Чарская Лидия Алексеевна - Дели-акыз

рной Гемы Донадзе, грузинки из Алазани, прелестное кроткое личико которой совершенно утонуло в копнах темных кудрей.

   - Селим, здравствуй, мальчик! Как хорошо, что ты приехал, - говорит тетя Люда, протягивая обе руки навстречу юному офицеру.

   У тети Люды доброе нежное лицо, задумчивые глаза украинки с их вечной затаенной грустью, и ранняя седина в густых темных волосах. Ей, тете Люде, около сорока лет, но душа её чиста и прозрачно-ясна, как душа дитя.

   Селим бросается к ней и с жаром целует её бледные руки, так часто поддерживавшие его в раннем отрочестве, отводившие его от всего дурного, что встречалось на его пути.

   Он не менее нежели сам "Друг", - как называют все живущие здесь Нину Бек-Израил, главную начальницу питомника, - любит эту добрую, милую пожилую девушку, всю отдавшуюся служению ближним.

   - Ага, вот и мы. А вы все копаетесь? У вас еще ничего не готово?

   К Глаше приблизились двое юношей. Один высокий, статный в живописном кавказском наряде, в сером бешмете, с газырями и кинжалом, заткнутым за пояс, и в белой папахе, сдвинутой за затылок, красавец собою, с открытым мужественным лицом и честными смелыми глазами. Это двадцатилетний Сандро Довадзе, алазанец и родной брат Гемы, питомец " Джаваховского Гнезда", только что окончивший курс реального училища в Гори и теперь мечтающий о поступлении, по примеру Селима, в качестве вольноопределяющегося в казачий полк.

   Другой, совсем еще юный, с несколько болезненным лицом, насмешливыми, полными юмора, глазами и умным открытым лбом вполне сложившегося взрослого человека. Это - Валентин Рамзай, Валь, как его называют здесь сокращенно, брат институтской подруги княжны Нины, Лиды Рамзай. Он учится в том же реальном училище, где учился и кончил среднее образование Сандро, и мечтает стать инженером, чтобы строить какие-то удивительные мосты через пропасти кавказских стремнин. Сейчас Валентин с минуту смотрит серьезно на Глашу и говорит:

   - Мы уже приготовили все к иллюминации, теперь все кончено. Глаша, куда вы изволили сунуть ваш прелестный носик? Если не ошибаюсь, то в варенье. Не так ли?

   О, этот насмешник, всевидящий и все замечающий Валь. Конечно, он и сейчас не ошибся.

   Глаша готова провалиться сквозь землю, так как её названный брат недалек от истины. Она, действительно, успела только что попасть на кухню и попробовать вкус персикового пирога, пользуясь близорукостью стряпухи Маро.

   Кто же мог предположить, что этот негодный Валь выдаст ее. А он между тем продолжает:

   - Персиковое варенье еще полбеды, положим, куда ни шло. А вот Аршак мне говорил, что старая торговка Саломе с майдана приходила жаловаться на то, что ты задавила её курицу копытами Ворона. Да?

   О, это уже слишком! В этом уже Глаша не признавала себя виновной ничуть. Чем все она виновата, в самом деле, что глупая курица подвернулась как раз в ту самую минуту, когда она, Глаша, летела во весь опор по майдану, чтобы добыть перед закрытием лавок лент на лавровый и розовый венок, который они готовили для так долго ожидаемой дорогой приезжей. Никак не предполагала Глаша, что история с курицей обнаружится в конце концов. Ведь и так уже ее на славу выбранила злая торговка там, на майдане. Боже, чего только не накричала она там! Она называла ее и бешеной, и верченой, в одержимой, и дели-акыз (безумною девчонкою). А за что? За то, что она, Глаша, давно мечтает прослыть такою же смелою и удалою джигиткой, какою была когда-то прелестная княжна Нина Джаваха, покойная тетка их "Друга" - начальницы Нины Бек-Израил, и загадочная подруга тети Люды Влассовской. Ах, как интересно рассказывали они обе о храброй и очаровательной Нине, исключительно-героической натуре, рано угасшей вдали от своей чудной родины. Как неудержимо влекло Глашу подражать покойной княжне, как хотелось хоть отчасти стать на нее похожей. Но чем она виновата, что ей это не удается никак?

   Когда чернокудрая с чарующими, как звезды востока, глазами юная княжна Нина Джаваха-оглы-Джамата носилась на своем Шалом по горным стремнинам и цветущим долинам Грузии, все с восторгом смотрели на нее, восхищались её удалью, красотою... А когда она, Глаша, мчится, подражая княгине Нине по узким улицам Гори, то вместо выражений восторга и восхищенья, она слышит только одни крики, угрозы и брань торговок.

   Утешает ее только то, что прозвание "Дели-акыз" получала не раз и сама княжна Нина Джаваха - образец, идеал Глаши.

   "Курица... Ну да, конечно, жаль курицы, что и говорить, но ведь раз ее раздавили - дело уже непоправимое. Курица не игрушка, она живая. А раз ее нельзя склеить и поправить, то нечего и пилить за нее. Сделанного не вернешь, пора додуматься об этом умному Валю".

   Глаша бросает сердитые взгляды в сторону досадившего ей юноши.

   - Нет, она очаровательна, эта девица с её невозмутимостью! - хохочет последний. - Пожалуй, я заплачу за погибшую курицу старой торговке, но, милейшая, да будет сие в первый и в последний раз. Впредь прошу не давать воли вашим дурным привычкам... А, Селим, дружище! Здорово! Ну, как поживаешь, кабарда? Замучил вас, небось, всех князь Андро, ваш сотник, весенней стрельбой из винтовок - приветствовал Селима Валентин, выждав мгновенье, когда Сандро, обняв приехавшего названного брата, отошел в сторону.

