Ряховский Василий Дмитриевич - Евпатий Коловрат

ались кукушка и пустышка-филин.

   И, только отъехав на добрые пять верст от леса и завидев шатры своего стана, Юрий сказал Олегу и Федору:

   - Тьма. Не выстоит Русь против такого множества.

   Федор не ответил ему. Олег же проговорил осторожно:

   - Без поля все равно не обойтись.

   Юрий замолк. И так, в молчании, прибыл в стан и сошел с коня.

   После обеда в шатер Юрия стеклись князья и ближние их бояре.

   Федор сидел рядом с отцом. Сзади него поместился Ополоница. Не разделял Федор тревоги своего отца. Он считал, что с таким войском, какое было у них - еще не притомленном походом, сытым, - им не страшна любая орда. Когда же Ополоница принял руку Юрия, Федор поостыл и смолк до самого конца совета князей.

   Говорили князья шумно и грозно. Предложения князя Юрия - дать татарам богатые дары и тем откупиться о них, вызвало протест. Князья жалели свое добро - коней, золото и меха - больше, чем жизнь своих воинов и даже свою.

   Но Юрий стоял на своем. Он хотел любой ценой отвести орду от границ Рязанской земли.

   И под утро решено было отправить в татарский стан посольство с дарами. Во главе посольства поставлен был князь Федор.

   Неделю снаряжалось посольство. За это время привезли из Рязани и Переяславля, из Коломны и Мурома кованые княжеские сундуки, пригнали огромных скакунов, сложили на возы несчитанные "сорока" соболей, отдельно меха куньи и лисьи, густые медвежьи полости.

   В дружину князя Федора, кроме Ополоницы, вошли Истома Тятев и восемь именитых рязанских бояр.

   Напутствуя сына, Юрий сказал:

   - Береги честь Руси, не роняй славы рода своего княжеского и не поклонись кумирам неверных. Слушай во всем Ополоницу. Он знает мысли мои.

   Ополоница поклонился Юрию, потом вдруг взметнул на него большие, скорбные глаза и протянул к нему руки:

   - Вся жизнь шли мы рядом, княже... Попрощаемся добром. Прости мне, если чем провинился перед тобой или обидел тебя словом иль делом.

   Юрий поцеловал Ополоницу.

   - Всю жизнь мы думали с тобой, друже, о пользе Рязани, ей мы отдавали наши помыслы и не отступим от своего до смертного часа. Иди и наставляй Федора.

   Посольство вышло в орду утром.

   За князем Федором и его дружиной повели коней в дар татарскому хану и его военачальникам. Коней было четыре раза по двадцать. Вороные, бурые, белые и пегие в сорочий расцвет кони были покрыты цветными епанчами с алыми потниками; за узду с серебряным набором каждого коня вели два отрока.

   Следом за конями тянулись груженые рухлядью возы.

   Когда посольство подошло к реке и вступило на брод, со стороны орды прискакало множество всадников с луками, в лохматых рысьих шапках. Вытянувшись на конях и будто принюхиваясь своими приплюстнутыми носами, татары молча следили за движением русских. Потом с той стороны прискакал какой-то начальник в блестящих доспехах. Над начальником развивался конский хвост бунчука [конский хвост на древке, как знак власти].

   Федора встретил вопросом толмач:

   - Кто прибыл в стан великого царя царей, повелителя вселенной князя Батыя?

   После ответа Федора татарский военачальник приложил руку к сердцу и повернул коня назад, приглашая за собой прибывших.

   Федор держался спокойно. В кольчуге и латах, надетых под малинового бархата плащ, в серебряном шлеме с высоким шишаком, он был светел лицом. Глядя на него, приосанились и бояре.

   Русское посольство два дня стояло у стана татарского в своих шатрах. Толмач, приставленный к Федору, сказывал, что готовится царь царей и великий хан достойно принять русских послов.

   К концу второго дня в стан русских послов прибыл одинокий всадник.

   Был он вида необычного, наряден, но не на татарский лад, бородат, широкоплеч и горбонос. Несмотря на седину, всадник легко спрыгнул с коня, кинул поводья подобострастно изогнувшемуся толмачу и пошел к шатру князя Федора.

   Встретил прибывшего Ополоница. Взглянув в лицо ему, Ополоница вздрогнул слегка и насупил брови. Прибывший тоже остановился вдруг и положил руку на рукоять кривой татарской сабли.

   - Вот мы где повстречались, Ополоница! - сказал он, криво усмехнувшись. - Ну, здрав буди, мой верный сотник!

   Ополоница чуть склонил голову.

   - Лучше бы не быть тебе здравым, изгой [здесь: князь, потерявший родовое старшинство и всеми презираемый], - сказал он. - О тебе на Руси забыли давно. Памятуют лишь твое злое дело.

