Крашевский Иосиф Игнатий - Твардовский

он, все нетопыри из погребов и подвалов. От страшного шума и пискотни их не слышно было городских колоколов, звонивших в ту минуту на сон грядущий. Верхом на петухах въехали в город Твардовский с Матюшей, в сопровождении густой толпы горожан, которые не могли надивиться такому чуду. Окружавшая их толпа росла и росла, пока наконец так стеснила дорогу, что наши путники едва могли добраться до корчмы, где намерены были остановиться. Под окнами корчмы собрался почти весь город. Все кричали, шумели и толковали только о том, кто бы такие могли быть странные всадники. Желая избавиться от докучливого их любопытства, Твардовский выслал к ним Матюшу с извещением о приезде великого ученого, чернокнижника и некромана; велел сказать им, что останется в городе недолго, просил разойтись по домам.

   Едва успел объявить обо всем этом Матюша, как в толпе раздались крики и восклицания:

   - Пусть покажет нам чудо! - кричали одни.

   - Пусть меня вылечит! - отзывались другие.

   - Пусть даст мне денег!

   - Пусть исправит мою жену!

   - Пусть воскресит мне покойного мужа!

   Оглушенный криком, Матюша заткнул уши и скрылся. Не видя Твардовского, народ начал расходиться, и скоро улицы опустели. Толки о Твардовском не умолкали целую ночь. Все только и думали о завтрашнем дне, советовались друг с другом, о чем просить Твардовского, и у каждого, наверное, отыскивалось немало просьб и вопросов. Любопытство было возбуждено до такой степени, что редко кто мог сомкнуть глаза в эту тревожную ночь, полную таинственного ожидания.

   С рассветом корчма была уже полна народа. Духота была такая, что Твардовский через трубу принужден был выйти на крышу - подышать свежим воздухом. Увидели его и там и начали просить со всех сторон. Сжалился наконец Твардовский, сошел в корчму и велел впускать к себе всех.

   Тут-то началась толкотня и давка. Люди всех возрастов, состояний, обоего пола теснились к Твардовскому из любопытства или в надежде помощи. Твардовский допускал к себе каждого из них поодиночке.

   Прежде всех продралась к нему старая беззубая баба с палкой и с четками в руке, с книгой под мышкой, с красным рубцом на носу от очков, вся в грязи и лохмотьях.

   - Много лет тебе здравия, кормилец! - сказала Твардовскому баба хриплым голосом. - Дай ты мне мужа, голубчик. Жить не могу без мужа. Вот уж три года, как я похоронила моего покойника, и до сих пор никто еще ко мне не сватался. Куда как испортился нынче свет; мужчины только и льнут, что к молодым.

   Вот что ей отвечал на ее просьбу Твардовский:

   - Возьми то, что спрятано у тебя в изголовье кровати, положи в старый сундук и выйдешь замуж!

   Не успела еще оставить корчму старуха, а уже следом за ней пробирался скорняк, прежний подмастерье ее покойного мужа. Дорогою он к ней посватался, а на другой день они обвенчались.

   Молодому парню, который подошел к Твардовскому, вслед за старухой он сказал:

   - Тебе, верно, надо лекарства для сердца?

   - Ах, правда, правда, - отвечал, дочесываясь и вздыхая, парень. - Вот уже с лишком год, как я люблю Маргариту, дочь золотых дел мастера Мальхера, но жестокая и слушать меня не хочет. Видно, ничем не тронешь ее. Помоги...

   - Возьми мертвого нетопыря и ночью, на новолуние, снеси его на кладбище и положи там в муравейник. Жди потом, когда муравьи объедят его и оставят один остов. В полночь выкопай кости и ищи между ними двух: одну, загнутую крючком, другую как вилка. Захочешь, чтоб полюбила тебя женщина, дотронься до нее одной косточкой; надоест тебе - дотронься другою.

   Обрадованный парень побежал домой и разболтал там о чудном лекарстве, данном ему Твардовским. Таким образом, весть эта разошлась скоро по свету и перешла в потомство, по преданию.

   Вслед за ним подошел к Твардовскому сутулый мужиковатый ремесленник, почесывая затылок, переваливаясь с ноги на ногу; под мышкой держал он засаленную свою шапку. Долго шевелил он губами, стараясь что-то сказать, кряхтел и потел, отирая то и дело со лба пот, который выступал на нем крупными каплями. Он не мог говорить. Слова не давались ему от страха ли, от застенчивости ли, или просто от глупости, и Бог знает, когда кончилась бы его аудиенция, если б сам Твардовский не подоспел к нему на помощь и не спросил его, что ему надобно?

   - Ой, беда, беда пришла на мою голову, - отвечал ему, наконец собравшись с духом, ремесленник. - Есть у меня соседка, старая злая ведьма. Околдовала она меня и все доброе мое, и с тех пор нет мне ни в чем удачи; все идет не впрок. Погубила она мою душу.

   - Поможем и твоему горю, - сказал Твардовский. - Закопай у порога дома перышко с ртутью, брось туда же горсть Иванова цвету и жабрею, а в хате повесь Ивановой травы - все как рукой снимет.

   Три раза поклонился ему в ноги ремесленник, и не успел еще он протесниться сквозь толпу, как новый проситель стоял уже перед Твардовским.

