Констан Бенжамен - Адольф

  

  

  

  

  

  

  

   Прими мой переводъ любимаго нашего романа. Смиренный литографъ, приношу великому живописцу блѣдный снимокъ съ картины великаго художника. Мы такъ часто говорили съ тобою о превосходствѣ творен³я сего, что, принявшись переводить его на досугѣ въ деревнѣ, мысленно относился я къ суду твоему; въ борьбѣ иногда довольно трудной мысленно вопрошалъ я тебя, какъ другую совѣсть, призывалъ въ ареопагъ свой и Баратынскаго, подвергалъ вамъ свои сомнѣн³я и запросы и руководствовался угадыван³емъ вашего рѣшен³я. Не страшитесь однако же, ни ты, ни онъ: не налагаю на васъ отвѣтственности за худое толкован³е молчан³я вашего. Иначе моя довѣренность къ вамъ была бы для васъ слишкомъ опасна, связывая васъ взаимнымъ обязательством въ случайностяхъ предпр³ят³я моего.

   Что бы ни было, даръ, мною тебѣ подносимый, будетъ свидѣтельствомъ пр³язни нашей и уважен³я моего къ дарован³ю, коимъ радуется дружба и гордится отечество.

   Село Мещерское (Саратовской г.)

   1829 года.

  

  

   Если бы можно было еще чему нибудь дивиться въ странностяхъ современной литературы нашей, то позднее появлен³и на Русскомъ языкѣ романа, каковъ Адольфъ, должно бы было показаться непонятнымъ и примѣрнымъ забвен³емъ со стороны Русскихъ переводчиковъ. Было время, что у насъ все переводили, хорошо или худо, дѣло другое, по по крайней мѣрѣ охотно, дѣятельно. Росписи книгъ, изданныхъ въ половинѣ прошлаго столѣт³я, служатъ тому неоспоримымъ доказательствомъ. Нынѣ мы болѣе нежели четвертью вѣка отстали отъ движен³й литтературъ иностранныхъ. Адольфъ появился въ свѣтъ въ послѣднемъ пятнадцатилѣт³и: это первая причина непереселен³я его на Русскую почву,

   Онъ въ одномъ томѣ - это вторая причина. Переводчики наши говорятъ, что не стоитъ присѣсть къ дѣлу для подобной бездѣлицы, просто, что не стоитъ рукъ марать. Книгопродавцы говорятъ въ свою очередь, что не изъ чего пустить въ продажу одинъ томъ, ссылаясь на обычай нашей губернской читающей публики, которая по ярмаркамъ запасается книгами, какъ и другими домашними потребностями, въ прокъ такъ, чтобы купленнаго сахара, чая и романа было на годъ, вплоть до новой ярмарки. Смиренное, однословное заглав³е - есть третья причина безъизвѣстности у насъ Адольфа. Чего, говорятъ переводчики и книгопродавцы, ожидать хорошаго отъ автора, который не съумѣлъ пр³искать даже заманчиваго прилагательнаго къ собственному имени героя своего, не съумѣлъ, щеголяя воображен³емъ, поразцвѣтить заглав³я своей книги.

   Остроумный и внимательный наблюдатель литтературы нашей говорилъ забавно, что обыкновенно переводчики наши, готовясь переводить книгу, не совѣтуются съ извѣстнымъ достоинствомъ ея, съ собственными впечатлѣн³ями, произведенными чтен³емъ, а просто наудачу идутъ въ ближайшую иностранную книжную лавку, торгуютъ первое творен³е, которое пришлось имъ по деньгамъ и по глазамъ, бѣгутъ домой и черезъ четверть часа перомъ уже скрыпятъ по заготовленной бумагѣ.

   Можно рѣшительно сказать, что Адольфъ превосходнѣйш³й романъ въ своемъ родѣ. Такое мнѣн³е не отзывается кумовствомъ переводчика, который болѣе, или упрямѣе самого родителя любитъ своего крестника. Оно такъ и должно быть. Авторъ, не смотря на чадолюб³е, можетъ еще признаваться въ недостаткахъ природнаго рожден³я своего. Переводчикъ въ такомъ случаѣ движимъ самолюб³емъ, которое сильнѣе всякаго другаго чувства: онъ добровольно усыновляетъ чужое творен³е и долженъ отстаивать свой выборъ. Нѣтъ, любовь моя къ Адольфу оправдана общимъ мнѣн³емъ. Вольно было автору въ послѣднемъ предислов³и своемъ отзываться съ нѣкоторымъ равнодуш³емъ, или даже небрежен³емъ о произведен³и, которое, охотно вѣримъ, стоило ему весьма небольшаго труда. Во-первыхъ, читатели не всегда цѣнятъ удовольств³е и пользу свою по мѣрѣ пожертвован³й, убытковъ времени и трудовъ, понесенныхъ авторомъ; истина не болѣе и не менѣе истина, будь она плодомъ многолѣтнихъ изыскан³й, или скоропостижнымъ вдохновен³емъ, или раскрывшимся признан³емъ тайны, созрѣвавшей молча въ глубинѣ наблюдательнаго ума. Во-вторыхъ, не должно всегда довѣрять буквально скромнымъ отзывамъ авторовъ о ихъ произведен³яхъ. Можетъ быть, нѣкоторое отречен³е отъ важности, которую приписывали творен³ю сему, было и вынуждено особенными обстоятельствами. Въ отношен³яхъ Адольфа съ Элеонорою находили отпечатокъ связи автора съ славною женщиною, обратившею на труды свои вниман³е цѣлаго свѣта. Не раздѣляемъ смѣтливости и догадокъ добровольныхъ слѣдователей, которые отыскиваютъ всегда самого автора по слѣдамъ выводимыхъ имъ лицъ; но понимаемъ, что одно разглашен³е подозрѣн³я въ подобныхъ примѣнен³яхъ могло внушить Б. Констану желан³е унизить собственнымъ приговоромъ цѣну повѣсти, такъ сильно подѣйствовавшей на общее мнѣн³е. Наконецъ, писатель, перенесш³й наблюден³я свои, соображен³я и дѣятельность въ сферу гораздо болѣе возвышенную, Б. Констанъ, публицистъ и дѣйствующее лицо на сценѣ политической, могъ безъ сомнѣн³я охладѣть въ участ³и своемъ къ вымыслу частной драмы, которая, какъ ни жива, но все должна же уступить драматическому волнен³ю трибуны, исполинскому ходу стодневной эпопеи и романическимъ событ³ямъ современной эпохи, которыя нѣкогда будутъ истор³ей.

