Леонтьев Константин Николаевич - Сфакиот

;  - Нет, - говорит Узун-Тома, - пока вы будете главный здесь, подобные беспорядки не повторятся. Вы в страх и трепет привели уже одним мановением вашим весь остров сей!..

   Тогда паша приказал Афродиту везти все-таки к отцу; а брату Христо сказал: "я тебя велю развязать, но ты тоже должен в город ехать, и там разберем ваше дело".

   Капитаны, которые были в гневе на брата за все это, говорили паше: "Прикажите в цепи самые тяжелые его заковать! он уйдет".

   Но паша сказал: "Нет, пусть так с молодой женой вместе едет в город. Вот она ему цепь. Он ее не оставит. Мы теперь с вами поговорим".

   Да! вот тут он начал о том, зачем приехал. И начал речь о податях, и о порядках, и о покорности, чтоб и они были так же, как другие люди острова нашего.

   Люди наши смирились и начали сбирать деньги... и собрали, а паша поехал домой...

   Аргиро задумывается. - А потом?.. Как же ты увидался с братом и с Афродитой, и что вы друг другу сказали, когда увидались?

   Я ни. - Потом... молчит и вздыхает - оставим теперь это все, моя голубка, скучно мне что-то.

   Аргиро уходит в дом заниматься хозяйством.

  

   Яни один сидит у дверей своих задумчиво. - Анастасий Пападаки говорит правду. "Вы с братом, говорит он, все-таки вред родине сделали. Положим, что сфакио-тов ваших теснить беспрестанно туркам не легко. Место ваше слишком недоступное. Однако уж и то дурно, что паша к вам дорогу узнал и с тех пор от времени до времени посещает Сфакию и не боится. Вам с братом Христо прежде всех надо за Крит наш отдать и деньги и головы ваши!.. Теперь вы разбогатели". Да! "Будет у нас скоро восстание", - говорит он. Он прямо из Афин теперь и все тайны знает. Он хотя человек и простой, а умеет, собака, дорогу ко всем великим людям находить, и Комун-дуроса знает, и Делгияни, и Дели-Георгия... Сколько раз со стариком Булгарисом говорил... Конечно, это правда, долгая жизнь без войны, что это такое? Гнилая жизнь! Только вот, Аргиро оставить мне теперь... Только что человек взял жену молодую, узнал, что такое удовольствие на этом свете, что такое приятная жизнь... Боже мой и Всесвятая! Это разве не рай, теперь моя жизнь... И деньги есть и все... Что делать! Увы мне! Увы мне!!! Однако и то сказать. Первый я, что ли, поеду на войну от молодой жены!.. Разве это не стыд, сокрушаться? Разве с войны люди домой не приходят? Любопытное дело, как это человек вдруг всю смелость потерять может... (Достает письмо Афродиты и перечитывает его.) Аргиро не стала дочитывать письмо. Она, бедняжечка, не так-то грамотна и тяготится долго читать рукописания. Женщина, как только увидала, что ничего любовного нет, так и бросила; а тут есть нужные вещи... (читает):

   "Любезный супруг мой и брат ваш господин Христо братски лобзает вас и, отправляясь на время в Афины, приказал мне вам еще сказать, чтобы вы Анастасию Пападаки верили во всем. Будьте спокойны: все готово для великой цели. Супруг мой, подобно другим, исполнит свой долг для свободы и славы отчизны, и он надеется, что и вы, Иоанне, последуете его примеру!" (Задумывается опять, потом встает и делает рукой движение, как будто ятаганом.) Раз! два! Полетели головы турецкие... Хорошо говорил Никифор тогда о том черногорце молодом, что диплом имел такой: "срубил уже пять турецких голов!" Я ведь и прежде всегда думал о том, как хорошо быть воином, и изо всех икон в церкви мне всегда больше всех нравилась икона Архистратига Михаила, воин молодой, в латах и с мечом в руке... (Прицеливается, как будто у него в руках ружье.) Раз! Упал!.. "Браво тебе, Янаки наш Полудаки! Браво тебе! А ну-ка вот в того, в офицера пометь... Сказано, стрелок сфакийский... Раз!.. Пропал офицер... Браво тебе, Полудаки. Что за золото у нас сфакиоты, эти разбойники... Собаки дикие они все... А лучше всех Полудаки!" Вот как надо... А жена здесь побудет с своими родными... Конечно, жалко мне! Что делать! Я имею душу и люблю ее! Запевает унылую песню.

   Аргиро выходит из дома, снова садится около него с работой и опять просит докончить рассказ. - Мне бы хотелось узнать, как вы с Афродитой встретились и что вам с братом после турки сделали. Отчего тебя послали в изгнание, а брат в Крите остался?

