Ряховский Василий Дмитриевич - Евпатий Коловрат

л в сторону большого татарского полка. Татары не выдержали и бросились им навстречу. Завязался короткий бой. Мещеряки бросали свои лыжи и палки под ноги коням, кони падали со сломанными ногами и сбрасывали всадников. И тут татарских воинов настигло меткое копье мещерина.

   Когда татарское войско перемещалось, Евпатий дал знак, и русские всадники ринулись вперед, обходя правое крыло татар.

   Евпатий пропустил мимо Бессона и Угрюма. Замятню же и Нечая задержал около себя. Плотно держась друг около друга, они начали пробираться к ханскому бунчуку.

   Под развевающимся конским хвостом с серебряными колокольчиками и погремушками стоял сам батыр Тавлур.

   Он был высок и хорошо сложен. Широкие полы плаща открывали мелкой вязи кольчугу. Под темными сдвинутыми бровями Тавлура горели быстрые глаза. Крепкие скулы и тонкий рот батыра окаймляла черная редкая борода.

   Тавлур следил за движением боевого стяга русских. Стяг этот держал над головой Худяк, кожемяка из Исад, старавшийся не потерять из виду Евпатия.

   Две стены воинов столкнулись с обычным грохотом и лязгом. Длинные мечи русских перерубали татарские сабли, клинки вспыхивали на солнце, как короткие молнии. Теряя коней, русские стаскивали татар на снег и душили.

   Но татары брали численностью: каждому русскому приходилось биться против восьми.

   Евпатий успел порубить пятерых татарских воинов, когда стена татар вдруг разломилась, перед собой он увидел Тавлура.

   "Так вот ты какой!" - подумал Евпатий и вспомнил вдруг печенежина из той бывальщины, что пели калики-слепцы.

   Он сжал коленями бока своего коня. Конь вспорхнул и сделал скачок вперед, распустив свою темную гриву.

   Невысокий, белый, как снег конек Тавлура скакнул навстречу, и Евпатий взмахнул мечом.

   Он не видел, как замятня и Нечай заслонили его своими конями от удара сбоку и как они принялись рубить набежавших на них татар.

   Тавлур ловко уклонился от меча, и низко, прямо рядом с лицом Евпатия, сверкнула его сабля. Вместо того, чтобы уклониться от удара, Евпатий закрылся щитом и рванул повод. Конь его вздыбился навстречу коню Тавлура. Батыр не успел развернуть плечо для нового удара: меч Евпатий обрушился на его серебряный шишак.

   Тавлур пошатнулся, и конь его, почувствовав свободу повода, метнулся в сторону, вырвался на чистое место и понесся полем, волоча сраженного батыра.

   Упал и ханский бунчук: татарина, державшего высокое древко бунчука, настиг меч Нечая.

   Возглас ликования пробежал над рядами русских воинов, с новой силой принявшихся рубить татар.

   Между тем Кудаш, разбив строй татарского полка, снова пустил своих мещеряков в угон за побежавшими татарами, отрезая пути отступления всему татарскому войску.

   И опять отрезанными оказались сами татары. Русские шаг за шагом теснили их к реке, за которой стоял заснеженный, розовеющий на солнце, непролазный для татар лес.

   Сеча длилась до полден. Свыше семи тысяч татар погибло в этом бою.

   Изнемогшие русские всадники уже не поднимали мечей - они топтали сраженных татар конями.

   Потом протрубил рог ловчего, и снова лес поглотил русских воинов.

   Дорого досталось победа Евпатию в этот день. Много пало русских, и не было среди оставшихся ни одного не порубленного человека. Но с поля боя ушли все и унесли с собой тела убитых товарищей.

  

   Было это 15 января месяца 1238 года.

   В этот день начал Батый осаду города Коломны.

   Когда Батыю принесли весть о гибели Тавлура, он медленным движением руки удалил всех из шатра и долго оставался там один. Даже любимая жена и шут-арап не посмели поднять полог шатра, пока оттуда не раздался звон колокольчика.

