Шмелев Иван Сергеевич - Человек из ресторана

о?! Это подругин брат, и подруга с нами каталась...

  И так просто объяснила.

  - Можете проверить!.. Только грязные людишки могут так клеветать!

  А Черепахин все слышал. Вышел из комнаты и на меня с укором посмотрел. И прямо к Наташе:

  - Наталья Яковлевна, зачем? Я хотел вас защитить от неприятности... Очень испугался за вас...

  И даже губы у него запрыгали. И ушел в комнатку. И Наташке стало совестно. Пошла она к нему и постучала.

  - Поликарп Сидорыч, отворите! не сержусь я!.. Что за глупости!..

  Но он не отворил ей дверь. И Луша даже ее пристыдила:

  - У, дура, а еще образованная! За что человека-то обидела?

  И не придали мы значения этому случаю. И вдруг все в жизни моей и перевернулось. Началась мука и скорбь.

  Был день воскресный, и такой ясный, солнечный, веселый день. Еще я газету купил и стал смотреть про биржу. Оказалось, сразу я разбогател на шестьдесят рублей за день. А это так вышло.

  Кирилл Саверьяныч очень посочувствовал желанию моему насчет домика и отыскал для меня средство.

  - Самый хороший путь - бумаг купить на бирже... Если при счастье, можно капиталами ворочать... И стал объяснять, но я ничего не понял.

  И заворожил он меня разговором.

  - Только надо через Чемоданова. Он хоть овсом торгует, но очень знает, до тонкости...

  Тот нам и посоветовал.

  - Теперь,- говорит,- по случаю войны заводу тыщу пушек заказали, мне один верный человек шепнул. Спешите, пока публика в неизвестности насчет пушек. Сливочкито и слизнуть...

  Кирилл Саверьяныч так значительно сказал:

  - Представляется случай!..

  Дня четыре я крепился, а бумаги-то на шесть рублей вверх. Злость взяла, словно у меня из кармана вынули. Взял я деньги с книжки и пошел к утешителю моему. А тот уж купил для себя и сотню нажил. Согласился за мой счет поехать в контору. Поехали.

  Помещение замечательное, все медь красная и дуб мореный. Потолки стеклянные, и даже хоры, как в церкви, на столбах. И такой щелк на счетах, и все очень чисто одеты, в модных воротничках, молодые люди и очень деликатные. И когда мы сидели, прошел в мягких сапожках один кургузенький и строгий, мягко так, как кот крадется, и вдруг к нам:

  - Делают вам? - и строго из-под пенсне посмотрел на прилавок, где уж один нам, на косой пробор франтик, на бумажке высчитывал.

  Очень заботливо обошелся. А мимо нас то и дело молодые люди с ворохами выигрышных и других билетов. Звонки звонят, кассиры так пачки в резинках и пошвыривают - необыкновенно. И барыни разодетые всº деньги меняют и получают. Старичков под руки водят за деньгами слуги и охраняют. Такая вежливость...

  Дали мне бумажку, взыскали семьсот тридцать рублей, а бумаг записали на меня на две тысячи. Ничего я не понял, но Кирилл Саверьяныч сказал, что так все обставлено по правилам, что нельзя бояться.

  - Тут даже образованные не все понимают, а можно только на практике. У них головы-то какие! Со щучки одни щечки кушают!.. Политика финансов! и всем выгодно. Оборот капиталов!.. У нас недавно началось, а за границей все извозчики занимаются, потому там и богатство...

  И за неделю я нажил сорок пять рублей, а как посмотрел в газету в воскресенье, сразу за один день на шестьдесят рублей обогатился.

  И в таком веселом расположении был я в то воскресенье, что прямо всех хотелось обласкать и сказать хорошее слово. И пироги удались на славу. И только сели мы за пирог и я рюмочку водки праздничную выпил, как раз и входит в квартиру с морозу наш новый жилец. XIII

  Очень был здоровый мороз в тот день, а он заявился в одном пальтишке. И подумалось мне... Вот мы сыты, слава богу, и в тепле, а жилец этот с барышней совсем бедные люди. И по виду очень симпатичные были. Ему-то лет двадцать пять было, худощавый, черноватый, сурьезный по взгляду, а барышня-то совсем молоденькая, лет восемнадцати, беленькая. В одной комнатке, а по разным паспортам жили. Их, конечно, дело. Он книги продавал от магазинов, образцы разносил, а она на курсах училась. И имущества у них всего было ящик с книжками да подушки с одеялами. Так что мы им поставили диванчик и кровать. И Колюшка с ними очень быстро обзнакомился через Васикова своего.

  Тихие были жильцы. Он-то часто в разъездах бывал с книжками, а барышня с утра уходила и до ночи. И так с ними Колюшка за четыре месяца сдружился, особенно с жиличкой, что Луша стала опасаться за его поведение. Долго ли до греха! Она очень свободная и красивая, и мойто недурен, а жилец в отлучках, тут-то и бывает. И даже Николаем его стала звать, и Луша раз слышала, как та с ним чуть не на "ты" стала. А то заберет его и уйдет до трех ночи. А жилец как слепой. Мало того! Раз отпустил ее с ним дня на два куда-то - проводить к тетке, в другой город.