   - Чем могу служить вашей милости, господин доктор? - спросил его Твардовский. - Какому несчастью обязан я вашею просьбою?

   - Большому несчастью, celeberime et pientissime. Сглазили меня; чувствую в себе влияние чар, которые отнимают у меня силы, здоровье, спокойствие, и не нахожу для них лекарства в моей аптеке. Искал я совета в мудрых книгах отцов науки нашей - и не нашел его. Околдовала меня женщина, которую не могу полюбить против воли и которую должен полюбить теперь дьявольским наваждением. Помоги, учитель!

   - Ладно, - отвечал Твардовский. - Постараюсь разрушить очарование; есть у меня для этого верное средство, вот какое:

   "Si quis ad aliquam vel aliquem, nimis amandum, maleficiatus fuerit, tum stereus recens illius quem vel quem diligit, ponatur mane in ocrea vel calceo dextro amantis et calciet se, et quamprimum factorem scutiet, maleficium solvetur". {Взято целиком из одной рукописи. Прим. автора.}

   Записав рецепт и низко поклонившись Твардовскому, доктор вышел. Вслед за доктором протеснилась к Твардовскому шляхтянка, в измятом чепце, с нечесаной головою, с лицом полным и красным, как луна в полнолунии, вся в грязи и в лохмотьях.

   - Спаси и помилуй, мой милостивец! - закричала она. - Помири меня с мужем, ты это можешь, для тебя нет ничего невозможного. Вот уж год мы живем, как кошка с собакой, как пестик со ступкой, - бранимся, деремся с утра до вечера, так что соседям житья нет. Кто из нас виноват, знает один лукавый. По-моему - он, а ему кажется, что все я. Посмотреть на него - смотрит таким бараном, да и я, так себе, ничего баба, соседи никогда не терпят от меня обиды; а как сойдемся вместе, то уж выноси святых из избы. Помоги ты мне, милостивец; буду вечно за тебя Бога молить, дам все, что попросишь; помири ты нас...

   - Можно и твоему горю помочь, - отвечал Твардовский. - Достань ты ворона и ворону и вырежи у них сердца. Сердце вороны носи всегда ты, а мужу вели носить сердце ворона. Если исполните совет мой - не будете больше ссориться.

   - И это правда, милостивец, не будем ссориться?

   - Увидишь. Теперь ступай себе с Богом. Помни только, что в первую неделю ты должна уступать мужу во всем. Что бы он тебе ни говорил, как бы ни бранил, как бы ни бил - молчи. После - твоя возьмет.

   - Уступать? - вскричала женщина. - И так долго! Целую неделю!

   - Только одну неделю.

   - Ох, тяжело, крепко тяжело будет мне уступать ему, ну да попробую.

   Сварливую бабу заменила другая женщина, в слезах.

   - Помоги и мне, благодетель, - говорила она, - утирая фартуком слезы, - обманывает меня муж; скрывает от меня тайну, не говорит мне ничего... Высохла я вся с досады и горя.

   - А ты любопытна? - спросил ее Твардовский.

   - А кто же из нас нелюбопытен! - отвечала женщина. - И разве не лучше бы было, если б я обо всем знала, что в доме делается?

   Твардовский улыбнулся. "Да, - подумал он, - задам же я работы дьяволу!" И вслед за тем шепнул женщине на ухо: "разрежь живого тетерева и проглоти его сердце. Будешь знать все, о чем задумаешь".

   Обрадованная женщина побежала домой.

   - А у меня, - говорил, подходя к Твардовскому, какой-то экс-бурмистр в сером кунтуше и грязном жупане шафранного цвета. - У меня черти завелись в доме... Каждую ночь слышу над собой, кругом себя крики, песни да хохот. Спать не могу, боюсь; молюсь Богу до белого дня, потому что с рассветом только исчезают нечистые... Не придумаю, что тому за причина.

   - А вы женаты? - спросил Твардовский.

   - Женат, - отвечал экс-бурмистр.

   - И жена молодая?

   - Разумеется, не старуха, - продолжал бурмистр, охорашиваясь.

   - Ну, теперь я знаю, в чем дело. Если в самом деле завелись у вас черти, то стоит только окурить дом порошком из зубов мертвеца; если же нет чертей, то помочь горю нечем. Тут надо, чтоб или жена ваша состарилась, или вам скинуть с себя десятка два годов.

   - А этого нельзя сделать? - спросил бурмистр, вытаращив глаза на Твардовского.

   - Почему бы и нет?

   - Так я могу еще помолодеть? - вскричал обрадованный бурмистр.

   - Говоря в прямом смысле - может быть.

   - И без больших трудов, без больших издержек?

   - Напротив, это так трудно, что и думать об этом нечего... Впрочем, всего вернее то, что черти причиною кутерьмы в вашем доме. Советую вам употребить то средство, о котором я говорил. Довольно, - сказал Твардовский по уходе экс-бурмистра, обращаясь к теснившейся около него толпе, - ступайте по домам; мне теперь некогда!

   Несмотря на это воззвание, толпа не только не уменьшилась, но час от часу увеличивалась. Напрасно Твардовский грозил и приказывал; все наперерыв просили, умоляли, заклинали Твардовского всем на свете помочь им. Сотни голосов нестройно смешивались в один неясный гул; сотни рук протягивались к Твардовскому; одни лица сменялись другими. Не предвидя конца просьбам, Твардовский приказал старой вытертой метле, которую заметил в углу комнаты, выгнать просителей.