   - Стрельба - хорошее дело. Будет война, стрельба пригодится. Белый царь дорожит метким глазом и сильною рукой, - сверкая белыми как кипень зубами, улыбается молодой хорунжий.

   Сандро с завистью взглядывает на него. Счастливец, право, этот Селим. В 18 лет уже надел офицерские погоны. А ему, Сандро, уже двадцать и он еще не у дела. Правда, он сам, Сандро Донадзе, не пожелал расставаться с "Другом", со своею приемной матерью княжной Ниной, и, вместо того, чтобы поступать в корпус в далекой русской столице, предпочел посещать училище в Гори, чтобы жить в "Гнезде" я помогать каждую минуту Нине Бек-Израил. Зато только осенью он поступит в вольноопределяющиеся и через два года, должно быть, наденет желанные офицерские погоны.

   - Едут! Они едут! Уже близко! Ура!..

   Как вихрь исчезли в голове Сандро мечты и думы о том, что было, и что будет.

   Белокурая, с льняной косичкой и пуговицеобразным носиком, с карими бойкими глазенками Глаша стремительно летит по аллее от главного входа в усадьбу и кричит пронзительно на весь сад:

   - Едут! Едут! Уже завернули за поворот аллеи! Теперь скоро уже, скоро!..

   Потом Глаша снова поворачивает обратно и, как безумная, несется вдоль чинаровой аллеи, к воротам.

   В минуту она успевает скрыться из вида, скрыться так быстро, что никто не может уследить за вей. Эта девочка - огонь. Надо десятки пар глаз, чтобы доглядеть за Глашей.... Да и некогда думать о ней сию минуту. На галерее сейчас происходит отчаянная суета.

   - Мы не успели доплести гирлянды, тетя Люда. Что делать? Какая жалость! - и кроткое личико Гемы полно отчаяния.

   - Ах, как могли мы так оплошать, - снова печалится юная грузинка.

   Тетя Люда волнуется не меньше её, хотя всячески и старается подавить в себе это волнение.

   - Ничего, дети, ничего... Мы бросим ей под ноги оставшийся букет роз или осыплем ее ими.

   - Да, да, прекрасная мысль! Хорошо!

   - А теперь скорее встречать их! Вперед!

   И с живостью молоденькой девушки Людмила Александровна сбегает с крыльца и несется по чинаровой аллее.

   Молодежь спешит за нею к воротам, захватив с собою все оставшиеся на галерее розы.

   У ворот усадьбы стоит кабриолет, хорошо знакомый молодежи. Старый, как лунь седой казак Михак, давнишний слуга джаваховского дома, прослуживший не одному поколению горийских князей, важный и суровый с виду, сидит на заднем сиденье и управляет гнедым Шахом.

   Из кабриолета легко, как птичка, выскакивает девушка лет двадцати, белокурая, стройная, с васильковыми глазами, изящная, как переодетая принцесса.

   За нею спокойно сходит её старшая спутница, ездившая встречать ее на горийский вокзал, девушка с энергичным смуглым лицом кавказского типа, с характерными сросшимися бровями, с тесно сжатым ртом, обличающим недюжинную волю, с глазами, властными, решительными, смелыми и чуть печальными в одно и то же время.

   Первая из спутниц - одна из питомиц "Джаваховского Гнезда" Даня, иди Надежда Ларина, только что окончившая петроградскую консерваторию, курс игры на арфе, и теперь, после почти пятилетнего отсутствия, возвращавшаяся домой.

   Вторая, на вид не более двадцати трех лет особа, известная не только в Гори, Мцхете и Тифлисе, но и в далеких Дагестанских лезгинских аулах, названная, по имени её приемного отца, Нина Арсеньевна Бек-Израил, княжна Джаваха.

  

  

   - Привет вновь прибывшей!

   - Даня, милая, наконец-то ты снова дома!

   - Входи с благословением Аллаха!

   - Данечка! Даня! Здравствуй!

   - Честь имею приветствовать вновь вскормленный нашей родиной великий талант!

   О, этот Валь! Он не может без шуток.

   Дождь алых, пурпуровых, белых и палевых роз падает на Даню... Под ногами её целый ковер прелестных, дурманящих ароматом, цветов. Вокруг - сияющие, родные, милые лица. О, какие милые, какие родные!

   - Гема, Гемочка, тетя Люда, Валь, Сандро, Селим, Маруся, Селтонет и Глаша. Общая любимица Глаша!..

   Васильковые глаза Дани влажны, точеное личико, обычно бледное, пылает теперь от волнения и счастья.

   Целый год, с прошлых летних каникул, она не видела друзей. Теперь она снова с ними.

   И Даня порывисто целует подруг, жмет руки мальчикам - так все еще по старой привычке называют юных питомцев гнезда - и буквально душит :в объятиях тетю Люду.

   - Селим, голубчик, как хорошо пристал к тебе казачий кафтан! - не может не заметить Даня.

   Лицо юного татарина вспыхивает, как зарево. Он смущенно опускает глаза.

   - Князь Андро особенно доволен его службой, - не без гордости замечает тетя Люда.

   - Скоро и наш Сандро наденет казачий бешмет, - звучит характерный кавказский говор княжны Нины, успевшей подметить грустное выражение в лице своего любимца Сандро.

   - Да, с твоего позволения, друг... - и черные глаза юноши обдают начальницу питомника безгранично преданным взглядом.