  Намекнул я насчет всего этого Колюшке, а он хоть бы слово.

  - Перед богом,- говорю,- ответишь, людей можешь расстроить...

  Никаких разговоров, и даже улыбается. А Луша так из себя и выходит:

  - Прелюбодеяние у них может быть... Да еще на моей квартире! Чуть что - выгоню!..

  Но только та очень умела к себе расположить и ласковая была со всеми страшно. И к Луше так и ластилась:

  - Милая вы моя старушка-хлопотушка! У меня мама такая же...

  И давай ее целовать. А Луша и растает. То, бывало, на нее зуб точит за Колюшку, а то Наташку ею корить начнет:

  - Вот ты какая дылда бесчувственная к матери, а вот жиличка-то лучше тебя меня уважает, хоть и образованная...

  Зато от жильца мы слова не слыхали: сумрачный и дикий, и как дома, все по комнатке из угла в угол ходит.

  Так вот, пришел он с морозу, и видно, что продрог. Смотрю я, как пирог так душисто дымится, и повернулось у меня на сердце. Вот, думаю, живут люди, обедают не каждый день, хотя и очень образованные, и пирожка-то у них никогда не бывает. И сказал я Луше:

  - Вот что. Позовем жильцов, пусть пирожка поедят... Им в охотку.

  И она одобрила:

  - Ну что ж... Все-таки они образованные люди и всегда аккуратно платят...

  Пошел я к ним и пригласил. А Колюшка, конечно, уж у них: как квартиру снял. И очень он, видно, удивился, но потом и сам стал просить. Жилец-то постеснялся было, смотрит на свою, а та, Раиса-то Сергевна, меня за обе руки взяла и так ласково:

  - Оченно вами благодарны, и мы вас так любим. Ваш Николай нам так много про вас хорошего насказал...

  И так мне их тут жалко стало. Как сиротинки сидят в комнатке одной. И так все прилично, и книжечки, и портретики по стенке, где барышня спала. И картинка Божией Матери, как она над младенцем плачет. И стали кушать пирог, но больше молча, только барышня еще имела со мной разговор про посторонние предметы. И за Колюшкой я таки хорошо заприметил, что все на нее посматривал, и чашку ей подаст, и все... А тот, жилец-то, все стеснялся. И одежа на нем потерта была сильно, а тут все-таки Наташка... Но ели с аппетитом. Только раз и сказал жилец:

  - Прекрасный пирог. У мамаши я такие пироги ел... И Раиса Сергевна даже вздохнула и сказала, что очень любила лепешки на сметане. А Луша им еще по куску. Очень ей пришло, что похвалили.

  И Черепахин был приглашен, но только все конфузился женского пола. Нескладный он был, лапы красные и в глазах спирт, потому что он стал очень сильно зашибать по случаю тревоги. И тут всº рюмку за рюмкой. И такая в нем смелость дерзкая объявилась, а может, и с конфузу, но только даже приглашения не дожидался, а сам все наливал. Луша мне все мигала, но я же не мог его остановить. Ну, он духу и набирался. А Наташка его все на смех. Вот, дескать, у нас Черепахин может кочерги гнуть, и от разбойников произошел, и другое там. А тот хлоп и хлоп. Даже все удивлялись, что так много пьет и без закуски. И как нахлопался, вдруг и говорит жильцу:

  - Скажите, господин, от чего в человеке бывает смертельная тоска?

  Очень удивил разговором. А Наташка как прыснет! Луша ей пальцем пригрозила, а жилец только пожал плечами и улыбнулся. "Очень трудно, говорит, отвечать ".

  - А скажите,- говорит,- вот что. Человек должен стремиться или на все без внимания? И как может быть жизнь на земле, если человек не должен стремиться? Должны быть планы, верно?

  Такой непонятный разговор повел, что нельзя понять. И жилец что-то стал объяснять, но он опять свое:

  - Ежели человек какой скучает в пустом занятии, как ему надо стремиться? Если всº насмешки и пустое занятие? Ответьте, как образованные люди знают...

  И стал лоб растирать, потому что у него в глазах как кровь и, должно быть, кружилась голова. А тут, как по телефону, и заявляется к пирогу Кирилл Саверьяныч. Так и рассыпался перед жильцами:

  - Очень приятно с образованными людьми и все это самое...

  И пошел говорить и себя показывать, потому что очень много знал из книг. И про законы, и про жизнь, и про машинное производство. И стал укорять про непорядки высших лиц и ругать всех за бунты. А жилец хоть бы слово. И Колюшка ни гугу. А тот так соловьем и заливается. И так ему пришло по вкусу, что против него никто не может, что даже налил себе рюмку и стал просить жильца выпить и очень удивился, что тот не пьет.

