Правдухин Валериан Павлович - Гугенот из Териберки

ару не допускал.

   Из-за угла показались важные, равнодушные санитары в серых нелепых спецовках. Лениво переругиваясь, все на тех же узких носилках, на которых вчера утром весело тащили комсомольцы Ваньшу с работы, санитары понесли теперь труп Лиллье.

   Мертво покачиваясь, с руками, сложенными накрест, на холстине лежало маленькое, сухое тело, прикрытое синим, вонючим одеялом. Слепо глядело в небо изможденное, мутно-восковое лицо с горбатым носом, запавшими глазницами, нелепо подергивалась серая, как истлевший лен, острая бороденка. Страшнее всего были желтые пальцы ног, высунувшиеся из-под грязного покрывала. Лицо француза казалось теперь строгим, высокомерным, словно уносило оно с собой большую, неразгаданную тайну. Но тайны не было.

   - Да уж! - приторно вздохнула та же высокая баба со сбившимся чулком: - Жил не человек и умер не покойник! - И искоса, жадно поглядела на вспоротые, полусгнившие перину и подушки, брошенные санитарами в навоз. Толпа расходилась молча.

   В это же время около райрыбактоварищества Борисов открывал митинг. Оркестр заиграл "Интернационал". Рыбаки подняли над головами черные лопоухие зюйдвестки, матросы и комсомольцы четко вскинули руки к головам. Борисов, робея и запахивая свое старое пальтишко, начал речь:

   - Товарищи! Сегодня в тринадцатую годовщину великой Октябрьской революции...

   Старик Гутарев, проводив опустевшими глазами останки Лиллье, пошел к морю. Решил глянуть, не играет ли наживка в заливе по отмели, много ли чайки кружится над губою. Семен Игнатьевич знал, что после такой страшной моряны к берегам непременно должна будет подойти рыба.

   Он равнодушно смотрел на океан, искал слезящимися, уставшими глазами, не сверкает ли серебристое кружево сельдяных кипеней, не застонут ли над волнами жалобно, по-заячьи белые птицы. Шумел отлив. Залив синими плесами привычно качался под солнцем. Зыбкие волны бежали в океан навстречу водяным зеленям его неоглядных полей. Старик бесстрастно припомнил, что так же шумели они и пятьдесят лет тому назад и раньше. Здесь, у океана, в океане, прошла вся его жизнь. Там, в волнах, закопаны все его тяжелые беды и редкие, незатейливые радости простого териберского рыбака. Сколько непогод, сколько штормов перенес он здесь, сколько рыбы повычерпал из моря вот этими заскорузлыми руками, каких палтусин вывозил он на берег! Теперь таких уже нет. В океане лет двадцать тому назад потонул его брат Гаврила, а его самого случайно выметнуло на ягру. Кто это тогда распорядился продлить его жизнь? И зачем?

   - Господи, отпусти ты все мои согрешения!

   Солнце слепило старика, золотя его серые, поредевшие ресницы и седые, свалявшиеся пряди волос на голове. Солнце казалось ему теперь далеким, холодным костром, чужой, негреющей грудою, разожженной не для его дряхлого стынущего тела. Дед - с опущенными руками, сгорбившийся, тощий - долго стоял на одном и том же месте, глядя на север. Где-то далеко, у Волчьих гор, жалобно заканючили чайки. Старик не услышал их. Он решил пойти домой. Шагнул и наступил ногою на корявую клюку, знакомый ему березовый батожок Февроньи Ивановны. Он поднял его, горестно потряс головою, глянул в океан, моргая редкими ресницами и перекрестился в сторону севера:

   - Мертвому да слепому - вечная память!

   Ворожея пропала без вести. По-видимому, ее унесло волною в море.

    

   В этот же день, в тринадцатую годовщину Октября, с востока и запада пришли вести, что акула массой подошла к берегам, выходит в черные ночи стаями, "кожей", говорили старики, наверх, жадно хватая шелегу даже с поддева. Из Поноя, Рынды, Шельпина, Гаврилова, от Святого Носа, из Тороса, Цыпь-Наволока, Порт-Владимира сообщали, что северные ветры пригнали к берегам густые косяки промысловой рыбы - трески, пикши, зубатки, палтуса и особенно много - оранжевого круглого морского окуня. У Волчьих гор, при выходе из Териберской губы, над океаном жалобно гомонили похожие издали на обрывки облаков серые чайки и темные глупыши. Рыбаки, лежа на ярусу, заприметили у берега серебристые выплески первых сельдяных стай.