   - Однако, господа, соловья баснями не кормят. А мой желудок - лучшие часы; он точнее всех вас знает время обеда. Вашу лапку, великий российский талант. - И с самым галантным видом, свернув руку калачиком, Валь подскакивает к Дане.

   - Если разрешишь, сегодня весь день я буду твоим пажом.

   - Разрешаю, - с видом владетельной королевы говорит, смеясь, Даня, протягивает руку названному брату и важно выступает вперед.

   Глаша бежит сбоку, все время заглядывая ей в глаза. За ними по чинаровой аллее спешат остальные.

   Даня смотрит в дальний конец аллеи и не может оторвать глаз. Не так уж много времени прошло с тех пор, как была она здесь, а кажется, что эта чинаровая аллея, как и весь джаваховский сад, стали еще краше, еще тенистее, еще волшебней. Вон как разрослась зеленая виноградная беседка! А эти кусты роз будто стали гораздо шире. Какое дивное благоухающее пристанище представляют они для голосистых соловьев Гори!

   - Мы будем нынче обедать в саду, под чинарами, Павле и Маро уже накрыли там стол, - говорит тетя Люда. - Сегодня, Даня, в честь твоего возвращения заказан твой любимый обед.

   Нежное, кроткое лицо тети Люды озаряется своей обычно доброй, заботливой улыбкой, так хорошо знакомой Дане.

   Каким очаровательным кажется нынче Дане сочный горячий шашлык! Как удивительно приятны на вкус домашний лоби (сухая пшенная каша) и эти чуреки (хлеб в виде лепешек), хрустящие в зубах, и этот персиковый пирог! А красное легкое карталинское вино - оно само так и льется в горло. Его пьют, как квас. Не пьют только Селтонет с Селимом. Им, как мусульманам, вино запрещено - кораном. Но белая шипучая буза (кумыс) заменяет молодым татарам вино.

   Валь смеется:

   - Не налегай на бузу, кабарда, много бузы выпьешь, под стол свалишься, - шутит он по адресу Селима. - А под стол свалишься, буянить начнешь, а буянить начнешь, в полицию сведем.

   - Довольно, Валь, довольно! - заливается Маруся Хоменко, хохотушка, готовая всегда смеяться до слез.

   - В полицию сведем... - вторит ей Глаша, тоже радующаяся всякому случаю похохотать.

   - По адату (обычаю) Нижней Кабарды нельзя злоупотреблять бузою. Сам пророк проповедует воздержание. И каждый кабардинец должен быть скромен в питье и пище, - серьезно отвечает названному брату Селим.

   - Прекрасный ответ, юноша! - слышится позади обедающих чей-то негромкий голос, и из-за ствола старой вековой чинары выступает пожилой сотник с умным загорелым и мужественным лицом, со шрамом во всю правую щеку, от виска до угла рта.

   - Князь Андро! Дядя Андро! Добро пожаловать! - кричит молодежь, и с шумом повскакав с своих мест, бросается навстречу сотнику.

   Князь Андро Кашидзе - давнишний друг джаваховского дома. С княжною Ниною они закадычные приятели, несмотря на разницу лет. Князь Андро помогал Нине и тете Люде воспитывать детей питомника, обучая их и научным предметам и стрельбе, и джигитовке. Тут все они - его ученики и воспитанники. Сандро, Валь, Селим, даже девочки прошли его школу верховой езды и стрельбы в цель из ружья и револьвера.

   По мнению княжны Нины, на Кавказе женщины, как и мужчины, должны быть готовы ко всяким случайностям и встречам в горах, должны уметь владеть оружием, чтобы в случае необходимости постоять за себя.

   Князя Андро задержали по службе в полку, и он успел прискакать на своем лихом карабахе только к концу обеда.

   - Даня, разреши поздравить тебя, - говорит лихой сотник, наполнив свою кружку до краев алым карталинским вином, и поднимается из-за стола.

   Золотые лучи майского солнца играют красивыми бликами на его седеющих волосах и огненными точками загораются в его печальных глазах, глазах прирожденного грузина. Когда он поднимает свой бокал в честь Дани, все стихает и ждет его первых слов.

   - Я счастлив за тебя, деточка, - звучит гортанный голос князя, - счастлив, как и все присутствующие здесь за столом, видеть тебя довольной, удовлетворенной. Долгий и трудный курс ученья пройден. Консерватория кончена, все трудности игры на арфе преодолены тобою, ты теперь свободная художница и можешь вступить на поприще артистической деятельности. Теперь ни княжна Нина, ни тетя Люда - твои лучшие верные друзья - не станут препятствовать твоей славе, твоим успехам. Бесстрашно и смело пускай в путь свою ладью, дитя мое, и да поможет тебе Бог достичь желанной цели. Бог в помощь, Даня, и да охранит тебя святая Нина на избранном тобою пути! Да поддержит она твою веру в себя, в свои силы, в свой талант!

   - Уррра! - вдруг разражается Валь, осушив залпом свой стакан и вдребезги разбивает его о ствол каштана к немалому ужасу Маруси, взявшей на себя обязанности хозяйки обеда.

   - Тетя Люда, уймите его, он так у нас всю посуду перебьет...

   Тра-а-ах! - разбивается следом за первым второй стакан.

   - Глафира! - раздается строгий, почти суровый голос "друга" по адресу Глаши. - Ты совсем не умеешь себя вести.

   - Но Валь же... - пробует оправдаться Глаша, только что разбившая по примеру названного брата второй стакан.

   - Валь - юноша, он значительно старше тебя и...

