Старицкий Михаил Петрович - Червоный дьявол

- вздрогнула она, - как мне подумать обнять его, пригорнуться к нему, слово родное сказать?! Холодный, холодный, как змея, как жаба! Он высушит, вывялит мое сердце! Да не давайте ж меня за него!..

   Войт вырвался от Гали и несколько раз прошелся взволнованно по комнате. "А, черт бы побрал всех на свете! Вот плачет же, разливается, словно ее на убой ведут! Прибралась к самому венцу, а теперь и голосит? Это он, он взбаламутил ее, ну, погоди ж, попадешься ты мне! - сердито говорил себе войт, стараясь не глядеть в сторону плачущей дочери. - Завтра венец, весь город знает... Опять и с Ходыкой поссориться, назло на воеводову сторону перейдет! Да нет! - постарался он успокоить себя. - Если бы она была в кого закохана? Ну, другое дело, а то девичьи слезы скоро высыхают, да она раньше и не плакала. Э! Сживется - слюбится!"

   - Чего плачешь? - обратился он к Гале более мягко. - Сама не знаешь, что говоришь! Не все же красавцами народились. Будет любить тебя и жалеть, как муж...

   - Ах, что мне в его любви, - припала Галя к ногам войта, - когда я, таточку, не люблю, не люблю его?!

   - Вздор!! - вскрикнул уже вспыливший войт. - Поживешь - полюбишь! Не ты первая, не ты и последняя! Будешь потом еще и батька благодарить, что не послушался глупых девичьих слез.

   - Не буду, не буду! Не губите меня, таточку! Пожалейте ж меня!

   - Да что ты, с ума, что ли, сошла? - вырвался наконец войт из цепких Галиных рук. - На завтра свадьба, весь город о том знает, а ты хочешь, чтоб я осрамил, ославил и себя, и тебя на весь свет?!

   Но Галя только рыдала, припавши к земле.

   - Благодарила б батька за то, что думает о тебе! Батько лучше знает, где своей дочери счастье найти! На него полагайся, его слушай, а своим дурным разумом не раскидай! Или ты думаешь в девках поседеть?

   - И поседею, и умру, а за Ходыку замуж не пойду! - выкрикнула вдруг решительно Галя, подымаясь с пола.

   - Не пойдешь? Ты смеешь против моей воли идти? - даже отступил войт, не веря своим ушам.

   - Не пойду, не пойду! Когда вы меня не жалеете, когда вы меня хотите со света сжить, так я сама себя убью, а за Ходыку не пойду, не пойду! - выкрикнула Галя, захлебываясь истерическим рыданьем.

   - Ты, ты так батьку!.. - мог только выговорить войт, застывая от изумления и не веря, что это говорит ему его собственная дочь. - Да как ты осмелилась?..

   Но в это время дверь распахнулась, и в комнату влетел растерянный, испуганный Славута.

   - Ай! - вскрикнула Галя.

   Но Мартын не дал никому опомниться.

   - Пане войте, - закричал он еще с порога, - поторопитесь... Несчастье! Ходыка ехал с панскими товарами, да на горе возы обломались, а воевода забирает все на замок.

   - Как? Где? - крикнул отчаянно Балыка.

   - За мытницей. Хотел прикарманить мыто с четырех возов, да переложил все товары на два воза и обломился.

   - Зарезал! Ирод! Дьявол! - заревел пан войт, хватая палицу и шапку, и бросился вслед за Мартыном со двора.

   Однако, когда Мартын и пан войт прибежали к заставе, ни одного тюка товаров уже не было на горе: все было сложено и отвезено в замок.

   При свете красных, развевающихся по ветру факелов глазам их представилась страшная и пестрая картина. У ворот заставы собралось почти полгорода. Пробираясь сквозь толпу, они заметили и пани Кошколдовну с Богданой, и пани цехмейстрову, и самого Василия Ходыку, и много знакомых горожан. Белые головы женщин наклонялись друг к другу, мужчины покачивали с ужасом головами. "Дьявол, дьявол! Это он!"- слышался кругом сдержанный шепот.