   Трудно въ такомъ тѣсномъ очеркѣ, каковъ очеркъ Адольфа, въ такомъ ограниченномъ и, такъ сказать, одинокомъ дѣйств³и болѣе выказать сердце человѣческое, переворотить его на всѣ стороны, выворотить до дна и обнажить наголо во всей жалости и во всемъ ужасѣ холодной истины. Авторъ не прибѣгаетъ къ драматическимъ пружинамъ, къ многосложнымъ дѣйств³ямъ, въ симъ вспомогательнымъ пособ³ямъ театральнаго, или романическаго м³ра. Въ драмѣ его не видать ни машиниста, ни декоратора. Вся драма въ человѣкѣ, все искусство въ истинѣ. Онъ только указываетъ, едва обозначаетъ поступки, движен³я своихъ дѣйствующихъ лицъ. Все, что въ другомъ романѣ было бы, такъ связать, содержан³емъ, какъ-то: приключен³я, неожиданные перепонки, однимъ словомъ, вся кукольная комед³я романовъ, здѣсь оно - рядъ указан³й, заглав³й. Но между тѣмъ, во всѣхъ наблюден³яхъ автора такъ много истины, проницательности, сердцевѣдѣн³я глубокаго, что, мало заботясь о внѣшней жизни, углубляешься во внутреннюю жизнь сердца. Охотно отказываешься отъ требован³й на волнен³е въ переворотахъ первой, на пестроту въ краскахъ ея, довольствуясь, что вслѣдъ за авторомъ изучаешь глухое, потаенное дѣйств³е силы, которую болѣе чувствуешь, нежели видишь. И кто не радъ бы предпочесть созерцан³ю красотъ и картинныхъ движен³й живописнаго мѣстоположен³я откровен³е таинствъ природы и чудесное сошеств³е въ подземную святыню ея, гдѣ могъ бы онъ, проникнутый ужасомъ и благоговѣн³емъ, изучать ея безмолвную работу и познавать пружины, коими движется наружное зрѣлище, привлекавшее любопытство его?

  

   Характеръ Адольфа вѣрный отпечатокъ времени своего. Онъ прототипъ Чайльдъ Гарольда и многочисленныхъ его потомковъ. Въ этомъ отношен³и творен³е с³е не только романъ сегоднешн³й (roman du jour), подобно новѣйшимъ свѣтскимъ, или гостиннымъ романамъ, оно еще болѣе романъ вѣка сего. Говоря о жизни своей, Адольфъ могъ бы сказать справедливо: день мой - вѣкъ мой. Всѣ свойства его, хорош³я и худыя, отливки совершенно современные, Онъ влюбился, соблазнилъ, соскучился, страдалъ и мучилъ, былъ жертвою и тираномъ, самоотверженцемъ и эгоистомъ, все не такъ, какъ въ старину, когда общество движимо было какимъ то совокупнымъ, взаимнымъ эгоизмомъ, въ который сливались эгоизмы частные. Въ старину первая половина повѣсти Адольфа и Элеоноры не могла бы быть введен³емъ къ послѣдней. Адольфъ могъ бы тогда въ порывѣ страсти отречься отъ всѣхъ обязанностей своихъ, всѣхъ сношен³й, повергнуть себя и будущее свое къ ногамъ любимой женщины; но, отлюбивъ однажды, не могъ бы и не долженъ онъ былъ приковать себя къ роковой необходимости. Ни общество, ни сама Элеонора не поняли бы положен³я и страдан³й его. Адольфъ, созданный по образу и духу нашего вѣка, часто преступенъ, но всегда достоинъ сострадан³я: судя его, можно спросить, гдѣ найдется праведникъ, который броситъ въ него камень? Но Адольфъ въ прошломъ столѣт³и былъ бы просто безумецъ, которому никто бы не сочувствовалъ, загадка, которую никакой психологъ не далъ бы себѣ труда разгадывать. Нравственный недугъ, которымъ онъ одержимъ и погибаетъ, не могъ бы укорениться въ атмосферѣ прежняго общества. Тогда могли развиваться острыя болѣзни сердца; нынѣ пора хроническихъ: самое выражен³е недугъ сердца есть потребность и находка нашего времени. Нигдѣ не было выставлено такъ живо, какъ въ сей повѣсти, что жестокосерд³е есть неминуемое слѣдств³е малодуш³я, когда оно раздражено обстоятельствами, или внутреннею борьбою; что есть надъ общежит³емъ какое-то тайное Провидѣн³е, которое допускаетъ уклонен³я отъ законовъ, непреложно имъ постановленныхъ; но рано или поздно постигаетъ ихъ мѣрою правосуд³я своего; что чувства ничего безъ правилъ; что если чувства могутъ быть благими вдохновен³ями, то одни правила должны быть надежными руководителями (такъ Колумбъ могъ откровен³емъ ген³я угадать новый м³ръ, но безъ компаса не могъ бы открыть его); что человѣкъ, въ разноглас³и съ обязанностями своими, живая аномал³и или выродокъ въ системѣ общественной, которой онъ принадлежитъ: будь онъ даже въ нѣкоторыхъ отношен³яхъ и превосходнѣе ея; но всегда будетъ не только несчастливъ, но и виноватъ, когда не подчинитъ себя общимъ услов³ямъ и не признаетъ власти большинства.

   Женщины вообще не любятъ Адольфа, то есть характера его: и это порука въ истинѣ его изображен³я. Женщинамъ весело находить въ романахъ лица, которыхъ не встрѣчаютъ онѣ въ жизни. Охлажденныя, напуганныя живою природою общества, онѣ ищутъ убѣжища въ мечтательной Аркад³и романовъ: чѣмъ менѣе герой похожъ на человѣка, тѣмъ болѣе сочувствуютъ онѣ ему; однимъ словомъ, ищутъ онѣ въ романахъ не портретовъ, но идеаловъ; а спорить нечего: Адольфъ не идеалъ. Б. Констанъ и авторы еще двухъ трехъ романовъ,

  

   Въ которыхъ отразился вѣкъ

   И современный человѣкъ,

  