   Неожиданно княжна Нина прерывает свою речь на полуслове. Прямо к обеденному столу ковыляет какая-то очень смешная фигура, появившаяся в саду. Толстый, с огромным животом человек, в дорогой, нарядной, но засаленной и поношенной черкеске-папахе, едва держащейся на бритой, лоснящейся от пота голове, тяжело переступая с ноги на ногу, приближается по широкой аллее.

   - Мир вам и благословение Аллаха! - произносит он ломанным русским языком.

   - Будь благословен твой приход в наш дом, - отвечает, привстав со своего места, хозяйка. - Ты поторопился, однако, придти за ответом, Абдул-Махмет.

   Маленькие пронырливые глазки гостя быстро обежали стол со всеми стоявшими на нем яствами и заискрились и замаслились при виде кувшина с бузой.

   - Садись, кунак, гостем будешь, - предложила княжна Нина.

   Татарин оглядел теми же бегающими глазками сидящее здесь общество и, приложив руку к сердцу, губам и лбу, отдал "селям".

   - Ты бы прошла с гостем в кунацкую, Нина, а Маро и Павле отнесут вам туда бузу, шашлык и шербеты, - предложила Людмила Александровна подруге.

   - Ты права, Люда, мы пойдем туда, - и хозяйка дома, сделав знак Абдул-Махмету следовать за нею, первая прошла в дом.

   - Ну и штучка! - вырвалось у Валя, когда тучная Фигура гостя скрылась за колоннами нижней галереи дома. - Ты не очень-то гордишься, по-видимому, твоим одноплеменником, Селим?

   - Абдул Махмет - мне не единоплеменник, а чужой, - вспыхнув, произнес татарин. - У Аллаха столько племен, сколько звезд над горами... Абдул-Махмет не кабардинец, он - дидоец, выходец из Аварских ущелий, и живет здесь давно среди армян, русских и грузин... Он не кунак Селиму... Я не стану брататься с дидойцами, ты же знаешь.

   - А и пялил же этот дидоец свои глазки на Селтонет! - неожиданно рассмеялся Валь,

   Селим потупился. Селтонет вспыхнула.

   - Ты говоришь вздор, Валентин, - вступился Сандро, которому стало жаль сконфузившуюся девушку. - Лучше, чем болтать ерунду, давайте постреляем в цель в честь приезда Дани.

   - Идет! Идет! Согласны!

   И молодежь вместе с князем Андро шумно повскакала из-за стола.

   Через несколько минут треск винтовок, веселый говор и смех, доносившиеся из дальнего угла сада, возвестили о любимом занятии джаваховской молодежи.

   У стола остались хлопотать старый Павле, Маруся и Маро. Между ними вертелась подвижная и юркая фигурка Глаши. Вот она улучила свободный момент, когда тетя Люда и Маруся, убрав вино, десерт и шербеты, ушли в дом, и прошмыгнула туда же следом за ними. Черные, бойкие глазки Глаши горели сейчас самым неподдельным, самым живым любопытством; лукавая улыбка не сходила с губ.

   Она, Глаша, должна узнать во что бы то ни стало, зачем является сюда этот безобразный, толстый, с огромным животом, человек, пальцы которого сплошь унизаны алмазами и голубой персидской бирюзою. Он по целым часам просиживает в кунацкой у тети Нины. И нынче тоже... Что за таинственность такая, в самом деле! И не время ли ей, Глаше, узнать про эту тайну, так тревожащую её любопытство?

   Бесшумно и быстро скользя, прокрадывается маленькая фигурка между стволами стройных каштанов и густо разросшихся чинар. Вот она уже у парапета нижней галерейки, вот почти у порога кунацкой, и стоит только приподнять ковер, заменяющий дверь...

   "Стыдись, Глафира! Княжна Нина Джаваха, твоя любимица, которой ты стараешься во всем подражать, не стала бы подслушивать у порога", - звучит смутно и тревожно голос совести в детской душе.

   Но Глаша глуха нынче ко всему. Любопытство сильнее совести. Оно заставляешь девочку тихо, на цыпочках, прокрасться к самому входу и притаиться между мягкими складками шелковистого ковра.

   В дырочку, в крошечное отверстие Глаше хорошо видны сидящий на низкой тахте с поджатыми ногами Абдул-Махмет и быстро, очевидно, в волнении шагающая из угла в угол стройная, высокая фигура Нины.

   К счастью, они говорят по-русски и настолько громко, что Глаша может расслышать каждое слово.

   - Да просветит Аллах твои мысли, княжна, - сладким медовым голосом, словно бисер, нанизывает слово к слову Абдул-Махмет. - Не порти судьбы девушки... Наши женщины на востоке старятся рано. Пройдет еще год, за ним еще и еще, и на красавицу Селтонет последний горный байгуш-пастух не взглянет. Потухнуть звезды-очи, выпадут волосы и зубы-жемчуг и...

   - Молчи, не каркай, как старый ворон, Абдул! Я тебя, лисицу, хорошо знаю... А Селтонет я все-таки не отдам твоему князю. Не для того я воспитывала и просвещала мою девочку, чтобы отдать ее куда-то далеко, в неведомый аул, какому-то незнакомому лезгинскому князьку... Да пусть он будет богат, как сам султан турецкий, пусть целые табуны коней и миллион баранов пасутся на его пастбищах, как ты утверждаешь, - не видать ему женою Селтонет, как своих ушей. Понял?

   Последнее слово Нины прозвучало так сурово и резко, что Абдул-Махмет невольно приподнялся со своего места и уставился в нее глазками не то смущенно, не то сердито.

   - Твое последнее слово, княжна? - протянул он елейным голосом.

