Станюкович Константин Михайлович - Беспокойный адмирал

uot;, успевший уже изучить другие привычки "глазастого черта", взглянул на него с некоторой душевной тревогой.

   И по тону, и по упорному взгляду круглых, выкаченных глаз адмирала гость предчувствовал, что адмирал, во всяком случае, не имеет намерения сказать что-либо приятное.

   "Уж не хочет ли он перед обедом разнести?"

   И он мысленно перебирал в своей памяти все могущие быть за ним служебные вины, за которые могло бы попасть.

   Адмирал, между тем проговорив обычное свое предисловие, остановился как бы в раздумье.

   Так прошла еще секунда-другая тяжелого молчания. Гость чувствовал себя не особенно приятно.

   Наконец адмирал, видимо, бессильный побороть желание выразить свое неудовольствие и в то же время придумывая возможно мягкую форму его выражения, продолжал:

   - У вас, должно быть, часы бегут-с, вот что я вам скажу.

   Молодой человек, совсем не догадывавшийся, к чему клонит адмирал, и несколько изумленный таким категорическим мнением о неверности его отличного "полухронометра", торопливо достал из жилетного кармана часы, взглянул на них и поспешил ответить:

   - У меня совершенно верные часы, ваше превосходительство... Без пяти минут шесть.

   - А я, кажется, любезный друг, приглашал вас обедать в шесть часов?

   - Точно так, в шесть! - промолвил мичман, все еще не догадываясь, в чем дело.

   - Так вы и должны были прийти ровно в шесть! - отрезал адмирал.

   Мичман наконец догадался.

   - Виноват, ваше превосходительство... я не знал... я уйду-с...

   И с этими словами он стремительно сорвался с места, словно бы в диване оказалась игла, готовый немедленно исчезнуть.

   - Куда уж теперь уходить! Садитесь! - приказал адмирал.

   Сконфуженный молодой человек покорно опустился на диван.

   И беспокойный адмирал, облегчив свою душу, тотчас же успокоился и заговорил уже более мягким тоном:

   - Я позволил себе заметить вам, любезный друг, об этом для того, чтобы вы вперед знали, что если вас зовут в шесть, то и надо приходить в шесть.

   - Слушаю, ваше превосходительство.

   - Вот англичане деловой народ и понимают цену времени. У них принято являться в назначенное время, ни минутой раньше. И это, по-моему, умно, весьма умно... А то хозяин может быть занят мало ли чем - бреется, например, а гость лезет не вовремя. Согласитесь, что это неделикатно. Наконец, хозяин просто может не быть дома до назначенного времени, а вы пришли и сидите один, как болван... Ведь это неприятно, а? Не правда ли?

   - Совершенно верно, ваше превосходительство.

   - А виноват не хозяин, а гость... Не приходи раньше времени. Надеюсь, вы согласны со мной?

   Еще бы не согласиться!

   И мичман поспешил выразить полнейшее согласие.

   - А я все-таки рад вас видеть, очень рад, - любезно говорил адмирал, снова пожимая руку опешившему мичману. - Да что вы не курите?.. Курите, пожалуйста.

   Нечего и прибавлять, что после такого внушения все господа офицеры, гардемарины и кондукторы "Резвого" стали неукоснительно держаться английских обычаев.

   И в этот день, полный таких позорных неудач и еще не вполне пережитых волнений, разумеется, никто не осмелился явиться в адмиральскую каюту секундой раньше назначенного времени.

   Один за другим являлись приглашенные к обеду моряки, приодевшиеся и прифранченные, как только что пробило шесть часов.

   Монте-Кристо, румяный и представительный, с холеными черными усами и баками, в расстегнутом белом кителе и ослепительном жилете, обрисовывавшем изрядное брюшко, имел сегодня сдержанный, официально-серьезный вид недовольного человека, не забывшего, что корвет, которым он командует, назван кафешантаном.

   Выражение его красивого лица, обыкновенно веселое и добродушное, было строго и внушительно и, казалось, говорило: "Я пришел сюда обедать потому, что того требует долг службы, а вовсе не по своему желанию".

   И старший офицер Михаил Петрович, приглашенный по очереди вместе с доктором и старшим штурманом, был несколько угрюм. "Позорная" перемена фор-марселя до сих пор волновала его морское самолюбие.

   Зато белобрысый плотный доктор с гладко причесанными вперед височками весело и умильно посматривал на небольшой стол, уставленный соблазнительными закусками, предвкушая удовольствие хорошо покушать.

   Старший штурман, человек вообще застенчивый, как-то бочком вошел в каюту, поздоровался с адмиралом и поскорей отошел в сторону и стоял с выражением той философски-спокойной покорности судьбе на своем серьезном, красноватом, морщинистом лице, какое обыкновенно бывает у штурманов - этих пасынков морской службы, - когда они находятся перед лицом начальства.

