Шмелев Иван Сергеевич - Рассказы

  

  

   И. С. Шмелев. Избранное

   М., "Правда", 1989

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Забавное приключение

   Москвой

   Мартын и Кинга

   Царский золотой

   Небывалый обед

   Русская песня

  

  

   С имением дело наконец выяснилось. Генеральша от­ветила, что, потеряв на войне сына, она уже не в силах ве­сти хозяйство и готова продать; что ей только и остается тихая келья и нужно теперь же получить десять тысяч, чтобы не упустить домик в монастыре, а то могут и пере­бить. Поэтому пусть ей сейчас же телеграфируют, а то на­бивается Провотархов.

   Карасев пробежал эти пустяки, ища главного - сколь­ко просит, нашел, что согласна за сорок тысяч, назвал ге­неральшу дурой и решил сегодня же ехать и кончить. Одного лесу было тысяч на пятьдесят. А главное - рядом с его заводом.

   С войной ему повезло. Захиревший заводик теперь был завален заказами на подковы, гвозди, грызла и стре­мена. Со свояком, москательщиком, скупил он на послед­ние десять тысяч, заложив женин дом, подвернувшуюся партию индиго, а через год продал за полтораста. С Бри­тым, который раньше торговал книгами, вовремя ухватил сапожные гвозди, а там подошли подошва и олово, кноп­ка и нафталин и, наконец, чудесный дом-особняк, недав­но отстроенный немцем Граббе, бросившим все дела на биржевого зайца.

   Позвонив какому-то Николаю хватать у Павлушкина всю муру и телеграфировать "саратовскому болвану" зуба­ми держаться и не выпускать ни за какие деньги; отдав еще невнятные приказания, в которых только и было по­нятно, что - "напильниками меня зарезали" да - "этой сталью я ему морду утру",- Карасев приказал готовить ав­томобиль в дорогу.

   После недели дождей с утра засияло солнце: в такую погоду было приятно покатить за город по хорошему де­лу. Глядя на яркий газон палисадника, с красными астра­ми в черных клумбах, Карасев вспомнил, что надо по­слать денег жене в Алупку и написать, чтобы не торопи­лась и жарилась с ребятами на солнце. "Да и ей надо завезти,- подумал он про Зойку, которую отыскал в Екатеринославе, в летнем саду, и вывез в Москву, обещая устроить в оперетке,- ждет, шельма..." Увидал в зеркале свое круглое, красное, как титовское яблоко, лицо с раздувшимися щеками и пошел в ванную принять душ. Так присоветовал ему англичанин Куст, славный парень, с ко­торым сделали они дельце на соде: в тридцать два года нельзя позволять "такой пуз". Раза три звонил телефон, пока он возился в ванной, и он всякий раз вызывал к себе горничную Машу, фыркавшую за дверью:

   - Кто еще там?..

   - Да все ваша.

   На новый звонок он подбежал к телефону, в просты­не, сказал, что выкупался сейчас, как скворец, посоветовал и ей пополоскаться и заявил, что сегодня у него дельце "а-ля карман" и ехать на Дмитровку ему никак не придет­ся. Она настаивала, чтобы непременно заехал к ней.

   - Нет, дудки-с!

   Она, конечно, требовала денег. За три месяца эта пер­вая содержанка стоила ему тысяч двенадцать, но он уте­шал себя, что у всех, с кем делал дела, были и более дорогие. А теперь кто же считает на тысячи! Да и должно же чего-нибудь стоить иметь такую: двадцатилетка, краса­вица, и такой голос, что компания в Яре, где ужинал вче­ра миллионер Сандуков, директор четырех банков, высла­ла своего лазутчика, маклера Залетайкина, и просила объ­единиться, чтобы выразить восхищение. И не двенадцати тысяч стоило, когда он, на глазах Сандукова и важного пу­тейского чина, усадил Зойку в автомобиль, плотно сел ря­дом, а те гнались за ними до самой квартиры Зойкиной, куда и были приглашены для встречи зари с балкона на восьмом этаже. Это было приятно, но и немного тревож­но, как бы не перехватили Зойку. Но было и важно, что теперь будет обеспечен кредит.

   Он принялся за кофе - прежде он пил чай с калача­ми- и намазывал маслом поджаренные хлебцы. Этому научил его Бритый, с которым покупал гвозди. И пока пил кофе, по телефону свалилось семнадцать тысяч. При­казав выписать в синий пакет три тысячи, он выругал стервецом кого-то и пообещал, задрожав щеками, что вся станция полетит к черту:

   - Я вчера с таким персончиком ужинал, что у них все ноги поотымаются, у чертей!

   Пробил час. Шофер подал тройной хрипящий гудок, похожий на свиной кашель. Маша приготовила чемодан и плед и спросила, когда ожидать домой.

   - К ночи буду.