   - Разве ты не помнишь, кунак, - снова сурово заговорила Нина, - что ни единое слово не было брошено мною на ветер. Что оказано - то исполнено. Слышишь? И никогда Селтонет, моя воспитанница, не будет женою твоего горного князька.

   - Прощай в таком случае, княжна. Буду молить пророка, чтобы Аллах осенил твою голову лучшими мыслями. Гордые люди - что дикие персики: нет от них пользы окружающим; красуются на деревьях, а толку в них мало, - добавил Абдул-Махмет, поглаживая бороду.

   - Это от меня-то нет толку, дидоец? - усмехнувшись одними глазами, надменно бросила Нина и сдвинула брови.

   - Аллах наградил женщину кротким сердцем и благословение пророка входит в дом с доброй кроткой женой. Тебя же, видно, не взыскал своею милостью Аллах, - осталась век вековать одна, без семьи и мужа, со своим холодным сердцем. И еще другую погубить хочешь... Кабардинку Селтонет, как пленницу, держишь у себя в доме, замуж не отдаешь за богатого, славного бея. Завидно, что ли, тебе, что устроится получше тебя Селтонет, и сама, своими руками, губишь счастье девчонки? Или калым (выкуп) захотела за невесту получить? - и маленькие хитрые глазки глянули уже с нескрываемой насмешкой в лицо Нины.

   Вспыхнули черные пламенные глаза княжны, суровее сжались губы, грознее сдвинулись брови. Она скрестила руки на груди, близко-близко, почти в упор, подошла к толстяку татарину и, отчеканивая каждое слово, резко проговорила:

   - Благодари твоего Аллаха, глупец, что Нину Бек-Израил, названную княжну Джаваху, учили с детства уважать старость, иначе она сумела бы заставить тебя быть вежливее. А теперь ступай и помни; запрещаю тебе раз навсегда вступать под мою кровлю. Нарушаю адат (обычай) страны и не хочу больше видеть тебя в своем доме, ага! Ступай, и чтобы твоей ноги не было здесь больше!

   И Нина, едва кивнув головою, прошла во внутренние жилые комнаты джаваховского дома, оставив старого татарина растерянным, злым и смущенным посреди кунацкой. С трудом поднялся он с тахты, обвел опустевшую комнату гневным, почти бешеным взором и, сжав свои толстые руки в кулак, потряс ими по направлению той двери, за которой исчезла хозяйка.

   - Ага! Так-то? Так-то ты поступаешь со своим кунаком, сиятельная княжна? Сам шайтан не посмел бы оскорбить так всеми уважаемого Абдул-Махмета, как ты его оскорбила сейчас. Назвать глупым Абдула, нарушить адат, прогнать из своего дома гостя! Хорошо же! Поплатишься ты у меня за это, горная волчица. Волею не хотела отдать приемную дочку, отдашь поневоле, клянусь Аллахом и Магометом, пророком Его. Пропадет, исчезнет для тебя твоя Селтонет, или я, Абдул-Махмет, окажусь пустым, тупоголовым бараном!

   Потрясая пухлыми кулаками, старик, красный и весь лоснящийся от пота, тяжелой походкой направился к дверям.

   Глаша, слышавшая весь его разговор с Ниной от слова до слова, едва успела шарахнуться в сторону и, с быстротою белки сбежав с галереи, броситься за ближайший розовый куст.

  

  

   Черная восточная ночь расстилается над горами и пышными зелеными долинами Грузии. Бледный задумчивый месяц неслышной поступью бродит по небу. То щелкают, то заливаются трелью маленькие невидимые певцы Горийской ночи - скромные серые соловушки с такими звучными сладкими голосами. Удушливо-пряно пахнут розы.

   Джаваховский сад иллюминован. Иллюминованы и древние развалины крепости, что на том берегу Куры напротив усадьбы.

   На этом же берегу шумно, весело и оживленно нынче. В "Джаваховском Гнезде" праздник по случаю приезда окончившей полный курс в столичной консерватории Дани. Сюда съехались сегодня вечером немногочисленные, но желанные, дорогие гости. Из своего горного поместья прискакал с женою лихой абрек (наездник) Ага-Керим.

   Когда-то этот Ага-Керим слыл вождем горных душманов - разбойников. Судился, отсидел в крепости в Тифлисе и был прощен. Теперь он - мирный обыватель. Его жена Гуль-Гуль приходится родственницей хозяйке здешнего дома. Гуль-Гуль еще прячет под покрывалом, по старому обычаю, свое милое лицо, сохранившее всю красоту и свежесть, несмотря на поздний для лезгинской женщины двадцатипятилетний возраст.

   Помимо этой пары и князя Андро, здесь еще присутствует Тамара Тер-Дуярова, она же Тамара Шарадзе, по давней институтской кличке. Уже пять лет прошло с того дня, как Тамара привезла маленькую пятилетнюю девочку Глашу из дома своего отца, богатого Тифлисского домовладельца, и поместила ее здесь в питомнике названной княжны Нины. За все эти пять лет Тамара аккуратно навещает "институтскую дочку", ретиво следя за её воспитанием и всячески интересуясь ею. Здесь, в гнезде Джавахи, живая, наивная и веселая армянка пришлась всем по душе, и её приезды из Тифлиса всегда являются желанными и приятными. Сейчас, одетая в эффектный белый костюм, Тамара наполняет все гнездо своим шумным говором, смехом и непосредственной болтовнею. Как почетной гостье, Нина уступает ей лучшее место на галерее.