   Яни. - Что такое Афродита! Я тебе скажу и об этом, если хочешь, только это ничего не значит. Пустяки! Вот, когда их привезли в город, то разлучили тотчас же, Афродиту отвели прямо к отцу, а брата в тюрьму заперли. Никифор в лавке был, когда ему сказали, что дочь на муле к нему в дом прямо со стариком драгоманом проехала. Он, говорят, закричал от радости, заплакал, побежал по улице, всю свою важность и гордость забыл. Бежит по базару домой. Ничего не говорит, и слезы у него бегут, бегут по лицу... Так весь народ его видел и жалел: "Вот как его эти разбойники-мальчишки обидели! Глаза бы им вырвать надо!" А потом через день, через два люди другое заговорили. Все узнали, что брат уже обвенчан с нею и что Никифор гневается и старается развести их. Все стали говорить: "Вот глупый человек! На что ж ему теперь дочь порочная? Зять хороший молодец. Брак законный; поп венчал. Чего он теперь хочет, глупый?" Так переменились у людей скоро мысли. Никифор не уступает; к паше бежит, к епископу бежит, консулов иностранных просит; паша говорит: "Мне что! Это дело церкви. Я накажу за похищение и разбой, за бесчинство вашего зятя". "Он мне зять? Он!.. Он злодей мне! Он побродяга!.." Паша еще прибавляет: "Вам, впрочем, господин Никифоре, это по заслугам. Зачем вы, горожанин мирный, такую тесную дружбу с этими сорванцами горными водите". Идет Никифор к епископу. А епископ ему: "Брак твоей дочери по желанию ее состоялся. Оставь уж это; что Бог соединил, людям зачем расторгать!" А дочь на колени пред ним: "Папаки! папаки! Я не хочу разводиться с Христо! Люблю его! Люблю всею душой!" - "Отчего ты его любишь, псица! Псица ты анафемская! Распутная! За что? Ведь брат его, Яни, говорил доктору, что ты противу воли обвенчана, что ты все плакала и отказывалась". - "Лжет, папаки, Янаки-брат, лжет от зависти. Он сам в меня влюблен... Лжет он! Возьми, мой золотой папаки, Христо моего из тюрьмы..." - "Так, значит, негодная девчонка ты такая, твоего старого отца, ты сама теперь говоришь, вязать приказывала? А, так ты говоришь! Прочь, прочь от меня!" - "Нет, - говорит Афродита, - пусть я пропаду и погибну сейчас, если я приказывала тебя вязать. Такой грех... Богородица Госпожа моя! Разве может дочь на такое дело согласиться?.. Это они сами сделали". Никифор в словах ее путался и не знал, что подумать. Истерзали этого человека в те дни... Туда, сюда его тиранят люди. Зверь был из себя и ростом и толщиной, похудел ужасно! Кричит: "Разведу ее! Разведу!" А епископ не разводит: "Дочь сама желала!"

   Пришел он к доктору Вафиди при мне, сел на диван, заплакал и говорит мне: "Янаки, другим радость, а нам с тобой обида. Помиримся, мой сын! Поди сюда, обними меня. Ты чрез псицу эту, Афродиту мою, отравился и похудел, и я вот - смотри". И подсунул руку под жилет и показывает, как у него живот уменьшился... Я хотел еще раз ему в ноги поклониться и сказал ему: "Меня, господин Ни-кифор, Господь Бог жестоко за вас наказал, но я вас еще раз прошу простить мне". Он обнял меня и сказал: "Ты проще брата, видно, сердцем, Янаки мой". А жена доктора ему: "И тот хорош, кир-Никифоре, и Христо хороший... Простите и его... Простите". И я говорю: "Простите брата... Простите!" И доктор к нему: "Э! прости, прости, зять он тебе теперь... Да и герой он какой... Он у нас, погоди еще, полководцем будет при случае". Видишь, Вафиди даже бунтовщиком и патриотом ужасным притворился, чтобы только помирить нас всех и чтобы сказать что-нибудь в угоду Никифору. А у меня от радости, что мне Никифор простил, сердце смягчилось, и я кланяюсь ему и умоляю его:

   - Вы, господин Никифор, не сами ли нас хвалили и говорили прежде, что мы отечеству надежда... Не гордитесь же, что брат не богат: он вам всячески заслужит за это после...

   Никифор смирился и сказал, что он примет брата. На другой день брата паша выпустил из тюрьмы часа на три, и он пошел к тестю и к молодой жене в дом. Пошел и я туда обнять брата и поздравить его. Пили мы все там вино. Афродита всю одежду и белье на брате переменила и сокрушалась, как это ему в тюрьме быть. Никифор как выпил и говорит дочери: "Ты, птичка моя, что смотришь? Поцелуй при мне мужа". Они поцеловались. Тогда Никифор топнул ногой и кричит:

   - Извольте видеть! Извольте видеть разбойника! A, bastardico! И рукой своею еще придерживает ее за шею... Э! ну, воля Божия... Что делать!..

