Славутинский Степан Тимофеевич - Читальщица

т! - отвечал Нахрапов, - я сказал завтра - теперь не могу...

   Потом с помощью Сенеки он привстал с кровати и подозвал к себе Татьяну. Крепко обнял он ее и долго, долго держал на груди.

   - Ну полно же, полно, Таня, - почти твердо говорил он, - не плачь... Чего тут плакать? Хорошо еще, что господь приберет меня вовремя... а то не минуешь Сибири... Помолись за меня, Танюша, замоли за грешную душу мою... на себя не надеюсь... Ох! боюсь я... боюсь...

   Он содрогнулся и замолчал на мгновение. Потом тряхнул головою и, приободрившись, сказал дочери:

   - Что ж, рано ль, поздно ли, а умирать все надобно... Слушай, Татьяна, что скажу тебе, и слова мои попомни: любя говорю тебе... Не выходи замуж, нет на то моего совета, а то, пожалуй, нападешь на такого, каков я был... Живи ты с Николаем Петровичем или сама по себе... да вот еще, пожалуй, с отцом моим, Нестором Савинычем... Да нет! невтерпеж тебе будет: старик ослабел больно, крут и задорен... Все мы, Нахраповы, таковы: выходит, племя уж такое. Ты-то вот в мать. Ох! как добра, смиренна была покойница!.. Господи! что вытерпела от меня, злодея!.. Уходил я ее, уморил не хуже Марфы...

   При этом роковом имени страшные судороги передернули лицо Андрея Несторовича, он опрокинулся навзничь, захрапел, пена показалась у рта. Сенека думал уже, что он отходит, но Нахрапов через полчаса опять очнулся и долго еще потом продолжал давать наставления Татьяне. Голос его был довольно тверд, хотя говорил он тихо. Он обращался к дочери как самый нежный отец: между прочим он наказывал ей крепко-накрепко ничем не гордиться и всегда помнить свое крестьянское происхождение.

   - Коли б не зазнался я, - молвил он, - не сидел бы здесь.

   Потом благословил он дочь и поблагодарил Сенеку за его неусыпные попечения о ней и также за то, что не гнушался посещать его, преступника.

   - Прощайте теперь, - сказал он им наконец, - устал я... приходите завтра пораньше да непременно приведите священника... Слышите ли, непременно!

   Большую часть этой ночи Татьяна провела в молитве. Не столько о жизни отца молилась она, сколько о спасении души его... Чем свет разбудила она Сенеку, и, завернув к священнику, они попросили его следовать за ними в острог.

   Татьяна просила помощника смотрителя отпереть потише камеру, где содержался отец ее. Когда вошли они, в ней было тихо и еще довольно темно, в узкое окно с железною решеткой слабо проникал утренний свет. Андрей Несторович лежал на кровати, весь вытянувшись; правая рука его с сложенными пальцами лежала на груди, левая свесилась наружу. Посетители остановились на минуту в дверях, дожидаясь, чтоб он проснулся и позвал их, но прошла минута, и не слышно было даже его дыхания. Сенека подошел к нему, тихонько прикоснулся ко лбу, пощупал пульс, потом опустил его руку и перекрестился.

   С воплем бросилась Татьяна к отцу.

   - Ради бога, тише!... может, он не совсем еще отошел, - сказал священник, подходя тоже к кровати.

   Нет! Для Андрея Несторовича все было кончено! Лицо его было спокойно, глаза закрыты, и из-под правой веки виднелась слеза. Кто знает, с какими чувствами расставался он с жизнью? Была ль кончина его внезапна или он долго томился? Раскаялся ли в час смертный или же смерть застала душу его врасплох? И о чем была эта одинокая слеза?

   Священник вполголоса прочитал над ним краткую молитву и ушел, обещав прислать псаломщика.