   Он сунул в бумажник пачку петровок - на десять ты­сяч, задаток для генеральши: чего баба понимает в че­ках! - прибавил тысячу сотенными - для шельмы, надел походную, как он называл, куртку боевого цвета, покроя "френч", с клапанами и кармашками, высокие сапоги и крутого сукна спортсменскую кепку, с большими кон­сервами, и стал похож на автомобилиста с плаката.

  

  

   Во дворе, на боковом подъезде, он не без удоволь­ствия оглянул промытый дождями широкий асфальт, за­литый солнцем и совершенно серый теперь, с парой сы­роватых полос в елочку, от автомобиля, гараж из бурого камня, похожий на пещеру, и, наконец, машину. Машина была - шестидесятисильный "фиат", гоночная, приземи­стая и длинная, похожая на торпеду, с приятным овальцем, как у ковша,- где садятся,- и мягкой окраски лаки­рованного ореха. Это была вторая машина, сменившая малосильную каретку. Теперь и эта "калоша" не нрави­лась и доживала последние дни,- вот только придет из Англии. Худощекий шофер, похожий на мальчика-англи­чанина, в кожаной куртке, строго сидел с кулаками на ру­левом колесе, готовый хоть на край света.

   - На завод, к пяти...- бросил ему Карасев, грузно входя в машину и защелкиваясь с треском.

   Он надел виксатиновое гороховое пальто, натянул кепку и погрузился по самые плечи в ковш.

   Кашлянув раза два, вынырнула машина из ворот на по­чтительно козырявшего городового, вильнула и заверте­лась по переулкам. С Мясницкой повернули на бульвары и остановились у десятиэтажного дома: надо было завезти Зойке деньги.

   Карасев поднялся в восьмой этаж и застал Зойку за ко­фе. Она порхнула к нему и кинула ему на плечи тонкие руки, выюркнувшие из кружев.

   - А Сандуков уже был у меня с визитом! Слышишь, его сигара...

   Она плутовато заглянула в нахмурившееся лицо Карасева и закрыла ему рот его же щеками.

   - Но какого черта этот самовар шляется! - сердито сказал он, высвобождая губы.

   Она наивно вскинула брови:

   - Самовар... вот прелесть! За город ты?! Я еду с то­бой!- захлопала она в ладоши, давая ему розовые паль­цы-коротышки, которые он называл - "ляпульки".

   - Я на завод, по делу...- сказал Карасев, хму­рясь.- Больше ста верст.

   - И сегодня вернемся?! Нет, я еду!

   Это значит - лететь, как птица, как на гонке.

   - Только с тобой и ни с кем больше! Это ему понравилось.

   - Сегодня мы поедем с кузнечиком! - сказала она за­гадочно, ускользнула от его рук и крикнула: - Одеваться.

   А он занялся хозяйством: достал из буфета коньяк и флакон ликера, положил в чемодан и позвонил Елисе­еву, чтобы немедленно приготовили "компактный дорож­ный завтрак". Потом терпеливо шагал и думал: как, одна­ко, быстро натаскала она всякого мусора! теперь жалует­ся, что тесно. Шелесты и каблучки за дверью, стук флаконов и скачущие словечки - "да скорей лее, скорей... где же перчатки... застегни на верхние пуговки... почему складки?" - все это приятно щекотало. Он прислушивал­ся и мурлыкал. Потрогал фигурку голого мальчика, куп­ленного за двести рублей,- "это будет наш маль­чик",- сказала Зойка,- и нетерпеливо постучал пальцем в последнюю клавишу новенького пианино, вспомнив при этом, что за пианино заплачено тысяча двести, за этот ко­вер пятьсот, за тигровую шкуру - не настоящую, но кто разберет! - триста.

   - Сейчас! - крикнула Зойка, и лицо Карасева заси­яло: распахнулась портьера, и выпорхнула женщина-куз­нечик.

   Она была вся зеленая, до рези в глазах, новая и... бо­сая. Так ему показалось. На ней были высокие, до колен, башмачки розовой лайки. Это был не прежний "святой чертенок": это был кузнечик с головкой женщины, драз­нивший его яркой окраской рта" и тонко тронутыми на­водкой прелестными синими глазами.

   Она чуть приподняла юбку и качнула ногой.

   - Нравится?..- спросила она задорно и упорхнула в переднюю.

   В лифте он крепко, до писка, прижал ее и назвал сли­вочным зайчиком, а она шепнула:

   - А к ночи ко мне?..

   И так кивнула, дразня ресницами, что Карасев почув­ствовал себя счастливцем, что имеет такую женщину. Удачно случился тогда в Екатеринославе!

   И швейцар, распахнувший парадное, и господин по­чтенного вида, с портфелем, и даже шофер - все смотре­ли, как эта зеленая женщина порхнула в автомобиль. Все дивились ее стройным ногам в тугой розоватой лайке, по­чти дб колен открытым зеленой юбкой, тонкой и воль­ной, как ночная сорочка. Ее прикрывало коротенькое манто, последней модели, прибывшее из Парижа морем; а шляпка-каскетка, с серой птичкой в полете, придавала ей очаровательный вид кузнечика-женщины, тонкой, лег­кой и цепкой. Она вошла в лакированный ковш машины и погрузилась по шейку, будто в теплую ванну. Грузно опустился к ней Карасев.