   Все побережье, от Поноя до Рыбачьего полуострова, сразу наполнилось радостным гамом зуйков, звонкими голосами комсомольцев, бодрыми выкриками повеселевших рыбаков, стуком моторов, гвалтом колхозных собраний, бабьими шумливыми очередями у кооперативных лавок, толчеей в исполкомах, кузницах, мастерских, в райпепо и веселой рабочьей будорожью на брюгах.

   Из Мурманска ночью и днем шли в море траулера. Другие возвращались обратно с промысла в порт. Кольский залив ночами походил теперь на предместье большого фабричного города. Радостно качались во тьме многоцветные огни судов, гулко стонали сирены в туманах, сумасшедшим зыком ревели лебедки, разгоняя седую тоску океанской пустоши, на смерть пугая голубых песцов в Кильдинском заповеднике.

   ГОИН разбил неоглядные водяные поля древнего Полярного моря на равные квадраты. Его исследовательское судно "Дельфин" теперь постоянно кочевало в океане, немо кричало оттуда по радио о подходе рыбы. Каждое судно имело свой участок, свою шахматную доску, на которой вело ловецкую игру с океаном.

   Впереди всех шел длинный рыболовный траулер 34 "Дзержинский". На нем победно развевалось переходящее знамя Мурманского окрисполкома, завоеванное им в боях с морем. "Не отдадим с борта знамени. 82,5 процента выполнения годового задания". За ним следом "шлепала старая шляпа", как смеялись моряки, ветхое судно РТ-24 "Щука". Потом шел новый, самый большой траулер 14 "Сталин". Широко разбежались по океану и остальные два десятка рыболовных судов - "Скат", "Микоян", "Зубатка", "Коминтерн", "Засольщик", "Ленин" и другие. Все они шли в суровый бой с природой, шли вырвать у нее добычу. Океан встречал их свирепыми штормами, коварными суводями, опасными мелями - банками, предательскими заломами, рвущими дорогое прядево тралов. Моряки выбивались из сил. Капитаны-директора не спали ночей. Один из них, старый морской волк, угнетаемый неудачами, преследовавшими его траулер, не выдержал бешеных темпов работы и сошел с ума. Он стоял на капитанском мостике и кричал:

   - Опускай ваера! Трави тралл! Треска идет!

   Пучеглазая, огромных размеров треска влезла на палубу, преследуя старика. Ее круглые белесые глаза смотрели в упор на капитана с парусов, со штурвала, из компаса, они ползли за ним в каюту, они не оставили его в покое и в больнице, куда его поместили. Квадраты океана желтыми пятнами скакали у него в глазах, как шахматная доска.

   Траулеры объявили меж собой социалистическое соревнование, воюя за переходящее знамя окрисполкома. Последнюю неделю знамя билось от ветра огнем на РТ-34 "Дзержинский". Но "старая шляпа", хитрая "Щука" РТ-24 уже опередила его, и не сегодня-завтра красный флаг должен будет перейти на ее борт. На "Щуке" не было даже радио, чтобы оповестить об этом Мурманск, и она торжествовала молча, как рыба.

   Из становищ в море бежали десятками моторные боты колхозников, парусные ёлы единоличников. Колхозы соревновались между собой. Старинный кустарный промысел не хотел отставать от тралового, механического промысла, колхозники вызвали на социалистическое соревнование траулеры. Рыбаки были серьезны, сторожки и сдержанны в движениях, храня свои силы для работ в океане. Промышленники не сводили жадных глаз с зеленых полей древнего Полярного моря, как будто надеялись сейчас же увидать будущую свою добычу.

   Бот "Канис", наскоро залеченный ударниками, снова уходил в океан за акулой. На палубе хозяйски спокойно стояли крепкий Егор, поджарый Хрулев, легкий Илька, ленивый Василий, тихие Вишняков и Климов и трезвый щуплый Суриков.

   Ваньши на боте не было. Ваньша сидел у перил брюги на чурбаке. Он не мог пойти в море. У него болела нога. Ваньша изнывал от зависти к акульщикам. Щеголеватый комсомолец Иванов подошел к нему и обрадовано сказал:

   - Знаешь че, Загрядсков? Мы тебя выберем секретарем райкома. Все одно теперь тебе в море не ходить.