   не льстивые живописцы изучаемой ими природы. По мнѣн³ю женщинъ, Адольфъ одинъ виноватъ: Элеонора извинительна и достойна сожалѣн³я. Кажется, приговоръ нѣсколько пристрастенъ. Конечно, Адольфъ, какъ мущина, зачинщикъ, а на зачинающаго Богъ, говоритъ пословица. Такока роль мущинъ въ романахъ и въ свѣтѣ. На нихъ лежитъ вся отвѣтственность женской судьбы. Когда они и становятся сами жертвами необдуманной склонности, то не прежде, какъ уже предавъ жертву властолюб³ю сердца своего, болѣе или менѣе прямодушному, своенравному, но болѣе или менѣе равно насильственному и равно бѣдственному въ послѣдств³яхъ своихъ. Но таково уложен³е общества, если не природы, таково вл³ян³е воспитан³я, такова сила вещей. Романистъ не можетъ идти по слѣдамъ Платона и импровизировать республику. Каковы отношен³я мущинъ и женщинъ въ обществѣ, таковы должны они быть и въ картинѣ его. Пора Малекъ-Аделей и Густавовъ миновалась. Но послѣ предварительныхъ дѣйств³й, когда уже связь между Адольфомъ и Элеонорою заключена взаимными задатками и пожертвован³ями, то рѣшить трудно, кто несчастнѣй изъ нихъ. Кажется, въ этой нерѣшимости скрывается еще доказательство искусства, то есть истины, коей держался авторъ. Онъ не хотѣлъ въ приговорѣ своемъ оправдать одну сторону, обвиняя другую. Какъ въ тяжбахъ сомнительныхъ, спорахъ обоюдно неправыхъ, онъ предоставилъ обоимъ поламъ, по юридическому выражен³ю, вѣдаться формою суда. А сей судъ есть трибуналъ нравственности верховной, которая обвиняетъ того и другаго.

   Но въ семъ романѣ должно искать не одной любовной б³ограф³и сердца: тутъ вся истор³я его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Авторъ такъ вѣрно обозначилъ намъ съ одной точки зрѣн³я характеристическ³я черты Адольфа, что, примѣняя ихъ къ другимъ обстоятельствамъ, къ другому возрасту, мы легко выкладываемъ мысленно весь жреб³й его, на какую сцену дѣйств³я ни былъ бы онъ кинутъ. Вслѣдств³е того, можно бы (разумѣется, съ дарован³емъ Б. Констана) написать еще нѣсколько Адольфовъ въ разныхъ пер³одахъ и соображен³яхъ жизни, подобно портретамъ одного же лица въ разныхъ лѣтахъ и костюмахъ.

   О слогѣ автора, то есть о способѣ выражен³я, и говорить нечего: это верхъ искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и такъ очевидно отсутств³е искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна какъ надпись, какъ отдѣльное изрѣчен³е. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночкѣ, и прибранными одинъ къ другому съ удивительнымъ тщан³емъ: между тѣмъ нигдѣ не замѣтна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единаго слова. Если то, что Депрео сказалъ о Мальгербѣ, справедливо:

  

   D'un mot mis en sa place enseigna le pouvoir,

  

   то никто этому могуществу такъ не научался, какъ Б. Констанъ. Впрочемъ, важная тайна слога заключается въ этомъ умѣн³и. Это искусство военачальника, который знаетъ, какъ разставить свои войска, какое именно на ту минуту и на томъ мѣстѣ употребить оруж³е, чтобы нанести рѣшительный ударъ; искусство композитора, который знаетъ, какъ инструментировать свое гармоническое, соображен³е. Авторъ Адольфа силенъ, краснорѣчивъ, язвителенъ, трогателенъ, не прибѣгая никогда въ напряжен³ю силы, къ цвѣтамъ краснорѣч³я, къ колкостямъ эпиграмы, къ слезамъ слога, если можно такъ выразиться. Какъ въ создан³и, такъ и въ выражен³и, какъ въ соображен³яхъ, такъ и въ слогѣ вся сила, все могущество дарован³я его - въ истинѣ. Таковъ онъ въ Адольфѣ, таковъ на ораторской трибунѣ, таковъ въ современной истор³и, въ литтературной критикѣ, въ высшихъ соображен³яхъ духовныхъ умозрѣн³й, въ пылу политическихъ памфлетовъ {Письма о стодневномъ царствован³я Наполеона; предислов³е его къ переводу, или подражан³ю Шиллеровой трагед³и: Валленштейнъ; статья о г-жѣ Сталь, творен³е: о религ³и; всѣ политическ³я брошюры его.}: разумѣется, говорится здѣсь не о мнѣн³яхъ его не идущихъ въ дѣло, но о томъ, какъ онъ выражаетъ ихъ. Въ д³алектикѣ ума и чувства, не знаю, кого поставить выше его. Наконецъ, нѣсколько словъ о моемъ переводѣ. Есть два способа переводить: одинъ независимый, другой подчиненный. Слѣдуя первому, переводчикъ, напитавшись смысломъ и духомъ подлинника, переливаетъ ихъ въ свои формы; слѣдуя другому, онъ старается сохранить и самыя формы, разумѣется, соображаясь со стих³ями языка, который у него подъ рукою. Первый способъ превосходнѣе; второй невыгоднѣе; изъ двухъ я избралъ послѣдн³й. Есть еще трет³й способъ переводить: просто переводить худо. Но не кстати мнѣ здѣсь говорить о немъ. Изъ мнѣн³й моихъ, прописанныхъ выше о слогѣ Б. Констана, легко вывести причину, почему я связалъ себя подчиненнымъ переводомъ. Отступлен³я отъ выражен³й автора, часто отъ самой симметр³и словъ, казались мнѣ противоестественнымъ измѣнен³емъ мысли его. Пускай назовутъ вѣру мою суевѣр³емъ, по крайней мѣрѣ, оно непритворно. Къ тому же, кромѣ желан³я моего познакомить Русскихъ писателей съ этимъ романомъ, имѣлъ я еще мою собственную цѣль: изучивать, ощупывать языкъ нашъ, производить надъ нимъ попытки, если не пытки, и вывѣдать, сколько можетъ онъ приблизиться къ языку иностранному, разумѣется, опять, безъ увѣчья, безъ распятья на ложѣ Прокрустовомъ. Я берегся отъ галлицизмовъ словъ, такъ сказать синтаксическихъ или вещественныхъ, но допускалъ галлицизмы понят³й, умозрительные, потому что тогда они уже европеизмы. Переводы независимые, то есть пересоздан³я, переселен³я душъ изъ иностранныхъ языковъ въ Русск³й, имѣли у насъ уже примѣры блестящ³е и развѣ только что достижимые: такъ переводили Карамзинъ и Жуковск³й. Превзойти ихъ въ этомъ отношен³и невозможно, ибо въ подражан³и есть предѣлъ неминуемый. Переселен³я ихъ не отзываются почвою и климатомъ родины. Я напротивъ хотѣлъ испытать можно ли, повторяю, не насильствуя природы нашей, сохранить въ переселен³и запахъ, отзывъ чужбины, какое-то областное выражен³е. Замѣтимъ между тѣмъ, что эти попытки совершены не надъ творен³емъ исключительно Французскимъ, но болѣе европейскимъ, представителемъ не Французскаго общежит³я, но представителемъ вѣка своего, свѣтской, такъ сказать, практической метафизики поколѣн³я нашего. Въ подобной сферѣ выражен³ю трудно удержать во всей неприкосновенности свои особенности, свои прихоти: межевые столбы, внизу разграничивающ³е языки, права, обычаи, не доходятъ до той высшей сферы. Въ ней всѣ личности сглаживаются, всѣ рѣзк³я отлич³я сливаются. Адольфъ не французъ, не нѣмецъ, не англичанинъ: онъ воспитанникъ вѣка своего.