   - Сейчас половина третьего,- сказал он шоферу.- К семи чтобы на заводе.

  

  

   По дороге они захватили "компактный дорожный зав­трак", тростниковый баульчик в ремнях, изобретение Карасева, которым он так гордился. Тут было легкое и пита­тельное, на полсотни, перенятое от англичанина Куста вместе со словом "брефест", которое Карасев насмешливо переделал в "брей-хвост".

   Вынесло на шоссе - и открылся синий простор в позо­лоте первых осенних дней, в свежем ветре. Солнцем сле­пило с прудков и луж;, радовало красной тряпкой на пряс­ле, золотой березкой на бугорке, новой зеленой крышей. Швыряло в лицо дымком, прелью подбежавшей к дороге рощи; то вдруг охватывало весной, слабым запахом пер­вой луговой травки с солнечного откоса, то полыхало душно тяжким жаром машины. Машина пела. Под кула­ками настороженного шофера мягко заносилась она на за­воротах, рокотала по мостикам, выбрасывая из-под колес пожранное пространство. Далеко выщелкивала, словно из пистолета, кремни, жвакала в редких лужах, секла их, как бичами, сверлила рвущуюся к ней даль, раз и раз от­швыривая камни-версты, тревожа дремлющие деревни, взметая стайки грачей.

   - Ах! - крикнула задохнувшаяся в бешеном лете Зойка.

   - Ходу! - заревел Карасев, перегнулся к бурому за­тылку шофера и поднял щиток от ветра.

   Вытолкнуло броском, и теперь новая песня сверлила воздух. И уже не разобрать было, столб ли летит, дерево ли, или перила моста. Подымались из-за бугров столбы и проваливались назад, наплывали золотые рощи и бежа­ли, как сумасшедшие, чтобы сгинуть. Мигали искорками оконца, чернели шапки,- стога ли, избы ли,- не видать.

   - Свежо-о?! - крикнул Карасев Зойке в лицо, чмок­нул и прикрыл пледом.- Дудуська-а!..

   Слова срывались и уносились ветром.

   Карасев осел и уперся кулаками в сиденье, чувствуя подымающее, победное, страшную силу, словно это он сам - эта бешеная машина и нет ему никаких пределов. Увидал, как треплется выбившаяся черная прядка волос, увидал побледневшее под тонкой окраской лицо, совсем мальчишеское теперь, глянувшие на него, полные задора, о глаза, крепко сжал маленькую руку и подумал сладко: вот оно, счастье!

   - Ходу!!

   Встречный возок полетел в канаву. Задом наскакал и провалился солдат на лошадке, в шинели горбом, с зе­леными шарами сена в сетках. Миг один мчалась собака сбоку. Выкатился на горке и поклонился им белый дом запустевшей почтовой станции в старых ветлах, с черным узеньким орлецом. За версту закашлял и заревел гудок: переходило дорогу стадо. Пришлось сбавить ходу и оста­новиться совсем. Шершавые коровенки, с провалинами у крестцов, словно одурели от хрипучего кашля гудка и сердитого клокотанья зверя и крутились, задрав хвосты. Пастушонок, в шапке стожком, щелкал кнутом и прыгал. Черные овцы тыкались мордочками в колеса и перебира­ли копытцами.

   - Гони к чертям!

   А тут отделился от кучи щебня старик пастух, в полу­шубке и продавленном котелке; уставился иконным ли­ком на Карасева и попросил на табак.

   - Гони чертово стадо! - крикнул на него Карасев, за­дрожав щеками.

   - Чертово-то без ног бегает, черта возит...- сердито сказал пастух и пронзительно засвистал в пальцы.

   Выехали,- и только теперь Карасев заметил, как пу­сто в полях и на дороге и как тихо. И еще заметил, что уже не под синим небом едут они, что нет солнца и засве­жело и засинело впереди, справа.

   - Я совсем замерзаю...- кисло сказала Зойка.- Ниче­го интересного...

   - Еще бы, ты в лоскутах каких-то... моды ваши. Стой, запасной вынуть!

   Карасев поднял сиденье, но запасного плаща не оказа­лось. Он обругал шофера болваном и получше укутал Зойку.

   - Теперь скоро.

   - И почему без верха! Предпочитаю каретку...

   - Это гоночная машина... портить фасон! Да и не ду­мал, что тебе вздумается ехать.

   - Не знаю уж, кому вздумалось! - сказала она капризно.- Ваши затеи все.

   От синевы справа сильней наливало ветром, и по се­рой полосе было видно, что там идет дождь.

   - При чем тут мои затеи! - ворчнул Карасев, чув­ствуя на лице первые брызги.

   - Ах, оставьте!

   У ней покраснели глаза и заслезились.

   - Ходу!