   На спуске горы лежало два поломанных воза, лошади уже были выпутаны. Бледный, испуганный, без шапки стоял подле них Федор Ходыка.

   - Что ты наделал, что ты наделал, аспид, выплодок чертячий! - застучал войт палкою, наступая на Ходыку. - Ограбил, разорил меня! - кричал он, задыхаясь от гнева и не находя слов.

   - Не моя вина, пане тесте, никогда со мною такого не случалось, не я, он... - произнес Ходыка с запинкой, - он виноват...

   - Не ты? Не ты виноват? - наступал войт еще грознее. - А кто же тебе велел товары на два воза сложить, когда я велел везти на шести! Кто позволил тебе, га?

   - Тебе же, пане войте, хотел корысть сделать... Мыто сберечь...

   - Не мне, а себе! Не надо мне твоих сбережений, - закричал запальчиво войт, - не нищим я родился! Было б чем мыто заплатить без твоего ошуканства! Кто тебе позволил мое имя порочить? Ограбить, ославить меня? Отдай мне назад мои товары, деньги возврати! Пропало три тысячи коп литовских грошей! На смех меня воеводе выдал, на позорище, на ганьбу! - Но в это время взгляд расходившегося войта упал на Василия Ходыку. - Ты же уговорил меня доверить брату твоему товары! Что ж ты наделал? Выдал меня воеводе всего, с головой!

   - Постой, свате, постой! - попробовал было успокоить его Ходыка, но расходившийся войт не слушал уже никого и ничего.

   - Какой я тебе сват, черт меня побери?! - кричал он, стуча палкой. - Ты меня воеводе с головой выдал, так с такими ж скрягами, сквалыгами, харцызами я родниться не хочу! Не видать тебе моей Гали, как своих ушей!

   В толпе послышалось движение.

   Лицо Василия Ходыки искривилось злобной гримасой, глаза загорелись, но он еще сдержал себя.

   - Напрасно не сердись, пане войте, - произнес он дрожащим от гнева голосом, - хотя брат и не виноват в том, что опрокинулись возы.

   - Да кто ж тогда виноват, кто? - наступил войт на Федора.

   - Червоный дьявол... Видишь, вот он опрокинул возы, подрезал веревки, - поднял Федор одну из действительно перерезанных веревок.

   - Нечего мне бабские бредни повторять! Не на дурака напал, - кричал войт. - Знаю ваш сквалыжный род! Соскаредничать захотел! Мыто схоронить задумал?

   Но Ходыка перебил войта.

   - Что мыто я себе схоронить хотел, того ты еще не знаешь, а что возы червоный дьявол через твою дочь опрокинул, то вот известно доподлинно всем!

   - Через мою дочь? - отступил войт, чувствуя, как вся кровь бросилась ему в голову.

   - А к кому дьявол летает? Весь город знает, что к твоей дочке! - кричал уже резко и Ходыка, нагло выступая вперед. - Ведь завтра ты думал венчать меня с ней? Известное дело, за что дьявол захотел насолить мне! - разразился он наглым дерзким смехом.

   - Правда, правда, - послышалось с разных сторон в толпе робкое подтверждение.

   - Ложь, ложь! - крикнул он громовым голосом. - Горло тому перерву, кто посмеет повторить эту ложь! Так мало тебе, что ты ограбил меня, ты еще и ославил мою дочку?! - набросился он на Ходыку. - Не будешь же ты моим зятем, сквалыга проклятый! Не будешь вовек!

   - Мы и сами твоей дочки не хотим. Чего расходился? - выступил вперед Василий Ходыка. - Думал нам порченую подсунуть?! - тонкие губы Ходыки искривились в злую улыбку. - Нет, пане войте, хитро ты придумал, да Ходыку трудно провести!