   Вотъ не оправдан³я, но объяснен³я мои. Оспаривая меня, можно будетъ, по крайней мѣрѣ, оспаривать мою систему, а не винить меня въ исполнен³и; можно будетъ заняться изслѣдован³емъ мысли, а не звуковъ. Даю критикѣ способъ выдти, если ей угодно, изъ школьныхъ предѣловъ, изъ инквизиц³и словъ, въ которыхъ она у насъ обыкновенно сжата.

  

   Не безъ нѣкотораго недоумѣн³я согласился я на перепечатан³е сего маловажнаго сочинен³я, выданнаго за десять лѣтъ. Если бы я не увѣренъ былъ почти рѣшительно, что готовится поддѣльное издан³е онаго въ Бельг³и, и что с³я поддѣлка, подобно всѣмъ другимъ, распускаемымъ въ Герман³и и ввозимымъ во Франц³ю Бельг³йскими перепечатальщиками, будетъ пополнена прибавлен³ями и вставками, въ которыхъ я не принималъ участ³я, то никогда не занялся бы я симъ анекдотомъ, написаннымъ только для убѣжден³я двухъ или трехъ собравшихся въ деревнѣ пр³ятелей, что можно придать нѣкоторую занимательность роману, въ коемъ будутъ только два дѣйствующ³я лица, пребывающ³я всегда въ одинаковомъ положен³и.

   Обратившись къ этому труду, я хотѣлъ развить нѣкоторыя друг³я мысль, мнѣ раскрывш³яся и показавш³яся несовершенно безполезными. Я захотѣлъ представить зло, которое и самыя черствыя сердца испытываютъ отъ наносимыхъ ими страдан³й, и показать заблужден³е, побуждающее ихъ почитать себя болѣе вѣтреными, или болѣе развращенными, нежели каковы они въ самомъ дѣлѣ. Въ отдален³и, образъ скорби, причиняемой нами, кажется неопредѣленнымъ и неяснымъ, подобно облаку, сквозь которое легко пробиться. Мы подстрекаемы одобрен³емъ общества, совершенно поддѣльнаго, которое замѣняетъ правило обрядами, чувства прилич³ями, которое ненавидитъ соблазнъ какъ неумѣстность, а не какъ безнравственность; ибо оно довольно доброхотно привѣтствуетъ порокъ, когда онъ чуждъ огласки. Думаешь что разорвешь безъ труда узы, заключенныя безъ размышлен³я. Но когда видишь тоску и изнеможен³е, порожденныя разрывомъ сихъ узъ, с³е скорбное изумлен³е души обманутой, с³ю недовѣрчивость, слѣдующую за довѣренностью столь неограниченною; когда видишь, что она, вынужденная обратиться противъ существа отдѣльнаго отъ остальнаго м³ра, разливается и на цѣлый м³ръ; когда видишь с³е уважен³е смятое и опрокинутое на себя незнающее болѣе, къ чему прилѣпиться: тогда чувствуешь, что есть нѣчто священное въ сердцѣ страждующемъ, потому что оно любитъ; усматриваешь тогда, сколь глубоки корни привязанности, которую хотѣлъ только внушить, а раздѣлить не думалъ. А если и превозможешь такъ называемую слабость, то не иначе, какъ разрушая въ себѣ самомъ все, что имѣешь великодушнаго, потрясая все, что ни есть постояннаго, жертвуя всѣмъ, что ни есть благороднаго и добраго. Потомъ возстаешь отъ сей побѣды, которой рукоплещутъ равнодушные и друзья, но возстаешь, поразивъ смертью часть души своей, поругавшись сочувств³ю, утѣснивъ слабость и оскорбивъ нравственность, принявъ ее за предлогъ жестокосерд³я: и такимъ образомъ лучшую природу свою переживаешь, пристыженный или развращенный симъ печальнымъ успѣхомъ.

   Такова картина, которую хотѣлъ я представить въ Адольфѣ. Не знаю, успѣлъ ли: по крайней мѣрѣ, то придаетъ въ моихъ глазахъ нѣкоторую истину разсказу моему, что почти всѣ люди, его читавш³е, мнѣ говорили о себѣ какъ о дѣйствующихъ лицахъ, бывавшихъ въ положен³и, подобномъ положен³ю моего героя. Правда, что сквозь показываемое ими сожалѣн³е о всѣхъ горестяхъ, которыя они причинили, пробивалось, не знаю, какое-то наслажден³е самохвальства. Имъ весело было намекать, что и они, подобно Адольфу, были преслѣдуемы настойчивою привязанностью, которую они внушали; что и они были жертвами любви безпредѣльной, которую къ нимъ питали. Я думаю, что по большей части они клеветали на себя, и что если бы тщеслав³е не тревожило ихъ, то совѣсть ихъ могла бы остаться въ покоѣ.

  

  

   За нѣсколько лѣтъ передъ симъ я ѣздилъ по Итал³и. Разлит³емъ Нето я былъ задержанъ въ гостинницѣ Черенцы, маленькой деревеньки въ Калабр³и. Въ той же гостинницѣ находился другой проѣзж³й, вынужденный оставаться тамъ по той же причинѣ. Онъ хранилъ молчан³е и казался печальнымъ. Онъ не обнаруживалъ ни малѣйшаго нетерпѣн³я. Иногда ему жаловался я, какъ единственному слушателю моему, на задержку въ проѣздѣ нашемъ. Для меня все равно, отвѣчалъ онъ, здѣсь ли я, или въ другомъ мѣстѣ. Нашъ хозяинъ, который разговаривалъ со слугою неаполитанцемъ, находящимся при этомъ путешественникѣ и не вѣдавшимъ его имени, сказалъ мнѣ, что онъ путешествуетъ не изъ любопытства, потому что не посѣщалъ ни развалинъ, ни достопримѣчательныхъ мѣстъ, ни памятниковъ, ни людей. Онъ читалъ много, но безъ постоянной связи. Онъ прогуливался вечеромъ, всегда одинъ, и по цѣлымъ днямъ сидѣлъ иногда неподвижно, опершись головою на обѣ руки.