   Галерея как бы повисла над самым обрывом Куры, точно прилеплена к каменной груди свесившегося[над шумной рекой утеса. Отсюда виден, как на ладони, противоположный берег с руинами крепости, опоясанной, будто драгоценными камнями, разноцветными гирляндами огней. Среди них мелькают темные силуэты людей, которые кажутся сейчас нездешними фантастическими существами.

   - Это князь Андро и "мальчики"; они готовят нам какой-то сюрприз, - указывая на движущиеся вдали темные фигуры, предупредительно поясняет гостям хозяйка.

   - А где же так давно ожидаемая тобою приемная дочка, княжна? - спрашивает Ага-Керим, раскуривая свою длинную трубку.

   - Да, увидим ли мы нынче красоточку Даню, джаным (душенька, душа моя)? - осведомляется и жена его, освобождая из-под покрывала черные глаза.

   - Даня! Даня!.. Где ты? - посылает тетя Люда к темноту джаваховского сада, в его черные таинственные аллеи.

   Маленькая юркая фигурка Глаши вырастает перед нею, как из-под земли.

   - Я позову сюда Даню, тетя. Друг Нина, я позову ее сюда, - возбужденно бросает девочка и со свойственной ей одной только стремительностью кидается с верхних ступеней галереи. Но тут сильные руки Ага-Керима подхватывают ее.

   - Привет маленькой питомице "Джаваховского Гнезда"! Как живешь, джигитка? Сколько коней загнала в низинах? Сколько раз слетала с горных круч? Как перед Аллахом, дели-акыз, давай ответ.

   Голос смелого абрека звучит сурово, почти грозно, но полны одобрения и ласки его быстрые соколиные глаза. Ему, истому сыну вольных гор, нравится эта девочка с её отчаянно смелыми выходками, с душой лезгинского мальчугана, не останавливающегося ни перед чем, и он единственный не бранит Глашу за её шалости, за её жажду простора и свободы. И кажется всегда загадкой Ага-Кериму, откуда у бедной русской крестьяночки-сиротки эта удаль, эта решительность прирожденных горных детей.

   Глаша смело выдерживает взгляд Ага-Керима. Она с первого же дня знакомства очарована им. Вперив в соколиные глаза бывшего душмана свои черные бойкие глазенки, Глаша, приложив руку к правому виску и подражая солдату, рапортует гостю, вытянувшись в струнку.

   - Честь имею доложить славному из славных, храброму из храбрых Ага-Кериму, что я, Глафира, питомица "Джаваховского Гнезда", имела случай джигитовать вчера в долине и на полном скаку...

   Выстрел, раздавшийся на том берегу Куры, мгновенно прерывает речь девочки. Шипя, зеленовато огненною змеею взвилась кверху блестящая ракета, споря своим блеском с блеском месяца и золотого созвездия Ориона, сверкающего на бархатном фоне небес.

   - Фейерверк! фейерверк! - послышались в тот же миг молодые голоса на верхней галерее джаваховского дома, и Маруся, Валь, Глаша и Селтонет, все одетые ради торжественного дня в свои лучшие наряды, бросились к перилам.

   Чудесное зрелище представилось их глазам. Развалины крепости теперь как бы пылали. В каждой нише каждого яруса горели цветные бенгальские огни, пестрые маленькие костры, напоминающие собою огнедышащие пасти драконов... А вокруг летали зигзаги воздушных змеи. С грозным шипеньем вздымались они к небу и таяли, извергая из себя сверкающий сноп алмазных искр.

   - Смотрите! Смотрите!

   Этот крик, исполненный восторга и захватывающего волнения, срывается с губ Глаши, и она хватает за платье ближайшую свою соседку, тетю Люду.

   - Смотрите! Смотрите! Ах, как хорошо!

   Действительно, хорошо. Более чем хорошо - прекрасно! В одной из ниш старой крепости, опоясанной гирляндой огней, над багровым костром дикого бенгальского пламени появляется белая, стройная и нежная, как призрак, девичья фигура. Белокурые волосы, волосы сказочной феи, распущены и мягкой золотистой волною окутывают фигуру. Венок из лавров и роз запутался в кудрях золотистой головки. Её тонко очерченное личико вдохновенно поднято к горийскому небу, теперь задернутому таинственной вуалью восточной ночи. В руках девушки арфа. Быстро тонкие пальчики перебирают золотые струны. И вот стройные рыдающие аккорды зажурчали сначала тихо, потом все громче и громче. Полилась песня о чудесной светлой радостной жизни, о достижении яркой воздушной мечты, о воплощении грез, самых сказочных, самых волшебных.

   Думала ли она, Даня, пять лет тому назад, вступая робкою девочкою под своды джаваховского дома, что через немногие годы она снова явится сюда уже готовой артисткой, с запасом музыкальных знаний и опыта, что золотые струны арфы не робко, как прежде, а смело и гордо зазвучат под её рукою? И только милому "другу", дивному человеку, своей воспитательнице, княжне Нине, обязана она этим. Только она, Нина, заставила ее учиться, поступить в консерваторию, пройти высшую школу музыки и стать артисткой.

   Как отличаются сейчас звуки Даниной арфы от тех, которые извлекала пять лет тому назад под тем же кровом джаваховского дома Даня, тогда еще шестнадцатилетняя девочка. Как она играла тогда? Как играет теперь? Радостно, словно звонкие лесные ручьи, смеются сейчас струны её арфы. Вот они запели глубже и таинственнее... Это лесная русалка манит путника в непроходимые чащи лесов. И вдруг все обрывается, и музыка замирает дрожащим, тихим звоном.

   - Ты играла, как дева рая, - шепчет Селим, приблизившийся к Дане, когда последний аккорд замер под её рукою.

