежа с широко раскрытыми глазами на тахте. Её сердце тревожно бьется в груди. Она почти уверена, что свобода близка, что Фатима ради своей же выгоды даст ей, Селте, возможность бежать. О, какая хитрая и умная эта Глаша! Как ловко разожгла она зависть в душе Фатимы. Сама же едва не погубила ее, Селту, и сама же выручает из великой беды... О, скорей бы выбраться отсюда! Сколько мучений причиняет ей почти ежедневное появление у неё в горнице противного Абдул-Махмета, приходящего с подарками, лестью и уговорами. - "Выходи за меня замуж волей... - говорил он все одно и то же, одно и то же, - богата будешь... На весь Дагестан прославишься... Нарядов тебе понашью, драгоценностями засыплю, в золоте ходить будешь. Выходи, красавица, свет очей моих, не пожалеешь потом".

   Что было Селте отвечать на все это? Сердиться? Протестовать? Браниться? Но разве послушался бы он её протеста, её гнева?..

   И вот, и не добившись её согласия, Абдул-Махмет все-таки поехал за муллою, который повенчает их помимо воли Селты скоро, может быть, даже завтра, и тогда прощай Селим! Прощай будущее счастье! Все потеряет она из-за своего непростительного легкомыслия, если Фатима не явится на выручку, как пообещала, нынче ночью...

   Крадущиеся, едва уловимые шаги за дверью достигают до напряженного уха Селтонет... Как ни тихи они, она их слышит...

   - Ты, Фатима?

   - Я!

   При свете серебряного месяца, заливающего горницу, она видит стройный силуэт татарки.

   - Скорее, мой яхонт, скорее... Ступай за мною, пока не проснулись старухи... - слышится нервный шепот Фатимы.

   - А Глаша? - также тихо роняет Селтонет.

   - Она... И она...

   Проходит две-три минуты. Из нарядной горницы вдоль узкого коридора крадется уже не одна Фигура, а две. Фатима впереди, Селтонет сзади. Перед наглухо закрытой каморкой Глаши обе останавливаются... Щелкает задвижка... И с легким возгласом радости Глаша падает на грудь Селтонет...

  

  

   Снова открывается и с легким скрипом закрывается дверь... Скользят вдоль узких сеней три тени... Не доходя до порога, Фатима, идущая впереди, внезапно останавливается и прикладывает палец к губам:

   - Здесь спальня Зюльмы и Аминат. Я пройду туда и принесу все, что надо... Вы переоденетесь в саду. Ну, храни вас Пророк! Ждите меня... Я сию минуту, - шептала чуть слышно Фатима и исчезла.

   Селтонет и Глаша, замирая от страха, тесно прижавшись одна к другой, стоят бледные, как призраки, в тесных сенях. Не приведи Бог, кто-нибудь заглянет сюда, в этот уголок дома, и тогда они пропали. Не увидеть им тогда Гори и Джаваховского Гнезда, как своих ушей!

   Фатима точно нарочно медлит. Тянутся минуты, как часы... Мучительно долгие минуты. Вот она, наконец, появилась с узлом в руках.

   - Фатима! Слава Богу! Слава Аллаху! - вздыхают обе.

   - Готово... Все готово... Теперь за мною в сад... - слышится едва внятно тревожный шепот среди мертвой тишины.

   Серебряный месяц льет прозрачный, млечный свет. Сказочно-прекрасными кажутся в его бледном сиянии кусты азалий и роз... Легкий седой туман клубится из бездны... И на таинственном причудливой Формы небе бродят облака.

   Но Глаше и Селте не до красоты ночи... Их мысли горят... Их руки трепещут от волнения... Лихорадочны их движения, когда в беседке из ползучего винограда и роз, чудесно укрытой в дальнем углу двора-сада, они надевают, поверх надетого на них чужого платья, еще другое.

   Предусмотрительная Фатима надевает на Селту наряд Аминат, предварительно окутав девушку теплою шалью, дабы придать её тонкой Фигуре некоторое сходство с неуклюжей толстухой Аминат.