   Въ самое то время, когда устроено было сообщен³е, и мы могли уже ѣхать, незнакомецъ сильно занемогъ. Человѣколюб³е заставило меня продлить тутъ пребыван³е мое, чтобъ ходить за больнымъ. Въ Черенцѣ былъ только тамошн³й лѣкарь: я хотѣлъ послать въ Козенцу, искать помощи болѣе надежной. Не стоитъ того, сказалъ мнѣ незнакомецъ; вотъ именно тотъ человѣкъ, который мнѣ нуженъ. Онъ не ошибался, хотя, можетъ быть, думалъ другое; ибо этотъ человѣкъ вылѣчилъ его. Я не предполагалъ въ васъ такого искусства, сказалъ онъ ему съ какимъ-то нерасположен³емъ при прощан³и; потомъ онъ поблагодарилъ меня за мои о немъ попечен³я и уѣхалъ.

   Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, изъ Черенцы отъ хозяина гостинницы получилъ я въ Неаполѣ письмо съ ларчикомъ, найденнымъ на дорогѣ въ Стронголи, по которой мы съ незнакомцемъ отправились, но только розно. Трактирщикъ прислалъ мнѣ его, полагая навѣрное, что ларчикъ долженъ принадлежать одному изъ насъ. Онъ заключалъ въ себѣ множество давнишнихъ писемъ, безъ надписей или съ надписями и подписями уже стертыми, женск³й портретъ и тетрадь, содержащую анекдотъ, или повѣсть, которую здѣсь прочтутъ. Путешественникъ, которому принадлежали с³и вещи, отъѣзжая, не указалъ мнѣ никакого способа писать къ нему. Я хранилъ всѣ эти вещи десять лѣтъ, не зная, какъ ихъ употребить. Однажды проговорилъ я объ нихъ случайно нѣкоторымъ знакомымъ моимъ въ Нѣмецкомъ городѣ: одинъ изъ нихъ просилъ меня убѣдительно показать ему упомянутую рукопись. Черезъ недѣлю рукопись была возвращена мнѣ при письмѣ, которое я помѣстилъ въ концѣ сей повѣсти потому, что оно до ея прочтен³я показалось бы непонятнымъ. По этому письму я рѣшился напечатать повѣсть, убѣдясь достовѣрно, что она не можетъ ни оскорбить никого, ни вредить никому. Я не перемѣнилъ ни слова въ подлинникѣ: даже собственныя имена утаены не мною; они, какъ и теперь, означены были однѣми заглавными буквами.

  

  

   Двадцати двухъ лѣтъ я кончилъ курсъ учен³я въ Гёттингенскомъ университетѣ. Отецъ мой, министръ курфистра ***, хотѣлъ, чтобъ я объѣздилъ замѣчательнѣйш³я страны Европы. Онъ намѣренъ былъ послѣ взять меня къ себѣ, опредѣлить въ департаментъ, коего управлен³е было ему ввѣрено, и приготовить меня къ заступлен³ю своей должности. Трудомъ довольно упорнымъ, посреди самой разсѣянной жизни, удалось мнѣ пр³обрѣсть успѣхи, которые отличили меня отъ товарищей въ учен³и и вселили въ родителя моего надежды на меня, вѣроятно, весьма имъ увеличенныя.

   С³и надежды сдѣлали его чрезмѣрно снисходительнымъ ко многимъ моимъ проступкамъ - Онъ никогда не подвергалъ меня непр³ятнымъ послѣдств³ямъ моихъ шалостей. Въ этомъ отношен³и, онъ всегда удовлетворялъ моимъ просьбамъ и часто упреждалъ ихъ,

   По несчаст³ю, въ его поступкахъ со мною больше было благородства и великодуш³я, нежели нѣжности. Я былъ убѣжденъ въ правахъ его на мою благодарность и на мое почтен³е; но никогда не находилось между нами ни малѣйшей довѣренности. Въ его умѣ было что-то насмѣшливое, а это не соглашалось съ моимъ характеромъ. Я тогда былъ побуждаемъ одного неодолимою потребност³ю предаваться симъ впечатлѣн³ямъ, первобытнымъ и стремительнымъ, которыя выносятъ душу изъ границъ обыкновенныхъ и внушаютъ ей презрѣн³е къ предметамъ, ее окружающимъ. Я видѣлъ въ отцѣ не нравоучителя, но наблюдателя холоднаго и ѣдкаго, который сначала улыбался, и вскорѣ прерывалъ разговоръ съ нетерпѣн³емъ. Въ течен³и первыхъ осмьнадцати лѣтъ своихъ, не помню ни одного съ нимъ разговора, который продолжался бы съ часъ. Письма его были благосклонны, исполнены совѣтовъ благоразумныхъ и трогательныхъ. Но когда мы сходились, въ его обращен³и со мною было нѣчто принужденное, для меня неизъяснимое и обратно на меня дѣйствовавшее самымъ тягостнымъ образомъ. Я тогда не зналъ, что такое застѣнчивость, с³е внутреннее мучен³е, которое преслѣдуетъ насъ до самыхъ позднихъ лѣтъ, отбиваетъ упорно на сердце наше впечатлѣн³я глубочайш³я, охлаждаетъ рѣчи наши, искажаетъ въ устахъ нашихъ все, что сказать покушаемся, и не даетъ намъ выразиться иначе, какъ словами неопредѣлительными, или насмѣшливостью болѣе или менѣе горькою, какъ будто на собственныхъ чувствахъ своихъ мы хотимъ отмстить за досаду, что напрасно стараемся ихъ обнаружить. Я не зналъ, что отецъ мой даже и съ сыномъ своимъ былъ застѣнчивъ, что часто, ожидая долго отъ меня изъявлен³я нѣжности, которую, казалось, заграждала во мнѣ его наружная холодность, онъ уходилъ отъ меня со слезами на глазахъ и жаловался другимъ, что я его не люблю.