   Опять неслись по пустой дороге, словно чем даль­ше - меньше и меньше было людской жизни. Не было деревень или не видно их было в беге. Низиной пошла дорога, с кусточками по болотцам, чернеющими стенами лесов вдали, за пеленою дождя.

   - Как бы не перехватил, черт...- забеспокоился Ка­расев, вспомнив по лесу о Провотархове.- Надо было те­леграфировать! Да или нет? - загадал он Зойке.

   - Ах, отстаньте... Ну да, да! Она знала эту его привычку.

   Он успокоился и принялся мечтать, как сейчас, пере­кусив на заводе, махнет к генеральше и закрепится. Те­перь-то и закрепляться. Верно говорил Бритый - конъюн­ктура! И профессора говорят, что конъюн-ктура. Пройдет год-другой, и кончится эта... конъюн-ктура. И уж не до­ждаться такой растряски. И задумался под напев мотора: по именьям да по лесам надо; стройка большая будет, как накорежили! Вытащил записную книжку и пометил.

   - Что ты записываешь? - полюбопытствовала Зойка.

   - А чтобы Зойке потеплей было...- наклонился он к ней и крикнул в ухо такое, что она сделала большие глаза и назвала бесстыжим.

   - Ужо поговорим! - крикнул он в душивший его ве­тер, а ей послышалось: "В Рим!" - и она крикнула:

   - Поедем в Рим?! да?!

   - К черту на рога! - во весь дух крикнул он и хлоп­нул шофера по плечу: - Ходу! предельную!!

   Шофер отмахнул затылком - весь ход! Теперь это был не ход, а свист и мельканье. Крутилось и мчалось все, а что - не видно. Острой сечкой било в лицо дождем. Сизое впереди было уже - вот, и дали пропали в мути. И только хотел Карасев крикнуть - ходу! - дрогнуло и осело под ним. Шофер взял в тормоза и уверенно свел до останова.

   Лопнуло колесо под Карасевым.

   Шофер молча вылез, молча достал из ящика инстру­менты и полез чиниться.

   - Ужасно хочется есть...- сказала Зойка.- Должно быть, я промочила ноги.

   Сильней и сильней сек дождь, и струйки стекали в ковш, напитывая войлочную подстилку. Уныло кричали кружившиеся в дожде грачи и галки.

   - Ничего, с нами коньячок есть. На заводе согреемся.

   Карасев представил себе пылающую печку. Можно и ночевать, а подумают там чего - черт с ними! - пола­скал он глазами Зойку. Ветер упал, и теперь поливало на­стойчиво. Попадало за воротник, и пришлось поднять ка­пюшон.

   - Ой-ой-ой... - истерично засмеялась Зойка. - Ужас­но ты похож на моржа!

   - А ты на кого похожа!

   Она топотала, кончик носа у ней покраснел, а подкрас­ка смазалась и открыла пятнышки на щеках. Карасев хму­ро взглянул на нее, и ее лицо теперь показалось самым обыкновенным, как у горничной Маши.

   - Ну, скоро ты там?! - крикнул он распластавшемуся на серой грязи шоферу.

   - Выдумали катать в какой-то калоше! Только маль­чишкам ездить в ваших коробчонках...

   - Эта "коробчонка" стоит восемнадцать тысяч! - обидчиво сказал Карасев.- Ее и сандуковская не накроет.

   - О господи... Да у него салон, спать можно!

   - Только о постелях и думаете...

   - Ах, вот что!..

   Она толкнула его и хотела сойти, но он ухватил ее и посадил силой.

   - Нечего дуру строить... погляди на себя!

   Она поглядела на лужи, в которых плясали серые пу­зыри, и закусила губы. А тут подошел мурластый стран­ник с клеенчатой сумкой за плечами, пытливо приглядел­ся и попросил басом:

   - Капните пятачишко, господа аристократы...

   Карасев поглядел свирепо в прыщавое лицо в жирных космах, плюнул и обругал дармоедом.

   - Еще потягаюсь, кто дармоедней...- сказал стран­ник и тоже плюнул.- Мочиться вам сорок дней, сорок ночей!

   Шофер уныло сказал - готово, прыгнул, и опять стал сечь дождь. Карасев злился: давно бы уже был у гене­ральши!

   - Чего болтал тебе Сандуков?

   Зойка вызывающе повела мокрыми глазами, с собрав­шейся к носу синевой карандашика, поджала тонкие губы и крикнула:

   - Это еще что?!

   - А вот знать желаю! Чего этот толсторожий тебе хрипел?

   Она посмотрела на него, как на грязь. Летевшие спе­реди брызги сменились грязью, и в Карасева ляпнуло це­лым комом. Теперь хлестало со всех сторон, пороло до­ждем, лепило. Машина бешено заносилась в заворотах, выла и скрежетала. Они осели в ковше, уцепившись за петли. Мчало, не давая дышать и крикнуть.

   - Тише!..- пытался Карасев крикнуть, но шофер не слыхал за ветром.

   И вдруг загремело, словно застучали железные кузне­цы, шофер ахнул и перевел скорость. Рыкнуло, резко толкнуло, и машина остановилась.