   - Приведите мне русского Глеба! - приказал Батый.

   Изменника-князя посланцы Батыя нашли под стенами Коломны.

   Уклоняясь от стрел, которые летели на него со стен, Глеб кричал Коломнянам, предлагая им открыть ворота и впустить победителей. Обман защитников русских городов стал повинностью изменника, и за этот обман он имел от Батыя коня, двух жен и свой шатер.

   Хан даже не поднял глаз на вошедшего Глеба. Перебирая тонкими, унизанными золотом колец пальцами, Батый властно сказал, презрительно выпятив нижнюю губу.

   - За Тавлура должна пасть твоя голова. Не приведешь ко мне вождя русского войска, я прикажу выбросить твой труп собакам! Иди!

   Не смерти искал изменник-князь, когда стал советником Батыя против отеческой земли и русского народа. Он искал себе княжеского стола в Рязани, откуда его выгнали когда-то с позором. И теперь пришел час последнего испытания.

   Из слов военачальников он вывел, что воины Евпатия потому неуловимы, что скрываются в леса, куда не может проникнуть большое татарское войско.

   - Тогда их надо ловить на поле! - сказал он.

   - Тавлур ловил, а поймал свою смерть, - ответили ему.

   Всю ночь просидел Глеб у потухшего очага в своем шатре. Утром он поднялся на ноги, бледный, но быстрый в движениях, и снова увиделся с военачальниками.

   Те выслушали его план, покачали головами. Потом старший из них хлопнул его по плечу:

   - Будь ты князем на Руси, мы не скоро одолели бы тебя, Глеб.

   И все разошлись, чтобы начать выполнения плана князя-изгоя.

   Триста воинов осталось у Евпатия после битвы с полком с Тавлура, и из этих трехсот было шесть десятков пеших мещеряков.

   Два дня русские отсиживались в дальних лесных сторожках и в заснеженных оврагах.

   Из сел и погостов, где еще не были татарские рыскальщики, рязанцем несли мужики хлеб, пшено, мясо. Для коней стояло на лесных полянах множество сенных стогов. Воины лечили раны, чинили оружие, зашивали одежду.

   Бессон, звякая пустым кадилом, отпевал убитых и придавал их земле. Вместе с русскими отпевались и мещеряки.

   Старый мещерин слушал пение Бессона, кланялся, но крестного знамения не творил.

   - Умный человек этот мещера седая, - говорил Бессон Евпатию - Его окрестить бы.

   - Крест мужества в сердце не прибавит, - отвечал Евпатий. - А твоя настойчивость отпугнуть старика может. Нам же без друзей-мещеряков татар не одолеть.

   На третий день вновь решил Евпатий выйти из леса и напасть на татар. В этот день мещеряки принесли ему известия о том, что татары подожгли коломенские посады и подвезли к воротам стенобитные машины.

   - Поможем коломнянам! - решил Евпатий и приказал Бессону объехать стан и объявить о том воинам.

   Утро встало облачное. На деревья и на высокие заросли бурьяна по дорогам ложился иней. Издалека приносило запах гари: то продолжали гореть коломенские пригороды.

   Еще не совсем обутрило, когда русские натолкнулись на небольшое стойбище татар и напали на него. Татары бежали слишком проворно, и даже быстрые мещеряки не смогли преградить им дорогу.

   Это показалось Евпатию подозрительным. Но он никому не сказал об этом, а отдал приказ двигаться дальше.

   Скоро дорога вывела отряд на открытое место. Здесь Ока делала крюк, принимая слева воды Москвы-реки. Леса далеко отступали от низких речных берегов.

   Не успели передние кони ступить на лед, как сзади дали знать, что появились татары. Русские построились в четырехугольник. Мещеряки цепью распались по льду.

   Татары шли стороной, словно не видели русских, хотя те стояли на открытом месте. Потом еще небольшой отряд появился на другом берегу реки и тоже ушел наискось, растаял в туманной изморози.

   - Пойдем на Коломну! - решил Евпатий.

   - Отсекут нас от леса, - сказал Замятня. - Гляди, Евпатий!

   В это время подъехал Бессон.

   - Теперь и глядеть нечего, - сверкнув глазами, строго сказал он замятне. - От леса мы уже отсечены.

   Он указал рукой, и все посмотрели в том направлении: вдоль лесной опушки мелькали татарские всадники.

   - На Коломну! - крикнул Евпатий, опасаясь, что воины падут духом, обнаружив татар сзади себя.

   Но не пришлось воинам Евпатия увидеть верхи коломенских храмов: перед ними появилась огромная татарская рать.

   На этот раз татары не стали ждать нападения русских - они рассыпались по гладкому ледяному полю и с гиком вступили в бой.

   Мещеряки под предводительством Кудаша попытались отступить, но были изрублены. Всадники Евпатия бросились мещерякам на выручку. Им удалось потеснить передовых татарских всадников и тем самым дать возможность Кудашу и нескольким мещерякам, в том числе и старому мещерину, пробиться к своим.

   Кудаш был вновь жестоко порублен татарской саблей и еле держался на коне. У старого мещерина было отсечено ухо. Кровь лилась ему на шею, он размазывал ее по лицу и прикладывал к свежей ране свою затертую рукавицу.

   Первым пал с коня Угрюм. Нечай попытался пробиться к ковалю, но вынужден был отступить: звенящая татарская стрела ударила его как раз в левое плечо. Конюший выронил меч и укрылся за Замятню, который стоял перед татарами нерушимо и бил направо и налево, уклоняясь от ударов и перебивая мечом смертоносные татарские сабли.

   Бой длился около часа, когда татары начали пятиться, оставляя на льду раненых и убитых.

   Евпатий оглядел своих воинов и понял, что долее вести бой нельзя: их оставалась совсем малая горстка.

   - Подавайся назад, братцы! - крикнул он, продолжая отбиваться от двух татарских всадников.

   Начался медленный отход. Давно воины Евпатия поднялись со льда Оки. Они приближались уже к лесу, когда увидели длинный ряд саней.

   Сани тесным кольцом смыкались перед лесной опушкой. Пробиться через это кольцо было невозможно без потери коня. Прилегшие за санями татары выпустили вдруг кучу стрел.

   Русские остановились. Евпатий покликал своих ближних. К нему подъехали бессон, Замятня и Нечай. Кудаш истекал кровью и не поднимал головы от гривы коня.

   В это время со стороны татар выехал за линию саней всадник и громко крикнул по-русски:

   - Сдавайтесь! Живыми вам отсюда не уйти!

   Русская речь с вражеской стороны озадачила Евпатия и его ближних. Они переглянулись. В больших светлых глазах замятни мелькнула искра догадки. Подумав, он сказал Евпатию:

   - То изменник Глеб!

   Вид убийцы рязанских и пронских князей, чьим именем пугали матери блаживших детей, потряс воинов. Проклятый Рязанью изгой и на этот раз нес русским людям верную смерть!

   После минутного колебания Евпатий крепче уселся в седле и поправил шлем.

   Он отъехал от своих. Глеб приближался ему навстречу.

   - Чей ты, храбрый рязанец? - крикнул он. - Назовись, чьего роду-племени?

   - Защищайся проклятый! - ответил Евпатий и бросился на Глеба с поднятым мечом.

   Но ловок был князь-изгой, и не притомилась в тот день его рука. Он отбил удар Евпатия и сам занес над ним кривую татарскую саблю. Крепкая сталь пробила шлем. Евпатий пошатнулся и выронил меч. Оскалив в азарте зубы, Глеб спрыгнул с коня и подбежал к Евпатию, готовясь поддержать того в седле. Он помнил ханский приказ привести к нему рязанского воина живым. Но Евпатий вдруг встряхнул головой, распрямился и всей тяжестью своего тела обрушился на Глеба.

   Когда Замятня прискакал к нему после боя, Евпатий был мертв. Рядом с ним, задушенный, валялся князь-изгой.

   Шестеро русских воинов предстали перед Батыем.

   То были: Замятня, Кудаш, Нечай, поп Бессон, старый мещерин и кожемяка Худяк.

   Все они были покрыты ранами, ратная одежда на них порвалась и повисла клочьями.

   Сзади воинов, в санях-волокушах, лежало накрытое плащом тело Евпатия Коловрата.

   Батый долго всматривался в окровавленные лица русских воинов.

   Потом он спросил:

   - Кто вы? Почему вы напали на мое войско? Зачем убили пятьдесят тысяч моих воинов?

   Половчанин-толмач перевел рязанцам ханскую речь.

   Русские воины не подняли от земли глаз. Только Бессон сказал толмачу:

   - Передай ему, что мы - рязанцы, русские люди. Хан со своим войском побил наших жен, детей, разорил пресветлый город Рязань. За разорение мы и били его воинов. И еще скажи: пусть скорее казнит нас. За нашу кровь разочтется с ним Русская земля.

   Батый выслушал половчанина, потом приказал подвезти поближе сани с телом Евпатия.

   Перед ним открыли плащ. Батый долго разглядывал лицо павшего русского витязя и вдруг молитвенно провел ладонями по лицу и склонил голову. Его примеру последовали и приближенные.

   После минутного молчания хан сказал:

   - Если бы у меня была тысяча таких богатырей, как этот русский витязь, я завоевал бы весь мир. - И обратился к русским воинам: - Дарую вам жизнь, храбрые люди. Идите в свой город. Никто не тронет вас. Вождя вашего похороните по своему обряду, с почестями.

   Выслушав речь толмача, рязанцы подошли к саням, взяли тело Евпатия и положили его на свои скрещенные мечи.

   Когда они тронулись от ханского шатра, перед ними расступилась орда.

   Окровавленные, еле передвигая ноги, они вышли в поле и вскоре растаяли в морозной мгле.

   Батый дал знак к началу штурма Коломны.

  

   Вскоре после масленицы прибежал из Рязани в Чернигов гонец.

   Смертельно усталого, с обмороженным лицом гонца под руки ввели в горницу, где жил княжич Ингварь. Слуги княжича раздели ослабевшего гонца и на руках снесли в горячую баню. Там его отпарили кислым квасом, потом валяли в снегу и вновь парили березовым веником. Лишь после этого гонец, уже не молодой боярин пронского князя, вновь обрел дар речи и на расспросы княжича Ингваря рассказал о бедствии, разразившемся над Рязанской землей, о разорении Рязани и Пронска, Переяславле и Коломны и о сожжении малого городка на Москве-реке.

   - Погибла Русь, княже, - говорил со слезами боярин, и не встанет вновь. Тронулся ныне Батый во Владимир-град, побьет суздальцев и ростовцев

   - кто же вознесет вновь русскую славу на Оке и Клязьме?

   За одно утро почернел в лице и осунулся княжич Ингварь. Рассказывая о гибели его дядьев и братьев, о том, что все храбрые рязанцы сложили головы в неравном борьбе с татарами, гонец словно клал на плечи княжича все горе Руси, вливал в сердце терпкую горечь слез вдовиц и малых сирот.

   И князь Михаил Всеволодович после расспроса гонца сказал Ингварю о том же:

   - Один ты остался на всю Рязанскую землю, княжич. Тебе там и княжить пристало. Мужайся! Минует лихолетье, уймутся нечестивые - земля запросит устроения. А кто же, кроме тебя, пригреет сирот и утешит вдовиц, кто соберет бежавших в леса и дебри и вновь построит на пепелищах села и города?

   Семь дней не выходил из своей горницы Ингварь, допуская к себе лишь прислужника отрока. Целыми днями ходил он по горнице из угла в угол.

   В эти дни княжич превратился в князя. И борения двух чувств - жажда отомстить жестоким завоевателем за смерть близких и разорение родной земли и чувства ответственности за будущее края, за дело отцов, положивших много труда и воинской доблести для становление Руси на берегах неведомых дотоле рек - по крупице складывались сила молодого князя и его решимость.

   Мстить врагу теперь - значит неизбежно умереть в неравной борьбе.

   Князь Ингварь не страшился смерти. Но его потрясла мысль о том, что никогда не встанут рязанские города, на селищах и по избищам вырастут бурьян и жгучая крапива, и возделанные нивы вновь порастут частым ельником...

   В городе начиналась робкая весна. Днем с крыш дружно позванивала капель, у порогов и у крылец собирались теплые лужи снеговой воды, а в ночь падали морозы, небо ярко горело звездами, и на месте дневных лужиц образовывались рыжие наплывы льда.

   Десна лежала в берегах недвижно. Но с каждым днем все шире разрастались на излучинах темные закраины, прибрежные ракиты и осокори поблескивали капельками пота и чуть заметно розовели...

   На восьмой день князь Ингварь приказал отроку готовить его дорожную суму, сказал о том же своим дружинникам, а сам прошел в княжеский терем.

   Князь Михаил задушевно простился с гостем, хорошо снабдил его в дальнюю дорогу, дал два десятка запасных коней, а к вечеру приказал попам служить напутственный молебен.

   Обнимая последний раз Ингваря, князь прошептал ему, не скрывая слез:

   - Проведай перво-наперво мою свет-Евпраксеюшку и поблюди ее во вдовстве. А путь будет, проводи ко мне на Чернигов. Будь ей за место брата старшего...

   Весна бежала вслед за малым отрядом князя Ингваря. И хоть скоро шел отряд, но не опередил беспутицы. Под Мченском их перегнали стаи черных грачей. Блестящие под солнцем, словно крытые чернью, птицы садились на рыжие дороги, кружили над полями, давшими широкие проталины, висели на приречных осокорях, уже замочивших корни в чистой воде растополья.

   Ингварь все чаще понуждаем был давать своим воинам дневки, и наконец под Дороженом пришлось остановиться надолго: в ночь прорвало лесные овраги, к утру загулял Дон, и мелкий, косой дождь, спустившийся наутро, погнал с полей и перелесков грязный, источенный солнцем снег.

   Посадник московского князя, что управлял городом, изо всех сил старался угодить князю Ингварю и все отговаривал его продолжать свой путь: ужас татарского разорения докатился до этих мест, и людям думалось, что в эту весну никто, даже перелетная птица, не потянет в ту сторону, где прошли татары.

   Но Ингварь не склонился на уговоры. И как только чуть провяли лесные дороги, покинул стены маленького городка.

   За Москвой, на пожарище которой Рязанцы посмотрели издали, они вступили в путь по которому двигалась татарская орда.

   Пожженные села, следы огромных становищ с кострищами и стойлами животных, кости и синие, раздутые трупы, зверье, убегавшие при виде всадников, - ко всему этому за один день пригляделись глаза рязанских воинов.

   Но что надолго поразило путников и с каждым днем становилось все тягостнее, так это мертвое молчание вокруг.

   Им казалось, что все живое исчезло с этой поруганной и растоптанной земли, и то, что чудом уцелело, то обмерло и закостенело заживо. Даже птицы, что тучей носились над становищами татар, над дорогами и пожарищами, даже птицы молчали, позабыв данные им от века голоса и речи.

   За два дня пути - от Москвы до Коломны - только один раз повстречал отряд живого человека. То был старый лесной добытчик-смолокур, неосторожно выглянувший из лесной чащи на проезжую дорогу. При виде всадников старик нырнул в кусты, и сколько его не выкликали, не вышел, словно провалился сквозь землю.

   Приближение к родным местам после долгого отсутствия всегда волнует сердце. И хоть по прежнему стояла над всей округой свинцовая тишина, воины вздохнули легче, когда переправились через Оку и ступили на исконную Рязанскую землю.