   Принужденность моя съ нимъ сильно дѣйствовала на мой характеръ. Какъ онъ, равно застѣнчивый, но болѣе безпокойный, потому что былъ моложе, я привыкалъ заключать въ себѣ всѣ свои ощущен³я, задумывать планы одинок³е, въ ихъ исполнен³и на одного себя надѣяться, и почитать предостережен³я, участ³е, помощь и даже единое присутств³е другихъ за тягость и препятств³е. Я пр³училъ себя не говорить никогда о томъ, что меня занимало и, порабощаясь разговору, какъ докучной необходимости, оживлять его безпрерывною шуткою, которая лишала его обыкновенной томительности и помогала мнѣ утаивать истинныя мои мысли. Отъ сего произошелъ у меня въ откровенности недостатокъ, въ которомъ и нынѣ укоряютъ меня пр³ятели, и трудность повести разговоръ разсудительный для меня почти всегда неодолима. Слѣдств³емъ сего было также пылкое желан³е независимости, нетерпѣн³е, раздраженное связями, меня окружающими, и непобѣдимый страхъ поддаться новымъ. Мнѣ было просторно только въ одиночествѣ: таково еще и нынѣ дѣйств³е сей наклонности души, что въ обстоятельствахъ самыхъ маловажныхъ, когда мнѣ должно рѣшиться на одно изъ двухъ, лице человѣческое меня смущаетъ, и я по природному движен³ю убѣгаю отъ него для мирнаго совѣщан³я съ самимъ собою. Я не имѣлъ однакоже того глубокаго эгоизма, который выказывается подобнымъ свойствомъ. Заботясь только о себѣ одномъ, я слабо о себѣ заботился. На днѣ сердца моего таилась потребность чувствительности, мною не замѣчаемая; но, не имѣя чѣмъ удовольствоваться, она отвлекала меня постепенно отъ всѣхъ предметовъ, поочередно возбудившихъ мое любопытство. С³е равнодуш³е ко всему утвердилось еще болѣе мысл³ю о смерти, мысл³ю, поразившею меня въ первую мою молодость, такъ что я никогда не постигалъ, какъ могутъ люди столь легко отвлекать себя отъ нея. Семнадцати лѣтъ былъ я свидѣтелемъ смерти женщины уже въ лѣтахъ, которой умъ, свойства замѣчательнаго и страннаго, способствовалъ къ развит³ю моего. С³я женщина, какъ и мног³я, при началѣ поприща своего кинулась въ свѣтъ, ей неизвѣстный, съ чувствомъ необыкновенной силы душевной и способностями, въ самомъ дѣлѣ могущественными, и такъ же, какъ мног³я, за непокорность прилич³ямъ условнымъ, но нужнымъ, она увидѣла надежды свои обманутыми, молодость, протекшую безъ удовольств³й, и наконецъ старость ее постигла, но не смирила. Она жила въ замкѣ, сосѣдственномъ съ нашими деревнями, недовольная и уединенная, имѣя подмогою себѣ единый умъ свой и все подвергая изслѣдован³ю ума своего. Около года, въ неистощимыхъ разговорахъ нашихъ, мы обозрѣвали жизнь во всѣхъ ея видахъ и смерть неизбѣжнымъ концемъ всего. И столько разъ бесѣдовавъ съ нею о смерти, я наконецъ долженъ былъ видѣть, какъ смерть и ее поразила въ глазахъ моихъ.

   С³е происшеств³е исполнило меня чувствомъ недоумѣн³я о жреб³и человѣка и неопредѣленною задумчивост³ю, которая меня не покидала. Въ поэтахъ читалъ я преимущественно мѣста, напоминавш³я о кратковременности жизни человѣческой. Мнѣ казалось, что никакая цѣль недостойна никакихъ усил³й. Довольно странно, что с³е впечатлѣн³е ослабѣвало во мнѣ именно по мѣрѣ годовъ, меня обременявшихъ, отъ того ли, что въ надеждѣ есть нѣчто сомнительное, и что когда она сходитъ съ поприща человѣка, с³е поприще пр³емлетъ видъ болѣе мрачный, но болѣе положительный; отъ того ли, что жизнь кажется глазамъ нашимъ тѣмъ дѣйствительнѣе, чѣмъ болѣе пропадаютъ заблужден³я, какъ верхи скалъ рисуются явственнѣе на небосклонѣ, когда облака разсѣеваются.

   Оставя Геттингенъ, я прибылъ въ городъ ***; онъ былъ столицею принца, который по примѣру почти всѣхъ Германскихъ принцевъ, правилъ кротко областью необширною, покровительствовалъ людямъ просвѣщеннымъ, въ ней поселившимся, давалъ всѣмъ мнѣн³ямъ свободу совершенную, но самъ, по старинному обычаю, ограниченный обществомъ своихъ придворныхъ, собиралъ по этой причинѣ вокругъ себя людей, большею част³ю, малозначущихъ и посредственныхъ. Я былъ встрѣченъ при этомъ дворѣ съ любопытствомъ, которое необходимо возбудить долженъ каждый пр³ѣзж³й, разстраивающ³й присутств³емъ своимъ порядокъ однообраз³я и этикета. Нѣсколько мѣсяцевъ ничто въ особенности не приковывало моего вниман³я. Я былъ признателенъ за благосклонность, мнѣ оказанную; но частью застѣнчивость моя не давала мнѣ ею пользоваться, частью усталость отъ волнен³я безъ цѣли заставляла меня предпочитать уединен³е приторнымъ удовольств³ямъ, къ коимъ меня приглашали. Я ни въ кому не питалъ непр³язни, но немног³е внушали мнѣ участ³е: а люди оскорбляются равнодуш³емъ; они приписываютъ его недоброжелательству, или спѣсивой причудливости. Имъ никакъ не вѣрится, что съ ними просто скучаешь. Иногда я старался побѣдить свою скуку. Я укрывался въ глубокую молчаливость: ее принимали за презрѣн³е. По временамъ, утомленный самъ своимъ молчан³емъ, я подавался на шутки, и умъ мой, приведенный въ движен³е, увлекалъ меня изъ мѣры. Тогда обнаруживалъ я въ одинъ день все, что мною было замѣчено смѣшнаго въ мѣсяцъ. Наперсники моихъ откровен³й, нечаянныхъ и невольныхъ, не были ко мнѣ признательны, и по дѣломъ: ибо мною обладала потребность говорить, а не довѣрчивость. Бесѣдами своими съ женщиною, которая первая раскрыла мои мысли, я былъ пр³ученъ къ неодолимому отвращен³ю отъ всѣхъ пошлыхъ нравоучен³й и назидательныхъ формулъ. И когда предо мною посредственность словоохотно разсуждала о твердыхъ и неоспоримыхъ правилахъ нравственности, прилич³й или религ³и, кои любитъ она подводить иногда подъ одну чреду, я подстрекаемъ бывалъ желан³емъ ей противорѣчить: не потому, что держался мнѣн³й противныхъ, но потому, что раздраженъ былъ убѣжден³емъ столь плотнымъ и тяжелымъ. Впрочемъ, не знаю, всегда какое-то чувство предостерегало меня не поддаваться симъ акс³омамъ, столь общимъ, столь не подверженнымъ ни малѣйшему исключен³ю, столь чуждымъ всякихъ оттѣнокъ. Глупцы образуютъ изъ своей нравственности какой-то слой твердый и нераздѣлимый, съ тѣмъ, чтобы она, какъ можно менѣе, смѣшивалась съ ихъ дѣян³ями и оставила бы ихъ свободными во всѣхъ подробностяхъ.