   - Что еще?!

   Стояли в низине, у мосточка. Шофер спрыгнул, словно хотел убежать, сорвал капот с машины и сунул голову.

   - Какого еще черта...

   - Ехать дальше нельзя...- объявил шофер, дернул шеей и высморкался в пальцы.

   - Почему нельзя?! - крикнул Карасев, грузно поды­маясь в ковше.

   Шофер опять юркнул головой, по локоть запустил в картер руку, пошарил и показал что-то на ладони:

   - Баббит...

   - Что это?! - спросил Карасев, косясь на блестящие кусочки.

   - Баббит...- растерянно повторил шофер.

   - Так исправляй, черт возьми!

   Шофер только пожал плечами. Перегрелись подшип­ники, и баббит растекся... Надо тащить лошадьми... Засо­рилась масленка и не подавала масло... Перегрелись под­шипники, и баббит растекся...

   - Значит, совсем болван?!

   И опять повторял шофер, что ехать никак нельзя, объ­яснял про подшипники и опять повторил - баббит. А тут наползла густая, как дым, туча, закрыла белое небо и полила потоки.

   - У меня лужа под ногами! - крикнула Зойка.- Вот ваша проклятая ловушка!..

   Дело было совсем плохо. Она промокла, сидела с зе­леноватым лицом и подрагивала губами. Ее шапочка с птичкой съехала набок, и птичка висела вниз головой, распушив перышки.

   - Вот...- сказал Карасев растерянно,- придется идти пешком.

   Она взглянула на него с ненавистью. Ее губки, умев­шие так впиваться, чуть вывернутые в уголках, потеряли всю кровь и подернулись пленочками, и стала она похожа на больную и скучную, будничную портнишку. Они нача­ли говорить колкости, злить и обвинять друг дружку:

   - Мало иметь машину, надо уметь ею пользоваться!..

   - Надо уметь одеваться, когда едут в дорогу, а не на­ворачивать тряпчонок, в которых таскаются по бульварам! Знайте свое дело и не суйтесь!

   Карасев вылез из машины.

   - Я вам докладывал, где брать масло...- плаксиво сказал шофер.- Я вам докладывал, жульническое пошло масло...

   Карасев поднес красный крутой кулак к его носу и по­тыкал:

   - Я тебе до-ло-жу! Там где-нибудь поездишь... там тебе будет масло!

   Надо было выпутываться. До завода оставалось верст двадцать, до ближайшей деревни - Труски или Хруски - верст восемь. Место было унылое. По сторонам тя­нулось болото в осинничке. Вперед уходил подъем, и на нем темнел лес. Карасев знал, что здесь начинается кня­жеское имение, где он прошлой зимой был на волчьей облаце, потом Хруски или Труски, потом Кустово и име­ние генеральши.

   - Придется пешком. В Хрусках возьмем лошадей...

   - Никуда не пойду! - крикнула из-под пледа Зойка. Шофер предложил добежать до деревни и пригнать

   телегу. Карасев подумал.

   - Постой... Какого черта нам на дожде! Там еловый лес на горе? а здесь мы останавливались недавно...

   - Так точно-с,- сказал шофер.- Пили из речки.

   Теперь было ясно. Если подняться к лесу, с дороги видна сторожка, где останавливались у Никиты, на облаве.

   - Останешься при машине,- сказал Карасев шофе­ру,- а мы дойдем до сторожки и возьмем лошадей. А за машиной пришлю с завода.

   Пока стояли, начинали сгущаться сумерки. Черный лес на бугре едва маячил. Даже кустики на болоте затягивало мутью.

   - Вылезай,- сказал.- Там обсохнем.

   Зойка покорно вылезла из машины, теперь похожей на ласточкино гнездо,- так заляпало ее грязью,- и отрях­нулась, как выкупавшаяся индюшка. Шофер конфузливо отвернулся. Карасев только уныло покосился на ее мо­крую зеленую юбку, общелкнувшую ноги. В другое бы время он пошлепал ее играючи, но тут только поморщил­ся и помурлыкал.

   - Дернул же черт меня...- ласково начал он, беря под руку, но она вырвала руку и толкнула. Он пожал пле­чами и крикнул:

   - Да погоди... взять же надо!..

   Вытащил чемодан и компактный завтрак - теперь он был очень кстати - и побежал догонять Зойку. Приоста­новился и послушал - может быть, едут? Не было ничего слышно,- только шуршал по болоту дождик.

   - Вот проклятая сторона... как передохли!

  

  

   Путаясь в долгополой непромокайке, давно промок­шей, догнал он наконец Зойку. Она попрыгивала, как бо­лотная курочка, бежала на каблучках, не разбирая луж, вывертывая тонкие ноги в захлестывавшей, такой недавно чудесной и вольной, юбке.

   - Ничего, дудуська...- одобрительно замурлыкал он,- сейчас у Никиты обсушимся, возьмем лошадей - и айда! А уж у меня досохнем. Там и каминчик есть... А чертовски хочется жрать!

