Констан Бенжамен - Адольф

озлобились вы противъ меня? Въ чемъ мое преступлен³е? Въ одной любви моей къ вамъ, въ невозможности жить безъ васъ! По какому своенравному сострадан³ю не смѣете вы сокрушить узы, которыя вамъ въ тягость, и раздираете существо несчастное, при которомъ сострадан³е васъ удерживаетъ. Почему отказываете на мнѣ въ грустномъ удовольств³и почитать васъ, по крайней мѣрѣ, великодушнымъ? Зачѣмъ являетесь бѣшенымъ и слабымъ? Мысль о скорби моей васъ преслѣдуетъ; зрѣлище сей скорби не можетъ васъ остановить. Чего вы требуете? Чтобы я васъ покинула? Или не видите, что недостаетъ мнѣ силы на это? Ахъ, вамъ, которые не любите, вамъ найти эту силу въ сердцѣ усталомъ отъ меня, и которое вся любовь моя обезоружить не можетъ! Вы мнѣ не дадите этой силы: вы заставите меня изныть въ слезахъ моихъ и умереть у вашихъ ногъ. Скажите слово, писала она въ другомъ мѣстѣ, - есть ли край, куда я не послѣдовала бы за вами? Есть ли потаенное убѣжище, куда я не сокрылась бы жить при вѣсъ, не бывъ бременемъ въ жизни вашей? Но нѣтъ, вы не хотите того. Робкая и трепетная, потому что вы меня оковали ужасомъ, предлагаю ли вамъ виды свои для будущаго - вы ихъ всѣ отвергаете съ досадою. Легче всего я добивалась отъ васъ молчан³я вашего. Такая жестокость несходна съ вашимъ нравомъ. Вы добры;_: ваши поступки благородны и безкорыстны. Но как³е поступки могли бы изгладить ваши слова? С³и язвительныя слова звучатъ вокругъ меня. Я слышу ихъ ночью; они гоняются за мною, они меня пожираютъ; они отравляютъ все, что вы ни дѣлаете. Должно ли мнѣ умереть, Адольфъ? Пожалуй, вы будете довольны. Она умретъ, с³е бѣдное создан³е, которому вы покровительствовали, но которое разите повторенными ударами. Она умретъ, с³я докучная Элеонора, которую не можете выносить при себѣ, на которую смотрите, какъ на препятств³е, для которой не находите на землѣ мѣста вамъ не въ тягость. Она умретъ. Вы пойдете одни посреди сей толпы, въ которую вамъ такъ не терпится вмѣшаться. Вы узнаете людей, которыхъ нынѣ благодарите за ихъ равнодуш³е - и, можетъ быть, нѣкогда, смятые сими сердцами черствыми, вы пожалѣете о сердцѣ, которымъ располагали; о сердцѣ, жившемъ привязанностью къ вамъ, всегда готовомъ на тысячу опасностей для защиты вашей; о сердцѣ, которое уже не удостоиваете награждать ни единымъ взглядомъ.

  

  

   Возвращаю вамъ, милостивый государь, рукопись, которую вамъ угодно было мнѣ повѣрить. Благодарю васъ за это снисхожден³е, хотя и пробудило оно во мнѣ горестныя воспоминан³я, изглаженныя временемъ. Я зналъ почти всѣ лица, дѣйствовавш³я въ сей повѣсти, слишкомъ справедливой, и видалъ часто своенравнаго и несчастнаго Адольфа, который былъ авторомъ и героемъ оной. Я нѣсколько разъ покушался оторвать совѣтами моими с³ю прелестную Элеонору, достойную участи счастливѣйшей и сердца постояннѣйшаго, отъ человѣка пагубнаго, который, не менѣе ея бѣдствующ³й, владычествовалъ ею какимъ-то волшебствомъ и раздиралъ ее слабостью своею. Увы, когда я видѣлся съ нею въ послѣдн³й разъ, я полагалъ, что далъ ей нѣсколько силы, что вооружилъ разсудокъ ея противъ сердца! Послѣ слишкомъ долгаго отсутств³я, я возвратился къ мѣстамъ, гдѣ оставилъ ее - и нашелъ одинъ только гробъ.

   Вамъ должно бы, милостивый государь, напечатать с³ю повѣсть. Она отнынѣ не можетъ быть никому оскорбительна и была бы, по моему мнѣн³ю, не безполезна. Несчаст³е Элеоноры доказываетъ, что самое страстное чувство не можетъ бороться съ порядкомъ установленнымъ. Общество слишкомъ самовластно. Оно выказывается въ столькихъ измѣнен³яхъ; оно придаетъ слишкомъ много горечи любви, не освященной имъ; оно благопр³ятствуетъ сей наклонности къ непостоянству и сей усталости нетерпѣливой, недугамъ души, которые захватываютъ ее иногда скоропостижно посреди нѣжной связи. Равнодушные съ рѣдкимъ усерд³емъ спѣшатъ быть досадниками во имя нравственности и вредными изъ любви къ добродѣтели. Подумаешь, что зрѣлище привязанности имъ въ тягость, потому что они не способны къ оной, и когда могутъ они воспользоваться предлогомъ, они съ наслажден³емъ поражаютъ и губятъ ее. И такъ, горе женщинѣ, опершейся на чувство, которое все стремится отравить, и противъ коего общество, когда не вынуждено почитать его законность, вооружается всѣмъ, что есть порочнаго въ сердцѣ человѣческомъ, чтобы охолодить все, что есть добраго.