   Такимъ поведен³емъ я вскорѣ распустилъ о себѣ славу человѣка легкомысленнаго, насмѣшливаго и злобнаго. Мои ѣдк³е отзывы пошли за свидѣтельство души ненавистливой; мои шутки - за преступлен³я, посягающ³я на все, что есть почтеннаго. Люди, предъ коими провинился я, насмѣхаясь надъ ними, нашли удобнымъ вооружиться за одно съ правилами, которыя, по ихъ словамъ, я подвергалъ сомнѣн³ю: и потому, что мнѣ удалось нехотя позабавить ихъ другъ надъ другомъ, они всѣ соединились противъ меня. Казалось, что, обличая ихъ дурачества, я какъ будто бы выдаю тайну, которую мнѣ они ввѣрили; казалось, что, явившись на глаза мои тѣмъ, чѣмъ были въ самомъ дѣлѣ, они обязали меня клятвою на молчан³е: у меня на совѣсти не лежало соглас³я на договоръ слишкомъ обременительный. Имъ весело было давать себѣ полную волю, мнѣ наблюдать и описывать ихъ; и что именовали они предательствомъ, то въ глазахъ было возмезд³емъ, весьма невиннымъ и законнымъ.

   Не хочу здѣсь оправдываться. Я давно отказался отъ сей суетной и легкой повадки ума неопытнаго: хочу только сказать, что въ пользу другихъ, а не себя, уже въ безопасности отъ свѣта, что нельзя въ короткое время привыкнуть къ человѣческому роду, какимъ является онъ намъ, преобразованный своекорыст³емъ, принужденностью, чванствомъ и опасен³емъ. Изумлен³е первой молодости при видѣ общества, столь поддѣльнаго и столь разработаннаго, знаменуетъ болѣе сердце простое, нежели умъ злобный и насмѣшливый. Притомъ же нечего страшиться обществу. Оно такъ налегаетъ на насъ, скрытое вл³ян³е его такъ могущественно, что оно безъ долговременной отсрочки обдѣлываетъ насъ по общему образцу. Мы тогда дивимся одному прежнему удивлен³ю, и намъ становится легко въ вашемъ новомъ преображен³и: такъ точно подъ конецъ дышешь свободно въ театральной залѣ, набитой народомъ, гдѣ сначала съ трудомъ могъ переводить дыхан³е.

   Если немног³е и избѣгаютъ сей общей участи, то они сокрываютъ въ себѣ свое тайное разноглас³е: они усматриваютъ въ большей части дурачествъ зародыши пороковъ, и тогда не забавляются ими, потому, что презрѣн³е молчаливо.

   Такихъ образомъ разлилось по маленькой публикѣ, меня окружавшей, безпокойное недоумѣн³е о моемъ характерѣ. Не могли выставить ни одного поступка предосудительнаго; не могли даже отрицать достовѣрности нѣсколькихъ поступковъ коихъ, обнаруживавшихъ великодуш³е или самоотвержен³е; но говорили, что я человѣкъ безнравственный, человѣкъ ненадежный. Эти два прилагательныя счастливо изобрѣтены, чтобы намекать о дѣйств³яхъ, про которыя не вѣдаешь, и давать угадывать то, чего не знаешь.

  

  

   Разсѣянный, невнимательный, скучающ³й, я не замѣчалъ впечатлѣн³я, производимаго мною, я дѣлилъ время свое между занят³ями учебными, часто прерываемыми, намѣрен³ями, не приводимыми въ дѣйств³е, и забавами для меня безъ удовольств³я, когда обстоятельство, повидимому, весьма маловажное, произвело въ моемъ положен³и значительную перемѣну.

   Молодой человѣкъ, съ которымъ я былъ довольно коротокъ, домогался уже нѣсколько мѣсяцевъ нравиться одной изъ женщинъ нашего круга, менѣе другихъ скучной; я былъ наперсникомъ, вовсе безкорыстнымъ, его предпр³ят³я. Послѣ многихъ старан³й онъ достигнулъ цѣли; не скрывавъ отъ меня своихъ неудачъ и страдан³й, онъ почелъ за обязанность повѣрить мнѣ и свои успѣхи. Ничто не могло сравниться съ его восторгами, съ изступлен³емъ радости его. При зрѣлищѣ подобнаго счаст³я, я сожалѣлъ, что еще не испыталъ онаго. До той поры я не имѣлъ ни съ одной женщиной связи, лестной для моего самолюб³я: казалось, новое будущее разоблачилось въ глазахъ моихъ; новая потребность отозвалась въ глубинѣ моего сердца. Въ этой потребности было безъ сомнѣн³я много суетности; но не одна была въ ней суетность; можетъ статься, было ея и менѣе, нежели я самъ полагалъ, Чувства человѣка смутны и смѣшаны; они образуются изъ множества различныхъ впечатлѣн³й, убѣгающихъ отъ наблюден³я; и рѣчь, всегда слишкомъ грубая и слишкомъ общая, можетъ послужить намъ къ означен³ю, но не въ опредѣлен³ю оныхъ.