   Владимир Андреевич Снежков, стоявший на вахте с четырех до восьми часов утра и потому обязанный обедать у адмирала, перекрестившийся несколько раз перед тем как войти в каюту, оправивший волосы и закрутивший свои рыжие усы, вошел весь красный, взволнованный и вспотевший, раскланялся с адмиралом и, почувствовав обычную робость, с ошалелым видом юркнул в кружок молодых людей, стоявших отдельно и тихо разговаривавших. Стоявшие с ним утреннюю вахту приземистый и лобастый гардемарин дядя Черномор и старавшийся подражать Базарову штурманский кондуктор Подоконников скрыли тетку Авдотью от глаз адмирала вместе с экстренно приглашенным мичманом Леонтьевым и гардемарином Ивковым.

   - Кажется, все? - проговорил адмирал, озираясь, когда в каюте появился Ратмирцев, как всегда элегантный, в своем адъютантском сюртуке с аксельбантами, чистенький, гладко выбритый, с прилизанными белокурыми волосами, с безукоризненными ногтями своих белых, холеных рук, на мизинцах которых блестело по кольцу, - внося вместе с собой душистую струйку духов.

   - Все, ваше превосходительство! - поспешил доложить флаг-офицер Вербицкий.

   - Покорно прошу, господа, закусить. Николай Афанасьевич! Пожалуйте... Михаил Петрович... Иван Иваныч... Доктор...

   - Вы ведь померанцевую, Николай Афанасьевич? - особенно любезно спрашивал адмирал.

   - Померанцевую, ваше превосходительство! - официально-сухим тоном отвечал Монте-Кристо, подходя к столу и чувствуя при виде обилия и разнообразия закусок, что у него текут слюнки и начинает уменьшаться обида на адмирала.

   А адмирал, видимо ухаживая за Николаем Афанасьевичем, которого хотел отдать под суд, и словно бы желая особенным к нему вниманием заставить забыть его и "кабак", и "кафешантан", и вообще все бешеные выходки утра, сам налил сегодня капитану рюмку померанцевой и, подавая ее, проговорил:

   - Сегодня Васька отыскал последнюю жестянку икры... Позвольте вам положить, Николай Афанасьич.

   - Не беспокойтесь, ваше превосходительство.

   Но адмирал уже наложил на тарелочку огромную порцию паюсной икры, величина которой как будто соответствовала внутренней потребности адмирала загладить свою несправедливость перед капитаном, который, при всех своих недостатках, все-таки был лихой моряк, и, передавая тарелочку, сказал:

   - Не знаю, хороша ли? Вы ведь знаток, Николай Афанасьич...

   Монте-Кристо опрокинул в себя рюмку водки и закусил икрой.

   - Прелесть, ваше превосходительство! - проговорил Николай Афанасьевич, проглатывая кусок с видимым наслаждением.

   И эта особенная внимательность адмирала, и превосходная икра, и вид всех этих вкусных закусок, возбуждавших в Николае Афанасьевиче самые приятные ощущения, заметно смягчили сердце мягкого и добродушного Монте-Кристо, и лицо его уже расплывалось в широкую, довольную улыбку, а его сузившиеся глаза зажглись плотоядным огоньком завзятого гурмана и чревоугодника.

   Он не просто ел, а как-то особенно - не спеша и смакуя, точно совершая торжественный культ чревоугодия.

   - Еще рюмку, Николай Афанасьевич?.. Рекомендую вам русские грибки...

   - Что ж, можно, ваше превосходительство... У вас померанцевая отличная... Не беспокойтесь, ваше превосходительство...

   Адмирал уже налил рюмку и, обращаясь затем к своему флаг-офицеру, который заведовал его хозяйством и, к немалой досаде Васьки, закупал вина и другие запасы, сказал:

   - Вербицкий! Смотрите, чтоб у нас всегда была померанцевая. Берегите ее для Николая Афанасьевича и не давайте ее пить гардемаринам... Молодые люди могут пить другую...

   - Есть, ваше превосходительство!

   Тронутый Монте-Кристо окончательно простил беспокойному адмиралу "кафешантан" и после грибков усердно занялся омаром под провансальским соусом...

   - Иван Иваныч! Что ж вы одну рюмку? Наливайте себе другую! - обратился адмирал к старшему штурману.

   - Не много ли будет, ваше превосходительство? - пошутил старый штурман, вливавший в себя ежедневно значительное количество портеру и марсалы совершенно безнаказанно, и, опрокинув изрядную рюмку водки, отошел в сторонку.

   - А вам померанцевая тю-тю! - шепнул, смеясь, Ивков Подоконникову.

   - Вы что там смеетесь, Ивков?.. Закусывайте.

   - Я говорю, ваше превосходительство, что померанцевая нам с Подоконниковым не по чину.

   - Ишь, зубоскал! - рассмеялся адмирал... - Ваш чин, любезный друг, такой, что вы можете пить водку, какую вам дадут, и не больше одной рюмки... Ну, уж так и быть, налейте себе померанцевой...

   - Да я никакой не пью.

   - Чего ж вы хлопочете?

   - Я за Подоконникова, ваше превосходительство. Он ее очень любит!