   - А вот мы Руси о себе и напомним! - злобно сверкнул глазами прибывший. - Пытаетесь отвести хана от Рязани?

   - А ты, Глеб, пытаешься на кривой татарской сабле на рязанский стол выехать?

   Глеб засмеялся:

   - Догадлив ты, старый изменник!

   - Догадаться ли мне тогда и всадить бы нож в твое поганое горло! - проворчал Ополоница и громко сказал: - Земле своей я служил верно всю жизнь мою и награды за то не спрашивал. Не тебе, убийце, укорять меня...

   Глеб вдруг помутнел и, сверкнув глазами, прошел мимо Ополоницы к княжеской шатру.

   Толмач крикливо и певуче провозгласил:

   - Посланный от великого царя царей и повелителя орд, хана среди могучих ханов Батыя приветствует тебя, посол Русской земли!..

   Федор беседовал с Глебом с глазу на глаз.

   Когда Глеб отбыл, Ополоница вошел к князю Федору. Тот сидел за столом, склонив голову на поставленные руки. Заслыша шаги Ополоницы, Федор сказал, не поднимая головы:

   - Трудно нам будет выполнить волю отца-князя, Ополоница!

   - А ты прознал ли, кто говорил с тобой?

   - Посол хана Батыя.

   - Нет, княже! То злоумный убийца Глеб, предатель родной земли у тебя был.

   Федор недоуменно посмотрел на Ополоницу. Старый воин положил руку на плечо своего воспитанника:

   - Он хочет добиться стола рязанского через острую саблю татарскую. Но не кручинься, Федор Юрьевич: попытаемся и на этот раз отвести его подлую руку.

  

   Начались стужи. Почти каждый день дули с восхода пронзительные ветры, тот и дело с быстрых облаков принималась сеять снежная крупа. Ветер взвихривал снежные косицы, потом подхватывал с сухой земли палый лист, и начиналась в просторной степи такая заверть, что кони переставали жевать сено, сбиваясь в кучу.

   Волчьи малахаи и рысьи шапки не согревали татар, привыкших к теплу, татарские воины и их женки забивались в войлочные кибитки, жгли в очажках сухой навоз, а выходя наружу, с надеждой смотрели на южную сторону.

   От толмачей узнал Ополоница, что в шатрах Батыевых военачальников все чаще стали разговаривать об отходе орды в прикаспийские степи на зимовку и об отсрочки похода на Русь до весны. Ополоница сообщал об этом Федору и наказывал:

   - Какие бы посулы тебе ни делались, хану и его ближним не покоряйся, стой на своем, блюди честь Русской земли.

   Поэтому, когда прибыли от Батыя ближние его военачальники и муллы с приглашением Федору и его дружине встать перед очи хана, русские пошли сквозь орду неспешно, без льстивости, блюдя истинное русское достоинство.

   На пути посольства хан выставил лучшие свои полки. Угрюмые монголы, закованные в кольчуги и блистающие дорогим оружием, с длинными усами туркмены на низких, будто отлитых из стали коньках, чернобородые, с горячими глазами арабы на верблюдах, увешанных погремушками и цветными лентами, свидетельствовали о несокрушимой силе орды.

   Сотни огромных барабанов гудели не переставая, бесчисленные трубачи в пестрых халатах, перехваченных в поясе красным кушаком, вздымая вверх руки, дудели в серебряные трубы. Казалось, воздух над степью разрывался от этих трубных звуков, от дикого гула барабанов и, разрываясь, качал желтые языки многих костров, разложенных на пути следования русского посольства.

   Перед самым шатром Батыя, увенчанным золотым шаром, Федор сошел с коня. Его взяли под руки седые мурзы в зеленых тюрбанах и, шепча слова неведомых молитв, повели по пестрому ковру к голубым полотнищам, развевавшимся перед входом в шатер повелителя.

   Несмотря на многие намеки мулл и на торопливые подсказывания толмачей, ни Федор, ни его дружина не обнажили голов, шли, высоко неся серебряные шлемы и держа руки на шитых поясах.

   Батый привстал с пуховых подушек и сделал один шаг навстречу Федору. Князь снял шлем и поклонился хану.

   Тот дотронулся правой рукой до груди и улыбнулся.

   Был Батый еще не стар, широк лицом и красен. В косом разрезе век горели круглые и быстрые глаза. Высокие скулы и острый подбородок обрамляла прямая и редкая борода.

   "Степной сарыч!" - подумал Федор и начал говорить заученное приветствие.

   Бытый обласкал князя Федора и его приближенных. Подарки, поднесенные русскими, польстили хану настолько, что он без всяких церемоний вышел из шатра посмотреть дареных скакунов. Золото, меховые шубы, парчовые ткани Батый начал раздавать своим ближним тут же, у входа в шатер.

   После того начался пир.