   И всем была радость! Брат, я видел, очень жалел меня; он обнимал и целовал, и звал меня: "Янаки мой, сын мой! Я тебя не обижу и не забуду никогда!" И уходя опять в тюрьму, приказал Афродите посещать меня без него, и чтобы сделала все, чтобы со мною примириться. Афродита приходила ко мне с большою роскошью: платье шелковое небесного цвета; шляпка белая с белыми цветами; зонтик с бахромой; перчатки, благоухания... Я ей все так холодно! Она мне ласково: "Янаки мой, Янаки мой!" А я ей угрюмо: "Кира моя, кира моя!" Неприятно мне все-таки было ее видеть. Так она и ушла. Помирились мы уже позднее. Наконец решил паша нашу участь. Наши сфакиотские начальники были противу нас за то, что Сфакия чрез нас пострадала; а Никифор и городские люди теперь уже за нас у паши старались, чтоб облегчить нам наказание. Паша решил, чтобы всех нас, которые помогали, меня, Антонаки и Маноли, в изгнание отправить. А брата в тюрьме год строго продержать, чтобы в дома не врывался для похищений. Но была тут хитрость великая! Афродита сама, по совету отца, ходила просить пашу, чтобы брата не изгонять; и хотя, по-видимому, наказание ему строже было, но ни в шкап узкий никто его не ставил, как докторша тогда пугала, ни даже цепей никаких на него не надели, и месяца не прошло, как взяли его сильные люди на поруки, и пошел он к тестю в дом, и стали они жить прекрасно. Я собрался ехать в Сиру и потом сюда, и Никифор сам принес мне на дорогу пятьдесят золотых лир и сказал уже шутя: "Это брат тебе твой посылает за то, что ты ему разбойничать у меня в доме пособлял и завязывал мне рот, на здоровье тебе". Также и Антонаки и Маноли обоим брат помог деньгами. Никифор ему все свое хозяйство поручил. Через год, не больше, всех нас простили; Антонаки и Маноли вернулись в Крит; а я остался здесь, и судьба мне вышла здесь с тобой... Вот твои глаза чорные удержали тут меня. И с тех пор я и в Крит все не хотел... (Останавливается и молча глядит пристально на Аргиро.) Да! Я все не хотел... А теперь хочу...

   Аргиро смотрит на него вопросительно.

   Яни. - Теперь опять хочу... (Беспокойно взглядывает еще раз на нее.) Если будет восстание... пусти меня!..

   Аргиро опускает глаза на работу. - Иди!.. (Начинает потихоньку плакать.)

   Яни взволнованным голосом. - А ты что будешь делать, когда я буду сражаться?

   Аргиро. - Я? пожимая плечами. Мне что делать одной без тебя! Я буду Богу молиться...

   Стучатся в дверь. Входит полный мужчина с большими усами, Анастасий Пападаки, в европейском платье, в широкой шляпе, и говорит, обращаясь к Яни и подавая ему бумагу с величайшим энтузиазмом:

   - Янаки! Читай! Пошло дело наше! Капитаны критские воззвание к оружию обнародовали... Zito!.. Машет шляпой и обращается к Аргиро восторженно: Не плачь, кира моя, не плачь... Будь элленидой крепкою!.. Положи себе сталь в сердце твое!.. Муж твой вернется к тебе героем, капитаном великим, кира моя! Не бойся, не бойся, милая дочка моя! Он вернется к тебе, и ты сладкими поцелуями твоими смоешь с рук его вражью турецкую кровь! Zito!

   Аргиро начинает рыдать.

  
[1] Молодцы с бешеною кровью.

   [2] Епископ.

   [3] На Афоне в иеромонахи предпочитают посвящать людей, сохранивших целомудрие во время мiрской и безбрачной жизни.

   [4] Бурнус из темного толстого сукна.

   [5] Фрак.

   [6] Из Египта.

   [7] Шляпа.

   [8] Торговля в критских городах преимущественно в руках местных мусульман, греческого же происхождения; в этом отношении Крит не сходен с другими городами Европейской Турции, где мусульмане обнаруживают мало коммерческих способностей.

   [9] Католический священник.

   [10] Старче мой. Старче мой.

   [11] Пышность, великолепие.

   [12] Истинное событие.

   [13] У греков есть исстари привычки в просторечии христианами называть только православных, противополагая их не только туркам и евреям, но и армянам и франкам.

   [14] Эдирне - Адрианополь.

   [15] Теперь, т. е. в 1866 году.

   [16] Эмпор - негоциант, богатый купец.

   [17] Барышня.

   [18] На - на, На - на! - баюшки-баю!

   [19] Иоргаки - Егорушка.

   [20] Алтаря.

   [21] Смотри повесть "Хамид и Маноли", там эти исторические события описаны.

   [22] Незаконный сын, бранное слово.