   - Ну, так налейте Подоконникову... Он вот и сигары любит, и померанцевую, хотя ничего в них не понимает... А вы что же, Владимир Андреич, не закусываете? Пожалуйте к столу.

   Лейтенант Снежков рванулся к столу, словно лошадь, получившая шенкеля.

   - Какой вам налить, Владимир Андреич?

   - Какой прикажете, ваше превосходительство, - ответил, весь краснея, тетка Авдотья.

   - Однако? Тут пять сортов...

   - Все равно-с, ваше превосходительство!

   - Да ведь и мне все равно, какой вам налить! - нетерпеливо и раздражительно воскликнул адмирал, который терпеть не мог неопределенных ответов.

   Лейтенант совсем смутился и не знал, какую водку назвать. В горле у него точно пересохло. Глаза выкатились и смотрели совсем ошалело.

   - Я... я, ваше превосходительство, - начал было он.

   - Владимир Андреич пьет очищенную, ваше превосходительство! - поспешил выручить Снежкова старший офицер.

   - Так бы и сказали, а то - "все равно"!.. А я налил бы вам другой... Не угодно ли? - говорил адмирал, подавая лейтенанту рюмку. - Да что ж вы не закусываете? - остановил его гостеприимный хозяин, заметив, что Снежков, проглотив рюмку, хотел снова юркнуть. - Прошу покорно... Да берите икру, Владимир Андреич... Кушайте икру! - почти приказывал беспокойный адмирал, увидав, что Снежков торопливо тыкал вилкой в тарелочку с селедкой. - Икра - редкая здесь закуска... Берите!..

   Снежков уж поймал наконец кусок селедки, сунул его в рот, проглотил не жевавши и потянулся к икре, посматривая в то же время на адмирала напряженно, растерянно и боязливо, точно сбитый с толку ученик на учителя.

   - Постойте, я вам положу, а то вы... вы ужасно копаетесь, Владимир Андреич, я вам скажу, и не даете Аркадию Дмитричу выпить его любимого аллаша...

   - Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, я успею! - изысканно-почтительно, отчеканивая слова, промолвил Ратмирцев и наклонил голову в знак благодарности за внимание к нему, слегка изогнувшись всем станом и приложив топкую белую руку к груди.

   Все это он проделал необыкновенно красиво и изящно, словно бы показывая всем присутствующим, что значит человек с изящными манерами, и когда Снежков, получив из рук адмирала тарелочку, отскочил наконец от стола, обливаясь потом и красный как рак, точно выйдя из бани, Аркадий Дмитриевич налил себе крошечную рюмку аллаша, взял ее двумя пальцами, грациозно отставив остальные, и не спеша выпил, закусил крошечным кусочком икры и отошел назад.

   - Это, верно, так полагается по-придворному? - шепнул Ивков своему приятелю.

   - Противно на него смотреть! И ведь как задается! - отвечал Подоконников.

   - Удивляюсь, Аркадий Дмитрич, как вы любите такую дрянь, - как аллаш! - неожиданно заметил адмирал.

   - У всякого свой вкус, ваше превосходительство...

   - То-то я и удивляюсь вашему вкусу... А впрочем, в Петербурге многие гвардейцы любят этот аллаш. Вот Иван Иваныч, я полагаю, так не любит, а?

   - Я, ваше превосходительство, люблю, чтобы водка - так водка... Горечь чтобы была-с, - отвечал старый штурман, посматривавший на "наперсток" Ратмирцева и на него самого с чувством глубочайшего тайного презрения, как на человека совершенно пустого, заносчивого и неспособного.

   - Не смею спорить, ваше превосходительство, особенно с таким авторитетным человеком в этом деле, как почтеннейший Иван Иванович, - проговорил любезно-мягким тоном "придворный суслик", взглядывая на старого штурмана с снисходительно-любезной небрежностью, как на человека совершенно другой и низшей расы. Ратмирцев искренне был убежден, что штурман - это нечто мизерное и терпимое только в море.

   Старый почтенный штурман, всю жизнь свою честно тянувший лямку и пользовавшийся уважением и адмирала, и всех своих сослуживцев, понял, конечно, и этот намек на то, что он любит выпить, почувствовал и этот высокомерный взгляд, но ничего не ответил. "Не стоит, дескать, связываться!"

   И словно бы желая показать, что не обращает ни малейшего внимания на намек Ратмирцева, подошел к столу и налил себе третью рюмку водки.

   - И я с вами, Иван Иванович! - весело сказал капитан.

   - Вистнете-с, Николай Афанасьич?

   - Вистну!..

   Адмирал продолжал угощать и всем накладывать икры, хотя и не в таком количестве, как капитану и старшему офицеру, и был, видимо, доволен, что и Николай Афанасьевич, и старший офицер как будто на него не сердятся.

   - Прошу садиться, господа! - весело проговорил он, когда Васька и его подручный, молодой вестовой Гаврилов, оба в белых нитяных перчатках, расставили тарелки с супом.

