Семенов Сергей Терентьевич - Односельцы

ало ясно видно, что прежнего житья не воротить, - Бражников запряг лошадей в тарантас, усадил жену, десятилетнего сынишку и, сказавши работнику, что он едет в гости к попу, - уехал из села навсегда, оставив кредиторам все свое заведение и имущество. После этого в Охапкино лет пять ездил становой с исполнительными листами, но у Бражникова никакого имущества не находилось; становому такая езда надоела, и он оставил Бражникова. А Бражников вырастил сына, женил его на одной сироте, у которой было трехсотрублевое приданое, на это приданое он открыл чайную и стал тайком приторговывать водкой.

   У двора Бражникова росло несколько кудрявых берез. Под ними стояли столы, и летом под березами были лучшие места.

   Когда компания подошла к чайной, под березами был занят только один стол. За ним сидело три мужика. Старый согнутый старик Быков, хозяин большого дома, с деньгами, на которые он скупал зерно во время беспутья, скот, лес; он сам уже не работал, так как у него была грыжа, но крепко держал большину в руках. Другой был старовер Васин, с курчавой бородой с проседью и востренькими маленькими глазами; третий был высокий, белокурый, с широкой бородой и вдавленной переносицей, тягольщик Осип. Осип первый заметил подошедших и воскликнул:

   - Господину питерскому наше почтение! С приездом!

   На безобразном лице мужика мелькнула широкая улыбка, выражавшая как будто бы добродушие и вместе с тем лукавство.

   Мельников стал здороваться с односельцами. Быков и Васин отнеслись к нему не так фамильярно. Быков степенно ответил на его рукопожатие, Васин же встал и по клонился при этом.

   - Погостить приехал? - спросил Быков.

   - Да, своих повидать.

   - Надолго?

   - До успенья проживу, а может быть, подольше.

   - Тоже как дело пойдет, а то не скоро отпустят, - двусмысленно улыбаясь, сказал Осип.

   Быков сурово взглянул на Осипа и сказал:

   - Погоди ты, не суйся не в свое дело, - и обратился снова к Мельникову: - Редко бываете в деревне-то, надо бы подольше...

   - Я и то хочу все лето пробыть.

   К столу подошел Машистый, ходивший заказывать чай, и, усевшись рядом с Мельниковым, скинул картуз и стал вытирать пот со лба.

   - А что я хочу вас спросить, - заговорил вдруг Васин, пытливо глядя на Мельникова своими вострыми глазами, - вы там видали народу с разных местов; в тех-то местах так же, как у нас, живут али по-другому?

   - Живут везде по-своему, только нужду терпят одинаково.

   - Стало быть, не лучше нашего?

   - Не лучше.

   Васин качнул головой и щелкнул языком.

   - Вот оно дело-то какое!.. Стало быть, такое крестьянское положение... На роду нашему брату написано век кукушкой куковать...

   - ...да кулаком сопли утирать, - ввернул Осип и громко загоготал.

   - Да погоди ты! - уж прикрикнул на него Быков. - И что мелет! Тут об деле, а он об хмеле, чудак!

   - Я к слову, што ж... а не надо, так и не надо, не велика беда, - сказал Осип и замолчал.

   В палисаднике появился Бражников. Ему было лет пятьдесят. Он был высокий, прямой, с густой белокурой бородой, подернутой проседью, и высоким лбом; но нос у него был крупный и тупой, и от этого портилось все благообразие его лица. Он чуть не бросил на стол поднос с посудой и, схвативши руку Мельникова, встряхнул ее.

   - Константин Ивановичу, с приездом! Чем прикажете, окромя чаю, потчевать? Может быть, пивца али кваску? Есть хороший, в погребе лежит, холодный

   - Да вы не стесняйтесь, я с вас ничего не возьму, только скажите.

   - Да мне ничего не хочется, благодарю.

   - Ну, так я сейчас сухариков к чаю принесу.

   Бражников ушел, а в палисадник вошли два новых гостя. Один широкоплечий, плечистый, с чалой бородой и багровым самоуверенным лицом. Это был Восьмаков. Другой, много моложе, с мягкой шелковистой бородой и чистыми глазами, Костин. На первый раз он казался таким тихоней, но был совсем не тихий, а в пьяном виде даже жестокий человек. Когда он напивался, то становился грозой семьи и соседей. Буйствуя, он бил всех, кто попадется; он не щадил ни свою мать, ни жену, ни детей. Особенно он измывался над женой: он ее клал на лавку или на стол и колотил от головы до пяток и выпускал только тогда, когда ему надоедало. К нему в это время нельзя было никому подойти, потому что он набрасывался на того и тоже избивал до беспамятства. Жену часто отливали водой; она была уже не в своем рассудке и в тридцать лет казалась старухой и жаловалась на боль в костях. Запуганные росли дети и боялись встречаться соседи.