   Все это время Татьяна лежала у ног бездыханного трупа, как он недвижимая и почти бесчувственная. Сенека стоял поодаль и усердно молился. Горесть Татьяны была невыразима. Страшная мысль мелькала по временам в душе ее: недоумение о посмертной участи отца. Ценою жизни своей желала б она увериться, что в смертный час душа его молила бога о прощении. Вдруг раздалось над нею тихое, протяжное и мерное чтение. Она поднялась на ноги. Незнакомый старик в очках читал псалтырь над покойником; дрожащий голос его, казалось, был полон слез. Какую-то отраду проливало в душу Татьяны это чтение. Но прочитав несколько псалмов, старик остановился, вынул рожок с табаком, отсыпал щепоть на ладонь и с явным удовольствием понюхал; потом поправил свечу перед образом, откашлялся и опять принялся читать тем же тихим, печальным и дрожащим голосом.

   Татьяна не вытерпела и попросила псаломщика позволить ей читать псалтырь; он охотно согласился.

   О, как читала она! Каким глубоким чувством было проникнуто всякое слово! Казалось ей, что в эти минуты нисходит на нее благодатная сила и дух отца ее внимает чтению. Долго читала она, не чувствуя ни малейшей усталости; ей не нужно было даже подкреплять себя пищею, ее поддерживало таинственное вдохновение. С изумлением глядел на нее Сенека; ему едва верилось, что перед ним стоит Татьяна, незадолго так пораженная великою печалью. Лицо ее просветлело, на нем не было и тени печали, глаза горели дивным огнем. Наконец, уже поздно вечером, начала одолевать ее усталость, она принуждена была присесть на стул. Сенека отвел и уложил ее на лавку, и спокойно заснула она: между тем тело Андрея Несторовича убрали и положили на стол. Сон Татьяны был спокоен, но краток. Она вдруг проснулась и быстро вскочила.

   С пламенною ревностью принялась она опять читать. Вся душа ее переходила в это чтение, которое она почти не прерывала до тех пор, пока тело не вынесли в церковь.

  

  

   Великой горестью была поражена Татьяна в последние дни жизни отца своего; когда же похоронили его, опять стала казаться ей страшной эта мрачная смерть.

   - Таня! - говорил ей Сенека: - не печалься, не сомневайся и не страшись, а молись! Его святая воля была взять отца твоего от неправедного суда человеческого на свой праведный суд... Прискорбно, что он умер в таком положении, но господь и к грешникам многомилостив. Не унывай пуще всего!.. Знаешь ли, что не одними молитвами можешь ты пользу делать для отца своего? Правая жизнь твоя, чистые труды твои будут предстательствовать за него... Искупай же жизнью и трудом горькую участь отца своего.

   В то время, как умер Андрей Несторович, Татьяне было уже двадцать лет. Несмотря на такие молодые года, характер ее уже сложился окончательно. Главные черты ее были: совершенная чистота понятий и мыслей, постоянная кротость, любовь к труду, полное бескорыстие. Она была серьезна и спокойна в своих действиях. Сложения она была слабого и болезненного; несмотря на это и на всем известную бедность ее, ибо неправедно нажитое состояние Нахрапова еще при жизни его все пошло прахом, за нее сватались многие, но она всем наотрез отказала; она страстно привязана была к тихой и свободной жизни, которою пользовалась у Сенеки.

   Но Сенека желал, чтобы труд ее был особенно плодотворен. Тотчас же после похорон Андрея Несторовича он предложил ей учить детей грамоте. С великою радостью приняла она это предложение; Татьяна очень любила детей, и дети любили ее чрезвычайно. А он научил ее простым и разумным способам развивать их понятия, питать обильно юную душу. Скоро образовалась маленькая школа из трех девочек и одного мальчика, которою Татьяна занималась с большим усердием.