   По правую руку адмирала сел Николай Афанасьевич, а по левую Ратмирцев, затем старший офицер, старший штурман, доктор и остальные. Молодежь сидела на "баке", то есть на другом конце стола, где прямо против адмирала сидел флаг-офицер, на обязанности которого было, между прочим, разрезывать птицу, когда таковая подавалась на жаркое, и наливать гостям на "баке" вино.

   Обед был превосходный, особенно принимая в соображение, что "Резвый" уже две недели был в море. После супа с пирожками была подана консервованная лососина, превосходно приготовленная с разнообразным гарниром. Адмирал зорко следил, чтобы все ели, и часто кричал Вербицкому, что около него у гостей пустые рюмки.

   И за обедом адмирал видимо особенно ухаживал и за Николаем Афанасьевичем, и за старшим офицером, то и дело подливая и тому и другому вина в различные рюмки, красовавшиеся у приборов и прежде, бывало, сбивавшие с толку многих гардемаринов, пока адмирал не научил их, какое вино и в какие рюмки следует наливать.

   Когда подали поросенка с гречневой кашей, Монте-Кристо, уже слегка размякший после нескольких рюмок хереса, портвейна и красного бургонского, совершенно забыл о "кафешантане" и о своем намерении проситься в Россию, тем более что адмирал весьма кстати вдруг припомнил, как однажды у них на корабле "Наварине", которым командовал сам Павел Степанович Нахимов, на глазах у всей эскадры долго не могли переменить марселей.

   - Шкипер, каналья, виноват был...

   - И что же, ваше превосходительство, Павел Степанович задал такую же гонку, как и вы нам сегодня? - спросил, улыбаясь, Монте-Кристо.

   - А вы все еще не забыли?.. Экий злопамятный! Ну, мало ли иногда что бывает?.. Разве сами-то вы сегодня не сердились в душе... Разве вам не было обидно-с?.. Спросите-ка у Михаила Петровича, как ему досадно было... Не так ли, Михаил Петрович?..

   - Совершенно верно, ваше превосходительство...

   - То-то и есть... Мы, моряки, всё слишком горячо принимаем к сердцу... в этом-то и сказывается любовь к делу, хоть часто мы и беснуемся из-за пустяков... Но и пустяки иногда важны... да-с... Эй, Васька! Подавай еще поросенка Сергею Александровичу... Он любит поросенка с кашей... Кушайте, Сергей Александрыч!..

   Разговоры оживились к концу обеда. Адмирал рассказал, как однажды в Черном море два капитана держали пари на легавого щенка, кто скорей снимется с якоря.

   - Так что бы вы думали сделал Ивков, покойный брат нашего зубоскала?..

   - А что, ваше превосходительство?

   - Видит он, что шкуна, с командиром которой он держал пари, его обгоняет, все гребные суда подняла, а у него еще баркас не поднят... Он, чтобы выиграть время, велел баркас утопить, оставив на месте буек, поднял якорь, поставил паруса и был таков на своем тендере... щенка-то и выиграл... После уж он сам признался, на какой пошел фокус... Фокус-то фокусом, а находчивость... Такой командир и с неприятелем найдется... Вот что значит - школа черноморская...

   В свою очередь, и Монте-Кристо рассказал, как они на фрегате "Коршун" "втирали очки" одному адмиралу.

   После пирожного адмирал попросил всех пересесть на диваны. Подали ликеры и кофе.

   Адмирал взял под руку Николая Афанасьевича и, отводя его в сторону, тихо сказал:

   - А вы уж со Щеглова не взыскивайте, Николай Афанасьич... прошу вас... Он и так наказан... И вообще... на меня не сердитесь... Мало ли что скажешь... Я ведь знаю, что корвет у вас в порядке...

   Монте-Кристо ушел от адмирала примиренный с ним. Скоро и адмиралу пришлось убедиться, что Монте-Кристо в критические минуты - образцовый капитан, и это заставило адмирала снисходительнее относиться к его недостаткам.

   Когда вслед за капитаном все стали откланиваться, адмирал, веселый и довольный, благодарил всех за посещение и, когда к нему подошел Леонтьев, крепко пожал ему руку и сказал:

   - Так мы теперь друзья, не правда ли?

   - Друзья, ваше превосходительство! - отвечал, улыбаясь, Леонтьев.

  

  

   На корвете все, кроме вахтенных, крепко спали.

   Был второй час чудной южной лунной ночи. "Резвый" бесшумно несся вперед, неся почти все паруса.

   Мичман Леонтьев, стоявший на вахте, шагал по мостику, зорко поглядывая по сторонам и изредка покрикивая:

   - Вперед смотреть!

   Вдруг на мостике внезапно показалась фигура адмирала. Он был заспанный, в кителе и в туфлях, одетых на босую ногу.

   Постояв минуту-другую, он подошел к Леонтьеву и тихо сказал:

   - Вызовите барабанщика, да чтобы без шума.

   - Есть!

   Через минуту явился барабанщик.