   Что же касается Глаши, то с ней дело обстоит куда лучше. Старая Зюльма не велика ростом и достаточно худа... Её бешмет и шальвары, конечно, несколько велики Глаше, но сейчас весьма кстати. Обычные чадры, без которых не выйдет на улицу ни одна восточная замужняя женщина, закутывают их головы, лица и отчасти Фигуры.

   - Сама родная мать не узнала бы, вот как нарядила вас Фатима... Ну, а теперь счастливо бы выбраться за ворота, а там добрый путь и да хранят вас ангелы Аллаха! - все тем же шепотом роняет молодая татарка и, сделав знак обеим спутницам следовать за нею, спешно шагает вперед. Глаша, изображающая собою старую Зюльму, идет за нею последней, вперевалку двигается закутанная в шали и бешмет Селтонет, подражая походке толстухи Аминат.

   Месяц выплыл и снова спрятался за свою облачную завесу. Где-то, оставив недолгий огненный след, покатилась по небу звезда...

   "Чья-то душа это... хорошо бы, если бы она помолилась за нас с Селтой, за благополучный исход нашего бегства", - подумала Глаша, заметив звезду.

   В тот же миг послышался снова шепот Фатимы.

   - Тихо... Теперь тихо... и ничего не говорите... Не надо говорить... Одна Фатима говорить станет... Одну Фатиму слушать надо... - шептала на ухо Глаше молодая татарка.

   Потом она сказала несколько слов по-татарски Селтонет. И вдруг громко и весело рассмеялась, заставив вздрогнуть от испуга и неожиданности своих спутниц. Этот смех веселым раскатистым эхо повторили горы и разбудили человека, дремавшего у ворот.

   Это был Бекир, нанятый сторожить дом, главное, пленниц.

   При виде трех женских Фигур, приближающихся со смехом к воротам, он вскочил с камня, на котором дремал и схватился было за винтовку.

   - С каких пор джигиты воюют со слабыми женщинами? - насмешливо бросила ему, поймав его движение, Фатима и снова звонко рассмеялась. И снова горы повторили этот звонкий смех.

   Бекир сконфузился, узнав младшую хозяйку.

   - Селям, - почтительно произнес он приветствие и приклонил руку ко лбу, губам и сердцу.

   Но Фатима изо всех сил дернула его за рукав бешмета.

   - Что ты, или черные демоны помутили твой разум? Или детей в твоем ауле с детства не учат почитать старших?.. Разве ты не видишь старшую хозяйку, госпожу Зюльму, и вторую супругу твоего господина, госпожу Аминат, что отдаешь "селям" раньше мне, самой младшей?

   Еще больше, по-видимому, смутился и растерялся Бекир.

   - Госпоже Зюльме селям... Госпоже Аминат селям, - бормотал он, как бы извиняющимся голосом.

   - То-то же... А то можно было думать, что обычаев не знаешь, - важно произнесла Фатима, первая выходя за ворота.

   Сильно бились сердечки Глаши и Селтонет, когда они медленным, рассчитанным шагом двинулись мимо озадаченного и сконфуженного Бекира.

   А Фатима тем временем, чтобы не возбудить и дальше подозрений, громко говорила по-татарски.

   - Ну вот, госпожа, ну вот, Фатима тебе же сказала, на воздухе - благодать! Свежо, как под крылом ангела Аллаха! И перестанет болеть твоя голова, госпожа Зюльма. Вон там, внизу, под ручьем, еще будет лучше... И если хочешь совсем поправиться, намочи конец чадры в студеной воде потока и потри ею виски... Сразу боль утихнет...

   И, болтая так без удержу, она первая скользнула по тропинке вдоль ската.

   Мнимые Зюльма и Аминат поспешили за нею.

   "Спасены"! - вихрем пронеслось в голове каждой из них.