  - Очень,- говорит,- трогательно видеть такое образование и мудрость. Когда наука дойдет до пределов, все изменится. А то у нас очень много непонимающих людей...

  А жилец улыбнулся и сказал:

  - Все идет своим порядком.

  - Очень верно изволили сказать.- Такой вежливый стал в разговоре.- И позвольте спросить, вы не на государственной службе изволите состоять?

  А тут вдруг Черепахин и вышел из молчаливого состояния. Расправил плечи и как в воздух:

  - Не за ту тянешь, оборвешь! Очень всех развеселил, а Кирилл Саверьяныч на себя не оборотил и' очень хитро намекнул:

  - А вы не тяните и не оборвете... все это самое...- и по рюмочке позвенел пальцем.

  Но тут жильцы поднялись, и Колюшка с ними, и ушли в комнату. А Кирилл Саверьяныч и говорит:

  - Очень вы должны быть рады, что такой у вас жилец. Он очень образованный и может хорошо повлиять. И я замечаю влияние, но...- и тут мне на ухо: - вы посматривайте!..

  - А что?

  - Насчет барышни... Я кое-что замечаю... Даже... у них близкие взгляды...

  Сказал я, что и меня беспокоит.

  - Так он вам и экзамена не сдаст. Увидите! Теперь такое время, что даже могут жить втроем. Это как у французов, я это хорошо понимаю. Мне один француз из винного магазина, которого я брею, все подробно объяснил, как У них происходит, очень свободно... От этого-то и безнравственность и смуты... И может совсем прекратиться население, как во Франции... Это нужно понимать!

  А тут вдруг телеграмму! Так мы все перепугались. А это жильцу. Жилец мигом собрался и ушел с книгами. А тут вскорости и Колюшка с жиличкой пошли. Смотрим в окно, как они пошли, а Кирилл Саверьяныч мне:

  - И вдруг тут будет роман! Не сдаст он тогда экзамена, помяните мое слово!.. Лучше скорей примите меры.

  Потолковали мы с ним про жизнь, и Черепахин тут сидел, дремал. И удивил тут меня Кирилл Саверьяныч.

  - А придется, должно, дело прикрыть...- И стал сурьезный.

  - А что такое, почему?

  - Невозможно! Мастеришки скоро по миру пустят. Какой теперь народ-то стал - зуб за зуб! У него штаны одни да фальшивая цепочка без часов болтается, а за горло хватает! Чтоб по восьми часов работать и прибавку! а? Наскандалили, два убора спалили и ушли гулять... И вот в праздник заведение запер...

  А тут Черепахин голову поднял и бац:

  - А вы машинами!

  - Чего-с?

  - Ничего-с. Заведите такие машины, как рассказывали, и не тревожьте людей. Или чтобы вам городовых прислали стричь и брить...

  А Кирилл Саверьяныч потряс пальцем в его направлении и говорит:

  - Вот оно, необразование-то наше!

  - Ваш карман,- говорит,- очень образованный. Но Кирилл Саверьяныч не обратил внимания и стал говорить рассказ про желудок и члены, которые отказались работать на него, и тогда наступила гибель всех.

  - Все,- говорит,- производства прекратятся, тогда что будет?

  А Черепахин ему:

  - Головомойка!..- И кулаком по столу.

  А тот ему наотрез:

  - Я не могу с необразованным человеком рассуждать. В вас, во-первых, спирт, а во-вторых - необразование. Тут надо в суть смотреть, а это не в трубу дуть! И вдруг, смотрю в окно,- подъезжает извозчик и на нем Колюшка. Что такое? Входит и говорит, что книги надо отправить, потому что жильцы квартиру покидают, едут в Воронеж. У барышни дядя помирает, и они сейчас прямо на вокзал, чтобы не опоздать, а он за багажом приехал. Весь их скарб забрал и умчал. Еще Луша сказала:

  - Не с места ли его прогнали... В лице даже переменился...

  Что же делать!.. Велел я Наташе записку про комнату писать на ворота. Написала она записку, живо это оделась, перед зеркалом повертелась и шмыг. Куда? В картинную галерею.

  А уж мне пора в ресторан - и так запоздал. Вышли мы вместе с Кириллом Саверьянычем и только повернули за угол, он мне и показывает пальцем:

  - Глядите-ка, а ведь это ваша Наташа там... Пригляделся я и вижу - в конце переулка идет моя девчонка под ручку с офицером. Так меня и ударило. Она, она... у ней беленькая эта самая буа 1 из зайца. Я за ней. А они на извозчика сели и поехали. Добежал до угла, спрашиваю - мальчишка стоял - куда рядили?

  - В театры... А в какой - неизвестно. Кирилл Саверьяныч стал меня успокаивать:

  - Это вы так не оставляйте, тут может очень сурьезно быть...