   К концу этого года Сенека услыхал случайно, что Нестор Савинов Нахрапов начинает побираться по миру; от скудных достатков своих он стал посылать через отца Василия деньжонок на помощь старику Нахрапову. Как-то раз Николай Петрович проговорился Татьяне обо всем этом. Она приняла это известие как указание свыше, что ей должно делать. Кроме нее у дедушки не было родных, которые могли бы позаботиться о его беспомощной старости. Помянув отца в годовщину, Татьяна попросила у Николая Петровича благословения на новый труд. Содрогнулся бедный старик горькому жребию, добровольно избранному его ученицей, но он тотчас же понял, что желание ее служить старому и пьяному деду было не минутною прихотью воображения, а обдуманным и строго взвешенным решением. Жаль ему было расстаться с нею, и еще более жаль ее самою, не привыкшую ни к сельскому тяжелому труду, ни к грубому обращению.

   - Как же ты станешь жить с дедом-то, Таня? - сказал он. - У него ничего нет, и выработать он ничего не сможет.

   - Я сама буду работать, - смиренно отвечала она.

   - А коли ты состаришься или у тебя не станет мочи? Ведь ты хила, Танюша!

   - Тогда попрошу у добрых людей, - отвечала Татьяна; но мысль эта была тягостна для нее, и она заплакала.

   На следующее утро, когда она вошла к Сенеке в темном сарафане и с котомкой за плечами, готовая отправиться немедленно в путь, Сенека в первую минуту не мог удержать слез.

   - Вот в каком наряде я вижу тебя, Танюша! - молвил он.

   - Что ж! - отвечала она, задумчиво улыбаясь: - я крестьянка, и крестьянский наряд мне всего приличнее. Да и батюшка наказал мне не забывать, кто я...

   С глубокою горестью и вместе с тем с отеческою нежностью отпустил Николай Петрович Татьяну. Хотел было он нанять лошадей, чтоб отправить ее восвояси, но она наотрез отказалась. И хорошо сделала: ей нужна была сильная внешняя деятельность, чтобы на первых порах заглушить голос стенящего сердца. Много плакала она, расставаясь с Сенекой, и еще больше рыдала над могилами матери и отца, куда заходила проститься перед отправлением в путь.

   Придя в село Д - во, где жил дед ее, Татьяна наняла маленькую избеночку и уговорила его жить с ней вместе. Недавно только начал он просить милостыню и потому не привык еще шататься; он был дряхл, и ему была милее печка, где, хлебнув иной раз через край, он мог спокойно проспаться. Много нужно было работать Татьяне, чтобы прокормить его и себя. Зимой и в ненастье шила она бабьи наряды, весной ходила работать в огороды, а летом на сенокос. Эти работы сначала чрезвычайно утомляли ее, но она положила себе быть крестьянкою и совестливо исполняла все крестьянские обязанности; мало-помалу стала она довольно легко свыкаться с ними. Но у нее были и другие занятия, более ей знакомые и свойственные. В былое время Сенека передал ей несколько простых средств от разных болезней, и Татьяна принялась лечить. Не одну ночь провела она у изголовья больных, и, по особенному благословению небесному, все почти ее больные выздоравливали. Суеверие народа облекло Татьяну таинственным значением; стали думать, что не столько ее попечения, сколько присутствие ее в доме облегчает больных, что молитвы ее действительнее всяких лекарств. Молва о ней разнеслась далеко. Помещики стали брать ее для лечения, и некоторые щедро награждали.

   Но все эти труды казались Татьяне ничтожными, не достигающими цели. Страшная мысль о смерти отца без покаяния не давала ей покоя ни днем, ни ночью; пламенно молилась она о нем, беспрестанно подавала в церковь о упокоении души его и все-таки не могла утешиться.

   Случилось в селе Д - ве умереть старому крестьянину; он был беден и одинок; никто не шел читать по нем псалтырь, потому что некому было заплатить за чтение. Татьяна вызвалась читать над покойником и с этих пор читала над всеми, кто ни умирал в селе.

   Татьяна бедна, она не стыдится принимать за труды вознаграждение, но никогда не торгует трудом своим и берет, что дадут: лишь за одно никогда не берет она денег - за чтение псалтыря над усопшими, богаты ли они, бедны ли, это все равно. Бескорыстным исполнением трогательного обряда думает она заслужить отпущение грехов отца своего. Любовь ее сильна, как смерть; ничто не может ослабить ее.