   Въ домѣ родителя моего я составилъ себѣ о женщинахъ образъ мыслей, довольно безнравственный. Отцу моему, хотя онъ и строго соблюдалъ внѣшн³я прилич³я, случалось, и нерѣдко, говорить легко о любовныхъ связяхъ. Онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на забавы, если не позволительныя, то, по-крайней мѣрѣ, извинительныя, и почиталъ одинъ бракъ дѣломъ важнымъ. Онъ держался правила, что молодой человѣкъ долженъ беречь себя отъ того, что называется сдѣлать дурачество, то есть, заключить обязательство прочное съ женщиною, которая не была бы ему совершенно равною по фортунѣ, рожден³ю и наружнымъ выгодамъ; но впрочемъ ему казалось, что всѣ женщины, пока не идетъ дѣло о женитьбѣ, могутъ безъ бѣды быть присвоены, потомъ брошены; и я помню его улыбку нѣсколько одобрительную при парод³и извѣстнаго изрѣчен³я: "имъ отъ этою такъ мало бѣды, а намъ такъ много удовольств³я".

   Мало думаютъ о томъ, сколь глубокое впечатлѣн³е наносятъ подобныя слова въ молодыя лѣта; сколько въ возрастѣ, въ коемъ всѣ мнѣн³я еще сомнительны и зыбки, дѣти удивляются противорѣч³ю шутокъ, привѣтствуемыхъ общею похвалою, съ наставлен³ями непреложными, которыя имъ преподаютъ. С³и правила, тогда въ глазахъ ихъ являются имъ пошлыми формулами, которыя родители условились твердить имъ для очистки своей совѣсти; а въ шуткахъ, кажется имъ, заключается настоящая тайна жизни.

   Раздираемый неопредѣленнымъ волнен³емъ, я говорилъ себѣ: "хочу быть любимъ" и оглядывалъ кругомъ себя; смотрѣлъ, и никто не внушалъ мнѣ любви, никто не казался мнѣ способнымъ любить; вопрошалъ я сердце свое и свои склонности, и не чувствовалъ въ себѣ никакого движен³я предпочтительнаго пристраст³я. Такимъ образомъ, исполненный внутренно мучен³й, я познакомился съ графомъ П... Ему было лѣтъ сорокъ; его фамил³я была въ свойствѣ съ моею. Онъ предложилъ мнѣ побывать у него. Несчастное посѣщен³е! Съ нимъ жила его любовница, полька, прославленная своею красотою, хотя и была она уже не первой молодости. Женщина с³я, не смотря на свое невыгодное положен³е, оказала во многихъ случаяхъ характеръ необыкновенный. Семейство ея, довольно знаменитое въ Польшѣ, было раззорено въ смутахъ сего края. Отецъ ея былъ изгнанъ; мать отправилась во Франц³ю искать убѣжища, привезла съ собою свою дочь и по смерти своей оставила ее въ совершенномъ одиночествѣ. Графъ П... въ нее влюбился. Мнѣ никогда не удалось узнать, какъ образовалась с³я связь, которая, когда увидѣлъ я въ первый разъ Элеонору, была уже давно упроченною и, такъ сказать, освященною. Бѣдственность ли положен³я, или неопытность лѣтъ кинули ее на стезю, отъ которой, казалось, она равно ограждена была своимъ воспитан³емъ, своими привычками и гордостью, однимъ изъ отличительныхъ свойствъ ея характера? Знаю только то, что знали всѣ, а именно, что когда состоян³е графа П... было почти въ конецъ раззорено и независимость его угрожаема, Элеонора принесла так³я доказательства преданности ему, съ такимъ презрѣн³емъ отвергла предложен³я, самыя блестящ³я, раздѣлила опасности его и нищету съ такимъ усерд³емъ и даже съ такою радост³ю, что и самая разборчивая строгость не могла отвязаться отъ справедливой оцѣнки чистоты ея побужден³й и безкорыст³я поступковъ ея. Единственно ея дѣятельности, смѣлости, благоразум³ю, пожертвован³ямъ всякаго рода, понесеннымъ ею безъ малѣйшаго ропота, любовникъ ея былъ обязанъ за возвращен³е нѣкоторой части своихъ владѣн³й. Они пр³ѣхали на житье въ Д... по дѣламъ тяжбы, которая могла вполнѣ возвратить графу П... его прежнее благосостоян³е, и думали они пробыть тутъ два года.

   Умъ Элеоноры былъ обыкновенный, но понят³я вѣрны, а выражен³я, всегда простыя, были иногда разительны по благородству и возвышенности чувствъ ея. Она имѣла много предразсудковъ, но всѣ предразсудки ея были въ противоположности съ ея личною пользою. Она придавала большую цѣну безпорочности поведен³я, именно потому, что ея поведен³е не было безпорочно по правиламъ общепринятымъ. Она была очень предана религ³и, потому что религ³я строго осуждала ея родъ жизни. Она неуклонно отражала въ разговорахъ все, что для другихъ женщинъ могло бы вязаться шутками невинными, боясь всегда, чтобы положен³е ея не подало кому нибудь права дозволить себѣ при ней шутки неумѣстныя. Она желала бы принимать къ себѣ только мущинъ почетныхъ и нравовъ безпорочныхъ: потому что женщины, въ которымъ она страшилась быть причисленною, составляютъ себѣ, по обыкновен³ю, общество смѣшанное, и, рѣшившись на утрату уважен³я, ищутъ одной забавы въ сношен³яхъ общежит³я. Элеонора, однимъ словомъ, была въ борьбѣ постоянной съ участью своею. Она каждымъ своимъ дѣйств³емъ, каждымъ своимъ словомъ противорѣчила, такъ сказать, разряду, къ которому была прочтена, и чувствуя, что дѣйствительность сильнѣе ея, что старан³ями своими не перемѣнитъ ни въ чемъ положен³я своего, она была очень несчастлива. Она воспитывала съ чрезмѣрною строгостью двоихъ дѣтей, прижитыхъ ею съ графомъ П... Можно было подумать, что иногда тайное, мятежное чувство сливалось съ привязанностью болѣе страстною, нежели нѣжною, которую она имъ оказывала, и что отъ такого противоборства они бывали ей нѣкоторымъ образомъ въ тягость. Когда съ добрымъ намѣрен³емъ говорили ей, что дѣти ея ростутъ, замѣчали дарован³я, въ нихъ показывающ³яся, угадывали успѣхи, ихъ ожидающ³е, она блѣднѣла отъ мысли, что со временемъ должна будетъ объявить имъ тайну ихъ происхожден³я. Но малѣйшая опасность, часъ разлуки обращали ее въ нимъ съ безпокойств³емъ, выказывавшемъ родъ угрызен³я и желан³е доставить имъ свои