   Примѣръ Адольфа будетъ не менѣе назидателемъ, если вы добавите, что, отразивъ отъ себя существо, его любившее, онъ не переставалъ быть неспокойнымъ, смутнымъ, недовольнымъ, что онъ не сдѣлалъ никакого употреблен³я свободы, имъ вновь пр³обрѣтенной цѣною столькихъ горестей и столькихъ слезъ, и что, оказавшись достойнымъ порицан³я, оказался онъ такъ же и достойнымъ жалости!

   Если вамъ нужны доказательства, прочтите, милостивый государь, с³и письма, которыя вамъ повѣдаютъ участь Адольфа. Вы увидите его въ обстоятельствахъ различныхъ и всегда жертвою сей смѣси эгоизма и чувствительности, которые сливались въ немъ, къ несчаст³ю его и другихъ, Предвидя зло до совершен³я онаго, и отступающ³й съ отчаян³емъ, совершивъ его; наказанный за свои благ³я качества еще болѣе, нежели за порочныя, - ибо источникъ первыхъ былъ въ его впечатлѣн³яхъ, а не въ правилахъ, поочередно, то самый преданный, то самый жестокосердый изъ людей, но всегда кончавш³й жестокосерд³емъ то, что начато было преданностью, онъ оставилъ по себѣ слѣды однихъ своихъ проступковъ.

  

  

   Такъ, милостивый государь, я издамъ рукопись, возвращенную вами (не потому, что думаю согласно съ вами о пользѣ, которую она принести можетъ: каждый только своимъ убыткомъ изучается въ здѣшнемъ свѣтѣ, и женщины, которымъ рукопись попадется, вообразятъ всѣ, что онѣ избрали не Адольфа, или что онѣ лучше Элеоноры; но я ее выдамъ, какъ повѣсть довольно истинную о нищетѣ сердца человѣческаго). Если она заключаетъ и себѣ урокъ поучительный, то сей урокъ относится къ мущинамъ. Онъ доказываетъ, что сей умъ, которымъ столь тщеславятся, не помогаетъ ни ни находить ни давать счаст³я; онъ понимаетъ, что характеръ, твердость, вѣрность доброта суть дары, которыхъ должно просить отъ неба, и я не называю добротою сего сострадан³я переходчиваго, которое не покоряетъ нетерпѣн³я и не препятствуетъ ему раскрыть язвы, на минуту залѣченныя сожалѣн³емъ. Главное дѣло въ жизни есть скорбь, которую наносимъ, и самая замысловатая метафизика не оправдаетъ человѣка, разодравшаго сердце, его любившее. Ненавижу, впрочемъ, с³е самохвальство ума; который думаетъ, что все изъяснимое уже извинительно; ненавижу с³ю суетность, занятую собою, когда она повѣствуетъ о вредѣ, ею совершенномъ, которая хочетъ заставить сожалѣть о себѣ, когда себя описываетъ и, паря неразрушимая посреди развалинъ, старается себя изслѣдовать, вмѣсто того, чтобы раскаиваться. Ненавижу с³ю слабость, которая обвиняетъ другихъ въ собственномъ своемъ безсил³и и не видитъ, что зло не въ окружающихъ, а въ ней самой. Я угадалъ бы, что Адольфъ былъ за характеръ свой наказанъ самимъ характеромъ своимъ, что онъ не слѣдовалъ никакой стезѣ опредѣленной, не совершилъ никакого подвига полезнаго, что онъ истощилъ свои способности безъ направлен³я инаго, кромѣ своенрав³я, безъ силы, кромѣ раздражен³я; я угадалъ бы все это, если бы вы и не доставили мнѣ объ участи его новыхъ подробностей, коими, не знаю еще, воспользуюсь, или нѣтъ. Обстоятельства всегда маловажны: все въ характерѣ. Напрасно раздѣлываешься съ предметами и существамъ внѣшними: съ собою раздѣлаться невозможно. Мѣняешь положен³е, но переносишь въ каждое скорбь, отъ коей отвязаться надѣялись; перемѣщая себя, не исправляешься, и потому прибавляешь только угрызен³я къ сожалѣн³ямъ и проступки къ страдан³ямъ.