   - Я, я? - схватился войт за свою седую голову.

   - Подсунуть думал! Ха-ха-ха! - подхватил и Федор. - Только, думаю, теперь после дьявола твою дочь никто не захочет и взять!

   - Мою дочь никто не возьмет? - крикнул войт, оглядываясь кругом, но толпа отхлынула от него; подозрительный шепот раздавался то тут, то там; Ходыки улыбались злорадно; Богдана хихикала, а лицо пани Кошколдовны так и пылало от наслаждения.

   Растерянный, убитый стоял пан войт киевский. Вдруг среди наступившей тишины раздался громкий голос Мартына,

   - Славетный пане войте киевский, отдайте мне вашу дочь; за счастье, за честь почту, буду всю жизнь за вас бога молить!

   - Мартын Славута! - шарахнулась толпа.

   - Ой! - вскрикнула Богдана и повалилась матери на грудь.

   Как остолбеневшая стояла Галя в светлице, ничего не понимая и не зная, что случилось. Вдруг двери распахнулись поспешно, и в комнату вошел пан войт в сопровождении Мартына. Лицо войта было расстроенно, взволнованно и бледно, а Мартын так и сиял радостью и счастьем.

   - Ну, дочко, - обратился он к Гале дрожащим голосом, - теперь ты хоть распадись тут порохом, а завтра же ты с ним, - указал он на Мартына, - идешь под венец!

   - Ой! - вскрикнула Галя, не будучи в силах удержать радостного возгласа, и закрыла руками вспыхнувшее лицо.

   - Годи! - крикнул грозно войт, тяжело опускаясь на кресло. - Чтобы ни слова, ни слез больше я не слыхал! Слышишь! - стукнул он кулаком по столу. - Я говорю: и не пикни. Не закрывай там лица: сколько б не плакала, а завтра же с ним под венец идешь! - Грудь войта тяжело поднималась, слова вылетали с трудом, глаза налились кровью. - Осрамила, ославила на весь Киев, так завтра же назло им, назло всему городу я покажу, кто такой войт и войтова дочка.

   А Галя все еще стояла, закрывши лицо руками, не смея взглянуть на Мартына, не веря своим ушам.

   - Ну! Перестань там хныкать! Через тебя набрался сраму, - стукнул войт ногою. - Говорят тебе, завтра идешь под венец.

   Но, к удивлению войта, Галя открыла лицо и, склонивши низко-низко голову, ответила покорным тоном:

   - Ваша воля, батечку, мне ж вам порады не давать.

   - Что-о? - протянул с удивлением войт, отбрасываясь на спинку кресла.

   - Батько лучше знают, где своей дочери счастье найти, - продолжала так же тихо Галя. - Я на вас и полагаюсь, а своим дурным разумом раскидать не буду...

   Ничего не нашелся войт ответить на эти слова, только бросил взгляд в сторону Мартына: сияющий восторгом стоял Мартын, и, кажись, если бы не присутствие войта, бросился бы он и задушил поцелуями свою маленькую, коханую Галину.

   Сомнительно покачал седой головою войт и перевел свои глаза на Галю. Покорно склонив головку, стояла у дверей Галя, и только карие глазки ее, словно глазки мышонка, украдкой взглядывали сквозь бархатные ресницы на своего коханого, желанного Мартына.

   Молча склонил войт свою седую голову... Глубокие складки на лбу его начали понемногу разглаживаться. Наконец добрая улыбка осветила лицо, ласково сверкнули старческие глаза из-под нависших бровей.

   - Лукавое зелье! - произнес он, бросая на Галочку любящий взгляд.

   А "лукавое зелье" уже стояло на коленях у его ног, целуя его жилистые руки, прижимаясь головкой к его груди.

   - Батечку, счастье наше, коханый наш, - шептали разом Мартын и Галя, обнимая и целуя войта.