   Восьмаков и Костин поклонились совсем одинаково, чисто формально, и уселись за столом под окном. Васин опять обратился к Мельникову и спросил:

   - А не приходилось вам слышать, как в других местах на хуторах живут?

   - Не одобряют, - вдруг вставил замечание Осип.

   - Кто не одобряет-то? - вдруг спросил Осипа Машистый.

   - Те, кто понимают.

   - Эти понимающие-то, може, вроде тебя: табак с перцем различить не могут. Как это не одобрять хорошего?

   - А по-твоему в хуторах хороштво? - бросил из-за своего стола Восьмаков, и в тоне его чувствовался задор.

   - Известно. Чего ж еще хотеть: вся земля в одном месте, под руками!

   - И ко рту поднесешь - не проглотишь, тоже как задастся.

   - На хуторах, говорят, лучше живут, - сказал в ответ Васину Мельников. - Земля близко, обработать ее много легче.

   И только он это сказал, как неуловимый огонь промелькнул в глазах Восьмакова. На лице его выступила краска, в голосе задрожали едкие, злые ноты.

   - И близко, да склизко, а далеко, да дорого... Что в ней, в близости-то, если достанется, что никуда не годится.

   - Вблизи всякую землю сделаешь, что будет годиться.

   - Скоро ее сделаешь-то, когда в ней ничего нет?

   - Вложишь.

   - Когда в нее вложишь-то?

   - Люди совсем пустые земли на путь наводят.

   - Где такие люди-то?

   - Везде, и у нас, и за границей... - поддержал Машистого Константин Иванович.

   Все лицо Восьмакова стало вдруг чугунное, в глазах появилась дикая враждебность, даже изменился, как будто бы пересел голос.

   - Какие в загранице люди? Там не люди, а нехристи. Они леригию отвергают... Нешто можно нам глядеть на заграницу?

   В тоне Восьмакова чувствовалась вражда; она дрожала в каждом слове его. Это задело Мельникова, и вдруг его стало разбирать раздражение.

   - Отчего же не поглядеть, где есть хорошие примеры? На худые дела нечего обращать внимания, а хорошему учиться везде можно.

   - Учиться! Вот от ученья-то и идет беда; забьют люди в голову, от дела-то отвыкнут и ищут, что полегче; работать чтобы меньше, а получать больше. Нет, ты соблюдай себя без хитростев.

   - Хорошему урожаю никто не рад не бывает.

   - Урожай от бога, а вы хотите, чтобы все от самих себя. Нет, на это у вас еще кишка жидка...

   Мельникову непонятно было такое отношение Восьмакова к самому себе, и вообще непонятна душа таких людей, как Восьмаков и его дядя. И он опять почувствовал свое бессилие найти хотя какой-нибудь подход к их сердцу, и ему стало нехорошо.

   А с Восьмаковым схватился Машистый, и у них завязался спор. К спору прислушивался Протасов; он молча пил чай, но по тому, что горели его щеки и часто вспыхивали глаза, видно было, что он относился к спору не безучастно. Снова появился Бражников с тарелкой сахарных сухарей и, подсаживаясь к Мельникову, заявил:

   - А я тут горлофон купил.

   - На что же?

   - Играть. Собирется народ в праздник, и заведу, очень здорово выходит. Штука головоломная! Бывало, какую машину нужно ставить, а этот всего ничего. Не угодно ли, угощу?

   - Я слыхал их в Петербурге.

   - У нас послушайте.

   - Другой раз когда, сейчас вот разговор идет любопытный.

   - Насчет земли-то? Пустое дело. По-моему, земля как она ни есть - одно наказанье. От земли сыт не будешь, даже тела не нарастишь, а только нешто горб. Да вы и сами, чай, понимаете. Вы вот как живете-то? А на земле добьетесь вы этого?

   Подошел еще гость - Андрей Егоров. Мельников почувствовал, как его разбирает волнение. Он взглянул, куда же подсядет дядя, но дядя, не замечая никого, прямо прошел к Столу Восьмакова и Костина.

   - Эй, хозяин, еще пару! - крикнул Бражникову Восьмаков.

   И он пренебрежительно отвернулся от Машистого и заговорил с Андреем Егоровым.

   Машистый поглядел на Мельникова долгим взглядом и так же, как Протасов, стал пить чай...

   Из чайной Мельников опять прошел прямо в сад и стал оправлять смородину, которая была мало обсыпана землей. Он работал руками, а в голове его начиналась другая работа, вызванная впечатлениями сегодняшних встреч. Бражников, Восьмаков, Быков с Васиным. Это были старые односельцы, заметные мужики, влиявшие на весь ход деревенского хозяйства. Были они простые мужики, но в сердце Мельникова не появилось тепла от встречи с ними. Они были не то, что Машистый и Протасов, родственные ему, при встрече с которыми на сердце делалось теплей и поднимались радостные воспоминания о прошедших временах. И сейчас же в воспоминании Мельникова выплыл давнишний, забытый всеми случай.