   Послушная на зов чародея метла встрепенулась и пошла скакать вправо и влево, выметая докучливых гостей, как сор. Через минуту комната была очищена, дверь заперта щеколдою, и метла стала перед Твардовским, ожидая дальнейших приказаний.

   - Убирайся на свое место.

   И послушная метла, переваливаясь с боку на бок и подпрыгивая, как ворона, по-прежнему заняла свое скромное место в углу.

   Едва все пришло в прежний порядок, как снова послышался сильный стук в двери. Стук постепенно возрастал, и ветхие двери едва уступали усилиям нового, докучливого просителя.

   - Кто там? - спросил Твардовский.

   - Ради Бога, впустите меня, - отозвался чей-то плачевный голос. - Я бедный шляхтич, ищу вашего совета и помощи; умру у дверей, если не впустите. Давно уже ищу я того, кто бы мог помочь мне... Насилу нашел я вас, благодетеля, и ужели просьбы мои не смягчат вас...

   - Ступай к черту, не мешай мне, - отвечал Твардовский.

   - Не пойду, не пойду никуда от порога. Умру здесь, если не увижу славного Твардовского.

   И он начал плакать и молить Твардовского, пока наконец не разжалобил его. Твардовский приказал метле впустить шляхтича, впустить только его одного.

   Когда метла отворила дверь, вошел в комнату бледный, худой, высокий мужчина. На нем был вытертый кунтуш, цвета которого нельзя было различить за старостью; сапоги его порыжели от росы и грязи; из шапки клочьями выставлялась грязная вата; из-под воротника кунтуша выглядывали лохмотья рубашки. Бедный шляхтич низко кланялся Твардовскому, пока тот вымерял его взглядом.

   - Что вам надо от меня? - спросил он сурово.

   - Бедность, нищета, отец мой, привлекла меня к тебе, - отвечал шляхтич. - За богатство отдал бы душу дьяволу. Доконала меня нищета, есть нечего; пришлось хоть умирать с голоду. Прикрыть нечем наготы своей; вот, видишь сам...

   И он указал на свои лохмотья.

   - Обманываешь меня, - отозвался Твардовский. - Я знаю: у тебя есть деньги.

   Шляхтич то бледнел, то краснел и не знал, что отвечать...

   - Я... я... видит Бог, - сказал он заикаясь.

   - Знай, - продолжал Твардовский, - что предо мною нет ничего скрытого; я мог бы пересчитать тебе до последнего шеляга все твои деньги, которые прячешь ты в своей постели, под изодранным одеялом.

   Холодный пот выступил на лбу шляхтича. Он то пожимал плечами, то отирал пот.

   - Ты не беден, но скуп, - продолжал Твардовский, - тебе не довольно того, что у тебя есть; ты хотел бы все больше и больше.

   - Правда, - жалобно отвечал шляхтич, - не стану запираться перед тобой. Я хотел бы разбогатеть и пришел к тебе узнать, нет ли у тебя на то средств.

   - Есть, но они слишком трудны.

   - Трудны?.. А разве желающему кажутся трудными средства, которыми бы он мог достигнуть цели?..

   - Nihil difficile amanti, - сказал Твардовский, пародируя слова Цицерона. - Правда твоя. Так ты желал бы за деньги отдать свою душу дьяволу?

   - С охотою. На что мне душа, были бы деньги, и я отдам ее тому, кто даст мне денег.

   - Ну, попробуй; я дам тебе способ. Найди в лесу опустелую избу, в которую бы не доходило из деревни пение петухов, и запрись в этой избе на целую ночь. Возьми с собою одну свечку и девять серебряных монет. Во всю ночь считай без устали эти деньги, от одного до десяти и от десяти до одного. Если не ошибешься ни разу, дьявол даст тебе бесчисленные сокровища; если же ошибешься, устанешь, заикнешься или одно число повторишь два раза сряду - наживешь большую беду. Хочешь разбогатеть - испытай это средство.

   Расспросив Твардовского о всех подробностях страшной попытки, шляхтич поблагодарил его и вышел.

   - Я всем им дал хорошие советы, - сказал, смеясь и садясь за свой стол, Твардовский по выходе скряги. - Но мне кажется, что не все из них понравятся дьяволу.

   Едва успел он произнести эти слова, как из-за печки показался дьявол. С улыбкою подошел он к Твардовскому.

   - Желаю здравия великому мудрецу и философу, - начал сатана. - Я подслушал твои добрые советы и радуюсь, что нашел в тебе достойного себе помощника, ревностного и усердного к нашим адским подвигам. Спасибо тебе, Твардовский, спасибо!

   - С ума ты сошел, что ли? - возразил Твардовский. - Я твой усердный помощник?.. Не послышалось ли тебе чего другого? В чем же я мог показаться твоим помощником?

   - Во всех советах твоих. Давая такие советы, ты, очевидно, имел намерение подслужиться аду вообще и мне в особенности. Ты напутствовал людей к их гибели своими, по-видимому, невинными, а на самом деле гибельными советами.

