Северин Н. - Звезда цесаревны

не будет терпеть в своем соседстве... Уж одна их религия чего стоит!

   Туалет был окончен, и она вошла в комнату, служившую мастерской придворному ювелиру, привередливому Позье.

   - Ну, месье Позье, я вам, кажется, нашла то, что вам нужно, - объявила она, подавая ему футляр с звездой цесаревны.

   - Вы, кажется, ездили к графине Апраксиной? Так это напрасно, мне все ее драгоценности известны. У нее много хороших вещей, но того, что нам надо, у нее нет, - сказал он, не торопясь открывать футляр и небрежно вертя его в пальцах. - Были также у меня в руках вещи графини Румянцевой, прекрасные, слова нет, особенно сапфир, подаренный ей царем Петром Первым, но нам сапфиров не надо...

   - А вы взгляните на то, что я вам принесла, - прервала его Стишинская, оглядываясь на дверь, за которой ей почудилось шуршание шелковой юбки.

   Презрительно оттопыривая нижнюю губу, француз открыл футляр, и глаза его расширились от изумления, и лицо сделалось серьезно.

   С минуту времени смотрел он со сосредоточенным вниманием на звезду цесаревны и наконец, подняв недоумевающий взгляд на торжествующую Стишинскую, отрывисто спросил, откуда у нее эта вещь и известно ли ей, кому она принадлежит.

   - Разумеется, известно...

   - Это - та самая звезда, в которой цесаревна Елисавета Петровна присутствовала при коронации нашей императрицы! - подхватила герцогиня.

   Она подкралась так тихо, что присутствие ее заметили тогда только, когда она заговорила.

   - Откуда у вас это, Стишинская? - повторила она вопрос Позье.

   - Если позволите, я отвечу на ваш вопрос после того, как месье Позье мне скажет, годятся ли эти брильянты для того убора, который он делает ее величеству, - возразила Стишинская, обращаясь к ювелиру и наслаждаясь волнением, с которым он продолжал рассматривать звезду.

   - Что тут спрашивать! Разумеется, это годится. Таких брильянтов нет и у французской королевы... я хочу сказать, такого оттенка, - поспешил он прибавить.

   - Вот все, что нам нужно знать! - вскричала со сверкающими от восхищения глазами Стишинская. - Завтра вы ею займетесь, а сегодня мы вас дольше задерживать не станем, уж поздно, и семья ваша, верно, беспокоится, что вас до сих пор нет дома...

   Любопытному французу очень было досадно уходить, не узнавши, каким образом попала звезда цесаревны к резидентке герцогини Курляндской, но делать было нечего, приходилось откланяться и удалиться.

   - Герцог у себя? - спросила Стишинская у своей госпожи, оставшись с нею наедине.

   - Он у императрицы.

   - Нельзя ли его вызвать? Мне крайне нужно переговорить с его светлостью по не терпящему отлагательств делу.

   - А мне вы этого сказать не можете? У вас от меня тайны?

   - У меня не может быть тайн от моей благодетельницы, ваша светлость, - с возрастающим возбуждением возразила Стишинская, - я вам все скажу и буду умолять вашу светлость...

   Она опустилась на колени и, быстрым движением схватив край пышной робы супруги фаворита, прикоснулась к ней губами.

   - У меня есть дочь, ваша светлость, единственное дитя! - продолжала она со слезами в голосе.

   - Знаю, та, что при цесаревне старшей камер-фрау, вы мне это не раз говорили.

   - Ваша светлость! Она арестована по шубинскому делу... но она невиновна! Невиновна, как новорожденный ребенок! Вечным моим блаженством готова я за это поручиться!

   - Ну, герцогу это должно быть лучше известно, чем вам.

   - Спасите ее, ваша светлость! Эта звезда ей принадлежит. Цесаревне было угодно ей ее подарить... это все, что она могла для нее сделать...

   - С этого бы и начали. Значит, цесаревне угодно, чтоб императрица оказала милость ее камер-фрау? Так, что ли?