   Среди дружины князя-изгоя Глеба нашел Ополоница многих сверстников своей молодости и через них знал о каждом шаге предателя. Ему было известно, что Глеб торопил Батыя, всячески разжигал его рассказами о богатстве Руси и о ратной слабости русской людей. Близкая зима, по словам Глеба, только послужит к пользе хана, потому что не проезжи и непрохожи русские леса и топи весной и осенью.

   Когда Батый говорил об этом Федору, тот только поводил глазом в сторону предателя, сидевшего справа о хана, и твердо стоял на своем:

   - Богата Русь, то правда, но и сильна ратной доблестью. Не доводилось еще некому из чужеземцев покорить Русь под свое иго.

   - На Руси частые усобицы князей, Мало воинов в городах. Рязань стоит некрепко! - заговорил Глеб с позволения хана.

   - Изгой долго скитается по чужим странам и не знает, что за эти годы еще сильнее окрепла Русь. Смерть постигнет всякого, кто посмеет воевать Русь.

   - Хвастает мальчишка! - гневно вспыхивал Глеб.

   - Предателей на Руси вешают за ноги и дают воронью клевать их черные сердца! - отвечал Федор.

   Батый переводил взгляд с одного спорщика на другого. Юный Федор был более приятен хану, чем злой, высохший от жажды мщения старый русский князь, живущий ныне его подачками. Батый делал знак рукой, и толмач передавал Глебу приказ повелителя сомкнуть уста.

   Так было несколько раз. И все больше склонялось сердце Батыя на сторону молодого русского князя.

   Хан звал Федора в свой шатер, Устраивал для него конские ристалища [состязание]; для Федора плясали, извиваясь, нарядные пленницы хана; густые вина и пряные сладости Востока подавались к столу русского посла.

   Батый отдал приказ не разорять русских порубежных селений и сказал Федору, что не станет воевать Рязани, уйдет с ордой в степи, а клеветника Глеба прикажет убить и выбросить на съедение сторожевым псам. Однажды Ополоница вышел из своего шатра, когда все в татарской орде спали мертвым сном. Старому воину не спалось - ныли старые рана и дума о Федоре гнала дрему.

   Над степью стоял полный месяц. Небо было сине и чисто. Со стороны коновязей слышался хруст коней, жующих ячмень. Меж шатров показался дозорный татарский всадник в высокой шапке. Тонким голосом татарин тянул свою бесконечную песню.

   Ополоница проводил взглядом татарина, растаявшего в месячной мгле, и совсем было хотел возвратиться к себе, как увидел тонкую полоску света, пробивавшуюся из-под полога шатра боярина Истомы Тятева.

   В шатре светил трехсвечник. Желтое пламя озаряло стол. На столе стояли мисы и блюда с остатками ужина и наполовину пустые жбаны с хмельными настоями. У стола, лицом к свету, сидел сам Истома - бледный, с взъерошенной бородой и мутноглазый: боярин изрядно выпил и его клонило в сон. Против Истомы сидел большой, сухоплечий человек в широком татарском азяме [верхняя одежда] с тигровой выпушкой по подолу и на руковах. Седые кудри против света казались дымчатыми и сияли.

   Ополоница тихо прикрыл полог и распрямился. Он узнал сидевшего в шатре Истомы тятева гостя: то был Глеб.

   Глеб глухо говорил что-то осоловелому Истоме, обрывая свою речь коротким смехом. Прислушаться к его словам помешал Ополонице стремянный Истомы, появившийся около шатра.

   Ополоница вышел на месячный свет и окликнул стремянного. Хлопая руковицей и руковицу, тот приблизился.

   - Продрог? - спросил Ополоница. - Ложился бы...

   - Захолодал совсем, боярин, - поежился плечами стремянный. - Да приказано быть на слуху.

   - У боярина гости?

   - Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.

   - Не домыслился, кто?

   - По обличью татарин, а речь, словно, наша.

   - Ну, стереги, а я пойду.

   Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано прискакал к Федору ханский гонец упредить, что в шатер к нему следует полководец татарского войска и ханский шурин - Тавлур..

   Церемония встречи ханского шурина была пышной. На пути Тавлура выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.

   Князь был бледен. Ночью долго писал Федор, отписывая отцу-князю об успехах посольства, потому спать лег только под утро.

   Тавлур просидел в шатре Федора недолго. Уезжая, он передал Федору приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру для рукобитья и получения ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате татарской орде десятины от всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.

   Проводив Тавлура, Федор повеселел.

   Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.

   Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в сторону.

   Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.

  

   Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.

   Пир в шатре Батыя начился в сумерках.

   Вокруг шатра горело множество костров. На кострах жарили целых баранов и варили в котлах головы молодых коней. Несколько тысяч татарских воинов сидели вокруг костров, закутанные в меховые халаты. Воины руками разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили кумыс и кричали на разные голоса, выражая свою радость.