   И глаза его, наивные и простодушные глаза татарина, сверкают восторгом.

   - О, Даня! - восклицает Сандро с влажными глазами и доброй улыбкой на смелом открытом лице.

   А гром аплодисментов с противоположного берега Куры, мгновенно заглушивший и сонный плеск реки и шипение ракет, говорит о неподдельном восторге слушателей, вызванном Даниной игрой.

   - В садах пророка не услышишь лучших песен, - непосредственно срывается с губ Ага-Керима.

   - Сам Аллах наградил ее таким искусством, - шепчет потрясенная Гуль-Гуль.

   - Поздравляю вас, княжна Нина: ваша воспитанница - чудо таланта. Дорого дала бы я за уменье играть так... - волнуется Тамара Тер-Дуярова.

   Маруся, Гема и Селтонет потрясены. Смущен и Валентин, обычно находчивый и спокойный.

   - Бог знает что! Еще бы немного и я, кажется, способен был разреветься от восторга и умиления, как баба, - лепечет он. - А впрочем и сейчас еще не ручаюсь за себя, честное слово... Девочки, тащите сюда платки... Селтонет, голубушка, не думаешь ли ты, что твое покрывало сослужило бы мне лучшую пользу для этой цели? Увы! Мои слезы обильны, как многоводная Кура весною.

   Но шутки Валя нынче проходят мимо ушей его названных сестер; они все взволнованы артистической игрой Дани; их души сейчас раскрыты только для этой дивной музыки, для сладкого звона этих струн. Даже Глашу, менее всего способную, за юностью лет, к восприятию таких впечатлений, словно кто подбрасывает сейчас со стула. Она вскакивает и с быстротою кошки мчится по лестнице вниз.

   Глаша знает отлично, что с одного берега на другой можно попасть или на пароме, как это сделали князь Андро, "мальчики" и Даня, пожелавшие устроить сюрприз хозяевам и гостям, или подземным коридором, который, проходя под дном реки, ведет в нижнюю башню развалин крепости. Старинный подземный ход кое-как сохранился с давних времен, когда Гори было крепостью и служило защитой грузин, стонавших под игом татарского владычества. Но всем строго настрого запрещено пользоваться подземным коридором. Старинная крепость, теперь окончательно почти развалившаяся, стоит уже несколько веков на том берегу Куры. Во время войны Грузии с Турцией ее осаждали мусульмане, как неприступную твердыню Грузии. Но сейчас стены её ненадежны; они медленно, но упорно разрушаются. Ненадежно и подземелье, в котором в каждую минуту можно ожидать обвала.

   Но Глаша менее всего думает об этом. Разве идеал её, покойная Нина Джаваха, стала бы в таком случае рассуждать? О, нет! Смелая и отважная горийская княжна слушалась только своего первого побуждения и подчинялась без оглядки первым порывам своей юной души. А раз она, Глаша, так страстно жаждет быть похожей на княжну Нину Джаваху хоть отчасти, хоть чуточку, - то она должна подражать ей и в этом, как и во всем остальном. Что значит черный и смрадный подземный ход к башне! Правда, может быть, там водятся змеи и летучие мыши; помнится, Валь и Сандро говорили что-то недавно о них, но тем лучше! Тем громче будет слава подвига. О! Она, Глаша, не боится ничего. Сейчас же проберется она этим ходом на противоположный берег Куры, бросится к ногам этой прекрасной талантливой Дани и скажет ей, что отныне, с сегодняшнего дня, она взяла целиком её, Глашино, сердце своим талантом, своей игрой, всем её видом сказочной феи и что теперь Глаша - верный паж на всю жизнь, на всю долгую жизнь. О! Она непременно скажет ей это сейчас же. Ну да, сейчас... Долго дожидаться парома. И, наверно, Амед-перевозчик давно уже сидит за кружкой бузы в соседнем духане за рекой. Разумеется, она пройдет подземным ходом, и дело в шляпе. Не дожидаться же ей, когда привезут Даню на этот берег и чудесная артистка сделается центром внимания всех хозяев и гостей. Тогда Глаша при всех никогда не решится сказать Дане того, что кипит и клокочет сейчас в её сердце. Нет, нет, надо бежать скорее! Не даром же прозвала ее старая татарка "дели-акыз". Почетное прозвище, что и говорить! Глаша чувствует, что заслужила его недаром. Сам конюх Аршак говорит, что разве только Селим да Сандро превзойдут Глашу в джигитовке и верховой езде. А стреляет она не хуже самого "друга" из своего монтекристо, правда, почти игрушечного ружья. Так ей ли бояться подземного коридора со всеми его пресмыкающимися? Глаша знает, что начинается он у болього розового куста и ведет мимо зеленой сакли над обрывом, то есть мимо маленького домика, в котором теперь никто не живет и где "мальчики" хранят ружья и принадлежности для рыбной ловли. А там коридор тянется дальше и вступает под дно Куры...

   Прогулка подземным ходом не маленькая и может дать массу самых разнообразных впечатлений. Только бы незаметно ускользнуть с галерейки. Это не так сейчас трудно. Тетя Тамара занята разговором с "другом" и с тетей Людой; Ага-Керима и Гуль-Гуль занимают Гема и Маруся; Валь, самый глазастый из джаваховского дома, дразнит Селтонет.

   - Просватали тебя, Селточка, просватали. Знаю отлично, что Абдула-Махмета какой-то лезгинский князек сватом посылал к "другу". Калым (выкуп) большой за тебя, Селточка, дает: много табунов, баранов. И будешь ты, Селточка, богатая княгиня, будешь сидеть взаперти и от нечего делать есть целыми днями, как индюшка или гусыня, которых откармливают к празднику. И не будет тебе воли и не будет свободы. Попадется пташка в клетку. Плачь, Селточка, оплакивай горькими слезами свою девичью волю. Пробил твой час...