   - Об этом я нисколько не думал, клянусь тебе в том самим тобою, дьявол! И говоря противное, ты хочешь или помучить меня, или посмеяться надо мною.

   - Говори, что хочешь, а я между тем докажу тебе истину моих слов.

   - Прошу тебя, разуверь меня.

   - Пойдем со мною. Я покажу тебе последствия твоих советов.

  

  

   Сначала дьявол перенес на себе Твардовского в избу той старой женщины, которая просила его о муже и которой он советовал поискать за изголовьем кровати. Подмастерье ее прежнего мужа, женившись на ней, начал обращаться с нею жестоко, бранил беспрестанно и даже бил. Тут только старуха узнала свое несчастие: она проклинала свое неразумие и советы Твардовского.

   - Не моя правда ли? - спросил Твардовского дьявол. - А знаешь ли, чем это кончится?

   - Не знаю и не догадываюсь. Побои кончаются синяками, не более.

   - Кончатся преступлением, - сказал дьявол. - Увидишь, если захочешь дождаться конца, который уже и недалеко. Старуха ищет зелья, которое приготовит молодому супругу верную смерть.

   Оттуда пошли они к избе того парня, которому Твардовский дал совет, каким образом снискать любовь Магдалины, дочери золотых дел мастера Малькера. Парень готовился уже к свадьбе; Магдалина влюблена была в него по уши.

   - A, - сказал, глядя на счастливую пару, Твардовский, - ты и тут предвидишь дурной конец?

   - И тут, - отвечал дьявол, - я вижу неизбежную поживу для нашего брата. Они женятся, правда, но любовь их, вынужденная действием чар, исчезнет вскоре после свадьбы. Когда молодая жена вспомнит о прежнем подмастерье своего отца, и необходимым следствием такого воспоминания будет: во-первых, падение, во-вторых, убийство и, в-третьих, проклятие. Всего этого, конечно, не случилось бы, если б она вышла замуж за своего возлюбленного, они любили бы друг друга и жили бы спокойно и счастливо. Виной противному ты, Твардовский, и я благодарю тебя за это от лица ада.

   Твардовский задумался.

   - Все это одни парадоксы, предположения, - заметил он.

   - Математические истины! - прервал дьявол и вслед за тем повел Твардовского к избе крестьянина, которому дано было противоядие от чародейства. Тут увидел Твардовский, что старая чародейка, удостоверившись в бессилии своих чар, приготовляла своему соседу другое средство, гораздо более действительное, чем колдовство - яд.

   - Видишь ли, чем и здесь кончится? - сказал дьявол. - От прежнего колдовства ее было меньше вреда, но ты дал лекарство против него и пеняй на себя.

   Потом они пошли дальше, к жилищу доктора, которому Твардовский дал совет избавиться от любви постылой ему девушки. Доктор уже принял лекарство, и оно произвело ожидаемое действие, но зато бедная девушка с отчаяния предалась распутству.

   - Если бы ты не дал доктору такого совета, - сказал дьявол, - он волей или неволей женился бы на девушке, и они жили бы счастливо; теперь хоть один из них пойдет в ад. И за это тебе спасибо, Твардовский.

   - Постой, сатана, не торопись выводить своих заключений. Пойдем, посмотрим на двух супругов, которых я помирил своими советами.

   - А, да вот кстати и их изба, - отвечал с улыбкою дьявол, указывая на близ стоящую избу.

   Сквозь узкое окошко увидели они большую выбеленную избу. В одном конце сидела и зевала женщина, в другом - спал мужчина.

   - Вот их согласие, - шепнул Твардовскому дьявол, - он напился мертвецки, а она обокрала его. Они уступают друг другу и прощают свои грехи обоюдно. Они живут согласно, правда, но это согласие будет для них пагубно. Покамест они ссорились, они смотрели друг за другом; он не смел пить и должен был работать; она не крала и не рядилась в ленты и кружева, которые всегда ведут известно к чему.

   - Всему этому виною ты, дьявол, а не я: намерения мои были добрые.

   - Да разве я помирил их? - отвечал, пожимая плечами, сатана.

   - Теперь я начинаю верить, - грустно заметил Твардовский, - что многие из моих советов принесли дурные плоды. Одной женщине я дал средство узнавать тайны мужа, которые он скрывал от нее.

   - В ту минуту, когда я с собой говорю, на городском рынке палач рубит ему голову, - хладнокровно отвечал дьявол. - Вся его тайна, которую он так скрывал от жены, заключалась в том что с двумя из своих товарищей он делал фальшивые монеты. Узнав эту тайну, жена проболталась соседке; соседка, под строгим секретом, передала жене лавочника, та - жене бурмистра, эта в откровенную минуту рассказала муженьку; муженек почел нужным передать это известие войту; и таким образом, finis bonus, дело дошло до плахи. Славно удался тебе твой совет, Твардовский; еще раз спасибо за него!

   - А бурмистр, которому я дал средство избавиться от нечистой силы?

   - Курил он твоим спасительным ладаном понапрасну. Узнав, чему муж приписывает ее проказы, т. е. тот шум, который заводили в доме ее любовники, жена сделалась еще смелее и проказит теперь под самым носом мужа в уверенности, что он не высунет его из-под одеяла от одного страха увидеть нашего брата воочию. Теперь он думает обратиться к тебе с другою просьбою; хочет просить тебя помолодить его или сделать жену старухою. Но об этом после.