   - Ужасно,- примирительно сказала она.- Даже ко­фе не успела выпить... Сандуков еще этот... Послушай, как они жвакают... Теперь все испорчено...

   - Да уж собьемся как-нибудь, справим...- в тон ей плаксиво сказал Карасев.- Ах, хитрая ты какая! Сейчас коньячку хватим, омарчиками подзакусим...- продолжал он смачно, поглядывая на баульчик.- А эту калошу к черту!.. Скоро настоящий салон придет, на нем хоть в Крым жарь. Ничего, дусечка... время какое! миллионы мокнут! и коньячку нет. А мы еще в приличных условиях... ма­ленькое приключение, забавно даже... А как же вот, в Альпах каких-нибудь будем странствовать! Знаешь, там как?! Надел мешок, взял палку с крюком - и катай по го­рам, по пропастям! Сколько народу погибает!

   - Замолчите, глупо! - крикнула Зойка, убив ногу о камень.- Вот простужусь из-за вас и потеряю голос... Да держите же меня наконец! Ну, что вы можете?! Вам только махинациями заниматься... с этими жуликами ва­шими!

   - Вы no-тише... вам эти "жулики" деньги платят!

   - Деньги!..- крикнула она вне себя.- Смеете еще говорить... какие-то жалкие гроши!

   - Халда - халда и есть,- крикнул Карасев, отшвы­ривая ее руку.

   Они остановились в луже и переругивались, припоми­ная все гадости, какие знали. Она швырнула ему, что при­крылся какими-то подковами, которые без него сделает всякий дурак, что он дрянь и трус. Он в бешенстве назвал ее ужасным словом. Не будь он такой дурак, так бы и та­скалась по грязным садишкам в Екатеринославе, с обса­ленными актеришками и лакеями, со всякими котами!

   - Смеете оскорблять меня?! актрису?! - крикнула она, распахнув плед, словно хотела разорвать платье.

   - Трагедию не разыгрывайте... тут одни вороны! Да в тебе и искусство-то одно, что...

   Она ударила его по щеке. Он рванул ее за руку и толкнул.

   - Ну тебя к черту!

   Так они постояли под неустанным дождем, поругива­ясь, а над ними тянулись трескучей вереницей грачи и галки с чуть видных теперь полей.

   - Пойдешь наконец?! - крикнул Карасев и реши­тельно двинулся вперед.

   Она поплелась за ним. В напряженном молчании они дотащились до вершины подъема. Здесь охватило гулом большого леса. Он глядел на них черной глухой стеной. Сумерки сгущались в сплошную муть: чуть видно было теперь дорогу.

   - Вот он, лес...- сказал Карасев, прислушиваясь к гу­лу.- Где-то тут и сторожка...

   Но как ни вглядывался,- ничего не мог разобрать: чернел и чернел лес и шумел в ветре.

   - Надо перебраться на пашню, оттуда видней...

   Он перебрался через канаву и выкарабкался по откосу на пашню.

   - Но я же боюсь одна! - крикнула Зойка.

   Она полезла, призывая его на помощь. Он сунул ей руку и выволок на пашню. Они пошли, увязая по щико­лотки и спотыкаясь на комьях. Зойка с трудом вытягивала из глины ноги. Наконец они вплотную подошли к лесу, и на них пахнуло затхлостью и жутью. Теперь было вид­но, как мотались мохнатые лапы елей - вели свой лесной разговор в гуле. Это тревожное мотанье показалось Карасеву жутким, будто подавались загадочные знаки - та­инственный, немой говор. Из глубины доносило порою треском.

   - Я не пойду...- робко сказала Зойка, приглядываясь к лесу.

   - Зачем нам туда, мы краем...- нерешительно сказал Карасев. - Кажется, самый тот лес и есть, строевик... Опушкой надо.

   Они побрели опушкой, вдоль канавы, в высокой ста­рой траве, а впереди, сколько хватало глазом, тревожно мотались и махали лапы,- еще видно было на белесом небе. Дошли до угла и опять вышли на пашню. Лес уходил влево.

   - Угол! Да где же сторожка?..- неуверенно сказал Карасев, тревожно вглядываясь в мотающиеся лапы.

   Но как ни всматривался, не мог ничего увидеть.

   - Там кто-то стоит...- пугливо шепнула Зойка.

   Карасев пригляделся и увидал невысокого мужика в шапке. Невысокий, коренастый мужик стоял неподвиж­но, у канавы, и смотрел к ним беловатым пятном лица. Совсем над его головой махали лапы.

   - Мужик...- сказал Карасев.- Окликнуть?..

   И позвал нерешительно:

   - Эй, дядя!

   Мужик и не шевельнулся.

   - Да это же... куст!- с облегчением сказал Карасев, разлядев куст можжухи: в плотном кусту застрял старый разбитый лапоть.

   - Вот черт, совсем на морду похоже...- сказал Карасев, шевеля чемоданом лапоть, и крикнул из всей силы:

   - Сто-ра-аж!!