   Здесь весна была уже цветиста. Буйно цвела по долинам ольха, ветер приносил из березовых лесов облака пахучей пыли; в борах, пропахших смолой, как свечные огарки, тлели на ветвях сосен молодые, нежные побеги. В чаще беспрерывно куковали кукушки.

   От солнца и теплых ветров князь Ингварь стал еще суше и легче. На скулы ему лег тонким золотом загар.

   Весна шла на быстрых ветрах, в тонких запахах лесной медуницы, в кружевном шелесте березовых ветвей. В свежие зори долго щелкали в зарослях соловьи, вызывая в груди сладостное томление и прогоняя сон.

   И наконец увидел на своем пути князь Ингварь то, что пущих всяких доводов ума укрепило его решимость возродить Русь: На небольшом польце, окруженным низким мелколесьем, шел за сохой пахарь!

   Князь удержал и коня и долго следил глазами за движениями пахаря.

   Склонившись над сохой, мужик в синей рубахе и в овчинной шапке брел пахотью. С каждым шагом малорослой рыжей лошадки сошник отваливал на сторону черный пласт земли. Над темной бороздой курчавился седой парок. За пахарем длинным хвостом перелетали грачи. Они тыкали в черную землю своими известковыми носами и деловито, молча шагали дальше.

   Потом князь увидел тонкий дымок над лесом, услышал еле различимый стук топора и наконец в плотную наехала на живого человека.

   То был молодой, лет шестнадцати, бортник. С дымящимся куском трута в одной руке и с топором - в другой бортник только занес топор, чтобы вырубить на корне дуба свою мету, и не успел укрыться. От неожиданности он так и замер с открытом ртом и с занесенным над головой топором.

   Ингварь улыбнулся и сошел с коня.

   - Промышляешь?

   Молодой бортник посмотрел зачем-то вверх, где меж голых еще ветвей жужжали над темным лазом в дупло пчелы, и пробормотал:

   - Стало быть, так...

   - Давно этим делом занимаешься?

   - Занимались батюшка с дедом, да полонили их обоих.

   - Татары?

   - Они.

   - Не боишься в лесу-то?

   Бортник опустил топор и расправил плечи:

   - Боишься - не боишься, а промышлять надо. Избу строить буду. Вот и бортничаю.

   - И иэбу будешь строить? - уже весело спросил князь.

   - А как же? Век в лесной ямине не проживешь...

   Ингварь оглянулся на своих воинов и указал им глазами на бортника. Потом вынул из-за пазухи кожаную кису и достал из нее золотую гривну.

   - Вот тебе от рязанского князя. Крепче строй себе избу, надежнее.

   Бортник нерешительно взял гривну, подержал ее на ладони и протянул обратно Ингварю:

   - Это нам ни к чему... Избу будем строить топором. Золото князю годится...

   Ингварь улыбнулся шире, принял гривну, потом показал рукой на запасного буланого коня, что держал в поводу его стремянный:

   - А конь для хозяина пригодится? Вот такой. А?

   Бортник принял это за шутку и повеселевшим голосом ответил:

   - Кто ж коню не рад, да еще дареному!

   Ингварь передал ему повод от коня, потом пустил на своего коня с места в рысь к городку Красному на Осетре.

   Молодого князя жители Заразска встретили с ликованием.

   Напуганные рассказами о татарских зверствах, люди видели в гибели всех рязанских князей предзнаменование великих горестей для всей Руси. Многие собирались двинуться по весне в Киевскую Русь и осесть где-нибудь на тихих берегах Сейма или Десны. И вдруг появился молодой князь Ингварь!

   Из ближних к городку селений два дня сбегался народ посмотреть на князя, а посмотревши, люди становились уверенными в том, что никакая сила не заставит их оставить врагу родные места.

   Отряд князя Ингваря, направившегося в сторону Пронска, с каждым днем пополнялся все новыми и новыми волнами.