   Прежде чем войти в шатер, Ополоница прошел к навесу, под которым поставили их коней, и позвал конюшего:

   - Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы примутся скакать, бороться или схватятся за ножи... От них всего ждать можно. Я покличу, - чибы конь был около меня без промедленья. Понял?

   Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми глазками и с сожалением поскоблил под шапкой:

   - Будет по-твоему. Только невмоготу тягостно быть натощак на таком пиру...

   - Придем в свои шатры - я налью тебе полжбана.

   - За посул благодарствую. Будет по-твоему, не сомневайся, гуляй себе на здоровье.

   Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким пологом ханского шатра. Покрытый снаружи белым, сделанным из самой мягкой шерсти молодых баранов войлоком, внутри шатер был отделан багряным шелком. Ковры цвета густой крови, расписанные драконами и зеленью райских трав, золотые подставки для светильников, источающие сухое тепло медные жаровни, наполненные углями, горы разноцветных подушек, сверканье золотой и серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных изумрудов и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских пленниц - все это без хмеля ослепляло и туманило сознание.

   Федор пил мало. Глядя на него, изо всех сил сдерживались и бояре, хотя бывало, что к концу пира выводили их под руки прислужники хана.

   Один лишь Истома не мог владеть собой. Хмель скоро одолел его. Боярин принимался шуметь, хватал танцовщиц за широкие шаровары, порывался плясать с ними сам, и не один раз пришлось Ополонице отдаривать за буйного Истому обиженных им татарских военачальников и пленниц.

   Войдя в шатер и отдав поклон хану, Ополоница сразу заметил, что Истома держит про себя какое-то намерение, чаще, чем следует, прикладывается чаше и с явным недружелюбием взглядывает на князя.

   Федор в это время с улыбкой переговаривался через толмача с Батыем.

   Между ними шла ладная беседа о конях, о приемах и способах езды, и видно было, что хану нравится удаль молодого русского князя, умеющего скакать на коне не хуже любого степного наездника.

   Смуглолицый и ясноглазый льстец и коварный противник Батыя - Тавлур разговаривал с Истомой и все подливал ему из чеканного кувшина густое, янтарного настоя вино.

   Старый, с позеленевшей бородой мулла дружелюбно закивал Ополонице. Помнил старик шедрый дар ближнего боярина русского князя. Подарил ему Ополоница три сорока осенних куней на шубу и бочонок меду. И этот дар оплачивался ему полный ценой: ведал мулла всей перепиской Батыя, знал все сокровенные замыслы повелителя и передавал о них "седому медведю", как называл мулла Ополоницу.

   И сейчас мулла показал Ополонице свиток с печатью хана. То была ханская хартия о мире с Рязанью, которой так ждал Федор!

   Успокоился старый воин, а успокоившись, полюбовался на своего воспитанника. Достойно и легко вел себя Федор на шумном пиршестве. В меру важен был, - нельзя же не важничать послу Руси великой! - улыбался без легкомыслия, хану отвечал неторопливо, дабы не показаться льстивым.

   "Умен мой Федор! - подумал Ополоница. - Быть ему на Руси князем во князьях. И меня за него помянут добром в земле отеческой".

   В эту минуту пирующие раздвинулись на две стороны. Слуги неслышно передвинули скатерти с винами и яствами. На месте остались лишь хан Батый и сидевший против него Федор. От входа в шатер и до самых ног Батыя расстелили голубой, как небо, плат. Тонкий шок колебался от теплых струй, исходивших от жаровен.

   Грянули трубы и барабаны. До боли в ушах зазвенели медные тазы, в которые били смуглые арабы. И на голубые волны шелкового плата одна за другой выбежали быстроногие танцовщицы.

   Алые, золотые, изумрудные и синие шаровары танцовщиц, их черные косы, унизанные монетами, жаркий блеск девичьих глаз и сверканье жемчужных улыбок - все это заискрилось, завертелось в такт музыке.

   Пирующие ударили в ладоши, гикнули и вновь подняли чаши...

   Вот в эту минуту и одолела Истому злая мысль, подсказанная ему изгоем-князем: "Скажи хану о красоте Евпраксии. Разгорится сердце у хана, пошлет он тебя привезти ему княгиню. А тогда, - о, тогда далеко до Осетра, много дорог ведет оттуда на чужбину: в Галицыну иль на Дунай-реку! - тогда не видать Евпраксии ни Батыю, ни Федору!"

   Встал с ковра боярин истома и, протянув к хану руку, громко сказал:

   - О царь царей и всесильный хан! Много жен у тебя и пленниц. Как звезды вокруг ясного месяца, текут они перед тобой, блистая цветными платьями, запястьями золотыми и драгоценным каменьем. Но не стоят все твои пленницы и жены одного взгляда жены князя нашего Федора Юрьевича, пресветлой его Евпраксии!