   - Что ж? Я охотно сделаю на нем пробу того эликсира, который возвращает старикам молодость, - прибавил Твардовский.

   - Делай, что хочешь, - возразил дьявол, - воля твоя, последствия - наши, и ручаюсь тебе, что будут для нас пригодны.

   - Вы думаете сделать меня вашим невольником, покорным слугою? - сказал, разгорячась, Твардовский.

   - Нимало. Мы не отняли у тебя воли; ты можешь делать, что тебе угодно.

   - Зачем же последствия моей воли обращаете вы в свою пользу, то есть во зло?

   - Так ты думаешь, что на свете сыщется хоть один человек, который бы мог управлять по желанию своему последствиями своих поступков? Поступки и последствия - это то же, любезный, что прицел и выстрел. Ведь не всегда стрела попадает в ту цель, куда метит ею стрелок, даже стрелок опытный, и за верность выстрела никто не может поручиться головою.

   Твардовский молчал. На этот довод дьявола он не придумал никакого опровержения.

   - А тот шляхтич, - сказал после минутного молчания Твардовский, - которому я дал верное средство обогатиться, - он, без сомнения, теперь уже в самом тартаре?

   - Сомневаюсь, - прошипел сатана сквозь зубы, - над ним еще надо поработать.

   - Всегда мне наперекор!.. Ты шутишь, сатана; ручаюсь головою, что этот шляхтич теперь на большой дороге к вашему царству.

   - Тебе так кажется, - возразил бес. - Вы, люди, всегда заключаете о вещах по наружности; но мы, черти, смотрим на эти же вещи с высшей точки зрения. У этого шляхтича есть оборона от нас. Она в душе его.

   - В душе его я видел только одно сребролюбие и скупость.

   - Ты не приметил третьего - трусости, - возразил дьявол. - Кстати ты напомнил мне об этом шляхтиче. Пойдем, посмотрим, что с ним теперь делается.

   Была уже темная ночь, и бес, обнюхавши воздух с четырех сторон, по ветру, почуял то место, которое выбрал шляхтич для приведения в действие совета Твардовского. В северо-западной стороне леса стояла опустевшая хата лесничего, погибшего со всею своей семьею во время последней моровой язвы. Он занес ее из города, куда ходил за мукой. С того времени хата опустела, и хотя ветер, разгуливавший в ней на свободе, и порастряс ее ветхие стены и кровлю, но она все еще держалась. Стояла она вдали от большой дороги, в глубокой чаще, и даже тропинка, которая к ней вела когда-то, заросла кустарником, крапивой и лопушником. Развесистые столетние березы, малина и ивы, составлявшие некогда сад лесничего, оплели ее своими ветвями, едва позволяя выглянуть на свет Божий... Сгнивший забор давно уже повалился; в хате не было ни дверей, ни окон; старая печь вся развалилась, и обломки ее наполняли хату. В другой комнате, поменьше первой, окошко было забито полусгнившими досками, и в ней-то поместился отважный скряга. Старая, разбитая бочка и обломок двери послужили ему столом, на нем с самых сумерек считал он свои девять шелягов. Огарок, прилепленный к бочке, освещал избу. Твардовский и дьявол застали его над этой работой. Бледное лицо его было все в поту, глаза искрились; он казался едва живым, дрожал со страху, как осиновый лист, и все считал свои шеляги, не переводя дыхания.

   Один только вой ветра да крик сов, доходивший из чащи, прерывали глубокую тишину. Самый отважный смельчак почувствовал бы невольный страх, если б очутился в таком безлюдном месте в глубокую ночь. Твардовский немало дивился, каким образом шляхтич, которого дьявол называл трусом, решился на такой подвиг. И в самом деле, старый скряга забыл о своей трусости; он так был погружен в свою работу, так был занят ею, что не спускал с денег глаз ни на минуту, не оглядывался, даже не поправлял волос, длинные космы которых спускались ему на глаза: он только считал и считал.

   - Надо его постращать, - сказал дьявол.

   И, сказав, спустился в избу через трубу, забрался в угол и начал кричать по-совиному.

   Дрожь проняла шляхтича, но он все считал. Потом, когда дьявол принялся кричать и плакать, как маленькое дитя, шляхтич побледнел, как плахта, но работы своей не оставлял. Тогда раздосадованный его отвагой, дьявол оторвал угол крыши и бросил его через окно в лесную чащу. Треск и гул пошли по лесу; на стол и вокруг шляхтича посыпались камни, земля и обломки, но скряга не прерывал работы, хоть и видно было, что он едва держался на ногах от страха. После этого дьявол оставил скрягу в покое, по-прежнему забился в угол и оттуда вторил однообразному голосу шляхтича смехом беззубой старухи.

   - Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, - раздавался дрожащий голос скряги.

   Дьявол махнул хвостом, и свечка потухла. Это не остановило работы скряги: он продолжал считать и в потемках.

   - Постой же, скряга, мы сломим твое упорство, - сказал дьявол и снова зажег свечку. - Умирает со страху, а дело не бросает.

   Шляхтич считал без ошибки.