   Но в ту минуту, когда ворота и сонный Бекир исчезли позади в ночном сумраке, неожиданно со стороны дома раздался громкий, визгливый голос настоящей Зюльмы, кричавшей по-татарски во все горло:

   - Они бежали! Обе бежали! Сам шайтан и горные демоны помогли девчонкам! Бекир! Ахмет! Рагим, сын мой! В погоню за ними! Скорей в погоню! Не то нас всех со свету сживет наш повелитель!

  

  

   - Мы пропали! - первая прошептала Глаша и замерла на месте.

   - Все пропало! - повторила за ней шепотом Селтонет.

   - Бегите... Скорей бегите! - схватила их обеих за руки Фатима. - Прямо по тропинке до первого утеса! Там река... У берега большие камни, ниже - кусты... За ними заляжете... Может, не заметят... Храни вас Аллах и Магомет, Пророк Его! А я назад...

   И, слегка толкнув Селтонет и Глашу по направлению к горной тропинке, Фатима, что было духу, пустилась назад.

   Девушки стрелой понеслись вперед.

   В это время месяц снова выплыл из-за туч и осветил местность. Сами горы, казалось, сторожили эту глушь. Сами бездны точно караулили тропинки. Было светло, как днем, благодаря лунному сиянию, и опасность полететь в пропасть в пылу бегства не угрожала. Зато погоня могла их легко заметить.

   - Ради Бога! Ради Бога, спеши, Селта! В быстроте наше спасение! - изредка с прерывающимся дыханием бросала набегу, летя впереди подруги, Глаша.

   Но Селту не надо было и подбадривать. Она и так неслась со всех ног по горной тропинке. Сбросив с себя широкий бешмет и тяжелую шаль, стеснявшие её движения, она в одной кисейной рубашке, куртке и шальварах, мчалась стрелой под гору.

   Глаша, тоже освободившись от всего лишнего, летела стремглав, не жалея ног.

   Но позади них уже слышалась погоня.

   Гулкий звон подков о каменистый грунт долетел до слуха беглянок. Слышны были громкие, гортанные крики, угрозы, брань...

   - Боже Милосердный! Они скачут верхом! Они на лошадях! - помертвев, прошептала Глаша и первая метнулась за прибрежный камень утеса.

   Селтонет бросилась за ней, и обе притаились, лежа плашмя на острых камнях, под навесом выдавшейся над горным потоком скалы.

   - Еще немного...И у меня разорвется сердце! - вырвалось сдавленно из груди Селтонет.

   - Потерпи ради "друга" и Селима... - шепнула Глаша и, чтобы придать ей бодрости, крепко сжала её руку.

   А лошадиный топот приближался с каждым мгновением. Теперь беглянки явственно уже различали отдельные голоса и слышали, как ругаются Бекир и Ахмет, и как Рагим отдает им какие-то распоряжения. Вот они остановили лошадей, спрыгнули на землю и пошли вдоль берега.

   - Вот здесь, в скалах, им не уйти далеко... - сказал по-татарски Рагим.

   Селтонет, понимающая по-татарски, вся вздрагивает:

   - Они близко... Они рядом! Да спасет нас Аллах!

   Глаша даже не двигается... Прижалась к мокрому камню и лежит, точно замерла. Проходит минута... Другая... Третья... И глубокий вздох вырывается у неё из груди.

   - Они удаляются... Слава Аллаху. Я слышу, как Бекир и Ахмет пошли в противоположную сторону... - конвульсивно сжимая руку Глаши, лепечет, едва двигая губами, Селтонет.

   Глаша поднимает голову из-за камня...

   Действительно, оба оборванца, углубившись в свои поиски, отошли довольно далеко... Здесь только пофыркивают их кони... Затихли в стороне голоса.

   - Постой, я выйду и осмотрю хорошенько местность, - говорит, поворачивая голову к Селте, Глаша и вскакивает на ноги. Но в тот же миг тихий стон испуга срывается с её губ.

   Перед нею стоит Рагим.

   - Так вот вы где спрятались, беглянки? - говорит он без тени гнева и возмущения. - Сейчас я кликну моих людей и они водворят вас на место... Эй ..