   - Пожарную тревогу! - приказал адмирал.

   Раздалась тревожная, призывная, долго не умолкавшая дробь.

   И не прошло и двух минут, как весь корвет ожил. Раздался топот сотен ног, доносились окрики боцманов. Все стремглав летели по своим местам. Еще минуты две, и все палубы были освещены, все брандспойты готовы, и крюйт-камера в несколько мгновений могла быть затоплена.

   Испуганные выскочили капитан и старший офицер, спрашивая у Леонтьева, в каком месте пожар.

   - Нигде... Адмирал, - тихо произнес он, указывая на адмирала.

   - Ну, пойдемте, господа, посмотрим, - сказал адмирал, обращаясь к капитану и старшему офицеру, - как мы приготовились к пожару... Собрались люди молодцами, как следует на военном судне!

   Адмирал в сопровождении капитана и старшего офицера обошел весь корвет. Все было найдено им в образцовом порядке. Все люди по местам. Все инструменты в исправности.

   Поднявшись наверх, адмирал приказал поставить команду во фронт и, обходя фронт, благодарил матросов.

   - Рады стараться, ваше-ство! - раздалось среди океана.

   Затем адмирал велел собраться всем офицерам на шканцах и сказал:

   - Видно, что исправное военное судно... От души благодарю вас, Николай Афанасьевич, и вас, Михаил Петрович, и всех вас, господа... Аркадий Дмитриевич!.. Завтра отдайте приказ по эскадре! Спокойной ночи! Распустите команду.

   С этими словами адмирал скрылся.

   Через пять минут на корвете снова царила тишина, и "Резвый" разрезал своей грудью океанские волны, по-прежнему безмолвный и, казалось, заснувший.

  

  

   Через несколько дней "Резвому" пришлось выдержать жесточайшую "трепку".

   Это была одна из тех, по счастию, редких трепок, которые наводят ужас даже на самых опытных и бесстрашных моряков и не забываются ими во всю жизнь. Особенно отзываются они на капитанах. Они, сознающие, что от их находчивости, умения и энергии зависит жизнь сотен людей, переживают ужасные часы в страшном напряжении нервов и, случается, нередко в одну ночь седеют и преждевременно стареются. Вспоминая о таких испытаниях впоследствии, они обыкновенно становятся серьезны и говорят:

   - Да, трепануло-таки нас порядочно!

   Но, разумеется, слушатель-неморяк и не догадается, сколько скрыто драмы в этих немногих словах и сколько пережито было в такие дни или ночи.

   "Резвый" приготовился к встрече тайфуна под штормовыми парусами, но дьявольский шторм продолжался двое суток.

   В течение этого времени капитан "Резвого" спал несколько часов, - вернее, не спал, а дремал тут же наверху, в штурманской рубке, и после снова поднимался на мостик. Напряженный и страшно серьезный, Монте-Кристо лично распоряжался управлением "Резвого", командуя рулевым и зорко наблюдая, чтобы громадные валы не залили корвет, метавшийся с болезненным скрипом среди разъяренных волн.

   Положение было серьезное.

   Бывали минуты, - и эти минуты сознавались всеми, - когда "Резвый", казалось, изнемогал в этой долгой борьбе с озверевшей стихией. Малейшая неосторожность со стороны капитана, потеря присутствия духа - и корвет мог бы погибнуть. Это чувствовалось всеми... это написано было на бледных лицах матросов, в широко раскрытых глазах, устремленных на мостик...

   Но Монте-Кристо, словно бы весь преображенный, хладнокровный и решительный, страшно напряженный и совсем не похожий теперь на легкомысленного, веселого и ленивого жуира, полный энергии и сил, неустанно и внимательно следил за каждым движением "Резвого", направляя его вразрез волнам и уклоняясь от их нападений.

   Необыкновенно яростный порыв освирепевшей бури, достигшей, по-видимому, своего апогея, повалил грот-мачту. Она с треском закачалась, склонилась и упала на подветренный борт. Корвет лег на бок. Минута была критическая.

   - Очистить скорей! - громовым голосом крикнул капитан в рупор.

   Старший офицер Михаил Петрович уже был там, у свалившейся мачты. Несколько ударов топоров, и мачта, освобожденная от вант, была за бортом.

   Корвет снова поднялся, и лицо Монте-Кристо, напряженное до последней степени, прояснилось.

   - Слава богу!.. - невольно прошептал он. И губы его вздрагивали.

   Беспокойный адмирал, видавший на своем веку виды, был угрюмо-спокоен. Он тоже не покидал мостика и стоял, уцепившись за поручни, безмолвный, ни разу не вмешиваясь в распоряжения капитана. Они были безукоризненны, и адмирал за эти два дня, внутренне любуясь Монте-Кристо, вполне убедился в том, что Николай Афанасьевич лихой и энергичный капитан, особенно в критические минуты, и что он, этот сибарит и жуир, сумеет умереть рыцарем долга, если бы пришлось.