  Побежал на квартиру, сказал Луше, а та - ах-ах... А Кирилл Саверьяныч еще накаливает:

  - Это вы ее распустили... У меня тоже Варвара в голову забрала - хочу и хочу на курсы, так я ей показал курсы!.. И теперь очень хорошо за бухгалтером живет...

  А Луша бить себя в грудь.

  - Все-то ей косы оборву!..- И на меня: - Ты все, ты! Ты при них про пакости ваши ресторанные рассказываешь...

  А кто ей ленточки да юбочки покупал да кружева разные? А утешитель-то мой на ухо строчит:

  - Опасно, ежели с офицером... У них особые правила для брака.

  И Черепахин еще тут ко мне, чуть не плачет:

  - Я вам говорил!.. Берегите!..

  А Кирилл Саверьяныч так даже с торжеством:

  - А может, они и не в театр? Вон в газетах было, как в номерах за шанпанским отравились после всего... Драма может быть...

  Вот тогда мне в первый раз ударило в голову, так все и зазвенело и завертелось... Скоро отошло. А Луша уж шубу надела, куда-то бежать с Черепахиным, отыскивать. Но тут Кирилл Саверьяныч рассудил:

  - Все равно, если худое что, уж невозможно остановить. Положитесь на волю творца. А если они в театр, так он должен ее довезти до места, откуда принял. Это всегда по-вежливому делается. Вот и надо их сторожить и указать на неприличие...

  меховой женский шарф (искаж. фр. boa). Так и решили. И Черепахин вызвался сторожить. И все мы к трем часам вышли и ходили по окружности, измерзли. И к четырем Поликарп Сидорыч усмотрел с конца переулка и рукой махнул мне. Вижу, слезли они с извозчика и офицер ей руку жмет, а она так и жеманничает и с жоржеткой играет перед его носом. Я сейчас выступил и говорю:

  - Это что такое? Так и села.

  - До свиданья...- говорит. И пошла. А тот на меня так строго:

  - Позвольте!..

  - Нечего,- говорю,- позволять, а вам стыдно! Порядочные люди с родителями знакомятся, если что, а не из-за угла! И прошу вас оставить мою дочь в покое! Повернулся и пошел, а он за мной. Смотрю, и Черепахин тут, поблизости, у фонаря сторожит. А офицер в волнении мне сзади:

  - Виноват, позвольте... Я требую объяснения... Вы должны...

  Я ноль внимания, иду к квартире. Тогда он настойчиво уж:

  - Позвольте... моя честь!.. Я должен объясниться! И публика стала останавливаться, а он мне уж тихо, но с дрожью:

  - Я требую на пару слов! Я не могу на улице... Или я вас ударю!..

  Обернулся я тут к нему и говорю:

  - Вы что же, скандалу хотите? Вы еще так поступаете и мне еще грозите?! Ну, ударьте! Ну?

  А кровь во мне так вот и бьет. Только бы он меня ударил! Я еще никого не бивал, но, думаю, мог бы при своей комплекции это дело сделать не хуже другого. А Черепахин совсем близко и руки в карман засунул, трепещет.

  - Прошу двух слов, наконец! Вот на бульвар... А мы уж и квартиру прошли, и как раз тут бульвар. Сели.

  - Говорите, а потом я вам скажу! - говорю ему.

  - Вот что... Вы ошиблись... Это ваша дочь?

  - Дочь, и я не позволю безобразия допускать! Вы не имеете права...

  А он мне:

  - Виноват... вы всº узнаете... Я познакомился на катке, и мы познакомились... Говорю, как офицер... тут ничего позорного для вашей дочери нет... Я хотел с домом познакомиться...

  - Вы, позвольте узнать,- спрашиваю,- подругин брат? Тут он и завертелся:

  - Да... то есть нет... Но я хотел с вами познакомиться, только не было случая...

  Так я тут осерчал! А Черепахин наискосок присел, меня охраняет. И говорю:

  - У вас случая не было? Так вы,- говорю,- меня можете каждый день в ресторане видеть, где я таким вот, как вы, господам кушанья подаю. Не рука вам будет-с знакомиться!..

  А он так издалека на меня посмотрел и поднялся.

  - А-а... Вот как...

  - Да,- говорю,- вот так! А если вы еще раз посмеете к ней подойтить, у нас с вами другой разговор будет! А он мне гордо так, с высоты:

  - Не забывайте, с кем говорите! Я вас в участок могу отправить!

  Желаете? Пойдемте,- говорю.

  А он мне вдруг:

  - Нахал!..- И пошел большими шагами, а я ему вослед:

  - Так помните, господин! Но он как не слыхал. А меня Черепахин за руку, как клещами.

  - Хотите, я сейчас с ним скандал? Я ему покажу!.. Не допустил я его. А как пришел на квартиру - содом, чистый содом! Луша стоит с иконой и кричит не в себе:

  - Перед Казанской клянись! Клянись, стерва ты эдакая! Клянись, что не путалась ты, поганка, шлюха!