   Но прежде, чем он успевает крикнуть, Глаша зажимает юноше одной рукой рот, другой хватает его за руку:

   - Ты не сделаешь этого, Рагим! Ты не сделаешь этого! - лепечет она, как безумная. - Честный, благородный, Рагим! Ты не захочешь погубить меня с Селтой... Потому что, как только ты крикнешь Бекира и Ахмета, клянусь тебе, Рагим, я прыгну в бездну и увлеку с собой Селтонет! Ты видишь этот утес, Рагим? Ну, так вот с него и кинусь. Лучше разбиться вдребезги, нежели сидеть взаперти в вашей "тюрьме". Так будь же великодушен, Рагим. Ты джигит, а не разбойник... Ты смелый орленок, а не хищный коршун... И не с женщинами биться тебе, юный витязь... Отпусти же нас! Вспомни наши прогулки, наши игры на берегу Куры, Рагим! Помнишь? Ты был другом, зачем же ты хочешь быть теперь палачом.

   Что-то убедительное звучит в голосе Глаши... Что-то искреннее и отчаянное в одно и то же время... И её черные глаза горят решительным огнем.

   Рагим слишком хорошо с детства знает дели-акыз, чтобы усомниться в искренности её слов, хоть на минуту. Бешеная девчонка, она способна на всякую дикую выходку. А каково ему, Рагиму, будет тогда, в самом деле, если... Если...

   Рагим, не злой от природы, не хочет зла никому, а тем более Глаше, маленькой русской, с которой он недавно еще был так дружен в годы их детства. Он невольно ставит себя на её место. Что, если бы его заточили в неволю и держали так взаперти. А Глашу будут еще долго держать, что бы она не выдала, где Селта... Может быть, до тех пор пока она не вырастет и ее не отдадут замуж за какого-нибудь горца. Бедняжка! Рагим думает, сосредоточенно хмуря брови... Потом хватает за руку Глашу и говорит:

   - Ты поклянешься мне, что, если я выпущу тебя и кабардинку, вы не скажете никому ни слова, как вы исчезли из дому, и кто держал вас в плену?

   - Если ты отпустишь нас, то клянусь тебе именем "друга" и моей собственной жизнью, что никто не услышит ничего ни от меня, ни от Селты... - твердо и серьезно отвечает Глаша.

   - Ты можешь отвечать за себя. Пусть Селтонет тоже поклянется особо... Я поверю...

   - Я не обману тебя, Рагим!

   - А Селта?

   - Клянусь Аллахом и Пророком! - вне себя от страха прошептала помертвевшими губами Селтонет.

   - Тогда... Ступайте... Я бы дал вам коня, но это опасно. Это нас выдаст. В ауле Колты живет Осман, сын Али. Он мой кунак!.. Самая крайняя сакля к горам отсюда. Скажите ему, что вас прислал к нему Рагим, сын Абдул-Махмета, и он проводит вас в своей арбе до предместья Гори. А теперь да сопутствуют вам ангелы Аллаха! Спешите же, пока не вернулись сюда Бекир и Ахмет...

   И прежде нежели девушки успели произнести в ответ хоть одно слово, Рагим с быстротою горного оленя, запрыгал с камня на камень по направлению успевших уже далеко отойти своих спутников.

   Селтонет и Глаше оставалось только стремительно выбежать из засады и броситься дальше вдоль берега стонущего и прыгающего потока.

  

  

   Жалобно поскрипывая своими двумя колесами, медленно подвигается горная арба. Юный Осман, кунак Рагима, правит лошадью.

   Только под утро добрались до аула Колты измученные и усталые девушки, проблуждав всю ночь в горах. С первыми лучами солнца они достигли крошечного селения, прилепившегося, словно ласточкино гнездо, к скале над пропастью.

   Беглянкам повезло. У первой сакли аула они заметили мальчика, возившегося у арбы.

   - Не знаешь ли ты тут юного джигита Османа? - обратилась к мальчику Глаша.