   Крик вышел жуткий, даже самому стало неприятно. Два раза - ближе и дальше - отозвалось эхо, и близко совсем залаяла собака.

   - Говорил, что есть! - крикнул радостно Карасев, разхмахивая чемоданом.- Сейчас в углу и сторожка, от шоссе днем хорошо видно. Там-то и Никита.

   Прошли с сотню шагов, и на них выбежала черная со­бака. Карасев пошел на нее, стараясь ударить по морде че­моданом и продолжая кричать:

   - Сто-ра-аж!

   Наконец в дальнем углу леса они различили красный глазок окошка. Карасев подошел и стукнул кулаком в ра­му. Красная занавеска откинулась, черная лапа потерла стекло, и лохматая голова приплюснула нос, всматрива­ясь, кто там.

   - Какого лешего...- разобрал Карасев недовольный голос.

   - Отворяй, Никита! - крикнул он голове.- Лошадей нам нужно!..

   И пошел на яростно прыгавшую собаку. С крыльца окликнула баба:

   - Кто такой... ты, что ль, Пашка?

   - Не Пашку, а лошадей нам нужно! - весело сказал Карасев.- Гони Никиту за лошадьми.

   - Чтой-то, го-осподи...- подивилась баба, пропуская в сенцы укутавшуюся в плед Зойку.- Микиту?!

   - Ну, разговаривай... Светить бы надо! - крикнул Карасев, напоровшись на гвоздь карманом.

  

  

   В избе было угарно, жарко и крепко накурено махор­кой. Еще ничего хорошенько не видя в полутьме, в сине­ватой пелене дыма, Карасев швырнул непромокайку и сказал глазевшей на них бабе, что случилось несчастье, сломался автомобиль, и надо немедля послать за лошадь­ми. И сейчас же все разглядел.

   Под невеселой, без круга, лампой сидели за самоваром двое. Под кумачным подзором у образов сердито глядели с опухшего серого лица чьи-то оловянные глаза - так они были тусклы - и щетинились рыжие усы. По стриженой голове и зеленоватой рубахе признал Карасев солдата. Ря­дом, спиной к завешенному окошку, пил чай широкий, рослый мужик с рыжей бородой, очень яркий и празд­ничный от красной рубахи и бороды; пухлые его щеки так и горели, не хуже рубахи. Это и был лесник, только совсем не тот, кого ожидал встретить Карасев. Не торо­пясь, допил он с блюдечка, утерся и сказал хмельно:

   - А вот воспретить надоть гоняться... Овцу намедни задавили.

   - Гулянки им...- грубо сказал солдат.

   Зойка состучала с башмаков грязь и присела на ска­мейку, к печке. Пока она учила дуреху бабу, как надо рас­стегивать башмаки, и стягивала сквозные чулочки, Карасев уверенно подошел к столу и сказал хозяйски:

   - Вот что, братцы... А где же Никита?!

   - Был Микита - теперь Максим...- хмуро сказал лесник.- Где ж ему быть - чай, воюет! А вы кто такой?

   - За лошадьми послать надо! - сказал Карасев на­стойчиво.

   - А вы... кто такой!! - возвысил голос лесник, трях­нулся и поднял голову.- Чиновник... или што?!

   - Прошибся... адрестом! - крикнул пьяно сол­дат.- На пункт надоть!

   Карасев прикинул - помягче надо.

   - Я-то кто? - сказал он с усмешкой.- Кустовский завод слыхал? Ну, так я хозяин, сам Карасев.

   - Сам Карасев! Слыхали...- пригляделся, тараща глаза, лесник.- Зять у тебя служил... слыхали...

   Тут подошла баба.

   - Как же, зятек служил...- сказала она, поджимая губы и заглядывая, как на покойника.- Еще когда прого­рали, жаловнишка не платили...

   Карасев надул щеки.

   - Так вот... за лошадьми бы послать...

   - Теперь раздулся...- сказал лесник, руки в бо­ки.- Сказывают, милиён нажил! Заводчик! Слыхали... очень хорошо. У его девка наша...- выругался он к солда­ту,- Сергеева, с краю-то!.. в услужении в Москве... двоих родила!

   Солдат поглядел на озадаченного Карасева и только хрипнул: - Хха!

   - Ну, так лошадей надо! - возвысил Карасев го­лос.- Кого-нибудь послать надо... заплачу.

   - А вот нету у нас посланников...- подумав, сказал лесник и неторопливо налил в блюдечко. - Чай вот пьем! Что, барышни... аи намокши?

   - Пришла вошь - вынь да положь! - сипло сказал солдат кусочку красного сахару и положил в рот, готовя блюдечко.

   - Чай чаем,- нахмурился Карасев на солдата,- а у меня дело казенное!

   - Деньги-то казна делает, знаем...- отозвался лесник, продолжая пить чай.

   - Сами казенные...- сердито сказал солдат.- Бери ероплан - вот те и... весь план!