   - Неправда! Неправда! - сердится Селтонет, сверкая черными глазами. - Не пойду я замуж за лезгинского князя, не променяю на него жизнь в "гнезде". Слава Аллаху, не птичий мозг у меня, знает Селта, где растут розы и где крапива.

   - Ладно, рассказывай! - смеется Валь. - Сам я недавно слышал, как ты перед Марусей разглагольствовала, что будь твоя воля, ты бы с тахты не вставала, день и ночь лежала бы на ней, в зеркальце смотрелась и шербеты кушала.

   Увы! Валь сказал правду. Лень всегда была свойственна натуре Селтонет. К тому же, несмотря на то, что ей стукнул уже двадцать первый год, она наивна и дика, как ребенок. Это - настоящее дитя гор, необузданная, способная по своему темпераменту откликаться одинаково как на добрые, так и на дурные порывы. В ней живет с самых юных лет какая то непреодолимая жажда роскоши, богатства, и ради нового бешмета и блестящего ожерелья на шею Селтонет готова наделать Бог весть какие глупости.

   Глаше до смерти хочется дослушать конец пререканий Валя с Селтонет, но решение пробежать подземным ходом куда соблазнительнее, заманчивее, и она, улучив удобный момент, стремительно кидается с галереи.

  

  

   Тиха и таинственна в этот поздний час чинаровая аллея. Ни звука, ни шороха не слышно кругом. Давно, вспугнутые треском и шипением ракет замолчали ночные певцы соловьи в чинаровой и каштановой чаще.

   Бесшумно и быстро скользит вперед детская фигурка. Вот и озаренный неверным сиянием месяца розовый куст. Тут подле - большой камень. Рядом с камнем - черное зияющее отверстие и земляные ступени, ведущие туда, вниз в подземелье. Глаша, возбужденная и радостная, бросается к ним.

   И вдруг неожиданно чья-то сильная рука хватает ее за плечо.

   - Тсс... Тише, тише, во имя Аллаха, девочка! Кричать станешь - беда будет. Не бойся ничего... Слушай... Не враг здесь, не разбойник, а кунак, верь мне!.. Рагим я, сын Абдула-Махмета... Помнишь, вместе как-то скакали верхом по берегу Куры?

   Бледный месяц в этот миг как раз скрылся за облако, но на фоне горийской ночи, пронизанной еще светом иллюминации, можно различить тонкий, стройный силуэт юноши. Тускло поблескивают золоченые газыри (патронники) на его груди и клинок дорогого резного с каменьями кованному по серебру кинжала.

   Глаша, испуганная в первую минуту, тотчас же оправляется, приходит в себя. Она знакома с младшим сыном Абдул-Махмета, Рагимом, и узнает фигуру юноши и его типичный татарский голос.

   - А ты ловко правишь конем, точно джигит; помню, что и говорить, - первый прервав молчание, шепнул неожиданно Рагим и протягивает руку Глаше.

   Эта приветливая похвала заставляет радостно вспыхнуть девочку и усиленно забиться её тщеславное сердечко. - О, этот Рагим! Он опытен, как старый алим (ученый) и, несмотря на свои четырнадцать лет, знает, чем польстить девочке.

   Глаша побеждена. В следующую же минуту она забыла и про подземный ход и про свое намерение выразить возможно скорее свой восторг Дане и уже мирно беседует с Рагимом, нимало не тревожась целью его необычайного и позднего появления у них в саду.

   - Удалой из тебя вышел бы абрек, что и говорить, - продолжает расточать свою тонкую лесть юноша. - Право, надо и, бы тебе родиться джигитом, а не девочкой. Благословенна будь мать, давшая тебе жизнь... Глаз у тебя - кинжал, рука - железо... Небось, не выпустишь стремени, когда понесет тебя твой удалой скакун!

   - Правда? Ты говоришь это вправду, Рагим?

   И Глаша, вперив в него свой взгляд, дрожит от восторга.

   - Зачем говорить неправду, - обиженным тоном отвечает Рагим. - Лгать запрещено Аллахом и Магометом, пророком Его. Правда - от Аллаха, ложь - от шайтана. Ты - русская и не знаешь Корана, а Рагим усердный слуга пророка, и он вынес из школы многое, что тебе не понятно, - не без гордости, выпрямляя свой тонкий стан, произносит юноша.

   - А зачем этот усердный слуга пророка, как воришка, прокрался ночью в наш сад? - вдруг спохватившись, осведомляется у юноши Глаша.

   В темноте заметно, как вздрогнул всем телом татарин и рука его хватается за кинжал.

   - Благодари Аллаха, что ты носишь женское платье, девчонка! А мужчине не простил бы такой обиды. И запомни, что Рагим, сын Абдул-Махмета, выходца из Аварских ущелий, никогда не был вором, - говорит он срывающимся голосом и топает ногой.

   - Да Господь с тобою, Рагимушка, чего ты злишься? Разве я это сказала? - невольно смущается Глаша. - Успокойся, ради Бога. Ишь, порох какой!

   Рагима Глаша знает давно. В горах, в пяти шести верстах от горной усадьбы Керима, лежит усадьба Абдул-Махмета. Здесь же, около Гори, находятся его виноградники и небольшой домик-сакля, где ютятся в летнее время, до сбора плодов, и сам Абдул-Махмет и его семья. Года три тому назад Глаша познакомилась