   Мальчик подозрительно посмотрел на странных путниц и, после некоторого раздумья, в свою очередь спросил:

   - Зачем вам Осман, кто вас к нему направил?

   - Его кунак Рагим, сын аги...

   - Ах! - обрадовался Осман и, перебив Глашу, воскликнул: - Это я - Осман. По приказанию отца еду продавать кожу на базар.

   Беглянки ему все рассказали, и мальчик из дружбы к Рагиму взялся доставить девушек до самого Гори... Разумеется, тайно от старших решил это сделать юный Осман.

   И вот Селтонет и Глаша медленно едут теперь на трясучей арбе. Голодные, в изодранных в клочья одеждах, грызя сухие чуреки, великодушно предложенные им Османом, они все же счастливы. Каждая новая верста, каждая новая сотня саженей, оставшаяся позади, приближает их к Гори, к милому Гори, к родному "Джаваховскому Гнезду". Сердца у обеих девушек то бурно трепещут и бьются, то замирают. Все в пути радует их несказанно, несмотря на голод и усталость: и черное загорелое лицо пятнадцатилетнего Османа, и скрип арбы, и сухие чуреки, которые хрустят так славно на зубах...

   Вот засеребрилась звонкая Кура, и арба потянулась берегом. Замелькали виноградники. Глаша с остановившимися, расширенными от восторга глазами, дергает за рукав спутницу.

   - Селта... Селта... Гляди! Я вижу крышу "Джаваховского Гнезда"! О, Господи! Вижу ее, вижу! - и слезы льются у неё из глаз.

   Осман давно высадил Глашу и Селту из своей скрипучей арбы, и они пешком добрались до джаваховской усадьбы.

   - Мне кажется, я слышу, как стучит мое сердце! - шепчет Глаша, поворачивая бледное лицо к Селтонет,

   - Я умираю, бирюзовая, я умираю! - чуть слышно вторит ей татарка.

   - Постой... Молчи... Голоса на террасе. О, Селта! Это они!.. Голос тети Люды и "друга"... Смотри! Они в черном, Селта! Ты видишь черные тени по галереи?.. О, Гема! Нам не удалось вместе с ними помолиться за её бедную душу! Бедная Гема! Да будет сладка ей жизнь в раю! Смотри, Селта! Смотри...

   Глаза Глаши, успевшей перешагнуть порог сада и об руку с Селтонет углубиться в аллею, неожиданно округляются от ужаса... Широко расширяются и без того огромные зрачки... Судорожно раскрывается рот... и руки конвульсивно сжимают руку спутницы.

   - Селта!.. Гема!.. Мертвая Гема!.. Её призрак!.. Ай!

   Глаша не договаривает... Ужас охватывает все её существо... Этот ужас передается и Селтонет... Узкие, черные глаза последней меркнут от страха, и дикий крик вырывается из груди в то время, как протянутая рука моментально поднялась и указывает в ту сторону, где стоят обвеянные полумраком розовые кусты.

   Там, наклонясь над ними, вдыхая нежный аромат пышной, нежной розы, стоит склонившись девушка, тоненькая, стройная, как тростинка. У неё бледное лицо, опущенные глаза, и черные кудри, падающие по плечам.

   На отчаянный крик Селтонет она вздрагивает, поднимает голову... И ответный крик, не то полный страха, не то полный радости, звенит на весь сад, на весь дом, на всю усадьбу.

   - "Друг"! Тетя Люда! Сандро! Сюда! Они здесь! Они живы! Они вернулись!

   Крик Гемы взбудораживает все "Гнездо". На галерее под навесом происходить суматоха. С воплем несется оттуда Даня... За нею Маруся... За ними "мальчики" - Сандро; Валентин, Селим... Княжна Нива Бек-Израил, названная Джаваха, недоумевающая, бледная, впервые, кажется, растерявшаяся за всю свою жизнь, с развивающейся траурной вуалью спешит со ступеней галереи в сад... Людмила Александровна, с помертвевшим от волнения лицом, также вся в черном, бежит с легкостью молоденькой девочки по чинаровой аллеи. Её траурная вуаль клубится вокруг шеи...