   - Во какой браток - ирой! - обрадовался лесник.- С им тру-удно! Ему хрест даден!

   Отжал пот с праздничного лица и покрутил головой.

   Тут поднялся из-за стола худой, долговязый парень-не­складеха, в синей рубахе и в пиджаке,- до этого он ле­жал на лавке,- отмахнул со лба мешавшие волосы-мочалки и бессмысленно уставился на Карасева:

   - Чего такой?..

   - Во какой! - так и закачался лесник, показывая белые, как творог, зубы в золотой бороде.- Деньгами оделяет! - крякнул он парню.- Сам к тебе Карасев... господин заводчик... кланяйся! Ему лошадей надоть... ишь у его барышни-то какие... деликатные, голы ножки! Ничего, ба­рышни, мы ругаться не дозволяем...

   Карасев дернул плечами, но подумал: не стоит связы­ваться,- и спросил с сомнением уставившегося на него парня:

   - Ты, может, сбегаешь? Пятерку бы заработал.

   Не сводя вытаращенных глаз, парень нашарил за со­бой убитого рябчика, показал за ножки и брякнул на стол. Потом опять пошарил, нащупал на стенке ружье, сдернул с гвоздя и свалил на себя картуз.

   - Желаете... ружье продаю?..

   Карасев безнадежно пожал плечами: все пьяны, на столе бутылка с бурдой, куриные кости, селедки, баранки и красный сахар,- что-то такое празднуют.

   - Не желаете... наплевать! - выговорил после разду­мья парень.

   - Не ночевать же здесь!..- капризно сказала Зойка. Подобрав под скамейку босые ноги, паинькой сидела

   она у печки. На нее глазела рябая баба, в розовой кофте и в красной юбке, подхватив толстые груди. Положив го­лову на кулачки, высматривал с печки мальчишка, и еще чья-то детская головка выглядывала из-за мальчишки. На лавке, к дверям, стоял сундучок, лежал холщовый мешок и было постлано сено. Прикинув все, Карасев тоскливо послушал, как шумит за стенами лесом и постегивает до­ждем в окошки.

   - Не желаете... наплевать...- повторил парень, возя ружьем.

   Баба выхватила у него ружье и сунула под лавку.

   - Куда ж им таким... пьяные!

   - Шуми не шуми - некому! - отозвался лесник на настойчивое требование Карасева.- Вот браток у меня пришедчи... в моем дому... еще племянничка провожаем завтра, с отсрочки. Конторшшик княжеский! - погрозил он к парню.

   - Обязательно...- сказал парень.- И его сиятель­ства... гоф... гов... менстера... Язык не тово...- растянул он в улыбку рот и замотал головой.- Гоф... гофнейстера! - крикнул он радостно.

   - Будет с им толковать... энту сюды зови, чай пить с нами! - сказал солдат, но лесник остановил рассуди­тельно:

   - Барышни... им слушать такое не годится.

   - Видали барышнев... За мной сама графыня ходи­ла... я у ей руку целовал, она меня... хрестила!

   - Не ругайся! - крикнул Карасев.

   - А ты што за генерал?! У меня указчиков теперь не­ту... Пострашней тебя видали... дерьмо какое!

   Карасев задрожал щеками, и его лицо пошло пятнами, но поглядел только на солдата.

   - А ты, господин Карасев, не шуми... в моем до­му! - сказал лесник, и его праздничное лицо похмурилось. - Тут тебе не трахтир. Откудова я тебе лошадей возьму... семь верст в Хруски надоть?..

   - Бабу сгоняй, дам пятерку.

   - Аи уж сбегать, Максим Семеныч! - всполохнулась баба.- Какие деньги сулят!..

   Она сбросила полсапожки, подоткнулась, заголив бе­лые ноги, и скрылась под занавеску, в угол.

   - Чисто короли какие... От всего могут откупиться!..- выругался солдат, с ненавистью глядя на Карасева. - Что тебе наша баба, лошадь?!

   Карасев вызывающе поглядел в опухшее, неживое ли­цо в рыжей щетине, но сейчас же отвел глаза - так было неприятно. А лицо солдата вдруг перекосилось и сморщи­лось, как от боли; он откинулся в угол и закрыл глаза.

   - Прихватило,- понизил голос лесник. - Почки у его сгнили.

   Баба вошла в теплой кофте и шали и шмыгнула к две­ри, но лесник окликнул:

   - Марья, постой! Как это так... праздник, у меня бра­ток Василь Семеныч, в моем дому пришедчи... Не желаю!

   - Чего ж ломаешься?! - крикнул Карасев.

   - А вот... не желаю! Браток вроде как помирать явился... в моем дому... во какое дело...- вдумчиво сказал он, положив на грудь руки и вглядываясь в самовар.- У его ноги водой пошли... как его почитать надо! а?! - поглядел он на Карасева, шагавшего от стола к печке.- Становь опять самовар! - крикнул он дожидавшейся у двери бабе.- Вот тебе сказ! Желаю ему уважение исделать...

   Баба сердито сорвала шаль и ш