   И два штормовые дня сблизили эти две противоположные натуры. Беспокойный адмирал проникся невольным уважением к мужественному и лихому капитану и прощал все его недостатки.

   Не раз предлагал он ему спуститься вниз и отдохнуть.

   - Я за вас постою, Николай Афанасьич... Вы утомились.

   - Место капитана здесь, на мостике, и я его не оставлю, пока корвет в опасности! - отвечал Монте-Кристо.

   И голос его звучал энергией. И тон его был совсем не такой, каким он говорил обыкновенно о адмиралом. В нем было что-то властное и сильное, словно бы подчеркивающее, что он - капитан и на нем лежит вся ответственность за судно и за экипаж.

   Зато адмирал то и дело посылал за Васькой и приказывал ему приносить наверх разные закуски и вина для Николая Афанасьевича, чтобы он подкрепился. Но Монте-Кристо был слишком нервно напряжен и не ощущал голода. Он в эти два дня довольствовался несколькими галетами, которые запивал портвейном.

   Когда наконец к концу второго дня шторм стал затихать и корвет был вне опасности, капитан попросил Михаила Петровича его сменить на мостике и, отдав приказание вахтенному начальнику не будить его без особенной надобности, спустился наконец с мостика.

   Лицо его осунулось и, казалось, постарело. Впавшие глаза, уже не горевшие блеском возбуждения, были утомлены и безжизненны. Вся его фигура казалась какою-то вялою и ленивою, нисколько не напоминавшею ту энергичную, которая пленяла всех еще несколько минут тому назад.

   - Не хотите ли закусить, Николай Афанасьич? Я велю сейчас подать вам! - предложил адмирал, только что вышедший из каюты.

   - Покорно благодарю, ваше превосходительство. Я ничего не хочу...

   - Не прислать ли вам чего-нибудь в каюту, Николай Афанасьевич, а? Ведь вы ничего не ели? Есть недурная ветчина, омары, честер, страсбургский пирог, копченая лососина. И у меня сохранилась одна бутылка превосходной редкой мадеры... Я получил в подарок несколько бутылок этого вина в прошлое плавание, когда был на Мадере... Одна бутылка осталась... Позвольте вам прислать.

   - Если позволите, завтра, ваше превосходительство, я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным предложением, а теперь я смертельно хочу спать.

   - Ну, идите... идите... Только позвольте вам сказать, Николай Афанасьич, что я, как моряк, все время любовался вашими распоряжениями и гордился, что у меня в эскадре такой капитан. Да-с. Только с такими командирами, как вы и как командир "Голубчика", можно было выйти с честью из такого анафемского шторма, и я считаю своим долгом горячо благодарить вас за спасение корвета и людей! - взволнованно проговорил адмирал и как-то особенно сердечно и крепко пожал руку Монте-Кристо. - Такие дни не забываются! - прибавил он. - Спокойной ночи. Выспитесь хорошенько. Завтра, если стихнет, разведем пары и к вечеру будем в Нагасаки.

   Монте-Кристо был польщен словами адмирала, но ничего на них не ответил и торопливо спустился в свою каюту.

   - Уф! - облегченно и радостно вздохнул он при виде чистой и свежей постели, которая в эти минуты составляла единственный предмет его желаний. Ничего другого не существовало для него. Он точно забыл все, что только что произошло, все, что он пережил в эти двое суток... Нервы словно бы притупились...

   И он, обессиленный, раздетый вестовым, с наслаждением бросился на мягкую койку и в ту же минуту заснул как убитый.

  

  

   К утру следующего дня значительно стихло. Ветер ослабевал. Черные клочковатые тучи чернели на горизонте, и из-за перистых облачков то и дело показывалось ослепительное жгучее солнце. Старший штурман Иван Иванович уже поспешил взять высоты, чтобы сделать астрономические вычисления и точно определиться. И то два дня без наблюдений. Это его смущало.

   Покачиваясь на затихавшем, но все еще сильном волнении, "Резвый" и "Голубчик" шли в близком расстоянии друг от друга, попыхивая дымком из своих белых труб, оба сильно пощипанные бурей. Каждого из них шторм покалечил, и они напоминали раненых птиц. На "Резвом" не было грот-мачты и утлегаря (оконечность бугшприта), снесен с боканцев капитанский катер и проломлен борт. "Голубчик" потерял фок-мачту, все свои шлюпки, и верхняя рубка сильно пострадала.

   Машины на обоих судах работали полным ходом, и корвет и клипер, буравя своими винтами, шли узлов по семи, по восьми, направляясь в Нагасаки, до которого было не более ста миль.

   Там, в затишье спокойной гавани, можно будет основательно исправить все аварии: поставить и вооружить новые мачты и достать новые шлюпки, а пока на обоих судах залечивали раны домашними средствами на случай нового нападения врага.

   К подъему флага на "Резвом" и на "Голубчике" взамен потерянных мачт уже стояли так называемые "фальшивые", на которых можно было держать, в случае крайности, легкую парусность, и проломленные борты были заделаны. Работали всю ночь, и Михаил Петрович, конечно, не смыкал глаз.