   Всякий труд она любит, и всякий труд легко ей дается. Как успешно и просто учит она тоже крестьянских детей грамоте, передавая во время учения юным душам их много истины и добра! Бог помогает Татьяне. До сих пор живет она без нужды, трудясь постоянно и неутомимо. Изредка навещает ее Сенека, дряхлый, но еще бодрый духом старик, и в разумной беседе его много отрады находит Татьяна.

   Вся жизнь ее проста, и труд ее прост. - Есть еще люди, способные до конца чисто и право трудиться пред богом; есть святые люди, и без них общество стоять не может.

  

  

   Степан Тимофеевич Славутинский родился в 1825 г. в селе Грайворон Курской губернии, в дворянской семье. Детство провел в родовом имении своей матери - селе Михеево Егорьевского уезда Рязанской губернии.

   Вместе с поэтом Я. П. Полонским Славутинский учился в рязанской гимназии, по окончании которой (1847) служил чиновником особых поручений при рязанском губернаторе.

   Начало литературной деятельности Славутннского относится к 1857 г., когда в журнале "Русский вестник" были помещены несколько его стихотворений. В следующие годы Славутинский печатался в "Русском вестнике" ("История моего деда", "Читальщица"), в "Современнике" ("Своя рубашка", "Жизнь и похождения Трифона Афанасьева"), в "Русском слове" (роман "Беглянка"), В период революционной ситуации Славутинский сблизился с революционными демократами, писал "внутренние обозрения" для "Современника" и состоял в личной переписке с Н. А. Добролюбовым, выступавшим в роли сурового, но доброжелательного критика его журнальной деятельности (Славутинскому были свойственны либеральные иллюзии. См. альманах "Огни", кн. I, Петроград, 1916). Работа Славутннского в "Современнике" совпала с началом принципиальных внутриредакционных разногласий в этом органе, приведших в конце концов к разрыву Чернышевского, Добролюбова и Некрасова с писателями Толстым, Тургеневым, Григоровичем. Встав на путь открытой вражды к самодержавно-крепостническому строю, Чернышевский, Добролюбов и Некрасов стремились объединить вокруг редакции "Современника" молодых беллетристов, произведения которых могли бы соответствовать новому курсу журнала. Одним из таких беллетристов был Славутинский. Его повести и рассказы, вышедшие в 1860 г. отдельным изданием, были встречены сочувственной рецензией Добролюбова, подчеркивавшего, наряду с антикрепостнической тенденцией, присущей этим произведениям, отсутствие в них снисходительной идеализации народной жизни. "Г. Славутинский обходится с крестьянским миром довольно строго, - писал Добролюбов, - он не щадит красок для изображения дурных сторон его, не прячет подробностей, свидетельствующих о том, какие грубые и сильные препятствия часто встречают в нем доброе намерение или полезное предприятие. Но, несмотря на это, признаемся, рассказы г. Славутинского гораздо более возбуждают в нас уважение и сочувствие к народу, нежели все приторные идиллии прежних рассказчиков".

   В дальнейшем, однако, Славутинский отходит от активной литературной деятельности и снова поступает на государственную службу. В 70-80-е годы в журналах "Русский вестник" и "Исторический вестник" Славутинский опубликовал несколько сочинений исторического и биографического характера.

   Умер Славутинский в 1884 г. в г. Вильно.

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Русский вестник", 1858, No 10. Печатается по изданию: "Повести и рассказы С. Т. Славутннского", М., 1860.

   Стр. 384. Камергер - придворное звание (выше камер-юнкера).

   Стр. 389. Сенека, Люций Анней (3-65) - римский философ-стоик.

   Траппист - член монашеского католического ордена. По уставу траппист должен много молиться, заниматься физическим трудом, воздерживаться от всяких излишеств.

   Деннер, Бальтазар (1685-1749) - крупный немецкий художник, придворный портретист и миниатюрист. Рисовал главным образом стариков.