   Весеннее утро, ясное, теплое, солнечное. Ярко блестит на солнце свежая, молодая зелень. Воздух полон густым туманящим запахом цветущих деревьев. Уже кончен сев, и забрызганы огороды коноплями. Бабушка подняла его гонять кур с этих конопель; он вышел на огород и с покойным Арсюшкой, старшим братом Протасова, которого задушила после гнилая жаба, начал мастерить шалашку из соломы, куда бы им можно было прятаться от солнца. Вдруг раздается звон доски, сзывающий на сходку. А сходка всегда была интересна для ребят; на ней и брань, и попреки друг дружке, и самые веселые разговоры, и смех артелью. Ребята забывают, зачем их послали на огороды старшие, и бегут на сходку. А на сходке уже собрались все мужики, а посреди других молодой мужик Федот. Он жалуется, что отец выгоняет его без всего, а у него жена и двое ребят, без земли и крова; ему придется идти по миру. Федот, с реденькой бородкой, с втянутыми щеками, был похож на ощипанного куренка, а его отец, приземистый, пузатый, с густыми усами и бородой, как затесанный клин, стоял в стороне и сиповатым басом кричал на весь мир:

   - Ребят наковырял, а на добывку расторопности нет; твои дети, а я их корми да одевай. Што я, двужильный, што ли?

   А Федот жаловался, что отец сам же сманил его с хорошего места в городе. Он бы весь дом поставил на ноги, а отец потребовал его летось на покос, и парень потерял место. Когда Федот кончил, все стали на его сторону и все стали осуждать старика. Они потребовали, чтобы старик дал сыну выдел, и тут же прибавили к отцовской душе надел одну душу мирскую и отвели место для постройки. И со сходки расходились все, возбужденно разговаривая, и ребятишки побежали веселые; они тоже понимали, что мир поддержал обиженного человека, и это дело было хорошее.

   "Сделает ли деревня теперь это? - подумал Константин Иванович, - когда в ней командуют Восьмаков, Пряников и его дядя?" И он не знал, что ответить. Если выйти на мир с его делом и попросить его поддержки, что ответит мир? Опять Мельников ничего не знал, и опять в представлении Мельникова все смешалось, и на сердце его стало тяжело.

   В сад пришла Софья и, любовно глядя на мужа, спросила:

   - Ну, наработался? А мы там обедать собрали.

   - А я в чайной был.

   - С кем же?

   Мельников сказал, и сказал, что там был дядя и в компании с Восьмаковым и. Костиным.

   - Он всю весну с ними якшается. Костину картошки дал на семена да конопель.

   - Чего это он с ними задружил?

   - Что-нибудь неспроста. Костин-то никогда ему по характеру не был, а теперь то и дело вместе в чайной.

   - Может быть, думает попользоваться им?

   - Что ж, Костин на что угодно пойдет, ему только поднеси, разве он пощадит кого.

   - Посмотрим, что дальше будет.

   В избе стояло жарко, пахло каким-то варевом. На столе была накрыта скатерть, лежали ложки и хлеб. Работница в чулане у печки чистила селедки, а Колька с Манькой сидели у среднего окна и ели хлеб. Константин Иванович подсел к ним, и ребятишки оба забрались к нему на колени и стали ласкаться.

   - Что, все балуетесь? - улыбаясь, спросил Мельников, чувствуя, что тяжесть у него в груди пропала и ему становится легко и весело.

   - А мы на леке были, - пролепетала Манька.

   - Что вы там делали?

   - Купались.

   - А не боитесь утопиться?

   - Я плавать умею, - поспешил заявить Колька.

   - Хорош пловец! - насмешливо проговорила Софья. - Держится за кладки, а сам ногами брызгает и думает, он плавает.

   Вошел старик; он разбирал хлевы на дворе. Расправив засученные рукава, он подошел к рукомойнику. Константин Иванович и ему сказал, в какой компании он видел дядю.

   - Это всегда так: коли воровать человек собирается, то хорошего человека к себе не позовет, а подберет такого, который ему под стать бы был.

   И, вытерев руки об утирку, он рассучил рукава, одернул рубашку и, подойдя к столу, прежде чем сесть за него, решительно проговорил:

   - По-моему, раздумывать долго нечего, а надо с ними свое зачинать; поезжай завтра к земскому, у тебя язык помягче, расскажи ему все, пусть заступу дает.

   - А где у нас земский живет?

   - В Белоконье, барин тамошний, - говорят, ничего.

   - Съезжу завтра, узнаю, что и как, - проговорил Константин Иванович и полез за стол.

   Вечером, когда пригнали скотину и над деревней опустились сумерки, в окно к Мельникову постучались. Константин Иванович высунул голову и увидал стоящего под окном Быкова.

   - Выдь на улицу, посидим маленько, да я с тобой поговорю кое-что.