   Твардовский и дьявол провели в избе почти всю ночь, наблюдая над работой скупца. На рассвете, помучивши порядком шляхту, дьявол подошел под окошко и оттуда закричал во весь Дьявольский голос:

   - Пане Варфоломей! А не ошиблись ли?

   - Нет! - отвечал шляхтич.

   - А, ну-тка, на чем остановились. Продолжайте считать, - сказал бес.

   Шляхтич принялся было за счет снова, но язык прильнул ему к гортани; он забыл последнее слово. Оправившись немного, он снова начал перебирать пальцами деньги и, весь дрожа, бормотал языком несвязные звуки. Весь плод усилий целой ночи обращался теперь для него ни во что, и впереди ждала его, по обещанию Твардовского, страшная кара. Было от чего сойти с ума.

   - Два, пять, девять, - бормотал он, заикаясь и вперив глаза в землю. Дьявол за окошком помирал со смеху.

   - Сбился с дороги, почтеннейший, - говорил он. - Теперь уж не найдешь ее; поздно.

   И едва успел он выговорить эти слова, как вся изба затряслась, готовая рассыпаться в прах, и из всех отверстий, из всех щелей вылезли, выскочили, выползли, вылетели черти, во всей страшной наготе своей, во всей причудливости своих адских нарядов. Все они были с оружием: один с метлою, другой с лопатою, третий с пестом, четвертый с раскаленным докрасна уполовником, и все они бросились на обеспамятевшего шляхтича. Без чувств, как труп, пал он под их ударами.

   Жалко стало Твардовскому гнусного скрягу; досадно ему было на дьявола.

   - Зови к себе на помощь кого только можешь! - закричал он.

   Дошли эти слова до слуха шляхтича и напомнили ему о милосердом Боге, о Пресвятой заступнице - Деве, о святых Угодниках Божиих, он вспомнил и призвал их на помощь, собрав последние силы:

   - Боже! Спаси меня! Заступница Матерь Божия, помилуй меня! Угодники Божий, спасите меня несчастного!

   Пораженные, как громом, святыми словами, исчезли адские слуги с шумом, криком и свистом.

   Вскочил тогда шляхтич, схватил со стола деньги и пустился бежать из лесу со всех ног.

   - Теперь видишь ли, сатана, - сказал бесу Твардовский после ухода шляхтича, - что не все мои советы приносят вам пользу. Не напомни я ему о Боге, он пал бы вашею жертвою; теперь же, спасенный Богом, он обратился к нему и забудет о деньгах.

   - Забудет о деньгах?.. Ха, ха, ха! Увидишь, как он забудет о них... Впрочем, твоя правда: он обратился к Богу. Знаешь ли, куда он пошел теперь?

   - Полагаю, прямо в Быдгощ, где, верно, вступит в монастырь к реформатам.

   - Угадал; он именно пойдет в реформаты, - отвечал Мефистофель. - Но не думаешь ли ты, что от этого ему будет легче?

   - Думаю, что он уйдет от ваших когтей.

   - Он попадется в них еще вернее. При наших стараниях он не забудет о золоте, и я уже наперед вижу его в преддверии ада... По-моему, так лучше бы было, если б он сегодня не звал к себе никого на помощь, а пошел бы прямым трактом в ад. Для него - меньше жизни - меньше греха - меньше адских мучений.

   Гневно посмотрел Твардовский на беса, отвернулся от него и молча пошел домой, в свою гостиницу. Обуреваемый мыслями, заперся он в комнате, приказав Матюше не впускать к себе никого.

  

  

   Задумчив, грустен, неспокоен был Твардовский. Впервые почувствовал он тут, как мало было для ненасытной души его того всеведения, которое дал ему дьявол. Казалось, что все еще недоставало ему всеведения и могущества. Была, однако, минута раздумья, в которую эта жажда еще большего знания и могущества показалась ему фальшивою и мгновенною.

   - Нет! - сказал он самому себе. - Я еще не испытал всех моих сил; я еще только начинаю чувствовать их в себе. Много разнообразного употребления могу я сделать из моей науки; еще многих удовольствий не испытал я. Последний мой день еще не близок, далеко еще до дна той чаши, которой я едва коснулся устами. Попытаюсь еще... Поеду на Лысую Гору! - сказал он, подумав с минуту, и хлопнул в ладоши.

   День этот, как нарочно, случился в четверг, когда сбираются на Лысой Горе колдуньи и ведьмы.

   Через минуту Твардовский был уже в дороге. Усыпив Матюшу, который дремал в углу комнаты, Твардовский сел на нарисованного на стене коня и вылетел на нем в трубу. Были уже сумерки; дул крепкий северный ветер; красный месяц, окутанный пеленою туч, выходил из-за дальнего леса. Твардовского окружала дивная свита: совы, нетопыри, филины, адские духи, невиданные на свете чудовища. В воздухе слышен был какой-то невнятный шелест, и значение этого таинственного разговора тварей Твардовский понимал от слова до слова!..

   Попалась навстречу Твардовскому кукушка - прорицательница будущего, любимая вещунья простого народа, и говорила ему:

   - Добрый вечер тебе, Твардовский, добрый вечер!.. Куда ты спешишь так, зачем едешь?.. Что возбуждает твое любопытство? Разве не знаешь, что скука и грусть следуют всегда по пятам любопытства?.. Добрый путь тебе! Поезжай все прямо; за калиновым мостом, за тремя стенами, за тремя могилами и за тремя крестами найдешь, что ищешь, хоть не отыщешь, что искал.