   - Боже мой! Они живы! Какое счастье! Господи, благодарю Тебя! - лепечет она бледными губами.

   А живая, настоящая Гема уже бьется, рыдая в плече обхватившей ее Глаши.

   - Так ты жива! И Селта тоже! О, Господи! - и тетя Люда одним движением заключает обеих девушек, и взрослую и маленькую, в свои объятья.

   Но глаза Глаши и Селты направляются к Геме... Они смотрят на нее обе, как на выходца с того света.

   Разве не сказал им Рагим, что в "Гнезде" носят траур и молятся о покойнике, что он видел княжну Нину вернувшуюся назад одной без Гемы.

   - Откуда вы? Где пропадали эти три недели? Господи! Как исхудали обе! На тебе лица нет, Глаша! Как ты осунулась, как исхудала, Селтонет! - слышатся вокруг милые, знакомые голоса.

   - Да знаете ли вы, несчастные, что вас давно считали умершими и здесь, дома, и в Гори? - наконец вскрикивает Валь.

   - Мы носили по вас траур и молились, как по умершим, - вставляет Маруся.

   - С того дня, как нашли вашу одежду на берегу Куры, мы все решили, что вы пошли купаться и утонули. "Друг", вернувшийся по моей телеграмме с Гемой, велела обшарить баграми всю реку в окрестностях Гори. Но ничего не нашли и решили, что вас унесло течением.

   Это говорит Сандро, в то время, как Селим молчит. Его горящие глаза впиваются в Селту. Его душа горит не менее глаз. Почему она так исхудала? Почему у неё такой бледный, грустный вид? О, пусть только она скажет ему, что или кто тому причиной? И он своим кинжалом заставит жизнью поплатиться всех тех, кто посмел причинить ей горе!

   А вопросы целым дождем сыплются на "воскресших". Их обнимают, приветствуют, им пожимают руки...

   - Откуда они пришли? Почему в таком ужасном виде? Где были? Почему не давали знать о себе?

   И вот поднимает голос сама хозяйка "Гнезда" княжна Нина.

   - Селтонет и Глаша, - говорит она своим обычным властным, спокойным голосом, как будто ни чего не случилось. - Селтонет и Глаша, идите прежде всего привести себя в порядок, потом пройдите ко мне в комнату. Я хочу знать все!

   И, взяв с одной стороны под руку Глашу, с другой - Селтонет, она повела их по направлению к дому.

   Все остальные последовали за ними. Тетя Люда, Маруся, Даня, Гема, Сандро, Селим...

   Валь замыкал шествие. Внезапно он ударил себя по лбу и громко расхохотался к всеобщему изумлению.

   - Ба! Ну разве это не номер? Две живые покойницы испугались третьей? Ведь они Гемочку приняли за призрак, а та, в свою очередь, испугалась их... Ну, теперь Селта и Глаша проживут сто лет, до тех пор, пока не надоедят всему миру. Есть такое поверье, что когда молятся за тех, кто не умер, эти мнимые покойнички доживают до Мафусаиловых лет. Ур-р-ра! Я несказанно рад за Селту и Глашу.

   - Итак, Глафира, я жду. Рассказывай все по порядку... Сначала ты, потом Селтонет. Я все хочу знать, - говорит Нина Бек-Израил.

   Ужин кончен. Никогда не казался он, этот ужин, таким вкусным обеим девушкам. Знакомые, привычные блюда, подаваемые сияющей, по случаю их возвращения, Маро, после однообразного хинкала и баранины, показались Селте и Глаше роскошными яствами. За ужином все без очереди, один прерывая другого, рассказывали о том, как испугались все в то достопамятное утро, когда Маро пришла будить их в обычный час и не нашла ни Селтонет ни Глаши в их общей спальне, как искали их повсюду, как подняли на ноги весь город... Как шарили по всем окрестностям, и как, наконец, когда доставили на другой день с берега Куры их одежды соседи-горцы, в "Гнезде" поняли, что девушки утонули. Потом телеграмма "другу", её спешный приезд с Гемой домой, и тяжелые, беспросветные дни, дни траура по двум погибшим.