   Мельников вышел. Они сели на завалинку. Быков садился, осторожно приловчаясь, как бы ему поудобней сесть, чтобы не повредить свой "календарь", как он называл грыжу. Когда они уселись, Быков заговорил:

   - Вот что, Константин Иванович: послушал я давеча ваш разговор; у тебя голова посветлее нашего. Правду говорят, вырезанная земля лучше?

   - По-моему, лучше, - ответил Мельников.

   - Давай и мы с тобой хлопотать.

   - Что ж вдвоем? - удивился Мельников такому быстрому решению мужика.

   - Зачем вдвоем, только начни, еще кто-нибудь пристанет. Не худое это дело, я думал, думал. Что это раньше такого закона не было? Я бы давно из деревни ушел. А я умру - у сына духу не хватит, не та голова у него.

   Быков вздохнул. Видимо, воспоминание о сыне растревожило его сердце, хотя сын его был старательный работник в поле, умел кое-что поделать топором; у него было два взрослых сына, которые жили дома, и Быков собирался их женить за один стол. Загуливал он редко, но у него не было отцовской сметки и настойчивости, за что его старик и не любил.

   Мельников сказал, что если выделяться, то нужно собрать всю землю вместе, а у них о купленной земле заводится спор, что, наверное, помешает выделу.

   - Спор - дело кляузное. Его приостановить можно; съездишь к начальству, и дело к развязке.

   - Хорошо бы так.

   - Да, верно, так. Неужели правда такое дело сделать можно, чтобы на виду у всех чужое добро отбить?.. А тогда и всю землю сбивай; округлишь-то ее всю - вот как важно будет! Правда, Иван Егоров? - обратился Быков к выглянувшему в окно старику Мельникову.

   - Мне все равно, - равнодушно сказал старик, - не мне теперь хозяйствовать. Как хотят молодые: хотят - в миру живут, хотят - выделяются.

   С выгона, где паслись в ночном лошади, возвращались мужики, ходившие пускать лошадей. Между ними были Протасов и Машистый. Увидавши сидевших на завалинке Быкова с Мельниковым, они подошли к ним. Протасов сел на завалинку и стал крутить цигарку, а Машистый остался на ногах.

   - Вот на выдел Константина Иваныча зову, - сказал Быков.

   - Хорошее дело, - одобрил Машистый, - и меня в компанию примите.

   - А ты пойдешь?

   - Чего ж не пойтить, по крайности на работу по своей воле ходить будешь.

   - Работать-то будешь по своей воле, да один, а одному и у каши не споро, - вдруг возразил Машистому Протасов.

   - Не один, - сказал Быков. - Я вот зову Константин Иваныча, а там еще кто-нибудь выищется.

   - То набирать нужно, а то уж мы собраны.

   - Собраны, да земля неудобна, в разбросе да межниках.

   - Есть и без межников.

   - Так та в кочках да кустах, год от году становится хуже.

   - Насчет мостов и дорог хорошо.

   - Мосты и дороги и впредь будем держать, как держали, - сказал Машистый. - Одно затрудненье с пастбищем.

   - И с пастбищем справимся, - выговорил Быков, - можно вместе не пасть, а вывел за двор да привязал. Я вон весной продал корову. И была-то она ободранная, а попала к лесному сторожу, он ее на веревке стал держать, - гляди-ко, сколько молока стала давать!

   - У вас земли много, вам можно. А вот как у меня всего две души, - опять сказал Протасов.

   - Если с малой землей отходить нехорошо, то в миру с ней еще хуже. В миру она наполовину в бороздах да в кочках.

   - Что говорить! - уверенно сказал Быков. - Шесть десятин в разбросе и не видать, а в одном-то месте будет - вон какая лопатина!..

   - Шесть десятин - шесть полей. Тут тебе и рожь, и овес, и лен, и клевер - всего вдоволь, и работать легко и сработаешь много.

   Сумерки сгущались. Тишина охватывала всю деревню, и под влиянием этой тишины голоса становились тише, задор пропадал. Вдруг Протасов оборвал Машистого и, обратившись к Мельникову, спросил:

   - Константин Иваныч, а что, левые в Государственной думе хорошие люди?

   - Больше хорошие, - не запинаясь, ответил Мельников.

   - Об нашем брате они понимают кое-что?

   - Другой раз больше, чем сам наш брат.

   - Отчего ж, когда вводился новый закон, они против него шли?

   - Позволь, я тебе на это скажу, - вызвался вдруг Машистый.

   - Ну, скажи, - не совсем охотно согласился Протасов.

   - Оттого они против закона шли, что больно хорошо о нашем брате понимали. Они думали, что мы - большая сила, а у нас была сила, когда нас мать на руках носила, а теперь эта сила-то незнамо куда ушла. Они думают, что мы в обществе-то живем все для одного, а один для всех, - а не видят, что мы в своей семье друг другу волки, а не что в деревне. Нешто у нас есть понятие о своем брате? Есть у нас друг к другу сочувствие? Ничего у нас этого нет, все друг другу враги. Если мы живем скопом, так это нас в крепостное право господа сбили, а сбили они нас потому, что в кучке легче на барщину собирать!..