  А та вся встрепанная, плачет, и крестится, и дрожит. И покатилась в истерике.

  - Замучили меня, истерзали! А кто ее терзал? Ей же все готовое, все... А мать опять к ней:

  - Клянись своей смертью, клянись! Ногами тебя затопчу! Славили чтобы нас за тебя? Кому ты нужна трепаная?

  Но тогда я это безобразие устранил. Лушу в комнату запер и Наташке все объяснил. Утихла она и ко мне на шею кинулась.

  - Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:

  - Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву! На цепь тебя закую!..

  А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:

  - Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...

  Не понял он ничего, побелел только. Но как все узнал, увел Наташу в комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил. И такой он стал неспокойный и тревожный и не обедал совсем. Спросил его,- что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:

  - Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:

  - Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем не приезжали...

  XIV И был у нас тот вечер как на похоронах. Наташка за ширмочки забилась. Колюшка в жильцовской засел, а Черепахин на каток с трубой пошел, и скрипач ушел в свой кинематограф. И в ресторан я не пошел после такого расстройства. Прилегли мы с Лушей отдохнуть. И уж часов семь было, всполошила меня Луша:

  - Дым у нас в квартире, пожар!.. Вскочил я - полна квартира дыма, лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.

  - Лампу,- говорит,- оправлял и спичку в угол бросил, на бумаги. Я в печку сгреб, а трубу забыл открыть.

  И вдруг звонок. Колюшка отпирать кинулся, пошептался с кем-то в темноте, схватил пальто и - марш. Что такое? Не пойму ничего, как представление какое весь день. А Луша мне все свое:

  - Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась, а для отводу с квартиры перебралась...

  Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.

  - Что,- говорю,- у тебя за маскарад?

  Васиков будто приходил на вечер звать, но он только его проводил и отказался., И такая меня тоска забрала, согнал я всех своих и Наташку из темноты вытащил.

  - Что вы,- говорю,- как чумовые какие' по норам сидите?

  Послал за орехами, сели в короли играть, силой заставил, а то уныние. Только и радостного, что бумаги прибыль дали. Нарочно Наташку в короли провел - нет! Надутые все и взятки пропускают. А Луша Колюшку пытать про жиличку:

  - Без жилички своей скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул он карты и ушел. И опять все расклеилось. И ужинать не стал. А как стал я спать ложиться, подходит и говорит:

  - Вы, пожалуйста, никому не сказывайте, что я жильцовское имущество возил.

  - Почему такое - не говорить?

  - А потому, что сейчас очень полиция следит и не дозволяет распространять хорошие сочинения... Могут быть неприятности... И вообще лучше ничего не говорите.

  - Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!

  - Ну, это другое дело... А я вас предупреждаю. Так меня запутал, что ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.

  - Прощайте,- говорит,- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,- оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.

  - И позвольте,- говорит,- мне напоследках выпить за ваше здоровье и набраться духу...

  - Ну, набирайтесь,- говорю,- но чтобы только смирно...

  Выпил и я с ним рюмку, а он так и спешит. И вскорости так себя направил, что стали у него глаза в разные стороны смотреть и кровью налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:

  - Вот и освобождение от всего... Освободительный порошок! Если в водке, то очень скоро подействует... Трахнул я по бумажке, и весь его порошок - фук! И говорю:

  - Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?

  - Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:

  - Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву! На цепь тебя закую!..

  А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:

  - Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...

  Не понял он ничего, побелел только. Но как все узнал, увел Наташу в комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил. И такой он стал неспокойный и тревожный и не обедал совсем. Спросил его,- что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:

  - Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:

  - Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем не приезжали...

  XIV И был у нас тот вечер как на похоронах. Наташка за ширмочки забилась. Колюшка в жильцовской засел, а Черепахин на каток с трубой пошел, и скрипач ушел в свой кинематограф. И в ресторан я не пошел после такого расстройства. Прилегли мы с Лушей отдохнуть. И уж часов семь было, всполошила меня Луша:

  - Дым у нас в квартире, пожар!.. Вскочил я - полна квартира дыма, лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.

  - Лампу,- говорит,- оправлял и спичку в угол бросил, на бумаги. Я в печку сгреб, а трубу забыл открыть.

  И вдруг звонок. Колюшка отпирать кинулся, пошептался с кем-то в темноте, схватил пальто и- марш. Что такое? Не пойму ничего, как представление какое весь день. А Луша мне все свое:

  - Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась, а для отводу с квартиры перебралась...

  Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.

  - Что,- говорю,- у тебя за маскарад?

  Васиков будто приходил на вечер звать, но он только его проводил и отказался. И такая меня тоска забрала, согнал всех своих и Наташку из темноты вытащил..

  - Что вы,- говорю,- как чумовые какие по норам сидите?