   Ваньша презрительно глянул на Иванова, на его галстук и брюки клеш и зашипел с негодованием:

   - Што? Меня, морского пса, запереть в канц? На меня беда пала, так хотите меня совсем угробить? Дудки! Катись, дурак, не отсвечивай. Я работать хочу!

   Семен Гутарев, заметно одряхлевший за день, не усидел дома, выполз на брюгу и еле-слышно жавандал губами:

   - Хозяева, ветер им головы насквозь продул, отдали промысел Ваньке да Ваське - ну какой толк? Посуду портят, казну переводят понапрасну. Што это будет? Беда!

   Старика никто не слушал.

   Фрося провожала Егора. Она принесла ему коржиков в узелочке, и сказала, моргая наплаканными глазами:

   - Ну, Егор, замолю мать, тогда будем жить вместе. В которой избе поселимся, надо бы решить? А знаешь, што я сегодня ночью вдруг подумала: може, рыбачонок-то наш комсомольцем расти будет, а?

   Фрося тихо улыбнулась некрашеными губами.

   - Родить сначала, баба, сумей, а потом уж имя сыну подбирай, - не отвечая на улыбку, сказал Егор и невольно оглянулся на Ваньшу.

   Серков издали по-ребячьи обиженно смотрел на Фросю, но подойти не решался. Цветным маяком высилась на брюге принарядившаяся "мужик-баба" с набором множества юбок. Она, не отводя глаз, следила за мужем.

   Бот отходил от пристани. Ваньша не выдержал, привстал, держась за перила, на левую ногу и замахал кепкой:

   - Илька, Васька! Крой, ребята, в мою разнесчастную голову. Крой, товарищ Хрулев, в утробу ее окаящую! В будущий рейс - я с вами! Даешь!

   Шаловливые зуйки бросали с криками на воздух свои шапчонки, рыбаки важно приподнимали над головами черные зюйдвестки, бабы и девки махали цветными платками, посылая акульщикам прощальный привет с берега.

   Ваньша, опустив лицо, сморкаясь, смахнул с глаз соленую, как морская вода, слезинку и яростно тряхнул головою:

   - Чтоб я не оздоровел к следующему рейсу! "Секретарем"! Бросьте шлепать, товарищи! Ногу отрежу, а буду здоров, как чорт!

   Фрося тихо тронула его за плечо:

   - Ваньша, чё у тебя?

   Глаза женщины сияли лаской и счастьем. Загрядсков радостно осклабился:

   - У меня? У меня ничего нет, Фрося! А, впрочем, вру! У меня все есть! Вот здесь! Полна коробушка! - он хлопнул себя пятерней в грудь и добавил с веселой тоской:

   - Уехали наши-то!

   Та поняла его и ясно улыбнулась:

   - Да, уплыли.

   О Лиллье никто не вспомнил.

   Егор спокойно стоял у штурвала. Бот "Канис" выходил из реки в залив. Бот уходил в море искать в его просторах акульи пастбища. А навстречу ему океан приветливо и широко моргал большими, синими просветами териберского горного устья.

   Через два дня из Териберки вышли в море два промысловых бота с рыбаками из ссыльных. Один из них скоро вернулся в становище.

   Ссыльные на допросах рассказывали: в Кильдине с удостоверением ударника к ним сел молодой русый мужчина, приехавший из Мурманска. В море, когда боты миновали Сеть-Наволокский маяк, ударник предложил обоим судам уйти в Норвегию. Большинство ссыльных воспротивились этому. Но несколько человек согласились. Ударник перевез их на шлюпке на свой бот. Над океаном лежал густой непроглядный туман. Воспользовавшись этим прикрытием, бот, шедший впереди, резко повернул вправо, в океан и пошел обратно, в Кольский залив. Другой же бот, на котором находился ударник, ушел вперед - за Рыбачий полуостров. По-видимому, он перешел границу или же погиб.

   Русый мужчина, ударник из Мурманска, был Алексей Николаевич Лиллье.

    

    Бот - парусное или моторно-парусное судно с крытой палубой, с одной или двумя мачтами, типа клипер.

   Брюга - морская пристань с подъемником или краном для тяжелых грузов и большим баланом - весами для взвешивания груза тут же на пристани.

   Буксы - брюки, сшитые вместе с нагрудником подтяжками.

   Голомень - открытое море, море вдали от берега.

   Грумант - старинное название на Беломорье острова Шпицберген.