   И полетела кукушка далее.

   Потом закаркала ему над ухом ворона:

   - Кра, крра!.. Приветствую тебя, Твардовский! Спасибо тебе! Я только что с пиру, куда позвали меня мои братья и сестры. Расклевали мы труп, четвертованный по твоей милости. Мне досталось сердце его - чудесное сердце, жирное, сочное, розовое! Спасибо тебе, Твардовский! Крра! Краа!

   "Кого же бы это могли четвертовать по моей милости? - подумал Твардовский. - Уж не того ли молодца, который делал; фальшивую монету?.. Если так, то поделом ему. Пошел!" Н

   Гналась за Твардовским летучая мышь и хлопала ему в знак приветствия перепончатыми своими крыльями.

   - Не узнал ты меня, Твардовский? - запищала она. - Я та самая мышь, которая висит над твоим окошком в Кракове и которая заслоняет тебя своими крыльями от чар вражьих. Я освободилась на минуту из своего заточения и лечу к ведьмам на Лысую Гору.

   Вслед за летучею мышью налетела сова и кричала:

   - Угу, угу! Чую смерть и возвещу о ней людям; ударю в оконницу, застучу крыльями в стекла и скажу им: ступайте, ступайте, зовет вас!.. Угу! Угу!

   Другая сова прилетела за ней вслед и кричала:

   - Чую: родится дитя; полечу под окошко, закричу отцу и матери: будет дитя, будет, а крик мой так устрашит их, как предвозвестник смерти. Родится дитя на слезы, на горе, ждет его лютая беда, лютая смерть! Виноваты сами любовники! Не надобно было сидеть в зеленом саду при коварном свете месяца... Холодны месячные ночи; нездорова холодная роса, болезнь ждет вслед за пресыщением!..

   Чирикали воробьи, и понимал их щебет Твардовский.

   - Полетим в житницу богача, выклюем колосья, выедим хлеб;^; не станем просить у него милостыни...

   Стрекотала сорока, сидя на завалине:

   - Едут гости! Едут гости! Едет пан на черном возе, а на нем белый крест, а везут их черные кони, а провожают их попы. Принимай гостя, хозяйка; едет званый гость, которого ты ждешь не дождешься!..

   И все это слышал, все это понимал Твардовский; доходили ему эти дивные речи и до слуха, и до сердца: вещали они что-то недоброе.

   Между тем в воздухе мимо него летели толпы духов - как и он, спешили они на Лысую Гору.

   На Лысой Горе толпились уже старые ведьмы, горбатые, беззубые, с всклоченными волосами, с бесстыдно распущенною одеждой. Большая часть из них сидела верхом на лопатах, на метлах, другие приехали на козлах, на черных кошках, на гладких летучих мышах. Из русских дремучих лесов прилетела баба-яга, костяная нога, прилетела в ступе с метлой, которою заметала свой след.

   Одну из ведьм везла жаба, другую черная корова; и все они гнусили себе под нос бесстыдные песни, и у каждой из них за поясом висел горшок с зельем, которое дымилось и наполняло воздух удушливою гарью.

   Мимо Твардовского проскользнул белый скелет висельника с веревкой на шее; с громким карканьем преследовало его стадо черных воронов.

   - Отдай нам остатки твоего тела, - каркали они, - висят еще куски мяса на оголенных, костлявых бедрах твоих; отдай нам их; они наши!

   Увидел Твардовский Летавца и Летавицу {Летавец, Летавица. Мы позволили себе передать эти названия - вымысел народной фантазии теми же словами, как и в подлиннике. Звезда летавица - падающая звезда, до сих пор означает на Украине и в Червонной Руси заколдованного любовника, разлученного злыми людьми со своей милою. Летавец и Летавица - это Филемон и Бавквида славянской мифологии. Поэты Украины Богдан Залесский и Северин Гошчинский передали нам в прелестных стихах народные легенды о Летавицах.}, нежную пару, которая также прилетала на Лысую Гору.

   Увидел малых сов, которые спешили туда же густыми толпами.

   Увидел вампиров, бледных, в гробовых саванах.

   За ними шли оборотни, вулколаки и выли, как голодные волки.

   Много других див увидел Твардовский, подъезжая к Лысой Горе. Вдали еще завидел он на ясном ночном небе темную фигуру церкви, а внизу, под горою, мелькали, мигали и прыгали огоньки. Сюда-то с тех пор, как храм Божий осенил гору, стекались ведьмы на чародейский шабаш свой.

   Чем ближе подъезжал к Лысой Горе Твардовский, тем яснее представлялось ему скопище ведьм и дивных чудовищ, освещенных ярким пламенем от разложенных там и сям огней. Яснее доходили До его слуха дивные их речи и песни. Долго, летая над головами их на чародейском коне своем, присматривался Твардовский к дивному зрелищу. Время от времени выбегали из толпы ведьмы, брались за руки и заводили бешеный танец; движения их похожи были на корчи прокаженного, на предсмертные конвульсии умирающего. В кругу их вертелись и бесновались черти, которых выдавал пламень, мелькавший над головою и сердцем их. Черный, смоляной дым окутывал всю эту группу темною пеленою, и смрад далеко распространялся в воздухе.