  Послал за орехами, сели в короли играть, силой заставилл, а то уныние. Только и радостного, что бумаги прибыль дали. Нарочно Наташку в короли провел - нет! Надутые все и взятки пропускают. А Луша Колюшку пытать про жиличку:

  - Без жилички своей скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул он карты и ушел. И опять все расклеилось. И ужинать не стал. А как стал я спать ложиться, подходит говорит:

  - Вы, пожалуйста, никому не сказывайте, что я жильцовское имущество возил.

  - Почему такое - не говорить?

  - А потому, что сейчас очень полиция следит и не дозволяет распространять хорошие сочинения... Могут быть неприятности... И вообще лучше ничего не говорите.

  - Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!

  - Ну, это другое дело... А я вас предупреждаю. Так меня запутал, что ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.

  - Прощайте,- говорит,- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,- оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.

  - И позвольте,- говорит,- мне напоследках выпить за ваше здоровье и набраться духу...

  - Ну, набирайтесь,- говорю,- но чтобы только смирно...

  Выпил и я с ним рюмку, а он так и спешит. И вскорости так себя направил, что стали у него глаза в разные стороны смотреть и кровью налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:

  - Вот и освобождение от всего... Освободительный порошок! Если в водке, то очень скоро подействует... Трахнул я по бумажке, и весь его порошок - фук! И говорю:

  - Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?

  И принялся он плакать.

  - Все,- говорит,- пропало теперь, Яков Софроныч... Что вы со мной сделали!

  - Да с чего вы, с чего? - спрашиваю.- Еще молодой человек, сильный...

  А он взял себя за голову и качается...

  - Нет душе моей покою, и опротивела мне жизнь... Хоть бы убить кого! Хоть бы раздробить мне что! Схватил трубу свою, но я вырвал.

  - Не скандальте, прошу вас! - говорю.- Наталья Яковлевна спит...

  Хоть этим его унять. Притих.

  - Да,- говорит,- Наталья Яковлевна... Яков Софроныч! - И так с чувством произнес и в грудь себя кулаком.- Очень во мне сил много, а нет мне ходу никакого... Сдохнуть бы...

  - Жизнь,- говорю,- от господа нам дана, и надо ее прожить...

  - Наплевать мне на жизнь! Что я от нее видел? Был я на хрустальном заводе... Папаша мой всю грудь себе отдул на бутылках, матери не знал... Катюшка... от жизни отравилась... А меня на музыку... Сволочь, сукин сын! Зачем он меня на музыку распустил? Подлец!

  Стал я его успокаивать. Ничего не действует.

  - Грамоте не выучили, а у меня в башке каша... Я, может, знаменитым человеком стал бы, очень во мне сил много!.. А меня вот на это дерьмо пустили.- Это он про трубу-то.- Хозяин,- выругался он очень неприлично,- сирот мальчишек согнал. Я, говорит, им всем кусок хлеба дам и учрежду оркестр духовой... За каждую ноту драли! В Питер возил нас, генералам хвастал... Вот, говорит, что я из дураков сделал... Все с куском хлеба... А? Идите и играйте на воздухе и помните заботы!.. А! Старый черт! А у самого сто двадцать миллионов!.. Дедки моего нет... Застегали на каторге... Он им головы рвал напрочь... *

  Зубами заскрипел и глаза вытаращил. Стал я его уговаривать - ничего.

  - А теперь... в мобилизацию... защищать отечество... Какое отечество? - И опять в трубу ногой...

  И потом все на голову жаловался. Простился я с ним и богом его постращал, чтобы и не думал. И пошел спать... И вот тут началось все...

  XV Надо полагать, что третий час шел... Звонок. Луша меня разбудила.

  - Звонок к нам, Яков Софроныч... И сам я услыхал: резко так. А у нас простой колокольчик был - дребезжалка. Что такое? Подбежал, в чем был, к двери. И Колюшка вскочил, брюки натягивает. И Черепахин выбежал, бубнит:

  - За мной... на мобилизацию...

  - Кто такой? - спрашиваю.

  - Отпирайте! Телеграмма! - так решительно. Открыл, а там целая толпа. Полиция... Вошли, и враз с черного ходу стук, и один из них сам кинулся открывать. И оттуда вошли. Один чиновник с кокардой, пристав наш еще, околоточный, и еще двое в пальто, и еще дворники.

  - Вы хозяин? - чиновник меня спросил. Сказал я, а у меня зубы - ту-ту-ту. И ничего сообразить не могу. Стали у дверей, пристав у стола уселся, лампу приказали засветить.

  - Я должен произвести у вас обыск... Где ваши жильцы? - Это все тот, который был в кокарде, а пристав только у стола сидел и пальцами барабанил.

  - Жильцы,- говорю,- уехали сегодня...

  - Как так уехали? куда? - И на пристава посмотрел. А пристав ему:

  - Удивительно... А уж другие по квартире рассыпались, и Луша, слышу, кричит:

  - Уйдите, безобразники! У меня дочь раздета...

  - Потрудитесь одеться... Где комната жильцова? А тут Черепахин увидал, что не за ним, стоит с папиросой и цепляется, чтобы себя показать:

  - Ночная тревога, а неприятеля нет! А главный ему:

  - Ты что за человек? Кто это такой? - мне-то. А Черепахин гордо так:

  - Обнаковенный жилец, на двух ногах!

  - Обыскать его!

  Сейчас его - царап! Шарить по карманам. Шустро так, как облизали! Нет ничего. А тот на смех:

  - В кальсонах не обозрели! там у меня пара блох беспачпортных!..

  Режет им и меня подбодрил. Я и говорю главному:

  - Вы, ваше благородие, напрасно так... У меня ничего такого и в мыслях нет...

  А уж там жильцовскую комнату глядят; в отдушники, в печку. Пепел разворотили. "Жгли!" - говорят. И я им сказал, что сам весь хлам после жильцов сжег, как всегда. И тут пристав им сказал в защиту мою:

  - Я его знаю хорошо... Спокойный обыватель, в ресторане лакей...

  А тут Колюшку на допрос: с жильцами знаком? что знает? куда уехали? А во всех комнатах шорох идет такой... Луша с ними зуб за зуб - даже я удивился. И Наташка, слышу, визжит:

  - Ах, не трогайте меня! Колюшка шмыг к ней, и главный побежал. А Наташка стоит в ночной кофточке, руками прикрывается, и в одном башмаке. Постелька ее раскрыта, и тюфяк заворочен. И Черепахин тут:

  - Не имеете права! Это безобразие!.. И Колюшка и Луша крик подняли. И я сказал:

  - Тут девица, и так нельзя поступать... А главный мне свое:

  - Не кричите, а отвечайте на вопросы. Не в игрушки мы играем.

  И пошел меня донимать. Когда уехали, да кто ходит, да то да се...

  И тут в столовую целую охапку книг и бумаг Колюшкиных принесли и вывалили. Смотрели-смотрели и цоп - письмо. Почитал и мне:

  - Это что значит? Колюшка посмотрел и говорит, что это был жилец у нас, Кривой, который удавился. И объяснил про письмо директору. Забрал он письма,- разберем "Про вашего Кривого. Альбом был у Луши с карточками. Смотреть. Кто такой? А этот? Потом насторожился на одного и вдруг уж к Колюшке:

  - А это кто такой? А тот и не знает. А это повар один, приятель мой, и уж помер. Сказал я, кто такой, а тот не верит.

  - Это мы разберем... И забрал. И еще одного парнишку взял, теперь метрдотель в "Хуторке" и семейный человек. Даже удивительно, зачем они понадобились. Этого-то все они разглядывали и что-то мекали. Часа три так возились. Потом главный и вынимает из портфеля бумажку и показывает Колюшке. А верхушку рукой прикрыл:

  - А это не вы писали? Посмотрел Колюшка, сморщился и говорит:

  - Что-то не помню... Как будто моя рука... И читает ему главный:

  - "...перешлю готовое..." Это что "готовое"?

  - А-а... Это образцы изданий картинной галереи... Я,- говорит,- для жильца иногда забирал товар и посылал ему по адресу, когда он в города ездил.

  А тот так усмехнулся и говорит:

  - Я вас арестую.

  - Как угодно,- говорит. Тут уж я вступился:

  - За что же вы его? Это ваш произвол! И Луша на него:

  - Не имеете права! Я к губернатору пойду! У нас лакей, у губернатора служит, двоюродный брат... А тог сейчас:

  - Объясните свои слова. Какой лакей, у какого губернатора?

  А та врет и врет.

  - Не хочу объяснять! - и все.

  Тогда он ей свое:

  - Ну, так я вас арестую для объяснения... Так она и села. И тут я вступился. Говорю, что она с испугу, а у нас никакого брата нет у губернатора. Наташка чуть не в истерику, а Колюшка так глазами и сверкает.

  - Не запугивайте мать! - кричит. Тот ему пригрозил. Черепахин тоже про произвол - отстранили.

  Осмотреть чердак, чуланы! Побежали там какие... Сундуки осмотреть!

  И пошло навыворот. Все перетряхнули: косыночки, шали там, приданое какое для Наташки. За иконами в божнице глядели. Луша тут заступаться, но ей очень вежливо сказали, что они аккуратно и сами православные. И велели Колюшке одеваться. Луша в голос, но тут сам пристав - он благородно себя держал, сидел у столика и пальцами барабанил - успокоил ее:

  - Если ничего нет, подержат и выпустят. Не беспокойтесь...

  А Колюшка все молчал, сжался. А внутри у него, я-то его хорошо знаю, кипит, конечно. И на его поведение даже главный ему сказал:

  - Вы все объясните, и мы вас не задержим.

  - Нечего,- говорит,- мне объяснять, потому что я ничего не знаю. Берите.