   - А когда барщина кончилась чего же мы не расходились?

   - Становые не пускали, так же горячо и убедительно выкрикнул Машистый. - Им нужно с нас было выкупные подушные собирать, а с деревни-то легче. По хуторам-то езди, а тут приехал к старосте, сбил сходку, - давай, такие-проэтакие, а то всех под арест...

   Быков засмеялся.

   - Что ж, не правда? - спросил Машистый. - Неужели нам самим лучше было в тесноте? Пожар у соседа - гори и ты. В деревне не работают - гуляй и ты. Мир запьянствовал - пьянствуй и ты, а то все равно долю пропьют. А как на хорошее стань подбивать - тебя по рукам, по ногам свяжут.

   Протасов молчал, сидя согнувшись. Мельников взглянул на него, но Протасов не пошевелился. Он сидел так с минуту, потом вздохнул, медленно встал, потоптался и как бы про себя проговорил:

   - Да, это вещь мозговитая!.. Надо все хорошенько обмозговать, а то как бы впросак не попасть.

   - Не думамши, брат, ничего хорошего не сделаешь, а все семь раз примерь, а один отрежь, - деловито сказал Быков.

   - Кому другому можно и не думамши, а маломочный почешет в голове.

   - Чего ему чесать-то?

   - Как бы не прогадать. Маломочный да непонятливый в миру, на другого глядя, что-нибудь в голову возьмет, а как выделится-то?..

   - А как выделится-то, скорее увидит, что другие по-человечески живут, да и сам на их дорожку потянется.

   - Известно! - поддержал Машистого Быков. - Идешь артелью по грязи, все как попало шлендают, а найди один посуше тропу - так за ним и потянутся один за одним.

   - Ты сам давеча говорил, - обратился к Протасову Машистый, - что нет у нас хороших примеров и не от кого нам поучиться, а тогда скорей эти примеры-то появятся.

   - Может быть, ваша и правда, - задумчиво проговорил Протасов.

   - Да уж верно, что наша правда, ты этому поверь, - твердо проговорил Машистый и, обратившись к Мельникову, спросил, как он думает с своим делом быть.

   - Надо начинать разузнавать. Вот завтра поеду.

   - Поедешь об этом и насчет выдела узнай. Как и что делать, с чего способнее начинать, - попросил Быков.

   - Хорошо, узнаю, - обещал Мельников.

   На другой день Мельников выехал из дому еще по холодку. До Белоконья, где жил земский начальник, было верст двадцать, и вряд ли можно было доехать до полден. Становилось уже довольно жарко, на лошадь налетели слепни, на боках появилась пена, когда показалось Белоконье.

   Белоконье было большое село с хорошими постройками, с обширными усадьбами у крестьян, на которых отцветали яблони и жужжали пчелы. Крестьяне давно уже взяли в аренду всю помещичью землю, дружно ее обрабатывали и хорошо жили; но насколько жизнь крестьян была исправна и хозяйственна, настолько была опущена помещичья усадьба. Посреди старого парка, обнесенного еще в крепостные времена теперь разваливающейся стеной, белел старый дом. Известка на нем облупилась, крыша проржавела, большая часть окон была загорожена ставнями, а верхнее полукруглое слуховое - забито досками. Кругом дома росли крапива, репейник и густая лебеда. И только щебневые дорожки еле светились посреди зелени. Напротив большого дома приютился небольшой флигелек, тоже, как и дом, облезший, с вывеской "Канцелярия"; у флигелька была коновязь, но у коновязи лошадей не было. У Мельникова зародилось беспокойство, а ну-ка земского начальника нет? И он торопливо вылез из тележки, привязал лошадь и пошел к дверям канцелярии.

   Дверь была отперта. В канцелярии на Мельникова пахнуло спертым запахом какой-то сухой острой пыли, особенно чувствительным после свежего воздуха. Комната была просторная, с барьером, перегораживавшим ее поперек, с царским портретом на стене и столом под запыленным и запачканным чернилами сукном. В передней части комнаты около окна сидел на табурете вихрастый парень с худощавым прыщеватым лицом и курил. Кислый дым дешевого табаку густо висел в углу. Перед ним стояли два мужика. Один маленький, весь облезший, с выцветшими выпуклыми глазами, другой высокий, рябой, с черными глазами и неправильной левой ноздрей. Они что-то рассказывали парню, а тот внимательно слушал. Увидавши вошедшего Мельникова, парень выбросил окурок за окно и лениво поднялся к нему навстречу.

   - Что скажете?

   - Земский начальник принимает сегодня?

   - По какому делу?