   - Если бы ты знала, что было с Селимом, Селта! - говорит Маруся подруге, утирая скатившуюся по щеке слезу.

   Юный офицер краснеет, как девушка, и бросает красноречивый взгляд на Селту... И ответный взгляд, полный любви и беззаветной преданности, награждает Селима за его чувство.

   - Где вы были обе? - повторяет "друг". - Среди каких людей и какой обстановки провели это время? По какому праву исчезли из "Гнезда"?

   И в то время, как замирающая от страха Селта молчит, Глаша смело выступает вперед:

   - "Друг", - говорит она тихо, но твердо, - не спрашивай нас ни о чем. Верь слову, что мы не сделали ничего дурного. А если и было легкомыслие с чьей-либо стороны, то только с моей: легкомыслие и любопытство. А Селтонет не виновата ни в чем. Она поступила по моему наущенью. Но повторяю, "друг": я достаточно наказана за все. Не спрашивай же ничего, больше того, что я уже сказала, "друг". Мы не совершили ничего дурного. Я не смею прибавить к этому больше ни слова. Я поклялась молчать именем Бога, поклялась и Селтонет. Ты сама, "друг", учила нас сдерживать клятвы. И тем более должны мы молчать, что подведем других людей, способствовавших нашему спасению, людей, которым не можем отплатить злом за добро.

   Глаша смолкает, взглянув в лицо княжны, в её суровые глаза со сдвинутыми бровями.

   Тогда выступает Селтонет. Быстрым и безумным движением она опускается на колени и обвивает тонкими смуглыми руками талию княжны.

   - Прости, "друг", прости глупую Селту, безголовую Селту, которая ни как не умеет быть благоразумной... Но больше это не повторится... Впредь умной и серьезной обещает быть Селтонет. И Дели-акыз тоже... И Дели-акыз... Она обещает тебе...

   - Дели-акыз ничего не может обещать тебе, потому что Дели-акыз нет больше на свете, - прерывает ее вдруг твердым голосом Глаша, а есть Глаша, и эта Глаша дает слово, что с этих пор она оставляет все свои дикие выходки... И делается новой, разумной и степенной Глашей... Что-то резко меняется во взгляде Бек-Израил, устремленном на девочку. Что-то мягкое загорается в глубине зрачков девушки. И рука её сама, против воли княжны, ложится на белокурую головку.

   - Итак, ни ты, ни Селта не расскажете мне, что произошло с вами? - звучит над ними гортанный голос.

   И опять взгляд Глаши, трогательный и печальный, поднимается к лицу княжны:

   - Друг! Ты бы первая возненавидела тех, кто не умеет держать своей клятвы!

   - Хорошо, ступайте, я не буду больше вас спрашивать ни о чем. Когда найдете возможным сказать мне, расскажете сами, - говорит Нина и доверчиво смотрит сначала на Глашу, потом на Селтонет.

   И когда обе они присоединяются к своим товарищам и товаркам по "Гнезду", она долго еще стоит в глубокой задумчивости у окна. Потом медленно оборачивается в сторону притихшей Людмилы Александровны и спрашивает тихо:

   - Люда, мой верный друг, права ли я была, не настаивая на их признании?

   - Ты поступила прекрасно, моя мудрая Нина. Доверием ты достигнешь большего, нежели насилием над волей этих свободолюбивых детей. И верь мне: придет время, когда они сами расскажут тебе все, что случилось с ними за эти три ужасные недели... - прозвучал ласковый голос Влассовской.

   Тетя Люда оказалась настоящим предсказателем в данном случае. Слова её сбылись. Прошло еще несколько дней, и какой-то чумазый байгушъ-мальчишка, прибежавший с базара, принес записку на имя Селтонет, н