   Правда, несколько поцелуев Мартына попало ненароком на ушко Гали, но войт не замечал этого.

   - Постойте, постойте, медвежата, - отбивался он, усиленно хлопая ресницами и улыбаясь своим добрым старческим лицом, - задушите совсем!

    

   На утро весь Киев только и говорил, что о вчерашнем происшествии и о том, что славетный войт киевский отдает свою дочку Галю за мастера золотарей Мартына Славуту, а бывший жених ее Федор Ходыка женится на богатой земянке Богдане Кошколдовне.

   К церкви Сретения и к церкви Николая Доброго тянулись уже с раннего утра богато разубранные толпы народа. Всем хотелось посмотреть на пышные свадьбы, сложившиеся так странно, так неожиданно. Однако большинство тянуло к церкви Сретения, так как весь город, за исключением небольшой партии новых людей, крепко любил своего старого ворчливого войта.

   Наконец приблизился и свадебный поезд. Дружки и светилки на разубранных коврами телегах, бояре на увешанных пестрыми квитами лошадях и, наконец, сам славетный войт киевский в золотом парчевом кафтане, а за ним и Галочка, сияющая, смеющаяся, как весенний, радостный день.

   - Слава, слава, слава! - кричали кругом горожане, а войт улыбался счастливо и торжественно, кивая всем направо и налево своей седой головой.

   В богатом дворище войта настежь стояли ворота. Вдоль всего двора тянулись длинные столы, покрытые белыми скатертями; заваленные яствами серебряные мисы и таци стояли на них; лежали груды пирогов; целые бочки меду и пива возвышались кругом. Горы сластей, ласощей заморских подымались среди серебряных блюд.

   В светлице за большим столом сидели самые почетные гости. Пестрели драгоценные кунтуши и жупаны, редкостные каменья, меха и намитки, затканные золотом. За столом на посаде, на возвышенном седалище, помещались только что повенчанные молодые. "Лукавое зелье" совсем присмирело и бросало из-под длинного белого покрывала счастливый смущенный взор на своего дорогого соседа.

   Храбрый пан Лой, который умудрялся не пропускать ни одной пирушки, был тут же. Пан цехмейстер, узнавший о свадьбе Мартына, переложил гнев на милость и только в память покойного Славуты - так сказал он Мартыну - согласился пожаловать на веселый пир. Даже тощая пани цехмейстрова, умолкавшая только под взглядом своего сурового пана цехмейстра, сидела тут же среди почетных горожан; впрочем, она не могла удержаться, чтобы не сообщить вполголоса своим соседкам, что с червоным дьяволом пролетала мимо их дома не Галя, а Богдана Кошколдовна, что это она видела своими собственными глазами и готова поклясться всем на мощах всех святых. Слуги обносили всех пенящимся вином; веселые возгласы и здравицы гремели кругом.

   Наконец поднялся со своего покрытого бархатом стула и славетный войт киевский.

   - Ну ж, зяте мой коханый, - начал он важно, наполняя тяжелый золотой кубок старым дедовским медом, поседевшим в глубоких погребах, - бери ж мою дочку, люби ее и жалуй: одна она у меня... - Голос войта дрогнул, но он мужественно поднял голову и продолжал дальше - Больше хотел я дать ей, да через этого харцызу пропало моих денег три тысячи коп литовских грошей. Что ж делать! Что с воза упало, то пропало, а после моей смерти все заберешь!

   - Не печальтесь, пане тесте, - поднялся к нему счастливый и довольный Мартын, - люблю я Галочку и без всякого добра, а товары ваши не пропали: все я ей за доброе и укорливое воспитание в дар записал.

   - Что? - изумился пан войт, не понимая, о чем говорит Мартын.

   - А вот что! - протянул тот войту большой лист бумаги.

   Быстро, быстро просмотрел войт дарственную запись и от радости и удивления не мог первое время и заговорить.