   Батый чуть вздернул правую бровь. Мгновенно затихла музыка, и танцовщицы замерли, изогнувшись и заломив в сторону повелителя тонкие руки.

   Толмач распластался перед ханом и срывающимся голосом передал ему речь Истомы.

   Медленно поднял Батый на боярина свои хищные, ястребиные глаза. И вдруг черная молния сверкнула в его взгляде, переброшенном на Федора.

   - Князь, - обратился Батый к Федору, - ты обманул меня, перечисляя богатства Руси. Почему ты не сказал мне о красоте жены твоей?

   Потом князь взял из рук муллы пергаментный свиток и показал его Федору:

   - Вот наш договор. Я оставлю его у себя до тех пор, пока ты не приведешь ко мне в шатер жену твою. Хочу посмотреть на ее красу.

   Федор медленно встал с ковра. Лицо его было белее снега, глаза же метали молнии.

   - Хан, - глухо проговорил он, - не пристало тебе менять слово свое ради клеветы неразумного.

   Батый бросил взгляд на Истому, и у того сразу выскочил из головы хмель.

   Почувствовав, что еще можно отвратить беду от родной земли, Федор подавил гнев и обиду, попытался улыбнуться:

   - Обманул тебя мой вотчинник, хан, и за этот обман я взыщу с него полной мерой. Прекрасны, как звезды тихой ночью, твои жены, и только их песни усладят твой слух.

   Ополоница задрожал, услышав голос Федора. Понял он, что только ради любви к земле своей мог пойти его воспитанник по пути смирения.

   Но хан бросил свиток в жаровню с пылающими углями, пергамент затрещал, искривился и вспыхнул желтым пламенем.

   - Ты обмануть меня хочешь! - сказал он в лицо Федору. - Я могу послать за твоей женой мои войска, потому что нет предела моим желаниям. Но мне над, чтобы ты сам привел свою Евпраксию в мой шелковый шатер. Я сказал!

   Федор вытянулся подобно струне:

   - Не пригоже нам, русским людям, водить жен своих к поганому хану на бесчестье! Вот когда одолеешь Русь, побьешь нас, тогда и женами нашими владеть начнешь!

   И бросился на хана с поясным ножом. В шатре раздался визг пленниц.

   Мгновенно угрюмые ханские военачальники встали между князем и Батыем. Двое из них тут же упали под ударами князя, но третий занес на головой Федора кривой ятаган.

   Протрезвевший Истома Тятев понял, что предал не только князя, но и Русь, заслонил его грудью и пал мертвым на ковер.

   Началась сеча.

   Ополоница не смог сразу защитить Федора: к нему бросился мулла и повис на его руках. Ополоница сжал горло старика, под пальцами хрустнули кости, и отбросил тело погибшего в сторону.

   Федору грозила верная гибель. Тогда опытный по шатровому бою Ополоница мгновенно загасил светильники. Во тьме все перепуталось. Федор все сбивал ножом противников и рвался в сторону хана. Ополоница обнажил спрятанный под плащом короткий меч и ударил туда, где, по примете, было больше всего татар. Раздался вой и хрип. Продолжая разить скучившихся татар, Ополоница поймал левой рукой локоть Федора и потянул к себе:

   - К выходу княжич! Прорубайся в мою сторону!

   И понял в ту минуту старый воин, что совершил непоправимую ошибку: по голосу татары нашли его, и сейчас по плечу косо полоснула сабля. И хоть сбил Ополоница своего врага, но услышал сзади себя вскрик Федора и его подавленный стон.

   В шатер, впуская острые потоки холода, врывались все новые и новые толпы татарских воинов. Не различая во тьме своих от русских, татары рубили и резали всех подряд.

   Ополоница сумел отыскать на ковре Федора и оттащить его к стенке шатра. Федор еще дышал и крепко держался за руку пестуна. Но когда Ополоница прорубил шатровый войлок и вытащил князя на свежий ветер, Федор вдруг захрипел и свесил голову на плечо.

   Ополоница выбрался из шатра с тыльной его стороны. Сбившиеся здесь рабы и слуги не знали, почему началась в шатре сеча и кого им надо бить. Он не обратили внимания на Ополоницу, когда тот, перехватив поперек тело Федора, проскользнул во тьму.

   На тихий зов Ополоницы появился верный своему слову конюший. В руках у него были поводья двух оседланных коней.

  

   Орда снялась и перешла на Онуз через два дня после убиения князя Федора.

   Только два дня понадобилось мурзам и военачальникам Батыя на то, чтобы поднять великое множество людей, свернуть шатры и кибитки, погрузить запасы и согнать с пастбищ несчитанные стада. Это означало, что Батый, пируя с послом русских князей и маня его обещаниями мира и дружбы, тайно продолжал готовиться к походу на Русь.

   Рязанское войско пришло в движение на сутки ранее, в первое утро, которое не суждено было встретить князю Федору.