   В семь часов адмирал вышел наверх и довольным взглядом оглядел "Резвого" и потом "Голубчика". Оба они, хотя и пощипанные, все-таки сохраняли внушительный вид исправных военных судов.

   Адмирал приказал сигналом спросить "Голубчика", какие у него повреждения и нет ли сильной течи.

   Ответные сигналы перечислили повреждения и сообщили, что течи нет.

   Адмирал удовлетворенно улыбался, разгуливая по юту. Он думал теперь, к какой бы награде представить этих двух лихих капитанов и заставить адмирала Шримса уважить его представление. И он уже заранее волновался при мысли, что этот Шримс, не имеющий понятия о морском деле, может не исполнить его ходатайство и оба капитана не будут отличены, как следует. Волновался и решил, что он, в случае отказа, напишет ему такое письмо... такое...

   В эту минуту адмирал вспомнил, что он еще не поблагодарил командира "Голубчика" за шторм, и сказал вахтенному офицеру:

   - Сергей Александрович! Прикажите поднять сигнал, что я изъявляю командиру "Голубчика" свое особенное удовольствие.

   - Есть! - отвечал мичман Леонтьев.

   - Да отчего это Вербицкого нет, а? Адмирал наверху... семь часов... а флаг-офицер спит... Пошлите за ним! - вдруг раздраженно крикнул адмирал.

   Но, увидав поднявшегося на мостик старшего офицера, он снова просветлел и, пожимая Михаилу Петровичу руку, проговорил:

   - Доброго утра, Михаил Петрович... Очень рад вас видеть и не могу не сказать, что вы меня даже удивили...

   - Чем, ваше превосходительство? - спросил, недоумевая, старший офицер.

   - Еще спрашивает! - улыбнулся адмирал... - Так быстро исправить повреждения и поставить мачту... это... это... делает большую честь старшему офицеру... Ну, да ведь мы с вами старые приятели... Я вас давно знаю... А все-таки... удивили, Михаил Петрович. Ну что, у нас течи не показалось после вчерашнего?..

   - Нет, - отвечал Михаил Петрович и покраснел, видимо, польщенный словами адмирала, который действительно понимал и умел ценить работу подчиненных, потому что и сам умел работать, и в свое время был образцовым старшим офицером.

   - Хорошо построенное судно, крепкое судно. Шторм ведь был серьезный.

   - Довольно серьезный, ваше превосходительство! - подтвердил старший офицер.

   - А как с ним справился Николай Афанасьевич... Да-с! Он показал всем, что значит лихой капитан в критические минуты! Какой глаз... Какое хладнокровие... Какое уменье!

   - Николая Афанасьевича надо видеть во время штормов, чтобы вполне оценить и понять его, ваше превосходительство!

   - А вы думаете, я не ценю его, а? С таким капитаном, как он, да с таким старшим офицером, как вы, я куда угодно пойду-с... Вы дополняете друг друга, вот что я вам скажу, любезный друг... Ведь - что уж греха таить - Николай Афанасьич с ленцой и в тихую погоду любит больше кейфовать... Зато вот эти два дня... Кстати, прикажите его вестовому не будить его к флагу... Пусть высыпается.

   - Слушаю-с...

   - Да и вам надо отдохнуть, Михаил Петрович. Глаза-то красные.

   - Успею, ваше превосходительство... В Нагасаки отосплюсь.

   - А вы, Вербицкий, почему это до сих пор спали, а? Вследствие каких таких трудов? - обратился адмирал к своему флаг-офицеру ворчливым и в то же время добродушным тоном.

   Шустрый мичман, хорошо изучивший своего адмирала, понял, что настроение его не предвещает разноса, и потому храбро соврал:

   - Я и не думал спать, ваше превосходительство.

   - Что же вы делали?

   - Читал, ваше превосходительство.

   - Это видно по вашим сонным глазам... Ишь ведь... Всегда хочет вывернуться... Всегда у него наготове ответ! - засмеялся адмирал и шутливо погрозил мичману пальцем.

   - А Аркадий Дмитрич тоже читает? - насмешливо спросил адмирал.

   - Аркадий Дмитрич нездоров, ваше превосходительство.

   - Что с ним? Укачало, видно?

   - Точно так. Эти два дня Аркадию Дмитриевичу было так нехорошо, что Аркадий Дмитриевич даже и не душился, ваше превосходительство! - с самым серьезным лицом проговорил Вербицкий, зная, что лишняя шутка над флаг-капитаном может только быть приятной адмиралу.

   Действительно, адмирал рассмеялся детским громким смехом...

   - Даже и не душился?! Ха-ха-ха!.. Вот поправится Аркадий Дмитрич, я ему скажу, как вы, Вербицкий, определяете серьезность его болезни. Так не душился?

   - Никак нет, ваше превосходительство... Я заходил к Аркадию Дмитричу и третьего дня, и вчера...

   - Что ж он, отлеживался?