   - Как, ты? Все мои товары ей отписал? Да как же ты их у воеводы выдрал? Как?

   - Ну, это уж наша печаль! - тряхнул Мартын удало головой, и лукавая усмешка осветила его лицо. - А речь в том, что войтовы товары воеводе не достались, а достались войтовой дочери, как он того и желал!

   - Ай да Мартын! Ай да Славута! Молодец - лыцарь, а не цеховик! - зашумели кругом гости, наполняя кубки и протягивая их к нему, а довольный и торжествующий пан войт киевский мог только выговорить, обращаясь ко всем: "А что? Га?" Но весь его сияющий вид досказал остальные слова: какого я себе зятя доскочил.

   - Гм... - рассуждал философски пан цехмейстер, отпивая небольшими глотками свое вино. - После этого и нарекай на нечистую силу; правду говорит пословица: бога почитай, а и черта не забывай! Уж истинно, когда господь захочет человеку счастье послать, так и дьявола на добро натолкнет!

   - А как же, как же! - подхватил пан Лой. - Вы меня об этом спросите, я ихнюю братию хорошо знаю! Есть между ними и славные ребята, грех сказать. Надо только уметь этих голубчиков к рукам прибрать, да! - обвел он всех присутствующих торжествующими глазами. - Мне с ними много раз приходилось дело иметь, так я уж их хорошо знаю, вот как моих вартовых, - пан Лой отер бархатным рукавом пот с багрового лица и с наслажденьем опрокинул свой стакан. - Да вот, к примеру, расскажу вам смешной случай, как мне однажды черт целую копу хлеба смолотил.

   - Как, черт молотил?! - раздалось сразу несколько голосов.

   - Так-таки и молотил! - кивнул уверенно пан Лой, поглаживая свой тучный живот. - Не хотелось бедняге, да что делать, пришлось послужить! Го-го-го! От меня ни один не уйдет! Да вот и ваш червоный дьявол? Сбежал... От меня сбежал, и свой пекельный плащ мне бросил, и полхвоста у меня в руках осталось, н-да!

   - Полхвоста?! - замерла в изумлении пани цехмейстрова.

   - А вы думали как? Пан Лой шутить не любит! Мне лучше в руки не попадайся! Да!

   В это время появился в дверях вышедший незаметно в светлицу Мартын и, подняв красный плащ, произнес гробовым голосом:

   - Этот пекельный плащ здесь!

   Невообразимый крик ужаса вырвался из груди всех гостей. Кубки и фляжки покатились со стола. Гости бросились бежать...В дверях поднялась страшная давка: одни толкались, чтобы выскочить на двор, другие спешили со двора узнать, что случилось за свадебным столом. Невообразимый шум наполнил комнату. Напрасно кричал из последних сил Мартын, держа в руке красный плащ:

   - Успокойтесь, славетние горожане: это он, этот червоный плащ натворил всех бед!

   Никто не слушал его.

   - Да постойте, панове! Куда вы? Это Мартын Славута! - опомнились уже было храбрейшие, стараясь успокоить обезумевших гостей, но успокоить гостей удалось не скоро.

   Наконец, когда все уже воочию убедились, что перед ними стоит истинный Мартын Славута, мастер из цеха золотарей, и держит только в руке огненный плащ, громкий хохот огласил всю комнату.

   - А вы все уж и перепугались? - раздался голос пана Лоя, скатерть приподнялась, и из-под стола показалась круглая голова пана Лоя; но на этот раз лицо его было красно и сконфуженно. Он смущенно оглядывался кругом, стирая со лба крупный пот.

   - А ты чего, пане-брате, под стол попал? - ошеломил его вопросом пан цехмейстер.

   - А?.. - пан Лой замялся. - Ге... Я хотел его за ноги поймать!

   Но веселый смех покрыл его слова.