   - Ладо, ладо! Дид-ладо! - кричали колдуньи и ведьмы.

   В другом месте ведьмы готовили себе чародейскую похлебку. Огромный котел кипел на угольях; густой удушливый пар поднимался из него.

   С любопытством присматривался Твардовский к новому для него зрелищу и тихонько объезжал гору. Один он был задумчив и грустен на этом адском пиру; дико отзывались в его сердце звуки и отголоски этой сатанинской радости.

   Страшна та веселость, сквозь которую проглядывает отчаяние, мука и смерть!

   Скоро подъехал Твардовский к тайному совету ведьм.

   Сидели тут семь старых баб, на семи надгробных камнях, вокруг них толпились молодые. Каждая из семи старух говорила поочередно и учила, как вызывать нечистых духов, как задерживать дождь на небе, отнимать у коров молоко, наводить на людей лютые болезни, портить хлеб на гумне и в поле, плаксу насылать на детей и т. п. Молодые слушали уроки их с любопытством, с жадностью и принимали их к сердцу, потому что искони дурной совет прививается к уму и сердцу скорее хорошего.

   Далее ведьмы, взявшись за руки, заводили хоровод и пели песни, которых значение им только было понятно. Другие ведьмы варили в котле любовный напиток, любчик, и бросали в него девичьи волосы, мешая их там с каплями девичьих крови и слез и с разными зельями. Вместо мешалки служила им лапка нетопыря.

   "Кто напьется этого зелья, - пели они хором, - будет жить только тою, которая поднесет его, будет ходить за ней, как тень, будет послушен ей во всем, будет готов положить за нее голову, дать сжечь себя за нее, не пожалеть за нее родного отца, матери..."

   "Кипит и варится любовный напиток. Над ним шум и пена, как любовь над сердцем девушки, под ним осадок и гуща, как после любви - горесть и раскаяние. Наверху сладко, как в первые минуты любви, внизу горько, как в те минуты, когда пройдет она!.."

   "Шумит ветер, трещат дрова под огнем, кричат и поют адские силы, и во всем этом шуме, треске, крике, как будто слышится призыв милого: Сюда, сюда! Ко мне, ко мне!.. Но милый нейдет до тех пор, пока сама возлюбленная не полюбит его, пока сама не поднесет ему зелья!.."

   "Растет трава на берегу ручья; цветет трава только в полночь, цветет однажды в год, накануне Иванова дня, и цвет ее розовый... Сыпьте в котел цвет, - левой рукой от сердца. Носила его на груди девушка; сожгла его весь, испепелила".

   "Бросьте в котел сердце голубя, у которого охотник застрелил милую голубку. Тоскует по голубке голубь: пусть и он тоскует и сохнет так, напившись нашего любовного зелья!"

   В другом месте другие старухи-ведьмы варили другой чародейский напиток, сидели вокруг котла, покачивали головами, махали руками, бросали в котел разные снадобья, приговаривая одна вслед за другою:

   - Бросаю кость человеческую, взятую с кладбища: пусть тот, кто отведает зелья, высохнет и пожелтеет, как кость эта!

   - Бросаю воск от свечи церковной, горевшей на похоронах: пусть кто отведает зелья, сгорит, как свеча!

   - Бросаю горсть соломы из-под крыши церковной; кто отведает зелья, пусть в душе его гнездятся грусть и злые намерения, как гнездились совы и воробьи под той церковной крышей!

   - Бросаю сердце висельника, высохшее на виселице: кто отведает зелья, пусть ему будет так, как тому, когда он целовал крест из-под рук попа; пусть умрет он, как умер тот; воронам на ужин сердце его; воронам на обед его легкие, коршунам и ястребам на завтрак все тело его!

   - Бросаю гнилушку от гроба; кто отведает зелья, пусть в том сгниет веселость и счастье, как сгнил труп в том гробе.

   - Растет над могилой цветок; цветет в удушливый день черным и белым цветом... Бросаю цветок в котел; пусть тот, кто отведает зелья, познает черные мысли, горе и отчаяние!

   - Бросьте в котел сердце той совы, которая прячется днем и плачет ночью, которую преследуют люди и птицы, пусть и тот, кто напьется зелья, будет преследуем и ненавидим во всю жизнь свою!

   Мешали они любовный напиток мертвыми костями и лили в него всю желчь и злобу, какие были в сердцах их. Кипел и шумел напиток, вздымался. и пучился, доходя до краев котла. И если стекала на землю капля его, то под ней выгорала трава и на земле оставляла после себя кровавое пятно.

   Был и другой кружок ведьм, но тут, среди смеха и шепота, Твардовский не мог расслышать, о чем шла речь. Любопытство не удерживало его, и он ехал далее.

   Увидел он старого вампира, который учил молодого высасывать кровь из людей во время их сна; увидел и старую стречу, которая учила молодую садиться на грудь спящим и душить их.

   Далее шла свадьба: козел женился на старой бабе. Перед ними шли музыканты и играли на костяных пищалках и били в барабаны, обтянутые человеческой кожей. Постель для молодых послали на гробовой доске, а