   Старик конюший, что бежал из орды вместе с Ополоницей, на заре свернул в сторону и попрощался с воином:

   - Теки на Русь своим путем, витязь, а мне надо ко князю Юрию. Утром хлынут татары через реку на стан русский - и быть тогда великой беде.

   Ополоница посмотрел через плечо на верного человека:

   - Иди, друже Жив будешь, поищи меня. Отблагодарю тебя за верную службу.

   Известие о гибели Федора застало князя Юрия Игоревича врасплох.

   Еще с вечера, радуясь за родную Рязань, читал он письмо сына из орды, приказал даже готовить посольству торжественную встречу...

   Печальная весть скоро облетела все концы русского стана. Князья и сотники съехались к шатру князя Юрия.

   Совет князей был недолог. Не успело бледное солнце привстать над мокрой и неприютной степью, как в примолкшем стане затрубили трубы сбора, и скороходы-посыльные побежали от княжеского стана во все стороны, поднимая людей.

   Князь Юрий почел за благо увести войско из этих глухих, отдаленные мест и дать бой татарам в пределах Рязанской земли. "Дома стены помогут" - думал он, и к тому же не терял еще князь надежды на помощь Чернигова.

   Он приказал войску идти новой дорогой, держась лесной стороны Рясского Поля. Дозорные же и пешие воины-мужики рассыпались по обочью пути, чтобы не дать татарам обтечь русское войско и зажать его в кольцо.

   Орда двинулась на Русь широко развернутыми полками, как ходила она всегда азиатскими степями и пустынями. Двигаясь так, она захватывала пастбища для своих стад, опустошала огромное количество городов и селений, пополняя в них запасы продовольствия и пленяя все живое.

   Но скоро батый и его темники отказались от излюбленного приема: перед татарскими полками встали непроходимые леса. Волей-неволей им пришлось втягиваться в одну линию и двигаться по следам русских.

   К тому же подвижные отряды лихих обитателей Дикого Поля, отважных ловчих и лучников-мужиков в первые же дни по выступлении орды на лесные дороги напали на передовые татарские части и нанесли им большой урон.

   Князь Юрий навязал татарам свою волю, выигрывая тем время и сохраняя силы.

   Переход от Онуза-реки через Челновую и мелкие Рясы к Верде занял свыше двух недель.

   Дожди и ледяные ветры заставляли татар и русских рано останавливаться на ночлег и зажигать костры. Иногда с низких волокнистых туч принималась густо падать колючая крупа, леса становились тогда вовсе непроглядными, и русские князья высылали на дозорные заставы двойные смены воинов, опасаясь внезапного нападения врага.

   У Рановских Верхов начинались коренные поселения рязанцев. Жители деревень и лесных починков, лежавших на пути движения войска, бросали дома и вливались со своими повозками в княжеские обозы. Многие просили позволения зажечь покидаемые дома, но князь Юрий строго запретил это: лесной пожар сулил неисчислимые бедствия.

   Войско обошло Пронск стороной и встало на берегах петлистой Рановы: не дать здесь бой татарам заначило впустить врага в родной дом.

   Посланные в Пронск гонцы принесли князю вести о том, что ратные силы с Чернигова не проходили и ни каких посыльных от княжича Ингваря на Рязань до сих пор не было.

   Юрий собрал князей-родичей на совет и решительно сказал им:

   - Помощи нам ждать неоткуда. Но и не пристало нам казать врагу спину, и оставлять на разоренье наши села и города. Будем биться с татарами тут, на поле за Рановой. Либо ляжем костьми и защитим честь нашу и отчую землю, либо победим.

   Князья Олег Красный, Глеб Коломенский, Давид Муромскийи Всеволод пронский, еще молодые годами и ненаученные воинскому искусству, во всем слушались старшего в роде князя Рязанского. Не поперчили они ему и на этот раз - ответили:

   - Твоя воля для нас - воля отеческая. Будем биться с неверными. А там суди нас бог!

   Наутро, не успел еще разгуляться серый рассвет, войско перешло Ранову и на широком поле начало строиться к бою.

   Пешие ратники и лучники-мужики принялись рубить деревья и строить завалы, чтобы тут не могла пройти татарская конница.

   Между лесом, из которого должны были показаться татары, и рекой лежала круглая излучина с редкими ракитовыми кустами у покрытых тонким льдом озерков. Здесь, на этой излучине, татарские полки принуждены будут волей-неволей задержаться, прежде чем обрушиться на русских, ставших на поле за рекой. Поэтому князь Юрий позвал к себе Давида муромского и указал тому на заречную излучину:

   - Встань со своими стойкими муромчанами там и прими первый удар татарской орды.

   У Давида вспыхнули темные глаза и еле заметно дрогнули ноздри тонкого орлиного носа.

   - Исполню твою волю, брат.