   - Так, так, ваша светлость! - вскричала Стишинская, в восторге от оборота, принимаемого объяснением. Ни за что не додумалась бы она одна до такой развязки! А еще Бенигна считается дурой. Дуры такими догадливыми не бывают...

   - Встаньте, я пойду переговорить с герцогом и с самой императрицей, если представится к тому надобность... Не беспокойтесь, дела вашего я не испорчу и выпрошу прощение вашей дочери, - объявила герцогиня с самодовольной усмешкой.

   - Как мне благодарить вашу светлость! - с чувством вымолвила Стишинская, поднимаясь с коленей и целуя руку своей госпожи.

   - Благодарить еще рано. Дайте мне этот футляр, мне, может быть, удастся сегодня же показать императрице эти брильянты. У нее таких нет, и она очень интересуется затруднением Позье. Не дальше как вчера она в разговоре со мною и с Юлией Менгден перебирала все драгоценности своих придворных дам, спрашивала, к кому вы ездили за розовыми брильянтами, и в конце концов решила, что ни у одной из петербургских дам нет того, что нужно...

  

   На другой день в назначенный час Ветлов явился во дворец.

   Его уже ждали и тотчас же провели в комнату пани Стишинской, которая не замедлила к нему прибежать.

   С сияющим лицом объявила она своему зятю, что курьер с приказанием освободить Лизавету из тюрьмы уже поскакал в Москву.

   - Пришли бы вы ко мне за помощью раньше, давно успокоились бы, но вы, без сомнения, прежде чем ко мне обратиться, обегали всех ваших русских вельмож... Постойте, постойте, - прервала она возражение, готовое сорваться с его губ, - мне только стоило сказать его светлости герцогу Курляндскому, что дочь моя невиновна во взводимом на нее обвинении, и тотчас же был дан приказ ее освободить...

   - Она жива? Ее не мучили? - вскричал Ветлов. Пани Стишинская немедленно выпрямилась.

   - Вы забываете, с кем вы разговариваете, сударь! Я оставлена герцогом во дворце, так уважаема им и его супругой, что странно было бы, если б кто-нибудь осмелился пальцем дотронуться до моей дочери, до моей крови! Поезжайте скорее в Москву, и вы найдете вашу супругу... вероятно, в том монастыре, где живет теперь та старушка, которой я должна была ее доверить из-за моих бесчисленных дел. К цесаревне Лизавета вернуться теперь уже не может, но если постигшее ее несчастье образумило ее и она согласится жить в Петербурге, поближе ко мне, то я могу для нее найти почетное место, например компаньонкой у баронессы Юлии Менгден... Но она должна быть здесь еще осторожнее, чем там, чтоб не повредить мне...

   - Сударыня! - вскричал Ветлов, не будучи больше в силах сдерживать радостное волнение. - Низко кланяюсь вам за ваше благодеяние и прошу о нас больше не беспокоиться... никаких хлопот вам от нас не будет, и вы даже о нас никогда не услышите... Нам в столицах и при дворах делать больше нечего, мы навсегда поселимся в лесу... там мы еще можем что-нибудь сделать, там....

   Он хотел еще что-то такое прибавить, но, опомнившись, смолк и, еще раз поклонившись, вышел из комнаты, оставляя тещу с разинутым от недоумения ртом.

   Ушел, ее не дослушав... И больше сюда не вернется... Значит, она и дочери своей никогда больше не увидит? Что ж, это, пожалуй, даже и лучше. В большое поставила бы ее Лизавета затруднение, приняв ее предложение... ну, какая она резидентка при важной придворной даме!

   Бог с нею совсем!.. А звезда цесаревны? Он даже не спросил про нее, точно дело идет о грошовой игрушке, а не о вещи, стоящей несколько тысяч! Забыл, верно, про нее, с таких чудаков все станется.

   Пани Стишинская была права. Ветлов совсем забыл про подарок цесаревны и вспомнил про него недели три спустя в новом своем доме, на хуторе, когда они с женой успели очнуться от страшных душевных потрясений и поняли, что посланное им счастье случилось с ними в действительности, а не во сне и что теперь они каждый день будут просыпаться в объятиях друг друга, что немцы про них забыли и бояться им, кроме Бога, некого.