  А тут еще скрипач вернулся поздно с танцевального вечера. Сейчас его захватили, карманы вывернули, там грушка и конфетки с бала. А Колюшка уж оделся. Простились мы с ним. Лушу уж силой оторвали. Очень тяжело было. И повели его с городовыми. И я за ними выбежал. И на дворе полиция. Окружили и повели. Посажались на извозчиков... И крикнул я ему тогда:

  - Колюшка, прощай! Не слыхал он. Повезли... Побежал я, упал на углу, поскользнулся. Ночь. И ни души, одни фонари. Стал я так на уголку, а мне дворник сказал:

  - Ступай, ступай... Замерзнешь... И не помню, как я в квартиру влез. Луша как каменная сидит среди хаоса, а Черепахин ей голову из ковша примачивает. И калит всех на все корки. ,,

  - А-а!..- кричит.- Сами кобели, да еще собак завели!

  Очень сильно бушевал. И всех нас очень скрипач утешил. Совсем он слабенький был и сильно кашлял.

  - Исус Христос тоже в темнице сидел...

  А Черепахин все геройствовал:

  - Я только не могу вас оставить в горе, а то бы я их разворотил!

  И потом, когда уж мы всº в сундуки запихнули и маломальски в порядок привели, легли спать; но разве уснешь тут, когда на груди камень. А Луша все плакала. И Наташа плакала за ширмочками. И Казанская при лампадке смотрела на нас, на наше житье беспомощное...

  Ах, как горько было!.. И вот какие оказались жильцы... Потом-то я все узнал. А тогда я все проклял, все, и доброе отношение к людям. А что люди? Скольким я послужил, и как послужил! А кто мне послужил? Много я их видел, и много прошло их мимо меня через рестораны... И без последствий. И всюду без всяких последствий для меня. От господ я ничего хорошего не видал. У них, конечно, свои дела, но хоть бы ласковое слово когда... И сколько было страхов и горя... Слез сколько было пролито по уголкам, как у нас с Лушей... И изо дня в день у нас в ресторане и светло, и тепло было, и всегда неизменно оркестр румынский играл, и господа кушали под музыку и были веселые и довольные... И я служил в тоске и под музыку. До меня ли им, что у меня на сердце и внутри? Ибо все было у них и не о чем им было печалиться. Потому что такое устройство жизни...

  XVI Много прошел я горем своим, и перегорело сердце. Но кому какое внимание? Никому. Больно тому, который плачет и который может проникать и понимать. А таких людей я почти что не видал. Вокруг не видал, с которыми имел дело. Потому что теперь нет святых, которые были раньше, как написано в священных книгах. Теперь пошел народ другого фасона и больше склонен, как бы иметь в кармане лишние пять рублей. И уж потом я узнал, что есть еще люди, которых не видно вокруг и которые проникают всº... Через собственную скорбь познал и не могу поносить, как другие. Совесть мне этого не дозволяет. И нет у них ничего, и голы они, как я, если еще не хуже... Господь все видит и всему положит суд свой.

  Не спал я тогда всю ночь и все думал, к кому прибегнуть. И перебрал в уме всех гостей могущественных, которые бывали в нашем ресторане. И потом побывал я у них. И одни совсем меня не допустили, а другие сказали, что это к ним не относится и они ничего не могут. У самого председателя суда был, и он только развел руками и тоже сказал, что это не его дело. А его очень уважали всегда, и всегда все здоровались с ним у нас. И никто никакого внимания. Только поежатся и поскорей бы отговориться.

  И повидал же я за это время! И почему такой народ пошел жестокий? И в участке был, и в отделениях разных был... И никто ничего не знает. Взяли, и никто не знает! И в тюрьме тоже - не знаем, получите уведомление. К батюшке, отцу духовному, ходил, а он покачал головой и говорит - зачем так воспитали? Как воспитали? Его училище воспитало, и не воспитало, а выгнало! А у меня-то разве он плохое что видел? И разве он был такой уж плохой?..

  Дней пять не был в ресторане, так я расстроился. Являюсь - почему пропадал? Не стал я рассказывать, потому что было мне стыдно. Заболел - и все. И тогда Икоркин меня предупредил еще:

  - Имейте,- говорит,- в виду, что у нас в уставе пункт есть для болезни. Могут выдавать из сбережений, но только у нашего общества сейчас пока капиталов нет... Так мне было тяжело, а он с таким вниманием ко мне, что я все ему объяснил для облегчения. А он вдруг и говорит:

  - Вы должны гордиться! Что вы?! И руку мне пожал, очень чувствительный человек. Чем же мне гордиться?

  А он и показал пальцем на зал.

  - Вон они сидят, провизию истребляют... Они нам с вами помогут чем? Я теперь все очень хорошо понимаю, что нужно. И вы не беспокойтесь. Я даже очень за вас рад!..

  Такой горячий человек. И как начнет в тон говорить, всем на "вы". А раньше, бывало, даже ругался со мной изза столиков.

  - А не похлопотать ли мне,- спрашиваю,- у Штросса? Очень у