   - Отлеживался и про себя читал акафисты пресвятой богородице и Николаю-угоднику, ваше превосходительство.

   Адмирал снова засмеялся.

   - Ну, довольно вам зубоскалить, Вербицкий... Аркадий Дмитрич религиозный человек... ну и читает акафисты... Не беспокойте его сегодня... Пусть отдохнет после шторма... А вы вот что: сегодня чтобы обед был по вкусу Николая Афанасьича... Вы знаете, что он особенно любит?

   - Постараюсь догадаться, ваше превосходительство.

   - Догадайтесь, и чтобы Николай Афанасьич был доволен обедом... И Михаил Петрович тоже. Надеюсь, вы не откажетесь, Михаил Петрович, откушать сегодня у меня?

   Михаил Петрович поблагодарил адмирала.

   - Ну, а теперь узнайте, Вербицкий, отчего Васька не докладывает, что готов кофе. Что он морит меня голодом, каналья? Шуганите его хорошенько.

   Шустрый флаг-офицер хотел было ринуться со всех ног исполнять адмиральское приказание, как в ту же минуту на полуюте показалась маленькая заспанная фигурка адмиральского камердинера в красной жокейской фуражке.

   Он подошел, не особенно спеша, к адмиралу и, галантно приподнимая фуражку с своей черной кудластой головы, проговорил:

   - Пожалуйте кофе кушать.

   - Копаешься! - воркнул адмирал.

   - У меня не десять рук, а всего две! - огрызнулся Васька и пошел назад.

   - Ишь ведь бестия! Поздно встал и... прав! - проговорил, улыбаясь, адмирал. - Вербицкий! Пожалуйте ко мне кофе пить! - приказал он и спустился с юта, сопровождаемый флаг-офицером.

   - А ведь этот мальчик карьеру сделает, Михаил Петрович! - заметил Леонтьев.

   - А что ж, пусть делает! - равнодушно промолвил старший офицер.

   - И если будет нужно, продаст этого самого адмирала, перед которым лебезит.

   - И это возможно.

   - Удивляюсь, как адмирал его не раскусил...

   - А быть может, и раскусил... да привык к нему. Привычка, батюшка, большое дело... А кроме того, Вербицкий прирожденный флаг-офицер, ну и способный малый - этого отнять у него нельзя.

   - Несимпатичный... карьерист...

   - А вам, Сергей Александрович, хочется, чтобы все были симпатичны?.. Какой еще вы юный, однако, батенька! - ласково улыбнулся Михаил Петрович своими маленькими, закрасневшимися глазами в очках и прибавил: - Пойду-ка и я напьюсь чайку... Ужасно устал, признаться. После восьми часов и я закачусь спать... Всю ночь не спал из-за этих починок.

   В начале шестого часа, когда солнце быстро клонилось к закату, "Резвый", имея в кильватере "Голубчика", входил в прелестную бухту Нагасаки, живописно расположенного в ее глубине.

   Все были наверху, и на корвете царила торжественная тишина, обычная при входе военного судна на рейд, да еще в чужие люди.

   На рейде стояли четыре русских военных судна, два корвета и два клипера, принадлежащие к составу эскадры Тихого океана, которым было приказано собраться в Нагасаки и там ждать адмирала, и несколько военных судов других наций.

   Едва только "Резвый" под контр-адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге показался в виду эскадры, как со всех судов раздался салют адмиральскому флагу, и на "Резвом" тотчас же последовал ответ. Вслед за тем салютовали и иностранные суда, и им тоже отвечали.

   Когда рассеялся дым от выстрелов, "Резвый" бросил якорь, и все шлюпки были спущены. "Голубчик" стал рядом.

   Как только отдан был якорь, со всех судов отвалили гички и вельботы с командирами, которые спешили к адмиралу с рапортами. У всех были щегольские шлюпки. Только командир "Голубчика" приехал на своей единственно уцелевшей маленькой четверке.

   Один за другим входили капитаны в полной парадной форме на "Резвый", встречаемые караулом, и, несколько напряженные и взволнованные, проходили в адмиральскую каюту.

   Адмирал принимал всех приветливо, расспрашивал о плавании, о состоянии судов, обещал побывать на всех судах и пригласил капитанов обедать "ровно в шесть". И так как возвращаться на свои суда было поздно, то все капитаны собрались в капитанской каюте и в ожидании обеда были гостями радушного Монте-Кристо, который немедленно приказал вестовому подать разных вин и предложил всем выпить по рюмке, по другой "начерно".

   Нечего и говорить, что главной темой разговоров были общие расспросы о шторме, об адмирале и об его предположениях. Куда и кого он пошлет? Не слышно ли, какие суда возвращаются в Россию?

   Насчет шторма Монте-Кристо не вдавался в большие подробности.

   - Трепануло изрядно, ничего себе, - говорил он, разливая в бокалы шампанское, - грот-мачту, как видите, потеряли. А куда кто идет - разве адмирал сообщает! Этого и Аркадий Дмитрич не знает! - засмеялся Монте-Кристо.