   - Так это ты, пострел, - обратился цехмейстер к Мартыну, - весь город на ноги поднял?

   - Не я, не я, пане, - оправдывался, улыбаясь, Мартын. - Всему виною этот красный плащ! На ж его, Галя, - бросил он жене красный плащ, - спрячь его на самое дно нашей скрыни, чтобы рассказывать и детям, и нащадкам нашим, как нам с тобою, голубко, червоный дьявол стал в пригоде.

   - Эх, накостылять бы тебе хорошо за твои штуки, да иди уже сюда, поцелую тебя, шибеник, - не выдержал-таки войт и, распахнувши широко объятия, прижал зятя к груди.

   - Так, так, любо, любо, пане войте! - зашумели кругом гости, подымаясь с мест. - Будем жить, как здавна бывало! Ходыки нам не надо: ты за нас, а мы за тебя будем стоять, как и до сих пор стояли, как и здавна стояла наша киевская земля!

   Шум, раздавшийся у войтовых ворот, покрыл и веселые голоса гостей. "Воевода! Воевода!"- закричали со двора.

   - Воевода? - отступил пан войт, и в голове его быстро замелькали злобные мысли: "Неужели осмелился приехать? Хочет еще свадьбе помешать?"- И лицо войта снова стало угрюмо и сурово, но размышлять было некогда: пан воевода уже входил во двор.

   Лицо его, подрумяненное и подделанное, освещала милостивая, приветливая улыбка.

   - Что ж, пане войте, - остановился он среди двора, - принимаешь ли на свадьбу гостей?

   Еще минуту старый гнев бурлил в строптивом сердце войта, но честь, сделанная ему воеводой в лице всех горожан, растопила наконец и его:

   - Пожалуй, вельможный пане, за честь почту, - поклонился он в пояс воеводе, распахивая перед ним дверь.

   - То-то ж, пане войте, давай будем жить старым обычаем, без ссор и без свар, - улыбнулся воевода, протягивая руку войту. - Вся-то и свара у нас вышла через этого проклятого Ходыку: сначала он подбивал меня на всякие пакости, на всякие выдеркафы против тебя, а когда я ему укоротил его грабительские лапы, так он на твою сторону!..

   Просиял старый войт. С торжеством пожал он воеводскую руку, а горожане обступили свое начальство плотной стеной.

   - Спасибо, пане воеводо, вовек не забуду твоих слов!

   - Ну вот, вот, так-то лучше будет! А скажи, приготовил ли мне свадебную куницу? - шутливо ударил войта по плечу воевода, - Или старый обычай пан войт забыл?

   - Не забыл, не забыл! Как забыть! - воскликнул весело войт. - Гей, хлопцы, свадебную куницу сюда!

   У ног воеводы опустили массивное золотое блюдо, на котором лежало шесть дорогих куньих мехов.

   - Ай да войт, ай да хозяин! - улыбнулся довольно воевода, делая знак своей свите убрать и меха, и блюдо. - Умеешь честить гостей! - И довольный воевода весело последовал за войтом.

   Уже и солнце перешло полуденную линию, а к дворищу пана войта все еще прибывал народ. С обтаявших крыш падали последние капли воды, солнце ярко и весело светило с голубого безоблачного неба; вешние ручьи шумели кругом, а пан войт киевский стоял на своих широко распахнутых воротах, окруженный почетными гостями.

   - Гей, панове горожане киевские, цехмейстры, мастера и подмастерья, кушнеры, золотари и кравчики, - громко кричал пан войт, зазывая гостей, - ковали, седельники и шевчики, чеботари и каменщики, столяры и плотники, маслобойники, воскобойники, все почетные крамари и горожане киевские, всех прошу на широкий двор, на веселый пир старожитним звычаем, давним обычаем, как было и за наших дедов и отцов. "Яко мы никому не велим старовыны рухаты, а новыны уводыты".

   - Слава! Слава! - гремело кругом.

  

   1896