   Засычка - гребень волны на мелком месте.

   Ёла - один из наиболее распространенных видов промыслового судна у рыбаков-поморов на тресковых промыслах. Ё. строится по образцу норвежской морской лодки: на ней устанавливается одна мачта с штафок- и кливер-парусами, нос и корма очень заострены. Ё. - судно гребное, на 4 весла; приспособлена она для промысла артелью в 3-4 рыбака. Затем появляется тип ё. моторной, снабженной 5-6-сильным двигателем простейшей конструкции. На ё., как и на всяком промысловом судне имеются: 1) будка-каюта, устроенная на корме, для отдыха рыбаков во время лежанки на ярусе и для защиты от непогоды во время шторма. 2) Балластный ящик, в котором, когда ё. порожняя, для придачи ей устойчивости на воде обычно накладывают груз камней и проч. 3) Чердак с двумя отделениями для пойманной рыбы и для укладки снасти со всеми к ней принадлежностями.

   Кубас - большой рыболовный поплавок, привязанный к ярусному якорю для обозначения места, где поставлен ярус.

   Лайба - название деревянных парусных судов в морях Балтийского бассейна с одной или двумя мачтами для перевозки несрочных грузов, водоизмещением от 50 до 400 т. Двигатели применяются после 1920 г. Также (вар. лайва): отбросы звериного жира или воюксы - жир от рыбы исключительно тресковых пород, вывариваемый из печени и внутренностей этих рыб на Мурмане.

   Пертуй - мелкая, весом до 1,5 кг, треска, которая солится рыбаками в большинстве случаев не в пластанном виде, а лишь отвернув голову и вытащив через образовавшееся отверстие внутренности. Реже разрезают брюхо.

   Порато - очень сильно, весьма, чрезвычайно крепко.

   Пур-Наволок - старинное название Архангельска.

   Рокан (лопар. ракан) - парусиновое проолифенное пальто или пиджак.

   Салма - проливы в Белом море между материком и островами или же между островами. В каждой губе Беломорского побережья имеются свои с. с собственными названиями.

   Уда - стальной крючок норвежского изготовления, употребляется для ловли рыбы на Мурмане на лесу и ярусом.

   Храбрин - род якоря.

   Шелега - сырое, срезанное с морского зверя сало.

   Шелоник - юго-западный ветер.

   Шняк (-а) - большая поморская промысловая лодка с тремя парами весел, с прямым парусом, грузоподъемностью 3-8 т, с командой из 4-х человек.

   Ярус - снасть, которою промышленники ловят у Мурманского берега треску, пикшу, зубатку и (частично) палтуса. Я. представляет собой длинную бечевку с прикрепленными вдоль ее на оростегах (леска-бечевка, длиной в 60-70 см; к одному ее концу прикрепляется уда, а другим концом привязывается к стоянке, т. е. толстой бечевке) удами. Я. составляется из следующих трех частей - трехрядной из пеньки пряжи бечевки (стоянке) длиною 90-100 м. Толщина ее бывает различной, смотря по глубине моря - из 9 ниток, 12-ти, 15-ти, 18-ти. Оба конца стоянки завязываются в прочный узел или петлей - для той цели, чтобы не развивались пряди и не трепались концы. Для более прочной укладки стоянок в тюк, связанный из трех стоянок, на протяжении которых навязываются до 130-160 штук форшней (=оростега) с прикрепляемыми к ним удами. Полный я. содержит в себе от 15 до 60 тюков. Размер я. зависит от мощности рыбацкого хозяйства, величины промыслового судна, количества силы (рыбаков) и приспособлений на судне. К оконечностям я. прикрепляются для удержания его на большой глубине ярусные якоря (тяжеловесные камни, оплетенные толстой бечевкой). Иногда крепится обыкновенный железный якорь. На поверхности моря от этих якорей прикрепляются кубаса. Выжидать, наблюдать, пока кончится выбирание из моря я., после снятия с крючков пойманной рыбы называется лежанка, залежка, лежать на ярусе. Наживлять на уды наживку перед вылетом я. в море - наживлять ярус.

    

   Источники: Дуров И. М. Словарь живого поморского языка в его бытовом и этнографическом применении. - Петрозаводск, Карельский научный центр РАН, 2011(1934); Меркурьев И. С. Живая речь Кольских поморов. - Мурманск, 1979.

  

   Републикация: журнал "Сибирские огни" 2012, N 2.