   Юрий посмотрел на него и на мгновенье проникла в его сердце щемящая жалость к этому удалому князю, чей раскатистый смех и зычный голос украшали всегда праздничные пиршества.

   - От твоей храбрости и от упорства муромчан будет зависеть исход боя, Давид.

   Тот поправил соболью шапку, молча тронул коня и тихо поехал к своим войскам.

   Юрий посмотрел ему вслед, вспомнил вдруг сына Федора... Но сейчас же ударил нетерпеливого коня плеткой и поскакал на другое крыло своих полков, где стоял князь Коломенский Глеб. Муромчане - удалые, загрубелые в непрестанных походах, чьи некогда не ржавели мечи - встретили своего князя сдержанным гулом: люб им был молодой Давид своей безбрежной отвагой, веселостью сердца и неподкупностью сердца.

   Когда Давид передал своим воеводам и сотникам приказ князя Юрия, многие из этих закаленных воинов опустили буйные головы: принять первый удар врага было для них большой честью, но вместе с ним и смертным испытанием.

   Полки Глеба Коломенского и Всеволода Пронского помести князь Юрий по правую свою руку. Ими он хотел прикрыть путь в широкую долину реки, где татары могли зайти в тыл русским войскам.

   Рязанцы и полк Олега Красного, князя на Переяславле-Рязанском, встали прямо за Рановой, готовясь принять главный удар татарской конницы, если та сумеет прорваться через Муромский полк.

   Среди дня по стану прошли с иконами попы и черноризцы. Они отслужили молебны и окропили воинов, благославив их на подвиг ратный.

   А около сумерек в поле зрения рязанцев появились татары.

   На выходе из лесов в долину Рановы татар встретили быстроногие дубчане и пешие лучники.

   В недолгой схватке передовой отряд татар был разбит. К князю Юрию привели небольшую группу пленных.

   Эта первая удача показалась всем добрым признаком.

   Долга было ночь для рязанских воинов на поле при реке Рановой. За время стояния вблизи татарской орды многие воины видели несметную татарскую силу и теперь понимали, что не для поражения двинулась орда в русские пределы: сломит сила татарская считанные полка князей - и тогда плач и стенания разольются потоком по всей земле!

   В русском стане не зажгли вечерних костров. В полной тьме группами сидели ратники, устроив затишье от ветра из дерюг, протянутых меж телег. Постарше люди, те сидели на возах и вели неспешные разговоры.

   К полуночи пошел хлопьями снег, тихий и мокрый. Поле посерело.

   Князь Юрий долго объезжал войска. Теплый снег вызвал в нем тревогу: если оттает земля, трудно будет всадникам биться на некованных конях. Но ближе к утру небо вдруг очистилось от облаков, проглянули редкие звезды, и в воздухе ощутимо почувствовался мороз: снег под ногами стал сразу жестким и сахарно захрустел.

   Вернувшись в свой шатер, Юрий позвал отрока-оруженосца и передал ему свиток, скрепленный восковой княжеской печатью:

   - Немедленно седлай коня и гони на Рязань. Передай свиток княгине Агриппине Ростиславовне. На словах скажи ей - пусть молятся жены и дети рязанские о даровании нам победы. Коли вслед за тобой не прибежит гонец с радостной вестью, стало все мы легли здесь, защищая свою землю.

   У отрока вытянулось побелевшие лицо. Он принял из рук князя свиток и с поклоном попятился к выходу из шатра.

   Вслед за отроком князь мановением руки отослал слугу и прилег на жесткую кошму.

   Тяжело было на сердце у князя Рязанского. Объезжая полки, он видел, что все его рати - от князей и до пеших мужиков, - все полны решимости сразиться с татарами и все верили в свою силу. Когда он мчался по полю, воины кричали вслед ему "славу", возбуждение напрягало его тело и зажигало взгляд. Но в глубине души князь таил ясную до жестокости мысль о том, что не выстоять им перед несметной силой татарской орды.

   Угнетало князя и то, что не было с ним в этот час испытаний ни любимого Федора, ни мудрого Ополоницы, ни Евпатия Коловрата, мужественного рязанского богатыря...

   Перед рассветом князь забылся в коротком сне.

   Его разбудил гонец от Давида муромского:

   - Пришла в движение орда, княже! Пора поднимать полки.

   Кровавая заря горела над темным лесом, когда передовые татарские полки появились на поле.

   На мохнатых и быстрых коньках своих татары шли густыми рядами, издавая пронзительные, как вой зимней вьюги, крики.

   Дубчане и лучники-мужики ударили на татар с двух сторон. Движение темной лавы замедлилось, но вслед за первым татарским полком появился второй, третий...

   Татары начали обтекать поле, сбивая пешие заслоны русских и сметая их со своего пути.

   Когда передовые татарские всадники были не далее двух полетов стрелы, князь Давид отдал меченосцу своему соболью шапку и надел на голову серебряный шлем. Вот он взмахнул рукой - и железная стена муромчан двинулась навстречу врагу.