   Константин Иванович замялся. Ему не хотелось рассказывать парню, зачем он приехал, а тот не отвечал на его вопросы.

   - Мне нужно видеть земского начальника.

   - Подождите немного.

   - Может быть, к нему туда пойти?

   - Зачем же? Он сюда придет. - Парень пристально поглядел на Мельникова, потом прошел мимо замолчавших и посторонившихся мужиков к раскрытому окну во двор и с минуту вглядывался, как будто бы кого поджидая. Вдруг он закричал:

   - Груша, Груша! скажи барину, что в канцелярию пора, народ есть.

   - Садитесь, - указал парень Мельникову на свою табуретку, а сам прошел за барьер и стал разбирать какие-то бумаги.

   - Так как же думаешь, выпалит наше дело аль нет? - заговорил опять облезлый мужик.

   - Как барин взглянет.

   - Что ж барин, барину как разъяснят.

   - Ну, как сумеешь разъяснить.

   - Где уж нам, ты ему расскажи, тебя он легче поймет, будь такой добрый.

   - Да, уж похлопочи, Митрий Карпыч, - просительно заговорил высокий, - а то никакого ходу, твердит одно - она в ренде, а какая это ренда?..

   Писарь ухмыльнулся и сказал:

   - Ладно, помолчите, там посмотрим. Вот сейчас барин придет.

   Дверь быстро отворилась и в канцелярию вошел среднего роста господин в белой пикейной куртке с петлицами и белой фуражке с бархатным околышем. Несмотря на солидную форму, во всей фигуре вошедшего не только не было солидности, но сквозило совсем противоположное. На смуглом лице его, с широким бритым подбородком, выделялся с ввалившейся переносицей нос; в темноватых глазах чувствовалось полное отсутствие мысли. Казалось, что это какой-то глуповатый парень нарядился в непристающую к нему одежду и щеголял в ней. Но вошедший повел себя не как ряженый. Он свысока поглядел на бывших в камере и, не ответив кланявшимся ему мужикам, прошел за барьер.

   - Ну, как дела? - спросил земский, кидая фуражку и стол и опускаясь на кресло.

   - Вот вас ждут, - сказал писарь совсем уже другим тоном, кивая на Мельникова.

   Мельников подступил к барьеру и вдруг почувствовал волнение. Запинаясь, он начал рассказывать, зачем он приехал. И по мере того, как он говорил, на тупом, некрасивом лице земского разливалась какая-то беспомощность; глазки его загорались беспокойным огнем. Он то впивался ими в Мельникова, то беспокойно кидал взгляды на вихрастого писаря, который спокойно и внимательно, не моргнув бровью, слушал, что говорит Мельников.

   - Ну, да так что же вы хотите? - спросил земский и зачем-то взял цветную обложку с делом и переложил ее на другое место.

   - Я хочу узнать, как можно воспрепятствовать дяде взять нашу землю?

   - Судиться с ним хотите?

   - Как вы найдете лучше, по закону...

   Земский совсем испуганно взглянул на Мельникова и вдруг полез в боковой карман за папиросами. Писарь посмотрел в свою очередь на Константина Ивановича и спокойно проговорил:

   - Это к нам не относится. Земля куплена в частную собственность?

   - В частную, через нотариуса.

   - Так, о таком имуществе все споры ведутся через Окружной суд.

   Выражение лица земского сразу изменилось. Беспокойный огонек в глазах быстро исчез, и все лицо его приняло выражение самоуверенности.

   - Да, нам подсудны дела, только касающиеся крестьянского надельного имущества и земель, купленных через Крестьянский банк.

   - Наша земля куплена при помощи банка, - заявил Константин Иванович.

   Беспокойный огонек снова появился в глазах земского; он оглянулся опять на писаря, но тот по-прежнему спокойно спросил:

   - А вы долг-то банку выплатили?

   - Выплатили.

   - Так она теперь частная собственность.

   - Да, да, - начал уверять Мельникова земский, - теперь всякие споры о такой земле подлежат окружному суду.

   - Так, стало быть, нужно ехать в губернию?

   - Поезжайте в город к члену окружного суда и спросите у него.

   - Я живу в Петербурге, судебных дел до сих пор не вел...

   - Так вот вам письмоводитель расскажет. Дмитрий, объясни, - уже по-начальнически приказал земский и, отвернувшись от Мельникова, перевел глаза на бывших в камере мужиков.

   Мужики подступили к барьеру, и оба наперебой стали излагать свое дело.

   - Постойте! кто-нибудь один говорит, не могу я слушать сразу вас обоих! - крикнул земский начальник, и начальнический тон его стал значительно тверже.

   По словам писаря, член окружного суда находился сейчас в городе, и Мельников сегодня же мог получить от него все разъяснения. Он подвязал лошадь, подобрал положенный и еще не съеденный ею корм и поехал в город. До города было недалеко, но и эта короткая дорога казалась Мельникову чересчур длинной. Он сильно волновался. Дело, казавшееся таким простым, оказывалось довольно сложным. Хотелось скорее эту сложность выяснить.

   Он подгонял лошадь, и лошадь уже тяжело дышала, и на пахе у нее опять была пена...

   Через час Константин Иванович был в городе. Хотя ему хотелось есть и пить, но он прежде стал отыскивать, где уездный член. Жил член в глухом немощеном переулке; канцелярия его выходила на поросший травою двор, и на этой траве расположилось несколько имевших к члену дело мужиков и баб. Мельникову пришлось долго ждать, пока дойдет до него очередь. И когда очередь дошла, молодой сухощавый господин с пушистыми усами поглядел на него через очки и спросил, что ему нужно.

   Так же, как и у земского начальника, не совсем связно Мельников стал объяснять свое дело. Член молча и сдвинув брови выслушал его, потом кивнул головой в знак того, что он понял, и проговорил:

   - Ваш дядя укрепился в правах наследства и хочет отобрать вашу землю?.. Единственное средство помешать этому - подать на него иск на определенную сумму и просить наложить на это наследство запрещение. Это необходимо для того, чтобы помешать ему продать или заложить вашу землю.

   - Разве он может это сделать?

   - Очень легко. За ним наследство утверждено, он получил исполнительный лист, его введут во владение - и он сделает с нею что ему угодно. - Но ведь земля-то наша?

   - Земля была Егора Мельникова, а Андрей Егоров - его сын, законный и прямой наследник. Вы говорите, есть другой наследник, так докажите это суду, и суд признает за ним такое же право.

   - Но у дяди на это наследство никаких прав нет. Землю покупали мы с отцом, и уж после раздела.

   - Она записана за Егором.

   - Это сделал банк; банк требовал, чтобы хозяином записывался старший в доме, а старшим был дед.

   - Тогда этому старшему нужно было составить завещательное распоряжение, а раз он этого не сделал, то его имущество по закону переходит к его законным наследникам и равной части.

   - Стало быть, дяде часть земли должна перейти?

   - Непременно. Может быть, вам удастся убедить суд в том, что дядя не участвовал в покупке, и суд сумеет подействовать на дядю так, что он откажется от своих притязаний... Все может быть, - но по закону его право на половинную часть неоспоримо.

   Константин Иванович был так ошеломлен этим, что долгое время не знал, что ему сейчас делать и что говорить; член суда помог ему.

   - Вам нужно немедленно предъявить к дяде иск и просить о наложении запрещения. Сделать это можно так...

   И член суда стал разъяснять, что и как им нужно делать... Иск к дяде мог даже приостановить выдачу исполнительного листа, потом дело пойдет не скоро, а они пока будут пользоваться своим имуществом. Мельников поблагодарил судью и пошел из канцелярии.

   По городу шел Мельников как в тумане. Он не замечал, что вокруг него делалось, позабыл, что он еще ничего не ел, не пил сегодня, а шел, опустив голову, и смутные мысли тяжело шевелились в его голове. Его убивало не то, что, несмотря на предстоящие хлопоты и расходы, у них все-таки отнимут часть земли, а изумляло то, как могла быть такая законная возможность, при которой одному предоставляется взять принадлежащее другому? Его понятия о вещах были самые простые, хотя он и был потерт достаточно городскою жизнью. А такие простые понятия никак не допускали, что отсутствие такой-то отметки на бумаге о таком-то действии меняет все значение действия и лишает его силы. Раз есть веские, простые и ясные доказательства, что дело так, а не этак, то дело и должно быть так, - а выходит, что легко может быть и не так и это подтверждает затеянное дядей дело.

   Мельников задал себе вопрос: кто же внес неясность в их дело? Почему закон не допустил записать землю на того, кто ее покупал? Он считал то лицо неответственным, неполноправным, а если есть люди неполноправные, то от них нельзя требовать и точного выполнения требований закона?

   Чем больше Мельников думал, тем больше путался, внутри его разливалась горечь, а в голове его стоял туман, его это начинало мучить, и он не знал, как от этого освободиться.

   Его лошадь на постоялом дворе доела весь корм и стояла, понуро опустив голову. Константин Иванович вспомнил, что ее нужно напоить и дать овса. Он позвал дворника, и пока тот хлопотал около лошади, Мельников немного отвлекся от своих дум, вспомнил, что и он голоден, и пошел в трактир.

   Когда Мельников приехал домой и рассказал все дело своим, то у отца вытянулось лицо, потемнели глаза, и он подавленно проговорил:

   - Да неужто это может быть?

   - Говорят, так.

   - Тогда как же это жить? Если человек до чего не додумался или сделал промашку, и его за такую промашку могут обобрать? Отобрать ни за что ни про что половину добра. Неужто это законно?

   - Стало быть, законно.

   Старик угрюмо замолчал и, когда лег спать, долго ворочался и вздыхал.

   Была огорчена и Софья; она тоже не понимала, как это все выходит.

   - Ну, а если бы мы не покупали землю, а эти деньги положили в банк, то тоже дядя отбил бы их?

   - Тут похоже, что деньги положены не в банк, а на дороге... А на дороге всякий взять может.

   - А землю-то берет не всякий?

   - Землю берет родственник. На землю есть другое правило.

   - Какое же это правило! Человек наяву у всех тебя обирает, а закон за нас не заступается?

   - Он заступается, если мы возьмемся доказывать свои права. Суд в том и состоит, что укрепляет за всяким, что кому принадлежит.

   - А дяде земля принадлежит?

   - Ему принадлежит отцовское имущество, каким отец не распорядился.

   - Да не отцовское было имущество-то!

   - Нами всеми было сделано ошибочно.

   - А как же говорится: ошибка в фальшь не ставится?..

   Константин Иванович чувствовал, что понятия жены правильны, и ответы его стали неуверенны. В нем опять поднялся глухой протест против утверждения закона, и стала появляться надежда, не возьмет ли силу действенная жизнь. И как только он дал волю расти надежде, то со всех сторон появились новые подпорки, и то, в чем уверил было его уездный член, показалось ему бледным и неубедительным. Он, как и отец с Софьей, стал думать, что не может быть, чтобы закон считал сделанную оплошку непоправимою.

   Но все-таки в город нужно было ехать: составлять и подавать прошение в окружной суд, просить о запрещении. Нужно было ехать с отцом, так как отец был наследник после деда. Опять целый день забот, хлопот и колебание уверенности, что их право на спорную землю имеет твердый фундамент. В этом убеждал их составлявший прошение секретарь члена суда. Он говорил, что одно дело жизнь, другое - закон. Закон управляет всем, и ему нужно повиноваться, иначе люди за это платятся. И у отца, и у сына опять была каша в голове, и они измучились за этот день больше, чем за самой тяжелой работой.

   Секретарь стал успокаивать их.

   - А вы все-таки не тревожьтесь. Землей вы будете владеть. Пока дело пойдет - много воды утечет.

   Когда Мельниковы приехали домой, к ним пришел Машистый. Он знал в подробности, как обстоит дело с землей, и у него, очевидно, все время работала голова, чтобы придумать что-нибудь на пользу своих товарищей. И он что-то придумал. Когда Мельниковы убрали лошадь, стряхнули с себя пыль и сели пить чай, Харитон Петров заговорил:

   - Коли так стоит закон, то закон должен всего касаться. Заступаться за правду и всякую неправду давить, как змею. Что, если я на дороге с кого армяк сниму - какое это дело? разбой? похвалят меня за это? А Андрей Егоров почище армяка стянуть хочет. Только ему это не удастся.

   - Удается вот.

   - Удается потому, что вы не как следует вступились. Вы подали одно прошение, а вам следует еще подать другое, притянуть его, как обманщика. Ведь он обманул суд, коли себя одним наследником-то объявил? Что же, он не знал, что у него другой брат есть? Ведь он знал это хорошо, а утаил потому, что это ему невыгодно; вот за эту-то утайку на него и следует другое прошение подать, беспременно! Подайте это прошение, а к новому прошению припишите меня в свидетели. Я покажу, что землю покупали одни вы, а что Андрей Егоров в то время в отделе был, мы и у мира приговор возьмем.

   - А если мир приговор не даст?

   - Как же это он не даст? Что же это он не знает? Да мы в волости все книги подымем и увидим, когда Андреи Егоров был отделен и когда земля была куплена. Мало того, в Крестьянский банк толкнуться можно, чай, там остался семейный список, по нем и увидим, кто тогда в вашей семье числился.

   Опять надвинувшееся в городе уныние у Мельникова стало проходить, опять стала подниматься уверенность, что дело не совсем проиграно. Кроме того, Константина Ивановича радовало такое участие в их деле Машистого, и ему снова стало легко...

   В Охапкине начиналась навозница. Вся деревня поднялась еще до восхода солнца, привели из ночного лошадей и стали запрягать. По деревне потянулись пахучие и скрипучие возы и гужом шли в паровое поле. В поле воза рассыпались по полосам, где их встречали срывальщицы, сдавали водокам опороженные телеги, и те становились "на стойки" и гнали лошадей обратно в деревню. От возвращавшихся подвод стоял трескучий грохот, поднималась пыль. В воздухе пахло навозом, дегтем, в дворах слышался крик нарывальщиков. Работой были захвачены от старого до малого, все работали, и у хозяев все думы вертелись около этой работы. Хорошо, кабы выдержала погода, на все ли полосы хватит навоза, какова-то будет пахота.

   Мельников тоже нарывал навоз. Ладони у него покрылись широкими мозолями, которые остро болели; тупая, ноющая боль стояла в пояснице, но ему было весело, никакой другой думы не шло в голову; он перебрас