   Удар муромчан заставил татар теснее сомкнуть ряды. С воем они взмахнули кривыми саблями и остановили русских всадников.

   Муромчане устояли, но понесли большой урон. Под Давидом был убит конь. Пересаживаясь на нового коня, князь увидел, что им не устоять, и приказал тихо подаваться назад.

   Сотни тел убитых и раненых покрывали поле. Потерявшие седоков кони одичало метались, мешая ряды воинов. Тонко пели стрелы в утреннем воздухе и, вонзаясь в намеченную цель, трепетали легким оперением...

   Муромчане отступили к реке, готовясь перейти ее вброд и соединиться затем с войском князя Юрия.

   Тем временем татары продолжали наполнять поле. Они обтекали правое крыло русских, и уже передовые части коломенцев и прончан вступили в бой.

   Нетерпеливый Олег Красный, не слушая старшего брата, двинул своих переяславльцев наперерез татарской лавине, двигавшейся вслед за муромчанами. Но он не поспел: татары настигли муромчан и принялись рубить и разить стрелами в угон. Давид, бросившийся с небольшой кучкой своих дружинников на татар, был мгновенно смят.

   Увидев поникший стяг брата, Олег содрогнулся в злобе своей против врагов и, понимая всю гибельность своего шага, он не отступил к рязанским полкам, а повел своих переяславльцев на сближение с татарами.

   Стойко бились переяславльцы. Много татар сложило головы от ударов их мечей и палиц [старинное оружие - тяжелая дубина с утолщенным концом]. Но на место убитого татарина вырастало трое новых, они бросались на русских, визжа и размахивая острыми клинками.

  

   Бой длился долго. Уже сильно убавились полки Олега Красного, когда он отдал приказ отходить к холму, на котором стоял князь Юрий во главе свежих рязанских войск.

   Татары не стали преследовать переяславльцев. Не подбирая своих раненый, они отошли к берегу Рановы, потом разделились пополам и потянулись вверх и вниз по течению. На место ушедших пододвинулись новые полчища, и над морем копий, колчанов, рысьих шапок и малахаев показался стяг самого хана.

   Батый оглядел поле боя. Он поворачивался на высоком седле всем своим корпусом. Бронзовое от загара лицо его было непроницаемо, только в раскосых остановившихся глазах горели огоньки сдерживаемой ярости: он недоволен был тем, что его военачальники и мурзы не сумели одним ударом покончить с горсткой русских.

   Короткое затишье боя русские использовали на подсчет своих сил.

   Немного воинов уцелело в грозных полках муромских, коломенских и пронских. Раскиданные вихрем битвы по широкому полю, войска медленно стекались к холму, над которым реял стяг князя Юрия Игоревича. Князья и воеводы пересели на новых коней и снова встали впереди своих полков.

   Юрий увидел над необозримым морем татарского войска боевой стяг хана и понял, что татары готовятся к последнему, решающему удару.

   Он выехал перед войском и, подняв правую руку, зычно крикнул:

   - Воинство рязанское! Удальцы, узорочье светлое! Не посрамим славы отцов наших, будем биться до конца! За нами Рязань!

   Русские полки зашевелились, и тысячи голов обнажились для последней молитвы.

   Через малое время татары двинулись на Ранову.

   Словно окаменевший, сидел на своем рыжем толстоногом коне Батый, изредка поднимая глаза и озирая поле, на котором ни на мгновенье не умолкал гул боя.

   Опять принялся падать редкий снег. Поле задымилось, и русские не заметили, как двигавшиеся за рекой татары завернули в поле и начали замыкать крылья русского войска.

   От Батыя не укрылось, как один за другим пали стяги Давида и Всеволода. Против Юрия, который упорно стоял на холме, отбрасывая татар, Батый двинул свой лучший полк и послал с ним любимца Тавлура.

   Татары волна за волной устремлялись на поредевшие ряды переяславльцев и всякий раз откатывались назад.

   Олег бился впереди своего войска. Татарская сабля сбила с него шлем. Рассыпавшиеся волосы князя развевались по ветру. Князь не замечал этого; он продолжал разить своим длинным мечом врагов и отбивать щитом встречные удары. Много поверженных татарских тел потоптал конь храброго князя. Самые отчаянные батыры нашли свою смерть в схватках с Олегом, который все рвался вперед, увлекая за собой свою дружину.

   Батый давно обратил внимания на русского витязя в синем плаще и с открытой головой. Сросшиеся брови хана не раз приходили в движение, выдавая его нарастающий гнев. Батый уже намеревался приказать ближнему мурзе повести новый полк против переяславльцев и ценой своей жизни добыть голову бесстрашного князя, как к нему на юрком коньке приблизилась чародейница-жена и, соскочив с высокого седла, припала лбом к стремени повелителя: